Двадцатипятилетие, соответствующее эпохе Революции и Французской империи, явилось для Нидерландов в полном смысле слова периодом конституционной неустойчивости: эти годы последовательно были не только свидетелями конца штатгальтерства, учреждения Батавской республики, Голландского королевства, присоединения страны к Империи Наполеона и реставрации Оранского дома, но и внутренних перемен и государственных переворотов, происходивших во время каждого из этих режимов. Связанные с 1795 года с судьбами Франции, испытывая на себе отраженное действие ее потрясений и капризные порывы ее правителей, Нидерланды непрерывно переживали внутренние волнения, сопровождавшиеся резкими изменениями основных законов страны. Затем, не говоря уже о бедственной для них потере почти всех колоний, Нидерланды расстроили свои финансы, промышленность и торговлю, участвуя в ожесточенной борьбе Франции против Англии и применяя, против воли, ненавистную им континентальную блокаду. Без сомнения, на заре XIX века должна была исчезнуть старая союзная конституция, слишком узкая и полная внутренних противоречий. Однако принимая в расчет ужасные испытания, через которые пришлось пройти голландскому народу, можно задать вопрос: не слишком ли дорого заплатил он за окончательное усвоение начал единства, свободы и равенства, которые ему были принесены из революционной Франции?
Конец штатгальтерства (1787–1795). Штатгальтер Вильгельм V, восстановленный в 1787 году прусским оружием, был неспособен к борьбе с теми многообразными затруднениями, какие выпали на его долю: затруднениями дипломатическими — в его сношениях с Англией и Пруссией, затруднениями политическими — внутри государства, в среде партий, на которые делилось государство. Скомпрометированный своими союзами, он подвергался опасности нападения, которого громко требовали нидерландские «патриоты», бежавшие во Францию, и батавский батальон, образованный Дандельсом, в то время как внутри страны революционная партия усиливалась, использовала ошибки и непопулярность штатгальтера и сносилась с комитетами эмигрантов. В больших городах были основаны клубы и кружки для чтения; к 1793 году число сторонников переворота доходило в Лейдене до 300–400, в Утрехте до 700–800, в Амстердаме до 3000–4000. Со времени революции 1787 года и последовавшей за ней реакции принц Оранский был в республике всемогущим, поэтому он являлся ответственным за все действия правительства: Конвент сваливал на него вину за враждебные происки, вызывавшие его недовольство; принцу Оранскому, одновременно с Англией, Конвент объявил и войну 1 февраля 1793 года.
В течение двух лет, пока длился конфликт, французские генералы Дюмурье, а потом Пишегрю не переставали громить «тиранию» штатгальтера и заявлять, что они являются избавителями. Конвент поставил себе задачей прежде всего уничтожить штатгальтерство и привилегии и «восстановить народ в его естественных правах». Ввиду этого нападения Вильгельм ограничился требованием набора иноземных войск для ведения войны и набора провинциальной милиции для охраны территории. Чтобы остановить натиск французов, нужны были более энергичные меры. Сверх того, всюду зашевелились и патриоты, разжигаемые посланиями Конвента и Дандельса, сделавшегося командиром северной армии; их вожди Ирхорм ван Дам, Крайенгоф и Гогель устраивали тайные сборища и высказывались против затопления страны и других средств обороны. Так как исключительная суровость зимы позволила армии Пишегрю переходить реки и каналы по льду и завоевать все провинции «беглым шагом», то Вильгельму V оставалось только бежать. 17 января 1795 года он появился в соединенном собрании генеральных штатов и штата Голландии и заявил, что он временно удалится, чтобы не служить препятствием к миру. На другой день он со всей своей семьей сел на корабль в Сквенингене и отправился в Англию. Он уехал, чтобы не вернуться более, и умер одиннадцать лет спустя в изгнании, которое явилось достойным возмездием за его насилия и неспособность.
Временная организация республиканского правительства (1795–1796). После этого бегства «патриотическая» партия оказалась у власти. Она немедленно начала следовать примеру Франции: девиз «свобода, равенство, братство» был начертан на всех общественных зданиях; в большинстве городов были посажены «деревья свободы», и государству официально было дано название Батавской республики.
Однако, вдохновляясь действиями Конвента, не следовали его «крайностям»: личная свобода, свобода культов и частная собственность в общем были сохранены, и если некоторые сторонники оранской партии вроде ьан де Спигеля и Бентинк де Роона и были арестованы, то не надолго. Люди способные и умеренные, особенно Рожер-Ян Шиммельпенинк и Петр Паулус, внесли в дело революции удивительную осторожность. Первый, поставленный во главе временного городского управления Амстердама, заявил, что надо быть великодушным к прошлому, но строгим и непреклонным по отношению ко всякому посягательству на свободу в будущем. Второй, избранный президентом штатов Голландии, сказал, что следует временно сохранить традиционные формы и ввести под их покровом неотложные реформы. В этом духе и стали действовать. Возобновленные провинциальные и генеральные штаты провозгласили суверенитет батавского народа, права человека и гражданина и упразднение штатгальтерства. Генеральные штаты 16 мая 1795 года заключили с Францией союз, которым обеспечивалась независимость Батавской республики.
