РУСЛАН И ЛЮДМИЛА
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ ПОЭМЫ
Автору было двадцать лет отроду, когда кончил он Руслана и Людмилу. Он начал свою поэму, будучи еще воспитанником Царскосельского лицея, и продолжал ее среди самой рассеянной жизни. Этим до некоторой степени можно извинить ее недостатки.
При ее появлении в 1820 году тогдашние журналы наполнились критиками более или менее снисходительными.[22] Самая пространная писана г. В. и помещена в Сыне Отечества. Вслед за нею появились вопросы неизвестного. Приведем из них некоторые.
«Начнем с первой песни. Cemmençons par le commencement[23]:
Зачем финн дожидался Руслана?
Зачем он рассказывает свою историю, и как может Руслан в таком несчастном положении с жадностию внимать рассказы (или по-русски рассказам ) старца?
Зачем Руслан присвистывает, отправляясь в путь? Показывает ли это огорченного человека? Зачем Фар-лаф с своею трусостию поехал искать Людмилы? Иные скажут: затем, чтобы упасть в грязный ров: et puis on en rit et cela fait toujours plaisir.[24]
Справедливо ли сравнение, стр. 46, которое вы так хвалите?[25] случалось ли вам это видеть?
Зачем маленький карла с большою бородою (что, между прочим, совсем не забавно) приходил к Людмиле? Как Людмиле пришла в голову странная мысль схватить с колдуна шапку (впрочем, в испуге чего не наделаешь?) и как колдун позволил ей это сделать?
Каким образом Руслан бросил Рогдая как ребенка в воду, когда
Они схватились на конях;
...........................
Их члены злобой сведены;
Объяты, молча, костенеют, и проч.?
Не знаю, как Орловский нарисовал бы это.
Зачем Руслан говорит, увидевши поле битвы (которое совершенный hors d'œuvre[26] ), зачем говорит он:
О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
........................
........................
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья ?..
Времен от вечной темноты ,
Быть может, нет и мне спасенья! и проч.?
Так ли говорили русские богатыри? И похож ли Руслан, говорящий о траве забвенья и вечной темноте времен, на Руслана, который чрез минуту после восклицает с важностью сердитой:
Молчи, пустая голова!
........................
Хоть лоб широк, да мозгу мало!
Я еду, еду, не свищу!
А как наеду, не спущу!
............. Знай наших! и проч.?
Зачем Черномор, доставши чудесный меч, положил его на поле, под головою брата? Не лучше ли бы было взять его домой?
Зачем будить двенадцать спящих дев и поселять их в какую-то степь, куда, не знаю как, заехал Ратмир? Долго ли он пробыл там? Куда поехал? Зачем сделался рыбаком? Кто такая его новая подруга? Вероятно ли, что Руслан, победив Черномора и пришед в отчаяние, не находя Людмилы, махал до тех пор мечом, что сшиб шапку с лежащей на земле супруги?
Зачем карла не вылез из котомки убитого Руслана? Что предвещает сон Руслана? Зачем это множество точек после стихов:
Шатры белеют на холмах?
Зачем, разбирая Руслана и Людмилу, говорить об Илиаде и Энеиде? Что есть общего между ими? Как писать (и кажется сериозно), что речи Владимира, Руслана, финна и проч. нейдут в сравнение с Гомеровыми? Вот вещи, которых я не понимаю, и которых многие другие также не понимают. Если вы нам объясните их, то мы скажем: cujusvis hominus est еггаге: nullius, nisi insipientis, in errore perseverare (Philippis, XII, 2).»[27]
Tes pourquoi, dit le dieu, ne finiront jamais. [28]
Конечно, многие обвинения сего допроса основательны, особенно последний. Некто взял на себя труд отвечать на оные. Его антикритика остроумна и забавна.
Впрочем, нашлись рецензенты совсем иного разбора. Например, в Вестнике Европы, № 11, 1820, мы находим следующую благонамеренную статью.
«Теперь прошу обратить ваше внимание на новый ужасный предмет, который, как у Камоэнса Мыс бурь, выходит из недр морских и показывается посреди океана российской словесности. Пожалуйте напечатайте мое письмо: быть может, люди, которые грозят нашему терпению новым бедствием, опомнятся, рассмеются — и оставят намерение сделаться изобретателями нового рода русских сочинений.
Дело вот в чем: вам известно, что мы от предков получили небольшое бедное наследство литературы, т. е. сказки и песни народные. Что о них сказать? Если мы бережем старинные монеты, даже самые безобразные, то не должны ли тщательно хранить и остатки словесности наших предков? Без всякого сомнения. Мы любим воспоминать всё, относящееся к нашему младенчеству, к тому счастливому времени детства, когда какая-нибудь песня или сказка служила нам невинною забавой и составляла всё богатство познаний. Видите сами, что я не прочь от собирания и изыскания русских сказок и песен; но когда узнал я, что ваши словесники приняли старинные песни совсем с другой стороны, громко закричали о величии, плавности, силе, красотах, богатстве наших старинных песен, начали переводить их на немецкий язык, и, наконец, так влюбились в сказки и песни, что в стихотворениях XIX века заблистали Ерусланы и Бовы на новый манер; то я вам слуга покорный.
Чего доброго ждать от повторения более жалких, нежели смешных лепетаний?.. Чего ждать, когда наши поэты начинают пародировать Киршу Данилова?
