Жена Корещенскаго дѣйствительно причиняла ему всяческій вредъ. Она пріѣхала въ Петербургъ совершенно неожиданно для него и явилась къ нему на службу.
Здѣсь служащіе слышали, какъ въ его кабинетѣ происходилъ необычно громкій разговоръ съ дамой, послѣ чего Алексѣй Алексѣевичъ былъ принужденъ сказать приближенному чиновнику:
— Слушайте… это моя жена… Она женщина нервно-нездоровая. Прошу васъ, распорядитесь, чтобы, когда она будетъ приходитъ, ей объявляли, что меня нѣтъ въ министерствѣ.
Софья Васильевна Корещенская была женщина странная, въ высшей степени не послѣдовательная въ своихъ дѣйствіяхъ. Преобладающей чертой въ ея характерѣ было женское самолюбіе, которое, можетъ быть, помимо ея воли руководило ею.
Она любила жизнь и очень даже хотѣла получше устроиться. Жизнь ея съ Алексѣемъ Алексѣевичемъ до приглашенія со стороны Балтова не давала для этого никакихъ основаній. Корещенскаго сперва гнали и приходилось иногда по мѣсяцамъ перебиваться случайнымъ заработкомъ, а потомъ, получивъ, наконецъ, мѣсто земскаго статистика, онъ долженъ былъ довольствоваться очень скромными средствами.
Только послѣ перехода Алексѣя Алексѣевича въ Петербургъ, матеріальное положеніе семьи разомъ измѣнилось къ лучшему.
Алексѣй Алексѣевичъ нисколько не любилъ жену и питалъ весьма слабыя чувства къ дѣтямъ, тѣмъ не менѣе онъ считалъ своимъ долгомъ добросовѣстно дѣлиться съ ними. И Софья Васильевна, оставаясь жить въ южномъ городѣ, могла бы быстро поправить свои дѣла и устроиться такъ, какъ хотѣла.
Но въ ней надъ всѣмъ брала перевѣсъ оскорбленная женщина. Къ этому надо сказать, что Софья Васильевна не отличалась значительнымъ умомъ. Механически усвоивъ себѣ свободные взгляды, она не умѣла согласовать ихъ съ своими потребностями и все это въ ея головѣ путалось и заставляло ее постоянно противорѣчить себѣ самой.
Очень цѣня хорошую обстановку жизни, къ которой она всегда стремилась, она изъ чувства обиды портила репутацію мужа и такимъ образомъ подкапывалась подъ свое собственное благополучіе.
Объявляя его на всѣхъ перекресткахъ измѣнникомъ и ренегатомъ, нанявшимся администраціи за хорошее жалованье, она въ тоже время брала отъ него значительную часть его жалованья и жила на эти деньги.
Но если бы ее спросили, чего она собственно желала и она отвѣтила бы по совѣсти, — то стало бы ясно, что больше всего она хотѣла устроиться при мужѣ, чтобы занять почетное положеніе, на которое давало право его имя.
Въ Петербургъ она пріѣхала въ полной увѣренности, что застанетъ здѣсь явное нарушеніе своихъ правъ. Она воображала, что Алексѣй Алексѣевичъ устроился въ большой квартирѣ, ведетъ разсѣянный образъ жизни, кутитъ и держитъ въ домѣ какую-нибудь женщину. Воображеніе ея всегда было настроено обвинительнымъ образомъ и непремѣнно фигурировала женщина.
И она была даже нѣсколько разочарована, когда оказалось, что Корещенскій живетъ въ номерѣ гостинницы, гдѣ проводитъ всего нѣсколько часовъ, остальное же время на службѣ.
Разумѣется, сейчасъ же была пущена басня о его сношеніяхъ съ неприличными женщинами, ради которыхъ онъ будто бы и живетъ въ гостинницѣ. Получалось какое-то нагроможденіе нелѣпостей и все это попадало въ чиновный крутъ и вызывало разговоры.
Уже больше мѣсяца Софья Васильевна жила въ Петербургѣ. Корещенскій, чтобы какъ-нибудь отдѣлаться отъ нея, увеличилъ ей содержаніе. Но она не думала униматься. Каждую недѣлю она дѣлала попытки явиться къ нему на службу, но ее не пускали. Тогда она являлась въ гостинницу, ждала его въ корридорѣ и, какъ только онъ появлялся, начинала дѣлать скандалъ, съ криками, слезами и истериками.