Вскоре заметили, что требуется более радикальная переработка конституции, чтобы преодолеть административное бессилие правительства и расстройство финансов; первое было вызвано партикулярибтским эгоизмом каждой провинции и каждого города, второе — обязательством оплачивать и снабжать всем необходимым французский оккупационный корпус в 25 000 человек. По внушению полномочного посла Конвента Ноэля, который в сентябре 1795 года был аккредитован при Батавской республике, стали подумывать о созыве национального собрания для пересмотра конституции в духе централизации. Это не обошлось без затруднений. Многие патриоты сохранили привязанность к принципу местной автономии и, за исключением Голландии и Утрехта, провинции или открыто враждебно относились к объединительным мероприятиям, или по меньшей мере проявляли колебания. В то время как гаагское Центральное общество, объединявшее много народных обществ, и депутаты провинции Голландии высказывались за созыв национального собрания, Зеландия и Фрисландия энергично протестовали. В генеральных штатах на разрешение этого вопроса ушло три месяца, да и то принятое большинством голосов решение удалось выполнить лишь после провинциальной революции во Фрисландии (26 января 1796 г.) и после долгих переговоров с Зеландией. Согласно выработанному за это время регламенту в 147 статей, нужно было выбрать конвент путем двухстепенного голосования, считая одного представителя на 15 000 жителей; этот конвент должен был выбрать министров, облеченных исполнительной властью и ответственных перед конвентом, руководить иностранными делами, сухопутными и морскими силами; он мог изменять законы, но не иначе как большинством двух третей голосов. Несмотря на эти широкие права, конвент был стеснен в своих действиях некоторыми ограничительными оговорками; так, каждое провинциальное правительство сохраняло право принимать решения, какие оно сочтет полезным, в области судебной, финансовой и политической; с другой стороны, выработка конституции, порученная комиссии из двадцати одного члена, должна была закончиться в течение года — иначе она считалась недействительной — и подвергнуться ратификации народа. Эти оговорки обрекали на неудачу всякую реформу в духе централизации и серьезно компрометировали успех пересмотра.
Национальный конвент (1796–1797). Конвент собрался в Гааге 1 марта 1796 года и единогласно выбрал в президенты Петра Паулуса. Это был многообещающий выбор. К несчастью, Паулус внезапно умер через несколько дней после выборов, в возрасте сорока двух лет, и с его смертью Нидерланды лишились государственного человека, редкие качества которого были бы очень полезны стране. Собрание было выбито из колеи этой утратой; оно сделалось местом раздоров уни-тариев и федералистов, причем те и другие в свою очередь подразделялись на радикалов и умеренных. В среде унитариев Петр Врееде и Валькенаар выделялись своей экзальтацией; ван де Кастеле, Ган и Шиммельпенинк допускали некоторые уступки духу партикуляризма; вереде федералистов ван Бейм со своей непримиримостью стоял в оппозиции к умеренному Витрингу. Когда была назначена комиссия по выработке конституции, тринадцать членов из двадцати одного оказались враждебны самому делу, которое они должны были выполнить. Однако благодаря влиянию французского посланника был выработан и вотирован проект конституции. Проект этот был скопирован с французской конституции 1795 года; им устанавливалось, что Батавская республика отныне будет считаться не конфедерацией автономных провинций, а как бы единой страной, которой правит суверенный народ; исполнительная власть должна будет принадлежать государственному совету из семи лиц, вдасть законодательная — двум палатам; страна делится па департаменты, которые самостоятельно заведуют своими финансами. Несмотря на свою неполноту, предполагалось, что проект должен быть принят народом немедленно, но из этого ничего не вышло. Коалиция ультрареволюционеров и федералистов добилась того, что в августе 1797 года этот проект был отклонен большинством более 108000 голосов против приблизительно 28 000. Конвент жестоко провалился, и голландский народ остался в состоянии анархии. Второе национальное собрание, созванное немедленно же, не могло без потрясений вывести его из этого состояния.
Период государственных переворотов (1797–1798). Новое собрание открыло свои заседания 1 сентября 1797 года. Хотя представители умеренных взглядов все еще были здесь в большинстве, однако они были озлоблены провалом предыдущего проекта конституции и отходом некоторых лиц, павших духом, вроде Щиммельпенинка. Напротив, крайняя партия навербовала новых сторонников и стремилась к захвату власти. Под влиянием государственного переворота 18 фрюктидора во Франции она не замедлила изложить в особом манифесте принципы, которые, по ее мнению, должны были лечь в основу будущей конституции. Сорок три депутата подписали эту программу, принуждая своих товарищей присоединиться к ней «во избежание некоторых крутых мер». Угроза была очевидна. Поддержка французского правительства и его агента Делакруа, преемника Ноэля, дала возможность осуществить ее. 22 января 1798 года, при благосклонном попустительстве генерала Жубера, Дандельс приказал арестовать двадцать восемь депутатов, известных своей умеренностью, а остальных заставил принести присягу в вечной ненависти к штатгальтерству, аристократии и федерализму. После этого очищенное таким способом собрание приняло название учредительного собрания, установило временное правительство из пяти членов — среди них были Врееде и ван Ланген — и в несколько недель выработало конституцию. 17 марта эта конституция была закончена; ею устанавливалась исполнительная директория из пяти членов, управляющих при содействии восьми агентов, или министров, и двух законодательных палат; страна была разделена на восемь департаментов, церковь отделена от государства, установлено единство в финансах, в законодательстве и суде. Вследствие неслыханного давления и «чистки» первичных собраний избирателей конституция на этот раз была принята огромным большинством путем народного голосования.
