ГЛАВА I. АНГЛИЯ

I. Реакционный торизм (1814–1822)

Первый Парижский мир и хлебные законы (1814). Когда парламент, собравшийся в ноябре 181§ года, разобрался в положении вещей на континенте, он признал бесполезным заседать в то время, как борьба разгорелась до крайних пределов, и по соглашению с министрами продолжил свои рождественские каникулы до марта месяца. Пресса заменила парламентскую трибуну, выступив с крайней страстностью на защиту реставрации Бурбонов. Однако лорд Кэстльри, олицетворявший собой волю Англии, обнаруживал некоторую осторожность в этом вопросе; и в то время как статьи английских газет начали возбуждать в Париже тревогу, он проявил в Шатильоне большую сговорчивость по отношению к врагу, чем Александр I, за которым в прошлом были Тильзит и Эрфурт. Известие об отречении Наполеона и посещение Лондона европейскими монархами явились триумфом для политики ториев и их вождей. Каннинг, опечаленный тем, что ему пришлось всю честь этих событий уступить своему сопернику Кэстльри, распрощался с депутатами своей партии и принял назначение посланником в Лиссабон.

Но едва только был/ заключен этот первый и кратковременный мир, как уже стало обнаруживаться некоторое разочарование. По вопросу о свободном ввозе зерна из континентальных государств в английские порты завязалась борьба между двумя противниками, классом богачей и классом бедняков, экономические интересы которых расходились: к ущербу для первых и к несомненной выгоде для вторых, хлебные цены упали на добрую треть. Но парламент находился в руках земельных собственников, и они не замедлили этим воспользоваться. Они не только добились полной отмены вывозных пошлин, но благодаря их усилиям цена зерна на внутреннем рынке, при которой допускался его свободный ввоз, поднята была до невероятных размеров: 80 шиллингов за 8 бушелей зерна.

В одном из своих рисунков (3 марта 1815 г.) Круйкшэнк, карикатурист, унаследовавший славу Джильрея, выразил в удивительно яркой форме эту внутреннюю войну, которая последовала за внешней: иностранный купец, прибывший на своем корабле, показывает сбой хлеб со словами: «Вот отличное зерно! Я отдаю его по 50 шиллингов». Но группа аристократов предлагает ему убраться: «Мы не желаем вашего хлеба, мы удерживаем цену своего зерна на 80; а если бедные не могут столько за него платить, пускай себе мрут от голода». Бедняк-англичанин, окруженный своей семьей, в рубище, заявляет в ответ па эти слова: «Нет, господа мои, я не согласен умереть от голода; я лучше оставлю свою родину, где бедняков дэеят те, кто обогащается их же трудом».

События «Ста дней», пресса и парламент. Известие о возвращении Наполеона застало обе палаты за обсуждением этого серьезного вопроса, вопроса о хлебных пошлинах. В парламенте, как и в обществе, перспектива возобновления войны вызывала негодование. Побежденный герой переставал уже внушать враждебные чувства своим упорным врагам-победителям, да и сам он жаждал примирения. Английские офицеры и туристы посещали остров Эльбу и встречали там хороший прием. С другой стороны, часто нетактичные действия правительства первой Реставрации раздражали англичан и даже самого Веллингтона, обеспокоенного ненадежным настроением армии. Многие из англичан не выказывали сожаления по поводу того, что полковник Кемпбелл невольно подготовил падение Бурбонов, дав возможность Наполеону ускользнуть из-под надзора. Газета Морпинг Хроникл (Morning Chronicle), — единственная, правда, из всех больших газет, высказывавшая такой взгляд на этот вопрос, — приветствовала это событие как одно из самых изумительных в истории и возлагала ответственность за пего на тех, кто не сдержал своих финансовых обязательств по отношению к императору, и на тех, кто замышлял сослать его на один из островов Атлантического океана. Надо заметить, что честь этого в самом деле возникшего было проекта принадлежала Кэстльри. По вопросу, что теперь следует предпринять, либеральная газета высказалась следующим образом: «Парламент, несомненно, обратит внимание на ту достойную всякого осуждения политику, которая направлена к возобновлению войны. Английские патриоты считают, что континентальные монархии объединились не столько против Бонапарта, сколько против духа свободы».

С другой стороны, газеты Тайме (Times) и Сан (Sun) в резкой форме излагали намерения торийского правительства: «Разве мы можем оставаться спокойными, когда горит дом нашего соседа? Счастье всех народов зависит от устойчивости трона Бурбонов. Этого разбойника призвали, чтобы предать разграблению Европу». Лорд Кэстльри, только что вернувшийся из Вены, где его заменил Веллингтон, даже и не думал отвечать на смешное обвинение континентальных реакционеров, упрекавших его в том, что он маккиавелистическим образом устроил бегство Наполеона с острова Эльбы. Он ограничился лишь тем, что реабилитировал своих подчиненных в непростительном упущении. Впрочем, у него была другая забота. Он хотел, вопреки оппозиции обеих палат, добиться войны, для того чтобы окончательно низвергнуть Наполеона и восстановить Людовика XVIII, и ему это вскоре удалось при помощи обмана.

В самом начале Уайтбред создал для его планов неблагоприятную обстановку своими двумя протестами: в первом (16 марта) он высказался против всякого участия в гражданской войне во Франции; во втором (3 апреля) клеймил призыв к убийству, заключавшийся в манифесте держав, документе, по его мнению, недостойном носить подпись Англии. Но торийский кабинет именно и стремился к еще более активному присоединению британского правительства к трактату 25 марта, которым державы обязывались вести войну до последней крайности. Как только министр иностранных дел получил в свои руки этот документ, он 6 апреля, т. е. до того, как содержание его стало общеизвестным, сообщил парламенту, что регент мобилизует морские и сухопутные силы и. что он вошел в соглашение с союзными державами для спасения Европы.

Ливерпуль и Кэстльри потребовали от обеих палат вотума доверия. Прения в парламенте носили очень бурный характер. «Вторжение! — воскликнул Бёрдет. — Да разве видано было когда-нибудь, чтобы один человек мог напасть на 30 миллионов людей?» Бурбоны потеряли трон благодаря своим собственным ошибкам. Было бы чудовищной затеей вступать в войну с нацией для того, чтобы навязать ей государя, которого она не хочет». Не больший успех имела и поправка Уайтбреда, прибывавшая регента приложить все усилия в пользу мира. За нее было подано лишь 37 голосов, большинство же вигов удовлетворились, подобно Понсонби, не имевшей никакого реального смысла оговоркой министров, что соглашение с державами, не должно обязательно привести к войне.

Несколько большего успеха добилась оппозиция 28 апреля во время голосования кредитов и 23 мая при оглашении дипломатической переписки, т. е. когда умолчания министерства уже никого больше не могли ввести в заблуждение. И все-таки Кэстльри счел необходимым даже в последний момент укрыться за двусмысленным заявлением — не относительно оставления на троне Наполеона, что он откровенно признал невозможным, а относительно рестаьрапии Бурбонов, о которой он совсем уже неискренно заявил, будто не собирается навязывать ее французскому народу.

Ораторов палаты общин вовсе не вводило в заблуждение то различие, которое кабинет Ливерпуля проводил между Наполеоном и Францией. «Каким образом можно предполагать, — спросил трезво глядевший на дело Понсонби, — что Франция не впутается в эту войну, раз она объявлена человеку, которого французский народ пожелал иметь своим главой?» «Народ, — прибавил Тирни, — чувствует не меньшую привязанность к нему, чем армия». Петиция от представителей Сити содержала в себе еще более энергичные протесты против «безумной политики», ведущей к постоянному возрастанию налогов, и против отказа вести переговоры с государем Франции.

Не без труда удалось отклонить эту петицию. В палате лордов произошел разрыв между Гренвилем, сторонником беспощадной борвбы, и Греем, осуждавшим «войну, предпринятую с целью изгнания человека, которого и народ, и армия избрали вершителем своих судеб». Это мнение было поддержано 43 пэрами, в том числе и лордом Байроном, против 156 правительственных голосов, пожатых за правительство. В палате общин при окончательном голосовании за войну были поданы 331 голос, против — 92.

Триумф в политике и народная нищета. Счастье Наполеона разбилось об упорное сопротивление английской армии, а сам Наполеон оказался пленником на английском корабле в английских водах, — этот вдвойне поразительный результат вызвал среди англичан вполне естественный энтузиазм. Несомненно, однако, что Наполеон сохранил среди англичан поклонников и чуть ли не приверженцев: ведь простым любопытством было бы невозможно объяснить усердие многих лиц, рисковавших утонуть, плавая вокруг «Беллерофона», причем несколько человек действительно утонуло. Но решительный успех воинственных тори на некоторое время подавил всякую оппозицию.

За исключением маленькой группы либералов, возлагавших надежды на молодого Джона Росселя, палата общин состояла исключительно из крупных землевладельцев, которые, по словам самого Росселя, «опасаясь нового революционного взрыва во Франции, покорно плелись в хвосте за людьми, со славой окончившими войну и восстановившими Бурбонов на французском троне». Естественно, что парламент поспешил отменить «income tax» (подоходный налог), падавший своей тяжестью на богатых. Но ярый протекционизм не приносил никакой выгоды английской деревне. Ужасное лето 1816 года, когда в северных графствах хлеба даже не выколосились, дало такой ничтожный урожай, что, несмотря на высокие цены на хлеб, не удалось получить никакой реальной прибыли.

Что же касается рабочего класса, то его положение никогда еще не было таким плачевным. Мучимый голодом, он рассчитывал на приток заказов из-за границы. Но его надежды были обмануты. Мир вызнал повсюду оживление промышленности, поддерживаемое государствами с помощью покровительственных пошлин. Британские изделия повсюду наталкивались на таможенные преграды. Чтобы наверстать свое, фабриканты понизили заработную плату до минимума и поставили рабочих в условия, близкие к рабству. Суровые репрессии мешали рабочим объединяться в союзы для повышения своей жалкой заработной платы или для ограждения своего права на отдых. Большие города забрасывали толпы детей бедняков на фабрики и в шахты, где этих несчастных маленьких рабов, не достигших еще и девяти лет, можно было видеть впряженными в угольные тележки.

Радикалы и народные волнения. Против этих злоупотреблений «радикалы» выступили с резким протестом, проявившимся в сатирах Хона, в речах народного оратора Гёнта и в периодических изданиях Коббета. Последний писал министру: «Война, восстановившая Бурбонов и инкбизицию^[1], ввергла Англию в состояние нищеты, не имеющей себе примера в истории цивилизации». А к английским земледельцам он обращался со следующими словами: «Несмотря на предпочтение, которое отдают сану, богатству и университетским дипломам, истинную силу страны составляет только труд его народа. Отмена налогов, падающих всей тяжестью на рабочих, может быть достигнута только с помощью парламентской реформы». По словам вига Врума, «одни и те же бедствия наблюдаются во всех частях королевства. Перемены, совершившиеся во всем мире, причиняют вред английской торговле. Нет ни одного класса, который не жаловался бы на нарушение тех или иных из принадлежащих ему по конституции прав».

Эти слова намекают на серьезные беспорядки, вызвавшие применение суровых мер (1817). Восстание в Спафильдсе (2 декабря 1816 г.), близ Лондона, было быстро подавлено, но число тайных комитетов увеличивалось. В Манчестере эти комитеты организовали шествие рабочих с петицией в Лондон, но им не дали дойти до столицы. В графстве Ноттингам Брандрет выдержал даже небольшое сражение с войсками. С своей стороны, министерство добилось от парламента права приостановить действие Habeas corpus act и подвергать смертной казни организаторов мятежных сборищ.

Министерство и речи Каннинга. Состав кабинета Ливерпуля был в общем довольно посредственным. Лорд Кэстльри вынес из континентальных конгрессов самые ретроградные предрассудки. В министерстве внутренних дел лорд Сидмут вел себя как полицейский, а роль стража при находившемся в плену Наполеоне исполнял лорд Бетхёрст^[2]. Человек ограниченного кругозора, хотя и остроумный, канцлер лорд Эльдон был убежден, что конституция погибнет, если будет произнесено хоть одно слово в пользу ее изменения. Один только лорд Ливерпуль, пожалуй, обнаруживал несколько большую широту взглядов.

Каннинг своим талантом превосходил всех этих людей, не обладавших даром слова. «Никогда, — говорил он, — мы не находились в таком опасном положении. Когда республика ниспровергла монархию, незаметно было, как теперь, намерения ниспровергнуть все принципы». По чьей вине прекращено действие Hateas corpus act? «По вине этих негодяев, которые на своих ночных сходках, как и в публичных речах, намечают жертвы… которые смотрят на голодающих крестьян и на разорившихся ремесленников как на слепые орудия для своих преступных целей!.. Одним из счастливых последствий нашей революции (1688) было то, что самым бедным крестьянам открыт доступ к первым местам в обществе. Так сохраните же по крайней мере эти места, чтобы они могли достигать их».

Каннинг предсказал промышленное оживление, и удачный 1818 год оправдал это предсказание. В кассах банка возобновились платежи звонкой монетой. И молодой тори Роберт Пиль, в первый раз отделившись от своей партии, содействовал проведению этой меры. Habeas corpus act был восстановлен.

Манчестерская бойня и шесть постановлений (Six Acts) (1819). К несчастью, фабриканты слишком понадеялись на оживление и выпустили слишком много товаров. В результате получилось новое переполнение рынков и промышленная депрессия. В то время как лорд Джон Россель, опираясь на партию вигов, несколько усилившуюся на выборах 1818 года, требовал умеренных реформ, радикалы настаивали на введении всеобщего избирательного права. 16 августа в Манчестере состоялся грандиозный митинг. Власти хотели было арестовать оратора Гёнта и пустили в ход сначала местную конную милицию (yeomanry), а затем и гусар, которые атаковали толпу. Несколько убитых и масса раненых остались на месте. Тогда со всех сторон посыпались протесты против «Манчестерской бойни», и в особенности в Йоркшире, где либеральные аристократы поддерживали низшие слои населения.

«Правительство только и думает о том, как бы применить грубую силу. Оно не желает соглашений, никакого примирения. Здесь царит только сила и сила, ничего, кроме силы!» — воскликнул старый виг Тирни, когда парламент приступил к обсуждению угрожающего билля «о шести постановлениях». Вот главные мероприятия этого репрессивного законопроекта: домашние обыски с целью отыскания запрятанного оружия; наложение ареста на мятежные или богохульные пасквили и, в случае рецидива, отправление авторов в ссылку; ограничение права собраний; распространение на брошюры гербового сбора, которому до сих пор подлежали только газеты. Каннинг, начинавший тогда свою эволюцию в сторону либерализма, заявил по поводу этого билля: «Печально видеть, как к уже существующим ограничительным законам прибавляются еще новые». Несмотря на оппозицию, билль прошел, и престарелый Георг III почил в мире (январь 1820 г.). Впрочем, с ним уже давно не считались.

Георг IV и процесс против королевы. Министры принца-регента сохранили свои портфели в качестве министров короля Георга IV. Как раз тогда был организован против них ужасный заговор. Один смелый радикал, по имени Тистльвуд, собрал в доме на Кэто-Стрит 30 заговорщиков, которые должны были перебить министров, когда они соберутся все на обеде. Тистльвуд был казнен вместе с несколькими из своих сообщников, а их процесс, напугавший всех почтенных граждан, упрочил новое царствование.

Но совсем другого рода процесс потряс престиж королевской власти. Раз принц Уэльский сделался королем, то принцесса Каролина (Шарлотта) становилась королевой. Но с 1796 года она проживала Отдельно от своего мужа и вела в Италии и в других местах более чем сомнительный образ жизни. Георг IV воспротивился включению ее имени в литургию, а когда она явилась в Англию для предъявления своих прав, он возбудил против нее в палате лордов дело по обвинению в прелюбодеянии. Произошел неслыханный скандал. Народ в Лондоне из ненависти к Георгу устроил овации его жене и ее защитникам. Для одного из них, Брума, участие в защите королевы оказалось началом политической карьеры. Министры, смущенные той ролью, которую им пришлось играть в этом процессе, согласились отложить дело, а это было равносильно оправданию королевы. Несколько месяцев спустя (1821) король, пылавший упорной ненавистью к Каролине, не позволил ей присутствовать в церкви, где происходило его коронование. Через несколько дней королева умерла, и ее похороны вызвали демонстрации. Принцесса Шарлотта, единственный ребенок, родившийся от этого несчастного брака, умерла, не оставив наследников, и, таким образом, корона должна была перейти к племяннице Георга IV Виктории, родившейся в 1819 году.

Смерть Кэстльри (1822). Несмотря на сбой отталкивающий эгоизм, Георг IV не был лишен некоторых блестящих качеств. Его путешествие по Ирландии и Шотландии сопровождалось овациями населения в честь старого красивого джентльмена, который умеет носить национальные костюмы и выказывать благосклонность. Монархические чувства и торийские принципы снова быстро усилились, и в течение ближайших лет под управлением короля, которого если и не уважали, то во есяком случае окружали лестью, властв укрепилась и стала умеренно-прогрессивной. Наиболее непопулярные имена исчезли: лсрд Сидмут уступил портфель министра внутренних дел Роберту Пилю, этому видному, наделенному лучшими качествами представителю торийской партии. Но что действительно послужило во время началом новой эры, так это самоубийство лорда Кэстльри и замена его Каннингом. Начиная с этого момента министерство Ливерпуля, сохраняя все время своего номинального главу, могло в сущности считаться совершенно новым министерством.

Радикальная литература и тори. Весь этот довольно печальный семилетний период замечателен появлением целого ряда блестящих литературных произведений, авторы которых придерживались крайних политических мнений. Если Байрон и Шелли, проживая под голубым небом Италии, не забывали своей родины, то только для того, чтобы проклинать дух, царивший в ее политической и социальной жизни. Байрон был революционно настроенным филэллином, Шелли же предавал проклятию все условности, в особенности религиозные предрассудки, которые, по его мнению, мешают прогрессу человечества. Правда, он ограничивался требованием прогрессивной избирательной реформы, но его негодование, вызванное назначением национального траура по поводу смерти Каролины, не отличается особым благородством. «Свобода умерла, — писал он, — последуем же медленно, почтительно за трупом английской свободы»^[3].

В то же время торийские, тенденции поэтов Озерной школы Вордсуорта и Соути усилились в такой же степени. Первый отдал свое перо на службу ретроградному правительству, второй предложил ссылать в колонии лиц, виновных в проступках по делам печати. Торийский писатель Вальтер Скотт добился исключительного успеха серией своих национальных и исторических романов. Аристократическое общество сильна увлекалось этим блестящим воскрешением прошлого.

II. Реформаторский торизм (1822–1830)

Торизм Каннинга. В конституционной истории Англии шннингитами называют государственных людей, которые начиная с 1822 года пытались смягчить торизм, в то же время не отказываясь от него в принципе. Нам необходимо сначала познакомиться с консервативной стороной взглядов этой партии.

Она по прежнему стояла за аристократический парламентаризм и отвергала умеренные предложения лорда Джона Росселя. Чего, собственно, добивался Россель? Он хотел заклеймить скандальные злоупотребления, имевшие место благодаря существованию так называемых «гнилых местечек», лишить немедленно представительства некоторые из последних, наиболее скомпрометированные, затем постепенно или сразу уничтожить их и предоставить сто мест промышленным городам, быстро разросшимся за эти годы. «Какой-нибудь джентльмен, — говорит он в одной из своих речей, — является из Лондона в местечко, о существовании которого он, возможно, даже и не подозревал. Избиратели не интересуются ни его мнениями, ни характером, они хотят только знать, насколько его намерения нечисты. И раз он выбран, никто уже не станет протестовать, так как его противники так же виновны, как и он. А через несколько дней после открытия парламента каждый из достойных и независимых избирателей получает приличное вознаграждение».

Каннинг относился отрицательно и к этому тону, и к этим проектам лорда Джона, так как, по его мнению, одна уступка должна была неизбежно повлечь за собой другую, вплоть до окончательного крушения конституции. «Палата общин, говорил он, — несмотря на все свои несовершенства, хорошо выполняет предназначенные ей функции… Она представляет не только общенациональные интересы, но и интересы отдельных частей нации. Полумерами реформаторов не удовлетворишь, они потребуют личного представительства, прямого выражения народной воли. Но если правительство является только формой, а воля народа должна быть представлена непосредственно, то отсюда следует, что она-то и должна стать правительством; в таком случае королева и палата лордов как представители власти оказываются просто вредными, а палата общин становится всем. Для меня всегда будет утешением, что я боролся с такими проектами до конца изо всех сил». Вследствие- такого упорного сопротивления решение самого важного вопроса былшо отложено в долгий ящик.

Либерализм Каннинга. По другим вопросам Каннинг выступал как прогрессивный министр. В дальнейшем мы увидим, как он поддерживал своих коллег Гёскиссона и Пили, когда они проводили реформы в своих министерствах.

Каннинг проявил либерализм в своем ведомстве, в министерстве иностранных дел, а также в своем отношении к двум «открытым вопросам» (т. е. к таким, по которым каждый министр мог свободно высказываться свои личные мнения): о рабстве негров и о политическом равноправии католиков.

Каннинг решителвно сделал британскую дипломатию независимой от Священного союза; он пе скрывает своих симпатий к конституционным партиям на континенте. Он признает независимость восставших испанских колоний, которая открывала обширные рынки для английской торговли. Он высказался также и в пользу греков, несмотря на то, что король и чистые тори питали к ним неприязненные чувства, как к восставшему народу.

Он подготовил, далее, уничтожение рабства на Антильских острогах с помощью целого ряда переходных мер, к которым относятся: предоставление неграм права владения имуществом и передачи его по наследству; права быть свидетелем на суде; права выкупа своей семьи и самого себя; признание законом этой семьи и запрещение продавать ее членов в розницу; сохранение для одних только мужчин телесного наказания, применявшегося, впрочем, все реже и реже, и, наконец, устройство церквей и школ для черного населения.

Эти прогрессивные меры не удовлетворяли депутатов-аболиционистов, но Каннинг приводил им соображения такого рода: «Я знаю, что в колониях на горсть белых приходится значительное число чернокожих. Необходимо уяснить себе, каким образом можно предоставить блага цивилизации, морали и общественного порядка этой массе рабов, в то же время обеспечивая белым неприкосновенность их жизни и интересов. Палата рассчитывает на благоразумие самой этой массы, при котором только и будет возможно осуществление благодетельных мероприятий». Вскоре благодаря красноречивому министру этот вопрос в палате окончательно был поставлен на очередь.

Наконец, Каннинг подготовляет, вопреки воле короля и своих коллег, эмансипацию католиков: «Мы предоставили избирательное право ирландским католикам, но при том лишь условии, чтобы они не посылали в парламент католиков; таким образом, между нами и ирландцами воздвигнута непреодолимая преграда. Я никогда не поверю, будто корона потеряет свою ценность, а монархия утратит свой престиж из-за того, что все христиане будут допущены к пользованию благами и вольностями нашей конституции. Католик, веривший в пресуществление, лишился своих прав за то, что связал свою судьбу с семьей, находившейся в изгнании. Теперь этой семьи уже нет, и выходит, что теперь он несет наказание только потому, что верит в пресуществление. Утверждали также, будто бы приходится опасаться, что вследствие этого мероприятия в парламент проникнут демагоги. На это я отвечу, что я хотел бы их видеть именно в парламенте. Мы наслаждаемся миром, достигнутым общими усилиями католиков и протестантов. Какое было бы счастье, если бы удалось заменить недовольный ропот целого народа выражениями национальной признательности!» Столь доброе дело, защищаемое с таким талантом, рано или поздно должно было восторжествовать.

Гёск иссон; экономическая свобода и проведение железных дорог. Тем временем выдающийся экономист партии Каннинга, министр торговли Гёскиссон, ускорил возвращение благоприятных экономических условий благодаря постепенному применению принципов свободной торговли. Другой каннингит, канцлер казначейства Робинсон, составлял государственную роспись доходов и расходов в таком же духе. Сверхсметные, поступления, достигнутые благодаря хорошим урожаям, заключению мира и росту предприимчивости, дали возможность погасить часть громадного долга и уменьшить таможенные сборы. Это понижение пошлин коснулось как сырых материалов вроде шелка и некоторых металлов, так и предметов потребления, например сахара. Принцип взаимности в сношениях с иностранными государствами играл очень важную роль в системе Гёскиссона, который, между прочим, смягчил «Акт о мореплавании», ставший слишком обременительным для современных международных сношений. Сторонники свободной торговли считают эти 1823 и 1827 годы исходным пунктом своей доктрины.

Здесь необходимо сделать два замечания. Во-первых, предложения Гёскиссона были чрезвычайно практичны и умеренны. «Если мы видим, — сказал он в 1824 году по поводу торговли шелком, — что какая-нибудь отрасль нашей промышленности находится в затруднительном положении благодаря плохим законам или неразумной регламентации вроде ограничения свободы труда, таможенных пошлин на сырые продукты и пр., то я полагаю, что прямой обязанностью правительства, располагающего известным излишком доходов, является понижение прямых налогов с целью уничтожения этих неприятных стеснений». В 1825 году в одной из своих речей он заявил: «Я очень далек от желания применять новые принципы, раз это не требуется обстоятельствами». Во-вторых, каннингиты пе решались распространять либеральный принцип и на ввоз заграничного хлеба. Аграрный протекционизм, благоприятный для интересов крупной земельной аристократии, являлся основным элементом их торизма: «Я никогда не говорил, да и не думал даже говорить, — заявляет Каннинг, — что хлебный закон не нуждается в пересмотре; но я настаиваю на том, что этот пересмотр в настоящее время был бы несчастьем». Впоследствии он все-таки желал улучшить этот закон, но система «подвижной шкалы» цен пережила его.

Гёскиссон поддерживал предложения Юма, направленные на защиту труда, и добился отмены законов о союзах, которые мешали рабочим объединяться (1824). С этого момента начинается развитие трэд-юнионов, считавшихся до этих пор тайными и опасными обществами. Впрочем, очень скоро появилась необходимость подвергнуть их ограничениям: как хозяева, так и рабочие получили право объединятвся только для выработки соглашений о заработной плате.

Проведение железных дорог дало новый толчок широкому развитию британской торговли.

В 1816 году Георг Стефенсон стал употреблять свой первый локомотив, «Puffing», для перевозки каменного угля. В 1825 году второй локомотив стал перевозить пассажиров и грузы от Стоктона до Дарлингтона со скоростью 8 миль в час. В следующие затем годы Стефенсон предпринял постройку железной дороги от Ливерпуля до Манчестера, причем его третий локомотив, «Rocket», шел уже со скоростью 35 миль в час. Открытие этой линии (1829) стоило жизни министру Гёскиссону, который был опрокинут машиной в тот самый момент, когда он, заметив герцога Веллингтона в одном из вагонов, бросился, чтобы пожать руку своему политическому противнику.

Роберт Пиль и реформа уголовного законодательства. Министр внутренних дел, стоявший ближе к торизму, чем каннингиты, стремился, как и они, заполнить созданную злобой и жестокостью пропасть, разделявшую бедных и богатых. Но суровые уголовные законы, предписывавшие смертную казнь за незначительные проступки, применялись почти исключительно к бедным слоям населения. Джемс Мэкинтош, заметив у молодого государственного секретаря тенденции, прямо противоположные стремлениям упрямого канцлера, потребовал, чтобы правительство изыскало «такие средства, с помощью которых можно было бы усилить действие уголовных законов, смягчив в то же время их строгость». Роберт Пиль взял на себя эту задачу, принялся за этот гигантский труд с помощью нескольких сотрудников, воодушевленных добрыми намерениями, и выработал пять биллей, которые, между прочим, отменяли смертную казнь за целый ряд проступков. Консервативно настроеннвгй парламент одобрил это нововведение своего консервативного министерства.

Три кризиса в течение одного года (февраль 1827 —январь 1828 гг.). Нужно было отличаться снисходительным добродушием старого графа Ливерпуля, для того чтобы поддерживать, худо ли, хорошо ли, единство в таком не солидарном кабинете. И когда апоплексический удар прекратил жизнь Ливерпуля после его 15-летнего пребывания на министерском посту, никто не мог заменить его в этой роли. Тогда действительный глава министерства Каннинг должен был официально взять управление кабинетом в свои руки. И хотя он чувствовал себя уставшим и больным, он все-таки сделал это, так как герцог Веллингтон, отказавшись от этого поста, тем самым навязал Каннинга Георгу IV как незаменимого первого министра. Огорченный действиями обеих крайних партий, этот «гибкий новатор, который постоянно чувствовался за красноречивым консерватором» (Гизо), вскоре умер. Громадная утрата лишь в слабой степени была возмещена назначением хорошего финансиста Робинсона, впоследствии лорда Годерича, который сделал попытку руководить кабинетом примирения. В один прекрасный день, как передают, король предложил ему подать в отставку. Министр расплакался, и Георг IV предложил ему свой носовой платок.

Министерство Веллингтона — Пиля (1828–1830). Эти перемены, раздражавшие короля, дали ему по крайней мере торийское министерство, враждебное эмансипации католиков. Чем же объясняется упорство Георга III, Георга IV и герцога Йоркского, который как раз незадолго до этого, умирая, заклинал своего брата защищать протестантизм? Убеждением этих принцев, что они получили английскую корону во имя принципов и ради интересов протестантизма, которые в силу присяги, приносимой при коронации, они обязаны защищать.

И не только они одни думали так: канцлер Эльдон говорил лордам, сторонникам политического равноправия католиков: «Если ваш принцип верен, если религиозные убеждения ничего не значат в политике, то король Великобритании не имеет никакого права занимать свой трон». А представляя парламенту петицию портных, направленную против эмансипации католиков, он высмеивал лордов, склонных к реформе, в следующих словах: «Портные не любят тех, кто выворачивает свое платье». Но насмешка канцлера против товарищей била, в сущности, мимо цели. Они воспользовались первым удобным случаем, чтобы исключить из своей среды министров-каннингитов и составить министерство, в смысле полной однородности не имевшее прецедентов в истории английского парламентаризма. Английский торизм, по видимому, укрепился прочно.

Отмена законов против диссидентов. Но вскоре протестантское диссидентство пробило последнюю брешь в англиканском торизме. Лорд Джон Россель объявил войну законам, которые уже в течение целого века обязывали диссидентов^[4], желавших занять общественную должность, причащаться по обряду англиканской церкви: «Не раз, — говорил он, — мы видели людей, ожидающих в кабаках по соседству с церковью, покуда кончится служба, чтобы после нее причаститься и получить место. Вот вам последствия этого смешения политики с религией: вы усиливаете политические разногласия, отравляя их ядом теологических споров; вы профанируете религию слабостями политического самолюбия и делаете ее таким образом ненавистной для людей и оскорбительной для бога». Но так как Россель при этом подразумевал, что для католиков исключительный закон будет сохранен, то большинство в обеих палатах решило, что, вотируя отмену его для диссидентов» можно будет этим самым избегнуть эмансипации католиков, между тем как лорд Эльдон отлично видел, что сквозь пробитую, брешь в законодательстве пройдет и отмена исключительных законов против католиков. Роберт Пиль уступил под тем условием, чтобы депутаты-диссиденты обещали не пользоваться особыми парламентскими полномочиями в ущерб англиканской церкви.

О'Коннель и Католическая ассоциация. Если бы католики существовали только в Англии и Шотландии, то им пришлось бы долго ждать своей очереди, так как большинство англичан и шотландцев отнюдь не намерено было раскрыть перед ними двери в парламент; но католические массы в Ирландии были до крайности раздражены. Их защитником выступал уже не Грэттан, протестантский депутат и, в общем, англичанин, а кельт О'Коннель, католик, народный оратор, умевший увлечь за собой массы и повести их против англосаксов. В 1823 году он основал Католическую ассоциацию с целью добиться, хотя бы и силой, эмансипации для католиков.

Парламент надеялся избегнуть опасности, закрыв эту ассоциацию; но она снова возникла под другим именем. Наконец О'Коннель добился того, что его выбрали депутатом от графства Клэр. А исключение его из Вестминстерского дворца вызвало бы гражданскую войну. Веллингтон, со своим верным глазомером солдата, не мог ошибиться в оценке этого факта. «Моя жизнь, — сказал он, — протекла среди сцен страданий и смерти. По воле судьбы я видел страны, раздираемые на части гражданской войной. И я пошел бы охотно на самое рискованное дело, я отдал бы свою жизнь, лишь бы не видеть своей родины, которую я так люблю, жертвой тех бедствий, свидетелем которых я был».

Эмансипация католиков (1829). И вот герцог принял в союзе с Робертом Пилем «великое и прискорбное решение». Он один только мог влиять на короля, хладнокровно выдерживая его гневные вспышки, и на палату лордов благодаря своей разумной аргументации во время прений. Он успокоил религиозные сомнения епископов, доказав, что это вопрос политики, а не совести, и что политическое положение Англии коренным образом изменилось со времени низложения Стюартов. А в палате общин Пиль в своей речи признавался, что прежде у него были основания поддерживать старые законы, но те-церь «я вынужден, — говорил он, — от них отказаться, так как всякое упорство в этом направлении было бы бесполезно. Есть чувство, быть может, еще более опасное, чем страх, — это боязнь, что тебя могут заподозрить в страхе. Министры могли бы без труда подавить всякие угрожающие попытки. Но есть опасения, испытывать которые нисколько не постыдно даже для самого твердого характера».

Таким образом, эти два государственных мужа добились вотума, который спас страну от гражданской войны; но внезапная перемена ими фронта подействовала разлагающим образом на старые партии. Виги «с иронической улыбкой на устах» шли за министрами, тогда как тори, обманутые в своих надеждах, в бессилии грозили им кулаками. Страсти разгорелись до такой степени, что Веллингтон, несмотря на свою славу и преклонный возраст, вынужден был драться на дуэли с лордом Винчельси. А когда Роберт Пиль приступил к организации в Лондоне корпуса полисменов, то нашлись люди, которые распространяли слух, будто министр намерен заполнить эту мирную милицию ирландцами, для того чтобы провозгласить Веллингтона английским королем.

Вильгельм IV. В это время подготовлялось начало более серьезного царствования. Георг IV, пресыщенный развратник, уединенно живший в тесном кругу своих прихлебателей, умер 26 июня 1830 года. Ему наследовал его 64-летний брат, герцог Кларенсский, под именем Вильгельма IV.

Этот незначительный добродушный человек, немного смешной своей болтливостью, по существу такой же тори, как и его брат, но сравнительно более популярный и податливый благодаря своей погоне за популярностью, охотно оставил бы у власти прежнее министерство; а выборы, которые по конституции должны были происходить в начале каждого нового царствования, доставили торийской партии достаточное, хотя и несколько ослабленное, большинство. Дела шли бы еще некоторое время обычным порядком, если бы не Июльская революция в Париже, которая резко склонила чашу весов на сторону вигов. Замена изгнанного Карла X Луи-Филиппом воскресила воспоминания о революции вигов 1688 года; к тому же во Франции одержали победу те же самые средние классы, политическим стремлениям которых в Англии покровительствовали виги. Надо еще прибавить, что герцог имел неосторожность высказать свою солидарность (хотя и не в такой степени, как это утверждают) с министерством Полиньяка.

Падение кабинета Веллингтона (ноябрь 1830 г.). Но еще большая беда заключалась в неспособности кабинета понять, что ввиду манифестаций, вспыхнувших по всей стране, необходимо было сделать что-нибудь в пользу парламентской реформы. Когда при открытии парламента лорд Грей приглашал Веллингтона внести предложение в этом духе, последний заявил, что избирательная система, существующая в Англии, является верхом человеческой мудрости, что он не сделает ни малейшей попытки изменить ее и будет бороться со всякими попытками в этом роде. И он сел на свое место среди ропота, которого не понял. «Чего это они так?» — спросил он у своего соседа. «А это просто означает, что вы только что свергли ваше собственное министерство». И действителвно, вскоре после этого образовавшаяся коалиция оставила его в меньшинстве.

III. Виги-реформисты (1830–1841)

Министерство Грея и билль о реформе. Граф Грей в качестве первого министра готовился внести в палату лордов тот самый билль о реформе, который он предлагал сорок лет тому назад в качестве члена палаты общин, а ученый юрист Врум председательствовал в палате лордов с высоты своего шерстяного мешка^[5]. В палату общин, спикером которой был лорд Альторп, этот важный законопроект должен был внести лорд Джон Россель, имевший на это все права. Нельзя себе представить ничего более знаменательного для данного момента, как сочетание этих четырех министерских имен. Два других не имели такого значения. Каннингит лорд Пальмерстон взял на себя министерство иностранных дел, в котором он вскоре составил себе громкое имя; что касается лорда Мельбурна, этого философа-дилетанта, в сущности очень способного и работящего человека, то он разыгрывал из себя человека эксцентричного и ленивого. Оба эти министра не мешали товарищам проводить реформу, несмотря на то, что она была им не совсем по вкусу.

1 марта 1831 года лорд Джон Россель предложил палате общин отнять 165 мест у «гнилых местечек» и распределить их между графствами, новыми крупными городами и отчасти между Шотландией и Ирландией.

Избирательное право предлагалось распространить в городах на нанимателей домов, платящих за наем 10 фунтов стерлингов, в графствах — на владельцев земли, приносящей доход, минимальный размер которого сильно колебался в зависимости от права, на основании которого избиратель владел землей. Так, для наследственного фригольдера достаточно было получать два фунта стерлингов чистого дохода, тогда как для простого фригольдера, копигольдера и для лийзегольдера, имеющего контракт на 60 лет, требовалось 10 фунтов стерлингов, а для арендатора, снимавшего землю на неопределенный срок, минимум определялся в 50 фунтов стерлингов. Вследствие этой колоссальной разницы в требованиях ценза распределение избирательных прав у сельских жителей сохраняло феодальный характер.

Первое из этих мероприятий задевало привилегии аристократии; второе передавало власть в руки средней городской и сельской буржуазии. Это должно было дать для всего королевства пропорционально количеству населения в пять раз больше избирателей, чем их было во Франции при Луи-Филиппе, т. е. немногим более 800 тысяч; в 1866 году, накануне второй реформы, число избирателей в результате роста национального богатства поднялось до 1 300 ООО. Но насколько увеличилось немедленно число голосов? На это можно ответить только приблизительно, так как система избирательных списков введена была лишь с 1832 года. По всем вероятиям, избирателей было 500 000.

Мы приведем теперь отзывы о билле, данные тремя депутатами, из которых один был самым крупным государственным деятелем, второй — самым знаменитым юристом, а третий — величайшим английским историком.

«Я буду бороться с этим биллем, — сказал Роберт Пиль, — до последней возможности, так как я убежден, что он будет роковым для нашей счастливой формы смешанного правительства, для авторитета палаты лордов, наконец, для духа последовательности и благоразумия, с помощью которого Англия завоевала доверие всего мира. У меня нет своего «гнилого местечка», которое мне приходилось бы защищать, я сам вышел из средних классов и горжусь тем, что принадлежу к ним. Но если билль, предложенный министрами, будет принят, он внесет в нашу среду самый худший, самый дикий вид деспотизма, деспотизм демагогов и журналистов». «Реформа, проводимая в данный момент, — сказал Мэкинтош, — является главным образом средством, с помощью которого правительство может вернуть себе доверие нации. Высшие классы, выказывая такое доверие народу, могут рассчитывать, со своей стороны, что и народ отнесется к ним с таким же чувством». Наконец, послушаем Маколея: «Грохот, ввгаван-ный крушением самого великолепного трона на континенте, еще раздается в наших ушах. Покуда старые добрые чувства, старинные учреждения сохраняют еще у нас свою силу и очарование, которые могут скоро исчезнуть, постарайтесь обновить государство, спасите собственников, между которыми идет внутренняя усобица; спасите массы, ставшие жертвой своих неукротимых страстей^[6], спасите аристократию, скомпрометированную непопулярным правительством… Опасность велика, и время не терпит».

Отклонение билля, агитация, окончательная победа (1832). Борьба из-за реформы продолжалась 15 месяцев, и не раз в течение этого времени на горизонте появлялся призрак революции. Один реакционный художник показал графу Грею голову Бриссо, у которого Грей останавливался в Париже в 1791 году, и эта голова ему говорила: «Я тоже вел за собой массу». Этот же самый художник пугал буржуазию, приписывая вождям радикалов после предполагаемой победы реформы, следующие социалистические рассуждения: «Сделал ли этот билль бедняков богатыми? — Нет. — Ну, в таком случае он ничего не сделал». Лорд Мальмсбери, дорожную карету которого стоявшая за реформу толпа закидала камнями, рассказывает, что свадьбы откладывались, а прислуга оставляла свои места в ожидании великого возмещения, которое бедняки потребуют от богатых.

После того как торийское большинство вотировало неприемлемую поправку, министры с помощью хитрости убедили короля распустить палату: они были уверены, что им удастся получить солидное большинство даже при старом избирательном законе. И действительно, они его получили. Новая палата вотировала билль, приняв в то же время поправку, которая должна была успокоить торийское меньшинство и палату лордов. Избирательное право было предоставлено наиболее зависимой категории фермеров, а так как подача голосов производилась открыто, то эти голоса, конечно, обеспечивались крупным землевладельцам. Уступка была несколько циничной и в то же время оказалась бесполезной. Палата лордов отвергла билль 8 октября после жестокого спора между лордом Греем и Веллингтоном. Тогда вспыхнули бунты, из которвгх один, в Бристоле, сопровождался кровопролитием. В Лондоне толпа угрожала Веллингтону и выбила стекла в его дворце. Но гораздо серьезнее было заявление бирмингамского Политического союза от имени 150 000 членов, что наступил момент для отказа от уплаты налогов.

Палата, собравшись снова, выслушала Маколея, который доказывал, что депутаты должны использовать принадлежащую им законную власть до последнего предела, и министра Росселя, который уже раньше объявил палату лордов мятежной, а теперь предсказывал неминуемое наступление гражданской войны и гибель конституции. Реформа, принятая в третий раз палатой общин, натолкнулась 7 мая на серьезную поправку, принятую лордами. Теперь оставалось только одно средство: назначение новых 60 пэров.

Министры потребовали этого назначения от короля, который сначала отказался и сделал попытку наскоро составить новый торийский кабинет, но затем, под влиянием решительного отказа со стороны Пиля, принял все условия вигов. В то же время Веллингтон убедил значительное число своих коллег, что лучше отказаться дт противодействия биллю, чем допустить оскорбление достоинства пэров, в ряды которых угрожает втереться масса их противников. С помощью этого приема удалось наконец превратить знаменитый проект в закон, — впрочем, не без изрядного сокращения числа уничтоженных мест^[7].

Выборы, произведенные на новых основаниях, не оправдали опасений крайних тори, но в то же время доказали, что средние классы сделались с этого момента основным устоем английского парламентаризма.

Новые названия партий. С этого же момента входят в употребление новые термины: либерал и консерватор.

Конечно, славное и популярное название «виг» не исчезает окончательно. Еще и теперь тогдашний кабинет называют министерством вигов. Но в большинстве, составившемся сейчас же после 1832 года, наряду с умеренными вигами-аристократами появились радикалы «новой формации», которые были несколько не на месте в салонах своих знатных сотоварищей; в особенности же чувствовали себя там чуждыми их жены. Название «либерал» в конце концов возобладало для обозначения совокупности этих двух групп.

Сэр Роберт Пиль, унаследовавший от своего отца титул барона и громадное состояние, продолжал — несмотря на то, что независимость его мнений вызывала резкие порицания — руководить партией тори, насчитывавшей теперь всего 150 депутатов. Злополучное сопротивление реформе так плохо отразилось на старом имени партии, что члены ее предпочли принять новое название консерваторов. Пиль оправдал это изменение, отказавшись от всяких ретроградных стремлений и признав новый порядок вещей, но вместе с тем отвергая всякие ненужные или преждевременные уступки демократическим тенденциям. Он часто приходил на помощь своим словом или вотумом правительству своих политических противников.

Ирландская уния и десятина. Ирландская агитация со времени акта об эмансипации католиков лишь изменила свою форму. До тех пор, пока католики этого острова не пользовались пассивнвгм избирательным правом (то есть правом быть избираемыми в депутаты), правительство не боялось предоставлять им право голоса в значительно более широкой степени, чем в Англии. Со времени избирательной реформы в обеих странах господствовала одна и та же цензитарная система, и благодаря ей многие из ирландцев лишились избирательного права. Недовольные этим, они вступали в ряды армии О'Коннеля, принимая его новый девиз: расторжение унии, т. е. автономию для Ирландии.

С другой стороны, если Англия страдала от плохого законодательства о бедных, то Ирландия его вовсе не имела. Десятинный сбор, взимавшийся в пользу протестантской церкви, к которой принадлежало меньшинство населения, возмущал народ, находившийся в бедственном положении, и он избивал или просто убивал сборщиков. Секретарь по ирландским делам Стэнли убедил министерство принять двойственную политику, которую депутат и автор известных романов Литтон-Булввер охарактеризовал следующими словами: «Гладить рукой и в то же время бить ногой — прием, с помощью которого можно только озлобить, а не приручить». Удар ногой — это осадное положение, ласка — уничтожение десяти лишних протестантских епископств и слабо населенных приходов. К сожалению, способ передачи и расходования сэкономленных таким образом сумм вызывал бесконечные споры. О'Коннель внес в палату общин проект о расторжении унии, против которого Роберт Пиль произнес речь, объединившую подавляющее большинство из всех английских партий.

Стэнли и отмена рабства (1833). Истощив свои силы на службе в Ирландии, будущий граф Дерби занял пост министра колоний в самый удачный момент для своей славы. Аболиционисты требовали полного освобождения 750 000 черных рабов. Положение вещей на Антильских островах подтверждало справедливость требований, выставляемых учениками Уильберфорса. Плантаторы, не желавшие уступить общественному мнению и недовольные полумерами Каннинга, удвоили свои жестокости по отношению к неграм. С этим надо было покончить. Таково было содержание замечательной речи, которая выдвинула Стэнли в ряды первоклассных ораторов.

Предложенная им система смягчала для плантаторов последствия общего освобождения рабов с помощью двух ограничений, из которых одно было разумно, а другое справедливо. С одной стороны, рабовладельцы получали 15 миллионов фунтов стерлингов вознаграждения; с другой стороны, было решено, что освобождение, начало которого приурочили к 1 августа 1834 года, не будет иметь характера полной и немедленной эмансипации, а осуществится постепенно: согласно закону об «ученичестве» негры в течение 12 лет должны были находиться в промежуточном положении между рабством и свободой^[8]. Сначала ни «святые», ни обыкновенные защитники негритянских интересов не удовлетворились этим проектом, но когда переходный период был сокращен до 7 лет, а вознаграждение поднято до 20 миллионов фунтов, закон прошел. 1 августа не принесло с собой восстания рабов, которое пророчили противники освобождения.

Детский труд на фабриках (1833). На бедных маленьких белых рабов, страдавших на фабриках и в шахтах, в течение долгого времени никто не обращал внимания. Тори вообще были враждебно настроены ко всяким изменениям, виги <шли заражены индивидуалистическим духом и считали недопустимым вмешательство закона в отношения между хозяевами и рабочими. Но в 1831 году один из самых строгих тори, Томас Садлер, предложил ограничить детский труд 10 часами в день. Произведенное обследование раскрыло бездну жестокости и страданий в области эксплуатации детского труда.

Когда Садлер потерял вследствие реформы свое депутатское место, за это взялся лорд Эшли, филантроп, впоследствии прославившийся под титулом графа Шефтсбёри. Ему удалось с помощью лорда Мельбурна, министра внутренних дел, добиться сокращения рабочего дня до 8 часов для детей, не достигших 13-летнего возраста, и ограничения продолжительности недельного труда 69 часами для подростков от 13 до 18 лет. Начало скромное, но интересное как показатель течения, которому с тех пор суждено было безостановочно развиваться.

Новый закон о бедных (1834). Эти важные реформы отвечали идеям среднего класса, занявшего с этого времени преобладающее положение. Мы упомянем теперь о реформе, которая совпадала и с интересами этого класса. Один буржуа сказал лорду Джону: «Я покупаю ружье, во-первых, для того, чтобы добиваться парламентской реформы, а во-вторых, для того, чтобы защищать свой дом против «черни». Это значит, что бедные слои начинали все более и > более пугать людей среднего и малого достатка.

Во время великих войн аристократия, бывшая хозяином положения, полагала, что она делает доброе дело, расширяя «закон о бедных» в пользу неимущих и в ущерб тощим кошелькам мелких собственников. Небольшой приход, плативший в 1801 году не более 11 фунтов налога для бедных, в 1832 году должен был уплачивать уже 367 фунтов. Помощь оказывалась на дому пропорционально числу детей. Таким образом официально зарегистрированный бедняк становился каким-то должностным лицом, избавленным от труда, а его брак — спекуляцией с целью увеличить доходность своего положения.

Кто же платил за все это? Богатые; но они оставались попрежнему богатыми, тогда как мелкие собственники прихода должны были отдавать последние гроши. Не раз мелкие фермеры предпочитали скорее бросить свое хозяйство, чем отдавать половину своих доходов на содержание бездельников. Некоторые местности сделались ареной гражданской войны; в других нищенство, сопровождаемое воровством, вызывало разорение и бесчинства. Тогда было предложено сильное средство в виде рабочих домов (workhouges), бывших в сущности не чем иным, как казармами или тюрьмами для бедных.

Но этот проект встретил сопротивление со стороны некоторых радикальных депутатов, предсказывавших революцию, если бедняки будут лишены пособия на дому. Однако при поддержке Пиля, Веллингтона, а в равной степени и Аль-торпа, билль все-таки был проведен в обеих палатах. К концу третьего года с момента применения этого билля было установлено, что общественные расходы по этой статье сократились наполовину^[9].

Распадение министерства вигов. Но все эти перемены не прошли безнаказанно. Выбитые из колеи плантаторы, избиратели, которых фабриканты, попавшие под надзор фабричной инспекции, перестали подкупать, наконец, оппозиционно настроенные радикалы мало-помалу отошли от либерального большинства, причем большая часть из них увеличила собой ряды сторонников терпеливого главы консервативной партии.

По обыкновению, толчок к обострению кризиса дала Ирландия. Когда лорд Россель предложил употребить излишек от ирландского десятинного сбора на светские нужды, три члена кабинета, наиболее близкие к торизму, — Стэнли, Грэхем и каннингит Робинсон, ставший лордом Рипоном, — подали в отставку. Тягостная перебранка между секретарем Литльтоном и О Коннелем, которые публично обвиняли друг друга во лжи, вынудила лорда Грея выйти в отставку, после чего в качестве главы министерства его заменил лорд Мельбурн.

Вильгельм IV только и выжидал удобного предлога, который дал бы ему возможность развязаться со сторонниками реформ. Последнее перемещение в министерстве, вызванное возведением лорда Альторпа в звание пэра, которое он унаследовал от своего отца, графа Спенсера, и показалось беспокойному и раздраженному монарху этим вожделенным предлогом. Рассчитывая на изменения в общественном мнении, он нашел возможным принудить кабинет Мельбурна к выходу в отставку. Это была последняя попытка министерского coup d'etat, которую позволила себе королевская власть в Англии.

Консервативная интермедия (ноябрь 1834 — апрель 1835 гг.). Вильгельм IV надеялся восстановить министерство Веллингтона, но герцог объяснил ему, что при перевесе, которым пользуется палата общин, глава правительства должен быть депутатом палаты. Он только согласился вести текущие дела с канцлером Линдхёрстом, пока Пиль не вернулся из Италии. Немедленный роспуск палаты сделался необходимым, и первый министр обратился к своим тамвортским избирателям с знаменитым манифестом: «Я смотрю на билль о реформе как на окончательное и не подлежащее отмене решение великого конституционного вопроса… Если дух, которым проникнут билль о реформе, понимается в том смысле, что мы должны жить в водовороте беспрерывных волнений, что государственные деятели могут рассчитывать на поддержку общественного мнения только в том случае, если пообещают немедленно исправить все то, что выставляется как злоупотребление… если в этом заключается дух этого билля, то я даже и не подумаю присоединиться к нему. Но если он обязывает нас лишь внимательно относиться к нашим гражданским и духовным учреждениям, для того чтобы мы твердо охраняли приобретенные права, устраняя в то же время действительные злоупотребления и удовлетворяя основательные требования, то я могу обязаться действовать в этом духе».

На этих выборах консерваторы выиграли много мест, но О'Коннель и его группа приобрели решающее значение для составления большинства, так как большинство зависело оттого, на чью сторону станет группа О'Коянеля. Ирландский трибун, естественно, вошел в соглашение с либералами, и выбор спикера был первым ударом для сэра Роберта. Но Пиль не сдался: он выступил перед палатой с широкой программой реформ, которая сослужила большую службу его преемникам. Он отступил лишь после того, как палата приняла резолюцию Росселя. Заседания, на которых велись прения по этому вопросу, происходили во временном помещении. Старый парламент сгорел в октябре, и в это время приступили к постройке нынешнего великолепного Вестминстерского дворца.

Из преждевременной попытки, навязанной Пилю внезапной выходкой короля, он вышел без ущерба для своего престижа. При своем выдающемся положении он заботился не столько о немедленном возвращении к власти, сколько об организации консервативной партии, которая была бы достойна в желательный момент вернуться к власти. А пока он не отказывался по временам помогать министерству Мельбурна — Росселя, которое, по общему убеждению, должно было просуществовать не, более двух лет, но благодаря непредвиденным событиям 1837 и 1839 годов продержалось в общем шесть лет.

Муниципальная реформа (1835). Начиная с конца средних веков корпоративная организация городов, вместо того чтобы расширяться, все более суживалась. Несколько фамилий навсегда засели на должностях мэров и в муниципальных советах с помощью системы кооптации, которая скорее ухудшалась, чем смягчалась существованием корпорации так называемых фримэнов («свободных людей»). Этих фримэнов было в сущности так мало, что в Портсмуте, например, их насчитывалось не более 122 на 46 000 жителей, и все они являлись или клиентами крупных воротил, или дельцами, стремившимися захватить в свои руки некоторые из привилегий по сбору дорожных пошлин. Какой-нибудь ньюкестльский купец, став фримэном, сокращал свои ежегодные расходы на 400 фунтов стерлингов. Помимо других своих заслуг, лорд. Джон прославился и реорганизацией муниципального устройства в своей стране. Он представил билль, по которому в 183 главных городах и местечках, за исключением лондонского Сити, сохранившего совершенно своеобразные городские учреждения, вводились мэрии и соьеты почти такого же типа, как во Франции, и избираемые всеми главами семейств, внесенными в податные списки. Но ему удалось сломить позицию тори лишь при помощи сэра Роберта Пиля.

О'Коннель и палата лордов. Еще больше скомпрометировала лорда Росселя поддержка, которую ему оказал великий ирландский трибун. Министерство вигов уже было обязано О'Коннелю своим приходом к власти, теперь оно должно было вступить с ним в союз против палаты лордов. Большинством 170 пэров был отвергнут. неотложный билль о реорганизации дублинской полиции. Ввиду этой оппозиции волнение охватило даже такие чисто протестантские области, как северная Англия и Шотландия, где католический и кельтский трибун О'Коннель вызвал овации своими бурными речами, направленными против английских пэров. В результате палата лордов отвергла с еще большим ожесточением и другие проекты относительно Ирландии. Тем не менее жители этого острова вздохнули свободнее под управлением секретаря по ирландским делам вига Томаса Друммонда; Россель, в свою очередь, своей трогательной речью, произнесенной в палате, добился добровольного роспуска оранжистских лож, т. е. морального разоружения ярых ирландских протестантов. С своей стороны, О'Коннель временно отказался от требования расторжения унии.

Прогресс в области светской политики и прессы. Сборы десятины натурой порождали злоупотребления, вредно отзывавшиеся не только на земледелии, но и на религиозных чувствах даже англиканских прихожан. Их нельзя было отменить, не восстановив их в то же время в виде бюджета культа, поэтому эти сборы были смягчены с помощью превращения-их в определенный налог, исчисленный на основании средних поступлений за семь лет.