Надо было обладать стоицизмомъ Корещенскаго, чтобы при такихъ условіяхъ сохранятъ всю свою способность работать и ни на іоту не уменьшить своей дѣятельности. По всей вѣроятности, тутъ сильно помогала, выработанная еще имъ при совмѣстной жизни, привычка, да, кромѣ того, образовавшееся въ послѣднее время глубокое равнодушіе, которое сдѣлалось его преобладающей чертой. Но ему все это было, «какъ съ гуся вода».
Но совершенно иначе относился къ этому Левъ Александровичъ. До него все доходило, и при томъ изъ такихъ источниковъ, которые, имѣя сочувственный видъ, во всякое время могли повредить.
Корещенскій былъ всегда съ нимъ, всегда за одно. Ихъ объединяли. Они вмѣстѣ съ разныхъ сторонъ подпихивали на гору тотъ огромный камень, который долженъ былъ вмѣстѣ съ собой вынести на вершину и Льва Александровича. Его считали alter ego — Балтова и малѣйшая шероховатость на имени Алексѣя Алексѣевича чувствовалась имъ.
Поэтому онъ принималъ это горячѣе, чѣмъ самъ Корещенскій. И однажды Левъ Александровичъ заговорилъ съ нимъ объ этомъ. Это было уже послѣ разговора его съ Натальей Валентиновной.
— Алексѣй Алексѣевичъ, я — извиняюсь передъ вами, — долженъ вмѣшаться въ ваши личныя дѣла. Вы заработались и ничего не замѣчаете, а мнѣ со стороны виднѣй.
— Вы о женѣ моей, Левъ Александровичъ? — спросилъ Корещенскій.
— Именно. Можете вы какъ-нибудь устроить это?
— Нѣтъ, Левъ Александровичъ, рѣшительно не могу. Я готовъ принести для этого какія угодно жертвы, но не ту, которую она требуетъ.
— Жить вмѣстѣ?
— Да, жить вмѣстѣ.
— Но, можетъ быть, можно устроиться въ одной квартирѣ такъ, чтобы все-таки быть независимымъ.
— Не въ этомъ дѣло. А въ томъ, что вѣдь это ни къ чему не поведетъ. Она тщеславна и глупа. Получивъ это удовлетвореніе, она сейчасъ же потребуетъ другого. Пожелаетъ лѣзть въ общество, играть роль и прочее и прочее. И даже, если допустить, что она это получитъ, все равно она не перестанетъ злобствовать и вредитъ мнѣ. Я ничего не могу подѣлать, Левъ Александровичъ.
— Это очень грустно. Мнѣ было бы очень тяжело лишиться васъ.
— Мнѣ это было бы еще тяжелѣе.
— Но вы понимаете, Алексѣй Алексѣевичъ, что дѣло можетъ дойти и до этого. Послушайте, въ такихъ случаяхъ не останавливаются передъ самыми крайними мѣрами.
— То-есть?
— Я не вижу другого способа, кромѣ водворенія на родинѣ. Ну, конечно, все это должно быть сдѣлано мягко и благожелательно. Вы ничего не имѣете противъ?
— Противъ того, чтобы я могъ легко вздохнуть? Все за. Пудовую свѣчку поставлю, ваше высокопревосходительство.
— Я только хотѣлъ знать ваше мнѣніе. Вы можете прислать ко мнѣ Мерещенко?
— Онъ будетъ у васъ завтра.
Мерещенко въ свой обычный утренній часъ былъ на квартирѣ Льва Александровича и оставался у него не больше двухъ минутъ. А дней черезъ десять послѣ этого Корещенскій уже получилъ отъ Софьи Васильевны изъ южнаго города письмо, полное негодованія и угрозъ — все «вывести на свѣжую воду».
Но это было сдѣлать ей очень трудно. Теперь ужъ за ней зорко слѣдили и съ этой стороны Алексѣй Алексѣевичъ былъ въ безопасности. Скоро были получены отъ Софьи Васильевны письма разными высокопоставленными особами. Но въ чиновномъ кругу было уже извѣстно, что у Корещенскаго жена страдаетъ психической болѣзнью и на эти письма не обращали вниманія. Такъ было «улажено» семейное положеніе Алексѣя Алексѣевича.