Тем не менее люди, использовавшие насильственный переворот 22 января в своих целях, дискредитировали себя своей эгоистической политикой. Не довольствуясь наводнением всей администрации своими креатурами, они хотели, сверх того, сами войти в обе палаты, которым вверялась законодательная власть. 4 мая 1798 года они постановили включить в эти собрания всех членов учредительного собрания и их заместителей; для укомплектования общего числа представителей оставалось добрать всего лишь тридцать членов. Другие акты произвола, особенно арест некоторых членов оппозиции, вызвали в стране всеобщее осуждение. Сам Дандельс выступил против этого правительства, установлению которого он так много содействовал; он отправился в Париж, получил там молчаливое разрешение действовать и, вернувшись в Гаагу, произвел там еще одну революцию (12 июня). Из пяти директоров двое подали в отставку, двое бежали, один был арестован; созданы были посредствующая (временная) директория, в которую входили Пейман и Гогель, и временное собрание народных представителей; наконец, созваны были избиратели для избрания нового законодательного корпуса, созыв которого (31 июля 1798 г.) положил конец этой цепи беззаконий.
Трудно произнести окончательное суждение о только что описанных событиях и о людях, ответственных за них; во всяком случае кажется, что только революционные средства могли вывести Батавскую республику из тупика, в который она попала, и невольно хочется быть снисходительным к тем, кто не поколебался применить эти средства. В частности, Дандельс оказал истинную услугу своему отечеству в 1798 году, несмотря на свои крупные недостатки, — чрезмерное честолюбие, необузданную расточительность и сварливый характер.
Директория (1798–1801). Государственный переворот 12 июня обеспечил Нидерландам три года относительного внутреннего покоя. Законодательная власть была разделена между двумя палатами: большим советом, или первой палатой, и советом старейшин; исполнительная власть принадлежала пяти директорам, выбранным второй палатой. Этот режим, скопированный с существовавшего в то время во Франции, внес некоторый порядок в различные отрасли управления. Имея в лице Шиммельпенинка хорошего представителя в Париже, этот порядок, может быть, просуществовал бы долго, если бы внешние осложнения не помешали восстановить экономическое благоденствие страны и если бы оранжистские происки не вызвали подозрения во Франции. Англорусское нашествие 1799 года повлекло за собой значительные издержки: помимо французского оккупационного корпуса нужно было содержать батавские войска; декрет 3 мая 1799 года учреждал национальную гвардию, куда входили все холостые с восемнадцати до тридцати пяти лет включительно и все женатые с восемнадцати до двадцати восьми лет включительно. После побед Брюна республика изнемогала под тяжестью своих денежных повинностей: «Она падает как осенние листья, — писал Семопвиль, уполномоченный правительства первого консула в Гааге, — и погибнет в наших руках, если мир, к которому всей душой стремится первый консул, не вернет ее возможно скорее к коммерческой жизни, единственно доступной жителям по местным условиям». Батавская директория, встревоженная тяжелыми поборами Бонапарта, тщетно умоляла его избавить от рабства и нужды народ, достойный быть «союзным». Ожеро, сменивший Брюна в Голландии, продолжал истощать провинции своими военными реквизициями, а Семонвиль — разорять их, запрещая вывоз хлеба. Законодательный корпус должен был вотировать на 1800 год трехпроцентный заем, покрываемый наиболее состоятельными жителями. Этот принудительный заем, следовавший, за целым рядом других, увеличил налог на собственность на 22,5 процента по сравнению с обложением 1795 года и обложение доходов на 28 процентов. Материальное положение резко ухудшилось, и директория была сильно дискредитирована в глазах голландцев. С другой стороны, не остались незамеченными более или менее подозрительные маневры, к которым прибегли некоторые государственные люди, особенно ван дер Хуз, для того чтобы завязать сношения и вступить в переговоры с бывшим штатгальтером Вильгельмом V. Ван де Спигель, Аилва, Моллерус и другие оранжисты проявили большую активность в течение 1799 года, причем не встречали никаких препятствий. Моллерус последовательно побывал в Лннгене и Гель-дере для переговоров с наследным принцем Оранским и в Лондоне для свидания с Вильгельмом V; все это он делал по приказу ван дер Хуза. Отсюда возникло во Франции определенное недоверие к Батавской директории. Это правительство не пользовалось уважением. Ему ставили в вину финансовое разорение, сомневались в его искренности, все на него нападали, никто его не защищал. При таких условиях оно не могло долго держаться. По внушению первого консула был выработан в 1801 году проект изменения конституции, направленный к усилению исполнительной власти и сужению значения палат. Бонапарту хотелось поставить во главе республики великого пенсионария, но, стараясь не слишком выдвигаться вперед, он на этот раз ограничился тем, что высказал свое мнение, но не навязывал его. Семонвиль и Ожеро присутствовали при совершившемся тогда насильственном перевороте лишь в качестве благосклонных зрителей. И действительно, понадобился еще один переворот, чтобы добиться пересмотра конституции, которому противилось большинство двух палат и два члена директории. 14 сентября 1801 года была выпущена прокламация, предлагавшая батавскому народу проект конституции. Место директории должно было занять государственное регентство (Staats u — bewind) из двенадцати членов, с ежегодной сменой двенадцатой части своего состава. На помощь этому регентству должны были назначаться генеральный секретарь и четыре статс-секретаря — для внешних сношений, флота, войска и внутренних дел. Законодательная власть вверялась тридцати пяти депутатам, назначаемым в первый раз самим правительством, а впоследствии избираемым двустепенными выборами через департаментских выборщиков; это собрание, лишенное инициативы, могло только принимать или отвергать простым голосованием предлагаемые ему проекты. Клятва ненависти к штатгальтерству уничтожалась и заменялась обещанием согласия на представительную систему.