Диссиденты давно уже жаловались на свою зависимость, от официальных священников при заключении браков. С этих пор стали венчаться не только в индепендентских часовнях, но и просто в присутствии чиновника, ведущего списки гражданского состояния, если вступающие в брак это предпочитали. «Парламент, — сказал по этому поводу лорд Джон, — должен считаться не только с религиозными сомнениями всех сект, но и с тем, что может быть неприятно лицам, не принадлежащим ни к каким сектам». Учреждение центрального ведомства для регистрации актов гражданского состояния оказало впоследствии огромные услуги статистике.

В то время газеты были обложены чрезмерным гербовым сбором в размере 4 пенсов с каждого экземпляра; канцлер казначейства Спринг Райе воспользовался неожиданными бюджетными излишками для того, чтобы понизить сбор до 25 процентов этой суммы. За пять лет тираж газет удвоился. Правда, это не было еще полным раскрепощением печати, которое одно только могло обеспечить распространение газет среди массы простого народа; по во всяком случае отмеченное понижение гербового сбора открыло газете доступ в средние слои. Понижение налога на бумагу дало возможность распространять в публике популярные книги по дешевой цене.

Несмотря на эти бесспорные заслуги, министерству Мельбурна угрожало падение, но смерть Вильгельма IV и вступление на престол молодой королевы отсрочили министерский кризис.

Виктория; первые ее политические акты (1837–1839). Наследнице всех владений Вильгельма IV (кроме Ганновера, переходившего на основании салического закона^[10] к герцогу Кемберлендскому) как раз исполнилось 18 дет — возраст, признаваемый достаточным для вступления на престол. Таким образом, страна избегла неприятностей официального регентства; не встречалось также никакой необходимости в официозном регентстве, так как молодая женщина, приветливая и простая, была уже «королевой с головы до ног», по счастью, глубоко проникнутой британским конституционным духом. С ее вступления на престол, собственно говоря, и начинается тот законченный парламентарный режим, который мы ошибочно приписываем более ранним царствованиям^[11].

Однако ее возраст и пол вызвали необходимость в политическом руководителе. Лорд Мельбурн первый выполнял эту роль и выполнял ее с большим тактом; его успех был столь велик, что Виктория сначала заслужила прозвище королевы вигов. Обе партии усиленно ухаживали за ней с оскорбительным намерением охранять ее от козней враждебной партии. Вне партий, достойных этого названия, стояли несколько безумцев, которых в наши дни назвали бы анархистами; они покушались на ее жизнь. Как мы увидим ниже, состояние общества оправдывало в то время всякие опасения, но ничто не могло поколебать симпатии Виктории к либеральному правительству. Когда либеральное министерство капитулировало в 1839 году перед восходящей звездой Роберта Пиля, королева не согласилась на назначение консервативных фрейлин. Общественное мнение в этом случае высказалось за нее, а кабинет Мельбурна — Росселя лишних два года продержался у власти.

Почтовые и школьные реформы (1839). Этот кабинет имел в своем распоряжении достаточно времени для осуществления одной назревшей реформы и для подготовления другой. Плата за доставку писем была слишком высока. Однажды поэт Кольридж, бродя по берегам озер своего Кемберленда и проходя мимо одного коттеджа, услыхал спор крестьянки с почтальоном: она отказывалась принять письмо из Лондона, говоря, что не имеет требуемого шиллинга. Кольридж уплатил почтальону, но едва последний удалился, как крестьянка ему сказала: «Вы напрасно потратились. Смотрите, в этом письме ничего нет. Мой брат, поселившийся в Лондоне, дважды в год подает о себе весточку. Письмо от него значит: «я здоров». Поэт рассказал про этот случай почтовому чиновнику Payленду Гиллю, которому пришло в голову, что почтовую таксу можпо понизить до однообразной скромной суммы в один пенни; количество писем должно было настолько возрасти, что в конечном счете казна могла только выиграть. А так как почтальону при таких условиях некогда было бы взимать деньги за доставку, то отправитель письма должен оплачивать его посредством наклеивания почтовой марки. Этот проект вызвал насмешки «компетентных» людей и одобрение публики; в конце концов он был принят, а затем эта же система введена на континенте.

Напротив, в области первоначального обучения самым либеральным англичанам пришлось подраягать Франции или Пруссии. До 1832 года в Англии никому и в голову не приходило организовать государственную систему народного образования; народное образование основывалось на деятельности, совершенно недостаточной, двух союзов, основанных в 1807 и 1809 годах. Брум и Россель в 1833 году заставили парламент вотировать субсидию в 20 000 фунтов стерлингов для постройки школ. А в 1839 году лорд Джон не только потребовал назначения несколько менее жалкой суммы, но и провозгласил новый принцип государственной инспекции и еще более новый принцип, признававший за всеми религиозными сектами одинаковое право на уважение в области народного просвещения. Министр, против которого в палате лордов выступил Стэнли и которому в палате лордов угрожало поражение, принужден был согласиться на компромисс: епископам предоставлено было право утверждать делегатов, назначенных Школьным комитетом (Committee of the Privy Council on education).

Ирландские, канадские и внешнеполитические дела. Никогда Ирландия не была столь счастливой, как во время управления Томаса Друммонда. Перепись 1841 года насчитала в Ирландии наивысшую до тех пор цифру населения (8 миллионов жителей), следует признаться, несколько чрезмерную в сравнении с естественными богатствами острова^[12]. Беспристрастное отношение секретаря к протестантам и католикам, к лэндлордам и арендаторам (последние были освобождены от ответственности за поступление десятины), а также его обращение к судьям в Типерэри с нацоминанием, что «собственность имеет не только права, но и обязанности», побудили О'Копнеля временно приостаповить свои нападки.

В других главах этого тома мы говорим о деятельности Дургэма в Канаде и Пальмерстона в восточном вопросе. Несмотря на все их ошибки и промахи, общественное мнение признавало первого из них спасителем колонии (Канады), а второго — патриотом, зорко соблюдающим интересы Англии в далеких странах.

Общественные бедствия, чартисты и Кобден (1837–1841). Нищета рабочего класса не только не уменьшалась, но даже усилилась. Вследствие неурожаев цена хлеба с 1836 до 1839 года выросла почти вдвое. Увеличение количества бедных вызвало чудовищное скопление народа: десятая, часть жителей Манчестера жила скучепно в грязных подвалах. Рабочие жаловались па обманные ухищрения своих хозяев: вместо заработной платы в 35 шиллингов последние выдавали им кусок материи, за которую они могли получить не больше 11 шиллингов. В следующем томе мы увидим, что осуществление свободы рабочих союзов тормозилось из-за политики либеральных министров, которые, опираясь на крупных промышленников, самым бесцеремонным образом покровительствовали фабрикантам в ущерб рабочим и даже землевладельцам в ущерб сельскохозяйственным рабочим. Недовольство рабочих масс обусловило возникновение среди них политического и экономического движения.

Новое радикальное течение, возникшее по почину журналиста Фергюса О'Коннора и адвоката Джонса, отстаивало народную хартию, состоявшую из шести статей: ежегодные выборы, всеобщее избирательное право, тайная подача голосов, разделение страны на равные избирательные округа, пассивное избирательное право для не имеющих собственности и вознаграждение депутатов. Эти требования в общем (за исключением первого пункта) соответствуют системе, господствующей в настоящее время во Франции, но они были слишком далеки от английского режима 1832 года, казавшегося идеальным Маколею. Поэтому знаменитый историк во время обсуждения палатой общин чартистской петиции решительно выступил против всеобщего избирательного права, несовместимого, по его мнению, не только с существованием монархии и палаты лордов, но и с цивилизацией. Чартисты давали основание для этих опасений буржуазии кровавыми волнениями. Правительство вигов восстановило порядок, не прибегая к исключительным мерам, но ему не удалось вернуть себе доверия^[13].

В совершенно ином направлении действовал крупный экономист-филантроп Ричард Кобден. Он требовал новой системы охраны британских интересов, согласованной с развитием промышленности. Преобладание землевладельческой аристократии в законодательстве потеряло всякий смысл, и хлебные законы, задача которых заключалась в обогащении этой аристократии путем повышения хлебных цен, должны исчезнуть.

Таковы были смысл его первых памфлетов (1837) и задача Лиги, которую он организовал в Манчестере вместе с выдающимся народным оратором Джоном Брайтом (1838). В следующем году Чарльз Вильерс выступил с требованием установления беспошлинного ввоза хлеба: он остался в меньшинстве 195 голосов против 342. Виги, нерешительно сохранявшие полупокровительственную систему, очутились между этим фритредерским течением^[14] и новым усилением консерваторов.

Бракосочетание королевы и падение вигов (1840–1841). Тем временем Виктория вышла замуж за молодого принца Альберта Саксен-Кобургского, весьма образованного, близко знакомого со взаимоотношениями британских партий и прекрасно понимавшего, что общественное мнение склоняется к передаче власти сэру Роберту Пилю. Теперь королева относилась совершенно индифферентно к вопросу о принадлежности фрейлин к той или другой партии, так как пресловутый «спальный вопрос» разрешился совершенно иным образом. Либеральные министры заслуживали серьезных упреков за свои финансовые погрешности; они, очертя голову, кинулись в политику понижения налогов, не позаботившись заткнуть образовавшиеся в бюджете дыры. А когда они попытались выпутаться из неудобного положения, предложив изменить тарифные ставки на сахар и другие предметы ввоза, — сэру Роберту удалось добиться против них вотума недоверия. Министры апеллировали к избирателям, но последние дали их противнику огромное большинство.

IV. Консерваторы-реформисты (1841–1846)

Кабинет Пиля. Редко какое министерство попадало в более затруднительное положение и встречалось более мрачными пророчествами, чем министерство Пиля. Маколей предсказывал ему, что оно лишится доверия своей партии и в то же время не приобретет доверия ирландского народа. «Виги возложили на кабинет Пиля обязанность загладить их промахи и выполнить данные ими обещания. На его долю выпала забота о повышении престижа власти, о реформе законов, о покрытии дефицита и облегчении положения народа» (Гизо). С другой стороны, до сих пор не было еще министерства с таким блестящим составом и так сильно представленного в обеих палатах: в палату лордов из членов министерства входили ученый канцлер Линдхёрст, примирительно настроенный дипломат лорд Эбердин, красноречивый Элленборо вместе с престарелым славным Веллингтоном; в палату общин — крупный оратор Стэнли, администратор Грэхем и молодой Гладстон, в то время ярый англиканец^[15] и тори.

Лорд Эоердин, подобно своему другу Гизо и Луи-Филиппу, чувствовал отвращение к войне; поэтому он в конце концов добился того, что политика «сердечного согласия» восторжествовала над затруднениями, возникшими в связи с вопросом о Марокко и острогах Океании. Английская королева и французский король обменялись весьма дружественными визитами. Царь Николай также приехал в Англию, чтобы нащупать почву относительно восточного вопроса, и тут Эбердин совершил, пожалуй, промах в том смысле, что не рассеял некоторых иллюзий царя. Затем Эбердин уладил с Соединенными Штатами два конфликта в отношении пограничной линии. В общем, несмотря на поражение в Кабуле, быстро заглаженное новыми приобретениями в северной части Индостана, время существования консервативного министерства носит характер мирной интермедии между двумя кабинетами, в которых министерством иностранных дел управлял Пальмерстон. Но общество с особенным нетерпением ждало выступления самого сэра Роберта, от которого общее политическое положение требовало быстрых и уверенных действий, соединенных со смелостью в области финансовой политики.

Бюджет 1842 года и подоходный налог. Поставив себе задачей установить справедливое равновесие социальных интересов, Пиль потребовал жертв от всех: богатых он заставил согласиться на введение подоходного налога, от которого не пожелала быть освобожденной сама королева; фабрикантов — на понижение покровительственных пошлин, а сторонников Кобдена — на сохранение смягченной подвижной шкалы. Доклады сэра Роберта по бюджету своей широтою охвата напоминали доклады Вильяма Питта.

«В высших классах общества замечается большой рост зажиточности и благосостояния; но за последние семь лет беспорядок в государственных финансах не переставал усиливаться. Если, как я в этом уверен, вы обладаете мужеством и твердостью ваших предков, вы не будете сложа руки следить за происходящим… Те, кто требует полной отмены хлебных законов, могут протестовать против налога на народное питание; тем не менее я продолжаю думать, что в интересах пашей страны крайне важно, чтобы в области народного продовольствия вы не зависели от заграницы».

Вместе с тем вождь консерваторов протестовал против мысли, что он стремится защищать специальные интересы помещиков; в заключение он настаивал на понижении целого ряда тарифных ставок, указывая, что это можно сделать путем установления налога на богатых, не облагая доходов ниже 100 фунтов стерлингов. Это был первый фритредерский бюджет.

Оппозиция тори, вигов и лигистов. Особенно ярые протекционисты среди консерваторов пришли в беспокойство, а герцог Букингам вышел из министерства. Виги иронически выражали удовольствие, сквозь которое проглядывало раздражение, вызванное тем, что тори их опередили. «Победные песни тори, — говорил Пальмерстон, — превратились в жалобные причитания. Самые ревностные защитники свободы торговли не могли бы провозгласить более либеральной доктрины».

Что же касается партии Кобрена, то она выказывала признаки крайнего нетерпения. Вот что кричал в театре В. Фокс, народный оратор, попавший впоследствии в парламент именно за свою резкость: «Хотите ли вы уяснить себе результаты хлебных законов? Пойдите в переулки, улочки, темные дворы, на чердаки и в подвалы этой столицы. Соберите их несчастных и голодных обитателей. Приведите сюда, в ложи, галереи этих людей тщедушного вида, с впалыми и бледными щеками, беспокойным взглядом и, быть может, со скорбными мыслями и мрачными страстями, проступающими на их лицах. Я хотел бы показать это печальное сборище первому министру и сказать ему: «Взгляните: вот что ваши законы и ваша власть если и не создали, то не сумели предупредить».

Возбужденный, по видимому, этой полной угроз речью, некий жалкий человек убил секретаря Роберта Пиля, приняв его за самого министра. После того как в феврале 1843 года Пиль вновь заявил, что не внесет предложения об отмене хлебных законов, Кобден объявил его «лично ответственным за состояние страны». Сэр Роберт понял слова оратора как новый призыв к убийству, и тогда произошла чрезвычайно тягостная сцена.

Законы о горных промыслах и фабричных заведениях (1844). Повышение благосостояния, обусловленное новым расцветом промышленности, на некоторое время отодвинуло Лигу для отмены хлебных законов да второй план. В то самое время как частная инициатива создавала все новые и новые железные дороги, Пиль и Грэхем осуществляли блестящие реформы: пересмотр законодательства о банках и проведение законов по охране труда (последними Англия большей частью была, как и всегда, обязана усилиям лорда Эшли^[16] ).

По новым законам воспрещалось использование для работ под землей детей ниже десятилетнего возраста и женщин; мальчики в возрасте от 10 до 13 лет могли отныне работать в шахтах лишь три дня в неделю. Детей, не достигших 9 лет, запрещалось употреблять для работ по обработке хлопка и шелка, а продолжительность женского и детского труда во всех без исключения промышленных заведениях ограничивалась десятью часами в сутки (законы 1842–1847 гг.).

Премьер без сочувствия относился к слишком радикальному ограничению рабочего времени, так как опасался, как бы от такой реформы не пострадало развитие английской промышленности и земледелия. Во время прений по проекту закона 1844 года впервые был формулирован будущий «социалистический закон» «трех восьмерок». «Каждый человек, — заявил Фильден, — из двадцати четырех часов должен иметь восемь часов для работы, восемь — для сна и восемь — для отдыха».

В 1841 году начинает выходить в свет сатирический журнал Пинч, с большой серьезностью трактовавший вопросы о социальных бедствиях и свободном вьозе хлеба.

Увеличение субсидии Майнусской семинарии (1845). В Ирландии Пиль в последний раз столкнулся со своим старым противником О'Коннелем, который проповедовал широким народным массам необходимость расторжения унии, но ставил препятствия молодой партии, горевшей желанием воспользоваться этими массами для революции. Пиль начал против О'Коннеля неуместный политический процесс, не приведший ни к каким определенным результатам. Великий трибун, истощивший сбои силы у себя на родине, отправился в Италию, где и умер в 1847 году, вскоре после падения великого министра.

А пока Роберт Пиль, располагавший еще большинством, принял мужественное решение принудить это большинство к примирению с Ирландией в отношении религиозных вопросов. Большая Майнусская семинария, подготовлявшая священников для ирландского народа, уже получала значительную субсидию в 9000 фунтов стерлингов. Пиль — не без сильной борьбы в парламенте, во время которой его осыпали сарказмами и оскорблениями, — добился увеличения субсидии до 36 000 фунтов. «Это ужасный грех против нации», говорил один из ораторов. — «Когда он начнет целоваться с папой?» вопрошал другой. Дизраэли называл Пиля «парламентским сводником, надувающим одну сторону и обкрадывающим другую». Маколей говорил, что с целью добраться до власти он (Пиль) опирается на предрассудки, им же самим презираемые, а затем, достигнув цели, отбрасывает лестницу, по которой поднялся. На все эти упреки министр, не смущаясь, отвечал: «Так или иначе вы должны разбить могучий союз, образовавшийся в Ирландии. Я не думаю, чтобы вам удалось разрушить его силой, тогда как, действуя с умеренностью, мягкостью и великодушием, вы можете многого достигнуть».

Первые выступления Дизраэли. Об одном из парламентских ораторов той поры следует поговорить особо ввиду той огромной роли, которую ему пришлось играть в будущем. Веньямин Дизраэли, происходивший из еврейской семьи, сравнительно недавно принявшей христианство, человек с семитическим обликом, выступил в качестве англиканского патриота и аристократа. Свою карьеру он начал в качестве сочинителя романов и светского человека и не без труда проник в парламент (1837). Когда он произносил свою первую речь, его осмеяли, но он спокойно уселся на свое место и сказал: «Придет день, когда вы станете меня слушать». И он сдержал свое слово.

Страстное честолюбие толкало в то время Дизраэли на ожесточенную борьбу против министерства Мельбурна — Росселя. Дизраэли проповедовал новый торизм, основанный на сближении с народной массой, на снисходительном отношении даже к чартистам, ко всему, что не является либерализмом: «Я могу понять, — писал он, — тори и радикала, но виг, аристократ-демократ — это выше моего понимания. Если тори искренно отказываются от реставрации аристократического принципа, то они обязаны слиться с радикалами в одну национальную партию…» «Я сам вышел из народа, — говорил он, — и ставлю счастье возможно большего количества людей выше удовлетворения интересов отдельных лиц. Рабочие не только не воспользовались выгодами избирательной реформы, но ьсе последствия этой меры оказались для них или разбитыми иллюзиями, или причиной новых страданий. Поэтому их вражда направлена не против аристократии или хлебных законов, а против введенной средними классами системы правления».

Казалось, таким образом, что при министерстве Пиля блестящий литератор, ставший во главе новой партии — так называемой Молодой Англии — должен был почувствовать себя удовлетворенным. Но несколько холодный и суровый великий министр (Пиль) не счел нужным ни привлечь на свою сторону симпатии Дизраэли, ни взять его в товарищи по кабинету. Этим объясняется та беспощадная война насмешек и оскорблений, на которую министерство натолкнулось даже в рядах своего большинства. Дизраэли упрекал министерство в парламентском деспотизме: «По видимому, отвращение почтенного баронета к рабству распространяется на весь мир, кроме тех скамей, где сидят его друзья. Здесь мы видим еще толпу рабов, закованных в цепи; здесь мы ежедневно слышим еще свист бича». В другой своей речи он насмешливо рассказывал, что в то время как виги купались в реке, консервативные министры утащили их платье.

Бюджет 1845 года и возобновление деятельности Лиги. Эти юмористические нападки скоро приняли более серьезный характер во время полемики по поводу хлебных пошлин, возгоревшейся с, большей чем когда: либо силой. Кобден убеждал своих сторонников помещать сбережения в мелкие поместья, дававшие им право на внесение в избирательные списки; его престиж был настолько велик, что они послушно ему повиновались, и в несколько лет появилось 45 000 новых избирателей, которые все были «сторонниками свободной торговли. Благодаря их влиянию, а также вследствие недовольства мелких фермеров, сравнивавших свою жалкую участь с судьбой крупных землевладельцев, требование свободного ввоза хлеба пускало в стране все более глубокие корни. Испуганные протекционистские депутаты сплотились вокруг своего товарища, лорда Джорджа Бентинка. Но его помощником, а вернее — действительным руководителем был не кто иной, как сам Дизраэли. Сочувствовавший страданиям бедных классов автор незадолго до того появившегося романа Сивилла отложил свои гуманные проекты, для того чтобы сделаться лидером партии дорогого хлеба, и яростно выступил против сэра Роберта, явно эволюционировавшего в сторону полного фритредерства.

В самом деле, бюджет 1845 года сохранял подоходный налог, который в качестве временной меры просуществовал уже полвека, и, кроме того, понижал тарифные ставки на целый ряд сельскохозяйственных и иных продуктов. В то время как Дизраэли с горькой иронией оплакивал «великую аграрную партию — эту красавицу, за которой все ухаживают и которую один человек сумел обмануть», газеты отмечали противоречия министерской политики: «Наш хлеб обложен, но мышьяк веозится беспошлинно. Шерсть обратила на себя благосклонное внимание первого министра, но овцы остаются под высоким покровительством герцога Ричмонда».

На этого же крупного магната с большой энергией напал В. Фокс: «В настоящее время знать начинает пускаться в торговлю, а герцоги пользуются памятью, которую оставили по себе их предки, для выгодных делишек. Я не могу себе представить герцога Ричмонда иначе, как с герцогской короной на голове, пробами зерна в карманах, с семгой в одной руке и бутылкой водки — в другой». Кобден в более изысканной форме обратился к своим консервативным коллегам в палате со следующими словами: «Вы составляете аристократию Англии. Ваши отцы руководили нашими отцами: вы и теперь можете повести нас по хорошему пути. Вы живете в эпоху труда и торговли. Если вы захотите действовать сообразно с духом времени, вы можете стать тем, чем вы всегда были».

Обращаясь к самому министру, Врайт говорил: «Сэр Роберт Пиль прекрасно знает, что нужно стране. И я готов держать пари, что он обдумывает отмену хлебных законов». Сам Фокс еще с большей резкостью толкал министра на решительный шаг: «Он (Пиль) убедится, что один день справедливости лучше целой жизни парламентской тактики». А в это время Пиль меланхолически прощался с последними остатками феодализма в английской деревне. «Когда к продуктам земли применены будут принципы торговли, никто не станет больше считаться с теми отношениями, которые, быть может, испокон веков установились между землевладельцем и семьей, обрабатывающей его землю; никто не станет более заботиться о старых и немощных людях, которые не в состоянии работать, как молодые и сильные».

Старая Англия умирает — таков глубокий смысл всей этой распри. Но новая Англия сильно страдала, и она нашла своих поэтов, воспевших ее страдания: Гуда, автора Песни о рубашке, и Эбенезера Эллиота, автора Стихов о хлебных законах (Corn-laws Byrnes), одно заглавие которых имело грозный и чуть ли не революционный смысл. «Тысячами выходили из престонских сукновален маленькие заключенные. Они грустно улыбались бледными губами. Это была смерть на пороге жизни, и прохожие спрашивали: «Да разве это дети?» С ними шли живым грозным потоком, поддерживая друг друга, начины — армия истощенных теней».

Голод, кризис и обращение Пиля в сторонника отмены хлебных законов. Еще более ужасные бедствия, постигшие Ирландию, способствовали разрешению вопроса о хлебных пошлинах. Летом 1845 года появившаяся болезнь картофеля уничтожила весь урожай. Многочисленное, даже слишком многочисленное население острова впало в неописуемую нищету. Правительство приняло наиболее неотложные меры, как, например, организацию общественных работ, занимавших множество народа, подвоз индийского хлеба по удешевленной цене и т. п. Но одна мера безусловно диктовалась обстоятельствами даже в Англии и Шотландии, где также свирепствовал голод, — это допущение беспошлинного ввоза заграничного хлеба.

В октябре 1845 года Пиль не мог добиться от своих коллег согласия на эту меру. В ноябре лорд Джон Россель написал из Эдинбурга письмо, в котором заявлял, что виги признали необходимость полной отмены хлебных пошлин, а в декабре премьер, предложение которого снова было отвергнуто, подал в отставку. Королева обратилась к лорду Джону, и тот попытался было составить министерство, но должен был отказаться от этой попытки. Только Пиль пользовался достаточным влиянием для того, чтобы провести великую реформу. Поэтому он вернулся к власти и в 1846 году объявил себя окончательно сторонником свободной торговли, вызвав похвалы со стороны Брайта, ругательства Бентинка и кислые комплименты лорда Джона, который старался дать ему почувствовать, насколько для него необходима поддержка вигов.

Триумф и падение Роберта Пиля (1846). Во время одного из посещений Парижа Дизраэли сказал Луи-Филиппу: «Сэр Роберт проведет отмену хлебных пошлин, и это будет концом его политической карверы». Это парадоксальное пророчество сбылось на деле. В момент решительного вотума 106 консерваторов-пилитов, т. е. склонившихся к идее свободной торговли, соединили сбои голоса с голосами 223 вигов, или радикалов, составив таким образом большинство в 329 голосов за принятие закона против 222 консерваторов, сгруппировавшихся вокруг Бентинка и Дизраэли, из которых ни один не посмел бы составить протекционистский кабинет, — Брайт совершенно справедливо бросил им этот упрек. Все поползновения к сопротивлению со стороны верхней палаты разбились о следующие ясные и неопровержимые слова Веллингтона: «Если палата лордов отвергнет билль, то она останется в одиночестве. Без короны и палаты общин вы ничего не сделаете». И в тот самый день (25 июня), когда пэры высказались и этот продолжительный спор таким образом закончился, победитель пал жертвой недовольства своей прежней армии.

Камнем преткновения снова послужила Ирландия. Правительство предложило билль, направленный к охране жизни лэндлордов. Либералы отвергли эти репрессивные мероприятия; их вождь и министр с одинаковой откровенностью заявили друг другу, что после временного соглашения по одному только вопросу о хлебных законах они впредь не намерены делать друг другу никаких уступок. Но консервативное большинство, разбившееся именно при обсуждении этого вопроса, никак не могло уже вновь составиться. Вентинк, не стесняясь, заявлял, что дело идет просто-напросто о низвержении «изменника и его янычар». Таким образом Пиль оказался в меньшинстве. «Я уверен, — воскликнул тогда Кобден, — что выражу мнение всего народа, а в особенности рабочего класса, высказывая почтенному баронету глубокую благодарность за настойчивость, твердость и искусство, с которыми он провел одну из самых превосходных реформ, какая когда-либо была осуществлена в какой бы то ни было стране!»

29 июня Пиль ответил на это блестящей, преисполненной похвал по адресу Кобдена речью и удалился, произнеся самые благородные слова, когда-либо раздававшиеся в британском парламенте: «Покидая власть, я оставлю по себе, боюсь, имя, сурово осуждаемое многими людьми, которые горько оплакивают расторжение партийных уз, убежденные, что верность партийным обязательствам и сохранение великих партий составляют могучие и основные приемы государственного управления. Я встречу такое суровое осуждение со стороны других людей, которые — опять-таки без всяких своекорыстных мотивов — поддерживают принципы протекционизма, признавая его необходимым для процветания страны. Имя мое будет проклинаться монополистами, требующими — уже по менее почтенным мотивам — выгодного им покровительства. Но, быть может, имя мое будет иногда с добрым чувством произноситься в жилищах людей, которые в поте лица добывают хлеб сбой и которые будут вспоминать обо мне, восстанавливая свои силы обильной и свободной от обложения пищей, тем более для них приятной, что у нее не будет горького привкуса от сознания совершаемой по отношению к ним несправедливости».

ГЛАВА II. ШВЕЙЦАРИЯ. 1815–1848

I. Союз 22 кантонов

Швейцария на Венском конгрессе. Швейцарский сейм и отдельные кантоны были представлены на Венском конгрессе. Наиболее выдающимся из их депутатов был Ганс Рейнгард из Цюриха, бывший ландамман. Агроном Шарль Пикте из Рошмона, основавший вместе со своим братом, ученым Марком-Огюстом Пикте, и имперским мэром Женевы Морисом Британскую библиотеку, ратовал здесь за интересы своей родины, Женевы. Уроженец Ваадта (Во) Фредерик-Цезарь Лагарп, прервав свое долгое одиночество, явился сюда в официозной и на сей раз полезной для Швейцарии роли при своем бывшем воспитаннике, императоре Александре, перед которым он с успехом ходатайствовал о свободе и независимости бывших раньше несамостоятельными областей Ваадта (Во) и Ааргау. Но между швейцарскими депутатами не было единства; притом они не имели возможности заявлять о своих желаниях иначе, как путем личных ходатайств у государей и министров, участвовавших в конгрессе. Европа самовластно распоряжалась судьбами Швейцарии, к которой она, впрочем, обнаруживала симпатию. Если гражданин Ваадта Лагарп имел влияние на Александра I, то Талейран, руководивший своим подчиненным Дальбергом, членом комиссии по швейцарским делам, всюду становился на почву легитимности и потому обнаруживал готовность поддержать старинные притязания бернцев, которые искони были преданы Бурбонам. Вследствие этого хорошая швейцарская граница подверглась неблагоприятным для Швейцарии изменениям: так как Ваадт (Во) и Ааргау не были возвращены Берну, Талейран предпочел уступить последнему бывшее Базельское епископство, или Бьенн, и Порантрюи, нежели предоставить всей федерации в целом область Жэ (Жекс), в состав которой входила Женева. В конпе концов конгресс ограничился тем, что присоединил этот город к его новому отечеству, просто признав нейтральной дорогу на Версуа — по берегу озера. Австрийцы оказались менее великодушными: они отказались вернуть Граубюндену Вальтелину и только уступили ему в виде компенсации небольшие чересполосные участки; зато, правда, они не потребовали обратно Фрикталя. Король Сардинии обязался уступить Женеве несколько коммун в Савойе, и в то же время в принципе было решено, что нейтралитет Швейцарии, торжественно признанный на конгрессе; распространяется и на северную часть Савойи. Все эти соглашения были излоясены в декларации конгресса 20 марта 1815 года, которую федеральный сейм принял 27 мая. Решение этого вопроса было ускорено известием о внезапном возвращении Наполеона с острова Эльбы. В этот момент Швейцарский союз, состоявший до сих пор из подвластных областей и свободных кантонов, которым первые платили только дань, был уже разделен на двадцать два независимых кантона.

Союзный договор 1815 года. По возвращении с острова Эльбы Наполеон был признан нарушителем порядка в Европе, и хотя на Венском конгрессе был провозглашен принцип вечного нейтралитета Швейцарии, союзники потребовали, чтобы федерация приготовилась к борьбе с нарушителем общего мира (соглашение 20 мая 1815 года). Швейцарцы должны были вступить во владение теми областями, которые уступил им конгресс: Вазелвским епископством, Валлисом и Женевой, еще так недавно принадлежавшими Французской империи. Таким образом, они очутились в крайне ложном положении. Союзники снова проходили через их территорию, и сама Швейцария снарядила армию в 40 ООО человек под начальством генерала Вахмана. Швейцарские полки, только что нанятые французским королем у федерации, в период Ста дней вернулись домой; они-то и составили ядро этой армии. Главной военной операцией, в которой приняли участие швейцарцы, была знаменитая осада Гюнингена. Генерал Барбанегр, защищавший эту крепость с 3000 человек, 28 июня, вопреки перемирию, заключенному после Ватерлоо, открыл огонь против Базеля и месяц спустя снова стал грозить ему, требуя выкупа. В день базельской бомбардировки Бахман, чтобы выйти из ложного положения, попытался произвести военную демонстрацию во Франш-Конте, оказавшуюся совершенно бесполезной. Затем от 4000 до 5000 швейцарцев присоединились к двенадцатитысячной австрийской армии эрцгерцога Иоанна под стенами Гюнингена, откуда Варбанегр, подписав свою славную капитуляцию, 26 августа 1815 года увел уцелевших у него 1200 человек.

Договором 20 ноября 1815 года, заключенным вслед за вторым Парижским миром (15 октября), окончательно был установлен нейтралитет союза двадцати двух швейцарских кантонов и даже присоединены к Женеве коммуны области Жекс, благодаря чему последняя могла наконец фактически примкнуть к Женеве. Таков был результат дипломатических переговоров, которые Ебл на Парижском конгрессе Пикте из Рошмона, являвшийся на сей раз полномочным представителем не только одной Женевы, но и всей федерации и увенчавший свое дело, подписав 16 марта следующего года договор в Турине, по которому король Сардинии согласился уступить маленькой республике, в видах округления ее территории, несколько савойских коммун: Торжественно признанный нейтралитет Швейцарии был распространен на бывшие женевские округа Фосиньи и Шаблэ — от Женевского озера и Роны до озер Бурже и Апнеси и до Южины. Они были включены также в состав свободной таможенной зоны, охватывавшей в силу Парижского договора всю область Жекс. Державы гарантировали новые территориальные приобретения Швейцарии, признали ее независимость, неприкосновенность и вечный нейтралитет с тем условием, что она должна, со своей стороны, принимать необходимые меры для защиты этого нейтралитета. Чтобы облегчить ей — эту задачу, Европа и Франция согласились на существенные уступки: северная часть Савойи была объявлена нейтральной, и были разрушены укрепления Гюнингена.

7 августа 1815 года сейм, собравшийся в Цюрихе, под присягой принял новый федеральный договор, давший Швейцарии ее нынешние границы; ультраконсервативная оппозиция Нидвальда в конце концов смирилась (30 августа), и брожение в прежних подчиненных кантонах улеглось; суверенитет кантонов был восстановлен в полном объеме, несмотря на существование руководящего кантона, каким должны были быть поочередно Цюрих, Берп и Люцерн. Политическая эволюция XIX Бека привела к восстановлению в Швейцарии центральной власти, намеченной в Акте посредничества, и обеспечила этой власти еще гораздо большее преобладание, чем сообщенное ей Наполеоном.

Кантональный и федеральный строй. Ввиду безусловной независимости кантонов следует в первую очередь обратиться к изучению их конституции. Из числа тринадцати кантонов первоначальной федерации города Берн, Люцерн, Золотурн и Фрейбург — центральные пункты земледельческих областей — допускали в свои законодательные Большие советы лишь крайне ограниченное число представителей от сельского населения и даже от городской буржуазии; управляемые своими шультейсами (avoyers), они передали все дела в руки членов своего старого, замкнутого патрициата. В более торговых и промышленных городах — Цюрихе, Базеле и Шаффгау-зене, — управляемых бургмейстерами, власть находилась в руках купеческой аристократии, возникшей из старых сословий или цехов. Кантоны Ури, Швиц, Унтервальден, Цуг, Гларус и Аппенцель, где преобладают лесные промыслы и скотоводство, восстановили свои ежегодные общие собрания, или Landsgemeinden с ландамманами во главе; по, несмотря на существовавшую там систему непосредственногонародовластия, они находились под влиянием старых фамилий. Новые кантоны, созданные Актом посредничества, возглавляемые также ландамманами, остались представительными демократиями, и все же здесь образовались замкнутые правительственные касты; таковы были Ааргау, Тургау, Сен-Галлен, Тессин и Ваадт(Во). Что касается Граубюндена, то он делился на лиги и юрисдикции; такой же федерацией осталась и республика Вал лис, сохранившая свое старое деление на десятки, причем десятки немецкого Верхнего Валлийа имели перевес над десятками романского Нижнего Валлиса; эта республика была присоединена к Швейцарии Венским конгрессом, так же как и княжество Невшатель, государем которого был прусский король и жителц которого, признанные швейцарцами, могли высказывать свои пожелания в так называемых генеральных присутствиях (Audiences generates). Наконец, Женевская республика, старшая швейцарским кантоном, дольше всех кантонов сохраняет аристократическое устройство благодаря личным качествам вождей ее патрициата и разумной уступчивости, с которой они время от времени удовлетворяли требования народа.

Итак, Швейцария в это время представляла большое разнообразие политических учреждений, и все они действовали в реакционном направлении в течение всего периода реставрации до 1830 года. Крестьянство и мелкая буржуазия были совершенно устранены от участия в общественных делах, и весь строй носил строго аристократический, кантональный характер.

Действительно, федеральный акт 7 августа 1815 года представлял собой не что иное, как союзный договор менаду независимыми государствами, которые могли заключать отдельные соглашения с иностранными государствами. Очевидно, это был шаг назад по сравнению с Актом посредничества. Правда, ежегодно летом в течение месяца заседал союзный сейм, на обязанности которого лежало решение вопросов, касающихся важнейших интересов народа: о мире и войне, о посылке дипломатических миссий, об организации армии, о заведывании федеральной кассой, питавшейся незначительными взносами кантонов. Тем не менее депутаты кантонов на сейме являлись настоящими посланниками, вотировали согласно наказам своих независимых советов и принимали решения лишь ad referendum, ad instruendum или ad ratificana'um^[17]. Исполнительной власти, можно сказать, совсем не существовало; ее олицетворял лишь Совет руководящего кантона — Vorort'a, престиж которого еще умалялся тем, что эта роль поочередно принадлежала Берну, Цюриху и Люцерну. Однако невозможно было совсем обойтись без известного числа федеральных комиссий и федеральных чиновников, каковы: канцлер федерации, государственный секретарь, командующий армией генерал и подчиненные ему федеральные полковники.

В швейцарской армии насчитывалось около 70 000 человек, и она состояла из двух корпусов — регулярного и запасного; она стояла на довольно высоком уровне, так как благодаря войнам времен Империи и военным соглашениям (капитуляциям) приобрела и солиднвкз кадры и опытных командиров. Речь, произнесенная в 1820 году во французской палате генералом Себастиани, утверждавщим, что Швейцария неспособна охранять свой нейтралитет, побудила федерацию принять соответствующие меры. Пикте из Рошмона и генерал Жомини энергично протестовали против заявления Себастиани, и правительство стало все внимательнее заботиться о состоянии армии; последняя периодически созывалась на учебные сборы (camps federaux). Таким образом события, разыгравшиеся в Европе в 1830–1831 и 1841 годах, не застигли Швейцарию врасплох, и она могла в случае надобности быстро мобилизовать свои военные силы.

II. Внутреннее состояние Швейцарии в период Реставрации (1815–1830)

Материальное и интеллектуальное состояние. Несмотря на все неудобства режима Реставрации, господствовавшего с 1815 по 1830 год, положение Швейцарии далеко не было безотрадно; напротив, она прогрессировала с каждым днем. Лишенные центрального руководства, кантоны объединялись путем конкордатов, чтобы внести некоторое единообразие в свои учреждения. Хотя многообразие монетных знаков в Швейцарии исчезло лишь к 1850 году, но уже теперь большинство кантонов усвоило один и тот же тип монеты. Швейцарцы старались также согласовать деятельность различных кантональных почт: Женева была первым городом на континенте Европы, введшим у себя систему почтовых марок. Пытались выработать общие единицы меры и веса, согласовать полицейскую регламентацию, внести единообразие в законы, регулирующие приобретение права оседлости, установить однообразные формы для актов гражданского состояния и религиозных, упорядочить судьбу многочисленных Heimat-losen, т. е. лиц, лишившихся права гражданства вследствие того, что покинули родину или вступили в брак с подданными другой страны. Если такие конкордаты были заключены не всеми кантонами, то все же большинство сообразовалось с ними. То же самое следует сказать о соглашениях, заключенных с иностранными державами по вопросам об отмене ввозных пошлин, о выдаче преступников и о несостоятельных должниках. Было заключено несколько договоров о приобретении оседлости, особенно с Францией, и несколько торговых договоров с южной Германией. Для Швейцарии было чрезвычайно важно устранить перегородки, затруднявшие торговлю, уменьшить междукантональные сборы и ввозные пошлины. Она страдала от своей торговой изолированности, обусловленной главным образом тем обстоятельством, что ей не удалось вернуть себе те преимущества, которые предоставляла ей французская монархия до 1789 года. В эту эпоху (1815–1830) Швейцарию постигли и голод и горные наводнения; под влиянием нужды возросла эмиграция, создавшая швейцарские колонии в Соединенных Штатах и Бразилии.

Власти боролись с этими бедствиями путем мер предусмотрительности и разумной экономии. Предпринимались всякого рода общественные работы: исправлялось течение рек, и предприятие Конрада Эшера — прорытие Линтского канала, начатое в 1807 году, — было удачно доведено до конца в 1822 году. Выло проложено много новых дорог и на равнине и в горах. Подражая великому Наполеону, которому Швейцария обязана Симплонской дорогой, кантональные правительства проложили почтовые дороги через Сплюген, Сен-Бернар и Сен-Готард. Время железных дорог еще не наступило, но в 1823 году появился первый пароход на Женевском озере, а затем постепенно и на прочих швейцарских озерах.

Процветанию торговли и промышленности способствовали и частная инициатива и правительственные мероприятия; науки и искусства также поощрялись. Швейцария всегда считала делом чести развивать свою систему народного образования. Первый толчок был дан в этом направлении в эпоху Революции министром Гельветической республики Стапфером, а в начале Реставрации здесь уже процветали знаменитые воспитательные заведения Песталоцци в Ивердоне, Феллен-берга в Гофвиле и Жирара в Фрейбурге. Что же касается высших учебных заведений, то сначала Швейцария имела лишь один старинный Базельский университет и две академии, основанные в эпоху Реформации в Женеве и Лозанне. Последние были обращены после 1830 года в светские учебные заведения, и также после 1830 года были основаны новые университеты в Цюрихе и Берне, равно как и академия в Невшателе.

В Швейцарии процветали физические и естественные науки, география и особенно картография, история, законоведение, литература и искусство. Немецкая Швейцария гордится именами историков Иоганна Мюллера и Генриха Цшокке, публициста Карла-Людовика Галлера, переход которого в католицизм был настоящим событием, филолога Орелли, правоведа Блюпчли, писателя Бициуса (Готгельф) и других представителей цюрихской политической и литературной школы. Романскую Швейцарию прославили невшателвские ученые Агассис и Дезор, литераторы кантона Ваадт Бридель, Моннар, Вюльемен, ОлиБье, Вине и Секретан, наконец Женевское ученое общество. Ряд ученых преемников Соссюра вышел из среды местной аристократии мысли; таковы были Марк-Огюст Пикте, Огюстэн-Пирам де Кандолль и его сын Альфонс, Огюст де ла Рив и вскоре Франсуа-Жюль Пикте (де ла Рив). Бывшие друзья г-жи де Сталь в Коппе выдвинулись преимущественно на поприще гуманитарных наук; это были, наряду с Виктором Бонштеттеном и Бенжаменом Констаном, двое уроженцев Женевы: экономист и историк Сисмонди и бывший сотрудник Мирабо Дюмон. Итальянец Росси долгое время жил в Женеве, где его товарищами и преемниками в области правоведения были Белло, Одье и Шербюлье. Адольф Пикте заложил основы лингвистики в Женеве, городе Кальвина и Жан-Жака Руссо, а Тёпфер здесь приобрел славу своими юмористическими повестями. В это же время начал свои изыскания философ Эрнест Навиль. В области живописи выдвинулись Леопольд Робер и Калам в Невшателе, Глейр в Лозанне, Диде и Люгардон в Женеве; родом из Женевы были также скульпторы Прадье и Шапоньер. Возникло несколько новых ученых обществ: в 1815 году было основано Естественно-научное общество; рядом со старым женевским Обществом искусств (Societe des Arts) возникло Общество чтения (Societe de lecture), ставшее образцом для всех подобных обществ, а интерес к истории и археологии вызвал возникновение ряда других обществ, а также многочисленных местных журналов. Женевская Британская библиотека (Вibliotheque britannique) была переименована во Всемирную библиотеку (Bibliotheque universe lie); под этим названием в Лозанне продолжала выходить литературная часть этого издания, тогда как научная и по сие время выходит в Женеве под названием Архив физических и естественных наук (Archives des sciences physiques et naturellesj.

Пробуждение протестантской мысли; католическая реакция. Религиозные интересы по прежнему занимали первое место в умственной и моральной жизни Швейцарии. Среди швейцарских протестантов, как и среди французских католиков, Реставрация вызвала реакцию против скептицизма XVIII века. Под влиянием немецких пиетистов и английских методистов произошло так называемое пробуждение протестантизма; повсеместно возникали библейские общества и основывались сектантские церкви. В то время как в восточной Швейцарии это религиозное движение привело к тому, что крестьянство увлеклось мистицизмом и иллюмипатством со всеми их нелепыми и реакционными выводами, в западной Швейцарии оно захватило преимущественно образованные классы. Борьба между женевской национальной церковью и тайными собраниями сторонников «пробуждения» привела в конце концов к созданию свободной церкви и учреждению при ней богословской школы. В кантоне Ваадт после гонений со стороны совета тоже возникли свободные церкви; такая же церковная смута имела место в Невшателе и Берне.

Протестантское движение не могло сравниться по значению с католической реакцией, обнаружившейся одновременно с ним, так как римская церковь, домогаясь господства над светской властью, естественно склонна была апеллировать к зарубежным силам. Монастыри, неприкосновенность которых была гарантирована федеральным договором, развивались свободно, а иезуиты, вопреки запрещениям, проникли в Валлис и Фрейбург; впоследствии их возвращение в Швейцарию послужило причиной гражданской войны. Приверженцs ультрамонтанской доктрины не ограничивались борьбой с протестантством и с гражданскими установлениями, как, например, с законами о браке, но и в недрах самой церкви преследовали образованных и чрезмерно пылких священников. Так, во Фрейбурге была закрыта школа священника Жирара; швейцарская часть Констанцской епархии была отделена от последней вследствие либерализма констанцского епископа и. его викария Вессенберга, и епархиалвное деление Швейцарии изменено сообразно желаниям нунция. Сионская епархия осталась нетронутой, но базельская кафедра была перенесена в Золотурн, лозанно-женевская — во Фрейбург; швейцарская часть констанцской епархии была поделена между старым епископством Хурским и новой епархией Сен-Галлен; Тессин только уже в наше время был причислен к одной из швейцарских епархий. С целью избавить федерацию от влияния папского нунция депутаты католических кантонов в январе 1834 года подписали Баденские статьи, посредством которых они рассчитывали подчинить всех швейцарских епископов национальному архиепископу. Однако ввиду противодействия со стороны папы они принуждены были отказаться от этой мысли и примириться с политикой иезуитов и монастырей, сильных внешней поддержкой.

Нейтралитет и влияние иностранных держав. Военные соглашения. Превратно толкуя смысл нейтралитета, державы с 1814 по 1848 год беспрестанно заявляли притязания на своего рода протекторат над Швейцарией, неприкосновенность которой, по их словам, только ими и гарантировалась. Они вмешивались в ее внутренние дела, когда в соответствии с принципами Священного союза, — которые федерация тоже вынуждена была признать — было принято решение изгнать агитаторов из Швейцарии, служившей убежищем для людей всякого образа мыслей со времен Реформации и до Революции. В эпоху Реставрации Швейцария кишела шпионами и провокаторами, которых присылали державы для наблюдения за деятельностью республиканцев, бонапартистов и карбонариев. После конгрессов в Троппау и Лайбахе от Швейцарии потребовали изгнания немецких и пьемонтских эмигрантов, и союзный сейм дал чрезвычайные полномочия руководящему кантону — Vorort-y — и инструкции остальным для принятия репрессивных мер против печати и революционеров. Из числа восставших народов одни только греки пользовались заслуженным расположением; на оказываемую им поддержку смотрели сквозь пальцы, и женевский финансист Эйнар приобрел известность как поборник их освобождения.

Вообще иноземные монархи стремились присвоить себе право наводить порядок в Швейцарии; в то же время они пользовались войсками, набранными в этой стране, для поддержания порядка в своих государствах. Так поступал в особенности французский король. В 1814 году швейцарцы, состоявшие на службе у Наполеона, перешли под власть Людовика XVIII. В течение Ста дней они, чтобы остаться верными своей присяге, вернулись на родину, но в 1816 году король заключил с кантонами новые военные соглашения, и по меньшей мере два из его Швейцарских полков отличились при взятии Трокадеро^[18]. Короли нидерландский, испанский, сардинский, великобританский, Обеих Сицилии, прусский также имели на своей службе швейцарцев; число солдат, набранных в пределах федерации на основании этих соглашений, простиралось до 30 000. Однако в 1830 году правительство Луи-Филиппа рассчитало швейцарцев, отличившихся при защите Бабилонской казармы. То же сделали еще за несколько лет до того короли испанский и голландский. С этого времени только папа и король Обеих Сицилии держали у себя швейцарских наемников. Из Неаполя швейцарцы были отозваны лишь в 1859 году — как раз накануне того дня, когда они могли бы на юге Италии спасти Бурбонскую династию. Только после успехов, достигнутых в Швейцарии демократией, стоявшей за централизацию, там поняли, какую ошибку допустили, возобновив в начале XIX века военные соглашения, осужденные еще за 300 лет до того цюрихским реформатором Цвингли. Правда, иноземная служба Швейцарцев давала им военный опыт и вместе с тем являлась карьерой для молодежи и источником заработка для нуждающихся.

III. Кантональные революции (1830–1846)

Успехи демократии. С 1815 по 1830 год политическая жизнь Швейцарии носила реакционный характер, с 1830 по 1840 год — революционный. В первый период здесь господствует аристократия, во второй — либеральная буржуазия, а в годы, следовавшие за 1840-м, власть переходит к радикалам. Такова средняя линия развития большинства кантонов, в отдельности же каждый из них изменял свою конституцию вполне самостоятельно. Перемены, совершившиеся в 1830 году, не были прямым отголоском французских событий того времени; они были только облегчены последними. Приблизительно до 1820 года правительство Реставрации не вызывало против себя враждебных выступлений, но с этого времени повеяло либеральным духом, который проявлялся в своего рода национальном пробуждении. Литература и искусство проникались патриотизмом, поэты и живописцы с любовью рисуют спены прошлого, и в память славных событий национальной истории воздвигаются монументы в роде изваянного Торвальдсеном Люцернского льва, который напоминает о защите швейцарцами Тюильри в 1792 году. В 1824 году было впервые устроено федеральное состязание стрелков, которое, повторяясь из года в год, превратилось как бы в обширную гельветическую Landsgemeinde. Общества, ставившие себе политические цели, развились настолько, что стали оказывать большое влияние на народ. Таковы были так называемое Цофингеиское студенческое общество, основанное в 1819 году, Общество общественной пользы, где либеральные граждане занимались обсуждением экономических и социальных вопросов, и в особенности Гельветическое общество, основанное еще в 1760 году, которое, собираясь ежегодно с 1819 года, поставило себе задачей бороться против реставрационного режима. Председательствовавшие в нем последовательно Трокслер, Орелли, Пфиффер и Цшокке требовали учреждения унитарного и демократического правительства и находили поддержку своему требованию в известной части прессы и на многочисленных народных собраниях.

Изменение союзного договора могло последовать только в результате ряда кантональных революций, так как суверенитетом пользовались одни кантоны. Либерально-демократическая партия в каждом из них требовала уничтожения избирательного ценза и правительственных каст, ограничения исполнительной власти и равенства прав в представительстве городского и сельского населения. Уже в 1829 году некоторые кантоны начали в этом смысле изменять свой внутренний строй. Патрициат был последовательно уничтожен в большинстве кантонов, особенно в трех Vorort'ax — Люцерне, Цюрихе и Берне. Так называемые возрожденные кантоны еще на некоторое время оставляли известные привилегии за городским населением и сохранили небольшой избирательный ценз. Эти реформы всюду были проведены мирным путем, кроме трех кантонов: в Невшателе в 1831 году монархическое правительство, изгнанное из дворца, в скором времени было восстановлено, но лишь благодаря вмешательству федеральной власти и ценою некоторых уступок. Базельский кантон после двухлетней борьбы в 1832 году был в целях удовлетворения сельского населения разделен на два полукантона; наконец, Швиц избег подобного же деления лишь путем дарования в том же году полного равноправия своим бывшим подданным в Марках.

План изменения федерального договора. Когда демократическая идея восторжествовала в большинстве кантонов, у либералов явилась надежда, что удастся изменить и федеральный договор. 17 марта 1832 года семь кантонов, в том числе все три руководящих кантона — Берн, Цюрих и Люцерн, заключили конкордат в видах достижения этой цели; в противовес им три первоначальных кантона — Ури, Швиц и Унтервальден — с несколькими другими 14 ноября 1832 года устроили в Сарнене «совещание с целью воспрепятствовать всякому нововведению. Если во внутренней политике некоторых отдельных кантонов план сарненских кантонов потерпел неудачу, то в области федеральной политики их усилия увенчались большим успехом. 17 июля 1832 года сейм большинством голосов решил пересмотреть федеральный договор; была избрана комиссия, доклад которой был представлен знаменитым правоведом Росси, бывшим в то время депутатом от Женевы. Проект, выработанный комиссией, носил чрезвычайно умеренный характер. Кантоны должны были сохранить свой суверенитет, уступая центральной власти известную часть его, именно: почту, таможни, чеканку монеты и командование армией. Сейм сохранялся в качестве законодательной власти, а власть исполнительная вручалась новому органу — федеральному совету; кроме «того, учреждалась высшая судебная палата, и Люцерн должен был быть провозглашен федеральным городом. Однако, несмотря на изменения, произведенные за это время во внутреннем строе отдельных кантонов, и на распадение Сарненской лиги, большинство кантонов в 1833 году отвергло проект; 15 лет пролежал он под спудом, после чего, наконец, был снова разработан.

Эмигранты и заговорщики. Либеральная партия, только что сменившая у власти аристократию, была еще слишком умеренной, чтобы отваживаться на перемены, способные вызвать вмешательство великих держав, остававшихся солидарными, несмотря на Июльскую революцию во Франции. Так как Швейцария спова сделалась убежищем для эмигрантов-революционеров 1830 года, то иностранные правительства стали прежде всего протестовать вообще против оказываемого ею гостеприимства. Вскоре затем, весной 1833 года, отряды польских эмигрантов проникли из Франш-Конте в Бернский кантон, где новое правительство, руководимое братьями Шнелль, приняло их чрезвычайно радушно. В январе 1834 года агитаторы Маццини и Раморино, бежавшие в Швейцарию, стали привлекать их к соединению со своими верными итальянцами и распределять по трем отрядам с целью вызвать революцию в Савойе и Италии. Кантональные власти Берна и Ваадта сквозь пальцы смотрели на это предприятие, от которого могла пострадать безопасность Швейцарии; но Женева, исполняя свой долг, задержала 1 февраля 1834 года те эмигрантские отряды, которые вступили на ее территорию. Остальные после нескольких безрезультатных манифестаций рассеялись, покинутые своим вождем Раморино. Это выступление вызвало целый ряд нот со стороны германских и итальянских правительств, — нот, на которые федерация отвечала трудно выполнимыми обещаниями. Действительно, польские, итальянские и германские революционеры, руководимые Маццини, сделали Швейцарию очагом восстания. На место парижской Верховной венты (общества карбонариев), более или менее примирившейся с июльским правительством, они основали новые сообщества. В 1834 году в Берне возникла Молодая Европа, связавшая уже ранее основанную Молодую Италию с Молодой Германией и Молодой Швейцарией. Державы снова заявили протест против этой революционной организации. Бернское правительство, которое тем временем стало во главе федерации, на некоторое время положило конец всей этой агитации, усмотрев в этом свои международные обязанности. При этом получилась такая картина: бернские радикальные вожаки из семьи Шнелль воздвигли гонения на немецких эмигрантов из той же семьи Шнелль, специально прибывших из Нассау, чтобы вызвать переворот в Швейцарии.