Максимъ Павловичъ дѣйствительно получилъ предложеніе работать въ большой газетѣ. Это было не первое приглашеніе, его давно уже звали въ Петербургъ, но онъ былъ привязанъ къ городу, гдѣ родился и выросъ, любилъ солнце и море и никакимъ столичнымъ благамъ не соглашался пожертвовать ими.
Теперь обстоятельства измѣнились. Солнце и море сдѣлались его врагами. Родной городъ для него опустѣлъ и онъ согласился.
Пріѣхавъ въ Петербургъ, онъ сейчасъ же началъ работать, но не смотрѣлъ на это, какъ на нѣчто постоянное и прочное, поэтому и не думалъ устраиваться своимъ домомъ.
Въ южномъ городѣ у него осталась квартирная обстановка. Онъ не хотѣлъ даже ее выписывать. Взялъ двѣ меблированныя комнаты и довольствовался ими.
Петербургская зима, которая теперь была въ самомъ разгарѣ, давила его. Онъ выросъ подъ южнымъ солнцемъ и не привыкъ къ холоду, а морозы стояли крѣпкіе. Отъ этого и настроеніе его духа было унылое.
Къ дому Балтовыхъ у него образовалось странное отношеніе. Присутствіе тамъ Натальи Валентиновны тянуло его туда, но съ каждымъ разомъ ему бывать тамъ становилось все тяжелѣе. Теперь, на свободѣ, онъ занимался разсмотрѣніемъ дѣятельности Льва Александровича и при встрѣчахъ съ нимъ у него всякій разъ были готовы ядовитыя слова, которыя онъ долженъ былъ оставлять при себѣ.
Но у него это не могло тянуться долго. Въ такихъ случаяхъ всегда наступалъ моментъ, когда слова, какъ бы помимо его воли, срывались съ языка и ужъ ихъ нельзя было вернуть.
Время было тяжелое. Общество было сковано въ крѣпкихъ тискахъ. Изнутри страны приходили вѣсти о голодѣ и глухомъ недовольствѣ, которыя, какъ подземный гулъ предвѣщающій страшное изверженіе вулкана, являлись грознымъ предостереженіемъ.
А въ высшихъ сферахъ въ это время происходила странная игра. Въ то время, какъ Балтовъ, уже почти произведенный въ геніи, въ сотрудничествѣ съ Корещенскимъ развивалъ колоссальную работу въ своемъ вѣдомствѣ и расположенные къ нему круги и газеты кричали объ экономическомъ возрожденіи Россіи и популярность его съ каждымъ днемъ росла, внутренней политикой руководили другія лица, которыхъ общество щедро награждало своей ненавистью.
Правительство какъ бы раскололось на двѣ части, изъ коихъ каждая шла самоотоятельно своей дорогой. Они казались враждебными. взаимно другъ друга уничтожающими и тѣмъ не менѣе благополучно уживались.
Погруженный въ работу, Балтовъ никогда не высказывался по общимъ вопросамъ. Но общественное мнѣніе само озаботилось о томъ, чтобы сдѣлать изъ него героя и ему приписывали самыя благожелательныя намѣренія. На этой почвѣ выростала его фигура. И чѣмъ сильнѣе чувствовалась давящая рука, тѣмъ ярче становился ореолъ вокругъ головы героя.
Наивные люди уже смотрѣли на Балтова, какъ на надежду Россіи, какъ на человѣка, который только ждетъ благопріятнаго момента, чтобы повести страну къ свѣту.
Въ мрачныя эпохи гнета, люди начинаютъ болѣть страстной жаждой лучшаго. И эта жажда ослѣпляетъ ихъ до того, что они свои упованія принимаютъ за дѣйствительность. Малѣйшая искорка, блеснувшая въ темнотѣ, уже кажется солнцемъ.
Максимъ Павловичъ не только теперь не заблуждался, но еще и тогда, когда Левъ Александровичъ рѣшалъ свое «быть или не быть», совершенно ясно видѣлъ его истинную физіономію.