Страна делилась на восемь департаментов, из которых каждый имел свое департаментское управление и свою судебную палату. Феодальные порядки отменялись, и все вероисповедания пользовались одинаковым покровительством. Проект этот должен был подвергнуться народной санкции, и всякий избиратель, не подавший голоса, считался одобрившим проект. Палаты, проявившие было намерение оказать противодействие, были распущены 18 сентября 1801 года по приказу трех директоров (в том числе и Пеймана), а двери зала заседаний были опечатаны. Состоялся плебисцит и, хотя против проекта было 52 219 голосов, а за проект всего 16 771 (из 416 619 избирателей), конституцию сочли одобренной (6 октября 1801 г.), так как воздержание от голосования 350000 избирателей сочтено было за их согласие.
Государственное регентство (1801–1805). С октября 1801 года было организовано новое правительство. Существенной особенностью его было то, что оно составилось как из оранжистов (Брантсен), так и из патриотов (Пейман, Споорс и др.), и начало принимать неотложные меры к примирению. Однако умеренные люди, хотя и были довольны этим направлением, все же имели основание беспокоиться, так как видели, что все подчинено олигархии, которая присваивала себе всю полноту власти и сама выбирала даже членов, якобы нациопального представительства. Таким образом, переворот 18 сентября 1801 года был принят Батавией не с энтузиазмом, как выразился Семонвиль, а с покорным равнодушием, появляющимся часто в результате непрерывных перемен.
Частичное очищение территории от французов, в силу конвенции 21 августа 1801 года, явилось значительным облегчением для нидерландского бюджета: с радостью была принята уплата в пользу Франции пяти миллионов флоринов взамен уменьшения оккупационного корпуса с двадцати пяти до десяти тысяч человек. Последовавшие переговоры с Англией и Амьенский договор 1802 года возбудили большие надежды; думали, что торговля достигнет былой высоты благодаря свободе мореплавания и что республика в тиши всеобщего мира вернет убытки, которые она понесла за девять лет войны. Соглашение с принцем Оранским, отказавшимся за себя и за своих наследников от штатгальтерства в обмен за уступку некоторых секуляризованных немецких аббатств (Фульда, Корвей, Вейнгартен), казалось, освобождало вместе с тем Батавию навсегда от оранжистской опасности (24 мая 1802 г.). Можно было рассчитывать, что начинается эра возрождения и подъема. К несчастью, эта надежда не осуществилась. Несмотря на доброе желание своих членов, государственное регентство неспособно было разрешить вставших перед ним финансовых затруднений. Имея перед собой на 1802 год дефицит в 50 миллионов флоринов, правительство предложило четырехпроцентное обложение имуществ и десятипроцентное — доходов на восемь лет; такая комбинация вызвала озлобление большинства голландцев. Кроме того, регентство допустило и прямые ошибки, стремясь ограничить евреев и католиков (как и до революции) и пренебрегая армией. Генералы Дандельс и Дюмонсо не скрывали своего неудовольствия и повели взволновавшие регентство тайные переговоры. «Таково уж положение Батавии, — писал Семонвиль Талейрану, — что она распадется при честных, но неумелых и робких вождях, с зли гений первого консула не позаботится о ее судьбах».
Бонапарт своим вмешательством заставил Дандельса и Дюмонсо вернуться к исполнению своего долга и этим спас правительство. Но вскоре нарушение Амьенского мира привело к возобновлению войны с Англией, и республика, волей-неволей вовлеченная в эту борьбу, не замедлила почувствовать ее гибельные результаты. 25 июня 1803 года Батавия обязалась кормить и оплачивать корпус французской армии, выставить от себя 16 000 человек, снарядить 5 линейных кораблей и 5 фрегатов и выстроить транспорты и баркасы бодее чем на 60 000 человек. Финансовое истощение делало для республики выполнение этих обязательств почти невозможным; она пыталась уклониться от них и замедлить открытие враждебных действий с Великобританией. Поведение Батавии вызвало гнев первого консула, который с 1803 года задумал переделать батавскую конституцию. В его представлении регентство было осуждено на исчезновение и его следовало заменить «человеком с характером», который мог бы сделаться главой страны.
Это намерение было осуществлено после того, как Консульство во Франции сменила Империя. Уже десять лет всякое изменение режима на берегах Сены отражалось в Нидерландах; на этот раз произошло то же, что и раньше. Наполеон как раз обрел такого человека, какого он искал, чтобы поставить его во главе Нидерландов. То был Рожер-Ян Шиммельпенинк, качества и таланты которого он мог оценить и на Амьенском конгрессе и в Париже, где последний был послом. В сентябре 1804 года Наполеон вызвал Шиммельпенинка в Кельн, где находился проездом, и изложил ему, какие имел на него виды. Шиммельпенинк, не будучи дюжинным честолюбцем, обладал пламенным патриотизмом; не без тревожных колебаний решился он уступить настояниям императора. Впрочем, он хотел предварительно посоветоваться с батавскими регентами, и 27 сентября 1804 года уполномочен был ими вступить в переговоры с Наполеоном. Непопулярность государственного регентства в Нидерландах и его усилия избавиться от господства Франции ускорили эту неизбежную развязку. Не пользуясь доверием ни французов, ни голландцев, регентство не посмело возражать против проекта конституции, представленного ему в начале 1805 года. Оно передало проект законодательному корпусу, который 22 марта и одобрил его так же как и чрезвычайный взнос в три процента с капитала. Вслед за этим конституция была подвергнута народному утверждению и принята 14 093 голосами против 136; это было немного при 350 000 имевших право голоса, но условились понимать так, что не подавшие голоса тем самым изъявляли свое согласие (26 апреля 1805 г.).