В последующие годы у федерации не раз возникали конфликты с правительством Луи-Филиппа. Из-за многочисленных покушений, против которых ему приходилось защищаться, французский король забыл о том, что сам когда-то пользовался гостеприимством Швейцарии. В 1836 году французский посол Монтебелло, предварительно резко осудив в суровой ноте терпимость швейцарских правительств по отношению к эмигрантам, потребовал высылки одного французского гражданина, по имени Консейль. Но Vorort узнал, что субъект этот — не более и не менее, как шпион, живущий по фальшивому паспорту от посольства, и сейм в своем ответе Монтебелло не преминул использовать это недоразумение. Монтебелло, видимо, обиделся, и на некоторое время сношения между обоими государствами были прерваны. Они возобновились два года спустя по поводу нового инцидента. После страсбургского покушения принц Луи-Наполеон Бонапарт приехал в Швейцарию, чтобы присутствовать при последних минутах своей матери, королевы Гортензии, умерший в своем замке Арененберг в кантоне Тургау; затем он там и поселился. Нотой 2 августа 1838 года французское правительство потребовало высылки претендента. Кантон Тургау, где принц уже натурализовался (он был даже капитаном швейцарской артиллерии), не пожелал изгнать его. Тогда Монтебелло, а вслед за ним и его правительство стали грозить федеральному сейму. Несмотря на это, сейм, выслушав проникнутые чувством патриотического достоинства речи депутата Моннара от кантона Ваадт и депутата Риго, главы женевского правительства, окончательно отверг французские требования. Ввиду этого французская армия двинулась к границе под командой генерала Эймара, который в приказе по войску говорил, что идет наказать «неугомонных соседей». Швейцария также приготовилась к войне. К счастью, добровольный отъезд принца Луи-Наполеона уладил столкновение, которое затем окончательно было ликвидировано крайне дружественной нотой французского правительства.

IV. Зондербунд и конституция 1848 года

Дело об ааргауских монастырях и Католический союз. Еще более, чем с требованиями иностранных держав, швейцарским радикалам приходилось считаться с ультрамонтан-скими притязаниями: с 1841 года политический вопрос в Швейцарии осложняется религиозным. Порвав с либеральной буржуазией, радикалы в конце концов восторжествовали — частью благодаря новым кантональным конституциям, введенным в эту пору, частью в результате побед на обыкновенных очередных выборах в советы. Кантон Ваадт, консервативный в 1814 году и либеральный в 1830-м, стал в 1845 году радикальным; то же самое произошло в Тессине и других кантонах. В руководящем Цюрихском кантоне после непродолжительной аристократической реакции окончательно восторжествовали радикалы. В католических кантонах возникла с 1841 «года радикальная демократия, особенно в Люцерне и первоначальных кантонах, где первенствующее влияние приобрели два человека: крайний радикал, хотя и приверженец ультрамонтанской доктрины, шультейс (avoyer) Зигварт-Мюллер и его союзник Лей, крестьянин из Эберсоля в Швице. Однако католики, даже исповедовавшие демократический образ мыслей, продолжали оставаться сторонниками федерализма и оказывать поддержку римской церкви, принципиально враждебной всяким политическим реформам.

Из-за новой конституции кантона Ааргау возникли беспорядки в округе Фрейамт, зависевшем от этого кантона. Тогда кантональное правительство в январе 1841 года наложило руку на крупное аббатство Мюри и закрыло монастыри, конфисковав их имущество. По поводу этих мер в сейме два-три года велись жаркие прения: либеральные протестанты, люди принципа, с одной стороны признавали, что неприкосновенность монастырей гарантирована союзным договором, а с другой, — указывали, что при безусловной автономности кантонов никто не в праве вмешиваться в их внутренние дела. Когда затем ааргауское правительство согласилось восстановив три или четыре женских монастыря, сейм в августе 1843 года большинством голосов одобрил эти меры. Но шультейс Зигварт, бывший президентом сейма, заседавшего на этот раз в Люцерне, заявил протест от имени меньшинства, и в сентябре образовался сепаратный Католический союз (Sonderbund) из кантонов Люцерн, Ури, Швиц, Унтер-вальден, Цуг и Фрейбург, к которым в следующем году примкнул еще Валлис после своей победы над Молодой Швейцарией при Триенте. Лей и Зигварт бросили перчатку швейцарским либералам, официально призвав в Люцерн иезуитов, уже раньше утвердившихся в Валлисе, Фрейбурге и Швице. Когда затем кантон Люцерн принял ряд мер, являвшихся в глазах радикальной партии угрожающими, добровольцы из среды этой партии организовали в Ааргау несколько партизанских отрядов, которые стали совершать набеги на люцернскую территорию. Сейм должен был отдать распоряжение об их роспуске, но в 1846 году ему не удалось столковаться ни по вопросу об упразднении Зондербунда, ни по вопросу об изгнании иезуитов — частью из страха перед иноземным вмешательством, частью из нежелания принять меры, идущие вразрез с кантональным суверенитетом.

Особенно сильно было это уважение к кантональному суверенитету в Женеве, где реакционный строй эпохи Реставрации сменило вначале либерально-аристократическое правление синдика Риго. Правда, в 1842 году, после нескольких революционных собраний и вооруженных вспышек, в Женеве наконец было введено всеобщее избирательное право, но власть все-таки осталась в руках умеренных. В 1846 году из-за положения, занятого женевским кантональным правительством в вопросе о Зондербунде, по почину Джемса Фази вспыхнула бурная революция, которая, распространившись и на другие кантоны, обеспечила в сейме 1847 года радикальное большинство, стремившееся энергично действовать против сепаратного католического союза.

Война с Зондерундом. В 1847 году сейм собрался в Берне под председательством Оксенбейна, бывшего раньше предводителем одного из добровольческих отрядов и толвко что установившего в своем кантоне конституцию, еще более радикальную, чем конституция братьев Шнелль. 20 июля сейм предписал Зондербунду разойтись; месяц спустя он объявил вопрос об ааргауских монастырях исчерпанным и приказал изгнать иезуитов; после этого он отсрочил свои заседания до октября, чтобы тем временем принять репрессивные меры против военных приготовлений Люцерна и его союзников. Не обращая внимания на желание Оксенбейна отдав предпочтение радикалам, сейм чрезвычайно удачно подобрал командный состав федеральной армии; главнокомандующим он назначил Дюфура из Женевы, бывшего капитаном инженерных войск в армии Наполеона. Зондербунд избрал своим главнокомандующим генерала Салис-Солио, протестанта из Граубюндена, причем ограничил его полномочия, подчинив его военному совету, руководимому Зигвартом. Федералвная армия генерала Дюфура состояла из 50 ООО человек регулярного войска, армия Зондербунда — всего из 30 000 человек. Впрочем, Зондербунд мог рассчитывать еще на резервы, а также на мобилизацию всего ландштурма, весьма популярного в первоначальных кантонах. Зондербунд рассчитывал также и на иноземную помощь, и Меттерних действительно прислал ему генерала Шварценберга с боевыми запасами и деньгами, но мероприятия генерала Дюфура были выполнены так быстро, что иностранное вмешательство не успело повлиять на ход дела.

Уже в ноябре войска Зондербунда после некоторых демонстраций на границах своих кантонов были принуждены занять чисто оборонительное положение. 13 ноября, окружив тремя дивизиями вполне изолированную крепость Фрейбург, генерал Дюфур потребовал ее сдачи, и на следующий день она действительно капитулировала. Затем, поручив полковнику Риллье занять побежденный кантон, генерал Дюфур принял командование над главной федеральной армией, сосредото, — ченной в Ааргау. Генерал Салис должен был ограничиться обороной города Люцерна. Две федеральные дивизии поднялись вверх по течению Рейсса и овладели с оружием в руках — одна Гисликонским мостом через эту реку в том месте, где она, покидая люцернскую территорию, образует границу Ааргау и Цуга, другая — позицией при Мейерс-Каппеле, между Цугским и Люцернским озерами. Подвигаясь с востока, они подступили к Люцерну, которому, таким образом, грозили с запада бернская дивизия Оксенбейна, только что сломившая сопротивление Энтлибуша, а с севера — остальная часть федеральной армии. На следующий день после сражения при Гисликоне, 24 ноября 1847 года, федеральные войска вступили в Люцерн. Правительство и главный штаб Зондербунда, как и его армия, были рассеяны, и католические кантоны изъявили покорность. Генерал Дюфур провел войну с гуманностью, не уступавшей проявленной им быстроте действий.

Конституция 1848 года. Кантональные правительства Зондербунда были свергнуты, и иезуиты — изгнаны; если не считать возмещения военных издержек, это были единственные требования победителей. Австрия и Франция дипломатически вмешались в дело лишь после того, как все было кончено. В январе 1848 года эти державы заранее заявили протест против изменений в федеральной конституции, которые должны были явиться следствием победы над Зондер-бундом. Сейм отверг эти притязания с тем большей легкостью, что вскоре затем вспыхнула французская революция 1848 года, повлекшая за собой провозглашение республики в швейцарском княжестве Невшателе; из-за этого возник конфликт с Пруссией, кончившийся только- в 1857 году благодаря дружественному посредничеству Наполеона III и уступчивости прусского короля.

Сейм решил, что пора, наконец, изменить федеральный договор 1815 года, позволявший Европе утверждать, что она знает двадцать два швейцарских кантона, но не знает швейцарской нации. 15 мая 1848 года ааргауский либерал Керн и радикал кантона Ваадт Дрюэ представили доклад комиссии, которой поручено было составить проект нового договора. Согласно федеральной конституции 1848 года центральная власть принадлежит союзному совету из семи членов, избираемых союзным собранием. Это собрание, заменившее прежний сейм, состоит из двух палат: национального совета, который олицетворяет Швейцарию как единый народ и куда каждый округ в 20 ООО жителей посылает одного депутата, и совета кантонов, выражающего собой федеративный характер государства и заключающего в себе по два депутата от каждого из двадцати двух кантонов союеа. Федеральное правительство заведует таможнями, почтой и монетным делом, организованными теперь на началах полного единства, равно как и обучением специальных частей армии; все остальные отрасли управления остаются в ведении кантонов. Эта конституция напоминает строй Соединенных Штатов Америки. В силу прочих статей уничтожалась гарантия, которой доныне пользовались монастыри, изгонялся орден иезуитов и запрещались военные соглашения с чужеземными державами. Новая конституция была принята тремя четвертями кантонов и двумя третями населения. В ноябре 1848 года были произведены выборы в новый федеральный совет, куда попали, вместе с четырьмя малоизвестными лицами из немецкой Швейцарии, радикалы Оксенбейн из Берна, Дрюэ из Ваадта и Франсчини из Тессина. Керн, бывший докладчиком при обсуждении конституции, был избран в президенты нового федерального суда.

Таким образом, Швейцария, бывшая союзом государств, сделалась в 1848 году союзным государством, которое во вторую половину XIX столетия, согласно радикальной программе, стремилось все к большей централизации, а в области внешней политики старалось все строже соблюдать международный нейтралитет.

ГЛАВА III. ГЕРМАНИЯ. 1815–1847

^[19]

I. Германский союз

Даже после Люневильского, Пресбургского и Венского договоров политическая география Германии оставалась чрезвычайно сложной. Между отдельными государствами наблюдалось крайнее Неравенство сил; некоторые области, например Тюрингия, своей раздробленностью все еще превосходили Швейцарию; сложность границ, значительное количество чересполосных территорий, противоречивые права и притязания, возникавшие вследствие перехода земель по праву наследования или благодаря бракам, еще более увеличивали общую путаницу. Наполеон создал ряд государственных организмов, слишком слабых для самостоятельной жизни; Бавария — единственное государство, которому географическое положение и история позволяли вести настоящую международную политику, вышла из кризиса 1814 года ослабленной, без точно определенных границ и скомпрометированной в своих отношениях с Францией присоединением рейнской Баварии. Желания прочих мелких государей, если не считать кое-каких минутных поползновений, не шли дальше сохранения status quo. Слишком слабые, чтобы противопоставить непреодолимую преграду опасной алчности тех, кого искушала их беззащитность, слишком недоверчивые, чтобы заключить между собой прочный союз, разлученные с Францией, своей естественной покровительницей, в силу свежих воспоминаний, эти государства в общем находили в Германском союзе условия, наиболее соответствовавшие их стремлениям.

Федеральная конституция, торжественно признававшая «независимость и неприкосновенность» владений всех этих мелких государств и их прав и имевшая целью лишь «обеспечивать внутреннюю и внешнюю безопасность Германии», отнюдь не ограничивала их верховных прав. Основные законы могли быть изменены лишь общим собранием, Plenum'ом, где каждое государство располагало одним или несколькими голосами, но где большинство нельзя было образовать без участия мелких государей. Для обыкновенных собраний, рассматривавших текущие вопросы, члены союза (федерации) были сгруппированы в семнадцать курий, из коих каждая располагала одним голосом. К тому же союзный совет, как в старой Германской империи, представлял собой не державный парламент, а дипломатическую конференцию, где делегаты, прежде чем подать голос, сносились со своими государями, так что стоило одному двору задержать ответ, и неугодное ему решение не могло быть принято. Из чрезмерной предусмотрительности первые одиннадцать статей федеральной конституции были заключительный акт Венского конгресса и тем поставление под гарантию держав, без согласия которых они отныне не могли быть изменены.

Хотя впоследствии Германский союз подвергался нападкам, все же он довольно хорошо отвечал нуждам момента: при этом режиме Германия в течение полувека пользовалась глубоким миром, благодаря которому ее материальное благосостояние быстро развивалось. Этот рост народного богатства и обусловленное им все более сильное влияние средних классов пробудили стремление к политической реформе; конституция 1815 года, бывшая сначала эгидой, сделалась теперь преградой, и общественное мнение требовало нового режима, который, обеспечив Германии большую свободу действий, усилил бы ее международное влияние и содействовал бы распространению ее идей, ее торговли и промышленности.

В 1815 году о создании Германской империи мечтала лишь горсточка молодых людей, студентов и профессоров да несколько медиатизированных магнатов^[20], желавших увлечь за собой и тех государей, которые их ограбили. Общественное мнение, которое они призывали на помощь, не желало слышать их призывов; прусский король, которому они прокладывали путь к величию, скептически относился к их смелым замыслам; у них не было ни определенного плана, точной программы действий, и только нелепый страх германских правительств придавал кое-какую серьезность их настроениям, в которых минувшее причудливо сплеталось с грядущим. В их оппозиции союзному совету было больше шума, чем толка. Но не здесь, не в этой шумной и бесплодной оппозиции, а в материальном развитии страны, в преобразовании Пруссии, в создании таможенного союза, а также в различных умственных движениях, последовательно овладевавших обществом, был подлинный исторический интерес эпохи.

Торжество романтизма. Политические теории. Поражение Наполеона повлекло за собой полное крушение рационалистических доктрин; все, что напоминало Францию и философию XVIII века, теперь осмеивается и подвергается гонениям. Как обыкновенно бывает, в ту минуту, когда выдохшаяся романтическая школа была представлена уже только эпигонами, несколько смущенными своей победой, ее авторитет казался неоспоримым — отчасти благодаря влиянию, которое приобрели ее идеи во Франции и Англии. Гёте с некоторым скептицизмом смотрел на шумное торжество теорий, красноречивым защитником которых он сам некогда был, и, сделав не совсем удачную попытку в своем Пробуждении Эпименида оправдать необычайную сдержанность и холодность, обнаруженные им во время войн за независимость, стал искать отвлечения в своих воспоминаниях и в поэзии восточных народов (Итальянское путешествие, 1816; Западный диван, 1819) и вместе с тем работал над второй частью Фауста, вышедшей лишь после его смерти, — произведением, лишенным внутренней стройности, тяжеловесным и неуверенным, но обнаруживающим порою великий талант замечательного поэта.

Романтики, ревностно распространявшие его славу, больше восхищались им, чем понимали его. Под предлогом необходимости отстаивать против учения энциклопедистов права чувства и воображения, они ударились в какой-то неистовый лиризм, признававший единственным правилом каприз художника, и перенесли в литературу философию Фихте, согласно которой мир есть не более как раскрытие своего «я». Несмотря на то, что многие из романтиков были богато одарены от природы, их талант был очень скоро загублен крайностями их учения; их странные, беспорядочные, туманные произведения, которых не спасали от забвения даже встречающиеся в них замечательные красоты, вызывали скуку у публики и повергали в уныние и недовольство самих авторов. И одни, как Тик, которого большинство признавало тогда главой школы, «нашли убежище в критике», или, как Ахим фон Арним, будучи неспособны на продолжительные усилия, бросили неоконченными начатые с любовью произведения; другие, как Брентано, из задора и слабости умышленно доводили до крайности свое направление и своими чудовищными и ребяческими выдумками отталкивали самых верных своих читателей. Рядом с Тиком, Арнимом и Брентано более искусно, нежели убежденно, следовали устаревшей моде Шамиссо, прославившийся своим Петром Шлемилем, Фуке, Ундину которого хвалят доныне, Эйхендорф и их соратники. Гофман, наиболее популярный из тогдашних писателей, чьи Фантастические рассказы так много переводились и вызывали столько подражаний и чье влияние за границей, особенно во Франции, было если не глубже, то по крайней мере нагляднее, чем влияние Гёте и Тика, является последним плодом болезненной литературы и разлагающейся школы.

Эстетика и философия романтиков психологически предрасполагала их к пониманию средних веков. Их пристрастия и антипатии были частью* законны, их поход против классицизма — прямо необходим. Они не только развили вкус общества, обратили его внимание на произведения, оставленные нам христианской Европой, но главное — ив этом их наибольшая заслуга — именно они выработали правильное историческое понимание, заявив протест против шаблонных взглядов, во имя которых жизнь человечества сводилась лишь к нескольким векам^[21]. К несчастью, вместо того чтобы видеть в средневековье крайне интересную, но уже пройденную стадию мировой цивилизации, они вздумали реставрировать его; оплакивая раскол, нарушивший в XVI веке единство католического мира, и желая возродить веру, они мечтали с этой целью восстановить владвшество папы и вернуть дворянству его привилегии, государям — их неограниченную власть. Таким образом они сделались — сначала, правда, бессознательными — сообщниками политической реакции; их дилетантизм подготовлял путь для Меттерниха.

Подобно писателям, тогдашние художники: Овербек — вождь Назареян, весь клан Живописцев св. Исидора — Ф. Вейт, Вильгельм Шадов, Фюрих, Шраудольф, Гесс и их многочисленная свита — вводят нас в искусственный и старомодный мир, где в меланхолической светотени дрожат бледные видения их переутомленных мыслей. Их анемичные фрески й громадные философские полотна дышат нестерпимой скукой, и основной ошибки их теорий не могут искупить ни благородство их усилий, ни нарочитая и натянутая возвышенность их чувств.

Так же мало истинной оригинальности и силы у политиков-теоретиков. Большинство из них дебютировало на литературном поприще, и поскольку они не служат исключительно низменным личным интересам, они и в политике остаются чистыми литераторами. Рядом с Гентцем, который раньше заботился только о сохранении правильного равновесия между прогрессом и традицией, а теперь, «став ужасно старым и озлобленным», отдавал весь свой сильный и гибкий талант на службу «пошлейшему обскурантизму», Фридрих Шлегель и Антон Пилат громят проклятиями всякую попытку искания и критики, а Адам Мюллер, суеверно ненавидя «конституционное безумие», ставит себе задачей стереть в порошок учение Адама Смита. Главой школы был Галлер, автор Реставрирования политической науки. Это произведение сделалось тогда катехизисом всей немецкой консервативной школы. Узкий и пошлый ум бернского аристократа был вдобавок озлоблен изгнанием; для Германии Канта, Фихте и Гёте он ставил идеалом возвращение к феодальному строю, где государство дробилось бы на множество абсолютистских по форме правления и бессильных мелких государств.

Университеты. Занд и Коцебу. Однако многие романтики нё принимали выводов Галл ера и Пилата; то средневековье, о восстановлении которого они мечтали, было более полно жизни и менее спокойно; их воображению, распаленному войной за освобождение, мерещились шумные народные собрания и бурная деятельность. А повсюду кругом было много поводов к недовольству. Благосостояние было подорвано почти у всех; плохие урожаи вызвали в 1816 году дороговизну, которая в 1817 году местами превратилась в настоящий голод. Рынок был наводнен английскими товарами: новые фабрики, плохо оборудованных, лишенные капиталов и прочных навыков, терпели крах под напором иностранной конкуренции. Законы, направленные к освобождению крестьянства от феодальных повинностей, не могли примирить враждующие классы, были слишком робкими, применялись неуверенно и привели к тому, что два враждебных класса стали один против другого. Надеялись, что некоторые из этих зол исцелит союзный сейм, что он даст Германии торговое единство и будет способствовать введению либеральных конституций в отдельных государствах. Но эти иллюзии скоро рассеялись.

Подобно многим дипломатам старого порядка, Меттерних не любил деталей административного дела и совершенно не чувствовал влечения к преобразовательной деятельности. Притом он знал, как щепетильно самолюбие второстепенных немецких государей, и не хотел раздражать их слишком широкими проектами, которые могли бы возбудить в них страх за их независимость. Когда союзный сейм, наконец, открылся во Франкфурте 5 ноября 1816 года, председательствовавший на нем австрийский делегат граф Буоль получил формальное предписание не поднимать важных вопросов. Партикуляризм мелких государств чрезвычайно облегчил ему эту задачу; он затягивал обсуждение вопросов: прошло более десяти лет, прежде чем было окончательно решено, какие крепости должны отойти в распоряжение союзной власти, а военный вопрос, к которому неоднократно возвращались, так и остался открытым. Статья 13 конституции обещала народу учреждение представительных собраний в отдельных государствах, и некоторые члены союзного сейма хотели напомнить правительствам их обещания; но большинство ограничилось выражением доверия государям, которые «проникнуты желанием осуществить статью 13 сообразно ее высокой цели и без всякого замедления, не обусловленного существом дела». Те немногие делегаты, которые серьезно отнеслись к своему званию и вознамерились «показать миру непристойное зрелище национального конвента», были отозваны своими государями. Союзный сейм сделался, по выражению одного современника, средоточием косности, и его считали настолько бессильным и ненужным, что ему, казалось, грозила естественная смерть от истощения. Противники оказывали ему услугу своими нападкгми: этим они создавали ему некоторое подобие престижа и права на дальнейшее существование.

Противники эти не были ни грозны, ни даже многочисленны. Армия боевой оппозиции состояла из нескольких сотен молодых людей, разбросанных по университетам; во главе их стоял ряд посредственных журналистов и политических деятелей, не удовлетворенных своей ролью. Эта поверхностная агитация не проникала ни в народную массу, ни в глубину души; это была экзальтация молодости, опьянявшей себя громкими словами и туманными мечтаниями; не было ни малейшего шанса на то, чтобы эти многоречивые энтузиасты захватили власть. Да и что о ж стали бы делать с властью? Центром брожения была Иена, где просвещенный и либеральный великий герцог, обязанный своей славой университету, считался со студентами и профессорами. Печать была довольно свободна, подчас даже шумлива; среди всеобщей тишины, декламации Лудена (Немезида), Мартина (Новый рейнский Меркурий), Людвига Виланда (Друг народа), Окена (Изида) слышны были далеко, и их скромная смелость по временам вызывала сенсацию. Они нападали на союзный сейм и Меттерниха, проповедовали свободу и национальную независимость. Их доктрина была неясна и тем более увлекательна; дух времени делал почву восприимчивой для их пропаганды. Это был момент расцвета натурфилософии. Мистицизм царил полновластно; обращения в католицизм бвши многочисленны; только и речи было, что о чудесах и видениях, о ясновидцах и пророках. Колдовство Месмера находило адептов; Адольф Мюльнер и Грильпарцер проповедовали со сцены ребяческий фатализм. Наиболее известные своим либерализмом профессора были, в сущности, иллюминатами и теософами. Студенты все, как один человек, отвергали французские моды и требования здорового вкуса и здравого смысла; повторяли глупости Яна и думали, что, перестав носить галстуки, воскрешают тем древнегерманскую доблесть; носили береты с черно-красно-золотой кокардой и таинственно повторяли вещие слова: frisch, frei, fro rich, fromm (бодрый, свободный, радостный, благочестивый). Однако этот ребяческий задор не был лишен значения. Было бы смешно искать в университетских кружках источник объединения Германии, как это долго делали; но слова: «свобода», «отечество», «нация», тогда еще столь неопределенные и туманные, воспламенили в эту пору энтузиазма немало юных сердец, и из числа дипломатических, военных и административных деятелей, позднее презрительно насмехавшихся над этими «глупостями», конечно, не один прошел через увлечение этой пылкой мистикой.

Пока все эти энтузиасты играли в руку Меттерниху. Некоторые из них, особенно братья Фоллен, желали придать движению более определенный смысл и единство действий; так стали возникать ассоциации. Наиболее известная из них — Burschenschaft — ставила себе целью заменить старые провинциальные корпорации одпим обществом, которое объединило бы всех искренно дорожащих величием родины и подготовляло бы таким образом национальное единство, сближая умы и вызывая душевный подъем. В желающих примкнуть к этому обществу не оказалось недостатка. Чтобы привлечь новых членов и сблизить отделения общества, состоявшие при разных университетах, вожди его 18 октября 1817 года устроили торжественное празднество в Вартбурге в ознаменование годовщины Лейпцигской битвы и трехсотлетнего юбилея реформации. На приглашения комитета отозвалось несколько сот студентов. Они понемногу пьянели от свежего воздуха, от речей, а частью и от пива, и вечером некоторые из них зажгли в память Лютера «потешный» огонь и побросали в костер несколько реакционных книг, капральскую палку, косичку и гвардейский мундир. Это было сделано, по видимому, без всякого предварительного умысла; главный зачинщик этой сцены, Массман, не читал сжигаемых здесь книг, да их и не успели раздобыть, а жгли корректуры.

Меттерних чрезвычайно искусно воспользовался этим инцидентом. Образ действий южных германских государств внушал ему некоторое беспокойство. Короли Баварский и Вюртембергский и великий герцог Баденский даровали своим подданным конституции и созвали представительные собрания. Это была уже своего рода общественная жизнь. К чему же привело все это брожение? Канцлер считал всякое брожение опасным для своего авторитета, и положение действительно сделалось бы серьезным, если бы Пруссия вздумала стать во главе движения. Фридрих-Вильгельм III колебался между противоположными влияниями, увлекаемый то смутным предчувствием судеб, уготованных Гогенцоллернам, то желанием не ссориться с Габсбургами. Вартбургское происшествие дало в руки Меттерниху превосходный козырь.

Реакционные меры, принятые вслед за Ахейским конгрессом, подлили масла в огонь. Ненависть студентов сосредоточилась на нескольких лицах, особенно на Коцебу, который по поручению царя посылал ему донесения о положении дел в Германии и резко нападал на студенческие волнения. Этот водевилист, мало кем уважаемый, конечно, не был опасным противником. Но один студент богословского факультета, Занд, меланхолик, с предрасположением к умственному расстройству и в довершение всего сбитый с толку романтическими теориями и пламенными речами Карла Фол лена, вообразил, будто он призван быть апостолом и должен подать пример «благого дела», и в припадке болезненной экзальтации убил Коцебу в Мангейме (23 марта 1819 г.). Более опасным, чем самое убийство, показалось странное колебание, обнаруженное по этому поводу общественным мнением. Большинство осуждало преступление, но извиняло преступника; так, один берлипский профессор-богослов, Ветте, написал матери Занда странное письмо, где заявлял, что поступок Занда, «противозаконный и с обычной точки зрения безнравственный, был тем не менее внушен благородной мыслью и должен быть признан прекрасным знамением времени». Вожди реакционной партии в Пруссии — Кампц, Шмальц и особенно Витгенштейн — нарисовали королю положение дел в самых мрачных красках; состарившийся и скомпрометированный своими товарищами Гарденберг был не в силах бороться со столь многочисленными и беззастенчивыми противниками. Смятение достигло апогея, когда один аптекарский ученик, Лёнинг, сделал попытку убить нассауского министра Ибеля (1 июля 1819 г.), которого либералы яростно ненавидели неизвестно за что.

Торжество реакции. Барлсбадские и венские постановления. Узнав в Италии об этих покушениях, Меттерних не утратил своего хладнокровия и не впал в ошибку относительно истинного размера революционных сил; он постарался использовать тот страх, который эти покушения нагнали на государей. Обеспечив себе на свидании с Фридрихом-Вильгельмом в Теплице (июль 1819 г.) поддержку со стороны Пруссии, он созвал в Карлсбад министров главных немецких дворов (август 1819 г.). Здесь решено было поставить университеты под строгий надзор, запретить все тайные общества, установить цензуру для газет и для книг объемом менее двадцати листов и организовать во Франкфурте центральную следственную комиссию, на обязанности которой лежало бы следить за происками «демократов». Это был настоящий государственный переворот.

Меттерних желал большего: он хотел бы принудить новые конституционные государства урезать права представительных собраний, — только тогда водворится полная тишина, и мелким германским государям, в случае борьбы со своими подданными, ничего иного не останется, как тесно примкнуть к Австрии.

Но в последнюю минуту те, кого он собирался взять под свое покровительство, почуяли ловушку. Прусские деловые люди оказались догадливее дипломатов и ревниво отстаивали свою свободу действий. В Баварии наследнику престола Людвигу претила всякая мысль о государственном перевороте. Вюртембергский король Вильгельм I, деятельный, честолюбивый, мечтавший стать во главе чисто тевтонской Германии, из которой были бы в одинаковой мере выделены и славяновенгерские и прусские земли, собрал вокруг себя всех, кого встревожили происки Меттерниха. Таким образом, Меттерних, рассчитывавший на Венской конференции закончить то, что пачато было в Карлсбаде, встретил здесь неожиданное сопротивление (ноябрь 1819—май 1820 гг.) и должен был взять назад некоторые свои требования. Венский заключительный акт (24 мая 1820 г.) носил характер компромисса: реакционные постановления предшествующего года остались в силе, но, по крайней мере, конституции южных государств не были упразднены, и была гарантирована независимость мелких государей. Вильгельм Вюртембергский, несколько опьяненный своей победой, попытался было использовать ее, и Еокруг его представителя во» Франкфурте, Вангенгейма, собралась кучка задорных послов, старавшихся, словно для забавы, каждый раз оставлять на сейме Пруссию и Австрию в меньшинстве. Меттерних потребовал отозвания Вангенгейма, и когда Вильгельм I отказал, австрийский посланник покинул Штутгарт. Тогда вюртембергский король смирился. Австрия послала во Франкфурт руководить сеймом Мюнх-Беллин-гаузена (1823). Будучи более твердвш человеком, чем его предшественник, и усиленно поддерживаемый прусским делегатом Наглером, Мюнх-Беллингаузен легко сломил последние остатки противодействия. В 1824 году карлсбадские постановления, принятые лишь на пять лет, были продолжены sine die (без срока); полномочия майнцской центральной комиссии были возобновлены; реакция торжествовала по всей линии; запуганные местные парламенты покорно следовали указаниям министров. Съезд в Иоганнисберге летом 1824 года, когда Меттерниха окружали государственные люди со всей Германии, подобострастно ловя каждое его слово, был кульминационным пунктом его могущества. Он с изысканным тщеславием и мнимо-добродушным педантизмом играл роль Юпитера-охранителя. Посредством мягкого, но непрерывного давления он сумел преобразовать Германский союз в своего рода австрийский протекторат.

Пробуждение Германии. Южные либералы. Новые умственные течения. Но это было несколько искусственное и довольно бесплодное торжество. Меттерних приобрел доверие второстепенных дворов и имел их на своей стороне лишь до тех пор, пока отказывался от мысли сделать более прочными федеральные узы. Его господство было, в сущности, самоотречением: в ту минуту, когда он попытался бы извлечь какую-нибудь выгоду из своей гегемонии или упрочить ее, она неизбежно рухнула бы. И это шаткое и сомнительное влияние ему пришлось купить очень дорогой ценой. Австрия охладила симпатии к себе своих друзей, весьма многочисленных еще в 1814 году, и безнадежно восстановила против себя Есех тех, кто не отрекся от грез о свободе и объединении. Вначале эти враги были бессильны, но реакция играла им в руку. Несоответствие между мнимой социальной опасностью и крайностями репрессий было так велико, что даже умеренные и равнодушные люди постепенно начали испытывать сострадание к преследуемым. Мало-помалу раны, нанесенные Германии войной, затянулись, а с достатком вернулась и охота к рассуждениям. Так как сейм ставил себе единственной задачей подавлять всякое' движение, то общество отвернулось от него. Меттерних превратил сейм в орган политической полиции: естественно, что недовольные горели желанием умалить власть этого учреждения. Весь интерес сосредоточился на местных парламентах; партия объединения как будто исчезла, и на первый план выступили вопросы о свободе и конституции. Между тем как в северной Германии господствовали еще феодальные воззрения и народ прозябал в полурабстве, южная Германия, где земельная собственность была более раздроблена, буржуазия более многочисленна, население требовательнее и живее и умственное влияние соседней Франции сильнее, становится на несколько лет центром прогрессивной оппозиции.

Среди всеобщего застоя южные конституционалисты пробудили в народе интерес к политической жизни, и хотя часто их гораздо больше занимали мелкие ссоры, чем судьба германского отечества, тем не менее, в общем, они были наряду с прусскими чиновниками и дипломатами одним из главнвк факторов объединения Германии. Их роль была очень трудна; даже либеральнейшие из государей необыкновенно скупо отмеряли ту долю независимости, которую решились даровать своим подданным, и немецкий конституционный строй представлял собой весьма неопределенный компромисс между вотчинными традициями и парламентскими учреждениями. Либералам нужно было немалое мужество и упорство, чтобы постепенно ослабить встречаемое ими сопротивление, расширить права представительных собраний, организовать свою партию и создать общественное мнение. Не раз высказывавшееся мнение об их равнодушии к вопросу объединения ошибочно: они думали только, что вернейшее средство образовать единое государство заключается в том, чтобы сначала создать нацию, и если они обращались к Вольтеру и энциклопедистам, то их побуждала к этому необходимость бороться с Галлером и Шлегелем.

Химеры мистиков и сентиментальное ребячество эстетов надоели публике; люди силились рассеять туман, в котором они бились, и снова стать твердой ногой на незыблемую почву действительности. Гегель, со времени приглашения его в Берлинский университет (1818) властно руководивший умами, давал чувствовать за своей туманной фразеологией и своими консервативными декларациями глубокое отвращение к романтическому хламу и, провозглашая все действительное разумным, протестовал во имя жизни, во имя настоящего против безумных затей апостолов средневековья. Еще до выступления на сцену его радикальных истолкователей его преподавание, бывшее не чем иным, как переложением доктрины Гердера на язык метафизики, и содержавшее в себе терпимость, подчинение личности обществу и относительность всякого знания и догматов, было чревато революционными выводами^[22].

Среди самих романтиков многие, соприкоснувшись с действительностью, ограничили свои притязания и умерили свой пыл. Из стана пророков, ринувшихся в каком-то экстазе на завоевание безусловной истины, вышла школа терпеливых и вдумчивых ученых. Савиньи, поставив себе целью изучить в ее последовательных проявлениях народную душу, которая, по его мнению, бессознательным процессом вырабатывает право и обычай, основал вместе с Эйхгорном Журнал для исторического изучения права и приступил к составлению Сборника римских надписей. Бёк, Готфрид Мюллер, Готфрид Герман и Эммануил Веккер противопоставили беспочвенным гипотезам свои кропотливые и точные исследования; братья Гримм положили начало исторической грамматике немецкого языка, Bonn создал сравнительное языкознание, Вильгельм Гумбольдт — лингвистику. В 1826 году вышел первый том Исторических памятников Германии (Monumenta Ger-maniae historica). В 1824 году Ранке напечатал свои первые работы. Поэты швабской школы нравились народу не столько своими натянутыми подражаниями средневековому стилю, сколько своим живым чутьем реальности, своим простоватым здравым смыслом и своими искренними прогрессивными стремлениями.

Мало-помалу политические условия сделались более благоприятными для противников реакции. На германские престолы взошли новые государи, менее боязливые, вспоминавшие слова «свобода и отечество», которыми они опьянились в молодости. В Бадене Людвиг I (1818–1830), желая обеспечить поддержку общества своему племяннику Леопольду, права которого на престол встречали противодействие, отказался от задуманного им переворота. Людвиг Гессен-Дармштадтский (1790–1830) жил в добром согласии со своими депутатами. Он первый в Германии объявил десятинную подать подлежащей выкупу и превратил свою дворцовую библиотеку в одно из крупнейших книгохранилищ Германского союза. В Саксонии Фридрих-Август I (1763–1827) и его брат Антон (1827–1836) правили мягко и заботились о развитии народного богатства.

В Вюртемберге Вильгельм I (1816–1864) довольно высокомерно относился к своим палатам, но не отвергал тех реформ, которые могли содействовать увеличению доходов и усилению его влияния. Баварский король Людвиг I (1825–1848) не был склонен отказаться от престижа, какой обеспечивали ему традиции и богатство его государства. Он ревниво оберегал свои суверенные права и был совершенно искренен в своем немецком патриотизме. Не испытывая потребности примирять свои противоречивые увлечения, он был добрым католиком, под условием чтобы церковь обнаруживала к нему некоторую предупредительность, и дорожил конституцией, одним из творцов которой он был, но требовал, чтобы палаты выказывали ему почтительность и покорность. А пока что, в ожидании лучшего, старался сделать Мюнхен художественной столицей Германии.

Людвиг I не жалел денег своим архитекторам Кленце, строившему Глиптотеку и Пинакотеку, и Гертнеру, строившему церковь св. Людовика и университет; Шванталер и его ученики наполнили эти здания целым полчищем статуй, а Корнелиус, Шнорр, Стейнле, Швинд, Генрих Гесс, Щраудольф и десятки других утоляли художественный голод короля целыми километрами своих торопливо написанных однообразных картин. Глядя на эту вакханалию беспорядочных и дорого стоящих прихотей, старые баварцы только покачивали головами: они были недовольны всем этим шумом, но их жизнь уже утратила прежнюю замкнутость; жители франконских и прирейнских областей были более доступны влиянию новых идей, и благодаря соприкосновению с ними старые провинции начали мало-помалу стряхивать свою флегму. Так, повсюду в Германии возросла оппозиция, — больше, может быть, количественно, чем в отношении смелости, — и она была тем опаснее для реакции, что ограничила свои желания, заменив обширные программы небольшим числом определенных требований, каковы: реформа суда, социальное равенство, свобода печати и расширение прав парламентов.

Пруссия до 1830 года. Возникновение таможенного союза. Гораздо больше, нежели все эти разрозненные симптомы пробуждения общественного самосознания, беспокоил Меттерниха быстрый рост Пруссии. После конференций в Теплице и Карлсбаде вожди реакционной группы — Ансильон, Кампц, Витгенштейн и Карл Мекленбургский — уговорили короля истолковать в наиболее узком смысле знаменитую декларацию, в которой он в момент возвращения Наполеона с Эльбы обещал своим подданным конституцию (22 мая 1815 г.): вся политическая реформа ограничивалась учреждением государственного совета, составленного из высших чинов администрации, и созданием провинциальных ландтагов, где дворянству предоставлялась первенствующая роль. Компетенция ландтагов была весьма ограничена, собрания их редки, прения — закрытые. Общество скоро отвернулось от этих аристократических собраний, столь же угодливых по отношению к власти, сколь заносчивых перед народом. Быть может, нигде реакция не была более бестактна и более гнусна. Такие люди, как Гнейзенау, Штейн и Бойен, находились под надзором полиции. Меркурий Гёрреса был запрещен, и сам Гёррес вынужден искать убежища во Франции; Ян находился в заключении, Арндт и братья Велькер были отстранены от профессуры; все, что писали университетские профессора и академики, подлежало цензуре; законы, разрешавшие крестьянам выкупать их повинности, были урезаны, а права земельной аристократии гарантированы и расширены; поговаривали даже об уничтожении всеобщей воинской повинности.

Эти мероприятия произвели тяжелое впечатление на всю Германию. Либералы, возложившие на Пруссию свои последние надежды, обвиняли ее в измене и бешено нападали на нее в многочисленных памфлетах. Их гнев был справедлив, но история не должна забывать, что именно в это время прусские бюрократы при всех недостатках, в которых их можно упрекать, все же закладывали основание единства монархии и подготовляли ее будущее величие.

Стоявшие перед Пруссией задачи были неимоверно трудны: нужно было залечить раны, нанесенные стране войной, возбудить дух предприимчивости, заново создать народное богатство и слить в общем патриотизме разнородные части населения, которые пришли сюда из сотни с лишним государств с различными нравами, интересами, законами, верой и языком. Прусское чиновничество обнаружило при этом высокие качества: дух порядка, настойчивую и непреклонную волю, усердие и смелость. Губернаторы провинций, все эти Бюловы, Шены, Заки, Меркели, Винке, Цербони ди Спозетти и др., располагали на местах весьма широкой властью; они подолгу оставались на одном и том же месте, тесно сближались со своими подчиненными и считали делом чести упрочить благосостояние своих провинций. Благодаря им население, не отрекаясь от своих предубеждений, привыкало к этому новому режиму, который обеспечивал им если не свободу, то по крайней мере порядок и материальное благополучие. Воля, управлявшая ими, была грубовата, но тверда и отличалась прямотой; они отбивались, когда их касалась остроконечная палка погонщика, но все же признавали, что путь, по которому их заставляют итти, правилен.

Тотчас по заключении мира финансовое состояние государства было тяжелое, долг чрезвычайно велик; бюджет неизменно сводился с дефицитом. Благодаря строгой финансовой экономии, сокращению цивильного листа до 9 миллионов и торжественному обещанию короля не заключать займов без согласия представителей сословий, государственный кредит стал улучшаться. Гофман создал систему налогов (косвенные налоги, таможенные и гербовые пошлины, сословные подати, патенты), лежавшую до последнего времени (1918 года) в основе прусской финансовой системы. В первые несколько лет дефициты были очень велики, но в 1825 году министром финансов был назначен Мотц, и с ним наступила новая эра. Дефициты сменились излишками, доверие к казне восстановилось, и курс государственной ренты стал быстро подниматься. Экономическое состояние страны улучшалось необычайно быстро, несмотря на то, что пошлины, взимаемые в Зунде, и запретительная политика России сильно тормозили торговлю. За пятнадцать лет плотность населения увеличивается на целую четверть, а потребление предметов первой необходимости, поступление налогов и сумма ввоза и вывоза возрастает в еще больших пропорциях. Нагл ер преобразовывает почту; Альтенштейн, поставленный в 1817 году во главе нового министерства народного просвещения, открывает нормальные школы, учреждает первые реальные училища и переносит в Вреславль из Франкфурта-на-Одере прозябавший там университет. Боннский университет начинает подчинять себе в умственном отношении прирейнские области; Берлинский — сосредоточивает у себя известнейших ученых Германии: богословов Шлейермахера, Неандера и Генгстенберга, юристов Ганса и Савиньи, а на философском факультете — рядом с Гегелем и основателем научной географии Карлом Риттером — Августа Бека, Лахмана и Вилькена. История крестовых походов Вилькена забыта, но он памятен как истинный основатель Королевской библиотеки^[23]. Скудость бюджета и бережливость короля не позволяли соперничать с пышностью Людвига I Баварского, но берлинская скульптурная и архитектурная школа далеко превосходила мюнхенскую серьезностью мысли, искренностью одушевления и оригинальностью идей. Статуи Рауха и монументы Шинке ля, несмотря на все упреки, какие они вызывали, остаются замечательными произведениями, которым Берлин отчасти и обязан своей оригинальной физиономией.

Венцом всей этой обновительной работы явилось создание таможенного союза (Zollverein). Статья 19 федерального акта обещала упорядочить торговые взаимоотношения германских государств. Несколько экономистов, как Лист и Небениус, отнеслись серьезно к этому неопределенному обещанию, и их статьи и лекции вызвали довольно живой отклик в населении, которое как раз в этот момент разорялось от наплыва английских товаров. Эти экономисты скоро попали в разряд неблагонадежных, и их проекты были похоронены в папках сейма. Пруссия не обнаружила интереса к этим проектам; ее финансисты не любили мечтателей, и если подчас думали о таможенном единстве Германии, то знали, что это — весьма отдаленная цель, которая может быть достигнута ценою великих усилий. Они, без сомнения, предвидели, какие широкие перспективы открывает отечеству таможенная политика в более далеком будущем, но их решения определялись только заботами о ближайших интересах. Многочисленность таможен и сложность тарифов парализовали торговлю; надзор за пограничной линией, простиравшейся на 8000 километров и соприкасавшейся с двадцатью восемью государствами, был чрезвычайно затруднителен. Эйхгорн и Маассен уничтожили все внутренние таможни и обложили товары крайне умеренными пошлинами, которые взимались на границе по очень простому тарифу. Это был необыкновенно смелый шаг; в различных провинциях поднялось волнение; промышленников испугала эта полусвобода торговли; но министры не обратили внимания на их страхи, и опыт скоро убедил даже самых робких, что свобода — обильный источник энергии. В остальной Германии тариф 1818 года вызвал бурю негодования: Пруссию обвиняли в том, что она эгоистически замкнулась и тем противодействует общему таможенному объединению; особенно сердились те князья, чьи владения целиком или отчасти лежали в пределах прусских владений и которым поэтому мерещилась своего рода экономическая медиатизация^[24]. Весьма корректное поведение берлинского двора заставило их всех более или менее охотно покориться. В 1819 году князь Шварцбург-Зондергаузен заключил с Пруссией таможенный союз: его владения были вкраплены в прусскую территорию; за ним последовал ряд других князей (Вернбург, Рудольфштадт, Детмольд, Веймар, Гота, Шверин), а в 1828 году и герцог Кетенский, ранее всех более противившийся союзу.

Дело подвигалось медленно; но Эйхгорн и Маассен не торопились и заставляли примкнуть к этой унии лишь тех государей, чье участие в ней было необходимо. Прочие государства волновались, в разных местах собирались таможенные конференции, не приводившие ни к чему, возникали торговые союзы, которые тотчас же и распадались. Постепенно совершался процесс концентрации: Бавария сблизилась с Вюртембергом, Ганновер — с Гессен-Касселем и Тюрингией. Эти незавершенные попытки подготовляли путь Пруссии. Наконец наступил момент, когда ей следовало выступить активно, чтобы кто-нибудь другой не захватил руководства движением. Министр финансов Мотц, преодолев финансовые опасения своих товарищей, заключил с Гессен-Дармштадтом таможенный союз (1828), ставший образцом для дальнейших подобных соглашений. On был заключен на шестилетний срок, который мог быть продолжен; Гессен принял прусский тариф, и таможенные доходы должны были делиться между обоими государствами соразмерно количеству жителей; каждое из договаривающихся государств сохраняло свою таможенную администрацию; тариф мог быть изменен только с общего согласия. Таким образом, договор был заключен на началах равенства; Мотц вовсе не имел в виду сделать выгодное дело, а хотел лишь подготовить почву для будущего объединения Германии, и многочисленность примкнувших к союзу в самом скором времени показала, как мудр был его замысел.

Революция 1830 года. Меттерниху ставили в упрек, что он не сумел предусмотреть последствий тех перемен, которые совершались в Германии. Это неверно. Он видел опасность, но был не в силах ее предотвратить. Прочность его системы всецело зависела от случая. При известии о свержении во Франции Карла X либерализм всюду прорвался бурными вспышками. Австрия и Пруссия, испуганные и застигнутые врасплох, на первых порах всецело были поглощены заботой о самозащите и оставили мелких соседних князей на произвол судьбы. Сперва революция вспыхнула на севере; герцог Брауншвейгский Карл бежал от восстания, курфюрст Гессенский был принужден отречься от власти в пользу своего сына, король Саксонский взял себе в соправители племянника своего Фридриха-Августа II. В общем, старый порядок вещей подвергся во всех северо-германских государствах лишь незначительным изменениям; но некоторые из худших его сторон были ликвидированы, возникла кое-какая политическая жизнь, и пропасть, отделявшая до того времени северную Германию от южной, начала уменьшаться.

Южные либералы были шумливее и притязательнее. В Баварии, Нассау, Гессен-Дармштадте, великом герцогстве Баденском шумные заявления депутатов, уличные демонстрации и газетные статьи давали иллюзию бурного общественного движения. Народная газета и Трибуна, поощряемые оправдательными приговорами суда присяжных, полемизировали все смелее и резче. Берне и Генрих Гейне принесли на службу новым идеям: первый — строгую серьезность своей натуры и резкую отчетливость своего красноречия, второй — неотразимое обаяние своего блестящего остроумия и очарование лучезарной поэзии. В годы, следовавшие за революцией 1830 года, население Бадена, Швабии, прирейнской Баварии переживало своего рода революционную идиллию, упиваясь излияниями чувств и, однако, ничуть не заблуждаясь насчет того, что все эти манифестации не будут иметь никаких практических последствий.

Постепенно представители реакции стали догадываться, насколько искусственно все это возбуждение, и лишь только внешние условия стали несколько более благоприятными, реакция энергично перешла в наступление. Двумя радикальными журналистами, Виртом и Зибенпфейфером, было организовано 27 мая 1832 года многолюдное народное собрание в Гамбахе; здесь много разглагольствовали и разошлись с убеждением, что этот митинг нанес тяжелый удар правительству. Месяц спустя (28 июня 1832 г.) Франкфуртский сейм отвечал на гамбахское происшествие рядом мер, поставивших лаидтаги отдельных государств под верховный контроль Франкфуртского сейма; 5 июля сейм в дополнение к этим мерам зажал рот печати, запретил политические клубы и народные собрания и обещал содействие федеральных войск всем немецким государям, которым станет угрожать революция. Ввиду опасности со стороны радикалов партикуляристы^[25] забыли свои старые страхи и бросились в объятия Австрии. Меттерних достиг апогея своего могущества и беспощадно пользовался вверенной ему властью. По настоянию сейма неблагонадежные газеты были запрещены, непокорные профессора лишены кафедр, а упорствовавшие ландтаги разогнаны.

Несколько горячих голов вообразили, что эти репрессии крайне возмутили общество и что при первом сигнале вспыхнет всеобщее восстание. 3 апреля 1833 года полсотни заговорщиков попытались овладеть Франкфуртом. Затея была ребяческой и кончилась плачевной неудачей. Меттерних, ранее не слишком беспокоившийся предупредить восстание, теперь добился от сейма назначения верховной следственной комиссии, которой поручено было выслеживать по всей Германии революционные действия; затем на совещаниях министров в Вене (январь 1834 г.) он, благодаря поддержке прусского министра Ансильона, сломил последнее противодействие и добился издания целого свода карательных и предупредительных законов.

Успехи таможенного союза. Переворот в Ганновере. Положение дел было чрезвычайно сходно с тем, какое имело место в 1824 году. Заядлые реакционеры, министры Блиттерсдорф в Карлсруэ и Абель в Мюнхене, всеми способами вербовали раболепное большинство. Следственная комиссия привлекла к суду 1800 человек; до 1836 года было осуждено 204 студента. Тысячи «подозрительных», привлеченных к следствию по самым нелепым обвинениям, бежали в Швейцарию или Францию. Всюду царили уныние и страх.

Однако разнообразные причины не дали теперь Германии впасть в ту прострацию, какая на время овладела ею после 1820 года. Во-первых, не все завоевания 1830 года были потеряны; новые конституции, хотя и искалеченные, уцелели. Тех немногих либералов, которых министрам не удалось устранить из местных сеймов (ландтагов), оказывалось недостаточно для поддержания некоторой политической жизни; общество с участием следило за их мужественной деятельностью и возмущалось их неудачами. Притом и государи относились враждебно только к политическим реформам, но охотно признавали необходимость социальных преобразований. В Баварии, Бадене, Гессен-Касселе и особенно в Саксонии законодательство урезало прерогативы дворянства и облегчило выкуп постоянных налогов, обременявших земельную собственность. Все это были неполные реформы; они не удовлетворяли крестьян. Однако они пробудили их от оцепенения и создали как бы резерв либеральной армии, молчаливый и грозный.

Под влиянием новых условий экономической жизни развивалось чувство солидарности. В 1831 году курфюрст Гессенский, которого недавние события убедили в необходимости тесного союза с Пруссией, примкнул к прусскому таможенному союзу. Короли баварский и вюртембергский колебались дольше. Но стремление отвлечь внимание общества от политических вопросов, материальные соображения, необходимость создать себе опору против австрийской гегемонии, а у Людвига Баварского — также искренний патриотизм в форме туманных стремлений, одержали наконец верх над расчетом (1833); за этими двумя государствами последовали Саксония и Тюрингия (1834), потом Баден, Нассау и Франкфурт (1836). Теперь 25 миллионов немцев были объединены в одном большом таможенном союзе под фактическим верховенством Пруссии. Ежегодно представители государей, принадлежавших к союзу, собирались для сведения денежных расчетов, улаживания споров и выработки полезных изменений; между членами союза царило полное равноправие, и тарифы могли быть изменяемы лишь по единогласному решению. Материальные результаты таможенного союза превзошли самые смелые ожидания — за десять лет ввоз и вывоз почти удвоились: сумма таможенных пошлин возросла с 12 до 21 миллиона талеров (1834—184.2). Еще важнее были моральные последствия: по мере того как сношения между различными немецкими областями становились активнее, падали предрассудки, создавалось общественное мнение, — одни и те же умственные течения и стремления овладевали обществом от Альп до Балтики, от Карлсруэ до Кенигсберга. Волнение, вызванное переворотом, который совершил ганноверский король Эрнст-Август, распространилось по всей Германии.

По существу своему этот переворот был самым обыденным событием: государь, которого стесняла конституция, упразднил ее. И действительно, общество было скандализировано не столько самым фактом, сколько сопровождавшими его происшествиями, именно той грубостью, с которой король изгнал из страны семь профессоров Гёттингенского университета, отказавшихся присягнуть на верность, новой конституции; между этими профессорами было несколько знаменитостей, как то: братья Гримм, Гервинус, тогда уже напечатавший начало своей Истории немецкой поэзии, и Дальман, выдвинувшийся своей пылкой защитой прав немецкого населения в Шлезвиге^[26]. Со всех сторон посыпались на них адресы, открытые подписные листы в их пользу быстро заполнялись. Это несколько смутило союзный сейм, Пруссию и Австрию, поддерживавших Эрнста-Августа; им было странно видеть перед собой этих новых противников — профессоров и буржуа, людей чрезвычайно консервативных, которых нелепый поступок короля толкнул в оппозиционный лагерь.

Религиозная борьба. Еще больше, чем политические вопросы, волновали умы религиозные распри. С 1816 года, под влиянием пап и иезуитов, католицизм перерождался; в противовес старому духовенству, миролюбивому, терпимому, зараженному рационализмом, несколько романтических писателей и фанатиков организовали ультрамонтанскую партию, которая уже вскоре насчитывала множество сторонников в Баварии, Вестфалии и прирейнской Пруссии. Эта партия открывшая борьбу с прусским правительством по вопросу о смешанных браках. Агенты Фридриха-Вильгельма III проявили сначала удивительную бестактность, затем грубую поспешность: архиепископ Кельнский Дросте-Вишеринг был арестован, и его бумаги были захвачены (1837). Негодованиэ католиков было так сильно, что опасались возникновения волнений. Познанский архиепископ Дунин, вмешавшийся в этот спор, также был арестован (1839). Это столкновение кончилось уже только после смерти короля победой духовенства.

Не меньшую смуту переживала и протестантская церковь. По поводу трехсотлетнего юбилея реформации Фридрих-Вильгельм III вздумал объединить в одну общую церковь лютеран и кальвинистов (1817) и издал новый, требник, пригодный для протестантов разных исповеданий. Вполне разумная, но бестактно осуществленная попытка короля вызвала брожение и страстные споры. Правительство заупрямилось и приняло строгие меры против оппозиции. Эти репрессии возбудили общее негодование; скрытые разногласия обострились и выступили наружу; ортодоксы, пиетисты, либералы и рационалисты оспаривали друг у друга влияние. Богословское образование реформировалось под влиянием новых исторических методов; Тюбингенский университет применял к священному писанию научные приемы критики текстов и тем разрушал традиционные взгляды. Штраус, толкуя евангелие сообразно принципам гегелевского метода, видел в Христе не что иное, как мифическое олицетворение мессианистских надежд. Испуганные этими радикальными выводами, церковные власти взывали к светским властям, и их строгости только обостряли споры и поддерживали в обществе то гневное возбуждение, которое вскоре нашло себе исход совсем в другой области.