За дѣятельностью Балтова въ южномъ городѣ онъ слѣдилъ и правильно оцѣнилъ ее. Человѣкъ съ большими дѣловыми способностями, съ огромной выдержкой, не связанный рѣшительно никакими принципами, могъ легко покорить себѣ дѣловую толпу, жаждавшую прямыхъ, непосредственныхъ результатовъ для своего благополучія.
Лично онъ былъ связанъ съ Балтовымъ тѣми странными нитями, которыя незримо притягиваютъ другъ къ другу людей, стоящихъ выше сѣрой толпы. Искатель оригинальности, самобытности, красоты, Зигзаговъ не могъ не остановиться на этой крупной фигурѣ человѣка, подобно искусному фокуснику, создавшему цвѣтущій городъ изъ ничего.
Прежде всего къ Балтову привлекъ его чисто художественный интересъ. А затѣмъ Левъ Александровичъ дѣйствительно оказывалъ ему цѣнныя услуги.
Самъ онъ, какъ балованное дитя, постоянно ронялъ и разбивалъ свое благополучіе, которое, благодаря таланту, доставалось ему легко, но въ трудныя минуты былъ совершенно безпомощенъ. Помимо своего литературнаго таланта, онъ не умѣлъ ничего, былъ непрактиченъ и не обладалъ способностью приспособляться.
А между тѣмъ положеніе его бывало крайнимъ. Нѣсколько разъ ему запрещали писать чтобы то ни было. Тогда Левъ Александровичъ сочинялъ ему мѣста, на которыхъ можно было ничего не умѣть и ничего не дѣлать. А во время ссылки онъ прямо таки могъ заболѣть или умереть съ голоду, если бы Балтовъ не оказывалъ ему щедрой дружеской помощи.
Наконецъ, послѣдняя услуга — освобожденіе и устраненіе изъ дѣла, въ которомъ ему было бы несдобровать. Все это связывало его съ Львомъ Александровичемъ личною благодарностью, которая пересиливала всѣ принципіальныя несогласія.
Вотъ почему онъ такъ сдерживалъ себя. За то ему становилось все тяжелѣе и изъ-за этого онъ сталъ дѣлать большіе антракты въ своихъ посѣщеніяхъ.
И однажды такой антрактъ длился цѣлыхъ двѣ недѣли. Володя, который все еще продолжалъ жить у дяди, хорошо зналъ причину этихъ антрактовъ. Максимъ Павловичъ ему откровенно объяснилъ свои отношенія къ Балтову. Но Наталья Валентиновна такъ опредѣленно себѣ этого не представляла. Поэтому столъ долгое отсутствіе Максима Павловича ее безпокоило. Она обратилась къ Володѣ, а тотъ далъ самое сбивчивое объясненіе.
— Онъ хандритъ, а, можетъ быть, нездоровъ. Ему петербургскій климатъ вреденъ.
— Навѣстите его, Володя. И скажите отъ меня, что если это небрежность, то она непростительна.
Володя заѣхалъ къ Максиму Павловичу.
— Тяжело мнѣ тамъ, очень тяжело! сказалъ Зигзаговъ. — И еще тяжелѣе оттого, что придется совсѣмъ отказаться отъ общества Натальи Валентиновны. Она такая симпатичная, такъ хорошо вліяетъ на мою душу. Но вѣдь для нея Левъ Александровичъ богъ и, какъ бы онъ ни повелъ себя, она пойдетъ на нимъ… А между тѣмъ ему скоро балансировать уже будетъ нельзя. Поговариваютъ о сильномъ недовольствѣ въ сферахъ внутреннимъ управленіемъ и, конечно, если къ кому перейдетъ оно, такъ только къ нему. Онъ теперь самая крупная фигура въ чиновной Россіи. Это не подлежитъ сомнѣнію. А ужъ тогда ему придется открыть себя.
— А вы знаете, дядя теперь всѣ вечера сидитъ дома, — сказалъ Володя.
— Вотъ какъ! Что же, онъ предается семейнымъ удовольствіямъ?
— Нѣтъ, онъ сидитъ безвыходно въ своемъ кабинетѣ и надъ чѣмъ-то усиленно работаетъ.