Великий пенсионарий Шиммельпенинк (1806–1806). Так установлено было правительство Шиммельпенинка, правительство странное, во многом аналогичное с Консульством во Франции и имевшее, с другой стороны, в глазах батавов ту заслугу, что оно напоминало некоторые установления славного времени былой республики. Главная роль принадлежала верховному магистрату, которого французы звали более пышно — великим пенсионарием, и собранию из девятнадцати членов, избираемому на три года департаментскими администрациями и носившему старинное название: собрание их высоких могуществ (Assembler de Leurs Hautes Puissances). Пенсионарий, облеченный правом назначать государственный совет (от пяти до десяти членов), генерального секретаря, пять статс-секретарей и большинство должностных лиц, пользовался огромным влиянием и титуловался «превосходительством». В будущем его должно было избирать собрание на пять лет; но, в виде исключения, первому носителю этого звания, Шиммельпенинку, была предоставлена полная свобода организации всего правительства и избрание девятнадцати членов законодательного корпуса; кроме того, он должен был оставаться в должности в течение пяти лет по заключении мира с Англией. Это была наиболее полная из всех произведенных до этого времени попыток установить в Батавии сильную центральную власть.
Собственно говоря, режим, во главе которого стоял Шиммельпенинк, был режимом чисто деспотическим, при котором оставался лишь бледный призрак политической свободы. Критикуя этот режим в 1806 году, Наполеон говорил, что великий пенсионарий имел больше власти, чем король в Англии и даже император во Франции. Шиммельпенинк, по крайней мере, благоразумно не злоупотреблял своим всемогуществом, и те несколько месяцев, в течение которых он правил республикой, отмечены рядом удачных мероприятий. Назначая в конце апреля 1805 года министров, депутатов и государственных советников, он не вдохновлялся партийным духом, а только отыскивал самых способных и самых честных людей. Согласно заявлению Шиммельпенинка (15 мая) Законодательному корпусу, он стремился «держаться неуклонно священных начал правосудия, оказывать справедливость каждому без различия ранга или образа мыслей, вернуть законам необходимую силу и всем установленным властям — их прежнее значение, отдавать должное талантам, честности и заслугам».
Пенсионарий начал с попытки реорганизации финансов, стремясь положить конец ежегодным дефицитам. Его проект бюджета на 1806 год отменял старинные подати, взимаемые отдельно каждой провинцией, и заменял их общими и одинаковыми для всей республики налогами: налогами прямыми — на дома, земли, квартиры, прислугу; налогами косвенными — на соль, мыло, спиртные напитки и т. п. В случае, если бы реформа не уравновесила окончательно приходов и расходов, предполагалось: прибегнуть к сбережениям и сокращениям, но не к займам. Этот проект бюджета, неодобрительно встреченный отдельными провинциями, предпочитавшими старинную систему местных налогов, тем не менее был принят «высокими могуществами» 10 июля 1805 года и представлял собою заметный прогресс по сравнению с предшествовавшими бюджетами. За реорганизацией финансов последовало преобразование администрации, в результате которого значительно стеснены были провинциальные вольности и усилилась централизация.
Намерения Шиммельпенинка были прекрасны, но выпавшая на его долю задача была трудно выполнима, особенно при постоянном и властном вмешательстве Наполеона. Великий пансионарий, очарованный гением императора, питал к нему слепое доверие: он думал, что можно сохранить независимость своей страны, помогая изо всех сил Франции против Англии. Император понимал дело иначе: он требовал полного подчинения своей воле. Это стало ясно с 1805 года, когда Наполеон отправил французских таможенных досмотрщиков в Брабант, чтобы помешать контрабанде из Англии; затем, когда он, начиная войну с Австрией, оставил Голландию без войска и даже увел с собою одну батавскую дивизию.
Несмотря на свою преданность и почтительность, Шиммельпенинк был не в силах удовлетворять все вновь предъявляемые требования. Впрочем, Наполеон всегда считал управление пенсионария временным и после аустерлипкой победы решил расстаться с ним. Император приказал Талейрану написать Шиммельпенинку, что до сих пор государственные установления Голландии были предназначены для удовлетворения «текущих нужд», а что теперь следует предусмотреть их на «долгое будущее» и что он желает посовещаться об этом в Париже с контрадмиралом Верюэлем, дружественные чувства которого к Франции ему известны. Великий пансионарий в это время почти совершенно ослеп, что являлось удобным предлогом для избавления его от ответственности и трудов власти. Тем не менее, удар для него был тяжел, и много понадобилось душевной силы, чтобы перенести его. Шиммельпенинк обнаружил при этом изумительное бескорыстие и при всех личных своих несчастьях, казалось, только и думал о высших интересах своей родины. Предвидя, что Наполеон собирается сделать из Голландии королевство для одного из своих братьев, он отдал Верюэлю определенный приказ всеми силами противиться этому; он заранее подписывался под всеми другими конституционными изменениями, только бы была сохранена республиканская форма.