Молодая Германия. В литературе и искусстве обнаруживалось то же страстное боевое настроение, то же стремление свергнуть оковы, та же готовность стряхнуть мистические грезы. Даже у таких писателей, как Пюклер-Мускау или Иммерман, являвшихся эпигонами романтизма, живое чутье действительности, наблюдательность и идейная независимость свидетельствуют о наступлении нового периода.

В области музыки, более чем Шуман и Мендельсон, истинным представителем этой эпохи является Мейербер с его замечательной ясностью, стройностью и колоритностью.

В области живописи толпа равнодушно проходит перед громадными религиозными полотнами Фюриха, Ф. Вейта и Реттеля, как и перед символическими картинами Корнелиуса. или гигантскими фресками, которыми Каульбах украсил лестницу Нового м^узея в Берлине; успех венчает подражателей Ораса Берне и Поля Делароша — исторических и жанровых художников, как Петр Гесс, Лессинг, Вах, Меннель, и пейзажистов, как Гаусгофер, Преллер, особенно Беккер, Газенклевер и Гоземан, тонко и подчас с истинным чутьем жизни воспроизводящих людей простой и скромной доли.

В области точных наук вырабатываются более строгие методы; основываются семинарии, начинающие в широких размерах ту разработку исторического материала, которая является одной из главных заслуг Германии того времени. Рядом с Ранке, издающим свои две замечательные работы — Историю пап (1834) и Германию в эпоху реформации (1839), готовятся начать свою деятельность его будущие сотрудники и продолжатели, как Вайтц, Дройзен, Зибель, Трейчке и др., производящие, пожалуй, большее впечатление своей многочисленностью, чем своей даровитостью. Наряду с Александром Гумбольдтом, который, следуя традиции, пытается подвести итог научным завоеваниям века в смелом синтезе, Либих, подлинный пионер химических изысканий в Германии, открывает перед органической химией новые пути и основывает вместе с Вёлером Химико-фармацевтическую летопись; Иоганн Мюллер издает Руководство физиологии, являющееся поворотным пунктом в науке, и наряду с этими знаменитыми учеными Магнус, Митчерлих, Поггендорф и другие стяжают поклонение современников и благодарность потомства.

Раз успехи науки срывают, таким образом, одну за другою завесы, скрывающие от нас таинственную Изиду — тайники знания, — по какому праву какие-то наглые политики осмеливаются ставить границы человеческому духу? Все казалось возможным и все — дозволенным. Как некогда в 1775 году^[27], юные гении поднимают бунт против законов и социальных традиций и ввозят теперь в Германию наиболее задорные сен-симонистские теории — космополитизм, упразднение брака, эмансипацию плоти. Искренно или только для вида приняв всерьез их ребяческое бахвальство, сейм 10 декабря 1835 года запретил печатать в Германии произведения Берне и Генриха Гейне и распространил свой запрет еще на пять писателей, составлявших школу Молодой Германии: Мундта, Винбарга, Кюне, Лаубе и Гуцкова. Ни один из них не обладал выдающимися дарованиями; лучшие отличались известной пылкостью, легкостью и увлекательностью. Союзный сейм своими преследованиями создавал рекламу их в общем довольно вульгарным и посредственным произведениям: порожденные жаждой освобождения, эти произведения распаляли освободительные мечты тем самым, что давали им выражение.

Общество, сначала ставившее им в заслугу их смелость и гонения — в общем довольно легкие, — которым они подвергались, быстро отвернулось от них; чрезмерное увлечение ими уступило место несправедливому пренебрежению. Всем этим поэтам и писателям долго не могли простить, что источником вдохновения им служила Франция как раз в такой момент, когда национальная вражда, одно время, казалось, угасшая, снова вспыхнула со страшной силой.

Кризис 1840 года. Фридрих-Вильгельм IV. Ненависть, возбужденная революционными войнами и наполеоновскими нашествиями, с 1816 года дремала. Ее разбудили в 1840 году неосторожные ввютупления Тьера. Сторонники примирения утратили всякое влияние; по всей Германии, от края до края, зазвучали воинственные кличи Беккера и Шнеккенбургера. Стихам Шнеккенбургера Стража на Рейне (WacJit am RheinJ суждено было стать немецкой Марсельезой. Молодые поколения, не отказываясь от своего стремления к свободе, стали сближаться с Пруссией, которая одна располагала достаточными военными силами, чтобы обеспечить нацию против угроз иноземца. Молодую Германию сменила Малая Германия^[28], едко осмеивавшая космополитическую сентиментальность своих предшественников, подчеркивавшая свое преклонение перед действительностью и подготовившая — наперекор скрытому идеализму, от которого никогда не сумели исцелиться ее главные вожди, — ту программу, которую осуществили позднее прусские дипломаты и генералы.

Таковы были обстоятельства, при которых вступил на прусский престол Фридрих-Вильгельм IV (1840–1861). Новый государь был человеком беспокойного ума и тревожного духа. Страстный поклонник средневековья, пылкий последователь Галлера и Шталя, по направлению ума эклектик, но сердцем привязанный к феодально-пиетистской партии Герлаха, Радовица и Штольберга, он не был враждебен свободе, но понимал ее довольно своеобразно. Будучи по природе крайним оптимистом, он был убежден, что между государем— представителем бога на земле — и народом существует самой судьбой предуказанное согласие, и считал изменниками и сообщниками иноземного врага всех, кто не преклонялся добровольно перед его решениями. Он легко принимал слова за действия и манифесты за решения и жил в каком-то непрерывном возбуждении, которое общество приписывало не одной только пылкости воображения. Историк не может чувствовать симпатии к этому государю, которому всю жизнь недоставало двух важнейших свойств человека — искренности и мужества, но он возбуждает к себе некоторую жалость, так как его нервные припадки, без сомнения, были предвестниками той болезни, которая несколько лет спустя помрачила его рассудок. Колебания короля и его быстрые повороты назад, так резко противоречившие его высокопарным заявлениям, очень скоро восстановили против него общество. Это его печалило, но он не менял своего поведения.

Он нагромождал один проект на другой, — проекты туманные и несвоевременные, в которых упрямо старался сочетать противоречивые начала: свободу подданных со свободой монарха. Комиссия сменяла комиссию. Очень скоро в управлении воцарилась полная анархия; распри, волновавшие страну, отражались на администрации и обессиливали власть. Государство колебалось в своих основах — не столько вследствие происков оппозиции, сколько потому, что представители власти утратили веру как в самих себя, так и в своего естественного главу.

Когда король издал, наконец, свой рескрипт 3 февраля 1847 года, которым, по его мнению, осуществлялось обещание его отца, и созвал на общее собрание провинциальные ландтаги^[29], все общество было охвачено негодованием. Компетенция нового парламента была чересчур узка, его прерогативы плохо обеспечены, а главное — дворянству предоставлена безусловно слишком большая роль. Речь, которой Фридрих-Вильгельм открыл Соединенный ландтаг (11 апреля 1847 г.), вызвала бурю негодования: «Я никогда не позволю, — сказал он, — чтобы между господом, нашим небесным владыкой, и этой страной стал, словно второе провидение, исписанный лист бумаги и чтобы его параграфы правили нами. Корона не может и не должна зависеть от воли большинства… Я не позвал бы вас, если бы хоть в малой степени предполагал, что вы вздумаете играть роль так называемых народных представителей». Прения были очень жаркие, королевский престиж вышел из этого кризиса сильно расшатанным и скомпрометированным как либеральными потугами, так и трусостью монарха.

Предвестники революции. Несмотря на слабость и нерешительность Фридриха-Вильгельма IV, Пруссия вышла из-под австрийского влияния, и ее отпадение расстроило силы реакции. Прогрессивные идеи пускали корни во всей Германии. Обескураженная цензура даже не пыталась остановить все более усиливавшийся поток памфлетов. Средоточием радикальной партии была редакция Ежегодника Руге — органа гегельянской левой^[30]; Фейербах и Бруно Бауэр, болеея смелые и более последовательные, чем Штраус, Проповедывали атеизм; Штирнер дошел до анархизма. Мастеровые, возвращавшиеся из Швейцарии или Франции, привозили сочинения Луи Блана, Консидерана и Пьера Леру и распространяли их учение. Стачки участились в Берлине, и в Силе-зии, где царила жестокая нужда среди ткачей, разоренных машинами и иностранной конкуренцией, вспыхнули волнения. Крестьян крайне раздражала медлительность, с какой совершалось освобождение от феодальных повинностей.

В ландтагах германских государств оппозиция, смирившаяся было после 1834 года, снова подняла голову; министры принуждены были сделать кое-какие уступки общественному мнению; наиболее опороченные из них ушли сами, наиболее упорных убрали. Инциденты, которые еще несколько лет назад разрешились бы какой-нибудь полемикой, легко прекращаемой, приводили теперь к уличным демонстрациям, как это случилось, например, в Лейпциге, Штутгарте и особенно в Мюнхене, где ультрамонтаны, устраненные Людвигом I от власти, возмутили народ против фаворитки короля, танцовщицы Лолы Монтес.

Всем было ясно, что так дальше продолжаться не может. Со всех сторон веял ветер революции. Известия из Швейцарии, Франции, Польши, Италии и Австрии указывали на близость народных восстаний. Во всех пограничных областях

Германии другие национальности, спавшие крепким сном, пробуждались и заявляли свои права на жизнь. Могла ли Германия без боя отдать эти области, завоеванные с такими усилиями? Особенно волновал умы вопрос о герцогствах Шлезвиге и Голштинии: следовало ли и дальше оставить за датчанами полуостров, омываемый обоими немецкими морями, с его превосходными рейдами и великолепной гаванью в Киле? Общественное движение было настолько сильно, что союзный сейм, несмотря на свои реакционные предубеждения и свое нежелание взять сторону подданных против монарха, не решился итти вразрез с общественным мнением. Когда датский король Христиан VIII особым рескриптом объявил Шлезвиг нерасторжимо связанным с Данией, разрыв казался неизбежным. Ввиду важности проблем национальной политики, настойчиво требовавших решения, несовершенство германской федеральной конституции казалось особенно вопиющим. Сторонники объединения, успехи которых не столько тормозились, сколько отодвигались в тень официальными преследованиями, сплотились и образовали партию, сильную численностью, влиянием и убежденностью своих членов. Съезды естествоиспытателей, филологов и германистов превращались во внушительные националистические манифестации. Немец-пая газета, основанная в Бадене Гервинусом и Гейссером, поставила реформу Германского союза во главу своих требований. 10 октября 1847 года наиболее видные представители либеральной партии, собравшись в Геппенгейме, потребовали учреждения народного парламента и общего правительства для всех государств, входивших в состав таможенного союза.

Несмотря на рост общественного самосознания, партикуляристская оппозиция оставалась все еще очень сильной, и, чтобы сломить ее, нужны были вожди более энергичные, более практичные, нежели все эти публицисты и профессора, закоренелые идеалисты, убежденные в том, что все разумное — реально, т. е. что достаточно провозгласить какую-нибудь истину, чтобы она превратилась в факт. Тем не менее было очевидно, что с 1814 года произошла большая перемена. Косность и бестактные строгости сейма, тяжелая опека Австрии, упорная работа южных конституционалистов, декламации «Молодой Германии» и радикальных гегельянцев, рост таможенного союза и изменение торговой рутины, настойчивая деятельность прусской бюрократии, глупые провокации со стороны Франции и пробуждение соседних народов — все способствовало распространению в Германии убеждения, что конституция 1815 года уже не удовлетворяет потребностей страны.

II. Австрия

Австрия в 1815 году. В борьбе Европы с Наполеоном Меттерних очень искусно щадил свои силы и продавал свои услуги по дорогой цене. На Венском конгрессе он почти осуществил те честолюбивые замыслы, которые уже более века не давали покоя Габсбургам. В обмен на далекие и трудно охраняемые Нидерланды Австрия получила северную Италию; без большого сожаления уступив Брейсгау, Ортенау и свои владения в Швабии, Австрия вернула себе Зальцбург, Форарльберг и Тироль, которые прикрывали ее сообщение с Апеннинским полуостровом и обеспечивали ей преобладающее влияние в Мюнхене. Господствуя таким образом над южной Германией и прочно утвердившись в Альпах и на Адриатическом море, избавившись к тому же от своих чрезмерно выдвинувшихся аванпостов, Австрия сумела расстроить наиболее опасные замыслы своих соперников. Раздробленная Саксония служила ей прикрытием против Пруссии, через Буковину, Лодомерию и Галицию она наблюдала за бассейнами Дуная и Вислы. В этом смысле Меттерних почти не кривил душою, заявляя, что его единственное желание — предотвратить новые потрясения. Разумеется, он не оставил надежды теснее приковать к своей политике Германию и Италию и превратить окончательно в гегемонию то первенствующее влияние, которым он пользовался. Но это дело требовало долгой подготовки, поспешностью можно было его только испортить, а до поры, пока явится удобный случай, ему довольно было принять меры к тому, чтобы на границах Австрии не возникло какое-нибудь крупное государство, способное расстроить его планы.

Истинной же причиной этого благоразумия было тайное сознание внутренних недугов монархии. Австрия, своим происхождением обязанная дипломатии, ею же и держалась. Различные этнографические группы, объединенные под скипетром Габсбургов благодаря бракам и разделам и сплоченные привычным безразличием или страхом перед опасностями, которые мог навлечь на них распад монархии, разнились между собой и по своим желаниям и по своим традициям. Со времени неудачной попытки Иосифа II вся политика правительства заключалась в том, чтобы держать эти группы в дремотном состоянии и тем убаюкивать их соперничество и взаимную ненависть: Quieta поп movere^[31]. Это было также девизом Франца I. Недостатком этой системы было то, что она жертвовала будущим для обеспечения спокойствия в настоящем. Равнодушный отказ власти от всякого движения лишал эту систему всякого престижа и совершенно парализовал умственную деятельность и нравственную энергию даже ее собственных приверженцев. Областной патриотизм пустил в обществе такие глубокие корни, что для австрийского патриотизма, так сказать, уже не оставалось места, монархия являлась лишь великолепной дутой рамой, которой предстояло быть уничтоженной при первом толчке. Меттерних, может быть, и видел опасность этого странного режима, соединившего в себе все неудобства анархии и деспотизма, но не делал никаких серьезных попыток к его улучшению. Он был окружен трусами и мистиками вроде Гентца, Пилата, Мюллера или Фридриха Шлегеля, полагавшими, что «на свете слишком много свободы, слишком много необузданного своеволия и движения». Их страхи, которые Меттерних разделял лишь отчасти, были ему наруку для оправдания его собственной нерешительности. Меттерних любил власть, и так как доверие императора далось ему нелегко, то, чтобы удержать свое место, он потворствовал его любви к покою. Франц I был человеком хладнокровным и обладал слишком бледным воображением, чтобы революция могла внушить ему такой же романтический ужас, какой испытывали Гентц и Шлегель; ему даже была не по сердцу та доля идеализма, которая примешивалась к их реакционным теориям. Но что касается цели, к которой следовало стремиться, и способов ее достижения, Франц I был безусловно согласен с ними. По мере того как он старел, его характер, никогда не отличавшийся возвышенностью и благородством, становился все низменнее и мелочнее. Деловитость Франца I, никогда не отличавшаяся плодотворностью, превратилась в манию пустой суетливости и придирчивости. Успех, увенчавший его бездействие, казался ему свидетельством божьей воли, и он беспощадно наказывал безумцев, которые осмеливались итти против него, т. е. против воли провидения. Всякое новшество его пугало и задевало его наивное высокомерие, его эгоизм и леность. Сидя у себя в кабинете, Франц I слышал скрип правительственной машины и воображал, что она работает.

Австрийская администрация. Австрийская правительственная машина была крайне сложна. «Различные административные системы, последовательно испытанные в эпоху Марии-Терезии и Иосифа II, были снова испробованы при Франце II. но снова оставлены» (Бахман). Результатом этих беспорядочных опытов, то прекращаемых, то возобновляемых, была неимоверная путаница. Дела были распределены между известным числом центральных управлений — тремя канцеляриями (венгерской, трансильванской и австрийской) для внутренней администрации, придворным верховным советом (финансы), придворным военным советом, полицейским и цензурным управлением, верховной судебной палатой, верховной счетной палатой и пр.; императорским двором и внешней политикой заведывала придворная и государственная канцелярия (Haus- Hof- und Staatskanzlei). Император сносился с канцеляриями через посредство советников, набираемых как попало и беспрестанно менявшихся. Начальники ведомств, сведенные почти к роли приказчиков, как бы в отместку за понижение своего ранга воздвигали всякого рода затруднения. Государственный совет, слишком многолюдный и заваленный делами, делился на вполне обособленные секции, которые являлись как бы новыми ведомствами, завидовали друг другу и не пользовались доверием своих подчиненных.

Коллегиальная организация, удержавшаяся всюду, представляла двоякое неудобство: она замедляла решение дел и парализовала всякую инициативу, уничтожая ответственность, а между тем она нисколько не умаляла произвола. Правительство заметило это и в известных случаях предоставило решение президенту. Не говоря уже о возникавшем отсюда соперничестве, президенты теперь интересовались, разумеется, лишь теми вопросами, которые зависели исключительно от их усмотрения. Притом работа была распределена самым нелепым образом, и многие даже второстепенные вопросы должны были восходить до императорского кабинета. А так как Габсбурги всегда присваивали себе как бы отцовскую опеку над своими подданными, то император наряжал следствия по всем петициям, адресованным на его имя, и эти беспрестанные расследования, производимые самым бюрократическим образом, вносили путаницу в очередную работу и взаимное недоверие в среду чиновничества.

Чиновники получали недостаточное жалованье, и их держали в загоне; ими руководила одна мысль — избегать всего, что могло бы обратить на них внимание. При малейшем затруднении они пересылали дело в следующую инстанцию и без всякого смущения затрудняли правительство своей униженной инертностью. Все, кому доводилось лично руководить правительственным механизмом, как Фикельмон или Пиллерсдорф, приходили к убеждению в необходимости изменить «эти обветшалые и взаимно противоречивые формы, обусловившие дробление власти». Правительство терпеливо изучало проекты реформ, на которые добросовестные доклады обращали внимание государя, но которые никогда не осуществлялись и которые, казалось, имели единственной целью, по выражению одного современника, — доказать грядущим поколениям, что правительство вполне осознало недуги, от которых погибала монархия.

Областные управления (губернаторства) были организованы на тех же началах, что и центральная администрация; исключение составляла только полиция, которая была более централизована. Провинциальные сеймы почти всюду сохранились, но их влияние было незначительно; в принципе они сохранили право вотировать налоги, но военная подать, являвшаяся наиболее тяжким из всех налогов, была установлена раз навсегда, и австрийские государи мало церемонились с прерогативами сеймов. Однако в большинстве случаев сеймы все-таки играли некоторую роль при взимании налогов и в местной администрации; но их вмешательство, тщательно контролируемое агентами центральной власти, только усложняло и запутывало дела. Комитеты сеймов были беспрекословно послушны министрам; их сессии сводились к одному заседанию, в котором молча выслушивалось предложение императора. У сеймов не было никаких поползновений на независимость, да их сопротивление и не встретило бы никакой поддержки. Буржуазия и народ не имели в сеймах представителей, а дворянство со своей стороны охотно отказывалось от политического влияния, лишь бы корона гарантировала ему беспрепятственное пользование его феодальными и экономическими привилегиями.

Моральное и материальное состояние страны. Франц I и его агенты были вполне способны на жестокость. Они показали это в Италии, и даже в Австрии они не отступали перед самыми отвратительными мерами. Но в общем строгость не была им необходима. Полиция, державно правившая империей, так хорошо предупреждала секретнейшие революционные замвюлы, что ей уже нечего было подавлять. Граф Седльницкий, хваставший, что усовершенствовал систему Фуше, вполне заслуживал доверия своего господина. От его шпионов никто не мог укрыться, даже Стадион или Гентц; от его черного кабинета не ускользало ни одно письмо. Поездки за границу были почти совсем запрещены. Один из наперсников Меттерниха выражал радость по тому поводу, что научный дух решительно изгнан из университетов. Профессора были обязаны ежегодно представлять начальству список книг, взятых ими в библиотеке; студенты, не представившие свидетельства об исповеди, не допускались к экзаменам. Гимназический курс представлял собой какую-то пародию на учение. Сохранившиеся анекдоты о деятельности цензуры неправдоподобны, хотя и достоверны. Мемуары Грильпарцера дают нам добросовестную, свободную от пристрастия и злобы и тем более любопытную картину этого подозрительного, оцепенелого правительства и сонной жизни народа.

Война 1813 года и затраты на конгрессе^[32] окончательно привели финансы в расстройство. Новый министр Стадион был неопытен, но зато работал с увлечением и с добрыми намерениями; он собрал вокруг себя несколько ценных сотрудников, как Гауэр, Пиллерсдорф, Кюбек. Но вся их энергия разбивалась о сопротивление императора, о зависть других ведомств, о своекорыстные предубеждения горсти крупных промышленников. Стадион умер в 1824 году, а его преемники вернулись к старой рутине. Произведенная в 1830 году реформа финансового управления вследствие своей неполноты дала смехотворные результаты. Постоянные дефициты покрывались займами, а для уплаты по ним процентов делались новые займы. Большие банкирские дома, между прочим дом Ротшильдов, заключили с Габсбургами как бы тайные союзы, и Вена стала одной из резиденций международного финансового мира. Деморализация чиновничества и сложность тарифов благоприятствовали контрабанде. Запретительная система вызвала к жизни столь совершенную организацию контрабандного дела, что многие фирмы извлекали свой главный доход из продажи иностранных товаров, получавшихся ими контрабандным путем. Дворяне, которым принадлежало большинство мануфактур, стремились использовать свое личное влияние на императора для защиты нелепого режима, обогащавшего их, но разорявшего монархию. Все эти язвы были столь застарелы, что общество даже не искало путей к их исцелению. Печать фьла нема, буржуазии не существовало^[33], крестьян держали в строжайшей кабале, и Меттерних считал эту систему превосходной, так как никто на нее не жаловался.

Революция 1830 года. В эпоху быстрого экономического прогресса этот «чисто отрицательный» режим должен был очень скоро привести к катастрофе. С 1815 по 1824 год судьба благоприятствовала канцлеру; когда на Веронском конгрессе он убедил Александра оставить на произвол судьбы восставших греков^[34] и сломил оппозицию во Франкфурте, он действительно мог казаться вершителем судеб Европы. Видевшие Меттерниха в то время в его замке Иогаинисберг, где он каждое лето созывал на совещание делегатов от всех частей империи, свидетельствуют о полном расцвете его способностей, нуждавшихся для своего проявления во внешнем успехе. Очаровательные манеры Меттерниха, его тонкое знание людей, остроумие и непринужденность, с которой он подчеркивал улыбкой свои принципиальные заявления, подкупающая разносторонность его поверхностных знаний и пренебрежительная аристократическая непринужденность делали из него прекрасного преемника Кауница и достойного товарища Талейрана.

Совсем внезапно горизонт заволокло тучами. Сначала Каннинг, затем император Николай вышли из-под его влияния, и Пруссия сблизилась с Россией; южногерманские государства явно готовились свергнуть иго. Несомненно — хотя на первый взгляд это и может показаться парадоксом, — несомненно, что сильно пошатнувшийся престиж канцлера был спасен революцией 1830 года. События этого года лишь слегка задели монархию. Более чем когда-либо оправдались слова Талейрана: «Австрия — верхняя палата Европы; пока она не будет уничтожена, она будет сдерживать нижнюю». Ансильои, сменивший Бернсторфа в Пруссии, только и думал о том, чтобы сделать союз с Австрией более тесным. Николай, отсрочивший свои планы относительно Турции, всячески ухаживал за Меттернихом, чтобы искупить свои прежние и будущие ошибки. «Берегите себя, — сказал он Меттерниху, — вы наш краеугольный камень». Канцлер сам был убежден в этом. Как раз в это время он женился на княжне Желании Зичи (январь 1831 г.), прекрасной, пылкой женщине, страстно преданной реакционной идее; она слепо боготворила мужа и искусственно поддерживала вокруг него атмосферу лести даже тогда, когда оп уже начал дряхлеть.

Император Фердинанд I (1835–1848). Тем не менее Меттерних хорошо понимал, что с 1824 года положение дел сильно изменилось. Пруссия держалась выжидательно. Россия выступила на первый план, Германия глухо волновалась и как бы искала нового господина. По обыкновению Меттерних быстро впал в мрачное настроение: «Мне суждено было жить в отвратительное время, — сказал он в 1828 году. — Я трачу свои дни на то, чтобы подпирать гнилые постройки». С тех пор он знал радость и покой лишь проблесками и мгновениями. Он видел, что катастрофа приближается, но предотвратить ее можно было только необходимыми реформами, которые он, связанный своей системой, был не в силах осуществить. Пока жив был Франц I, его личный неоспоримый авторитет поддерживал некоторое единство в ходе управления. Но в 1835 году старый монарх умер, оставив престол своему сыну.

Новый император, Фердинанд I, провел печальное детство. С тридцатипятилетнего возраста (1828) он страдал припадками эпилепсии, которые все учащались, не раз подвергали опасности его жизнь и пагубно отражались на его умственных способностях; его память была слаба, способность к вниманию незначительна, воля ничтожна. Отец в своем завещании советовал ему ничего не изменять в той системе, которой он сам следовал. Но даже существующее невозможно поддерживать без известной доли материальной и моральной силы; между тем некоторые случаи показывают, что недобросовестные советники старались использовать слабости государя. Советники Франца I страшились возможности отречения со стороны Фердинанда, частью из боязни уронить престиж короны, частью из страха осложнений, частью, наконец, потому, что боялись дать повод к проискам своих соперников. Тут вмешался царь; старый император поручил своего сына его попечению, и Николай, столько же из корысти, сколько из рыцарского чувства, взял на себя эту опеку. Вместе с Фридрихом-Вильгельмом III он приехал в Теплиц с визитом к Фердинанду, затем сопровождал его в Прагу и оттуда в Вену, где и были выработаны условия нового правите лвственного строя.

Противники Меттерниха выставили соперника ему в лице графа Коловрата, пользовавшегося, кажется, довольно незаслуженно репутацией либерала: это был завзятый аристократ, больше всего заботившийся о том, чтобы не повредить своему влиянию при дворе; без сомнения, он мало что изменил бы в правительственной рутине. Он потребовал, чтобы ему всецело было предоставлено руководство внутренними делами. Меттерних воспротивился этому, и хотя в императорской семье никто не чувствовал к нему особенной нежности, но никто не решился бы пойти против его воли. Для замещения императора в тех случаях, когда болезнь мешает ему заниматься государственными делами, учреждено было регентство из Меттерниха и Коловрата под председательством эрцгерцога Людвига; брат Фердинанда Франц должен был участвовать в заседаниях регентства, но лишь с совещательным голосом. Эрцгерцог Людвиг всегда был любимцем своего брата Франца I, убеждения которого он разделял, и таким образом Меттерних попрежнему оставался главной пружиной правительственного механизма. Рядом с этим триумвиратом несколько человек продолжали пользоваться более или менее обширным влиянием в пределах того или другого ведомства. Таков был в особенности генерал-адъютант Фердинанда Клам-Мартиниц, давший армии ту прочную организацию, благодаря которой она сделалась надежнейшим оплотом монархии. Он сплотил вокруг армии аристократические элементы, которым в 1848 году суждено было остановить революцию. Он умер в 1840 году, но созданное им пережило его.

Колебания и ослабление власти. Оппозиция. Канцлер не вмешивался в детали управления и, если только его авторитет не нарушался, охотно предоставлял Коловрату довольно широкую свободу действий. Коловрат, отличавшийся подвижностью ума и склонностью к нововведениям, при всяком удобном случае говорил о необходимости упорядочения финансов и увеличения народного богатства. Меттерних не возражал. Будучи по существу довольно равнодушным к реформам, он не пренебрегал впечатлением, какое они производили за границей. Состояние Европы его беспокоило. «Опыты Фридриха-Вильгельма IV» сокрушали и пугали Меттерниха, но все его увещания были бессильны повлиять на подвижной и смелый ум прусского короля. Всего хуже было то, что Австрия не могла даже обособиться, бросив прусского короля на произвол судьбы. Жажда перемены волновала кругом все народы. Политическое влияние Австрии было уже очень ослаблено: если она не хотела, чтобы ее вытеснили, она должна была обнаружить по крайней мере готовность итти навстречу реформам.

Барону Кюбеку, председательствовавшему с 1840 года в верховном совете, было поручено выработать план экономической реформы, которая позволила бы Австрии начать переговоры о допущении ее в германский таможенный союз. Он обладал и опытностью, и идеями, и ревностью к общественному благу; он усовершенствовал почтовую организацию, упорядочил таможенное управление и был автором замечательного закона 19 декабря 1841 года о железных дорогах. Была образована комиссия для ознакомления с положением промышленности, и ею был выработан план реформ. Но чиновники не хотели перемен, которые нарушили бы их покой, промышленники, испугавшись за судьбу своих привилегий, засыпали правительство жалобами, да к тому же все эти разговоры о тарифах надоели эрцгерцогу Людвигу. И вот широко задуманные проекты свелись в конце концов к ничтожным переменам, которые затронули только кое-какие интересы и не удовлетворили никого.

Та же участь постигла и конституционные реформы. Меттерних — и в этом, может быть, его единственная заслуга — был совершенно лишен тевтонского фанатизма. С австрийской точки зрения, говорил он, слово «немец» не имеет никакого смысла. «С нашей стороны, — твердил он Гюбнеру, — было бы большой ошибкой лишить провинции их индивидуальности и довести до того, чтобы император перестал быть государем каждой из них в отдельности. Этим мы уничтожили бы узы, соединяющие их с династией, а уничтожив эту личную связь, мы потеряли бы наиболее действительное средство, которым располагает корона, для того чтобы предотвращать распри и столкновения между отдельными народностями». Меттерних бережно относился к старым конституциям; он даже не прочь был бы несколько расширить компетенцию провинциальных сеймов и их комитетов, несколько увеличить ничтожное до смешного число представителей буржуазии, облегчить оковы, тяготевшие на крестьянах. Но порывы энергии Меттерниха, которые никогда не были очень значительными, теперь останавливались при малейшем препятствии. Совершенно глухой, с неподвижным безжизненным взглядом, он представлял собой теперь, по выражению одного из его поклонников, лишь «роскошные ширмы, скрывавшие от взора ветхость правительственного здания». «Монархия, — говорил один доброжелательный наблюдатель, — была как бы поражена маразмом. Это была печальная эпоха: государь был болен, принцами императорского дома руководили старики, власть находилась в руках бюрократии, неизменно честной (?) и почтенной, но лишенной престижа, широкого кругозора и путеводной нити, отчасти даже захваченной теми самыми идеями, которые опа была обязана искоренять». За весь этот долгий период можно отметить лишь одну действительно важную реформу, именно закон, которым в провинциях, подлежащих рекрутскому набору, продолжительность военной службы была сокращена с 14 до Ь лет (1845).

Делая невозможной всякую реформу, дряхлость правителей в то же время лишала силы репрессивную деятельность власти. Деспотизм выродился в систему бесцельных и мелочных придирок, и чиновники, не веря в долговечность режима, заботились главным образом о том, чтобы не скомпрометировать себя чрезмерным усердием. Консервативный лагерь распался на части: иезуиты, мало удовлетворенные частичными уступками Меттерниха, обвиняли его в моральном индифферентизме, и они имели сильного союзника в лице супруги эрцгерцога Франца, баварской принцессы Софии, которая не могла простить канцлеру, что он держит ее мужа в подчиненном положении; их жалобы не без сочувствия слушала даже жена императора Мария-Анна, добрая и кроткая женщина, которая держалась в стороне от политики, но в которой сумели искусно возбудить религиозную ревность. Довольно было малейшего толчка, чтобы эта машина, еще внушительная с виду, но давно обветшавшая и истощенная, а теперь уже дававшая всюду трещины, сразу рухнула. Но последует ли такой толчок — это долго оставалось под вопросом. Анемия всего организма распространялась от головы к конечностям, и оппозиция была так же лишена силы и устойчивости, как и администрация.

Однако оппозиция все-таки шумела, и Австрия выставила немалый контингент журналистов и поэтов, звавших Германию к свободе. Славные за пределами Австрии имена Анастасия Грюна, Ленау, Бека или Гартмана были совершенно неизвестны их соотечественникам. Особенно в Вене их пламенные призывы встречали всеобщее равнодушие. «Здешний смиренный и веселый народ, — писал Бек, — живет так же невозмутимо, как растение. Он любит послушать о том, что делается на свете; тогда его взор сверкает, как солнечный луч, и вечно готовая шутка срывается с его уст. А затем, устав перечить богу и папе и гордый сознанием, что высмеял самого императора, он в одно прекрасное утро умирает со смеху под звуки легкой музыки Ланнера или Штрауса».

До известной степени это лукавое равнодушие было заметно во всех немецких областях австрийской монархии. Правда, появлялись и книги, требовавшие реформ; такова была книга барона Андриан-Вербурга Австрия и ее будущее (1841) и книга «одного австрийского государственного деятеля» Австрия в 1840 году. Группа литераторов, в том числе несколько членов академии, требовала уничтожения или по крайней мере смягчения цензуры. Возник кружок юристов, в котором господствовали либеральные идеи. Улучшение социального строя сделалось модным вопросом. В 1843 году Южноавстрийский сейм 61 голосом против 19 предложил свою помощь правительству в деле выкупа феодальных повинностей. Эта отвага стяжала ему некоторую популярность; ободренный этим сейм в 1845 году напомнил, что хартии уполномочивают его давать свое заключение обо всех мероприятиях общеимперской политики, и заговорил о более продолжительных сессиях, об обнародовании бюджета и об избирательной реформе. В некоторых тесных кружках эти ходатайства обсуждались довольно оживленно, но народ едва ли слышал о них. Не то, чтобы низшие классы не имели поводов быть недовольными: экономическое положение было скверно, введение машинного производства вызвало страшные кризисы в промышленных районах; множество рабочих, выгнанных с места жительства безработицей, бродили по империи в поисках работы, и это внезапное увеличение числа свободных рук повлекло за собой резкое понижение заработной платы. Вена была наводнена голодной и деморализованной толпой, готовой на всякое бесчинство и способной на всякое преступление, — но возможна ли была солидарность между этими невежественными и грубыми толпами и горстью адвокатов, журналистов и образованных дворян, которые мечтали о преобразовании монархии на конституционных началах? Революционных элементов было много, но среди них тщетно было бы искать зародышей прогрессивной партии. К счастью, из-под официальной немецкой Австрии вырастала другая Австрия — мадьярская и славянская, и ей принадлежало будущее.

Крестьянское восстание в Галиции. Это пробуждение народностей, долгое время считавшихся спящими, испугало правительство, и оно стало применять самые странные способы воздействия: то равнодушное попустительство, то неловкое поощрение, то робкое сопротивление. Нерешительная политика правительства оттолкнула от него всех, кто ему сочувствовал, по оно надеялось держать в узде своих противников, пользуясь их взаимным соперничеством и классовой ненавистью. Эта трусливая тактика привела в Галиции к крестьянскому восстанию, вылившемуся в уродливые формы.

После подавления восстания 1830 года поляки перенесли центр своего национального сопротивления в Познанскую провинцию и в Австрию. Меттерних, чтобы расстроить их замыслы, занял Краков (1846). Кое-каких мер предосторожности было бы достаточно, чтобы сразу прекратить брожение в Галиции. Но лишь только здесь появилось несколько плохо вооруженных отрядов, как администрация совершенно потеряла голову. Утверждали, что правительство само подняло крестьян, приказало жечь усадьбы и поощряло убийства выдачей денежных наград. Достоверно известно, что когда в 1843 году львовский сейм предложил правительству выработать план освобождения крестьян от крепостной зависимости, правительство притворилось глухим; несомненно также, что некоторые чиновники обнаружили такую нерешительность в прекращении убийств, которую можно было принять за потворство. Несколько дней в Тарновском и соседних округах разыгрывались гнусные сцены: страна жестоко опустошалась, помещики избивались, а администрация не могла или не хотела восстановить порядок. Эта слабость вызвала взрыв негодования во всей Европе^[35].

Славяне, чехи и иллирийцы. В прочих славянских областях, несмотря на гнет феодального режима, аристократия и народ заключили между собой союз против абсолютизма. В Чехии сейм, ободренный примером Венгрии, жаловался, что правительство совершенно игнорирует обещания, данные Леопольдом II, и требовал расширения своей компетенции. В конце концов губернатор Хотек подал в отставку (1843), и на его место был назначен эрцгерцог Стефан. Тем не менее сейм не смирился, и граф Матвей Тун заявил протест против неконституционного назначения в чиновники нескольких лиц родом не из Чехии. Ссылались при этом на старые хартии. Историки, в особенности Палацкий, снабдили оппозицию юридическими доводами, ставившими правительство в крайнее затруднение: могло ли оно объявить революционной партию, во главе которой стояли некоторые из наиболее громких имен чешской знати и которая основывала свои требования на императорских грамотах. Матвей Тун торжественно представил Фердинанду петицию, в которой сейм требовал осуществления в полном объеме конституции 1627 года; ему ответили, что, жалуя эту грамоту Чехии, Фердинанд II оставил за собой право комментировать и изменять ее. Сейм, чтобы выразить свое недовольство, отверг просимый кредит в 50 000 флоринов; правительство не обратило на это внимания. Сейм счел нужным теперь заинтересовать в своем деле общество, державшееся до сих пор довольно равнодушно, и с этой целью приступил к обсуждению реформы избирательного закона, которая предоставила бы буржуазии не столь ничтожное число представителей. Сейм потребовал также открытия чешских гимназий в славянских округах. С этих пор борьба приняла более национальный характер.

Национальное самосознание начало пробуждаться с 1815года. Влияние Гердера, пример Германии, прохождение русских армий и умственное брожение, вызванное французской революцией, вновь породили в чешском народе стремление к независимости. Поколение Пельцля и Добровского, не верившее в возможность славянского возрождения, сменилось другим поколением, не столь безропотным, исполненным пламенного патриотизма. Некоторые эпигоны ставят теперь в укор этим пионерам, что они были поглощены одной идеей, а немцы, так искусно умеющие перековывать исторический материал в боевое оружие, с горечью подчеркивают частичные ошибки, в которые этих чешских патриотов завлекала подчас горячность их убеждений. Но эти пристрастные и неосновательные оговорки не умаляют неувядающей славы доблестной кучки людей, сумевшие воскресить Чехию и вырвать у немцев страну, которую они считали окончательно себе подвластной.

Нельзя придавать большого значения тому, что современная критика отрицает подлинность знаменитых эпопей, изданных Ганкой в 1817 году, — Любушина суда и Краледворской рукописи. Эти поэмы только потому вызвали такое страстное волнение в кругу славянских ученых, что воображение чехов было крайне возбуждено; не будь их, ту же роль сыграло бы всякое другое событие. Чешская земля уже два века лежала под паром; но в этой опустошенной почве медленно проросло плодородное семя, и жатва взошла обильная и радостная. В 1824 году поэт Коллар издал свою Дочь славы, где с задушевным красноречием проповедовал тот литературный панславизм, который должен был ободрять славян в их неравной борвбе с Германией, рисуя им на горизонте грозные резервы, на которые они могли опереться. Ганка, Челаков-ский, Эрбен, Воцель и другие поэты воспевали славное прошлое, собирали народные песни, связывали вновь порванную нить традиции и одушевляли юношество страстной любовью к родине. Ряд замечательных ученых напомнил миру о забытых заслугах чехов. Палацкий (1788–1876) начал свою превосходную историю, которую ему суждено было довести до 1526 года и которую затем продолжали Томек, Эрбен, Иосиф и Герменгельд Иречекиидр. Шафарик (1795–1861) кладет основание славистике своими Славянскими древностями; Юягман (1773–1847) издает свой знаменитый Словарь. Мало-помалу эти апостолы, одушевленные несбыточной, казалось, надеждой, заразили своей верой и равнодушных: в 1818 году граф Каспар Штернберг основал Чешский музей, который быстро начал обогащаться книгами, рукописями и документами. Чешская матица, основанная в 1831 году для содействия изданию чешских книг, имела первыми своими президентами Юнгмана, Палацкого и естествоиспытателя Пресля. В 1827 году вышел первый номер Журнала Чешского музея, который долгое время был главным чешским научным органом.

Национальная идея, замкнутая сначала в университетских кружках, медленно захватывала один класс общества за другим. В деревнях национальная идея находила опору в консерватизме крестьян, защищавшем последних от иностранного влияния, а также и в духовенстве. В городах мелкая буржуазия освободилась от суеверного почтения к Германии, и, кроме того, движение захватило несколько более богатых фамилий; здесь устраивались балы, кружки для чтения, спектакли. Основание Консерватории (1810) и Органной школы является ваншой датой в истории чешской музыки, и в эту эпоху Сметана, ближайший, быть может, преемник Моцарта, написал свои первые композиции (1848). Замечательный журналист Гавличек (1821–1856) основал Пражскую газету и Чешскую пчелу и указывал своим соотечественникам, как на образец, на Ирландию и О'Коннеля.

Национальное славянское движение разлилось почти по всей империи. Моравия, со своей малочисленной буржуазией и невежественным сельским населением, да к тому же находясь слишком близко к Вене, осталась довольно безучастной, но Загреб (Аграм) в Хорватии сделался центром агитации, распространявшейся с одной стороны на Далмацию, Истрию и Побережье, с другой — на Каринтию и Крайну. Здешние славяне, подобно пражским, были убеждены, что для успешного противодействия внутренним врагам им необходимо поднять знамя панславизма и возвыситься над соперничеством отдельных славянских областей. Глава новой школы, Людовик Гай (1809–1872), избрав сербский язык в качестве литературного, стал подготовлять примирение различных южнославянских ветвей и в то же время связал новое литературное движение с дубровницкой (рагузской) школой, принесшей в конце средних веков столь богатые плоды. Гай обладал живым воображением, и его газета (Хорватская газета,) проводила иногда довольно химерическую политику. Теперь забыто даже название, которое он присвоил своей партии, — «иллиризм»; тем не менее данный им толчок продолжал оказывать свое действие, и с 1840 года иллирийцы, или, как мы теперь говорим, южные славяне, составляли организованную партию, вполне способную сдерживать поползновения мадьяр и своей деятельностью привлекавшую к себе внимание русского правительства^[36]. Так мало-помалу подготовлялся разрыв между Австрией и Германией. Между тем как австрийские дипломаты из равнодушия, инертности или страха дали зачахнуть своему влиянию в Германском союзе, подданные империи постепенно ослабляли искусственные узы, так долго связывавшие их с Германией. Будучи вполне преданы короне, они, однако, не желали более жертвовать своими выгодами и своей независимостью неосуществимым династическим замыслам. Стечение обстоятельств или энергия того или другого вождя могли еще замедлить, но уже ничто не могло предотвратить раскола, которого равно желали народы Германии и народы Австрии.

III. Венгрия

Реакция и политическое возрождение (1816–1825). После 1815 года, среди всеобщего изнеможения, воцарившегося вслед за миром, мадьярское дворянство, так верно служившее Австрии во время войны, сначала легко примирялось с ее фактическим абсолютизмом. Но сознание национальных прав пока только дремало. Это видно было уже в 1820 году по тому, каким языком говорили на тех небольших собраниях, которые происходили в главных городах всех 50 комитатов королевства и которые никакая реакция не решалась упразднить и не могла обуздать. «Строгая цензура, тяготеющая над нашей литературой, — писал Барский комитат, — может быть, и облегчает функционирование власти, но мы спрашиваем себя, может ли возмужалое общество выносить такой гнет?» Еще меньше мирились с этим гнетом материальные интересы. Когда правительство ввиду обесценения своих ассигнаций вздумало взимать налоги серебром, а при уплате бумажными деньгами — в размере в 2 1 / 2 раза большем, чем прежде, 15 комитатских собраний запретили сборщикам делать это. Правительство Меттерниха попыталось пустить в ход силу. Но ни аресты, ни военные постои, ни, с другой стороны, уничтожение податных списков не привели ник чему. Все сановники королевства, от наместника, эрцгерцога Иосифа, являвшегося высшим представителем нации перед короной и короны перед нацией, до канцлера и генерального прокурора, отказались поддерживать эти противозаконные меры. Когда двор пожелал навязать генеральному прокурору одно нелепое дело о государственной измене, прокурор отвечал: «Моя жизнь в ваших руках, но законы моей родины и достоинство моего имени мне дороже жизни». Устав бороться, правительство созвало сейм.

Сеймы 1825 и 1830 годов. Сеченьи и Надь. Эти два сейма носят как бы подготовительный характер. Ими руководили два оратора, в такой же степени проникнутые консервативными идеями, как и патриотизмом: ветеран оппозиции 1807 года Надь и граф Стефан Сеченьи, представлявший собой в пышном костюме магната великолепную романтическую фигуру. Король признал, что были совершены кое-какие беззакония, и обязался впредь не взимать других налогов, кроме вотированных сеймом, и созывать сейм не реже как раз в три года. Сеченьи в восторженной речи прославлял учреждение венгерской академии как великое национально-историческое и литературное событие. Затем он в своих брошюрах, озаглавленных Кредит и Мир, направлял своих соотечественников на путь прогресса, достигаемого при помощи политической экономии и мудрой свободы.

Под влиянием событий, разыгравшихся в Париже в июле 1830 года, снова пришлось созвать сейм. Двор вздумал увеличить состав мадьярских полков и вместе с тем заблаговременно короновать эрцгерцога Фердинанда. Это было исконное средство, которым власть пользовалась для того, чтобы подогреть в народе преданность престолу. Церемония действительно была устроена в таком духе. Надь сам считал демократию главной опасностью, грозящей Венгрии. Но ни он, ни его товарищи-депутаты не желали подчинить либеральную Венгрию неограниченному правительству. Даже среди магнатов верхней палаты, гораздо более проникнутых придворным духом, трансильванский богатырь барон Весселени произнес следующие слова, внушенные духом гуманности и равенства: «Когда речь идет не о хлебном или денежном поборе, ни даже о существовании тех, кто сейчас обсуждает здесь этот вопрос, а о свободе и крови бедного народа, то собрание в праве требовать, чтобы ему была доказана необходимость проектируемого воинского набора». Сейм разрешил набрать дополнительный контингент в 20 000 человек лишь в случае оборонительной войны.

Этим и ограничилась почти вся деятельность второго сейма, так как губернатор отложил реформы «до более спокойного времени». Эта давно знакомая тактика возмутила Надь: «Рассмотрение жалоб, представленных еще предыдущему сейму, теперь откладывается до следующего. Так дело идет испокон века: правительство по одному пункту удовлетворяет нас, по всем остальным требует отсрочки и, добившись того, что ему нужно, распускает сейм».

Промежуток между этим и следующим сеймом заполнен был двумя делами из области внешней политики.

Мадьяры не могли оставаться безучастными при виде невзгод, постигших Польшу. Барский комитат письменно обратился к императорскому двору с увещанием помочь полякам в память услуги, некогда оказанной Собесским^[37] венским и венгерским христианам. Дело ограничилось, разумеется, помощью со стороны нескольких добровольцев. Но соседство русской армии занесло в Венгрию холеру. Под влиянием паники и невежества страсти, издавна дремавшие в крестьянской душе, вырвались наружу. Кое-где разнесся слух, что помещики и врачи отравили колодцы, и в некоторых местах вспыхнуло страшное крестьянское восстание, поставившее на очередь вопрос об уничтожении феодального строя. В то же время развивались предприятия, характеризующие мирный прогресс и возникшие по почину Сеченьи: навигация по Дунаю, сельскохозяйственные конкурсы, экономические общества, литературные кружки и клубы.

Новоклассическая литература. Это умственное движение, начавшееся в 1808 году, длилось приблизительно до 1840 года. Карл Кишфалуди, глава кружка Аврора, является истинным основателем венгерской драмы и комедии на туземные сюжеты. Но самая прекрасная мадьярская трагедия — Банк-Бан Ка-тоны (1819). В 1824 году появляется Вёрёшмарти, величайший поэт Венгрии; его Бегство Залана и его Созат (1836) — венгерская Марсельеза— положили основание величавому эпосу и возвышенной лирике. Цуцор, Дебречени и Гарай также воспевали героическое прошлое в Венгрии. Тем же интересом к истории были вызваны работы Стефана Хорвата и написанные по-немецки Обзоры истории Венгрии Энгеля и Фесс-лера. Мы уже видели и еще увидим дальше, какие успехи сделало ораторское искусство.

Сейм 1833–1836 годов; новые ораторы. Новому сейму, созыв которого замедлился из-за холеры, суждено было заложить основы новой, либеральной Венгрии. Республиканец Валог, Бёти, «мадьярский Дантон», молодой филантроп Безереди, освободивший своих крестьян и построивший для них школы, поэт Кёльчей и либеральный консерватор Деак принесли с собою новые идеи. Молодой Кошут, один из тех, кого называли «делегатами отсутствующих», т. е. тех, что присутствовали на заседаниях без права голоса, придумал способ изо дня в день оповещать общество обо всем происходящем на сейме. Он незаметно записывал наскоро наиболее интересные места каждой речи, а вечером на основании этих записей набрасывал живую картину прений, которая затем во множестве копий, печатных и рукописных, распространялась по всей Венгрии. Разумеется, это писалось по-венгерски, как и в палате депутатов теперь все речи произносились по-венгерски. Только некоторые магнаты еще желали употреблять официальную латынь. «Разве мы — римский сенат? — спрашивал Кёльчей. — Нам говорят, что уже восемь веков латинский язык неразрывно связан с нашей историей, — недурной довод! Как независимая нация мы хотим пользоваться нашим родным языком… Вы защищаете права дворянства, но о каком дворянстве вы говорите? Дворянство бывает разного рода: вас 500 магнатов, мы же — представители 700 ООО дворян». А позади этого многочисленного мелкого дворянства, выступавшего в лице нижней палаты против олигархии верхней, формировалась истинная демократия — простой народ.

Между тем венгры не могли пройти молчанием крушение Польши. Один депутат предложил надеть траур по ней, подобно тому как короли носят траур по королю. Другой указал на опасность для Венгрии падения конституционного режима в соседней стране. Этот депутат заявил, что в его комитате 30 ООО человек, готовых к походу, а первый спрашивал, неужели венгры будут равнодушно смотреть на агонию целого народа. Это были благородные, но платонические речи. Палату ждало другое, более настоятельное дело.

Смягчение феодального режима. В течение XVIII и в начале XIX века австрийское правительство относилось к крестьянам, в общем, внимательнее, нежели либеральная оппозиция. Теперь они поменялись ролями: «Правительство, — сказал Кёльчей, — желает феодального регламента, мы хотим создать нацию. Пусть народ пользуется правами собственника и правами гражданина! Пусть конституция покровительствует 10 миллионам граждан, а не 700 000!» Это общенациональное примирение отнюдь не улыбалось Меттерниху: опираясь на верхнюю палату, он предложил депутатам представить проект не столь радикальный, как первый, который сводился к следующим основным постановлениям: передача земли крестьянам путем выкупа, гражданская свобода, облегчение барщины и оброков. Но либералы настаивали на своем проекте именно потому, что правительство высказывалось против него.

В заседании 10 ноября 1834 года были произнесены памятные слова: «Наша обязанность как законодателей, — сказал Деак, — двоякого рода: помогать крестьянам в испытываемой ими сейчас материальной нужде, но также готовить им и более достойное будущее путем предоставления им земли и свободы. Этого-то и не хочет допускать правительство, столь поглощенное заботой об улучшении участи крестьян. Материальные улучшения не составляют и половины того, что должно сделать. Действительно страна процветает лишь тогда, когда в ней обрабатывают землю свободные руки; действительно она сильна, — когда свободные руки защищают ее независимость». «Нищий народ, — сказал Кёльчей, — всего грознее: неимущее население Парижа свергло Людовика XVI… Правительство, по видимому, не понимает, что времена изменились. Теперь приходится говорить уже не об интересах какой-нибудь одной касты, а о тех благах, в которых заинтересованы все, — о свободе и собственности». Оратор дорого заплатил за эти речи. Его избиратели в Сатмарском комитате, под давлением магнатов, прислали ему новый наказ, что было равносильно отнятию у него мандата. Газета Кошута, сообщая об этой отставке, вышла в черной рамке. «Мы хотели, — сказал Кёльчей в своей прощальной речи, — осуществить законным путем тот прогресс, который в других местах стоил потоков крови».

Этим насилием аристократия добилась только того, что стала крайне непопулярной. Даже Надь осудил «олигархию, бич конституции, народа и даже дворянства, поместья которого она непрерывно поглощает». Балог заявил, что верхняя палата совершенно убивает национальное дело, что для этих людей «народные слезы, текущие ручьями, не более как вода». Балог преувеличивал; сторонники реформ достигли в 1835 году серьезных результатов: над крестьянами перестал тяготеть произвол помещика, бывшего до сих пор и истцом, и судьей; они приобрели право, продав свой «узуфрукт»^[38], бросать свою землю; приобрели также право покупать землю в полную собственность, не нарушая, однако, феодальных прав помещика; их материальные повинности были сокращены. Теперь им уже не приходилось нести расходы по содержанию сейма, которые до сих пор целиком падали на них. Это был первый шаг к равенству в отношении налогов. Другой аналогичный успех был достигнут благодаря Сеченьи: когда был построен мост между Будой и Пештом, то дворян обязали платить за переход наравне с прочими сословиями; таким образом, эта крупная затея, имевшая большое торговое значение, послужила и делу демократизации страны.

Последняя сессия этого сейма прошла уже при слабом Фердинанде I, когда Меттерних с каждым днем все более становился истинным властелином Австрии. Это обнаружилось, когда либералы задумали покрыть страну сетью технических школ и совершенно преобразовать систему народного просвещения. «Как, — воскликнул Деак, — мы не просим у правительства ни денег, ни советов, мы хотим только издать закон о воспитании наших сограждан, и нам это запрещают!.. Я советую нации рассчитывать лишь на самое себя». «Все имеет свои границы, — сказал умеренный не менее его Безереди, — в том числе и терпение: пусть правительство ведет себя осторожнее… Мы не должны отступать перед жертвами для исполнения священнейшей из наших обязанностей — воспитания народа». «В нашей борьбе с невежеством, — сказал Бёти, — мы не просим у власти денег, а между тем она заявляет нам: позвольте, я беру дело на себя! Но я спрашиваю, чего мы можем ждать от власти, умеющей лишь делать зло?» Этими справедливыми словами и закончился сейм.

Процесс Кошута и сейм 1840 года. Блестящая литературная молодежь окружала Кошута, который, опираясь на собрание Пештского комитата, продолжал работать в области политической публицистики. Ловасси, Весселени и сам Кошу т были арестованы. Их процесс, протекавший медленно и в большом секрете, а затем их осуждение на несколько лет тюремного заключения глубоко взволновали страну. Кошут воспользовался досугом, чтобы выучиться английскому языку и проштудировать Шекспира, изучение которого послужило для него прекрасной школой ораторского искусства. Во всех отраслях управления царил произвол. Между тем в 1839 году наступил срок новых выборов в сейм. Они мало изменили состав нижней палаты, но верхняя обновилась несколькими талантливыми либералами, как барон Иосиф Этвёш и граф Людвиг Батьяни. Под главенством графа Аврелия Десевфи образовалась просвещенная консервативная группа, признавшая традиционное veto верхней палаты оскорбительным и не достигающим цели.