— А, это другое дѣло! Значитъ, вѣрны слухи, что онъ собирается выступить съ какимъ-то важнымъ докладомъ по крестьянскому вопросу. Говорятъ, что это будетъ что-то вродѣ диссертаціи на званіе — вершителя судебъ. Вотъ мы и посмотримъ, что онъ намъ подаритъ къ новому году.
— А вы допускаете, что тутъ можетъ быть то и другое?
— Можетъ быть и то и другое вмѣстѣ. Въ этомъ то и вся штука. Но боюсь, какъ бы Левъ Александровичъ не сдѣлалъ крупный промахъ въ выборѣ темы для своей диссертаціи. Когда дѣло идетъ о тарифахъ и конверсіяхъ, въ которыхъ заинтересовано ничтожное меньшинство, тутъ можно при помощи большого ума и великой ловкости перетасовывать карты и такъ и этакъ. Но когда десяткамъ милліоновъ людей нужна земля, чтобы кормиться, тутъ, сколько ни тасуй, все къ одному приходитъ: нужна земля! и никакими ловкими ходами ее не замѣнишь. Просящему хлѣба и давай хлѣбъ, а не камень. Онъ его попробуетъ и сейчасъ же увидитъ, что это не хлѣбъ, а камень.
— Такъ вы думаете, Максимъ Павловичъ, что къ новому году дядя получитъ новую власть?
— Если выдержитъ экзаменъ.
— Что же я долженъ сказать Натальѣ Валентиновнѣ?
— Да я самъ по ней соскучился. Но я до такой степени не выношу вашего петербургскаго холода, что по три дня не выхожу изъ квартиры. Даже въ редакцію посылаю работу и мнѣ приносятъ на домъ корректуру. Скажите, что при первой оттепели пріѣду.
Левъ Александровичъ дѣйствительно уже больше недѣли вечера проводилъ дома. Но отъ этого онъ нисколько не больше принадлежалъ своей семьѣ. Онъ сидѣлъ съ Натальей Валентиновной полчаса послѣ обѣда, а затѣмъ приходилъ чиновникъ Вергесовъ, котораго онъ приблизилъ къ себѣ и который былъ сотрудникомъ во всѣхъ его работахъ, и они запирались въ кабинетѣ на нѣсколько часовъ.
Корещенскій никакъ не участвовалъ въ этой работѣ. Это было самостоятельное и единичное произведеніе Льва Александровича. Онъ очень торопился и именно къ празднику. Такимъ образомъ можно думать, что предположеніе Максима Павловича было не лишено основанія.
Въ это же время произошло событіе, которое для публики не имѣло никакого значенія, но Максима Павловича заставило сдѣлать безконечно изумленные глаза и нѣсколько разъ прочитать извѣстіе, которое онъ нашелъ въ газетѣ.
Оно было помѣщено въ оффиціальномъ отдѣлѣ. Это было маленькое, въ три строчки, сообщеніе о томъ, что на вакантное, очень отвѣтственное мѣсто по медицинскому управленію назначается докторъ Мигурскій.
Максимъ Павловичъ до такой степени былъ пораженъ этикъ извѣстіемъ, что сейчасъ же послалъ записку Володѣ, прося его пріѣхать къ нему. Володя явился.
— Вы мнѣ объясните это? — спросилъ его Максимъ Павловичъ, указывая на извѣстіе.
— Нѣтъ, не могу объяснить. Но знаю, что Мигурскій пріѣзжалъ въ Петербургъ. Онъ ѣхалъ въ одномъ поѣздѣ со мной. И когда я объ этомъ сказалъ Натальѣ Валентиновнѣ, она была очень разстроена.
— Узнайте, голубчикъ, узнайте. Я не успокоюсь до тѣхъ поръ, пока вы не объясните мнѣ это. Я не могу спросить объ этомъ Наталью Валентиновну; можетъ быть, ей это будетъ непріятно.
— А вы думаете, что она сможетъ объяснить?
— Но это было бы ужъ слишкомъ, если бы подобное назначеніе было сдѣлано противъ ея воли. Пожалуйста, узнайте, Володя.
И Володя взялъ на себя эту миссію. Въ тотъ же день онъ встрѣтился съ Натальей Валентиновной, держа въ карманѣ газету.