Верюэль не мог или не сумел выполнить своей миссии: вернувшись в Гаагу 22 марта 1806 года, он предложил от имени императора провозгласить Луи Бонапарта королем Голландии. Тогда Шиммельпенинк созвал 10 апреля в Лесном доме, близ Гааги, чрезвычайное собрание, составленное из министров, государственных советников и членов Собрания «их высоких могуществ», принявшее название Великого дела (Grande Besogne). Собрание постановило отправить в Париж пять комиссаров, уполномоченных склонить императора отказаться от его намерения, а если это невозможно, то попросить у него некоторых гарантий. Так как Наполеон настаивал на своем решении, Великое дело снова собралось 3 мая и признало необходимость предложенной или, скорее, навязанной реформы. Три недели спустя в Париже были выработаны договор и конституция; 4 июня 1806 года Шиммельпенинк с достоинством сложил с себя обязанности, не приняв ни одного из предложенных ему вознаграждений, а б июня Луи Бонапарт провозглашен был в Париже «Людовиком, королем Голландии».
Голландское королевство (1806–1810). Третий брат Наполеона, родившийся в Аяччио в 1778 году, совершил, занимая второстепенные командные должности, часть кампаний при Директории, затем был произведен в генералы во время Консульства и назначен коннетаблем в начале Империи. Мягкий и покорный по характеру, Луи всегда послушно нес на себе деспотическое иго своего брата и в угоду ему женился на Гортензии Богарнэ, которую не любил. Назначенный в 1805 году командующим северной армией и находясь в Нидерландах, он произвел там благоприятное впечатление своей простотой и обходительностью. В 1806 году Луи нисколько не помышлял о голландской короне; когда Наполеон уведомил его о предназначаемой ему короне, Луи позволил сделать себя королем, как ранее дал женить себя. Без возражений выслушал он совет никогда не переставать быть французом и отвечал, что жизнь и воля его принадлежат императору: «Я пойду царствовать в Голландию, раз этого желает голландский народ, и раз ваше величество приказываете мне это».
Тем не менее Луи (Людовик) сразу стал серьезно относиться к выпавшим на его долю обязанностям, сказав себе, что голландский король должен царствовать прежде всего на благо голландцам, и привязался к подданным, которых ему почти навязали. Отсюда — то фальшивое положение, которое продолжалось до самого конца царствования Луи (Людовика); отсюда — роковое недоразумение между ним, желавшим быть более голландцем, чем французом, и Наполеоном, который сохранил за ним звание коннетабля Империи и видел в нем лишь одну из своих креатур, обязанных во всем сообразоваться с его верховными приказаниями.
Согласно договору 24 мая 1806 года, император гарантировал голландскому королевству независимость, неприкосновенность владений и отмену всяких налоговых привилегий. Луи (Людовик) становился наследственным и конституционным королем, получал коронные имущества, доход с земель в 500 000 флоринов и цивильный лист в 1 500 000 флоринов. К договору присоединены были конституционные статьи: основные законы, действовавшие до этого времени, в частности конституция 1805 года, оставались неприкосновенными, поскольку они не противоречили новому порядку; обеспечивался государственный долг; в государственных актах должен был применяться только голландский язык; удерживались национальная монета и старинный флаг; сохранялись судебные установления; всем культам оказывалось одинаковое покровительство.
Королю в управлении государством помогали четыре министра, законодательный корпус, составленный из тридцати восьми членов, и государственный совет из тринадцати членов; но в руках короля оставалась «исключительная и неограниченная полнота правительственной власти, необходимой для обеспечения выполнения законов и должного к ним уважения». Он замещал все гражданские и военные должности и на первый раз выбирал по двум спискам, представленным законодательным корпусом и департаментским собранием, девятнадцать членов, которыми должен был пополниться законодательный корпус.
Обладая такой почти неограниченной властью, не превышавшей, впрочем, власти бывшего великого пенсионария, король Людовик (Луи) решил воспользоваться ею для вящшего блага своих подданных и своего королевства. Прежде врего он сумел объединить около своего престола разные партии и привлек всех, обладавших добрыми намерениями, не отстраняя ни одного способного человека за его прошлое или за его образ мыслей. Таким образом ему удалось воспользоваться одновременно патриотами и оранжистами, революционерами и консерваторами: в его правление Дандельс сделался в 1808 году губернатором Восточной Индии, Валь-кенаара приглашали на совещания по экономической части, Дирк ван Гогепдорп был военным министром и йосланником в Вене, Гогель и Аппелиус были министрами финансов, ван дер Хуз и ван Роэль — министрами иностранных дел, ван Гооф и ван Маанен — министрами юстиции; мы не упоминаем других, и притом достойных упоминания.
Будучи католиком, король обнаружил отсутствие партийности в религиозных вопросах и старался не затрагивать религиозного чувства своих подданных, в массе своей исповедовавших протестантизм. Вынужденный ввести Кодекс Наполеона, он подверг его рациональным изменениям, чтобы приспособить к национальным привычкам. Король заботливо следил за водным делом в Голландии и распорядился произвести ряд важных осушительных работ. Он всячески поощрял ученых и художников и осыпал благодеяниями поэта Бильдердейка.