Заключенные являлись как бы заложниками, при помощи которых правительство рассчитывало держать оппозицию в узде. Деак дважды расстраивал эту тактику: «Говоря о правительстве, я разумею не государя, а окружающих его советников, которые по старым законам страны подлежали бы каре. Никто не был бы так счастлив, как я, осушить слезы и разбить оковы. Но для этого я не могу даже на йоту пожертвовать общественным благом: это запрещают мне и совесть и наказ моих избирателей. Поэтому я прежде всего возвышаю мой голос, отягощенный жалобами, к моему доброму королю… Народ прислал нас сюда не для того, чтобы смягчить участь нескольких граждан, а для того, чтобы добиться удовлетворения вопиющих общественных нужд. Самим заключенным такая свобода показалась бы горше их страданий». Дело было улажено благодаря наместнику Иосифу, который вместе с Деаком установил условия амнистии. Так Деак впервые выступил в роли посредника между Австрией и венгерским народом. Заключенные были освобождены, и свобода слова признана правом.

Батьяни и Сеченьи воспользовались этим правом в верхней палате для исцеления своих коллег от их царедворческого ретроградного фанатизма. Батьяни указывал на «роковой путь, который в других странах привел аристократию к разрушению самодержавия и собственному крушению, потому что она была более монархична, нежели сам монарх». Сеченьи требовал «примирения, и не только между партиями, но и между обеими палатами и между народом и его правительством». Этот момент — 1840 год — действительно был ознаменован мимолетным примирением; прежде чем разойтись, сейм дополнил свои предшествующие постановления об употреблении национального языка и о выкупе земли крестьянами.

Печать и национальный вопрос. В этот период демократические стремления усилились среди адвокатов, профессоров, писателей, художников, вообще среди лиц так называемых свободных профессий. Быстро расцвела и печать как либеральная, так и противоположного направления. PestiHirlap Кошута обращается к «среднему классу, стоящему еще не так высоко, чтобы иметь интересы, противоположные интересам массы». Он хочет устранить всякое правовое различие между nemzet — благородными, т. е. многочисленным мелким дворянством, которое до сих пор одно представляло собою в политическом смысле Венгрию, и пер — простонародьем. Он говорит аристократии: «С вами через вас, если вы желаете; в противном случае без вас и против вас». В противовес этому радикальному органу Аврелий Десевфя основал консервативную газету Vihg (Мир), а среднее положение между обоими занял либеральный Kelel пере (Восточный народ) Сеченьи, относившийся недоверчиво к демократическому брожению.

Он скептически смотрел и на другое серьезное знамение времени, — на национальный и филологический антагонизм между венгерскими славянами и мадьярами и на деспотические замашки своих соотечественников, особенно крайних либералов, по отношению к сербам, словакам и хорватам. Сеченьи, соглашаясь в этом пункте с Весселени, желал распространять, а не навязывать венгерский язык. Так уже в эту эпоху намечается контраст, чреватый пагубными последствиями: мадьярская демократия, глубоко пропитанная шовинизмом, стала впоследствии угнетать славян и румын, подгоняя их под свой уровень, тогда как умеренные консерваторы тщетно пытались привлечь их к себе, а австрийский абсолютизм успешно восстанавливал их против венгерской нации. Здесь налицо в зародыше уже все противоречия будущей революции.

Сейм 1843 года. Уже в этом сейме дает себя знать национальная ненависть, этот бич позднейших венгерских парламентов. Сильное раздражение вызвали в нем хорватские депутаты, упорно отказывавшиеся говорить иначе, как по-латыни, и добившиеся своего, несмотря на негодующие речи Кошута против долготерпения большинства. Правда, по настоянию радикалов-патриотов сейм вотирует ясно формулированные законы об исключительном употреблении венгерского языка; надо заметить, впрочем, что он подозревал правительство в потворстве панславизму.

Но сейм предъявлял правительству и более серьезные обвинения. Правительство сделало ошибку, помешав избранию твердого, но миролюбивого Деака. На очереди стоял коренной вопрос: будут ли дворяне подвергнуты обложению? Двор был солидарен с консерваторами, которые отвечали: пет. «Изъятие от податей, — писал Кошут, — есть гражданская неправоспособность. В самом деле, кто не платит подати в Англии или Франции? Поденщик, нищий, бездомный. А у нас — кто не платит податей? Мы все это знаем, и это заставляет нас краснеть от стыда». Тщетно Сеченьи, стоявший в этом вопросе за равенство, попытался увлечь большинство палаты знаменитой речью: «Если мы хотим быть великими и сильными, мы должны все стать на одну доску». Его наградили рукоплесканиями, но вотировали наперекор ему. Тогда многие дворяне добровольно попросили записать их в податные списки; один из них, Безереди, получил от своих крестьян прекрасное письмо: «Облегчая ваших крестьян-плательщиков, вы не спустились до них, а подняли их до себя». Впрочем и теперь удалось, вопреки предрассудкам верхней палаты, провести несколько справедливых законов: отныне смешанные браки не были поводом к проявлению религиозной тирании; доступ к общественным должностям и право приобретать поземельную собственность были предоставлены всем гражданам. Но тупое упрямство правительства тормозило всякий успех в области торговли и промышленности. Сейм перед самым закрытием выразил недоверие правительству.

Попытка установления абсолютизма (1844–1847). Двор поднял перчатку и перенес борьбу на ее настоящую почву: в те 50 маленьких очагов местной свободы, какими являлись комитаты. Сюда были присланы в сопровождении солдат королевские чиновники, принявшие власть в свои руки, что сопровождалось убийством нескольких членов одного из комитатских собраний — Бигарского. «До сих пор, — писал Кошут в статье, получившей громадное распространение, — правитель графства («высший граф») был местным сановником. Заменявший его администратор был назначенным чиновником, получавшим жалованье от комитата. Теперь из него хотят сделать нечто вроде французского префекта с тем существенным отличием, что его назначает не ответственный министр, а незримая и неосязаемая канцелярия, от которой он получает секретные инструкции, которой представляет секретные донесения и которая может его по произволу сместить. Такой правитель разительно похож на окружного начальника (Kreishauptmann) в Чехии. При нем наша политическая жизнь сведется к нулю». Недовольство, вызванное этими мероприятиями, придало почти революционный характер общим выборам 1847 года.

Романтический национализм. Мадьярский национализм расцветает пышным цветом в области художественной литературы, политического красноречия и периодической печати. Успех трех выдающихся романистов, Этвёша, Иошика и Кемени, еще усиливает интерес их соотечественников к национальной истории. Эрдели издает свое собрание народных песен, старых и новых. Этот богатый родник оживает в первых произведениях Арани и Петёфи, к которым мы еще вернемся. На сцене царит Сиглигети, могущий соперничать с Александром Дюма в увлекательности и плодовитости.

ГЛАВА IV. СКАНДИНАВСКИЕ ГОСУДАРСТВА. 1813–1847

Швеция и Дания, как мы уже видели^[39], вышли при совершенно различных условиях из периода войн Империи, в которых обе они принимали участие. Первая в конце концов восторжествовала: экономическое положение ее оставляло желать многого, но она загладила воспоминания о своих первых поражениях и приобретением Норвегии вознаградила себя за утрату Финляндии. Дания была доведена до нищеты и на войне совершенно разбита; торговля ее была уничтожена, финансы расстроены, а размеры территории сократились вследствие потери Норвегии. Итак, положение скандинавских государств бskо совершенно различно; тем не менее эпоха, начавшаяся с 1815 года, отмечена для обоих государств одними и теми же характерными чертами; их история начиная с этой минуты имеет поразительное сходство; это, впрочем, естественно, так как хотя внутреннее состояние Дании отнюдь не было похоже на состояние Швеции, но по отношению к Европе положение их было тожественно.

Наступает период мира. Великие державы, утомленные войнами, стараются устранить все, что может служить поводом для конфликтов, и стремятся улаживать затруднения с общего согласия. Ни Дания, ни Швеция, однако, не пользуются достаточной силой, чтобы влиять реально на эти решения. С другой стороны, ввиду того, что Россия получила Финляндию, а Пруссия всю Померанию, никто не жаждет в данную минуту завладеть тем, что принадлежит скандинавским странам. Да и они в свою очередь утратили всякие честолюбивые помыслы: Дания, чрезмерно ослабленная, думает только о поддержании своего существования, Швеция чувствует себя удовлетворенной унией с Норвегией. Итак, между Европой и северными государствами нет поводов для столкновений. Государства эти отдаляются от общей политики, в которую они раньше вмешивались — с неодинаковым, правда, успехом, но всегда деятельно. С общеевропейской точки зрения история их может считаться как бы временно законченной. С этой минуты они замкнуты на севере, и, за редкими исключениями, нам достаточно лишь следить за внутренним их развитием.

I. Швеция и Норвегия (1815–1844)

С 1815 по 1844 год Швеция и Норвегия имели одного и того же правителя в лице Карла-Иоанна.

Став наследным принцем в 1815 году, он фактически, как мы видели, сразу начал править государством. Он вступил на престол после смерти Карла XIII, последовавшей 5 февраля 1818 года. Но это восшествие на престол, свершившееся самым мирным образом, не имело значения с точки зрения политической, и после него все осталось по-старому. С другой стороны, ни болезнь, ни преклонный возраст не осудили нового короля на бездействие, и он сохранял за собой власть без уследимых перерывов вплоть до самой смерти, наступившей 8 марта 1844 года.

Внешняя политика Карла XIV Иоанна. Мы только что указали на общие условия, способствовавшие обособлению скандинавских государств. Отдавая себе отчет в этом положении, Карл-Иоанн не делал более попыток играть в Европе значительную или блестящую роль, и этот факт следует отметить. В 1815 году ему было уже за пятьдесят лет, и вся жизнь его до тех пор была посвящена главным образом войне и дипломатии; тем не менее он сумел отказаться от всех своих привычек и сразу резко изменить свой образ мыслей. Это не значит, что он перестал говорить о победах или носиться с широкими дипломатическими замыслами. Но то были уже вспышки, от которых его гасконский темперамент не мог освободиться. В действительности же, удовлетворенный своим положением и гордясь достигнутыми результатами, он только и думал об их сохранении. Чтобы быть уверенным в том, что это ему удастся, Карл-Иоанн в течение всего своего царствования оставался верен системе, начало которой было положено в 1810 году, и постоянно поддерживал союз с Россией. Личная — временами довольно тесная — дружба связывала его с Александром I. Николай I продолжал в этом отношении традицию своего предшественника; его отношения к королю Швеции были всегда превосходными; он способен был, например, совершенно неожиданно приехать в Стокгольм, чтобы посетить короля в качестве доброго соседа (1838).

Хотя внешняя политика Швеции в царствование Карла-Иоанна и лишена крупных событий, тем не менее она отмечена некоторыми инцидентами. В 1818 году, например, на конгрессе в Ахене возникли затруднения по вопросу об участии Норвегии в уплате долгов Дании. Кильский договор обусловливал принятие на себя Норвегией части датского долга, но так как не могли договориться относительно суммы, Дания обратилась к державам. Когда последние захотели навязать Норвегии свое решение, король с твердостью, достойной похвалы, отверг их коллективное вмешательство и благодаря посредничеству Англии добился наконец прямого соглашения с Данией (трактат 1 сентября 1819 года).

С меньшей честью Карл-Иоанн вышел из дела, известного под именем «Торговли кораблями». Восставшие испанские колонии стремились обзавестись военными кораблями, и шведское правительство, усмотрев в этом превосходную коммерческую операцию, решило продать этим колониям несколько судов. Но державы, входившие в состав Священного союза, естественно, возмутились такой поддержкой, косвенно оказываемой «революционерам». Они сделали весьма резкие представления в Стокгольме, в результате которых контракты были нарушены под условием уплаты Швецией довольно высокой суммы английским посредникам (1825).

Внутренняя политика Карла-Иоанна. Роль мирного правителя кажется несколько странной для бывшего французского императорского маршала. Тем не менее Карл-Иоанн был к ней относительно подготовлен, так как был в свое время министром и губернатором провинции, а главное — считал себя способным хорошо выполнять эту роль. Будучи глубоко убежден в своем дипломатическом и военном гении, он не менее верил и в свои административные таланты и в частности воображал, будто обладает глубокими познаниями в области финансов. С другой стороны, он отличался весьма решительным характером, издавна привык повелевать и видеть точное выполнение своих приказаний. Во внутреннее управление государством он внес те же приемы, что и в командование армией или в ведение переговоров. Он всегда стремился действовать самолично и во все входить; если среди членов своего совета он и находил ценных и часто весьма знающих сотрудников, то все же он никогда не позволял им играть решающую роль. Раздавались, правда, жалобы, особенно в последние годы царствования Карла-Иоанна, на слишком большое влияние, приобретенное фаворитом короля, графом Магнусом Браге, но дело здесь шло о влиянии, носившем частный характер, зависевшем от личных отношений, — о влиянии, отчасти объясняемом тем несколько странным положением, в которое попал Карл-Иоанн.

Хотя он и прибыл на север достаточно хорошо подготовленным к своей роли главы государства, но он отнюдь не был подготовлен к управлению именно Швецией или Норвегией. Он был совершенно незнаком с этими странами, когда приехал туда, и никогда хорошо их не изучил. Ему не удалось изучить языка этих стран, он навсегда остался чужд их традициям и, следовательно, никогда не отдавал себе ясного отчета в их нуждах, в их стремлениях. С другой стороны, поздно достигнув неожиданного для себя положения, он легко верил, что все идет наилучшим образом, и всегда враждебно относился к мало-мальски крупным реформам. Он действовал и вводил реформы только под давлением обстоятельств. Все царствование его как в Норвегии, так и в Швеции было на самом деле борьбой, временами скрытой, временами резкой и открытой, против оппозиционных партий, требовавших реформ; между тем в Швеции оппозиция ставила себе совершенно другие цели, чем в Норвегии. Следовательно, царствование Карла-Иоанна в Швеции в общем совершенно отлично от его царствования в Норвегии, почему и следует рассматривать их каждое в отдельности.

Швеция. Финансовые вопросы. Начало оппозиции. Война возложила на Швецию большие тяготы; ей пришлось заключать займы за границей. Торговля страдала. Дух спекуляции витал над страной и еще более расшатывал кредитные учреждения, и без того в достаточной мере непрочные. В довершение всего, бывший морской офицер граф Бальтазар Богуслав Шатен — человек умный и энергичный, посвятивший себя осуществлению уже неоднократно выдвигавшегося плана, — предпринял устройство внутреннего морского пути между Севернвгм и Балтийским морями путем соединения озер каналами. Работы производились частной компанией, которая, однако, получила субсидию от государства. Чтобы дать возможность довести работы до конца, государство вынуждено было предоставить в распоряжение компании значительные суммы. Все это поставило государственное казначейство в весьма затруднительное положение.

Правительство, впрочем, прилагало энергичные усилия к тому, чтобы выйти из этого положения; об этих усилиях, равно как и о встреченных правительством препятствиях, свидетельствуют чрезвычайные сессии сеймов. Такие сессии созывались в 1816 и 1818 годах. Сессии 1823 и 1828 годов были первыми, созванными в обычном порядке после переворота 1809 года. Здесь не место входить в рассмотрение мер, принятых этими различными собраниями, — мер, специальный характер которых часто требовал бы пространных объяснений. Постановления относительно расчетов по иностранным обязательствам, оплаченным благодаря ссудам Карла-Иоанна из его собственных средств, таможенные тарифы, законодательство, касавшееся кредитных учреждений, равно как размер субсидий, предоставленных для окончания Готского канала (название, данное предприятию графа Платена), — все это не представляет особого интереса с точки зрения общей политики. В этом отношении гораздо любопытнее установить появление первых симптомов оппозиции: они начали обнаруживаться с эпохи сейма 1815 года. По правде сказать, слово «оппозиция», по признанию самих же членов правительства, являлось для этого времени далеко не отвечающим действительности. Сейм не ввгказывал желания принимать королевские предложения без рассмотрения и без прений, но в этом не было ничего необычайного, ничего неестественного. Во время войны сейм добровольно передал все управление страной в руки Карла-Иоанна и, чтобы не расходиться с ним в выполнении его планов, вотировал в 1812 году все, чего бы от него ни требовали. Теперь, когда внешние осложнения миновали, сейм хотел снова воспользоваться своим правом и намеревался, в силу своей обязанности, контролировать действия исполнительной власти. Но Карлу-Иоанну ввиду его прошлого был совершенно чужд нормальный парламентарный режим, а его подозрительный нрав заставлял его видеть всюду интриги и заговоры. Раздраженный спорами, возникшими по поводу его предложений, король слишком резко выказал свое недовольство, и это не замедлило вызвать известную напряженность отношений между троном и представителями народа, — напряженность, вскоре перешедшую в настоящую систематическую, чисто политическую оппозицию, первые симптомы которой можно отнести к этому же времени.

Тотчас после революции 1809 года в Швеции образовалась легитимистская партия, т. е. партия, относившаяся одинаково враждебно как к личности Карла XIII, так и к новой, сраважтельно либеральной конституции и защищавшая неотъемлемые права потомков Густава IV Адольфа. Но эта партия, являвшаяся предметом ужаса для Карла-Иоанна, в действительности весьма быстро прекратила свое существование. Фактически после 1816 года никто почти не думал оспаривать законность власти Карла XIII и его приемного сына. Но зато в это же время начала выявляться либеральная оппозиция. Те нападки, с которыми она выступила, были, впрочем, довольно умеренны, высказывались почти исключительно на сейме и сливались с той критикой, которая внушалась сейму простым стремлением исполнять как следует свою роль.

Шведская оппозиция после 1830 года. Широкое либеральное движение, наблюдавшееся в большей части Европы как следствие французской Февральской революции, отозвалось также и в Швеции. Оппозиция с этой минуты становится пылкой и непреклонной; она, впрочем, совершенно точно определила свою программу и свои требования. Во-первых, она восстала против личных склонностей короля и его способа управления. Озабоченный по приезде в Швецию более всего необходимостью противодействовать легитимистским проискам, значение которых он переоценивал, Карл-Иоанн сделал попытку привлечь на свою сторону дворянство и взял за правило покровительствовать ему во всех случаях. Это послужило первым поводом для жалоб. Милости, которыми пользовался гофмаршал граф Магнус Браге, принадлежавший как раз к одной из наиболее аристократических фамилий в королевстве, влияние, которое он имел на короля, и значительное, хотя и неофициальное участие, принимаемое им вследствие этого в делах, — такого рода положение вещей также послужило поводом для протестов и давало возможность представителям оппозиции шумно высказываться против правления «камарильи». Короля упрекали также — и не без некоторого основания — в систематической боязни всяких реформ: эту боязнь считали особенно неподходящей как раз теперь, когда мечтали о важных конституционных изменениях. Действительно, с этой минуты начали заниматься вопросом, разрешившимся лишь тридцать лет спустя, после бесконечной борьбы, а именно реформой народного представительства. Тяжелый и сложный механизм сеймов, их разделение на сословия представлялись многим несколько устаревшими. Отнюдь не желая порывать со всеми традициями, граждане требовали парламентской организации более современного типа, аналогичной с парламентским строем Франции или Англии. Королевский совет был также предметом живейшей критики, и либералы требовали замены его настоящим министерством, несущим политическую ответственность перед парламентом.

Одновременно с этим оппозиция расширяла свое поле действия и мало-помалу перестала быть чисто парламентской. Памфлеты и журналы, игравшие до тех пор лишь незначительную роль, приобрели большое влияние. Крузенстольпе — писатель, обладавший несомненным талантом и не меньшей ядовитостью, — в целом ряде брошюр и трудов, наделавших много шуму, нападал на королевское правительство. Первоклассный журналист Лаврентий-Антон Гиэрта основал Вечернюю газету (Aftonbladet) и вел на ее столбцах весьма оживленную, часто обращавшую на себя внимание борьбу.

Ввиду этих нападок правительство усилило свое сопротивление. Пользуясь законом о печати 1812 года, вотированным по предложению Карла-Иоанна, стали все чаще запрещать периодические издания. Но издатели не унывали: приостановленные газеты продолжали выходить с легким изменением заглавия, и таким образом Гиэрта в год смерти Карла-Иоанна спокойно издавал Двадцать первую вечернюю газету. Не скупились и на судебные преследования: Крузенстольпе был приговорен к тюремному заключению за оскорбление величества. Но его перевод в Ваксгольмскую крепость вызвал народное движение; были пущены в ход войска, причем в толпе оказались убитые (июль 1838 г.).

Сопротивление правительства, естественно, только сильнее раздражило оппозицию, приготовившуюся к еще более яростной борьбе во время сейма 1840 года. Для этого между различными группами был заключен союз: то была пресловутая «коалиция», целью которой, как говорили, было не более, не менее — вынудить отречение у старого короля. Между тем — и это любопытное и характерное обстоятельство — никто и не помышлял о настоящей революции. Несмотря на весьма ядовитые нападки на Карла-Иоанна, никто не считал его узурпатором, никто никогда не упрекал его за иностранное происхождение. Его династия окончательно упрочилась в Швеции, и самые ярые из членов оппозиции желали лишь немедленного перехода власти в руки наследного принца Оскара, которого считали настроенным более либерально.

Но дело до этого не дошло. Карл-Иоанн понял, что должен уступить — по крайней мере по некоторым пунктам. Он утвердил вотированное сеймом предложение, изменявшее устройство совета путем введения «системы ведомств»: из десяти членов совета семь превращались в глав ведомств, т. е. в настоящих министров — в том значении этого слова, которое придаем ему мы, — и это превращение, естественно, повлекло за собой значительные перемены в порядке решения дел. Сессия сейма тем не менее была довольно бурной. Но мало-помалу в течение последовавшего за ней периода оппозиция улеглась. 5 февраля 1843 года, в 25-ю годовщину восшествия на престол Карла XIV Иоанна, были устроены большие празднества, и ввиду добровольного и сердечного характера манифестаций старый король мог вообразить себя перенесенным к началу своего пребывания в Швеции, к лучшим временам своей популярности. Он умер год спустя (8 марта 1844 г.), оставив престол единственному сыну Оскару I.

Карл-Иоанн и Норвегия. В Норвегии Карлу-Иоанну пришлось также бороться с весьма сильной оппозицией, но в основе своей отличавшейся от оппозиции шведской. Последняя была по преимуществу либеральной, — оппозиция в Норвегии была в первую очередь национальной; таким образом, на другой же день после установления унии между Швецией и Норвегией возникает и начинает обнаруживать свой подлинный характер пресловутый «норвежский вопрос», периодические обострения которого повторяются в течение всего столетия.

Хотя условия договоров 1814–1815 годов были весьма определенны, уния, в сущности, покоилась на недоразумении, так как шведы и норвежцы понимали ее весьма различно — каждый по-своему. В глазах шведов Норвегия была уступлена им в полную собственность Кильским трактатом; Швеция согласилась впоследствии обсудить с норвежцами создавшееся положение и предоставить им некоторую независимость, но удерживала за собой право вмешательства в норвежские дела или контроля над ними и во всяком случае должна была в унии занимать господствующее положение. В глазах норвежцев, наоборот, независимая Норвегия свободно соединилась со Швецией, следовательно имела право решать сама и так, как заблагорассудится, свои внутренние дела и должна была занимать в унии безусловно равное со Швецией место.

Различие между этими точками зрения весьма отчетливо обнаружилось вскоре после 1815 года, при споре довольно ничтожном, но тем не менее сильно возбудившем страсти. Норвежцам хотелось праздновать свой национальный праздник 17 мая — день годовщины провозглашения независимости и принятия конституции — собранием в Эйдсвольде; Карл-Иоанн желал, чтобы это происходило 4 ноября, в годовщину признания Карла XIII королем Норвегии и обнародования им этой же самой конституции.

Графы Эссен, Мёрнер, Сандельс, Платен и другие — шведы, бывшие поочередно генерал-губернаторами Норвегии, — тщетно напрягали усилия, переходя от самой непреклонной твердости к крайней снисходительности, однако им так и не удалось привлечь вполне население на свою сторону. Недовольство правительством вспыхивало по любому поводу: неоднократно происходили уличные беспорядки в Христиании, а в 1818 году даже бывали бунты в деревнях, но так как они были вызваны введением новых налогов, то были направлены против стортинга, а не против короля.

Глубокая антипатия, таившаяся у большинства норвежцев к королевскому правительству, прорывалась, естественно, и в стортинге. Оппозиция в нем была весьма сильна. Состоя вначале преимущественно из чиновников, она усилилась, начиная с сессии 1833 года, присоединением к ней крестьян, которые стали к этому времени организовываться в политическую партию. Все члены оппозиции, независимо от их происхождения, были, впрочем, единодушны в суровой критике действий правительства, в отклонении целого ряда его предложений и в полном игнорировании его желаний. Так, невзирая на veto короля, было упразднено дворянство. Стортинг 1836 года отличался особой непримиримостью, и когда губернатор, желая сломить сопротивление, захотел прибегнуть к его роспуску, стортинг ответил преданием суду одного из министров.

Итоги деятельности Карла-Иоанна. Несмотря на всю эту полемику и борьбу, царствование Карла-Иоанна отмечено многочисленными реформами и важными улучшениями в обеих странах. Мы уже указали на преобразование королевского совета в Швеции; норвежский стортинг и шведский сейм (риксдаг) вотировали много законов по разным вопросам делового порядка, имевших самые благодетельные результаты.

В Норвегии финансы, бывшие в отчаянном состоянии в момент установления унии, были упорядочены; среди мер, способствовавших этому, следует указать на учреждение эмиссионного Норвежского банка, основанного в 1816 году, положение которого, однако, долгое время было непрочным. В 1822 году были учреждены сберегательные кассы. Административное устройство также было упорядочено, и стортинг в 1837 году вотировал весьма важный закон об общинных собраниях. Вместе с тем было улучшено законодательство, и в 1842 году был обнародован уголовный кодекс. Правительство старалось развить торговлю и промышленность; в 1818 году в Христиании было основано художественное и ремесленное училище; торговые договоры облегчили экономические сношения с заграницей; наконец, в 1827 году были установлены правильные пароходные рейсы.

Постепенно было также изменено все административное устройство Швеции: были введены новые суды; законодательство в несколько приемов пересмотрено; пенитенциарная система, оставлявшая желать весьма многого, была значительно улучшена. Карл-Иоанн, естественно, уже в силу своего прошлого уделял большое внимание военным вопросам. Однако меры, предпринятые для улучшения армии и флота, имели меньшую важность, чем меры к поднятию торговли, промышленности и земледелия. Мы указывали уже мимоходом на постройку Готского канала; это значительное сооружение, оконченное в 1832 году, облегчило сношения между некоторыми наиболее богатыми провинциями королевства. Внешняя торговля также увеличилась благодаря многочисленным торговым договорам: чистая выручка таможен, достигавшая в 1821 году 1124000 талеров, достигла в 1840 году 2 904000 талеров.

Толчком к такому развитию торговли послужили отчасти успехи промышленности и земледелия. Применение пара повлекло за собой, как и в других странах, быстрый подъем промышленности в Швеции. Правительство, со своей стороны, выступило с несколькими удачными мерами, уничтожив некоторые препятствия к развитию горной промышленности. В 1821 году была основана горная школа. Высшая земледельческая школа существовала уже с 1811 года, но преподавание в ней оставалось по преимуществу теоретическим; целый ряд школ более практического характера ознакомил народ с новыми сельскохозяйственными методами. Ипотечные кассы открыли возможность для земледельцев получать нужные капиталы.

Кроме специального образования, о котором мы только что говорили, правительство Карла-Иоанна озаботилось и развитием общего образования на всех его ступенях. Начальное обучение, наименее удовлетворительно организованное, было расширено: указ 1842 года предписывал даже устройство школ в каждой общине. Положение народа таким образом улучшилось со всех точек зрения; народонаселение значительно увеличилось; благосостояние возросло, чему еще способствовали устроенные повсюду сберегательные кассы.

Доходы государства сразу значительно увеличились. В последние годы царствования Карла-Иоанна бюджеты сводились обыкновенно с превышением доходов над расходами. Несмотря на это, Карл-Иоанн, бывший все-таки, что бы сам он о себе ни думал, довольно посредственным финансистом, постоянно испытывал денежные затруднения вследствие своеобразных приемов, применявшихся для платежей по некоторым специальным счетам.

Значительные успехи, достигнутые в Швеции и Норвегии, не являлись, однако, как на это неоднократно указывалось, делом исключительно Карла-Иоанна и его министров; можно даже с некоторым основанием утверждать, что на многие прогрессивные меры они соглашались исключительно под давлением оппозиции и едва ли не против своей воли. Это замечание, довольно верное, поскольку оно касается реформ политического свойства, было бы гораздо менее справедливо прилагать к нововведениям иного порядка. По поводу всех мероприятий следует, впрочем, заметить, что король всегда имел достаточно такта, чтобы пересилить в случае надобности самые дорогие для него убеждения, и умел уступить, когда это становилось безусловно необходимым. В Норвегии он, например, примирился в конце концов с самоутверждением норвежской национальности и ни в Норвегии, ни в Швеции никогда не прибегал к незаконному противодействию. Наконец, оба королевства могли развить — как они и сделали каждое — свою торговлю, земледелие и промышленность только благодаря той внешней безопасности, которой они постоянно пользовались и которая являлась личной заслугой престарелого короля, результатом его умения избегать всяких осложнений и авантюр.

II. Дания (1815–1848)

Конец царствования Фридриха VI. Дания находилась в весьма затруднительном экономическом положении во время восстановления мира в 1815 году. Финансы ее были в величайшем беспорядке вследствие банкротства в 1813 году, и страна была совершенно разорена. Это положение вещей улучшилось не сразу. Напротив, целый ряд неурожаев еще усилил нужду; в деревнях между 1820 и 1826 годами наступил настоящий кризис, и на имущество многих крестьян и даже владельцев средних поместий был наложен арест, так как они не смогли уплатить налогов. Мало-помалу, однако, страна начала оправляться. Вывоз зерна за десять лет вырос вдвое, а за пять лет — с 1834 по 1839 год — государственные долги уменьшились на 6 миллионов талеров. Эти успехи не были, однако, следствием крупных реформ или важных административных мероприятий. Фридрих VI, царствовавший в это время, много сделал для развития Дании; но все благодетельные меры, которыми страна ему обязана, были осуществлены уже в течение предшествующего периода, изложенного нами ранее. После 1815 года король не предпринял ни одного важного дела, способного глубоко повлиять на экономическое благосостояние страны. Зато им были приняты некоторые меры, заслуживающие внимания с чисто политической точки зрения. Одни из этих мер касались Шлезвига и Голштинии; мы вернемся к ним позже, при изложении вопроса об этих герцогствах в целом; другие мероприятия относились к собственно Дании.

Так же, как в Швеции, в Норвегии и в большинстве европейских стран, либеральные стремления давали себя чувствовать и в Дании, где, в противоположность другим скандинавским государствам, монархия оставалась вполне неограниченной. Эти стремления развились под влиянием идей, широко распространенных за границей, и из сравнения результатов, достигнутых Норвегией, которая до 1814 года была подчинена датскому режиму, а теперь имела конституцию. После 1830 года датское либеральное движение настолько усилилось, что король вынужден был считаться с ним, по крайней мере — до известной степени. В 1834 году он издал указ о совещательных сеймах. Четыре сейма должны были созываться периодически: два для королевства (один в Виборге — для Ютландии, другой в Роскильде — для островов) и по одному для герцогств Шлезвига и Голштинии. Составленные из членов, частью назначенных королем, частью выбранных избирателями, платящими известный, невысокий, впрочем, ценз, сеймы эти должны были заниматься обсуждением наиболее важных законов и особенно налогов. Сверх того, они имели право представлять петиции или проекты законов, формулировать жалобы по поводу применения действующих законов и указывать на злоупотребления администрации. Тем не менее сеймы эти не пользовались никакой властью, ибо, как показывало и их название, они были чисто совещательными. При этом постарались заранее ограничить моральное влияние, которое они могли бы оказывать: их прения не были гласными, и о них было запрещено печатать отчеты. Немедленно по своем созыве сеймы попытались усилить свое значение, но тщетно. Король формально воспротивился тому, чтобы оба датских сейма слились в один, и разрешил отнюдь не полную гласность прений, как его о том просили, а лишь печатание краткого резюме дебатов. Когда, с другой стороны, сеймы пожелали получить точные сведения о положении финансов и потребовали полного представления им документов, то они натолкнулись на сопротивление со стороны администрации и получили одни лишь уклончивые и не выполненные затем обещания.

Царствование Христиана VIII. Фридрих VI умер бездетным (1839), и ему наследовал его племянник Христиан-Фридрих (тот самый, который в 1814 году в течение пескольких месяцев был королем Норвегии), принявший теперь имя Христиана VIII. Восшествие на престол нового государя было встречено с радостью во всей стране, особенно всеми либералами. Так как в 1814 году король согласился на норвежскую конституцию, никто не сомневался в том, что он дарует те же свободы и своим датским подданным. Со всех сторон к нему обращались с петициями, в которых ходатайствовали о даровании политических прав, а провинциальные сеймы, со своей стороны, потребовали изменения закона о выборах, слияния нескольких сеймов в один и права обсуждения бюджета. Но новый король ограничился лишь обещанием «административных» реформ, а чтобы яснее показать, что он далеко не сторонник новых политических свобод, объявил выговор всем чиновникам и владельцам родовых поместий, подписавшимся под петициями. Поведение государя возбудило всеобщее неудовольствие. Оппозиционная печать, сложившая было оружие после смерти Фридриха VI, возобновила свои нападки, невзирая на судебные преследования, и возбуждение умов все продолжало расти до самого конца царствования. Оно даже настолько усилилось, что Христиан VIII счел благоразумным пойти на уступки и изготовил конституцию, но смерть сразила его (январь 1848 г.) раньше, чем он успел ее обнародовать.

Недовольство либералов и их протесты против управления Христиана VIII, в сущности, часто бывали преувеличенными. Правда, король отказался даровать политические свободы, но он остался верен своему обещанию осуществить административные реформы, между которыми были и довольно либеральные. Таков, например, был копенгагенский муниципальный закон 1840 года, а в следующем году — преобразование сельских общин, в которых были созданы приходские советы. В армии были уничтожены телесные наказания. Были приняты различные меры для содействия освобождению негров в колониях. Христиан VIII намеревался также расширить права провинциальных сеймов путем создания постоянных комитетов, составленных из членов сейма и обязанных, в сотрудничестве с королем, изучать особо важные дела. Эта реформа, которая могла бы иметь важные последствия, не была осуществлена — отчасти в виду оппозиции, поднятой против нее самими сеймами. Остальные мероприятия тоже заслуживают одобрения: особенно — преобразование начальных школ Копенгагена, частичный пересмотр уголовного законодательства и реформа пенитенциарной системы. Управление финансами было также удачно: государственный долг уменьшился на несколько миллионов, а доходы государства за время с 1841 по 1847 год возросли с 16 до 18 миллионов талеров.

В конечном итоге царствование Христиана VIII было удачно для Дании, хотя и не осуществило всех возлагавшихся на него надежд. Не следует забывать, что внимание короля было постоянно поглощено делами Шлезвига и Голштинии. Пресловутый вопрос о герцогствах, который должен был привести к войнам 1848 и 1863 годов, вступил с этой минуты в острую фазу.

Вопрос о герцогствах. Герцогства Шлезвиг и Голштиния, хотя и присоединенные к датской монархии, во многом, однако, отличались от нее, и датские государи, на обязанности которых лежало управлять ими, сталкивались с препятствиями конституционного характера, быть может, неразрешимыми, и с весьма сложным, с трудом поддающимся изменению положением дел. Население в этих двух герцогствах принадлежало к двум различным национальностям: в большей части Шлезвига оно состояло из датчан и говорило только на датском языке; в южной части Шлезвига, в Голштинии и в Лауэн-бурге, присоединенном к Дании в 1815 году, население составляли немцы, причем высшие классы во всем Шлезвиге и Голштинии, особенно дворянство и чиновничество, были обычно немцами по происхождению или тяготели к немецкой культуре и языку. Эти-то немецкие элементы, пользуясь своей властью и влиянием, старались онемечить всю страну. Судопроизводство велось на немецком языке, преподавание в Кильском университете происходило на немецком языке, начальные школы даже в датских деревушках были немецкие, и датские крестьяне по воскресеньям принуждены были слушать проповеди на немецком языке. Эта германизация датских частей герцогств была вещью не новой: над ней уже усердно работали в XVIII веке. Движение еще усилилось после 1815 года благодаря подъему в то время немецкого национального чувства. В течение долгого времени датские государи оставались равнодушными к этому движению в герцогствах, так как часто сами были столько же датчанами, сколько и немцами. Но в начале XIX века монархия стала вполне национальной, и Фридрих VI хотел взять на себя защиту датского населения: он приказал основательно изучить Еопрос, но его добрая воля была совершенно парализована администрацией герцогства, и ему даже не удалось собрать желательные сведения.

Столкновения национальностей усложнялись политическими затруднениями. Герцогства были отделены друг от друга, тем более что Голштиния была членом Германского союза, в который Шлезвиг не входил. Тем не менее в некоторых отношениях они составляли как бы одно целое, и хотя объединявшая их старая конституция, по словам датчан, уже утратила силу, хотя герцогства давно уже не имели общего сейма и Фридрих VI учредил для них отдельные совещательные сеймы, — все же между ними существовал род нравственного и интимного единения, nexus socialis^[40], сливавший, например, голштинское и шлезвигское дворянство в одно целое. Словом, как бы ни было запутано правовое положение, ввюывавшее бесконечные споры, было ясно, что правящие классы Шлезвига и Голштинии единодушны в своих требованиях и охране всех привилегий, способных выделить их из состава остальной монархии, и что они смотрели на оба герцогства как на нечто вроде отдельного государства. Фридрих VI, понимая кроющуюся в этом опасность, нробоьал противодействовать ей и принял разные административные меры; дворянство на это отвечало жалобами на злоупотребления администрации, заявляя, что его привилегии игнорируются, и в конце концов обратилось в 1822 году к Германскому сейму. Это обращение не имело результатов, так как сейм не захотел вмешаться в это дело, но оно тем не менее характерно, являясь перввгм симптомом того настроения умов, которое должно было еще сильнее проявиться впоследствии.

В царствование Христиана VIII борьба продолжалась, усиленная и еще более запутанная вследствие слабости характера этого государя. Требования шлезвиг-голштинцев сделались еще настойчивее, а главное — определеннее: они не скрывали сепаратистских стремлений и в частности заявляли, что порядок наследования не одинаков для королевства и для герцогств, так как последние не допускают наследования по женской линии. Заявление это имело тем более угрожающий смысл, что наследование по мужской линии вовсе не было обеспечено в царствующей фамилии. Партия, поддерживавшая эту доктрину, имела во главе двух князей, родственных королевскому дому, принца Нёра и его брата, герцога Аугустен-бургского; последний должен был унаследовать герцогства в том случае, если бы ее теория о праве наследования одержала верх.

Христиан пытался подавить движение попеременно то уступками, то энергичными мерами. Он начал с того, что назначил принца Нёра губернатором герцогств, надеясь, без сомнения, таким образом успокоить волнение. Это ему не удалось, и положение осталось попрежнему напряженным. Тогда он изменил тактику, лишил принца всех его должностей, подверг опале членов администрации и преследовал разными способами вожаков дворянства. Одновременно с этим король обнародовал (8 июля 1846 г.) грамоты, возвещавшие, что в результате исследования, предпринятого компетентными юристами, выяснилось, что порядок наследования — единый для всей монархии, за исключением, быть может, некоторых частей Голштинии, по поводу которых еще оставались сомнения. Это заявление, весьма нетактичное, возбудило ярость партии шлезвиг-голштинцев, которые обратились к Франкфуртскому (Германскому) сейму. Последний не принял энергичных мер, но начал переговоры, и король совершил еще большую бестактность, вступив с сеймом в спор и содействуя таким образом подготовке тех событий, которые развернулись с восшествием на престол его преемника.

Литература в Швеции, Дании и Норвегии. Период, следовавший за 1815 годом, был отмечен в трех скандинавских государствах пышным расцветом литературы, начавшимся еще несколько ранее, но достигшим к этому времени своего апогея. Литературы всех этих стран развивались, впрочем, отдельно, сохраняя каждая свою ярко выраженную индивидуальность; тем не менее именно это разнообразие и установило между ними известную аналогию, которую здесь небесполезно будет отметить.

В Швеции в первые годы XIX столетия происходила борьба классиков, уцелевших по большей части от эпохи Густава III и сильно пропитанных французскими традициями, с романтиками, приближавшимися к немецкому романтизму, — не потому, что непосредственно подражали ему, а потому что вдохновлялись аналогичными идеями. В самом романтизме можно было различить два течения: с одной стороны — фосфоризм, названный так по имени одного литературного журнала, тенденции которого сходились до известной степени с стремлениями французских романтиков и главной характерной чертой которого был бунт против несколько узких доктрин так называемой академической школы; с другой стороны— готическую школу, названную так по литературно-научному кружку, поставившему себе целью возрождение древних народных преданий. Будучи в течение некоторого времени весьма оживленной, борьба между «старой» и «новой» школами мало-помалу утихла, и разногласия смягчились. То была самая блестящая эпоха в шведской литературе, момент, когда первоклассными писателями были представлены почти все литературные жанры, за исключением, однако, театра. Действительно, в Швеции никогда не было выдающихся драматических писателей, достойных быть поставленными наряду с шведскими романистами и особенно с шведскими поэтами.

Среди поэтов, прославивших эпоху Карла-Иоанна, следует упомянуть прежде всего некоторых поэтов, относящихся к предшествующей эпохе, как, например, К.-Г. Леопольда, главные произведения которого относятся к царствованию Густава III, но который умер только в 1829 году, и Ф.-М. Францена (1772–1847). Валлен (1779–1839), известный главным образом своими псалмами, занимает среднее место между академической и романтической школами. В числе романтиков назовем еще Аттербома (1790–1855), главного поборника фосфоризма. Наиболее выдающимися из готической группы были: величайший поэт собственно Швеции Тегнер (1782–1846), Стагнелиус (1792–1823) и Э.-Г. Гейер (1783–1847), оставивший после себя небольшое количество лирических стихотворений. Надо упомянуть особо И.-Л. Рунеберга (1804–1877), величайшего поэта, писавшего на шведском языке, родившегося и жившего в Финляндии. Он, впрочем, не примыкает вполне ни к одной шведской школе, находясь под довольно сильным влиянием греческой античной литературы.

Переходя к прозаикам, следовало бы вновь назвать имена некоторых поэтов, например Тегнера, оставившего после себя многочисленные речи, и Гейера, наиболее значительные труды которого заключаются в его исторических сочинениях. Другим историком, быть может более популярным, но менее глубоким, был А. Фриксель (1795–1881). Мы имели уже слу-чай упомянуть журналиста Гиэрта (1801–1872) и памфлетиста-романиста Крузенстольпе (1795–1865). Остальными более выдающимися романистами этой эпохи были: Август Бланш (1811–1868), Фредерика Бремер (1801–1863) и Алм-квист (1793–1866), богатейшая фантазия которого оказала значительное влияние на писателей последующих поколений.

В Дании, как и в Швеции, романтизм одержал в конце ьонцов победу в той борьбе, о которой мы уже говорили, упоминая имя величайшего датского поэта этой эпохи — Элеп-шлегера. Последний, начиная с 1825 года, дал ряд исторических драм, сюжеты которых были заимствованы большей частью из древней истории Севера. Одновременно с этим Гейберг сочинял комедии, вызвавшие довольно много подражаний; в противоположность Швеции, Дания обладала относительно богатой драматической литературой. Древняя национальная история вдохновила также и романистов, особенно Ингемана. Андерсен (1805–1875) сочинял сказки, завоевавшие в переводах широкую популярность во всех странах, а Блихер (1782–1848) писал повести, изображая в них главным образом крестьянские нравы.

Литература Норвегии в эту эпоху была менее значительна, нежели литература Швеции и Дании. Можно указать, однако, _ нескольких писателей, особенно поэтов: Вергланда (1808–1845) и Вельхавена (1807–1873), а также Камиллу Колле, писавшую романы. Одна черта, однако, придает интерес норвежской литературе этой эпохи: ее усилия сделаться национальной. До тех пор норвежские писатели — а между ними были весьма замечательные — принадлежали благодаря общности языка датской литературе. Теперь они старались выдвигать вперед все специфически норвежское, всякие особенности ума и даже языка и хотели таким образом положить начало совершенно независимой литературе.

Скандинавизм. Общей чертой для скандинавской литературы в занимающую нас эпоху является, как мы видели, ее крайне национальный характер и ее постоянное стремление черпать вдохновение из исторических традиций. Традиции же трех королевств вытекали из одного общего источника: из героической и славной эпохи древней скандинавской цивилизации. С другой стороны, Швеция и Норвегия, а также и Дания отказались от всякого политического честолюбия, и вражда, так долго разделявшая их, утратила свой смысл. Неприязнь, существовавшая между народами, исчезла весьма быстро, и вместо нее народилось новое чувство, особая и расширенная форма национализма — скандинавизм.

Возникновение скандинавизма относят обыкновенно к университетскому празднику в Лунде в 1829 году, на котором Тегнер сказал Эленшлегеру слова, ставшие с тех пор знаменитыми: «Время разногласий миновало». Но эта манифестация была следствием, а не источником нового чувства. Скандинавизм развивался главным образом в университетских кругах, особенно укрепляясь в кружках студенческих, в которых участвовали уроженцы разных стран. Правительства, и в частности король Карл-Иоанн, видевший в скандинавизме особый вид либерализма, относились к этому литературному направлению враждебно. Только позднее скандинавизм приобрел известное влияние на политические события.

ГЛАВА V. ИСКУССТВО В ЕВРОПЕ. 1815—1848

Период^[41], о котором мы будем говорить, характеризуется появлением, быстрым ростом и скорым упадком романтизма, первые признаки которого были нами отмечены среди самого расцвета классицизма^[42]. В сущности, романтики не принесли миру ни новой формы искусства, ни положительного учения; их эстетическая теория была скорее отрицательной; они хотели освободиться от ига, под которым их держали доктринеры школы Давида, мнимые «приверженцы греков». В самом начале века, в 1800 году, один из второстепенных поэтов, Вершу, писал в своих Poesies fugitives:

Qui me delivrera des Grecs et des Romains?..

О vous qui gouvernez notre triste patrie,

Qu'il ne soit plus parle des Grecs, je vous supplie!.. ^[43]

В Германии, как и во Франции, повсюду стали искать поддержки, примеров, вдохновения в самом отдаленном прошлом и, так сказать, у первоисточников народной жизни и души — в средневековом искусстве, конечно, при свете далеко еще недостаточной эрудиции и неустановившейся критики. Тотчас после Ватерлоо «сумрачное юношество», о котором говорит Мюссе в Исповеди сына века (Confession d'un enfant du siecle),подало знак к восстанию против тирании «римлян» и их выдохшейся эстетики. «Это — часы, показывающие полдень в четыре часа пополудни», — писал Стендаль. Художник-«романтик» отказался от притязания творить красоту, задавшись целью передавать жизнь, чувство, страсть; он стал искать у поэтов — у Данте, Шекспира, Байрона, в романах Вальтера Скотта, в старых балладах — материал для своих произведений, и вскоре сделалось ясным, что ограничение искусства рамками литературы, истории и сентиментализма ведет к образованию новых «шаблонов» взамен отброшенных. Школа пейзажистов — самое значительное завоевание и самое выдающееся явление в живописи XIX века — с этих пор заняла в современном искусстве видное место. Ей суждено было служить переходом от лиризма романтиков к реализму, который вместе с искусственно подновленным классицизмом вскоре предстанет перед ними, как обманутый и непочтительный наследник.

I. Искусство во Франции

Искусство при Реставрации: Жерико. Мы видели^[44], каким образом салон 1812 года положил основание славе Жерико, духовного сына Гро. В авторе картины Офицер конно-егерского полка императорской гвардии в момент атаки молодежь инстинктивно приветствовала застрельщика. «Откуда это взялось? Мне незнакома эта манера», — так выразился Давид, между тем как Герэн упрекал своего ученика за «фальшивый колорит» и за рисунок «человеческого тела, походящий на действительность, как футляр от скрипки похож на скрипку». Но Жерико уже был поглощен другим. Он познакомился в Лувре с некоторыми из лучших произведений Рубенса (до отобрания их обратно союзниками) и принялся копировать их с пламенным увлечением. «Рубенс и Франкони были его великими учителями». Страстный любитель верховой езды, он постоянно изучал у лошадей тело в движении. В 1814 году его Раненый кирасир привел «своей тяжеловесной и грубой фактурой» в негодование критиков — друзей Герэна, но у молодежи эта картина имела такой же успех, как Офицер егерского полка.

В бытность свою в Италии, где Жерико срисовал статуи гробницы Медичи, Страшный суд и в Ватикане из Сражения Константина «лошадь, вставшую на дыбы», он задумал — при виде лошадей, свободно пущенных по площади дель Пополо и по Корсо на народном празднестве Барбари, — написать большую картину, для которой заготовил множество этюдов, но которой так и не написал. По всем его рисункам видно, что жизнь в классической стране манила и возбуждала его внимание гораздо более, нежели античные памятники; и по возвращении своем он почерпнул в газетной хронике сюжет Плота с фрегата «Медуза», одной из тех картин, которые всего глубже взволновали общество и оказались поворотным пунктом в истории живописи XIX века. Оставшиеся в живых после страшной катастрофы Корреар и Савиньи опубликовали рассказ о своем крушении, и Жерико, воображение которого было потрясено подробностями трагедии, задумал изобразить ее в размерах большой «исторической картины». Он употребил несколько месяцев на подготовительные этюды и 25 августа 1819 года отправил свою картину в Салон. Легко заметить в этом выдающемся произведении злоупотребление битюмом, который с того времени стал, к сожалению, излюбленной краской молодых художников, и кое-какие следы влияния, навеянного мастерскими, музеями и школой и довольно плохо претворенного (Чумные в Яффе Гро и даже Марк Секст Герэна); но по сочности рисунка и по патетической силе эта картина является вещью первоклассной. Через нее человеческая драма наших дней вступала в искусство, даже в «высокое искусство», наперекор школьным теоретикам.

Непосредственный успех картины был невелик; авторитетным судьям казалось невозможным, чтобы «безобразие» и «страдание» превратились когда-либо в материал для «красоты»; но новое произведение нашло нескольких горячих защитников среди молодежи, и по смерти Жерико оно было приобретено графом Форбеном для королевских музеев. Наибольший успех Плот с фрегата «Медуза» имел в Англии, куда Жерико его повез; публичная выставка дала в короткий срок более 17 000 франков.

Этой поездке в Англию суждено было иметь значительное влияние на современное искусство. Дело в том, что Жерико привлек в Париж и ввел здесь в моду выдающихся английских пейзажистов, произведения которых, как и произведения голландских художников, восстановили престиж простой природы, «неодушевленной природы», как пренебрежительно выразились теоретики исторического пейзажа. «Вы не можете себе представить, — писал Жерико из Лондона Орасу Берне (1 мая 1821 г.), — как хороши в этом году портреты и многочисленные пейзажи и жанровые картины… Не надо краснеть, что снова садишься на школьную скамью: прекрасное в искусстве достигается лишь путем сравнений. Всякая школа имеет свой характер… Я выразил на выставке желание видеть в наших музеях многие из картин, которые висели у меня перед глазами…» И на следующий год в Салоне 1822 года были выставлены благодаря стараниям Жерико пейзажи Констебля.

Если бы жизнь Жерико не прервалась преждевременно, ему были бы уготованы видное место и большая роль в надвигают щейся революции. Но в феврале 1823 года, после падения с лошади, он слег; наступила долгая агония. Смерть постигла его 26 января 1824 года в возрасте 33 лет, прежде чем он мог осуществить или даже до конца продумать всю свою мечту.

Борьба между романтизмом и классицизмом: первые шаги Эжена Делакруа. С этого времени завязалась знаменитая борьба между романтиками и классиками. Бутар, критик, часто обнаруживавший, несмотря на свой строгий классицизм, большую свободу и проницательность суждений, писал еще про Салон 1817 года: «В картинах, преобладающих в этом году, по крайней мере количественно (произведения молодых), компоновка, в общем, менее суха, богаче фигурами, более живописна… Фигуры не так академичны; в рисунке меньше предвзятости, и он больше вяжется с окружающей средой; вследствие более точной передачи эффектов воздушной перспективы изображение приближается больше к тому, что видишь, чем к тому, что модель действительно собою представляет. С большей тщательностью выискивалась гармония целого, гармония красок, света; стали обращать больше внимания на общее впечатление… Нет никакого вероятия, чтобы это новое поколение подарило нас образцовыми произведениями искусства, каковы Горации, Потоп и некоторые другие, которые мы видели; но есть основание надеяться, что оно сделает больше, нежели предшествующее, для украшения наших дворцов и наших храмов»^[45]. Не есть ли это словно пророческое предсказание живописи Делакруа, которому, впрочем, суждено было повергать не раз того же Бутара в комический ужас? Далее он писал, встревоженный возрастающим числом «готических» сюжетов: «Я бы очень желал, чтобы наши художники, когда дело касается наших добрых предков, не брали за образцы памятники готической скульптуры… До появления Павла Понса и Жермена Пилона, — прибавлял он, — французские скульпторы были ничуть не искуснее крестьян Шварцвальда, проводящих свои длинные вечера за вырезыванием болванчиков…»

Единичные стычки, завязавшиеся вначале, скоро перешли во всеобщее сражение. Новые пришельцы, вырвавшиеся из классических мастерских, приветствовали в Жерико учителя и, естественно, сгруппировавшись вокруг него, шли, с каждым годом в большем числе, на приступ «академической Бастилии». В первых рядах вскоре выдвинулся молодой живописец, которого Жерико заметил, поощрил и полюбил — Эжен Делакруа (1798–1863). Хотя по характеру он был так же мало пригоден стать главой секты, как по природе своего дарования быть главой школы; хотя его слегка надменной замкнутости и аристократической холодности должны были казаться несносными шумные восторги мастерских и кружков, — он по силе вещей, если не по собственной охоте, оказался нареченным главой всех тех, у кого в душе таилось, по его собственному выражению, «стремление к чему-то мрачному». То, что Гро провидел, не смея выразить до конца, то, что Жерико предчувствовал, но едва успел наметить, — поэму бреда и мрачного лиризма, которую смутно чаяли «дети века», — все это дал Делакруа одной своей кистью. Он был воистину живописцем этого поколения, «зачатого между двух битв», на глазах которого поэзия, литература, история и искусство целиком преобразились в бурной эволюции.

Делакруа, как и все его товарищи, начал с того, что рисовал «натуру» у Герэна; сохранились писанные им Слепой нищий и фигуры натурщиков — образцы «добронравия» и прилежания. Но вскоре он заметил, что «школьная палитра» его не удовлетворяет и что «абсолютная красота», «пресловутая античная красота», которая, по уверению его учителей, должпа быть высшей целью искусства, не есть вся красота. «Если такова единственная цель, — писал он в своей записной книжке, — куда же девать людей, как Рубенс, Рембрандт и вообще северпые натуры?..» И когда его предостерегали против его склонности изображать безобразие, он отвечал-. «Безобразие, торжество безобразия — это ваши условности и ваше жалкое охорашивание великой и величественной природы. Безобразие — это ваши приукрашенные головы, приукрашенные морщины, это — искусство и природа, исправленные сообразно с преходящим вкусом нескольких пигмеев, мнящих себя выше древних, выше средневековья, выше природы».

Его переписка и его Дневник дали нам возможность проследить почти шаг за шагом развитие его дарования. В юности он плачет над стихами поэтов; он «ерзает на стуле», читая о заточении Тассо; «пламенная душа» Байрона находит отклик в его душе. Подобное влияние литературы на пластические искусства есть одна из наиболее выдающихся черт в истории романтизма, и относительно ее неизменной полезности можно спорить. Но в Делакруа говорило действительное внутреннее сродство и как бы предопределение. «Сосредоточься перед своей картиной и думай об одном Данте», — пишет он в своей записной книжке. Давид сурово призывал своего ученика Гро к чтению Плутарха; Делакруа, влекомый инстинктивным сочувствием, обращается прежде всего к Данте, Байрону и Шекспиру.