Возможно ли просвещенному, или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную и подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 № Сына Отечества. Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей Людмила и Руслан (не Еруслан ли?). Не знаю, что будет содержать целая поэма; но образчик хоть кого выведет из терпения. Пиит оживляет мужичка сам с ноготь, а борода с локоть, придает ему еще бесконечные усы (С. От., стр. 121), показывает нам ведьму, шапочку невидимку и проч. Но вот, что всего драгоценнее: Руслан наезжает в поле на побитую рать, видит богатырскую голову, под которою лежит меч-кладенец; голова с ним разглагольствует, сражается… Живо помню, как всё это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:
...Шутите вы со мною —
Всех удавлю вас бородою!
Каково?..
…Объехал голову кругом
И стал пред носом молчаливо.
Щекотит ноздри копием…
Картина, достойная Кирши Данилова! Далее: чихнула голова, за нею и эхо чихает … Вот, что говорит рыцарь:
Я еду, еду не свищу,
А как наеду, не спущу…
Потом витязь ударяет в щеку тяжкой рукавицей … Но увольте меня от подробного описания, и позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: зд орово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться? Бога ради, позвольте мне старику сказать публике, посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а ни мало не смешна и не забавна. Dixi.[29] »
Долг искренности требует также упомянуть и о мнении одного из увенчанных, первоклассных отечественных писателей, который, прочитав Руслана и Людмилу, сказал: я тут не вижу ни мыслей, ни чувства; вижу только чувственность. Другой (а может быть и тот же) увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом:
Мать дочери велит на эту сказку плюнуть.
12 февраля, 1828.
В первом издании поэмы (1820) имеются, кроме указанных под строкой, следующие стихи, впоследствии изъятые или переработанные для второго издания (1828): Стр. 24. После стиха «Герой, я не люблю тебя!»:
Руслан, не знаешь ты мученья
Любви, отверженной навек.
Увы! ты не сносил презренья.
И что же, странный человек!
И ты ж тоскою сердце губишь,
Счастливец! ты любим, как любишь.
Стр. 25. После стиха «Был рок, упорный мой гонитель» вместо дальнейших пяти стихов:
В надежде сладостных наград,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов — и виноват!—
Безумный, дерзостный грабитель.
Достойный Черномора брат,
Я стал Наины похититель.
Лишь загадал, во тьме лесной
Стрела промчалась громовая,
и т. д.
Стр. 29. После стиха «Сердиться глупо и грешно»:
Ужели бог нам дал одно
В подлунном мире наслажденье?
Вам остаются в утешенье
Война и музы и вино.
Стр. 35. Вместо стиха «Людмила, где твоя светлица?» и следующего!
Людмила! где твоя светлица?
Где ложе радости младой?
Одна, с ужасной тишиной
Лежит несчастная девица
Стр. 39. После стиха «Повсюду роз живые ветки»:
Цветут и дышат по тропам,
Усеянным песком алмазным;
Игривым и разнообразным
Волшебством дивный сад блестит.
Стр. 40. После стиха «И дале продолжала путь»:
О люди, странные созданья!
Меж тем, как тяжкие страданья
Тревожат, убивают вас,
Обеда лишь наступит час —
И вмиг вам жалобно доносит
Пустой желудок о себе,
И им заняться тайно просит
Что скажем о такой судьбе?
Стр 60. После стиха «Женитьбы наши безопасны»:
Мужьям, девицам молодым
Их замыслы не так ужасны.
Неправ фернейский злой крикун!
Всё к лучшему: теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных
И девушек худых и бледных.
Пророчит, издает журнал —
Дела достойные похвал!
Но есть волшебники другие
и т. д.
Стр. 80. После стиха «Укор невнятный лепетала…»:
В руках Руслана чародей
Томился в муках ожиданья;
И князь не мог отвесть очей
От непонятного созданья…
Но головы в тот самый час
Кончалось долгое страданье
и т. д.
В черновой рукописи имеются стихи, исключенные из печатной редакции: Стр. 50. После стиха «Времен от вечной темноты»:
Ужели нет и мне спасенья!
Ужель со мною в тишине
Моих побед погибнут звуки,
И никогда не будут мне
Завидовать младые внуки!
Что нужды, свет души моей,
Людмила, ангел незабвенный,
Воспомнив взор твоих очей,
Пускай умру, молвой забвенный,
Твоей любовию блаженный.
Стр. 72 (Начало пятой песни, первоначально четвертой)
Как я люблю мою княжну,
Мою прекрасную Людмилу,
В печалях сердца тишину,
Невинной страсти огнь и силу.
Затеи, ветренность, покой,
Улыбку сквозь немые слезы…
И с этим юности златой
Все нежны прелести, все розы!
Бог весть, увижу ль наконец
Моей Людмилы образец!
Но с нетерпеньем ожидаю
Судьбою данной мне княжны,
(Подруги милой, не жены.
Жены я вовсе не желаю).
Но вы, Людмилы наших дней,
Поверьте совести моей,
Душой открытой вам желаю
Такого точно жениха,
Какого здесь изображаю
По воле рифмы и стиха.
Стр. 93. После стиха «Беда: восстали печенеги!»:
Злосчастный град! Увы! Рыдай.
Твой светлый опустеет край,
Ты станешь бранная пустыня.
Где грозный пламенный Рогдай!
И где Руслан, и где Добрыня!
Кто князя-Солнце оживит!