Основной целью политики Людовика (Луи) являлось восстановление общественного благосостояния: он все время отказывался ввести в своих владениях рекрутский набор и заботы об армии и флоте ставил на второй план. Он мечтал вернуть Голландии свободу мореплавания и торговли, являющихся основным условием ее богатства. Благодаря таким склонностям, которые быстро стали известны в Голландии, благодаря также добросердечности, какую он проявил в некоторых случаях, особенно в 1807 году, когда Лейден наполовину был разрушен взрывом, — Людовику (Луи) удалось заставить забыть свое происхождение. Ему прощены были даже легкие его недостатки, например его тщеславие, которое побудило его основать кавалерский орден и восстановить знать. Никто в Нидерландах не разделял мнения Наполеона, упрекавшего своего брата в том, что он царствует, «как капуцинский монах», и писал ему: «Когда говорят о короле, что он добр, значит — царствование не удалось». Это царствование оставило на берегах Зюдерзее и Немецкого моря такую хорошую память, что народ там до сих пор говорит «о добром короле Людовике».
Поведение голландского короля не могло удовлетворять Наполеона, который только и думал, как бы обратить средства Нидерландов на пользу своим честолюбивым замыслам. Помимо рекрутского набора, введения которого не переставал тщетно требовать Наполеон, два обстоятельства более всего ссорили братьев: вопрос финансовый и вопрос торговый. Утомленный постоянно возобновлявшимися жалобами Людовика (Луи) по поводу истощения голландских финансов и чрезмерности предъявляемых королевству денежных требований, Наполеон торопил его с вопросом о понижении процента с государственной ренты. Людовик, как и раньше Шиммельпенинк, отвергнул эту операцию, которую он отождествлял с банкротством; он пытался экономией помочь покрыть неизбежные дефициты. Что касается торговли, то строгое соблюдение континентальной блокады явилось бы полным разорением для Голландии; вынужденный тем не менее присоединиться к блокаде, Людовик лишь слабо боролся с контрабандой, дававшей стране возможность существовать, но зато приводившей в раздражение императора. После неудачной экспедиции англичан в Зеландию в 1809 году конфликт был неизбежен. Для его предупреждения король отправился в Париж в конце ноября 1809 года. Его пребывание здесь, затянувшееся против его желания до весны следующего года, было омрачено тяжелыми сценами. Пришлось покориться тягостным требованиям Наполеона, разрешить французским таможенным досмотрщикам охрану берегов Голландии и уступить Империи весь левый берег Вааля (договор 16 марта 1810 г.).
Вырвавшись, наконец, из Парижа, этого «разбойничьего вертепа», Людовик, униженный и обескураженный, вернулся в Амстердам, служивший ему столицей с 1808 года. У него было намерение отказаться от престола, и он решился остаться лишь по настоянию собрания, состоявшего из министров, государственных советников и законодательного корпуса, которых он собрал специально для того, чтобы посоветоваться с ними по этому поводу (17 апреля 1810 г.). Этим он только отсрочил неминуемую развязку. Чтобы покончить с Голландским королевством, Наполеон воспользовался мнимым оскорблением, нанесенным его посланнику де Ларошфуко, кучер которого был побит кем-то из толпы. Французские войска двинулись на Амстердам. Отказавшись от невозможного сопротивления, Людовик 1 июля 1810 года отрекся от престола в пользу своего сына и бежал в Чехию. Наполеон не принял во внимание этого отречения: декретом 9 июля он присоединил Голландию к своей Империи, для которой она давно уже являлась, по его словам, необходимым «дополнением».
Голландия под властью Империи (1810–1813). Декрет 9 июля устанавливал главные основания присоединения: Голландия должна была посылать в Париж шесть сенаторов, шесть депутатов в Государственный совет, двадцать пять депутатов в Законодательный корпус и двух судей в Кассационную палату. Город Амстердам становился, после Парижа и Рима, третьим городом Империи. Бывший консул Лебрёп, герцог Пьяченцы и главный казначей Империи, назначен был наместником с местопребыванием в Амстердаме. Голландские таможни были слиты с французскими, и проценты, платимые по государственному долгу на 1810 год, сокращены были на две трети. Указ Сената 13 декабря дополнил эти мероприятия и разделил страну на семь департаментов: Устье Мозеля — главный город Гаага; Зюдерзее — главный город Амстердам; Верхний Иссель — главный город Ангейм; Устье Исселя — главный город Цволле; Фрисландия — главный город Левар-ден; Эмс западный — главный город Гронияген; Эмс восточный— главный город Аурих. Если присоединить сюда два департамента, созданных раньше, а именно: Устье Шельды — главный город Миддельбург и Устье Рейна — главный город Буа-ле-Дюк, то выходит, что территория бывшей республики образовала собой девять французских департаментов.