Прежде всего он обращается к Данте. Когда в Салоне 1822 года появилась его картина Ладья Данте^[46], все были изумлены — иные пришли в восторг, большинство — в ужас. От этой картины веяло чем-то таким, чего не было ни у одного из прежних художников. Это была какая-то пламенная тревога, сообщавшаяся всякому зрителю через неведомую дотоле гармонию красок и форм. Кто же открыл эти вещи 23-летнему юноше? Где нашел он тайну этой новой поэзии и этого нового языка? Конечно, не у своего учителя Герэна, а скорее в собственном сердце, воспламененном чтением поэтов, так же как в общении своем с глазу на глаз с теми великими мастерами, Микель-Анджело и Рубенсом, к которым он обращался как к своим гениям-покровителям и наставникам. Торс Флегия написан «по-микельанджеловски»; женщина, прислонившаяся к лодке, явно внушена Ночью; капли воды, стекающие с голых запрокинутых тел, он научился писать по нереидам в Прибытии Марии Медичи. Но неожиданная, яркая и трагическая нота, вносимая складками ткани, которой окутана голова Вергилия под лавровым венком, изменчивые оттенки одежд, развевающихся на адском ветру, голубовато-зеленая прозрачность мрачного озера — все это были уже находки настоящего мастера. В статье, на которую часто ссылаются, Тьер, как раз в том году бывший критиком Салона в Конституционалисте и вдохновляемый, как уверяют, Жераром, приветствовал в Делакруа «бьющий ключом талант, порыв рождающейся властной силы, который оживляет немного поблекшие надежды… дикий, пламенный, но неподдельный темперамент, легко поддающийся собственному влечению».

Салоны 1824 и 1827 годов; возвращение Энгра. В салоне 1824 года еще ярче обнаружилось — говоря словами Э. Делеклюза, критика, вышедшего из школы Давида, — «многообразие учений и вкусов», а также «многообразие средств, которыми достигается подражание природе». Этот критик отмечал с опасливой тревогой «новую манеру: морщить лица в гримасу, нисколько не заботясь о красоте, нагромождать оттенки с горячностью, доходящей до безрассудства». (А Делакруа сравнивал классическую манеру — ровно покрывать однообразной краской каждую ограниченную контуром часть рисунка — с приемом повара, покрывающего «толчеными конфетами хорошо испеченный сладкий пирог».) Дружественные критики, наоборот, с лирическим восторгом свидетельствовали, что «романтизм разливается многоводной рекой…» Но в чем тогда не видели «романтизма»? Делеклюз, разделявший художников на «гомеристов» и «шекспиристов»^[47], дошел до того, что самого Ораса Берне причислял к «шекспиристам»! Он возлагал на него ответственность за «любовь к точной правде, мирящейся со всем, даже с безобразием», которая господствовала в молодой школе, и ссорился с ним за то, что в портрете вступившего тогда на престол короля Карла X верхом на лошади он изобразил его в ботфортах. «Ботфорты в натуральную величину в исторической картине — уродство, с которым наши глаза никогда не могли свыкнуться».

Мы видим, к каким теориям приходили оба противоборствующие направления. Но особенно жаркий бой возгорелся по поводу присланной Делакруа в Салон Сцены из Хиосской резни. Здесь снова можно было проследить влияние Рубенса, а также картины Гро — Чумные в Яффе; но личная нота и сила драматизма обнаруживали в авторе прирожденного художника, а сочувствие общества, именно в это время взволнованного несчастьями и геройством Греции, — с неравным дарованием воспетыми Казимиром Делавинем и Виктором Гюго, — увенчало эту картину славой еще до закрытия Салона.

Ряды художников, группировавшихся вокруг Делакруа, — Девериа, Буланже, Рокплан, Потерле, Тассэр (их все еще называли «nos jeunes gothiques» — наша готическая молодежь), — росли, тогда как группа «классиков», расстроенная со времени изгнания Давида, вскоре затем скончавшегося в Брюсселе, лишилась еще такого ценного вождя, какЖироде.

Наступило время обратиться к Энгру. Мы видели, как были встречены его первые шаги^[48]. Он оставался в Италии, очень далеко от поля сражения, и правоверные учителя долго смотрели на него если не как на еретика, то как на человека эксцентрического; он дожил до 44 лет, не достигнув на родине сколько-нибудь видного успеха. С именем Энгра связывалось неблагоприятное предубеждение, а его раздражительный характер не способствовал тому, чтобы это предубеждение рассеялось; и, странно, его имя даже не было произнесено на том совещании в день похорон Жироде, на котором «члены Института» искали, кто бы мог «удержать школу» на обрывистом, опасном склоне торжествующего романтизма. Однако же в Салоне 1824 года его Обет Людовика XIII ярко обнаружил талант и стяжал имени Энгра авторитет, который до тех пор за ним не признавался. Он приложил здесь все старания к тому, чтобы создать, по его выражению, «нечто рафаэлевское и мое собственное». Он решился покинуть Италию и поселился в Париже. О этих пор Энгр ведет жизнь воинствующего борца. Его дарование и особенно его непреклонная воля стали оплотом классической школы, утратившей своего главу, «преданной» Жераром («пусть бог ему простит, если может!» — сказал позднее Энгр). Обрадованный и удивленный неожиданным приемом, который был ему оказан, вскоре избранный членом Института, он решил открыть мастерскую! примкнуть к определенному «учению» и защищать его; и отныне его любимые произведения, уступавшие произведениям его молодости как в непосредственности, так и в убедительности, имели целью доказать превосходство того принципа, из которого они вытекали. «Я одного мнения с милым Лафонтеном, — писал он — нельзя мириться с нечестивцами…» Нечестивцами были Рубенс и Делакруа.

В Салоне 1827 года, где Буланже выставил своего Мазепу, Рокплан — Смерть шпиона Морриса, А. Шеффер — Св. Фому Ливийского и Женщин-су лиоток, Эжен Дегериа — Объявление ^приговора Марии Стюарт и Рождение Генриха IV, Эжен Делакруа — Христа в саду Гефсиманском, — картина Го-мер, причисленный к лику богов, явилась как бы манифестом. Она была заказана дворцовым ведомством в качестве плафона для потолка девятой залы музея Карла X в Лувре^[49].

Энгр сам изложил сюжет своей работы в подробном очерке. Сначала он ввел Шекспира и Тассо в собрание признательных Гомеру великих мужей, расположенных вокруг главного героя — Гомера; но затем он исключил Шекспира, «чтобы не нарушить нравственного единства, добродетельного единства сцены…» Религия красоты, созерцаемой ее поклонником, несомненно чувствуется в этой большой, торжественной композиции, которую дисциплинирует властная и спокойная воля. Он написал, прежде чем начать ее, множество великолепных этюдов; особенно выдаются две фигуры — Илиады и Одиссеи.

В это время самые бесспорные шедевры Энгра — за исключением нескольких портретов, которыми будут ознаменованы последующие годы, — были уже налицо. На отношения окраски к форме он держался определенных взглядов, которые выразил в странном афоризме: «Рефлекс не достоин исторической живописи». «Форма» в его глазах была чем-то безусловным. Тщетно твердили ему о тревогах и лихорадочной торопливости современной жизни, о том, что чувство красоты развивается в веках вместе с самим человеческим сердцем. «Все это софизмы! софизмы! — отвечал он. — Разве меняются свет и воздух? Разве сердце человеческое изменилось со времени Гомера? Вы говорите: надо итти за веком… А если мой век ошибается?..»

А Делакруа, обращаясь к Морису Санду, отвечал: «Г. Энгр полагает, что краски существуют для украшения: они существуют для того, чтобы давать жизнь… Он и не подозревает, что все в природе — рефлекс и что всякая окраска — обмен рефлексов. В своей Стратонике он рассеял по всем предметам, с которых писал, маленькие солнечные квадратики, которые словно схвачены дагеротипом; между тем во всем этом нет ни солнца, ни света, ни воздуха… Везде, где два тона соприкасаются, они обкрадывают друг друга… Ни свет, отчеканивающий контур, ни тень, по нем скользящая, не имеют уловимых границ. Если вы рисуете нагое тело, лицо или руку, — это другое дело. Тело до бесконечности впитывает в себя свет и обменивается рефлексами со своей средой. Вглядитесь в какого-нибудь ребенка Рубенса: на его теле растворена радуга, освещая и пронизывая его, сообщая ему яркость, выпуклость, движение крови, биение сердца, и жизнь полной струей брызжет с полотна»^[50].

Но Энгр советовал своим ученикам поклониться Рубенсу и пройти мимо, не глядя на его картины…

Форма также представлялась Делакруа не иначе, как движущейся, живой и как бы купающейся в дрожащем знойном воздухе. Воображением и сердцем сжившись с своими излюбленными поэтами, он облек в живые образы неисцелимую меланхолию, хрупкое и печальное изящество Гамлета; его скорбные и нежные мечтания у могилы Иорика; яростное безумие его поединка с Лаэртом; трагически-бессознательный жест, с которым он отталкивает ногой труп жалкого болтуна Полония; терзания совести, заставляющие блуждать среди ночи, полной стонов, дрожащую лэди Макбет. Он нашел для передачи чудес или страстей Христовых сочетания жалобных и душу раздирающих патетических и мучительных красок, вызывающих в нас как бы ощущение той церковной музыки, которая побуждала его к работе и вдохновляла его при писании, например Pieta в церкви Saint-Denis du Saint Sacrement… И если ему случалось напрягать язык живописи до последних пределов, насиловать его, даже, быть может, искажать его в страстном желании высказаться, он, как мы увидим, нашел в широкой декоративной живописи умиротворяющую радость гармонического творчества.

Между двумя крайностями, которые были представлены этими двумя художниками, живопись раздробилась на множество различных родов. Здесь, в произведениях Поля Делароша, Жана Жигу, Биара, Ари Шеффера, Шассерио, Конье, Робера Флёри, Гране, Леопольда Робера и др., можно проследить смягченное и неравномерное влияние новых идей и увлечений. Большинство этих художников начали свою деятельность при Реставрации, но известность они приобрели после 1830 года. Равным образом карикатура, развитию которой благоприятствовали в одинаковой мере успехи литографского дела и политическая свобода, сделалась достойной занять место в истории искусства только при Июльской монархии.

Архитектура и скульптура при Реставрации. Реставрация не предприняла ничего крупного и имела лишь незначительное влияние на французское зодчество. Памятники, воздвигнутые в этот период, все относятся к школе Персье. Последний с 1816 года жил в уединении, но Фонтен, произведенный в королевские архитекторы, построил Искупительную часовню (Chapelle expiatoirej, так хорошо отвечающую своему назначению и возбуждающую медленным и тяжелым ритмом ведущих к ней аркад впечатление скорби и печали. Ле Ва, ученик Персье, начинает в 1824 году постройку церкви Лоретской божьей матери, заимствуя составные части ее у Санта Мария Маджиоре; подобным же образом Гитторф строит церковь св. Винсента де Поля по образцу римских базилик. Другой ученик Персье, Дебре, перестраивает оперный зал на улице Лепелетье, который должен заменить театр на площади Лувуа, разрушенный после убийства герцога Беррийского. Возобновляется постройка дворца на Орсейской набережной, начатая в 1810 году и вскоре приостановленная; церковь св. Магдалины, возвращенная католическому культу указом 4 января 1816 года, достраивается Герве, учеником Персье и преемником Виньона. Она является как бы венцом римской школы: в ней сохранены все внешние достоинства последней — широко задуманный план, импозантное величие — и все недостатки: несоответствие между общей конструкцией и внешними формами (архитравы, составленные из нескольких частей), отсутствие логической связи между внешним выражением и внутренним планом здания; так, приделаннвш к нему портик маскирует остов куполов и т. д.

Ученики Персье были, казалось, в большей степени проникнуты суеверным почтением к итальянским архитектурным стилям, нежели их учитель; и указ 4 августа 1819 года, возвращавший профессорам право самим пополнять свой состав и предоставлявший им заведывание Училищем изящных искусств, давал академистам в руки новую грозную власть. Но если «духу времени» и'не удалось вызвать к жизни новый архитектурный стиль, он все же проник и в самые замкнутые мастерские. Лассю сформировался у Ле Ба; Виолле ле Дюк вышел из мастерской Ашиля Леклера. Между 1821 и 1826 годами оканчивают школу Блуэ, Жильбер, Дюбан, Дюк, Во-дуайе, Анри Лабруст, который, как мы увидим, был одним из наиболее свободных и самобытных зодчих XIX века.

Скульптура медленнее, чем живопись, поддавалась соблазнам и призывам романтизма. По своим существенным свойствам, по способу проявлять себя, по характеру достоверности, которым она как бы облечена, по логической строгости своих утверждений в области формы, по самой неподатливости употребляемых ею материалов она эволюционирует лишь медленно. Но все же ей не суждено было оставаться под тяжелым гнетом, наложенным на нее теоретиками искусства. На долю Бозио (1769–1845) потому и выпал такой общепризнанный успех, что в нем приветствовали, несмотря на робость и холодность его стиля, следы — или обещания — чего-то свежего и чарующего, заодно с замечательным мастерством исполнения. 29 апреля 1828 года, в день, когда при проезде короля раскрыли квадригу на Карусельских воротах и статую Реставрации, предназначенные к тому, чтобы заменить Победы Лемо, снятые в 1815 году, и бронзовых коней, возвращенных Венеции, Бозио был пожалован титул барона. Аристократическая фигура Герцога Энгиенского (1819), серебряная статуэтка Генриха IV (1824), — положившая начало серии жанровых статуй, в которую позже вошли Людовик XIII Рюда и Флорентийский певец Поля Дюбуа, — Нимфа Салма-кида и Гиацинт, наконец, несколько красивых портретов дают правильное представление о характере искусства Бозио. Более плодовитый Джемс Прадье (1790–1852), натурализовавшийся во Франции женевец, которого справедливо прозвали «французским Кановой», является носителем приблизительно того же рода искусства, только отличался большей плодовитостью, и своим успехом был обязан тем же причинам. Но его главные произведения, как и главные работы Корто (1787–1843), относятся ко времени после 1830 года. Имена Франсуа Рюда и Давида (Анжерского) едва начинают в это время обращать на себя внимание.

Искусство при Июльской монархии; архитектура и создание Комиссии исторических памятников. Восторг перед памятниками средневековья, охвативший писателей и художников и представлявший сначала лишь более или менее безотчетное чувство поэта и дилетанта, привел к более систематическому и научному изучению национального искусства, которому теперь был возвращен почет, после трехсотлетнего пренебрежения. Архитекторы, очень плохо подготовленные, принялись за реставрацию памятников, обнаруживая при этом недостаточность знаний, даваемых Училищем изящных искусств, которое министр народного просвещения граф Монталиве тщетно пытался в 1831 году высвободить из-под исключительного господства и догматической предвзятости Академии. Виктор Гюго в предисловии к 8-му изданию Собора Парижской богоматери встал на защиту «интересов нашего старого зодчества» и реставрированных памятников. «Автор, — писал он, — будет тем неустаннее вступаться за наши исторические здания, чем с большим остервенением ополчаются на них наши школьные и академические иконоборцы…». «Все-таки, — заключает он, — в теперешнем молодом поколении художников столько яшзни, силы и, так сказать, предопределения, что никуда не годные учителя, не только не подозревая этого, но и совершенно против своей воли, создают в настоящее время, особенно в наших училищах архитектуры, из своих учеников отличных зодчих». И эти ученики, имена которых — Лассю, Виолле ле Дюк, Анри Лабруст, Блуэ, вскоре основывают — можно сказать, в самых мастерских, где изготовлялись исторические памятники Франции, — школу, которую классические кружки встретят пламенной враждой. Надо признать, что обе стороны вели спор с чрезмерной запальчивостью. Выли такие романтики («готики»), которые не хотели ничего признавать, кроме архитектуры XIII века; с другой стороны классики, продолжая и еще преувеличивая унаследованную ими давнюю традицию, более упорно, чем когда-либо, утверждали, что «готические здания не удовлетворяют условиям, требуемым в настоящее время строительной наукой и зодчеством». Один из них, притом из самых известных, заявил, что во французских средневековых соборах нет «ничего ни христианского, ни французского».

Между тем правительство поняло, что оно обязано наконец оградить еще уцелевшие остатки этого народного достояния. Писатели, как Вите, Мериме, назначенные инспекторами исторических памятников, де Комон, Дидрон, Монталамбер вслед за Виктором Гюго взялись защищать перед судом общественного мнения дело, вполне уместно наконец поставленное на обсуждение. Постановлением от 29 сентября 1837 года Гизо учредил Комиссию исторических памятников. Еще в 1835 году Лассю представил замечательный проект реставрации Sainte-Chapelle; несколько лет спустя Виолле ле Дюку в сотрудничестве с тем же Лассю было поручено реставрировать Собор Парижской богоматери, и рабочие мастерские, выросшие при исторических памятниках, преобразились с тех пор в настоящую школу, в которой развилось если не творческое начало, то понимание старой архитектуры, столько времени остававшейся не признанной. Стали сознавать, что есякий цельный стиль в зодчестве, будь то греческий или готический, служил выражением — в условиях данного материала — известных общественных нужд и определенной ступени развития; в этой идее, положенной в мастерской Анри Лабруста в основание системы обучения и развитой Виолле ле Дюком в ряде убедительно ясных книг, современная архитектура могла почерпнуть средство или возможности для обновления. К сожалению, большие возможности в деле архитектурных сооружений становились редки, а положение Франции не могло благоприятствовать зарождению нового стиля. Пожалуй, единственным памятником, возникшим в связи с современными событиями и выражающим новые веяния, была колонна в память июльских дней 1830 года. Начатая Алавуаном, она была докончена Луи Дюком, оставившим в трезвой определенности профилей и тонкости деталей как бы печать своего духа. Мы видели^[51], что Триумфальная арка в честь Великой армии, начатая в 1806 году Шальгрэном, оставалась неоконченной. Ее довел до конца Блуэ, увенчав верхним ярусом и установив все подробности внешнего украшения, для которого ему посчастливилось привлечь Франсуа Рюда.

Все затеянное правительством Луи-Филиппа в Тюильри, как и в Версале (Версаль в области искусства был если не великой идеей, то великой заботой этого царствования), не увеличило, а скорее нарушило красоту этих памятников. Зато в Училище изящных искусств Дюбан оставил работы, которым тонкость композиции и изящество орнаментации придают весьма оригинальную прелесть. Анри Лабруст с редкой смелостью подошел к разрешению всех проблем современного зодчества. Библиотека св. Женевьевы, выстроенная им в 1845 году, была до сооружения прекрасной читальной залы в Национальной библиотеке образцом своего рода. Церкви, построенные в этот период, представляли собой лишь подражания более ранним стилям. Бельвильская церковь Лассю, как и церковь св. Клотильды — не что иное, как копии церквей XIII века.

В 1840 году, после перенесения останков Наполеона I, правительство объявило конкурс на сооружение усыпальницы возвращенному на родину завоевателю. Лабруст предложил поместить поверх надгробной плиты щит, поддерживаемый четырьмя орлами; исполненный им рисунок, хранящийся в Луврском музее, показывает, сколько изобретательности и самобытности заключал в себе его логический ум и привычный ему «рационалистический» метод, посредством которого этот художник выводил из самой идеи памятника принцип, определяющий его форму. Предпочтение было отдано замечательному по композиции проекту Висконти, по которому в старый памятник, уже выстроенный Мансаром, включался новый. Вокруг гробницы из красного порфира, в которой покоится гроб, стоят на страже 12 мраморных Побед, изваянных в виде колонн скульптором Прадье.

Скульптура. Как ни противилась скульптура нашествию романтизма, но трубный клич Эрнани взволновал и ваятелей. Так как в литературных кружках много говорилось о «gar-goilles», о «tarasques» (звериных и уродливых фигурах), о геральдических змеях, о фигурах святых, изваянных у дверей старых церквей, и так как по всякому поводу призывалось имя Эрвина Штейябахского, ток этому же живописному прошлому, еще очень мало понятому, обратились и самые смелые из новаторов-скульпторов. Жан дю Сеньёр взял темой Неистовых Роландов и Эсмералъд, дающих пить Квазимодо, а Теофиль Готье стал прославлять их на лирический лад.

По правде сказать, этим великим лирикам многого нехватает для того, чтобы стать великими скульпторами. Но во всяком случае их попытки были трогательны, и знаменательно было их стремление вернуть французской скульптуре хоть малую часть прежде ей присущей жизни и страсти. Скульпторами-романтиками по преимуществу можно назвать Антонина Муана, с его кавалерами и пажами в тесно облегающей тело одежде, и Гюстава Прэо, который был более всех одержим лихорадкой романтизма и считал своей особой заслугой, что на первом представлении Эрнани он первый кинул «лысым черепам классиков и академиков, наполнявшим места оркестра», клич, ставший с тех пор историческим: «На гильотину колени!»^[52] Рядом с ними надо поставить Фелиси де Фово, которая в 1836 году закончила группу Паоло Малатеста и Франческа да Римини на архитектурном фоне, снабженную надписью на старофранцузском языке (т. е. на старофранцузском во вкусе того времени); в этой надписи сказался весь причудливый и простосердечный архаизм, весь лиризм, все иллюзии, вся прелесть и все невежество юного и наивного романтизма.

В сущности, действительная и глубокая потребность, на которую указывали все эти разнородные проявления, состояла в том, чтобы освободить скульптуру от ига, тяготевшего над ней со времени Давида. Хотя Франсуа Рюд (1784–1855) и Давид (Анжерский) (1793–1856) и примыкали по своему происхождению и воспитанию к классической традиции, они оба — с неравными силами — послужили новым идеям и снова открыли французской скульптуре широкий путь, с которого она, казалось, сбилась. Франсуа Рюд, бургундец по происхождению, которому предстояло уплатить в Брюсселе своим преподаванием и своими работами старый долг Бургундии фламандской школе, принадлежит одинаково природе и традиции. В отличие от романтиков, Рюд не понимал «вдохновения» без упорного изучения, он не допускал, чтобы знание и чувство могли быть врагами, и его преподавание носило всегда двойной характер — строжайшей научной точности и самой широкой свободы. Рюд учил, что есть вещи, относящиеся к области точного знания и что нужно им научиться в школе, чтобы усвоить их; он не забыл, как в его детстве Монж — долг которому он великолепно уплатил статуей в Боне, — увидя однажды, как он еще ребенком действовал эмпирически, на ощупь, сказал ему: «Ты теряешь много времени», и показал, как можно, правильно обращаясь с циркулем, определять движения; в свою очередь и Рюд внес в свою программу «приложение математики к изучению природы». Но постоянной его вдохновительницей была именно природа; он не давал своему искусству застывать в абстракциях, и от маленького неаполитанского рыбака до триумфального памятника в Фиксене или памятника маршалу Нею его произведения всегда одухотворены чувством жизненной правды. В монументальной группе на триумфальных воротах Place de l'Etoile (площадь Звезды), изображающей Выступление добровольцев, Рюд довел жизненность до героизма и подарил французской скульптуре произведение, которое выдержит сравнение с лучшими работами всех времен.

Давид (Анжерский), значительно уступающий Рюду, хотя современники в своем восхищении долгое время ставили его выше последнего, занимает — своими замыслами еще более, чем своими произведениями — также видное место в истории новейшей скульптуры. Он задумал дать своей стране и своему времени «новое искусство», возвещенное Мишле, — «то искусство, к которому никто не решается приступить: скульптуру исполинских статуй, доступную всем под открытым небом, наперекор действию света, климата и времени», ту живую скульптуру, которой, исходя из своего туманного романтизма и не вполне веря в нее, требовал Стендаль и которая должна была «выражать страсти, если только страсть пристала ей», и возродить в мраморе или в бронзе «Наполеона, взирающего на море со скалы острова св. Елены». «Ваяние — это трагедия в ряду пластических искусств, — писал Давид (Анжерский). — Я всегда думал о ваянии, глядя в театре на Гамлета…» Он хотел, чтобы заговорила перед собравшимся народом та, которую Дидро назвал «молчаливой и скрытой Музой». Поэты, разделявшие его мечту, славили его хором. Виктор Гюго в Feuilles d'automne говорил ему:

Саг c'est toi lorsqu'un heros tombe

Qui le releves, souverain;

Toi qui le scelles sur la tombe

Qu'il foule, avec des pieds d'airain!.. ^[53]

Давид призван был заселить города Франции «лучезарными исполинами». Теофиль Готье и Сент-Бёв вторили Гюго.

Но как ваятель Давид (Анжерский) был лишен той творческой силы, которая дала бы ему возможность воплотить эту чудную мечту и осуществить эти великие надежды. В его скульптурных портретах гораздо больше сентиментального идеализма, нежели самой жизни. «Ваятель должен искать душу, — говорил он, — он должен передать сияния, которые ее озаряют, те подвиги, которые она совершила и которые стяжали человеку, послужившему моделью для статуи, удивление веков». И в этом стремлении выразить на языке пластики душу и гений человека художник слишком часто довольствовался систематическим уширением лба и условным направлением взгляда. В этих статуях-иконах он словно колебался между наиболее узкими традициями классической школы и внушениями нового реализма. С одной стороны, он изобразил генерала Друо в ботфортах, одел Армана Кар-реля в сюртук, застегнутый на все пуговицы; с другой — изобразил Расина и генерала Фуа в том состоянии «героической» или мифологической наготы или полунаготы, которой, как мы видели, требовали для статуи Наполеона I Виван-Денон и Канова. Задумав составить кодекс или теорию нового искусства, Давид (Анжерский) дошел до таких советов молодым ваятелям: придерживаться «наготы и драпировок для ученых, поэтов и художников», современного костюма и мундира — «для военных». Разве не странное разграничение? В своих скульптурах, украшающих фронтон парижского Пантеона, которые явились как бы провозглашением нового свободного монументального ваяния, он не постеснялся изобразить в группе, находящейся вокруг символической фигуры Франции, награждающей венками великих людей, которыми она гордится, судейские мантии и шапочки, французские костюмы, непомерно длинные султаны и эпические кивера.

Величайшим истолкователем жизни явился скромный художник — почти ремесленник, как презрительно говорили академики, — анималист Луи-Антуан Вари (1796–1875). Несколько раз он терпел неудачу на конкурсах Училища изящных искусств, должен был поступить ради заработка к золотых дел мастеру и продолжал молчаливо готовиться к великим произведениям, о которых мечтал. В 1831 году в Салоне он выставил Се. Себастиана и Тигра, пожирающего крокодила. За ними из года в год следовали: Ягуар, пожирающий зайца, Лее со змеей, Тигр, пожирающий лошадь, Марокканская пантера и т. д. «Слоны, носороги, гиппопотамы— странные животные! — писал однажды Делакруа после посещения Jardin des Plantes. Ощущение счастья охватило меня, как только я очутился перед этой коллекцией… Тигры, львы, пантеры, ягуары!.. Почему вид всего этого так взволновал меня?» Красота ноз, гибкость и грация движения, а также природная скульптурность форм — вот что несомненно приковывало к этому зрелищу внимание Делакруа и Вари и приводило их в восторг, но им также чудилось здесь как бы откровение законов жизни, как бы совершеннейшее воплощение в условиях равновесия, силы и красоты того божественного механизма, ритм которого один может сообщить жизненность нашим произведениям, — между тем как мы, бедные «цари природы», запутавшись в своих эстетических теориях, ищем этот ритм ощупью и лишь боязливо выражаем его. Вари, никогда не придавая своим животным ничего человеческого, не заставляя их ни гримасничать, ни говорить, одним проникновением в законы их движений создал чудный зверинец, принадлежащий к числу величайших творений французской скульптуры.

Вокруг этих крупных художников группируется целая плеяда второстепенных скульпторов, деливших между собой казенные заказы и внимание публики, каковы: Фуайатье, Дюре, Мароккетти, Бартолини, Дюмон, Кавелье, Этекс, Дебэ, Клезанже, Симар и т. д.; из них одни— более связанные и порабощенные традицией классической школы, другие — более свободные от нее. Их произведения не внесли ничего действительно своеобразного в современное им французское искусство.

Живопись; исторический жанр. Первые шумные порывы романтизма скоро улеглись. Уже в 1827 году Жаль, который принадлежал скорее к защитникам и друзьям молодой школы, делал ей благоразумные внушения: «Каковы бы, впрочем, ни были достоинства наших молодых «готиков» (романтиков), — писал он, — но если они не оставят своей утрированной манеры, не перестанут упорно писать разлагающиеся тела, будут продолжать словно нарочно унижать и калечить человеческое тело и упорно выдавать низменную правду за единственно-прекрасное, то замедлят победу новых идей в живописи, вместо того чтобы ей содействовать…» Вскоре Теофиль Готье в своем романе Jeune France стал мягко подсмеиваться над крайностями любителей живописной мертвечины, «сине-зеленого» тела. При Июльской монархии появляется школа «золотой середины», которая была в области живописи тем же, чем школа «здравого смысла» стала в поэзии. Она брала сюжеты для своих картин уже не из наскучившей древности, а из средних веков или из эпохи Возрождения, прельщавшей взор живописностью обычаев и волновавшей воображение поэтическими или литературными ассоциациями, влагала в каждую картину сентиментальный или анекдотический интерес, содержание повествовательное или драматическое; это соответствовало среднему вкусу широкой публики во Франции и обеспечивало верный успех на выставках. При таких условиях художник являлся «романтиком» в той мере, в какой это еще допускалось наиболее «благоразумными» людьми; он мог приносить жертвы ретроспективной живописности, примирять «рисунок с окраской», приспособлять Тициана ко вкусу Луи-Филиппа.

Поль Деларош (1797–1856), показавший в Смерти Елизаветы (1827) наивысший предел своих стремлений и способностей в области колорита, стяжал в 1830 году Детьми Эдуарда популярность, шире которой не знает история новейшего искусства, как ни пестрят ее страницы примерами слепых увлечений со стороны публики и критики; Кромвель у гроба Карла I был одним из событий Салона 1831 года, и до последнего его произведения — Жирондистов — публика оставалась верной этому сентиментально-драматическому роду живописи, который как нельзя лучше отвечал ее вкусам, способен был ее заинтересовать и предохранял от резких потрясений, какие подчас причиняет ей гений. Высший образчик «исторической» живописи; которая в царствование Луи-Филиппа более всех других видов искусства имела характер посредственности, — это Смерть герцога Гиза, где Поль Деларош всего яснее и свободнее выразил свои остроумнейшие замыслы. Он поставит себе еще более высокую цель и сумеет выразить истинное чувство в серии четырех небольших картин на религиозные темы, почти неизвестных публике: Погребение Христа, Пресвятая дева у жен-мироносиц, особенно же Возвращение с Голгофы и Пресвятая дева в созерцании. Когда в 1837 году ему было поручено расписать стены полукруглого зала Училища изящных искусств, он внес здесь в декоративную живопись свои обычные качества исторического живописца, не пытаясь подняться до высокого стиля и очень искусно соблюдая в монументальном произведении, так сказать, анекдотический характер.

Тем же характером посредственности отличаются произведения других художников, каковы Жан Жигу, Робер Флёри, Леон Конье, возбудивший на короткое время надежды «школы», но подпавший под чары «краски» и сделавшийся посредником между двумя вражескими станами; слишком рано умерший Франсуа Вушо (1800–1842), который оставил традиционную мифологию для новейшей истории и от которого можно было ждать в этой области вещей сильных и выразительных, как Похороны Марсо и 18-е брюмера, наконец Кутюр, чьи Римляне времен упадка, выставленные в Салоне 1847 года, были целым событием для современной живописи.

С того дня, как Тьер предоставил Делакруа заказ на живописные работы в Бурбонском дворце и тем дал художнику возможность удовлетворить снедавшую его искони, жажду декоративной живописи в широких размерах, о чем свидетельствует призыв Делакруа («Давайте расписывать хоть стены наших мастерских!»), тот нашел здесь исход своему лиризму. Конечно, он не перестал писать небольшие картины, о которых говорил: «Это — и занятие, и отдых от больших работ», но фресковая живопись, которую ему пришлось выполнять в палате депутатов, в ратуше, в Люксембургском дворце, в церкви Saint-Denis du Saint-Sacrement, в галерее Аполлона в Лувре, вынуждая Делакруа разнообразить и углублять свою технику и вводя его в более тесное общение с великим Веро-незом, приобрела вместе с тем непреодолимое очарование для его ума и действовала умиротворяющим и живительным образом на его беспокойное воображение.

С давних пор готовился художник к этой великой задаче. Еще в деревне, у своих друзей Верье и Жорж Санд, или в своей любимой усадьбе Шанрозе, где он для отдыха рисовал цветы и выражал в чудных, сочных акварелях как бы сокровенную исповедь самых здоровых своих эмоций, вызванных общением с девственной и нетронутой природой, еще не искаженной пи страстью, ни мыслью; еще в своем путешествии по Марокко (1832), где вслед за ним побывало столько художников (перемена климата, которой пробуют лечиться люди больные, — сказал Фромантен), когда он ездил на Восток заимствовать «глубокую синеву его неба и его мягкие полутона», — уже тогда Делакруа собирал те элементы, из которых впоследствии должен был создать глубокое и нежное сияние райского дня и вызвать в его свете в зале заседаний Бурбон-ского дворца или в куполе Люксембурга тени героев и поэтов.

Восток стал для живописцев этого поколения тем, чем Италия была для классиков. Проспер Марила (1811–1847), Александр Декан (1803–1860), временами большой художник, но неровный и неудовлетворенный, Шассерио (1819–1856), отличавшийся более высокими артистическими стремлениями и более глубоким идеализмом, являвшийся между Энгром и Делакруа как бы их духовным сыном, — в котором их соперничающие души нашли примирение, — все содействовало созданию в живописи как бы нового направления, новой школы — ориенталистов, смежной отчасти с пейзажем, отчасти с «жанром» в собственном смысле слова.

Версальский музей и батальная живопись. Основание Версальского музея, торжественно открытого 10 июня 1837 года королем Луи-Филиппом, который принимал с 1833 года весьма деятельное участие в его устройстве, имело целью «посвятить прежнее жилище Людовика XIV славным воспоминаниям Франции». Король не только приказал разыскивать во всех казенпых хранилищах и королевских резиденциях все картины, статуи, бюсты и барельефы, изображающие видных деятелей и прославленные отечественной историей деяния, но пожелал также для заполнения пробелов, получающихся вследствие отсутствия подлинных памятников соответствующих эпох, заказать художникам «значительное число картин, статуй и бюстов для пополнения великолепной коллекции всего, что было славного в истории Франции».

Нельзя не признать, что исполнение последней части этой программы породило множество безусловно ничтожных картин, загромождающих теперь галереи музея. В Галерее сражений, от Тольбиака до Ваграма, развертывается в ряде изображений, чаще всего банальных, военная история Франции. Для средневековых сцен обращались предпочтительно к живописцам романтической группы, и их произведения были бы самым ужасным обвинительным актом против этой школы, если бы ее честь не спасали Сражение при Тайбуре Делакруа и его Вступление крестоносцев в Константинополь (ныне находящееся в Лувре). В отделе новой истории Жерару поручено было изобразить Въезд Генриха IV в Париж и

Сражение при Аустерлице, Булю — Цюрихское сражение, Филиппото — Риволи, Орасу Берне — Иену, Фридланд и Баграм, а впоследствии африканский поход — Константину и Смалу Абд-эль-Кадера.

Баснословная легкость Ораса Берне (1789–1863) — неистощимого импровизатора и летописца, его изумительная ловкость, увлекательность и горячность — поверхностная, но никогда не остывающая, — производили на его современников впечатление чуть ли не гениальности. Беспощадное презрение, выказываемое ему Гюставом Планшем, «ненависть», которой проникся к нему позже Бодлер, ничего не изменили в чувствах масс. Берне был так же популярен, как Скриб, достоинства и недостатки которого он вполне разделяет в области живописи.

Но настоящими баталистами этой эпохи были Шарле (1792–1845) и в особенности Раффе (1804–1860). Правда, их настоящим орудием был скорее литографский карандаш, нежели киств, которой, впрочем, оба они владели с большим талантом. Оба в детстве одинаково обожали Гро, к нему они и обратились за советами и указаниями. Но Гро, состарившийся и раскаявшийся, на предложение написать Иенское сражение для Версальского музея сам ответивший словами: «Очень благодарен, но я уже написал столько картин в этом роде, что чувствую потребность отдохнуть на сюжетах, более соответствующих требованиям искусства» (увы, это были те Ацис и Галатея, Геркулес и Диомед, шумный провал которых привел художника к самоубийству), — Гро дал им совет принять участие в конкурсе на командировку в Рим. После двукратной неудачи Раффе отказался от этой мысли. Правда, позже он посетил Рим, но только после своей великолепной литографии Отъезд стрелков в Вечный город.

Потомство, однако, мало-помалу определило каждому его место. Оно признало произведения Раффе наиболее жизненной и наиболее гениальной иллюстрацией военной эпопеи времен Революции и Империи, животрепещущей летописью африканских походов. Прежние триумфаторы низводятся на вторую и третью степень, а «рисовальщик», скромно выступавший далеко позади их в официальном шествии современных ему знаменитостей, теперь обгоняет их и увенчан славой. С1834 года выдвигается Мейссонье. Его деятельность, обнимающая шестидесятилетний период, будет рассмотрена в другой части этой книги.

Пейзажисты. Главным событием в истории живописи этой эпохи, имевшим решающее влияние на ее судьбы и развитие, было возникновение и успехи пейзажа.

Сначала красотами пейзажа, на которые современникам открыли глаза Ж.-Ж. Руссо и Бернарден де Сен-Пьер, как будто больше заинтересовались литераторы, чем художники. Правда, перелистывая каталоги Салонов, с удивлением встречаешь в них между 1789 и 1795 годами множество Видов леса в Фонтенебло или Монморанси или Закаты солнца за подписью Брюанде, Казена, Жильона, Дидье-Боге и др. В Видах окрестностей Парижа Луи Моро (1740–1806) чувствуется весьма верное понимание природы и очень тонкое умение наблюдать ее, а Жан-Луи Демарн (1744–1829) еще в конце XVIII века писал Большие дороги, Крестьянские и Постоялые дворы, в которых тонко прочувствована прелесть жизненной правды, нега золотистого света на убогих строениях. Но классицизм подавлял, как только мог, эти едва зародившиеся тенденции. «Я ничего не говорю вам о пейзаже, — презрительно писал в III году Республики автор Критических и философских писем о Салоне. — Это — род живописи, о котором не стоит толковать». Появился даже пейзажист, ученик Жозефа Берне, Валансьен (1750–1818), выпустивший в VIII году Республики Начала практической перспективы для художников, с приложением рассуждений и советов, касающихся пейзажного рода живописи; здесь сам Клод Лоррэн обвинялся в том, что «слишком многим пожертвовал для пейзажа» и «не умел действовать на воображение». Искусство живописи заключает в себе лишь один род ее, а именно — исторический; пейзаж имеет право на существование лишь в той мере, в какой он может быть подспорьем этому высшему и единственному роду — вот учение, провозглашенное школой, и вот откуда возник «исторический пейзаж», который был по отношению к пейзажу Пуссэна тем же, чем классическая трагедия времени Реставрации по отношению к трагедии Расина.

Между тем не кто иной, как ученики Валансьена, Виктор Бертэн (1775–1842) и Ксавье Бидо (1758–1846), установили в 1816 году премию за исторические пейзажи, руководили мастерскими, управляли училищем, составляли жюри; против учеников Валансьена и разразился бунт, давший начало современному пейзажу. К этому надо добавить, что нередко, по счастливой непоследовательности, ученики-«классики» и даже их учителя, оказавшись перед лицом природы, отдавались искренним порывам, о которых свидетельствуют если не их большие «композиции», то их «этюды». О Мишаллоне (Ашиль-Этна, 1796–1822), друге и первом учителе Коро, нельзя судить только по Смерти Роланда или по Тезею в погоне за Кентавром; он оставил и другие картины, в которых рисунок отличается тонкостью и добросовестной точностью, тон прелестный, светлый и «действительное присутствие» природы дает себя знать с чудодейственной силой. Точно так же и Жюль Куанье (1798–1860), Луи-Этьеня Вателе (1780–1866), сначала водившие в классических долинах Хороводы нимф (анемичных нимф!) и приносившие печальные Жертвы Пану, привезли из своих летних скитаний виды Дофине, Оверни, Вогезов, оставили «исторический» пейзаж ради так называемого «живописного» (подобным иерархическим классификациям придавалось величайшее значение), и хотя природа, отраженная в их картинах, пожалуй, немного прибрана, причесана и «прилизана», все же нельзя не отметить этого знаменательного шага вперед.

Наряду с ними несколько художников, увлекшихся странствованиями по «священной» земле Италии, неутомимые паломники в страну классиков, искренне, впрочем, влюбленные в природу, — но в природу, значение и красота которой усиливались для них воспоминаниями, связанными с их литературным воспитанием, словами учителей и эстетическими предубеждениями, — стали искать «стиля» не в условностях, а в правде и, перешагнув через Валансьена, попытались вернуться к Пуссэну. Их первые шаги (об этом слишком мало помнят) создали соблазн в рядах верующих последователей Валансьена; их тоже заклеймили кличкой «готиков» (gothiqnes), т. е. «романтиков». Рисунки Теодора д'Алиньи (1798–1871) и Эдуарда Вертэн (1797–1871), товарищей великого Коро в годы его путешествий и паломничества в Италию, свидетельствуют об их пламенном, хотя несколько напы-. щенном культе природы… Но не из чужих стран могло явиться спасение. «Voyageurs! voyageurs! Quelle est votre folie!» («Странники! странники! Каково ваше безумие!»)

Французскому пейзажу предстояло на родной почве Франции обрести жизненность и силу.

Между тем как Валансьен и его ученики умудрялись таким образом не писать того, что было у них перед глазами, а равнодушно писать то, чего они никогда не видели, — почти неизвестный своим современникам предвестник и искатель Жорж Мишель (1763–1843) раскрыл двери новому искусству. Вместе со своим другом Врюанде он отправился «открывать» ближайшие окрестности Парижа, — созерцать леса, поля и Сену. Между работой для заработка он чистил и реставрировал, а иногда даже копировал картины Гоббемы или Рюис-даля, которые иные эксцентричные любители начинали собирать по чердакам старьевщиков. Хотя, по словам одного из критиков того времени, эти голландцы работали «лишь для людей с косным умом и душой» и хотя «идеал был им совершенно незнаком», Мишель любил их; он «вместе с ними хмелел от полутеней, от красоты тонов, от чудесных серых гамм, от света и гармонии». Когда с ним заводили разговор о поездках в Италию, он отвечал: «Плох тот, кто не умеет писать всю свою жизнь на пространстве четырех миль. Взгляните на голландцев! Разве они рыскали когда-нибудь по свету? А между тем они хорошие живописцы, самые честные, самые смелые, самые бескорыстные». Когда в 1843 году он умер, прося жену похоронить его лицом к восходящему солнцу и обложить могилу дерном, живопись уже вернулась к природе. Коро, Теодор Руссо, Жюль Дюпре нашли самих себя; великая школа французского пейзажа родилась и приобрела независимость.

Здесь мы можем лишь констатировать ее появление. Руссо жил до 1867 года, Коро и Милле — до 1875 года, Дюпре до 1889 года; поэтому мы вернемся к их славной истории и их влиянию на современную живопись в следующих томах.

II. Искусство вне Франции

Искусство в Германии и северных государствах. Мы видели^[54] первые проявления романтизма в Германии, видели, какой горячей и наивной была вера, уже в раннюю свою пору породившая это явление. На самом деле, новое направление оказалось более плодотворным в области критики и литературы, нежели в художественном творчестве. Братья Буассере (Сульпиций, 1783–1851, и Мельхиор, 1786–1854), которых Тик и Шлегель познакомили с романтическим движением и которых их друг Корнелиус научил ценить художественные произведения, посвятили себя изучению старонемецкой школы. Во время путешествия по прирейнским местностям они собрали в Гейдельберге коллекцию картин старых мастеров, вскоре привлекшую внимание европейских любителей и оказавшую заметное влияние на широкие слои публики^[55].

Вскоре для беспрерывно растущей коллекции стало не хватать места, и в 1818 году эти сокровища были перевезены в Штутгарт, где вюртембергский король предоставил для них более удобное помещение. Наконец, в 1827 году братья Вуассере уступили свою коллекцию за 120 000 талеров баварскому королю Людвигу, который выставил ее сначала в Шлейсгейме, а затем, несколько лет спустя (1836), в Мюнхене, где она составила чрезвычайно ценный основной фонд старой Пинакотеки. Около 40 картин были перевезены в Нюрнберг и находятся теперь в Германском музее.

Главной квартирой романтиков сначала был Мюнхен, куда их привлекало покровительство, оказываемое им королем Людвигом. Еще нигде не делалось столько сознательных усилий для обновления искусства, нигде не было на это затрачено столько научного труда и проявлено столько энтузиазма, как в кругу короля Людвига. Он хотел, чтобы его столица давала общее понятие о всем западном искусстве. Лео Кленце (1784–1864) построил по желанию короля Пропилеи и приложил все усилия к тому, чтобы Мюнхен заслужил название «Новых Афин», между тем как Фридрих Гертнер (1792–1847), архитектор романтической школы, обращался к средневековым образцам и вдохновлялся романским зодчеством. Но эти «подражания» послужили лишь доказательством того, что искусство нельзя ни целиком пересадить, ни создать заново в готовом виде. Ваятели, которых дилетантизм короля осуждал на спешное творчество, населили мюнхенские церкви, площади и дворцы тяжеловесными фигурами всех великих людей Германии. Работа их осталась незаконченной, и Галерея полководцев до сих пор ждет статуй. Что же касается больших историко-философских композиций, которыми Корне лиус и его друзья покрыли стены «современных Афин», то они на три четверти стерты дождем и непогодой. Эти художники ставили себе целью не более и не менее как выразить все идеи «истории философии, поэзии, археологии, мифологии, сравнительной филологии», отметить место, которое занимала в мире Германия от ее возникновения до настоящего времени, начиная с греков, в которых они видели «дядей» германцев; и до Лютера, захватывая по пути героическую мифологию Нибелунгов и рейнских легенд'. Корнелиус мечтал рассказать или представить в символах все национальное прошлое, и как бы неровно или посредственно ни была осуществлена эта мечта, сама по себе она, конечно, благородна и достойна Ееликого ума. Но как далеко от мечты до дела! Эти всемирно-исторические картины (ueltgeschichtliche BilderJ — стенные картины громадных размеров, темные и холоднвге, сплошь и рядом представляющие собой настоящие ребусы, утомительные для ума и неубедительные для глаз, — вызвали у Генриха Гейне шутливое замечание: «Если немцу-художнику надо написать верблюда, он станет искать прообраз в глубине своего духа, постарается воссоздать в очертании головы идею первобытных веков и ветхого завета, и в каждый волосок он вложит особый символический смысл».

Правда, все эти художники мюнхенской школы лишены пластического дарования; правда, огромные стенные картины Корнелиуса (1783–1867) в Пинакотеке, в Глиптотеке, в церкви св. Людовика, картины Шнорре фон Карольсфельда (1794–1872) в королевской резиденции, Морица Швинда (1804–1871) в Вартсбурге, Овербека (1789–1869) в часовне Порциункула близ Ассизи готовят жестокое разочарование тому, кто подходит к ним заранее настроенным в их пользу чтением литературы, которую они вызвали; тем не менее большие этюды Корнелиуса в Берлине, как и рисунки Шнорре и Фейербаха, с достаточной ясностью свидетельствуют о безусловной возвышенности и благородстве идеала, которому служили эти художники. Они мыслили, как истые немцы, но у них не хватило силы выразить действительно своеобразно и согласно с духом народным то, что они хотели сказать и чем были полны их искренние сердца. В. Каульбах (1804–1874), лучший ученик Корнелиуса, внес в историческую живопись, вдохновляемую теми же символическими и национальными задачами, заботу о живописности, реализме и красках, которая еще сильнее сказывается у его учеников во главе с Пилоти. Правоверные приверженцы Корнелиуса, недовольные этим новым направлением, дали даже Пилоти позорную кличку «реалиста» за то, что в картине Смерть Валленштейна он написал на руке своего героя алмаз так, что он давал иллюзию реального.

Мюнхенская школа родилась по воле государя; дюссельдорфская образовалась вокруг Академии. Когда прусское правительство открыло в Дюссельдорфе школу, в нее пригласили Корнелиуса; он перешел в нее, но не оставил там по себе характерных следов. Новая академия по-настоящему упрочилась лишь с вступлением в нее В. Шадова (1828). Она не отличалась столь ярко выраженными философскими стремлениями, как мюнхенская, и посвятила себя главным образом исторической живописи в том смысле, в каком понимали эту жиеопись Поль Деларош и Галле. Наиболее известные представители ее — К.-Ф. Лессинг (1808–1880), Эдуард Ден-деман, Карл Зон (1805–1867) и Гильдебрандт (1804–1874). Жанровая живопись стала особенно процветать в ней при следующем поколении, к которому относятся Газенклевер, Р. Иордан, Яков Беккер, Карл Гюбнер и особенно Кнаус, который родился в 1829 году и о котором мы будем еще говорить. В то же время пейзажная живопись стремилась освободиться от археологичности и чопорности пейзажей Рот-мана и Преллера.

В Берлине, не имевшем значения художественного центра, Христиан Раух (1777–1867), скульптор, стоявший несравненно выше Даннекера (1758–1841), которого Германия, повиди-мому, собиралась произвести в великие художники, проявил в нескольких победных и надгробных памятниках блестящее дарование, ставящее его в первые ряды немецкой школы; впрочем, в нем нет ничего специфически германского. Наконец, Ад. Меннель (1815^-1908) открыл современной школе плодотворный путь возвращения к природе; по этому пути немецкое искусство*, освобожденное от всех оков, наложенных на него эстетическими теориями и теоретиками искусства, пришло впоследствии к своему наиболее самобытному выражению.

Дальше мы увидим, что развитие скандинавских школ, достигших расцвета в последние годы XIX века, медленно совершалось в том же направлении.

Эволюция английского искусства от жанровой живописи к «прерафаэлизму», влияние ее пейзажистов, искания в области пейзажа в Швейцарии, возрождение немецкой живописи и искания бельгийских художников будут рассмотрены ниже, при описании всемирной выставки 1855 года, которая в половине XIX века поставила лицом к лицу различные европейские художественные школы.

III. Музыка в 1815–1848 годах

Немецкая школа от Бетховена до Рихарда Вагнера. Одно великое имя выдвигают первые же годы XIX века, и это имя является как бы символом грандиозной музыкальной революции, которая делает нашу эпоху одной из интереснейших в истории искусства. Это имя — Бетховен. Весь подъем современной музыки, все ее стремления, о которых не думали и самые великие мастера предшествовавшего века, — все это идет от Бетховена.

В самом деле, до этого развитие искусства шло логичным и правильным путем; выйдя из темпых недр средневековья, музыка в XVI веке оформилась; XVII век увидел рождение оперы, а в XVIII веке появились великие мастера так называемой чистой музыки — Бах, Гендель, Гайдн, Моцарт. Можно было думать, что с последним из этих гениев музыка достигла пределов совершенства формы, а в произведениях Рамо и Глюка сумела передать наиболее патетические звучания драматической выразительности. Предоставленная собственным силам, музыка не могла итти дальше; начиная с XIX века, и именно с Бетховена, мы видим слияние ее с новым идейным движением. Из объективной она становится субъективной. Она черпает вдохновение не только у поэтов, но и у мыслителей. Гёте, наименее причастный к музыке среди поэтов, становится вдохновителем самых могучих композиторов, и уже один этот факт указывает на новые тепденции в искусстве.

Мы перечислим здесь лишь главнейшие сочинения Бетховена, от которого, как от могучего ствола, ответвились величайшие музыканты нашей эпохи. Между 1813 и 1827 годом — годом своей смерти — Бетховен создал наиболее возвышенные свои произведения: к этой эпохе, кроме множества других прекрасных сочинений, относятся Седьмая и Восьмая симфонии (A-dur и F-dur), Соната для фортепиано и скрипки, посвященная эрцгерцогу Рудольфу, последние квартеты и, наконец, Торжественная месса (Missa solemnis) и Девятая симфония (с хорами) (D-molJ — два высочайших проявления бетхоЕенского гения.

Бетховен открыл совершенно новые горизонты последующим поколениям музыкантов; столь гигантский порыв не мог, конечно, сразу замереть, и в самом деле могучее влияние его продолжало сказываться еще много позднее, особенно в немецкой школе.

Два других великих композитора, почти современники Бетховена, также сильно содействовали движению немецкой школы по новому пути. Это — Вебер (1785–1826) и Франц Шуберт (1797–1828), влияние которых отразилось и на французской музыке. Оба они всем существом своим — немцы и оба черпали вдохновение из одного и того же источника. Источник этот — немецкая песня, Lied — плод мечтательного германского воображения. Оттого произведения их, столь различные по концепции и форме, проникнуты одним и тем же духом.

Гений Вебера впервые блестяще проявился в патриотических песнях, которые распевались немецкими солдатами, сражавшимися в 1815 году против Франции. Вскоре (1821) появился Фрейшюц — опера, вся благоухающая запахом елей, вся полная лесных отзвуков охотничьего рога. Затем последовали оперы Прециоза (1820), Эврианта (1823) и, наконец, Оберон (1826) — последнее произведение Вебера. В этих партитурах музыка как бы пыталась выйти на новый путь; она становилась более мечтательной, более поэтической; элемент живописный и описательный развился здесь до такой силы, о которой великие предшественники Вебера даже и не подозревали.

В продолжение своей краткой жизни (всего 33 года) Шуберт проявил невероятную творческую плодовитость. Симфония, опера, камерная музыка — все эти области были затронуты им, и затронуты рукой мастера. Но из всех сочинений Шуберта больше всего выдается одна группа, наложившая неизгладимую печать его гения на современную музыку; это пользующиеся всемирной известностью так называемые Lieder (Песни). Так велико могущество этой музыки, такова глубина ее вдохновения и сила ее выразительности, что найдется немало современных мастеров, произведения которых носят следы ее влияния.

После Бетховена, Вебера и Шуберта следует назвать Феликса Мендельсона-Бартольди (1809–1847), не такого гениального, но все же прекрасного. В творческом его наследии главное место занимают симфонии, прелестная музыка ко Сну в летнюю ночь, камерные сочинения и Песни без слое — прелестный поэтический жанр, им самим созданнвтй. Фантазия, поэзия, инстинктивный страх перед всем пошлым и вульгарным — вот характерные черты таланта Мендельсона; слабыми его сторонами являются некоторый недостаток соразмерности в композиции, иногда схоластическая неподвижность, неминуемо порождающая монотонность.

Рядом с Мендельсоном назовем Шопена (1800–1849), композитора, так сказать, специализировавшегося в области фортепиано. При всей очаровательной тонкости своего стиля, Шопен все-таки чуть ли еще не больший поэт, чем музыкант, — поэт несколько болезненный, но необычайно привлекательный, хрупкий певец меланхолии и скорби.

Бетховен, Шуберт, Вебер, Мендельсон представляются нам в дымке исторической дали; но вот композитор, их современник, со дня смерти которого истекло уже почти полвека, и который тем не менее производит на нас впечатление современнейшего из современных, — Роберт Шуман (1810–1856), пожалуй, сильнее, чем кто-либо из больших мастеров, передал в своих произведениях ту болезненную восприимчивость, ту внутреннюю мощь выражения, которые так характерны для музыки конца XIX века. Долго Шумана не признавали во Франции, вернее сказать, просто не знали, — теперь ему и здесь отвели достойное место. Манфред, Рай и Пери, музыка ко второй части Фауста, знаменитые квинтет и трио C-mol, Жизнь розы, фортепианные Карнавал и Детские сцены, романсы и т. д. — все эти произведения показали французской публике в лице Шумана не только композитора, на редкость плодовитого, поразительно чуткого, наделенного глубокой и сильной выразительностью, но и одного из тех гениев, которым дано открывать в искусстве новые горизонты.