— Вы читали объ этомъ назначеніи? — спросилъ онъ, не называя имени Мигурскаго.
— О какомъ? — спросила Наталья Валентиновна.
— Вотъ, — сказалъ Володя и далъ ей прочитать замѣтку. Она прочитала и слегка покраснѣла.
— Уже!.. — вырвалось у нея.
— Такъ что вы этого ожидали?
— Почему вы допрашиваете, Володя?
— Не совсѣмъ для себя. Максимъ Павловичъ сегодня былъ очень обезпокоенъ этимъ. Онъ не понимаетъ и боится, что это сдѣлано по небрежности, безъ вѣдома вашего…
— Нѣтъ, Володя, это не по небрежности. Вы успокойте Максима Павловича. А лучше посовѣтуйте ему, наконецъ, явиться къ намъ. Я тогда разскажу ему много интереснаго.
Володя поѣхалъ къ Зигзагову и въ точности передалъ ему слова Натальи Валентиновны, Максимъ Павловичъ оживился и сейчасъ же началъ переодѣваться. Черезъ полчаса онъ уже былъ у Натальи Валентиновны.
— Наконецъ-то! Чтобы васъ заманить, нужно чтобъ случилось что-нибудь сказочное.
— Да, вѣдь, это и похоже на сказку.
— Вы могли бы бытъ въ претензіи за то, что до сихъ поръ не знали этого. Но вы сами виноваты: больше двухъ недѣль не были у насъ. Такъ вотъ теперь могу сообщитъ все: я уже не жена Мигурскаго.
— Освободились?
— Да. И это…
— Цѣна?
— А что, вы находите, что моя свобода такой цѣны не стоитъ?
— Полноте. Для вашей свободы нѣтъ цѣны. Но, вѣдь, эта свобода на полчаса…
— Немного больше.
— Да, очень немного.
— Неужели вы не находите разницы?
— Между желѣзными и золотыми цѣпями?
— Хотя бы и такъ.
— Нѣтъ, если рѣчь идетъ о цѣпяхъ, то я нахожу, что и тѣ и другія одинаково крѣпко связываютъ. Вы хотите сказать, что все зависитъ отъ тюремщика?..
— Ну, все равно. Не будемъ говорить объ этомъ. Такъ или иначе, это должно совершиться. Какъ вы могли такъ долго не быть у насъ?
— Это мнѣ стоило большихъ страданій. Вѣрьте мнѣ. Но у васъ теперь въ домѣ поддерживается абсолютная тишина, такъ какъ Левъ Александровичъ пишетъ проектъ русской конституціи…
— Что? Кто это вамъ сказалъ?
— Развѣ вы не видите, что съ моей стороны это только неудачная шутка? Русская конституція, это — неудачная шутка. Но все равно, онъ работаетъ, а я люблю смѣяться и при томъ иначе не умѣю, какъ громко. Не люблю тихаго смѣха. Ахъ, все это чепуха! Просто у меня было уныніе.
— Ну, вотъ, съ уныніемъ-то вы и должны были пріѣхать, чтобы разсѣять его.
— Или заразить имъ васъ?
— Этого не бойтесь. Я никогда не впадаю въ уныніе.
— Я не причисляю васъ къ неунывающимъ россіянамъ.
Но ужъ на этотъ разъ Максимъ Павловичъ остался у Балтовыхъ на весь день. За обѣдомъ онъ встрѣтился съ Львомъ Александровичемъ.
— Мы давно не обѣдали съ вами, — замѣтилъ Левъ Александровичъ.
— Даже съ Наталіей Валентиновной! — сказалъ Зигзаговъ.
— Да. И это показываетъ, что у васъ были серьезныя причины.
— Къ сожалѣнію, очень серьезныя. А вы, Левъ Александровичъ, говорятъ, собираетесь выступить съ чѣмъ-то такимъ… этакимъ… необыкновеннымъ…
— Какъ? Говорятъ? Но я рѣшительно ни съ кѣмъ не говорилъ ни о чемъ подобномъ.
— А міръ все-таки ждетъ.
— Ну, пускай подождетъ… — промолвилъ Левъ Александровичъ, видимо превращая разговоръ въ мимолетную шутку и сейчасъ же заговорилъ о чемъ-то другомъ.