Голландия жестоко страдала от этого подчинения наполеоновскому режиму. Мягкость политики Лебрёна и барона д'Альфонса, двух лиц, стоявших во главе французской администрации, могла лишь немного смягчить это зло. Сокращение ренты до одной трети (tierceering der rente) разорило часть нации и считалось прямо разбойничьим поступком. Суровые приказы, касавшиеся проведения континентальной блокады, следовали один за другим; они затронули самые источники народного богатства. Набор расстроил семьи и дал императору возможность отправлять нидерландские полки биться в Испанию и в Россию. Цензура стремилась подавить всякое проявление национального чувства, в то время как тайная полиция заставляла дрожать самых честных граждан. Может быть, это тяжелое господство было необходимо, чтобы закрепить окончательно дело революции и навсегда стереть следы прежнего партикуляризма; однако легко понять, что голландский народ чувствовал мало благодарности к этому господству. Восторженные клики, которыми принят был в 1811 году Наполеон в Амстердаме, были лишь результатом подлого сервилизма или безрассудной лести. Нигде иго Империи не встречало большей ненависти; нигде не ждали с большим нетерпением возможности свергнуть его.
Оранжистская реставрация (1813–1814). Как удар грома в ясный день пронеслась по Нидерландам весть о поражении при Лейпциге. Уже в течение 1813 года в разных местах поднимались восстания; уже происходили секретные совещания в Гааге между. Гейсбертом Карелом ван Гогендорпом, ван дер Дюином из Маасдама, графом Лимбургом-Штирум и некоторыми другими оранжистами. Движение обострилось, когда узнали о поражении, нанесенном Наполеону. 15 ноября, на другой день после того как Молитор очистил Амстердам, в городе поднялся народ и сжег здания французской таможни. Два дня спустя Гогендорп выпустил из Гааги прокламацию к тем, кто были правителями до 1795 года; затем, так как прокламация осталась без воздействия, он обратился ко всей нации и 21 ноября вместе с несколькими политическими друзьями взял в свои руки временное управление. Принц Оранский, сын Вильгельма V, в ответ на просьбу вернуться в Голландию, высадился вскоре в Сквенингепе посреди многотысячной толпы, которая приветствовала его лойяльным криком: Oranje boven![149] 2 декабря он отправился в Амстердам, и здесь комиссары временного правительства провозгласили его суверенным государем Нидерландов. Реставрация совершилась, и на глазах медленно отходивших французов Оранский дом был восстановлен, да еще с таким авторитетом, каким он еще нигде не пользовался.
Принц Вильгельм нисколько не стремился разрушить то, что сделала революция; он понимал, что старый порядок умер и что нельзя выбросить из истории только что минувшие двадцать лет; он желал, чтобы конституция обеспечила общественную свободу и установила функционирование государственных властей. С этой целью составлена была комиссия из пятнадцати членов, которая и выработала, под председательством Гейсберта Карела ван Гогендорпа, проект конституции, законченный 2 марта 1814 года. Гражданское равенство, свобода совести, ежегодное вотирование налогов, несменяемость судебных чинов придавали ей относительно либеральный характер. Генеральные штаты, избираемые провинциальными штатами, должны были разделять с государем законодательную власть. Но прерогативы государя были значительны: он один обладал исполнительной властью и решал вопросы войны и мира; он жаловал дворянское достоинство и господствовал над генеральными штатами, которые ему нетрудно было заполнить своими креатурами. Конституция эта была передана на рассмотрение 600 нотаблей, выбранных по департаментским спискам; 29 марта 1814 года опа была одобрена 448 голосами против 26 (при 474 подавших голос) и объявлена основным законом Нидерландов.
Немного времени спустя государи — победители Наполеона — постановили соединить Голландию с Бельгией (июнь — июль 1814 г.). Однако окончательное решение было вынесено только на Венском конгрессе. Таким образом, лишь в последующем году были произведены в конституции новые изменения и была сделана безнадежная попытка слияния двух народов, разделенных верованиями, интересами и обычаями.
Умственное и литературное движение. (1789–1814). Эпоха Революции и Империи не была для Соединенных Провинций (Нидерландов) эпохой умственного расцвета. Ни в науке, ни в искусстве, ни в литературе не встречается действительно славных имен. Потрясения, вызванные политическими событиями, казалось, парализовали умы, а забота о жизни со дня на день отдаляла всякие другие интересы. Нет ни одного замечательного оратора, который гремел бы своим красноречием с трибуны политических собраний или с кафедры; не обнаруживается ни одного талантливого историка, и роман в это время — до появления Иакова ван Леннепа, представлен пока посредственными произведениями м-ль Декен (1840); за исключением нескольких сатирических листков, вроде Фонаря ван Вунзеля, пресса лишена какого-либо интереса или блеска. Но все-таки несколько поэтов проявляют оригинальное дарование: после Номса, который принадлежит предшествующему поколению, Ян Фредерик Гельмерс (1763–1813) сочиняет оды, трагедии и поэму Голландская нация, которая привлекла к себе общественное внимание благодаря смешным поправкам, внесенным в нее наполеоновской цензурой; Фейт (1753–1824) проявляет себя грациозными балладами, Биллем. Бильдердейк (1756–1831) — своей Литературной смесью, Толленс (1780–1846) — первыми своими народными песнями. Весь этот период, получивший у некоторых историков название «французского времени» (de fransche tijd), характеризуется прежде всего тем, что подражание соседним литературам, в частности французской, бывшее до тех пор в большом почете, теперь почти совершенно прекращается: лицом к лицу с чужеземным завоевателем и чужеземным государем происходит словно национальная реакция; вышеназванные поэты стремятся сильнее выразить свою личность, стремятся быть более голландцами, чем их предшественники, и это удается им. Было справедливо замечено, что даже под железным игом Наполеона голландский язык сохранился неприкосновенным, не подвергшись французскому влиянию.