Все только что названные великие мастера имели блестящих последователей, каковы: Мошелес, Лист, Франц Лахнер, Брамс. В эту же эпоху выдвинулся молодой композитор, которому впоследствии суждено было занять место наряду с величайшими гениями. Это Рихард Вагнер (род. в 1813 г.); его опера Риенци была поставлена в 1842 и Летучий Голландец в 1843 году. Впервые исполненный в 1846 году Тангейзер открыл новую эру в истории драматической музыки и является исходным пунктом современной музыкальной эволюции.

Итальянская школа от Россини до Верди. В то время как в Германии годы 1815–1848 являются эпохой поразительного музыкального подъема, в Италии мы видим нечто противоположное. В продолжение первой четверти века этой стране поистине принадлежала музыкальная гегемония. Правда, это была гегемония, так сказать, узурпированная, скорее тирания, но она была фактом, существование которого никто не станет отрицать. Изящество мелодической линии, умелое расположение голосов, подкупающая мягкость стиля, поразительное богатство мелодии — все это вначале придавало итальянской музыке прелесть, против обаяния которой мало кто мог устоять. Но мало-помалу достоинства эти утрачивались; крик стал заменять пение, неистовая и беспорядочная мелодрама — драматическую выразительность. Однако казалось, что итальянской школе суждено снова возродиться, когда Россини (1792–1868) поставил своего Севильского цирюльника (5 февраля 1815 г.), за которым последовали в том же году Отелло, а позднее Моисей и Семирамида. Богатство и ясность музыкальных идей, блеск, разнообразие оркестровки, временами глубина драматического чувства — все выказывало в авторе этих произведений истинного мастера. Гений Россини, таким образом, развился еще до переезда его из Италии во Францию; здесь же под влиянием французской школы ему удалось в некоторых эпизодах Вильгельма Телля (1829) подняться до высоты, ставящей его в один ряд с величайшими композиторами.

В момент успехов Россини и как бы в виде контраста появился у него соперник Винченцо Беллини (1801–1835). Прямая противоположность Россини, это был музыкант слабый, однообразный, порой неумелый, но глубоко сердечный в своей музыке, способный к такой выразительности, которой часто нехватало автору Отелло и Семирамиды. Беллини впервые показал себя в опере Пират (1827); Сомнамбула и Норма (1831), первая в более легком, сентиментальном жанре, вторая— в трагическом, были шедеврами этого трогательного и искреннего музыканта, который благодаря этим качествам, может быть, дольше останется в памяти потомства, нежели другие, более крупные композиторы. И, может быть, эта трогательная, искренняя музыка будет жить дольше других, более «солидных» произведений.

Современник Беллини, Доницетти (1798–1848) превосходил автора Нормы мастерством письма, разносторонностью, богатством и плодовитостью воображения: взяв формы, только набросанные Беллини, он придал им недостававшие полноту и отчетливость очертаний. Большие вокальные ансамбли Доницетти и по сию пору можно приводить как примеры изящества стиля и красивой звучности, особенно в Лючии ди Ламермур (1835) и в Фаворитке (1840). К несчастию, плодовитость убила у этого композитора вдохновение, и если почти в каждой из более чем 30 его партитур найдется страница, заслуживающая внимания, то среди всех этих партитур нет ни одной, которую можно было бы назвать совершенной. У Доницетти мы видим доведенным до крайности недостаток, который можно наблюдать уже у Россини: погоню за эффектом во что бы то ни стало, причем для этого используются приемы условные и легковесные, используется шумная звучность.

Эта тенденция, характеризующая итальянскую школу в период 1815–1848 годов, достигла крайности у композитора, воспринявшего наследство Беллини и Доницетти, у Джузеппе Верди (1813–1901). В течение своей долгой и блестящей карьеры Верди пришел к искусству более сердечному, более сдержанному, более трогательному, проникнутому более глубоким драматизмом, но в рассматриваемую эпоху это был еще композитор грубый, написавший или, вернее, сколотивший такие партитуры, как Навуходоносор (1842), Ломбардцы (1843), Эрнани (1844) и др.

Французская школа от Герольда до Гуно. История французской школы в XIX веке, не насчитывая таких славных имен, как Бетховен или Вебер, отличается, однако, большей сложностью, чем история школ немецкой или итальянской. И только присмотревшись с некоторым вниманием к иностранным мастерам, можно нарисовать картину развития французской музыки.

Начиная с 1815 года тенденции последней меняются: в ней главенствует Россини, но вскоре начинает чувствоваться и влияние немецких мастеров — сначала Вебера, позднее Бетховена. Французские композиторы совершенно изменяют свои эстетические взгляды, так как подпадают под влияние романтизма английского (Шекспир, Байрон) и французского (Гюго, Дюма, Виньи и др.). Старинная трагическая опера исчезает со сцены, чтобы дать место музыкальной драме и даже мелодраме. Такова своеобразная музыкальная эволюция, картину которой дает нам рассматриваемая эпоха. Однако, несмотря на все эти разнообразные влияния, французская музыка и в продолжение этого периода остается французской, и вдохновение французских композиторов продолжает привлекать чертами национального гения: ясностью, определенностью, точностью.

В 1825 году ставит свой шедевр, Белую даму, великий представитель предшествовавшего поколения Буальдьё, но первое новое имя, которое мы встречаем в рассматриваемую эпоху, — это Фердинанд Герольд (1791–1833). Любимый ученик Мегюля, он впервые закрепил свое положение оперой Мария (Marie, 1826). Блестящее искусство Россини прельстило затем Герольда, и свою столь индивидуальную музыку он стал наряжать в итальянскую мишуру, которая кое-где безобразит даже его лучшее произведение Le Pre aux clercs (1831). Что касается другого шедевра Герольда — Цампы (1832), то здесь можно найти эпизоды, навеянные Вебером.

Если в лице Герольда мы видим художника, мучимого тоской по идеалу и порой достигавшего его, то Обер (1782–1871) является типом иного рода; это — светский человек, приятный, милый, охотно щеголяющий кокетливой прелестью своего дарования, но мало заботящийся о более высоких эстетических задачах. Он без сопротивления поддался влиянию Россини, но стоит только немножко соскоблить итальянскую палитру, кое-где покрывающую оберовскую музыку, и вы сразу увидите тонкое, чисто французское дарование автора Обрученной (La Fiancee, 1829), Фра Дьяволо (Fra Diavolo, 1830), Черное домино (Le Domino Noir, 1837), Hay-dee (1847). Только раз, в Немой из Портичи, или Фенелла, (La Muette, 1858), патриотизм вдохновил Обера на звучания более глубокие и благородные; он сумел в этой драме остановиться там, где начинается мелодрама.

Фроманталь Галеви (1799–1862) довольно долго производил иллюзию одного из «великих». В L'Eclair (1835) Галеви, казалось, явился наследником Герольда, но совсем иного характера его оперы Еврейка (La Juive, 1831), во втором акте которой столько драматизма, затем Guido et Ginevra (1840) и Карл VI (Charles VI, 1843), в которых также блестяще проявился сильный драматический талант автора. Последнее выдающееся произведение Галеви Le Val d'Andorre относится к 1848 году.

Гораздо выше Галеви следует поставить Джакомо Мейербера (1791–1864), композитора, которого на первый взгляд следовало бы отнести к немецкой школе. Эклектик по преимуществу, Мейербер как музыкант был сначала немцем, затем итальянцем и наконец французом. Можно, однако, сказать, что только во Франции, куда Мейербер переселился в 1826 году, он «нашел самого себя». Вот почему историк не может не поместить автора Гугенотов среди французских музвшан-тов. Воспитанный на усиленном изучении немецкой музыки, он обогатил французов более сильной и колоритной оркестровкой, более выразительной и разнообразной гармонией. С момента первого появления Мейербера на сцене Большой оперы (Роберт-Дьявол, 1831) нельзя было не видеть, что французские композиторы подпадают под новое влияние, огромное и чувствуемое до сих пор, несмотря на современную музыкальную эволюцию. Мейербер обладал в высочайшей степени драматической силой; его мелодии широки, полны страсти и ритмической жизни, опираются на звучную оркестровку и богатую колоритную гармонию. Гугеноты (1836) — одна из наиболее прекрасных и захватывающих опер старого французского репертуара. Пророк (1849) отличается уже иными тенденциями.

В лице указанных авторов французская школа в общем следовала по пути, проложенному Гретри, Мегюлем, Спонтини и Лесюером. Но вот народилось новое поколение композиторов, которым после жестокой борьбы суждено было наконец восторжествовать и своей новой музыкой ввести в искусство новые понятия о музыкальной эстетике. Музыка эта, пожалуй, менее драматична в банальном смысле этого слова, или, вернее сказать, менее сценична, но более утонченна, более искусна; при помощи изысканных гармонии и самых разнообразных оттенков инструментовки она стремится выразить такие чувства, возможность передачи которых и в голову не приходила прежним музыкантам.

Можно сказать, что родоначальником новой школы во Франции является Гектор Берлиоз (1803–1869). С ним было то же, что и с Шуманом: хотя он жил и создал свои главные произведения в эпоху, довольно отдаленную от нас, но для публики он стал существовать лишь в последние 25 лет.

Но если Берлиоза не могли оценить профаны, то все интеллигентные и образованные французские музыканты знали его и волей-неволей поддавались его влиянию. Берлиоз — это романтизм, воплощенный в музыке. В поэзии он поклонялся Шекспиру, Байрону, Гюго, в музыке — Бетховену и Веберу, пламенный культ которых умерялся только преклонением перед великими и благородными созданиями Глюка. Первым произведением Берлиоза была Фантастическая симфония — произведение неровное, но пламенное, в своем роде единственное. В 1835 году Берлиоз дал Гарольда в Италии, где его гений, романтический и кипучий, как и всегда, несколько освободился от крайних увлечений. Вскоре последовали колоссальный Реквием (1839) и в том же году — Ромео и Джульетта, произведение, насквозь пропитанное шекспировской поэзией. Наконец, в 1846 году появилось знаменитое Осуждение Фауста — партитура, сочетавшая в себе драматизм, поэтичность и мощь, в которой музыкант отважился — и с успехом — померяться силами с глубоким философским гением Гете. Впрочем, создавая партитуры, в которых преимущественное место отводилось элементу симфоническому, Берлиоз не терял из вида и театра — той области, к которой тяготеет всякий истинно французский композитор. Доказательством служит уже Бенвенуто Челлини (1838); но только в 1863 году Берлиоз дал оперу, достойную своего гения, — Троянцев.

Новатором можно назвать и Фелисьена Давида (1810–1876), быстро добившегося успеха. Это не был ум беспокойный, как Берлиоз. Стиль Давида, несколько жидкий, но изящный, ясный и украшенный в высшей степени живописной оркестровкой, ведет свое происхождение скорее от чистых классиков, каковы Гайдн и Моцарт, чем от Бетховена; в нем сказывается натура поэтическая и впечатлительная. Его Пустыня впервые исполнена была в 1844 году. Успех был поразительный; создав «ориентализм» в музыке, это прелестное, полное поэзии и колорита произведение открыло французской музыке новые горизонты.

Берлиоз и Давид сошли с пути, проложенного старыми французскими мастерами: они ввели во французскую музыку элемент симфонический. Сначала было гораздо больше подражателей у Давида; но позднее все сильнее стало чувствоваться влияние Берлиоза.

ГЛАВА VI. СОСТОЯНИЕ НАУК В ЕВРОПЕ. 1816–1847

Общий взгляд на эволюцию математических наук. От эпохи Возрождения до начала XIX века прогресс математики шел путем, который теперь нам представляется сравнительно несложным, ибо ход развития определялся небольшим числом руководящих идей, и ученые этого периода, казалось, все стремились вперед, не оглядываясь назад. Они создали целый ряд доктрин, запаса которых должно было хватить на тем большее время, даже для нужд высшего образования, что на усвоение курса стал требоваться значительный срок. И если судить только по предметам, которыми фактически ограничивается преподавание, особенно в первые три четверти столетия, то дело предыдущих столетий представится несравненно более крупным, чем завоевания нашего века.

Но если трудно дать себе отчет, не прибегая к специальным исследованиям, в прогрессе математики с 1815 года, если мы еще недостаточно удалились от этой эпохи, чтобы правильно учесть истинную цену ее успехов, то все же можно утверждать, что в глазах потомства эти успехи несомненно уравновесят прежние завоевания науки. Но характер этого прогресса совсем особенный.

С одной стороны, независимо от самого предмета, играет роль и форма изложения. В этом отношении с самого начала века утверждается стремление перестроить по новому плану целиком или в частях уже воздвигнутое здание — либо потому, что основы его представляются недостаточно надежными, либо потому, что расположение частей его признается неудобным. Эта характерная тенденция, постоянство которой свидетельствует о могучей жизненности науки, дает начало весьма различным трудам, часто гениальным, но нам тем не менее представляющимся как-то мало связанными друг с другом.

Круг идей быстро расширяется благодаря распространению волнующих умы знаний; человеческий дух направляет свои поиски во все стороны, пробует все пути; в отличие от прежних условий, направление перестает быть общим, в особенности потому, что с этого времени лишь весьма немногим математикам удается одинаково успевать во всех отраслях науки; отныне ученым приходится специализироваться.

Хотя все без исключения доктрины подверглись переработке, но нигде, быть может, последняя не оказалась более своеобразной, чем в геометрии, где уважение к греческим образцам казалось освященным непоколебимой традицией; не только идеи Дезарга в XVII веке о новых принципах доказательства получили совершенно неожиданное развитие, но быстро возникают и другие, столь же плодотворные, нарождается вполне новая современная наука. Но подъем мысли идет еще дальше: математиками исследуется и доказывается возможность обосновать геометрию, отбросив постулат Эвклида.

С другой стороны, новые открытия, изучение функций, к которым привело интегральное исчисление, особенно же эллиптических функций, открыло в анализе область, дотоле не исследованную, где чистое умозрение пожало обильнейшие жатвы и получило возможность быть приложенным при помощи истинно научных методов к задачам физики, разрешившимся в предшествующем веке путем гипотез, обыкновенно недостаточно широких и в силу этого сомнительных. Истинные начала приложения математики к физике зарождаются, таким образом, лишь в XIX веке; то, что выработали предыдущие века, больше всего пригодилось астрономии.

Эту эволюцию новой математики мы попытаемся изобразить лишь в общих чертах; нижеследующий сжатый очерк даст, надеемся, возможность оценить важность той части развития математики, которая относится к периоду с 1815 по 1847 год.

Современная геометрия: Понселе, Шаль, Мебиус, Штейнер. Монж основал во Франции блестящую школу геометров^[56], по большей части находивших применение своим познаниям на военной или гражданской службе; один из них, Понселе (1788–1867), офицер инженерных войск, взятый в плен под Красным и живший в Саратове в продолжение 15 месяцев, составил там без помощи какой бы то ни было книги заметки^[57], из которых составилось капитальное сочинение под названием Трактат о проективных свойствах фигур (т. е. свойствах, не изменяющихся от проектирования). С другой стороны, Пон-селе развил теорию взаимной полярности и вывел из нее закон двойственности. Но его работы, посланные в Академию наук в 1824 году, не встретили того приема, какого он ожидал; Коши в своих докладах ставил новую геометрию ниже анализа^[58], и Понселе, надолго сохранивший об этой сравнительно маленькой неудаче неприятное воспоминание, отдался почти исключительно изучению практической механики^[59].

Зато Брюссельская академия^[60] открыла двери этой науке, добившейся здесь полного торжества. Две записки Мишеля Шаля (1793–1880), представленные в декабре 1829 года и весьма полно обработанные для напечатания, закончились знаменитым Историческим очерком (Apergu historiqueJ, за которым последовала Записка о двух общих принципах науки — двойственности и гомографии (Memoire sur deux principes generaux de la science, la dualite et la homographie, 1837), имевшая громадный успех. Шаль, который по окончании Политехнической школы в 1814 году в течение 10 лет состоял биржевым маклером, с 1828 года всецело отдался науке и выдвинулся многочисленными статьями, напечатанными в Journal de YEcole poly technique, в Annales mathematiques Жергона^[61] и в Correspondance Кетле. В 1841 году он получил кафедру геодезии и теории машин в Политехнической школе, в 1846— кафедру геометрии в Сорбонне, но ему суждено было войти в Академию только в 1851 году. Его карьера этим далеко не закончилась, и он был одним из немногих математиков, до самой старости сохранивших гениальную способность к открытиям.

Между тем Германия, где математические традиции свили себе не такое прочное гнездо, как во Франции, с жаром устремилась на новый путь.

Пруссак Мебиус (1790–1868), ученик Гаусса, с 1815 года профессор в Лейпциге, в 1827 году обнародовал свое Барицентрическое исчисление (Бег barycentrische CalculJ и напечатал множество трудов в Журнале Крелле (Journal fur die reine und angewandte Mathematik), основанном в Берлине в 1826 году. Главной заслугой Мебиуса является исследование новых логарифмов, усовершенствование системы обозначений, употребляемых для упрощения геометрических рассуждений и вычислений. Он же первый предложил ввести в употребление новые системы координат.

Якоб Штейнер (1786–1863), родившийся в Бернском кантоне, поселившийся в Берлине и подружившийся с Крелле, издал в 1832 году свое Систематическое развитие зависимых геометрических образов друг от друга (Systematische Ent-wicklung der Abhdngigkeit geometrischer Gestalten voneinander), которое вместе с Геометрией положения Штаудта (1847)^[62] составляет основу синтетической геометрии в ее нынешней форме. В 1834 году для Штейнера в Берлине создали новую кафедру, которой он стяжал громкую славу. Открытия Штейнера относительно свойств кривых и поверхностей высших порядков так быстро следовали одно за другим, что он нередко помещал их без доказательств в Журнале Крелле, где они долгое время составляли проблемы для исследователей. Штейнер словно ненавидел анализ и старался привести его в такое состояние, чтобы развитие его мыслей нельзя было проследить. В некоторых случаях, по признанию Гессе, ему это удавалось. Имя Штейнера по справедливости связывается с двадцатью семью прямыми и характеристическим пентаэдром, принадлежащим к поверхностям третьего порядка.

Heэвклидовы системы: Лобачевский, Болиай. На арену научной мысли вступают славяне и венгры, дебют которых отмечен необычайной смелостью.

Как известно, Эвклид принимал без доказательств то, что в плоскости через точку можно провести только одну прямую, которая, сколько бы ее ни продолжали, не встретит другой данной прямой. Этот постулат, еще в древности бывший объектом многочисленных попыток доказательства, так и остался камнем преткновения. Но очень немногим геометрам приходила в голову мысль попробовать вывести следствия из противоположной гипотезы, по которой через данную точку можно провести, не встречая данной прямой, бесконечное множество прямых, заключенных в угле, величина которого зависела бы (по особому закону, который надлежит определить) от расстояния точки от данной прямой^[63].

Лобачевский (1793–1856), казанский профессор, изложил в 1829 году свои взгляды в очерке, а в 1836–1838 годах обнародовал свои Новые начала в геометрии с полной теорией параллельных, где он развил в ясной и точной форме гипотезу, обратную эвклидову постулату. Его сочинения, написанные по-русски, долго оставались неизвестны за границей, и краткое резюме его Воображаемой геометрии, которое он напечатал в Берлине в 1840 году, также прошло незамеченным.

Трансильванец Вольфганг Болиай (1775–1856) учился в Германии и был соучеником Гаусса. Занимая кафедру в Марош-Ва-шаргели в течение 47 лет, он составил себе репутацию сколь оригинального, столь же и скромного ученого. Главное его сочинение Tentamen (1832–1833) снабжено прибавлением в 26 страниц, озаглавленным Абсолютная наука о пространстве и принадлежащим его сыну Иоганну Болиай (1802–1860). В этом-то прибавлении и содержатся в сжатом виде ввшоды, вытекающие из отказа от эвклидовой гипотезы, развитой до своих аналитических следствий, из коих ясно видна невозможность найти какое-нибудь противоречие в результате этого отказа.

Из этих работ вытекало не только то, что постулат Эвклида недоказуем, но что он даже имеет характер гипотезы, а не необходимой a priori истины. Этому выводу большой философской важности предстояло позже быть распространенным на аксиомы, составляющие отправную точку геометрии, а вследствие этого глубоко изменить воззрения математиков на роль их науки.

Аналитическая геометрия: Плюкер, Гессе. Чтобы удержаться на высоте, достигнутой синтетической геометрией, необходимо было преобразовать, в свою очередь, и аналитическую геометрию. Наибольшее влияние в этом смысле оказал на последнюю Юлиус Плюкер (1801–1868), родившийся в Эль-берфельде. Состоя до 1846 года профессором физики в Бонне, он тем не менее занимался и чистой математикой. В 1828 и 1831 годах он издает свои два тома Аналитико-геометричесшх исследований (Analytisch-geometrische EntwiMungen), где впервые излагается система однородных координат (по существу тождественная с системой Мебиуса); в 1834 году Плюкер издает свою Систему аналитической геометрии, заключающую в себе полную классификацию кривых третьего порядка; в 1839 году — свою Теорию алгебраических кривых (Theorie der algebraischen Kurven), в которой перечисляются кривые четвертого порядка и даны аналитические соотношения, связывающие особые точки плоских кривых. «ЭтиуравненияПлю-кера, — говорит Кэйли, — бесспорно составляют важнейшее открытие во всей современной геометрии». Но если труды Плю-кера были оценены по достоинству в Англии и Франции, то этого нельзя сказать про Германию, где он не удостоился благосклонности берлинских ученых. Штейнер даже заявил, что перестанет сотрудничать в Журнале Крелле, если там будут продолжать печатать труды Плюкера. Вдобавок, как профессора физики, его упрекали в том, что он пренебрегает своей наукой. Копчилось тем, что Плюкер оставил свои занятия по аналитической геометрии и в течение 15 лет с лишним работал в области математической физики, которую сильно двинул вперед. Позже он с блестящим успехом продолжал свои любимые исследования.

Гессе, родившийся в Кенигсберге (1811–1874), профессорствовал там до 1855 года и там же издал свои оригинальные исследования, направленные главным образом на изучение кривых третьего порядка и применение детерминантов к исключению неизвестных. В частности, под именем Гессиан известен детерминант, позволивший ему при помощи линейных подстановок свести к четырем членам общую форму уравнения третьей степени. В это же время английская школа, насчитывавшая в своих рядах Салмона, Кэйли, Сильвестра, с блестящим успехом вступила на тот же путь. В следующем томе нам еще встретятся эти имена.

Наконец, отметим появившиеся в этот период два труда Гаусса — Общие исследования о кривых поверхностях (Disqui-sitiones generates circa superficies curvas, 1827) и Исследования no вопросам высшей геодезии (Untersuchungen uber Gegenstande der hoheren Geodasie, 1843 и 1846), сделавшиеся классическими источниками по вопросу о кривизне поверхностей.

Алгебра: Гамильтон, Грассман, Галуа. Одновременно с изменениями в области геометрии, не менее глубокие преобразования подготовляются и в алгебре; новые идеи, столь же парадоксальные с первого взгляда, как и неэвклидовы, не встречают, правда, вначале благосклонного приема, но в будущем торжество им обеспечено.

Отправной точкой здесь является наглядная трактовка концепции мнимых величин. Принятые еще при Декарте, но в качестве чистой алгебраической фикции, они не получили, подобно так называемым отрицательным величинам, непосредственного естественного истолкования, и потому считалось, что им ничто не соответствует в действительности. Замечательный Опыт (1806) женевца Аргана остался почти столь же незамеченным, как и попытки профессора Кюна из Данцига (1750–1751) и датского землемера Каспара Весселя (1799). На долю Гаусса выпало ввести символ х — f iy для обозначения «комплексного числа», с помощью которого условно можно представить, посредством комбинации двух координат, изменение положения точки на всем протяжении плоскости, тогда как «обыкновенное число» (вещественное число) может представить это изменение только на одной линии. Сколь бы искусственной ни казалась эта условность, она привела, благодаря приложению алгебры и геометрии, к поразительному расширению понятий об элементарных действиях. Возьмем, например, простейший случай: если мы начнем от какой-нибудь вершины в определенном направлении последовательно обходить все стороны какого-либо многоугольника, кроме одной, то эта последняя сторона, если мы пройдем ее от той же вершины, может в известном смысле рассматриваться как сумма всех остальных, если учитывать одновременно как длину, так и направление каждой из них. Таким образом, пришли к мысли, что элементарные действия способны получать гораздо более общие определения, и даже такие, в зависимости от которых могут видоизмениться правила алгебраического вычисления.

В Англии блестящим защитником идей такого рода явился Август де Морган (1806–1871), профессор Лондонского университета (1828–1867); но он занимался главным образом вопросами чистой логики. Вильям-Роуан Гамильтон (1805–1865), родившийся в шотландской семье в Дублине, где он преподавал в Коллегии св. троицы с 1827 года, изобрел новое исчисление.

В течение восьми лет его занимала мысль — найти для пространства трех измерений символическое отображение, аналогичное тому, которое мнимые числа дают для плоскости; и вот вечером 16 октября 1843 года, когда он прогуливался с женой по берегу Королевского канала в Дублине, решение задачи блеснуло в его уме, и он выгравировал перочинным ножом на камне моста Врума следующие основные формулы: г 2 = j* — k 2 = ijk =—1. Спустя месяц он сделал в Ирландской королевской академии первое сообщение о кватернионах. Его Лекции (LecturesJ изданы в 1852 году; Элементы (Elements) — в 1866 году.

Герман Грассман (1809–1877), уроженец Штеттина, где он был профессором с 1836 года, в 1844 году, когда издана была первая часть его Линейного учения о протяжении (Lineale Ausdehnungslehre), предвосхитил открытие Гамильтона, установив начала еще более общей и плодотворной теории, не ограниченной определенным числом измерений. К сожалению, его своеобразная терминология и парадоксальная форма изложения оттолкнули даже Гаусса и Мебиуса, ив 1852 году нашелся, кажется, только один математик — Бретшнейдер из Готы, — который прочитал сочинение Грассмана от начала до конца Грассман не мог получить кафедры в университете и направил свою деятельность в другую сферу. Хотя он и издал в 1862 году вторую часть своего Учения о протяжении (Ausdehnungslehre J, но уже с этих пор занимался исключительно филологией, особенно ревностно отдаваясь изучению санскрита; высокая ценность его трудов в этой области была очень скоро признана.

В Италии Юлий Веллавитис (1803–1886) опубликовал в 1835–1837 свое исчисление эквиполенций.

Во Франции великий математик этой эпохи Огюстэн Копти (1789–1857) не давал алгебре уклоняться в сторону, но тем не менее умел двигать ее вперед столь же быстрыми, сколь и верными шагами. В общем, благодаря его трудам понятие о мнимых величинах Гаусса и Аргана окончательно утвердилось, и необходимость учения о мнимых величинах была признана всеми математиками; его «алгебраические ключи» отвечают одной из основных идей Грассмана.

20 мая 1832 года прискорбная дуэль лишила Францию молодого математика, в котором еще на скамье Нормальной школы обнаруживался первоклассный гений. Имя Эвариста Галуа (1811–1832) навсегда останется связанным с понятием о группах подстановок, являющихся отправной точкой одной из важнейших современных теорий; он ввел это понятие для определения условий, при которых алгебраическое уравнение может быть разрешено в радикалах.

В 1829 году Штурм (1803–1855), уроженец Женевы, которому суждено было заменить в Сорбонне Пуассона на кафедре механики, выдвинулся знаменитой теоремой, касающейся определения числа действительных корней алгебраического уравнения, заключенных между двумя данными пределами.

Анализ: Фурье, Коши. Несмотря на выступление на сцену иностранных новаторов, французская школа пользовалась попрежнему неоспоримым авторитетом. Парижская Академия наук никогда не находилась в более цветущем состоянии; по общему признанию, она шла во главе умственного движения, и ее математики с достоинством поддерживали ее репутацию.

Жозеф Фурье (1768–1830) в 1807 году опубликовал свое капитальное открытие, что произвольная функция может быть представлена тригонометрическим рядом. Воспитанник Нормальной школы (1795), некоторое время профессор Политехнической школы, взятый Бонапартом в Египет, где он состоял секретарем Института, затем префект Гренобля в течение 14 лет, он вступил в 1817 году в Академию в качестве физика и в 1822 году издал свою Аналитическую теорию теплоты, в которой его «ряды» находят себе блестящее приложение и которая отмечает собою решающий момент в истории математической физики.

Коши, поступив в 1807 году из Политехнической школы в Корпус путей сообщения, с 1813 года посвятил себя исключительно науке; в 1816 году он вступил в Академию, присудившую ему высшую награду (grand prix), в то же время он преподает механику в Политехнической школе, высшую алгебру — в Сорбонне, математическую физику — в College de France. Горячий легитимист, он отказывается присягнуть Июльскому правительству, покидает Францию в 1831 году, профессорствует два года в Турине, затем отдается научному воспитанию герцога Бордосского. В 1838 году он возвратился в Академию, но кафедру получил снова только в 1848 году.

Коши, кроме своих дидактических сочинений, представляющих образец в смысле точности изложения, оставил свыше 800 мемуаров по всем отделам математики. Сравнительно доступный для чтения, этот плодовитый автор пользовался огромным влиянием, способствовавшим систематизации науки не менее, чем ее прогрессу. Обобщающий ум Коши умел отыскать истинно ценные черты в открытиях, сделанных другими; что касается того, что принадлежит собственно ему, то я ограничусь лишь указаниями на то, что составляло предмет его важнейших исследований.

Прежде всего вопрос о том, может ли функция допускать интегрирование; точное установление понятия определенного интеграла; обоснование теории несобственных интегралов, создание счисления индексов, понятие об определенном интеграле между мнимыми пределами — этим исчерпывается поле исследований Коши.

Относительно диференциальных уравнений, обыкновенных и с частными производными, Коши доказал существование решений и выработал для них общие методы; кроме того, точно определил условия разложения функций в бесконечные ряды.

В чистой алгебре Коши ввел понятие о детерминантах; по теории чисел он доказал одно из труднейших предложений Фермата; в области математической физики он заложил основы упругости и первый объяснил явление светорассеяния.

Теория функций: Абель, Якоби. Теоретическое значение работ Коши о функциях не могло быть, однако, оценено надлежащим образом до фактического появления новых функций. В течение 40 почти лет Лежандр (1752–1833), занявшись этим вопросом в том пункте, на котором его оставил Эйлер, один разрабатывал эту отрасль анализа. В его Интегральном исчислении (1811–1816—1817) излагаются наряду с частью исследований об эллиптических функциях также изыскания, произведенные им относительно двух классов определенных интегралов, которые он назвал эйлеровыми. В 1825–1826 годах он собрал воедино все данные об эллиптических функциях, к открытию которых привело исследование интеграла квадратного корня из многочлена четвертой степени^[64].

В том же 1826 году в Париж приехал на 10 месяцев молодой норвежец Нильс-Генрих Абель (1802–1829), только что перед тем напечатавший в первом томе Журнала Крелле доказательство невозможности разрешить в радикалах общее уравнение пятой степени. Ему пришла в голову гениальная мысль об обращении эллиптических функций, а также и об использовании здесь мнимых величин. Открытия, к которым он таким образом пришел, почти тотчас побудили его заняться рассмотрением гораздо более обширного класса трансцендентальных функций (ныне называемых абелевскими), и он представил в Академию наук Записку об одном общем свойстве этих функций. Эта капитальная работа была послана на рассмотрение Коши; целиком поглощенный своими трудами, последний держал ее у себя, не читая^[65].

Будучи слишком скромен в самооценке и не найдя достаточной поддержки в старике Лежандре, несмотря на всю его благосклонность, Абель, обескураженный, оставил Париж; пробыв недолгое время в Берлине, он вернулся в Норвегию в самом плачевном состоянии и скончался от чахотки в то самое время, когда труды его, напечатанные Крелле, стали возбуждать восхищение математиков.

Почти одновременно с Абелем и независимо от него Карл-Густав-Яков Якоби (1804–1851), уроженец Потсдама, кенигсбергский профессор с 1827 года, пришел путем изучения трудов Лежандра к тем же идеям об эллиптических функциях. Напечатав в соревновании с Абелем различные записки в Журнале Крелле, он опубликовал в 1829 году свои Funda-menta Nova, в течение долгого времени считавшиеся капитальнейшим трудом по этому вопросу. В 1832 году он напечатал весьма ценное исследование о гиперэллиптических функциях, которое также должно быть поставлено рядом с работами Абеля в этой области.

Теория чисел: Лежён-Дирикле. В то время как аналитикам открывались все эти новые пути, путь, указанный Ферма за }гва столетия перед тем, вечно ставил им досадные-задачи, особенно же те, которые касаются невозможности разрешения некоторых неопределенных уравнений. Эйлер и Лагранж только доказали для случая п = 3 или п = 4, что уравнение х 11 — f у п = з п не может быть решено в целых числах, если п больше 2, подобно тому как это разъяснил Ферма.

В 1825 году двадцатилетний студент Лежён-Дирикле, родившийся в Дюрене, при содействии Лежандра представил в Академию доказательство невозможности случая, когда п — 5. Это был первый дебют математика, который в 1827 году стал профессором в Бреславле, в 1833 в Берлине, а в 1855 сменил Гаусса в Гёттингене. Его Лекции по теории чисел вполне оправдали надежды, вызванные его блестящим bbi-ступлением на научном поприще, той ясностью и простотой, которую он умел придать изложению прежних исследований, а также и своих открытий.

Механика: Пуансо, Пуассон, Ламе. В области прикладной математики первенство французских ученых в этот период проявляется еще заметнее, чем в сфере чистого знания. Пуансо (1779–1859), вступив в Академию в 1813 году, напечатал в 1825 году исследование о Геометрии положения, а в 1834 году обнародовал свою Новую теорию вращения тел; оперируя понятием эллипсоида инерции, совокупно с понятием о парах, он сумел получить геометрическое решение капитальной проблемы динамики. Пренебрегая анализом, питая любовь только к геометрической простоте, этот гениальный ученый, к сожалению, был слишком беспечен и не старался умножить число доказательств мощи своего духа. Зато Пуассон (1781–1840), профессор анализа в Политехнической школе, с 1816 года профессор механики в Сорбонне, был плодовитым автором по вопросам анализа; он написал СЕыше 300 работ; он продолжал развивать лапласов метод приложения анализа к явлениям природы. В известном отношении некоторые его труды по математической физике, правда, уже устарели, но другие сохраняют свою ценность и оправдывают репутацию ученого, которого современники ставили на одну доску с Коши.

Ламе (1795–1850), вышедший в 1817 году из Политехнической школы в Инженерный корпус, десять лет профессорствовал в России вместе с Клапейроном. Возвратясь в 1831 году во Францию, он занимал кафедру физики в Политехнической школе до 1844 года и в 1836 году напечатал свой курс, произведший настоящую революцию в науке. Его первая записка об изотермических поверхностях, применяя криволинейные координаты, открыла совершенно новые пути. Но главные его труды относятся к последующему периоду.

Дюгамель (1797–1872), с 1830 года профессор Политехнической школы, которую окончил в 1816 году, получил известность своими ценными исследованиями по теплоте и акустике. Он первый догадался изучать колебания по следам, оставляемым острием на движущейся закопченной поверхности. Но со времени вступления своего в Академию наук (1840) он занимался большей частью лишь изучением методов преподавания. Не следует забывать также роль Дюгамеля в установлении точных основ исчисления бесконечно малых.

Навье (1785–1836), инженер путей сообщения, своей запиской 1821 года 0 законах равновесия и движения твердых тел заложил основы молекулярной механики, которой придали дальнейшее развитие Коши, Пуассон и Ламе. Став членом Академии наук в 1824 году, он завязал с Пуассоном горячий спор о сопротивлении материалов, в котором одержал верх.

Кориолис (1792–1843), также инженер путей сообщения, репетитор, а затем профессор в Политехнической школе, в 1831 году ввел в механику понятие о сложной центробежной силе, развитое в его Трактате о механике твердых тел (1844). Он же в 1829 году в своем Расчете действия машин первый предложил пользоваться техническим словом работа в его точном значении.

Астрономия: Леверрье, Бессель, Ганзен. В астрономии замечательнейшим завоеванием описываемой эпохи, несомненно, было открытие планеты Нептун. Урбэн Леверрье (1811–1877), поступивший в 1833 году из Политехнической школы в Управление табачной монополии, стал затем в 1837 году репетитором астрономии в Политехнической школе и уже в 1846 году открыл себе двери Академии наук ценными трудами по небесной механике. В это Бремя он занялся теорией Урана; исходя из неоднократно высказывающегося предположения, что возмущения этой планеты обусловливаются неизвестным светилом, он пытался определить орбиту и положение этого светила. 1 июня ему удалось указать приблизительное местонахождение его; 23 сентября, по получении более точных указаний, астроном Галле в Берлине обнаружил новую планету.

Этот результат особенно замечателен быстротой произведенного вычисления; англичанин Джон-Кауч Адаме (1819–1892) из Кембриджа в это же время решил ту же задачу, но он решал ее в течение нескольких лет.

В числе главных астрономов этой эпохи прежде всего нужно упомянуть Фридриха-Вильгельма Бесселя (1784–1846), прославившего вновь открытую Кенигсбергскую обсерваторию и в самой сильной мере содействовавшего утверждению современных методов практической астрономии и геодезии. Как аналитик, он своим Исследованием части планетных возмущений, зависящей от движения солнца^[66] (1824), обратил внимание на так называемые функции Бесселя, которые впоследствии послужили предметом многочисленных работ.

Петер-Андреас Ганзен (1795–1874), директор обсерватории в Готе, в особенности прославился усовершенствованием теории луны в капитальном труде Новые основания исследования истинной орбиты, описываемой луной (Fundamenta nova investigationis orbitae verae quam Luna perlustrat, 1838).

Джордж Биддел Эри (1801–1892), королевский астроном в Гринвиче, издал в 1826 году Математические исследования по теории луны и планет.

Джон Гершель (1792–1871), продолжавший труды СЕоего знаменитого отца, в 1824 году начал свои наблюдения над двойными звездами и исследования касательно параллакса неподвижных звезд.

Новые методы вычисления с успехом были приложены к кометам; были открыты кометы с коротким периодом обращения — прежде всего комета Энке, наблюдавшаяся Повсом в 1818 году, пробегающая свою орбиту в три года с небольшим; далее комета Биелы (1826), вычисленная Гамбаром (период около шести с половиной лет), раздвоение которой наблюдалось в 1846 году; наконец, комета Фэ, наблюдавшаяся и вычисленная этим астрономом в 1843 году (период около семи лет).

Мы не можем, однако, входить в подробности многочисленных и разнообразных астрономических трудов этой эпохи; капитальное значение прогресса физики и химии за тот же период еще в большей мере требует нашего внимания.

Значение прогресса физики. Если XIX век действительно преобразил, как мы видим, облик чистой математики, который, казалось, был окончательно зафиксирован, то научная деятельность проявилась с не меньшей плодотворностью и в области наук о природе, где столько еще оставалось сделать и где предыдущее поколение оставило столь неизгладимый духовный след.

Реформа образования показала к этому времени свои результаты; промышленность, которую ученые старались развивать в разгар военных бурь, теперь, благодаря продолжительному миру, получила сильный и прочный импульс, она будила соревнование ученых, ставя им новые проблемы и обеспечивая им усовершенствованием техники более точные средства исследования.

Прежде довольствовались приблизительными законами, принимая в расчет возможные погрешности наблюдения; с этих пор стали требовать наибольшей точности; древний предрассудок о простоте природы падает перед повторными точными опытами; но если чувственный мир представляется теперь бесконечно сложным, то у математики готовы средства ввгразить эту сложность в символах и извлечь из них точные формулы

С другой стороны, сношения между европейскими народами не подвергаются нарушениям каждую минуту, как было раньше; естественно, что сношения эти все расширяются; вскоре связи поразительно облегчаются и приобретают невероятную быстроту благодаря сооружению железных дорог и телеграфов. Узкий математик еще может оставаться наедине со своей мыслью, но физик или химик обязательно должен быть в курсе всех новых открытий, хотя бы и вынужден был специализировать поле своих исследований. Таким образом наука становится общим делом всей Европы; каждая нация, сообразно особенностям своего гения, делает вклад в сокровищницу общего прогресса, способствует обновлению понятий о природе и участвует в современных открытиях.

Новая теория оптики: Френель. Первый решительный удар старым учениям был нанесен работами в области оптики; как первое математическое обоснование этой науки отметило собою начало физики XVIII века, так и преобразованию ее суждено было отметить наступление новой эры. В настоящем сочинении уже была указана отправная точка работ Френеля (1788–1827). Тот факт, что свет в соединении со светом может производить темноту, трудно объяснить теорией истечения; напротив, его можно объяснить, если свет есть колебательное движение, передающееся в упругой среде (световой эфир), ибо два противоположных колебания могут взаимно уничтожаться.

Первые опыты Френеля встретили поощрение со стороны Араго; Академия наук увенчала исследование Френеля о диф-фракции, представленное в 1818 году и замечательное «неизменным согласием вычисления с опытом до мельчайших подробностей». Однако большая часть ученых, физиков или математиков, — Био, Пуассон, Лаплас — остались, убежденными сторонниками теории истечения; последний, например, доказывал, что теория истечения в достаточной мере объясняет явление двойного лучепреломления. Теория же колебаний не могла справиться с некоторыми серьезными возражениями, и только пятью годами позже, когда она была почти совсем оставлена Томасом Юнгом, который было выдвинул ее в несколько обновленной форме, Френелю удалось найти действительные ее основания, с помощью которых он с величайшей простотой объяснил все световые явления.

Он показал, что вызывающие их колебания совершаются не в направлении распространения волн, как звуковые колебания, а в поперечном направлении, перпендикулярном к линии распространения. На этой концепции покоится все современное здание оптики; оно построено Френелем, и все достигнутое потом в этой области является лишь дальнейшим развитием или иллюстрацией его идей. С другой стороны, идеи эти имели величайшее влияние на развитие теории упругости, и творцы ее — Коши, Пуассон, Грин, Ламе — вдохновлялись в своих трудах методом Френеля.

Изобретение маяков с линзами, которым мы обязаны Френелю, в достаточной мере показывает, что его гений проявлял такое #te внимание к нуждам практической жизни, как и к теоретическим построениям. Это изобретение доставило Френелю славу, много способствовавшую быстрому триумфу его теории.

Около этого же времени искусный мюнхенский оптик Фраунгофер (1785–1826) производил любопытные наблюдения над линиями в спектре, замеченными Волластоном; он подметил, что существование этих линий теснейшим образом связано с природой светового источника, и стал изучать спектры звезд и планет. Но основные начала спектрального анализа были установлены лишь значительно позже.

В это же время были предприняты первые опыты закрепления непрочных изображений камеры-обскуры! Жозеф-Ни-сефор Ниэпс (1765–1833) был главным инициатором многочисленных работ, предпринятых в этой области, и открытий, приведших к изобретению дагерротипа и фотографии, которая оказала столь глубокое влияние на успехи науки и искусств.

Электромагнетизм: Эрстед, Ампер, Фарадей. В 1820 году Ганс-Христиан Эрстед (1777–1857), профессор физики в Копенгагенском университете, сделал наблюдение, научные и практические последствия которого имели еще большее значение. Он показал, что электрический ток отклоняет магнитную стрелку, но он оставил другим честь применения этого наблюдения на практике.

Андре-Мари Ампер (1775–1836), родом из Лиона, бывший сперва профессором в Бурге и Лионе, затем репетитором по высшему анализу в Политехнической школе (1805), приобрел сначала известность математическими трудами, открывшими ему двери Академии (1814). Жадно воспринимавший все отрасли знания, но удрученный многими невзгодами, он, казалось, закончил свою научную карьеру, когда Ц сентября 1820 года Араго повторил перед Академией наук опыты Эрстеда, которые незадолго перед тем видел в Женеве. Семь дней спустя Ампер представил записку, заключавшую в себе основную суть его блестящих открытий. Он показал, что два тока действуют друг на друга так же, как ток действует на магнит. Но нужно было открыть математический закон этого действия; с этой целью Ампер комбинирует самые остроумные аппараты, производит самые тонкие опыты и наконец решает задачу, найдя элементарную формулу, играющую в учении об электричестве роль, сходную с той, какую в астрономии играют законы Кеплера^[67].

Таким образом, электричество и магнетизм были сведены к одному принципу, первым и естественным следствием которого было открвгтие электромагнита, сделанное Араго; возникла новая отрасль науки, и обилием результатов, которые она сулила, она побуждала к новым исследованиям во всех областях.

Здесь особенно выдвинулся англичанин Майкл Фарадей (1794–1867), один из наиболее изобретательных умов нового времени. Деятельность его была чрезвычайно многосторонней, и число его открытий было столь велико, что оп должен был, говорят, записывать их и нумеровать, чтобы не забыть. Ученик Дэви, он выступил с блестящими работами по химии (открытие бензола, сжижение многих газов); вопросы электролиза привели его к исследованию токов, и он обнаружил здесь поразительную силу воображения, которую развил в смелых гипотезах, излагавшихся, однако, не всегда точным языком, что вызывало удивление у математиков. Рядом с ученым, которому мы обязаны положительными и определенными успехами, в нем жил предвестник новой эры, сеющий мысли, плоды которых будут собраны грядущими поколениями.

Главным его открытием является магнитная индукция (1831); он показал, что можно возбудить ток при помощи магнита или другого тока. С этих пор сделалось возможным превращать механическую работу в электрическую энергию или наоборот; явления индукции находят непосредственное применение в наших динамомашинах, как генераторных, так и получающих ток^[68].

Впрочем, Фарадея привлекла к его открытию философская концепция, несогласная с господствовавшими воззрениями. С тех пор как Ньютон формулировал закон всемирного тяготения, не указав, следует ли считать действие на расстоянии свойством весомой материи, или же оно является результатом реакций среды, математики привыкли считать первичными все действия на расстоянии, и эта идея естественным образом прилагалась и к электрическим явлениям. Фарадей же считал эти действия лишь производными: присутствие тока или магнита изменяет окружающую среду, создает вокруг них особую среду — электрическое поле; если в это поле быстро ввести проводник, то изменение среды, внезапно проникая в этот проводник, нарушает в нем электрическое равновесие, — образуется ток. Равным образом в области статического электричества Фарадей выяснил роль изолирующей, диэлектрической среды, которую до него не понимали. Он же первый догадался о родстве между явлениями электрическими и световыми, и его блестящее открытие действия магнита на поляризованный свет (1845) послужило отправной точкой одного из. важнейших синтезов современной науки.

Тем временем в Гёттингене знаменитый Гаусс занялся на старости лет обоснованием математической теории магнетизма; он не мог остаться равнодушным к новым открытиям и первый применил на практике указания Ампера, устроив (1833) действующий электрический телеграф на расстоянии мили^[69] — между своей обсерваторией и Физическим институтом — для сношений со своим коллегой и сотрудником Вильгельмом Вебером. Особенная же заслуга его заключается в том, что он заложил основания системы единиц измерения, до сих пор принятой в физике.

Законы Ома относительно распределения электричества я распространения токов носят имя этого немецкого математика (1788–1854), который установил их, приложив идеи, развитые Фурье относительно распространения тепла.

Изобретение столба с постоянным током (1829) принадлежит французу Беккерелю (Антуан-Цезарь, 1788–1878), в 1823 году установившему также основные законы термоэлектрических явлений вслед за открытием (1821) Зеебека (1770–1831), что теплота вызывает электрические токи. Впоследствии Беккерель с особенным рвением отдался изучению электричества в животных и растениях; в 1838 году для него была учреждена кафедра в Музее естественных наук в Париже.

Промышленное приложение электролиза, известное под названием гальванопластики, ведет свое начало с 1837 года и было открыто в России немцем Якоби (1790–1867).

Термодинамика: Сади Карно, Роберт Манер, Джоуль. Между тем как исследования, вызванные открытием Эрстеда, установили неожиданные зависимости между всеми отраслями физики и породили мысль о единстве сил природы, опыты с превращением тепла в механическую работу заложили последний камень в фундаменте современной физики.

Сади Карно (1796–1832), старший сын Лазаря Карно, поступивший в 1815 году из Политехнической школы в Инженерный корпус, оставил военную службу в 1828 году ради науки и погиб от холеры в возрасте 36 лет, успев издать только брошюру в 60 страниц Размышления о двигательной силе огня и о средствах, коими можно развить эту силу (1824); появление этой брошюры прошло почти незамеченным^[70]. Рукописи, оставленные им, были опубликованы только в 1878 году, когда сделанные им открытия давно составили славу Майера и Джоуля.

Сади Карно был поражен тем фактом, что теория паровых машин, применение которых в промышленности день ото дня приобретало все большее значение, заключалась в эмпирических законах; ему пришло в голову, что для обоснования ее следовало бы изучить производимую теплотой механическую работу независимо от механизмов и сил, производящих эту работу.

Понимая сначала теплоту, согласно господствовавшим воззрениям, как материальную субстанцию, он, тем не менее, сделал чрезвычайно важное замечание, что она производит работу только в том случае, когда существует разница между температурами двух тел (например, котла и холодильника). Он уподобляет падение температуры понижению уровня водяного потока; остановясь на этой идее, он из нее выводит условия максимального действия, независимо от природы сил, передающих теплоту, и символизирует функционирование термических машин графически, в виде цикла, за которым сохранилось его имя.

Из оставшихся после Карно рукописей видно, что он отказался от ходячего воззрения на теплоту; для него теплота стала лишь движением молекул материи. Всюду, где происходит уничтожение теплоты, получается движущая сила (работа), пропорциональная исчезнувшему количеству теплоты, и наоборот. Карно определил ее в 370,7 килограммометра на количество теплоты, способное нагреть на один градус Цельсия килограмм воды.

Роберт Майер (1814–1878), немецкий врач, находившийся на голландской службе, занимался на острове Яве исследованием изменений температуры человеческого тела и пришел к заключению, что движущая сила животных соответствует расходуемому ими теплу. Размышления над механизмом жизни привели его, таким образом, при отправной точке зрения, совершенно отличной от идеи Сади Карно, к оставшимся неопубликованными выводам этого последнего. Пользуясь, как и Карно, числами, общепринятыми в его время в физике для измерения тепловых свойств газа, он дал близкое к указанному результату число (365 килограммометров) для механического эквивалента теплоты.

Датский инженер Кольдинг, с своей стороны, пришел к аналогичным заключениям^[71], а английский физик Джемс-Прескотт Джоуль (1818–1889), ученик Дальтона, занялся изучением законов развития теплоты в электрическом токе, т. е. от химического воздействия. Убедившись в пропорциональной зависимости между количеством теплоты и работой, он произвел для определения эквивалента ряд опытов прямого измерения различными методами, особенно же изучая теплоту, производимую трением (1843–1845). Таким путем он получил число 425 килограммометров, т. е. почти в точности цифру, принятую в настоящее время.

Синтез полученных с различных сторон выводов дал Гельм-гольц в знаменитом исследовании о сохранении силы (1847); приложив к физике принцип рациональной механики (эквивалентность изменения живых сил и работы сил в системе), он его распространил на всю область природы и показал роль его в самых разнообразных явлениях. Таким образом был сделан решительный и бесповоротный шаг к механическому объяснению мира.

Но, поднимаясь на головокружительную высоту теоретической мысли, наука вместе с тем укрепляла свой экспериментальный фундамент все более точными и строгими средствами. По разнообразию чисел, данных Джоулем и Майером для механического эквивалента теплоты, можно видеть, сколь многого оставляли еще желать наши сведения о свойствах газа. Возобновлением старых работ, неблагодарной задачей исправления их для точного определения постоянных, полезных для ученого или инженера, занялся в особенности француз Реньо (1810–1871). Необычайная добросовестность его работ, замечательное искусство, с которым он умел комбинировать новые приборы и устранять причины погрешностей, которыми до того времени пренебрегали, создали традицию в области эксперимента, до него неизвестную; ученые привыкли не обосновывать рискованных теорий приблизительными законами, и таким образом была расчищена почва для прочных завоеваний науки.

Неорганическая химия: Берцелиус. Итак, к середине века вся физика была обновлена сверху донизу как в своих основных концепциях, так и в технических традициях; обновление химии совершилось еще в предыдущем поколении, и ее прогресс в рассматриваемый период больше носит характер развития начал, установленных. Лавуазье, Дэви, Гей-Люссаком и Дальтоном, чем провозглашения новвгх доктрин.

Независимо от частных открытий, продолжаемых с неослабным усердием^[72], чувствуется потребность в синтезе; здесь в качестве авторитетной фигуры в первую очередь выдвигается Берцелиус (1779–1848). Этот знаменитый швед не только является искуснейшим практиком; он, кроме того, из всех химиков своего времени обладал наибольшей склонностью к общим концепциям, и благодаря своему широкому кругозору как нельзя лучше умел быстро приспособляться к изменениям, которых требуют непрерывно надвигающиеся друг за другом открытия. Сначала он усваивает учение Гей-Люссака относительно объемного состава соединений; в 1818 году он сочетает его с учением Дальтона и изобретает свою систему множественных атомов (например, вода состоит из одного атома кислорода и двойного атома водорода); изучение разложения соединений путем электричества приводит его к теории дуализма; в сущности эта теория является возвратом к учению Лавуазье, в корне измененному, однако, на основании новых открытий. Теория Берцелиуса получила общее признание, долго господствовала в науке и даже после своего крушения оставила глубокие следы.

Берцелиус первый опубликовал вполне точную таблицу эквивалентов простых тел, приведенных к 100 весовым единицам кислорода; отношения между некоторыми из этих чисел могли явиться подтверждением знаменитой гипотезы, высказанной в 1815 году английским химиком Праутом (1786–1856) и горячо защищавшейся шотландцем Томасом Томсоном (1773–1852), а именно, что все атомные веса находятся в простых кратных отношениях к весу атома водорода. Но не все определения Берцелиуса соответствовали этой гипотезе, и после горячей полемики, имевшей место в 1830 году, она на некоторое время была забыта.

Однако этой идее, столь соблазнительной, ибо в сущности она есть не что иное, как мысль о единстве материи, суждено было возродиться в разнообразных формах. В 1840 году ее вызвал к жизни Жан-Батист Дюма, выставив положение, что объяснения различных свойств химических и в частности органических соединений следует искать в расположении простых атомов, в структуре типа, а не в материальном различии самих элементов. Анализы самого Дюма, правда, показали, что во всяком случае, если даже различные химические атомы состоят из одного и того же первоначального вещества, наиболее простой формой сгущения его следует признать форму, предложенную гипотезой Праута. Но вопрос все-таки остался открытым.

На развитие идей Дюма, повидимому, повлияло установление основных фактов изомерии, указанных сперва Фарадеем, но в особенности освещенных Бернелиусом в 1831 году на примере виннокаменной и виноградной кислот. Тождество химического состава двух тел, обладающих совершенно различными свойствами, опрокидывало вверх дном все привычные воззрения и могло получить объяснение только в том случае, если ввести в науку соображения относительно способа группировки атомов.

Открытие изоморфизма (1819) Митчерлихом (1794–1863) имело не меньшую важность. Открытие, что тела, обладающие совершенно или почти одинаковой кристаллической формой, могут соединяться во всевозможных пропорциях при совместной кристаллизации, открывало совершенно новый взгляд на роль молекулярных группировок в химии; в то же лнземя оно явилось доказательством необходимости культивировать минералогию как науку, не зависящую от химических анализов.

Органическая химия: Шеврёль, Либих, Вёлер, Дюма. Так как предыдущее столетие исчерпало почти все важнейшие открытия, предстоявшие в области минеральной химии, то труды ученых по преимуществу направлены были на исследование органических тел. Правила элементарного анализа уже были известны, но различие ближайших химических принципов требовало новых методов.

Образец такого рода был дан классическими исследованиями Шеврёля (1786–1889) над процессом омыления жиров.

В 1835 году Дюма и Пелиго открыли метиловый (древесный) спирт, изучили его свойства и доказали тесное родство его с обыкновенным спиртом. Идея химического ряда, функции, была найдена. Дюма дал ей развитие, оформил ее й пришел таким образом к учению о типах, продолжателем и завершителем которого явился Жерар (1816–1856).

Тем временем лаборатория в Гиссене, которой с 1825 по 1850 год руководил Либих (1803–1871), приобретала громкую известность, и в нее со всех концов Европы стекаяись люди послушать учителя, слава которого росла с каждым днем. В своих теориях он в особенности подчеркивает факты замещения в органической молекуле одного тела другими, эквивалентными ему, без существенного изменения природы соединения. Он показал, что для простого тела эквивалент может быть даже сложным радикалом, изолированное существование которого не всегда притом будет устойчиво. Этим учением о сложных радикалах он внес порядок в хаотические группы органических тел.

Либих был учеником Гей-Люссака, Вёлер же (1800–1882), как и Митчерлих, принадлежал к школе Берцелиуса; будучи профессором в Гёттингене, он с 1825 года поддерживал с Ли-бихом столь тесные отношения, что они обменивались интеллектуальными подарками; некоторые работы одного печатались за подписью другого. Вёлер особенно выдвинулся открытием алюминия (1827) и синтезом мочевины (1829), который долго оставался единственным примером получения органического тела из неорганических веществ лабораторным методом. Так немецкие университеты, в предыдущем столетии казавшиеся созданными только для литературных занятий, в течение рассматриваемого нами периода стали научными центрами, полными жизни, мало-помалу освободившимися из-под влияния французской науки; в математике, как и в физике, французские авторы сохраняют еще значение классиков благодаря превосходству своих методов изложения, которым немцы мало старались подражать; оригинальные мысли их собственных ученых с трудом завоевывают в преподавании место, по справедливости им принадлежащее. Зато Либих в области органической химии поднимается на такую же высоту, как Берцелиус в изучении неорганической природы; в науках биологических Германия выказала полную самостоятельность; именно ей человечество будет обязано величайшими успехами в этой области, как только она освободится от туманных умозрений натурфилософов.

Целлюлярная теория. Первыми руководителями научного движения были Эрнст-Генрих Вебер (1795–1878), творец психофизики, и в особенности Иоганн Мюллер (1801–1858), профессор в Бонне, затем в Берлине, заслуживший название «Галлера XIX века» и «Кювье Германии». И действительно, он охватил всю область биологии, был учителем большинства ученых следующего поколения и вместе с Лукой Шенлейном (1793–1864) основал современную школу медицины в Берлине. Самый выдающийся труд его касается механизма чувственных восприятий. Шотландец Чарльз Белл (1774–1842) указал на различие между двигательными и чувствующими нерьами; Мюллер дал (1831) решительное экспериментальное доказательство этого положения, которое до тех пор считалось лишь остроумной и более или менее правдоподобной гипотезой. Своим законом специфических энергий он установил, что различие ощущений, передаваемых различными органами чугств, не зависит ни от способа раздражения, ни от разницы в структуре специфических нервов, но только от природы центрального органа чувств. Наконец, он начал методические исследования роли животного электричества, впоследствии прославившие имя Дюбуа-Реймона.

В области сравнительной анатомии Германия имела уже в лице Блуменбаха (1752–1840) ученого, превзошедшего Кювье; но. решителвный прогресс в этой области выпал на ее долю в гистологии. С тех пор как Биша разложил живые организмы на простые ткани, оставалось найти объединяющий их элемент и объяснить образование тканей.

Матвей Шлейден (1804–1881), профессор в Иене, автор сочинения Ботаника как индуктивная наука (1842–1845), предложил в 1838 году клеточную, или целлюлярную, теорию для объяснения растительных тканей; Теодор Шван (1810–1882), профессор в Лувене, распространил ее в 1839 году на животные ткани. Клетка может достигать самых разнообразных размеров и принимать всевозможные формы; она может сама составлять индивидуум, может и соединяться с другими для образования сложной ткани; тем не менее она сведена к единому и определенному типу. Сказатв правду, понятие о клетке еще не достигло тогда полной зрелости и законченности; на основании этих данных необходимо было перестроить всю общую анатомию, и эта задача в особенности выпала на долю Якова Генле (1809–1885) в области анатомии животных и Гуго Моля (1805–1889) в области анатомии растений. Последний, между прочим, указал на важное значение слизистого вещества, содержащегося в клеточке помимо ядра, признанное уже Шлейденом и Шваном; он ввел для этого вещества название протоплазмы, изучавшейся в 1835 году под названием саркоды Ф. Дюжарденом, профессором в Ренне.

Проблема образования клеток долго возбуждала горячие споры; это был капитальный вопрос эмбриогении. Сегментация яйцевой клетки была впервые наблюдаема в 1824 году Прево и Дюма на яйце лягушки, подтверждена Эрнстом фон

Бэром (1792–1876) в 1834 году, доказана в 1836 году Русконн относительно яиц рыбы и в 1837 году Зибольдом для множества паразитарных червей, живущих в кишечнике. Но становятся ли эти сегментированные клетки элементами эмбрионального существа или, как утверждал в 1842 году Карл Фогт, они исчезают, образуя среду, где самопроизвольно образуются новые клетки? Первде предположение было признано единственно возможным ввиду исследований Рейхерта, Бишофа (1843) и особенно Кёлликеранад головоногими (1844). Это было триумфом для старого тезиса об эпигенезисе, выставленного Вольфом в 1764 году, и гибелью для теории пре-формации, защищавшейся Кювье.

Во Франции исследования такого рода больше всего касаются растений; ими занимались Дютроше (1776–1847), открывший эндосмос и экзосмос, Адольф Броньяр (1801–1872) и особенно Бриссо-Мирбель (1776–1854), пользовавшийся большим влиянием как преподаватель сперва в Сорбонне, потом в Музее^[73]. Если его идеи и оспаривались немецкими учеными, то он все же сделал немало ценных вкладов в науку.

Целлюлярная теория, показавшая, что живое существо состоит из самостоятельно развивающихся элементов, способных размножаться посредством деления, обнаружила вместе с тем пробелы в древнем понятии об индивидууме и привела к перестройке его. Проблема усложнилась открытием переменного зарождения (метагенез), каковым термином датчанин Стенструп обозначил «(1842) ряд фактов, достаточно значительных, чтобы обратить на себя внимание естествоиспытателей. Бонне давно уже отметил безбрачное размножение тлей (травяных вшей)^[74], проверенное И.-Ф. Кибером в 1815 году, но считавшееся просто курьезом. В 1819 году Адальберт де Шамиссо, принимавший участие в кругосветной экспедиции русского корабля «Рюрик» (1815–1818), обнародовал свои наблюдения над сальпами, странными существами, из которых одни, одаренные полом, плавают одиноко, а другие, бесполые и образовавшиеся путем почкования первых, живут, соединившись цепью. Эти последние содержат в себе яйца, происшедшие от сальп, имеющих половые органы, и по отношению к первым они играют лишь роль кормилиц. С 1829 по 1837 год норвежский пастор Саре изучал переменное поколение трех сроков под существенно различными формами (сифистомы, стробили, медузы). Зибольд сделал аналогичное открытие относительно одного из полипов (polype hydraire), а Стенструн изучил размножение глистов-сосальщиков. Все эти факты, в связи с теми, которые известны были под названием размножения почкованием, привели (Лейкарта в 1851 году) к мысли о полиморфизме неделимых, разделяющих между собой жизненные функции и могущих либо существовать изолированно, либо соединяться в колонии, образуя более сложную индивидуальность.

Зоология: Жоффруа Сент-Илер. До самой кончины своей (1832) Кювье пользовался огромнейшим влиянием и оставил после себя учеников, которые ревностно защищали как во Франции, так и за ее пределами его основные положения: неизменяемость видов и различие планов природы при образовании различных живых существ. Знаменитейшим из них является швейцарец Агассис (1807–1873), бывший профессором в Невшателе, с 1846 года поселившийся в Соединенных Штатах^[75].

Но еще до смерти Кювье утвердились противоположные взгляды. В 1818–1822 годах Этьенн-Жоффруа Сент-Илер издал два тома Анатомической философии и Человеческих уродств, где он провел метод сравнения форм одного и того же существа с различными взрослыми существами. Пока он развивал свои идеи только относительно позвоночных, Кювье не протестовал; но когда ученики Жоффруа Сент-Илера, а затем он сам хотели распространить их на насекомых и показать единство их строения со строением позвоночных, возгорелся знаменитый спор (1830), окончившийся в пользу Кювье, обнаружившего ошибочность некоторых деталей в воззрениях своего соперника.

Однако приверженцы доктрины, временно восторжествовавшей, должны были сделать некоторые уступки. Если план организации считается неизменным и заранее предустановленным, то все же признается, что по мере развития структура постепенно становится все сложнее, что органическое совершенствование находит себе выражение в большей дифференциации тканей и органов. Эти идеи развивали Анри Мильн-Эдвардс во Франции, Эрнст фон Бэр в Германии.

Изидор-Жоффруа Сент-Илер (1805–1861), сын Этьенна, значительно расширил и обосновал новую отрасль науки (тератологию), созданную его отцом.

В Германии идея единства плана природы вдохновляла великого поэта Гете, который производил — в особенности над растениями — поистине научные исследования, мало оцененные его современниками; в зоологии идеи Жоффруа Сент-Илера нашли убежденного адепта в Ратке (1793–1860), который горячо настаивал на необходимости положить в основу сравнительной анатомии эмбриологические исследования.

Ботаника: Дютроше, Броньяр. В ботанике, кроме создания целлюлярной теории, огромные успехи были достигнуты в изучении функций органов. Открытие осмоса, сделанное Дютроше, позволило ему за время с 1826 по 1837 год установить точное соотношение между дыханием листьев и движением сока и устранить из объяснения явлений гипотезу жизненной, силы. Он показал также, что выделение теплоты, наблюдаемое у растений, соответствует исключительно химическим явлениям, очагом которых они являются; он различал два обратных процесса дыхания, являющихся отправным пунктом этих явлений, и для зеленых частей растений приписывал их влиянию света (ночное и дневное дыхание)^[76].

Адольф-Теодор Броньяр (1801–1876), сын минералога Александра Броньяра (1770–1847), приобрел всемирную известность своей Историей ископаемых растений (1828–1847). В 1828 году он получил главную премию Академии за работу, заключавшую в себе любопытную теорию оплодотворения, признанную впоследствии ошибочной; в 1831 году он написал совместно с Амичи ценное исследование о строении и функциях листьев.

Геология: Дюфренуа, Эли де Бомон, Чарльз Лайелль. Во Франции был выполнен огромный геологический труд, а именно, составлена геологическая карта, потребовавшая у двух знаменитых ученых 15 лет работы (1825–1840).

Дюфренуа (1792–1857) был по преимуществу минералогом; Эли де Бомон (1798–1874) выдвинулся смелой теорией о поднятии гор. К этому понятию, введенному Леопольдом фон Бухом, которого Эли де Бомон почитал как учителя и чью теорию кратеров поднятия защищал с большим усердием, он присоединил совершенно новое, — именно понятие о сравнительном возрасте дислокаций (перемещений в земной коре). До конца жизни, наряду с прочими работами, замечательными своей точностью, отчетливостью и оригинальностью, он не оставлял мысли внести начало порядка и правильности в кажущийся хаос направлений, являемый поднятиями. Таким образом он пришел к созданию своей пентагональной сети, которая хотя и не была принята, но тем не менее свидетельствует о редкой мощи его ума.

В 1815 году была издана геологическая карта Англии Вильямом Смитом (1769–1839), который первый нашел возможным (1799) характеризовать пласты содержащимися в них ископаемыми. Описание парижского бассейна Кювье и Бронь-яра, начатое в 1811 и законченное в 1822 году, дало могучий толчок исследованиям этого рода; к классическим трудам Агассиса и Адольфа Броньяра, уже отмеченным нами, мы могли бы прибавить длинный перечень. Все эти труды были подытожены в 1846 году Пикте в Руководстве палеонтологии, долго сохранявшем значение ценного указателя.

В 1833 году Чарльз Лайелль в своих Основаниях геологии развил, в противоположность учению Кювье о внезапных катаклизмах и последовательных актах творения, совершенно новое положение, именно, что изменения, ареной которых была земная кора, производились лишь непрерывным действием причин, продолжающих действовать и в наше время. Это положение, подкрепленное точными и замечательно обоснованными доводами, было тотчас же принято английскими и немецкими геологами; во Франции в рассматриваемую эпоху один только Констан Прево примкнул к этому мнению.

Палеонтологи же не сразу присоединились к нему, ибо им пришлось бы допустить, что последовательные флоры и фауны происходят одни от других. В 1831 году Омалиюс д'Аллуа высказал подобную мысль; в 1846 году он заявил, что она стала вероятной; но, в сущности, она не могла считаться правдоподобной, пока не были обнародованы труды Дарвина и не была установлена теория эволюции.

Физиология, медицина и хирургия. Мы уже говорили о великом физиологическом открытии рассматриваемой эпохи — о различии между чувствительными и двигательными нервами, установленном Чарльзом Беллом и обнародованном в 1824 году. В том же году появились Исследования Флуранса (1794–1867) о роли различных нервных центров — труд, замечательный остроумием и смелостью опытов, описанных в нем. Высокодаровитый профессор, прекрасный стилист, умевший сделать науку приятной и успешно делавший экскурсы в смежные области, Флуранс пользовался огромным влиянием, но первые его выступления, казалось, обещали еще более значительные результаты.

Медицина далеко не делала таких заметных успехов, как прочие науки; школа Вруссэ, именующаяся физиологической и пытающаяся воздействовать на ткани, борется во Франции с «органиками», утверждавшими, что они лечат органы. За пределами Франции ученые ищут новых путей, в частности в Вене в лице Пуркинье, Оппольцера и других медицинская наука начинает бороться с парижской точкой зрения; но если методы диагноза и прогноза и совершенствуются, то популярность, которую приобретает гомеопатия^[77], свидетельствует о неуверенности терапевтики.

С 1828 года начинают применять водолечение в учреждении, основанном в Грефенберге силезским крестьянином Ф. Присницем (ум. в 1851 г.) и процветавшем лет тридцать, пока с ним не стали конкурировать большие города.

В 1846 году два бостонских врача, Джексон и Мортон, с успехом применили в хирургии в качестве анестезирующего средства эфир по указанию американского дантиста Гораса Уэльса, еще ранее испробовавшего закись азота; принятый в Англии Гутри и В. Фергюсоном эфир затем проник и во Францию благодаря Мальгэню (1847) и Вельпо. Опыты Флу-ранса вскоре привели к замене эфира хлороформом.

Применение анестезирующих средств быстро произвело переворот в хирургической практике, ибо дало возможность уделять операциям больше времени и производить такие операции, которые раньше не рисковали делать. Что касается упрощений, внесенных в этот период в способы лечения, то они разработаны главным образом школой Лисфранка (1790–1847).

Общий характер научного движения. В общих чертах научное движение, картину которого, по необходимости неполную, мы пытались нарисовать, является как бы продолжением того порыва, которым охвачено было предыдущее поколение. До тех пор наука была достоянием лишь крайне ограниченного круга избранных; теперь она широко распространяется, и ее приложение в промышленности возбуждает интерес во всех классах общества. Паровые машины получают все большее распространение, и создание нового механического оборудования, улучшение средств сообщения пробуждают деятельность инженеров, от которых теперь требуются сравнительно высокие научные познания; применение электричества требует иной специализации, чем прежде, а агрономическая химия, основанная Либихом, начинает колебать рутину земледелия; горная же промышленность начинает пользоваться геологическими изысканиями.

Крепкая организация высшего образования, созданная во Франции революцией, проникает и в Германию, где устройство университетов прекрасно приспособлено к ее развитию. Дух, господствующий там, определенно направлен к исследованиям в области чистой науки и к созданию оригинальных трудов. Почва еще не тронута, а свобода духа, еще не скованная, как во Франции, благоприобретенными традициями, приносит самые счастливые результаты. Однако научная работа явственно ведет к установлению и в Германии этих еще не существующих в ней традиций, но уже в формах, соответствующих ее национальному духу. Во вновь основываемых лабораториях ученики работают совместно с учителем, и для общих исследований образуются плодотворные ассоциации. В Англии Оксфорд и Кембридж еще противятся новому течению; если промышленный прогресс все больше и больше побуждает к практическим исследованиям, то чистая наука все еще составляет привилегию небольшого числа уединенных мыслителей, нередко пренебрегающих трудами континентальных ученых. Но потому они и проявляют большую гениальность и более могучую индивидуальность.

Остальные народы сравнительно запаздывают, хотя Соединенные Штаты уже начинают выступать на сцену. Между тем Франция, в первую треть столетия сохранявшая бесспорное первенство почти во всех сферах, мало-помалу теряет это преимущество, причем еще не видно, происходит ли это от действительного упадка, или вследствие большей активности соревнующихся с ней наций.

Тем не менее в республике умственной жизни, центром которой был Париж, согласие не нарушается: общими усилиями выясняется мало-помалу научная идея века, и именно во Франции сделана была первая попытка формулировать ее.

Курс положительной философии (Cours de philosophic positive) Огюста Конта (1789–1857) всегда останется ценным памятником состояния научных идей того периода, в который он составлялся, — с 1830 по 1840 год. Его рациональная классификация теоретических наук (математика, астрономия, физика, химия, биология, социология^[78] ), его точное изложение научного метода в различных его формах, глубина его концепции закона трех стадий (теологической, метафизической, позитивной) не могли, правда, помешать тому, что этот капитальный труд теперь кажется устарелым. Но это произошло потому, что наука продолжала идти вперед гигантскими шагами, и фактически только в деталях Конт оказался неправ. Позитивный характер науки, необходимость переоценивать по достоинству априорные понятия, без которых она не может обойтись, выявляется все больше и больше^[79].

ГЛАВА VII. КАТОЛИЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ И ДРУГИЕ ВЕРОИСПОВЕДАНИЯ. 1814—1847

История католической церкви в эпоху 1814–1846 годов, т. е. от падения Наполеона до избрания папой Пия IX, может быть разделена с точки зрения отношений, существовавших между церковью и европейскими государствами, на два периода: сначала во всей Европе происходит общая реставрация католической церкви, а затем события 1830 года вызывают против нее в нескольких государствах новые враждебные действия. Но при этом внутренняя ее эволюция не испытывает никаких пертурбаций. Не католические же вероисповедания развиваются каждое по-своему. Таковы те четыре группы фактов, с которыми нам надо познакомиться^[80].

I. Реставрация католической церкви в Европе

Католическая церковь во Франции. Конкордат 1817 года и конвенция 1822 года. Хартия, «пожалованная» Франции в 1814 году, объявила католицизм «государственной религией» (ст. 5, 6). Это заявление явно доказывало, что отныне отношения между светской и духовной властью будут проникнуты новым духом. Людовик XVIII возвращался с твердым намерением положить конец тому трудному положению, в которое католическая церковь поставлена была во Франции разрывом Наполеона с папой. Неоднократные протесты Пия VII против органических статей, его упорный отказ утвердить в должности назначенных Наполеоном епископов, в результате чего несколько епархий оставались вакантными, протесты некоторых эмигрировавших епископов, места которых были упразднены в 1801 году, наконец, желание короля вернуться к старому порядку вещей — все это вызывало необходимость в новом конкордате.

В 1814 году начались предварительные переговоры. Королю хотелось добиться, как в 1801 году, полного перераспределения епархий и отставки всех епископов. Со своей стороны папа хотел сохранить права за епископами, назначенными на основании конкордата. После Ста дней пришлось считаться с его пожеланиями. Герцог Б лака в конце концов выработал с кардиналом Консалвви проект конкордата, который, несмотря на некоторые пробелы, получил утверждение папы и короля (июнь 1817 г.). Конкордат 1516 года снова был восстановлен во Франции, а органические статьи 1802 года были отменены, «поскольку они стояли в противоречии с учением и законами католической церкви». Епископские места, упраздненные в 1801 году, были в принципе восстановлены. Папская булла 2 августа повысила число французских епархий с 50 до 92, дала инвеституру дожидавшимся епископам и создала три кардинальских места.

Цель была, по видимому, достигнута; но некоторые министры, движимые чувством уважения к конституционным принципам, решили, что конкордат должен быть представлен на утверждение палат, и внесли новый проект, который вызвал всеобщее недовольство и который король принужден был взять обратно (март 1818 г.). Тогда Пий VII, раздраженный этими бесконечными колебаниями, заявил motu proprio^[81] (в августе 1819 года), что временно оставляет в силе конкордат 1801 года.

Это временное сохранение стало окончательным. Между тем число епископских епархий, которое не было таким образом увеличено, оставалось попрежнему недостаточным. В июле 1821 года палаты после оживленных дебатов вотировали учреждение 30 новых епархий, которые и были открыты в следующем году по соглашению с римской курией (октябрь 1822 г.). Соглашение 1822 года повысило число французских епархий до восьмидесяти.

Католическая церковь в Италии и Испании. Одновременно с Францией реорганизация католической церкви совершилась также в Италии и в Испании. В 1817 году сардинский король Виктор-Эммануил I заключил с Пием VII конкордат, по которому число сардинских епархий увеличено было до девятнадцати и они получили новое территориальное распределение. В следующем году король неаполитанский Фердинанд добился в свою очередь для королевства Обеих Сицилии (16 февраля 1818 г.) заключения конкордата, который в 35 статьях резюмировал почти все церковное законодательство.

В Испании Фердинанд VII после своего вторичного вступления на престол поспешил отменить все меры, принятые во время управления Жозефа Бонапарта, как, например, уничтожение инквизиции и закрытие монастырей. Восстание 1820 года принудило его снова закрыть некоторые монастыри, конфисковать церковные имущества и изгнать или заключить в тюрьму священников, отказавшихся присягнуть новой конституции. Но французская интервенция, вернувшая королю абсолютную власть, дала ему возможность в 1823 году взять обратно эти вынужденные уступки.

Католическая церковь в Германии. Баварский конкордат (1817). Венский конгресс должен был, казалось бы, заняться делом реставрации католической церкви в Германии, где она была дезорганизована рецессом 1801 года. Но, несмотря на усилия кардинала Консальви, которому хотелось заключить общий для всей Германии конкордат, конгресс не принял по этому поводу никакого решения, и Пию VII пришлось снова начать переговоры отдельно с каждым из германских государств.

Прежде всего увенчались успехом переговоры, которые велись с Баварией. В октябре 1817 года подписан был конкордат, который обеспечивал католической церкви все права, «вытекавшие из ее божественного установления» и канонических предписаний, разделял королевство в церковном отношении на две «провинции» (Мюнхен-Фрейзинг и Бамберг) с шестью викарными епископствами и предоставлял королю право назначать епископов, а папе утверждать их. Ввиду возникших недоразумений Максимилиан I в указе, изданном в замке Тегернзее, заявил, что конкордат должен рассматриваться как гражданский закон и исполняться в полном объеме (сентябрь 1821 г.); но фактически, путем применения королевского placet («так угодно») и различных, противоречивших конкордату ограничений, он держал баварское католическое духовенство в суровом подчинении. Эти ограничения не исчезли и в царствование Людвига I (1825–1848), хотя он был строгим католиком и выказывал католическому духовенству некоторое благоволение.

Верхнерейнская церковная провинция (1821). В соседних с Баварией областях смерть князя-примаса Германии Карла-Теодора Дальберга (10 февраля 1817 г.) поставила немецких католиков в неопределенное положение. Чтобы положить конец этому положению, протестантские государи Вюртемберга, Бадена, обоих Гессенов, Нассау, Мекленбурга, Ольденбурга, саксонских герцогств, а также вольные города Бремен, Гамбург, Любек и Франкфурт послали в этот последний город представителей, которым поручено было выработать общую формулу для соглашения с римской курией (март 1818 г.). Так как участники конференции положили в основу своей формулировки осужденные Пием VI принципы эмской Пунктуации, то их предложения были отвергнуты^[82]. Тогда заинтересованные князья опубликовали «церковное прагматическое постановление», к которому присоединились некоторые немецкие духовные лица, но которое Пий VII осудил в 1819 году. Новые переговоры, начатые во Франкфурте, привели к изданию буллы Provida solersque sollicitudo (август 1821 г.). Этой буллой Пий организовал «церковную провинцию Верхнего Рейна», с Фрейбургом в Брейсгау(Ваден) в качестве метрополии и с викарными епархиями: Роттенбург — в Вюртемберге, Лимбург — в герцогстве Нассау, Майнц в Гессен-Дармштадте и Фульда в Гессен-Касселе. Первое время булла эта оставалась без практического применения вследствие недоброжелательного отношения к ней протестантских государей.

В 1827 году Лев XII, считаясь с обстоятельствами, новой буллой (Ad dominici gregis custodiam, апрель) урегулировал все детали, относившиеся к устройству провинции, епископы которой один за другим получили инвеституру. Но после того как все назначения были произведены, заинтересованные государи, успевшие тем временем нритти к общему соглашению, опубликовали 30 января 1830 года регламент из 39 статей, воспроизводивший прагматическое постановление, осужденное папой в 1819 году, и таким образом лишавший католическую церковь желательной ей свободы.

Конкордаты, заключенные с Пруссией (1821) и с Ганновером (1824). В Пруссии, где в течение трех столетий борьба между лютеранами и католиками носила хронический характер, политика Фридриха-Вильгельма III (1797–1840), старавшегося придать католицизму образ и подобие протестантизма, в конце концов ввивала реакцию. В 1831 году Гарден-берг отправил в Рим Нибура и добился от папы издания буллы De salute animarum, которая была настоящим конкордатом и открывала для католической церкви в Пруссии новую эру. Этой буллой организованы были Рейнская церковная провинция с Кельном в качестве метрополии, Гнезно-Познан-ская провинция и две самостоятельные епархии — Бреславль-ская и Эрме ланд екая.

Соглашение между Пруссией и Римом состоялось очень скоро. С Ганновером переговоры тянулись гораздо дольше. Только в 1824 году буллой Impensa Romanorum восстановлены были старые епископства, Гильдесгеймское и Оснабрюкское, которые фактически были, впрочем, учреждены лишь в 1827 и 1858 годах.

В тех германских государствах, которые не заключали конкордатов с курией, католики попрежнему управлялись «апостольскими викариями» или же причислялись к ближайшим соседним епархиям. Так, например, в Саксонии папа учредил апостольский викариат, с 1820 года непрерывно поручавшийся старейшему члену Бауценского капитула. Католики, экившие в великом герцогстве Олъденбург, причислены были к мюнстерской епархии. В Австрии прежнее положение оставалось в силе вплоть до 1848 года.

Конкордаты, заключенные с Нидерландами (1827) и с Швейцарией (1828). Кроме того, при Льве XII были еще заключены конкордаты с Нидерландами и с Швейцарией. Принцип свободы совести был занесен в Нидерланды французами в 1795 году. В Голландии, где большинство составляли протестанты, этот принцип оказался выгодным для католиков. Они могли основать «голландскую миссию» и добиться от штатгальтера (в июле 1815 года) обещания, что католическая церковь будет пользоваться в Голландии полной свободой и таким же точно положением, как и реформатская церковь. Обещание это было выполнено. Вильгельм стремился только к тому, чтобы обеспечить преобладание протестантам, и вызвал этим сильнейшее недовольство в Бельгии, где католики составляли три четверти всего населения. В 1825 году он вынужден был начать переговоры о заключении конкордата, который был им подписан в 1827 году, но на деле не исполнялся. Это послужило одной из причин того революционного отделения Бельгии от Голландии, которое произошло в 1830 году.

В Швейцарии, где прежняя церковная организация разрушена была французской революцией и Наполеоном, католические кантоны с 1803 года подчинены были юрисдикции епископа Констанцского. В 1814 году Пий VII дал им особого апостольского викария. Затем он восстановил базельскую епархию, поручив женевских католиков ведению лозаннского епископа, возвел сен-галленское аббатство в ранг собора (1823) и присоединил его к хурскому епископству. Все эти постановления имели чисто временный характер. Они привели в мае 1828 года к общему конкордату, заключенному с Лввом XII и опубликованному в булле Inter praecipua. В силу этого конкордата, дополненного несколькими последующими конвенциями (1829, 1830, 1836, 1841, 1845), 900 000 швейцарских католиков были распределены между шестью епархиями: базельско-золотурнской, лозанно-женевской, сионской, хурской, сен-галленской (получившей автономное существование в 1845 году) и, наконец (для Тессина), итальянской комской епархией. Так как в Швейцарии не существует национального архиепископа, то швейцарские епископы непосредственно подчинены папе, который содержит в Люцерне апостолического нунция.

II. Католическая церковь в Европе в период 1830–1846 годов

Католическая церковь во Франции в эпоху Июльской монархии. В царствование Карла X во Франции по религиозному вопросу образовались две партии. Одна, называвшаяся партией Конгрегации (по имени религиозного общества, основанного в 1801 году), или, иначе, партией иезуитов, яростно нападала в пылких писаниях Ламеннэ на те учреждения, которые казались ей пропитанными духом «либерализма» или галликанизма. Другая, называвшаяся либеральной партией, к которой примыкали все противники католицизма вообще (протестанты, франкмасоны, вольтерианцы) или противники иезуитов в частности (галликанцы, янсенисты), беспрестанно обличала иезуитов как людей, замышляющих в их Монружской обители «колоссальный заговор против современных учреждений». В 1826 году «либералы» напали на миссии в Руане, Лионе, Бресте (май и октябрь); а ярый янсенист Монлозье последовательно разоблачал перед парижской судебной палатой, перед министрами и палатой пэров существование недозволенных конгрегации, «ультрамонтанские» доктрины, захваты духовенства и т. п. (август 1826 г. и январь 1827 г.). Этот поход оказал известное влияние на указы 16 июня 1828 года, о которых мы говорили выше^[83] и которые направлены были одновременно и против свободы преподавания и против иезуитского ордена.

Таким образом, к концу царствования Карла X «антиклерикальная» партия сделала успехи. Июльские ордонансы привели эту партию в негодование, и революция 1830 года окрашена была ярко выраженной антирелигиозной тенденцией, которую Июльская монархия и сохраняла в продолжение нескольких лет.

Такая позиция правительства вызвала сопротивление. Самые могучие или выдающиеся умы среди католиков — аббат Ф. Ламенпэ (1782–1854), аббат Жербе (1796–1864), Анри Лакордер (1802–1861), граф Шарль де Монталамбер (1810–1870) — сразу поняли, какими опасностями грозит католической церкви слишком тесный союз с враждебно настроенным правительством, и начали энергично требовать необходимой для церкви независимости и полного отделения ее от государства. Для распространения своего — нового для Франции — учения они в начале 1830 года основали газету, носившую знаменательное название Будущее (L'Avenir). К сожалению, они примешали к своим политическим положениям довольно серьезные философские заблуждения, вызвавшие вскоре осуждение газеты папой Григорием XVI (энциклика Mirari vos, 15 августа 1832 г.). Это был жестокий удар. Ламеннэ не в силах был его вынести и после двусмысленного отречения порвал с католической церковью.

Отпадение Ламеннэ не остановило того движения в сторону религиозного ренессанса, одним из инициаторов которого он был. Апологетические проповеди, произносившиеся в соборе Парижской богоматери Лакордером и патером Равиньяном, двумя принявшими священство адвокатами; основание различных католических газет (Друг религии — Ami de la Religion, Католический университет — Universite Catholique, Вселенная — Univers ит. д.; борьба за свободу и подчинение церкви общему законодательству, которую вели Монталам-бер, аббаты Дюпанлу, Маре, Комбало, — все это постепенно вернуло Францию к католицизму, на этот раз свободному от галликанских принципов^[84].

Католическая церковь в Бельгии и Голландии. События, имевшие место в 1830 году во Франции, вызвали в соседних странах аналогичные движения, оказавшие отраженное действие на положение католической церкви. В Нидерландах Бельгия отделилась от Голландии, и ее конституция, принятая в 1831 году, провозгласившая свободу вероисповедания и свободу преподавания, возвратила католической церкви известную самостоятельность. Епископы воспользовались этой самостоятельностью для того, чтобы основать католический университет в Лувене (1835). Вместе с тем, несмотря на ярое противодействие бельгийских франкмасонов, монашеские ордена чрезвычайно усилились в Бельгии.

В Голландии отделение Бельгии ничуть не изменило поведения Вильгельма I. Конкордат 1827 года по прежнему не исполнялся. Новые переговоры, начатые после вступления на престол Вильгельма II (октябрь 1840 г.) нунцием Капакчини, привели к соглашению лишь в 1853 году.

Католическая церковь в Швейцарии. Война с Зондербундом. В Швейцарии после инсуррекционных движений 1830 и 1831 годов различные фракции радикальной партии, состоявшей главным образом из протестантов, объединились для совместной борьбы против католической церкви. Началась кампания в печати: антирелигиозные альманахи, безнравственные романы^[85], памфлеты, направленные против священников, монастырей и папы, распространялись в громадном количестве. Наконец, в 1834 году представители протестантских кантонов собрались в Бадене. Здесь они, не обращая никакого внимания на действовавшие законы и конкордаты, составили нечто вроде прагматического постановления из четырнадцати статей, подчинявшего церковь государству и немедленно осужденного Григорием XVI (май 1835 г.). В1841 году, вопреки статье 12 федерального договора 1815 года, Большой совет кантона Ааргау закрыл все существовавшие в кантоне монастыри (20 января).

Когда католический кантон Люцерн внес, наоборот, в свою новую конституцию (март 1842 г.) статью, объявлявшую католицизм государственной религией, и вскоре после того разрешил открыть иезуитскую коллегию (1844), протестантские кантоны воспользовались этим предлогом, чтобы напасть на Люцерн и на шесть других католических кантонов, составивших между собой отдельный союз (Sonderbund) для защиты своей религиозной свободы. Разбитые 23 ноября 1847 года при Гисликоне семь католических кантонов должны были уплатить большие военные издержки, оказались под властью тирании радикалов и потеряли часть своих религиозных прав^[86].

Католическая церковь в Верхнерейнской церковной провинции. Аналогичные явления имели место в Верхнерейнской церковной провинции. Ввиду издания регламента 30 января 1830 года, подчинявшего все церковные послания условию предварительного правительственного разрешения (placet) и нарушавшего таким образом конкордатную буллу 1827 года (Ad dominici gregis), папа Пий VIII разослал епископам провинции энергичный протест, не встретивший никакого отклика. Верхнерейнская церковь была причислена к гражданскому ведомству и подчинена деспотической опеке государства. Епископы превратились в чиновников и лишены были всякой самостоятельности в деле управления своими епархиями.

В великом герцогстве Баденском они ничего не могли добиться от представителей государственной власти. Департамент вероисповеданий в Карлсруэ явно пытался даже поддерживать против них священников, уклонявшихся с пути католической ортодоксии.

В Вюртемберге епископ Роттепбургский Келлер находился в таком же затруднительном положении. В 1841 году он представил второй палате резолюцию, требовавшую для католической церкви самостоятельности, гарантированной до известной степени конституцией 1819 года. Палата оставила это требование без всякого внимания, и только через несколько лет вюртембергское правительство изменило свою позицию в этом вопросе.

Преследования в Пруссии и России. В Пруссии согласие между светской и духовной властью, обеспеченное на некоторое время конкордатом, который Гарденберг заключил в 1821 году, в скором времени прекратилось. Причиной разрыва послужили пристрастие короля к протестантам и два важных вопроса — о «гермезианизме» и о «смешанных браках» (об этих вопросах сказано будет ниже). Разрыв произошел вследствие назначения кельнским епископом Климента-Августа фон Дросте-Вишеринга (1835) и закончился в 1837 году бесцеремонным удалением прелата и заключением его, под предлогом обвинения в государственной измене, в Минденскую крепость (20 ноября). Почти в то же самое время архиепископ Гнезненский и Познанский Мартин Дунин приговорен был познанским верховным судом к отрешению от должности и к шестимесячному заключению в крепости (1838). Взятие под стражу двух этих мужественных прелатов вызвало глубокое волнение в Европе и даже Соединенных Штатах. Кроме того, их арест оказал сильное действие на окружающее духовенство: все соседние епископы, за исключением бреславльского епископа, заявили себя сторонниками их учения. Когда на престол вступил Фридрих-Вильгельм IV (июнь 1840 г.), он понял необходимость порвать с ошибками прошлого и сделал это быстро и решительно: оба узника были выпущены на свободу. Епископ Дунин возвратился в свою епархию. С согласия папы епископ Дросте принял в качестве коадъютора епископа Шпейерского фон Гейсселя и передал ему управление Кельном. Дросте умер в 1846 году.

Положение католической церкви, изменявшееся в Пруссии к лучшему, в России, напротив, ухудшалось. Александр I (1800—1825) обнаруживал по отношению к своим католическим подданным известное беспристрастие, взошедший же после него на престол Николай I (1825–1855), который намеревался следовать примеру своей бабки Екатерины II, пытался путем репрессивных мероприятий искоренить в России католицизм в обеих его формах: греко-униатской и латинской. Прежде всего он принялся за униатов, отдал их церковь в ведение министра вероисповеданий^[87], отнял власть у плоцкого митрополита и передал ее римско-католической коллегии, членов которой назначал сам, упразднил епископство в Луцке, закрыл часть монастырей Базилианского ордена, а остальные отдал белому духовенству. Через несколько лет он совершенно закрыл весь орден (в июле 1832 г.). Сопротивление униатского духовенства в конце концов было сломлено репрессивными мерами: в 1839 году три епископа и 1300 священников заявили о своем желании вступить в православную церковь. А вслед за ними 2 миллиона униатов были присоединены к православию силой. Не лучше обращались и с латинянами, т. е. с поляками. Польское восстание 1831 года послужило — под предлогом «подавления бунта» — сигналом к возмутительным мероприятиям. Папа Григорий XVI, осудивший восстание, энергично протестовал против варварских приемов, употреблявшихся русским правительством для «обращения» иноверных (июль 1842 г.). 13 декабря 1845 года состоялось в Риме знаменитое свидание папы с Николаем I, и папа убедил царя заключить конкордат. Но этот конкордат, подписанный Пием IX (1847), остался мертвой буквой.

Преследования в Португалии и Испании. Католическая церковь подвергалась преследованиям не только в протестантских или схизматических странах; в католических странах правительства тоже заразились общей «болезнью века».

В Португалии, после победы, одержанной дон-Педро над дон-Мигуэлем, которого поддерживало духовенство, можно было подумать, что для католической церкви вернулись времена Помбаля^[88]. В 1841 году в Лиссабоне начались переговоры через посредство интернунция Капакчини, но, несмотря на все его дипломатическое искусство, они не привели к заключению конкордата.

В Испании вспыхнувшие по смерти Фердинанда VII (сентябрь 1833 г.) народные волнения оказались неблагоприятными для католической церкви. Регентство королевы Христины отмечено было торжеством так называемой «либеральной» партии и резкой реакцией против духовенства. В продолжение нескольких лет в королевстве Изабеллы против католической церкви неистовствовала настоящая буря. Сношения между Испанией и папой фактически были прерваны, и целый ряд епархий оставался без епископов (22 епархии в 1839 г.). Регентша поняла необходимость восстановить сношения с папой, но восстание 1840 года вынудило ее бежать из Испании и привело к возобновлению насильственных действий. Действия эти продолжались вплоть до падения регента Эспартеро (1843). Наконец, после долго тянувшихся переговоров королева Изабелла, открывая 15 декабря 1848 года кортесы, могла объявить, что сношения с папой восстановлены.

Итак, не рискуя впасть в преувеличение, можно сказать, что в продолжение пятнадцати лет правления Григория XVI отношения католической церкви с светскими государями нигде не отличались мирным характером. Некоторое «утешение» могли доставить ей только Англия, где дело эмансипации католиков с каждым днем делало все большие успехи, и Соединенные Штаты Америки, где свобода, искренне применявшаяся на деле, благоприятствовала развитию католической церкви.

III. Внутреннее состояние католической церкви

Общий обзор. Восемнадцатое столетие — если иметь в виду только высшие классы — было веком скептицизма. Среди людей, сохранивших религиозную веру, многие были пропитаны предрассудками, более или менее противоречащими духу католицизма: янсенизмом, галликанством, фебронианизмом, иозефизмом^[89]. Но после ужасных потрясений в годы Революции это прежнее отношение к религии изменилось. Число скептиков убавилось, и не один из них охотно повторял вместе с Наполеоном: «Нация без религии подобна кораблю без компаса». Вместе с возрождением религиозного духа воскресли также догматические разногласия, которые в последние пятьдесят лет никого уже не интересовали. Представители галликанства и иозефизма должны были волей-неволей приблизиться к центру объединения (т. е. к Риму). Обе эти доктрины могли еще годиться для правительств, но не были религиями народных масс. Энергичное движение, вызванное Ламеннэ и его последователями, принесло свои плоды: схизматические (еретические) церкви, к основанию которых делались попытки, могли привлечь только самое ничтожное число сторонников. Труднее было искоренить янсенизм; на это потребовалось сорок лет упорных усилий. Успех, выразившийся в восстановлении религиозных орденов, в основании множества религиозных и благотворительных обществ, в восстановлении церковных проповедей и миссионерских братств, — этот успех был обеспечен деятельностью иезуитов — отца Геранже и Лакордера. Внешние отношения католической церкви с правительствами первоначально благоприятствовали этому внутреннему ее пробуждению, затем мешали ему, но не остановили его.

Догматические споры: Гермес, Ламеннэ, Ботэн. Первые догматические споры возникли в Германии, глубоко еще взволнованной философскими системами Канта и Фихте, и вызваны они были стремлением некоторых лиц сделать философию основой религии. Так, профессор Боннского университета Георг Гермес старался обосновать истинность христианства исключительно силой разума, пытаясь, по методу Канта, доказать существование бога, возможность откровения и сохранения его в писании и предании. Таким образом, вера становилась предметом доказательства, и всякий человек должен был быть приведен к ней «необходимым одобрением чистого разума или необходимым согласием практического разума». Здесь явно преувеличивалась роль разума в познании «откровенных истин», и преувеличение это напоминало «полупелагианство». Своим увлекательным преподаванием и своими сочинениями Гермес привлек на сторону своей теории многих учеников, в особенности в Бонне (Браун, Ахтерфельд), в Бреславле (Эльвених, Бальцер) и в Трирской семинарии.

После смерти Гермеса (в мае 1831 г.) по поводу его доктрины начались споры, и в конце концов Григорий XVI осудил ее (сентябрь 1835 г.)^[90].

В это самое время во Франции Ламеннэ и аббат Ботэн впали в противоположную крайность, отвергая всякое участие разума в упрочении веры. Для Ламеннэ не существовало другого критерия истины, кроме «здравого смысла или авторитета», общего признания человеческого рода. Весь второй том его знаменитого сочинения Essai sur Vindifference en matiiere de religion (1820) посвящен развитию этой мысли. Аббат Ботэн, профессор философии в Страсбурге, разделял тот же принцип; но на место «здравого смысла» Ламеннэ как критерия истины он ставил церковное предание (традицию — traditionalisms). С его точки зрения, только божественное откровение, а не разум освещает религиозные вопросы и дает возможность познать христианские догматы. Философское учение Ламеннэ, на которое в 1823 году наложен был интердикт генерал-иезуитом отцом Фортисом, было осуждено семьюдесятью пятью епископами Франции; приговор этот был сообщен папе, который подтвердил осуждение (энцикликой Mirarivos, 1832), а аббат Ботэн в сентябре 1834 года был осужден епископом де Треверном. После некоторого колебания Ботэн уступил настояниям Лакордера (1837) и передал дело на решение папы. Подвергшись вторичному осуждению, он отрекся от своего учения, и на этом спор был закончен (1840). Аббат Ботэн умер в 1867 году парижским генеральным викарием.

Схизматические церкви: Шатель, Гельсен, Ронге. Наряду с мыслителями, избравшими своей специальностью область умозрения, нашлись некоторые люди, пытавшиеся положить основание особым национальным церквам.

Первая попытка в этом направлении имела место во Франции вскоре после революции 1830 года. Бывший полковой священник аббат Шатель приехал в Париж и пытался организовать «французскую католическую церковь», примасом которой он величал себя. В церкви этой служба совершалась на народном языке, в числе ее святых был Наполеон I. В продолжение двенадцати лет церковь влачила жалкое существование, выродилась в какую-то карикатуру и в 1842 году была закрыта полицией. Экс-примас получил должность в почтовом ведомстве и был чрезвычайно этим доволен.

Около того же времени и Бельгия, подобно Франции, имела своего аббата Шателя в лице аббата Гельсена. Этот священник, временно устраненный от отправления богослужения за безнравственный образ жизни, основал в Брюсселе в помещении, принадлежавшем масонской ложе, «католическо-апостольскую церковь», в которой служба совершалась на французском и фламандском языках и которая вскоре превратилась в нечто вроде революционного клуба. Гельсен отрекся от своих учений в ноябре 1842 года.

В Германии подобного же рода движение, достигшее на практике гораздо более крупных результатов, вылилось в форму «немецко-католического» движения, которое нашло в Ронге и в ронгианизме вождя и готовую формулу. Эти «католики», находившиеся под влиянием протестантских принципов, хотели изменить весь распорядок католической церкви. Они требовали, чтобы богослужение совершалось на народном языке, чтобы церковные обряды приноровлены были к духу времени, чтобы священникам разрешено было вступать в брак, чтобы национальные церкви были независимы от Рима. Сначала эти идеи проповедывались констанцским коадъютором Вессенбергом, женатым священником Фишером, фрейбургским профессором Рейхлин-Мельдеггом, братьями Тейнер и некоторыми другими либералами; некоторые из них приобрели довольно много сторонников в герцогстве Баденском, в Вюртемберге, в Швейцарии, Саксонии и Силезии. Большинство этих реформаторов должно было выйти из католической церкви при удобном случае. Этот случай был доставлен им силезским священником Иоганном Ронге (временно устраненным от богослужения своим епископом), который использовал выставление «св. хитона» в Трире (1844), чтобы напечатать резкий памфлет против епископа этого города, Арнольди. Началось сильное брожение, во время которого Ронге основал в Бреславле так называемый «католический» приход, в котором признавались только два таинства. В то же самое время другой священник (отрешенный за нарушение обета безбрачия), Ян Черский, основал в Шнейдемюле (Познанской провинции) «христианско-католическую общину». Аналогичные общины возникли в разных местах. На пасху 1845 года они организовали в Лейпциге съезд, на котором приняли составленный Ронге символ веры, почти атеистического характера, отвергавший, между прочим, главенство папы, исповедь на ухо священнику, безбрачие священнослужителей и поклонение святым. Так образовался так называемый «немецкий католицизм», или «христианская католическая и апостольская церковь»; но католической она была только по имени, на деле же была протестантской. Поддерживаемые немецкими правительствами, а в особенности прусским, «немецкие католики» насчитывали в 1846 году 170 общин. В 1848 году они добились полной свободы, начали вербовать своих сторонников среди протестантов, а в лице Довиата вызвали даже политическое брожение. Тогда Пруссия, Ганновер, Гессен-Кассель и Австрия приняли против них строгие меры, и с этого времени секта эта захирела.

Старые и новые монашеские ордена. Рассматриваемый период, неблагоприятный для религиозных сект, оказался, напротив, весьма благоприятным для монашеских орденов, которые повсюду начали основываться или возрождаться. Первым из вновь возникших орденов был орден иезуитов, который Пий VII восстановил во всем христианском мире в 1814 году (буллой Sollicitudo omnium ecclesiarum). Иезуитский орден снова распространился по всей Европе и Америке: он основал коллегии в Модене (1815), во Фрейбурге в Швейцарии (1818), в Австрии (1820), в Англии, в Соединенных Штатах, во Франции, где они были закрыты в 1828 году. В Испании, где Фердинанд VII возвратил иезуитам их имущество, их то терпели, то изгоняли, в зависимости от потрясавших эту страну переворотов^[91]. В Португалии они появились на короткое время в 1829 году.

Другие ордена, рассеянные Революцией и Империей, почти все возвратились во Францию при Реставрации. Семинария иностранных миссий была восстановлена 2 марта 1815 года. Лазаристы, отцы св. духа, трапписты, картезианцы возвратились в 1815 и 1816 годах. А несколько позже в Солеме (в департаменте Сарты) основалась община бенедиктинских монахов, принявшая устав конгрегации св. Мавра. В 1837 году Григорий XVI возвел ее в ранг аббатства и облек саном аббата отца Геранже, ученого распространителя римской литургии. Вскоре после этого Лакордер восстановил во Франции Доминиканский орден (1841). В Баварии общая реставрация монашеских орденов произошла в царствование Людвига I (1825–1848).

Кроме старых, возникло много новых монашеских орденов— мужских и женских. Из мужских укажем следующие: 1) Инвалиды непорочной Марии и Отцы-маристы — миссионерские общества, основанные во Франции в 1816 году; 2) Братья христианского учения — орден, основанный в 1819 году в Плоермеле аббатом Жаном-Мари Ламеннэ, старшим братом издателя Будущности; 3) Конгрегация сердца Марии, основанная в 1842 году аббатом Либерманом для обращения негров и впоследствии присоединенная к Конгрегации св. духа, 4) Конгрегация братьев Сен-Венсен де Поль, основанная Ле Прево в 1845 году и посвященная главным образом управлению обществами попечительства о молодых людях.

Еще больше открыто было женских монашеских орденов. В 1800 году Софья Бара (1779–1865) основала для обучения состоятельных молодых девиц Конгрегацию монахинь сердца Иисусова, которая с такой быстротой распространилась во Франции, а затем в соседних странах и в Америке (в 1818 году благодаря г-же Дюшен), что к моменту смерти своей основательницы насчитывала двести учреждений. Через несколько лет монахини Мария Ривье и Эмилия де Рода основали на юге для воспитания сирот и бедных девиц: одна — Институт введения во храм пресс, богородицы в Сент-Андеоле (в департаменте Ардеш), другая — Конгрегацию св. семейства в Вильфранш де Руэрг; последняя конгрегация, заботящаяся также о больных и заключенных, насчитывала до последнего времени сто тридцать пять учреждений. В 1842 году в Бретани благодаря усилиям трех бедных служанок в Сен-Мало и аббата Ле Пайера была основана Конгрегация сестер бедных, посвященная облегчению участи стариков и распространенная в настоящее время по всему миру. Конгрегация св. Иосифа в Клюни, основанная монахиней Жагуве, посвящает свои заботы бедным и детям в колониях. Все эти учреждения возникли во Франции. Другие появились в Англии, Германии, Швейцарии и Америке. В Швейцарии неутомимый капуцин Феодосии Флорентини основал в Ингеболе общину сестер милосердия (так называемую Общину св. креста), предназначенную для исполнения самых различных работ. В настоящее время их можно встретить в большинстве швейцарских кантонов, в Австрии, в герцогстве Баденском, в Пруссии. Соединенные Штаты обязаны Елизавете Сетон (ум. в 1821 г.) основанием Конгрегации св. Иосифа, которая в 1849 году присоединилась к организации Сестер Сен-Венсен де Поль и, подобно этому ордену, заведует школами, сиротскими домами и больницами.

Увеличение числа религиозных и благотворительных обществ. Дух ассоциации охватил также мирян и с 1820 года стал проявляться в самых разнообразных формах.

Среди благотворительных обществ, встречающихся главным образом во Франции, прежде всего следует указать Общество Сен-Венсен де Поль, основанное в 1833 году Фредериком Озанамом и семью другими студентами. Зародившись в маленькой комнатке Латинского квартала в Париже, общества это, вербующее своих членов главным образом среди светских людей, с тех пор получило широкое распространение, особенно во Франции, Бельгии, Голландии и Америке. Главной целью его является облегчение участи бедняков, которых члены общества посещают на дому. Такие же цели преследует Общество св. Елизаветы, вербующее своих членов среди светских дам.

Задачи религиозной проповеди в отдаленных странах ставили себе следующие общества: Общество пропаганды веры, основанное в 1822 году в Лионе девицей Полиной Жарико и предоставляющее в настоящее время большую часть субсидий миссионерам всех стран; Общество Сен-Франсуа-Всавье в Ахене (1832); Ферейн Леопольда в Австрии (1839); Ферейн Людвига в Баварии (1843), ставящий себе целью обращение в христианство идолопоклонников Азии и Северной Америки; наконец, Предприятие святого детства, основанное в том же году нансийским епископом Форбен-Жансоном, для поддержки миссий и выкупа детей на Дальнем Востоке.

Для «проповеди нравственности» среди рабочих классов и деятельности «в апостольском духе» внутри страны в Германии возникли быстро один за другим Союз подмастерьев (Gesellenverein), основанный в 1845 году аббатом Кольпингом В Кельне и впоследствии послуживший образцом для рабочих обществ, организованных Альбаном Штольцем в Фрей-бурге, Груша — в Вене, а также для католических рабочих кружков во Франции; Общество св. Карла Борромея (Вогromaeusverein) — для распространения хороших книг (1845) и Общество св. Бонифация — для поддержки католических миссий в протестантских странах.

Проповедническая и миссионерская деятельность католиков. Под влиянием восстановленных религиозных орденов и католических обществ временно придавленный революцией дух прозелитизма вспыхнул с новой силой. Во Франции в эпоху Реставрации белое духовенство и иезуиты повсюду организуют внутренние миссии. При Луи-Филиппе Лакордер начал читать в соборе Парижской богоматери апологетические лекции, чтение которых продолжалось затем патером Равиньяном. В Германии особенное развитие получает печатная проповедь.

Миссии в собственном смысле этого слова, т. е. миссии, отправляющиеся в дальние страны для проповеди христианства среди языческих народов, сократились в XVIII веке, но в XIX столетии они снова развивают усиленную деятельность. С точки зрения географического их распространения эти миссии можно разделить на шесть крупных групп, к рассмотрению которых мы и перейдем.

1. В Леванте различные объединенные патриархи (маронит-ский, греко-мельхитский, сирийский, армянский, халдейский), к которым следует присоединить латинского патриарха в Иерусалиме, поставленного Пием IX в 1847 году, вместе с европейскими монахами и монахинями (лазаристами, иезуитами, францисканцами, сестрами милосердия и пр.) трудятся над распространением католицизма, которое шло бы гораздо быстрее, если бы этому не мешало то состояние неуверенности, в которое мусульманский фанатизм ставит христиан^[92]. В 1838 году Египет и Аравия, составлявшие часть «кустодии Святой Земли», были отделены от Алеппского апостольского викариата и составили особый викариат с Александрией в качестве центра.

2. В Африке с завоеванием Алжира французами для этой области открылась новая эра; в 1838 году в городе Алжире учреждено было епископство. В Центральной Африке Григорий XVI учредил Суданский апостольский викариат, управляющий духовными делами Хартума, Гондокоро, Аугвейна (1846). В Капланде, который до тех пор был подчинен власти апостольского викария на острове св. Маврикия, в 1837 году учрежден был первый викариат, а в 1851 году — второй. На острове Мадагаскаре, где деятельность католических миссионеров наталкивалась на конкуренцию протестантских пасторов, успехи католицизма не соответствовали затраченным усилиям. Только в 1848 году остров был объявлен апостольским викариатом, порученным управлению иезуитского ордена^[93].

3. В Ост-Индии католические миссии со времени основания епископства в Гоа, в 1557 году превращенного в архиепископство, оставались под покровительством португальцев. Брошенные ими на произвол судьбы в 1760 году, когда Помбаль изгнал иезуитов, они пришли в упадок, и португальское покровительство фактически прекратилось. В 1832 году Григорий XVI предложил лиссабонскому двору отказаться от своих прав или исполнять принятые на себя некогда обязательства. Не получив никакого ответа, он учредил в Индостане в 1834–1837 годах четыре викариата: в Калькутте, Мадрасе, на Цейлоне и в Мадуре. Эта необходимая мера вызвала возмущение капитула в Гоа и отпадение архиепископа Хозе де Сильва-и-Торреса, увлекшего за собой 240 000 христиан. Пий IX добился отозвания Сильвы, но конфликт закончился лишь в 1859 году.

4. На Дальнем Востоке миссии в первой половине XIX столетия подверглись кровавым преследованиям — главным образом в Аннаме, Тибете, Китае и Корее. В Аннаме преследования, начатые королем Минь Мень, продолжались тридцать лет и закончились только в правление Тиен Три (ум. в 1847 г.), устрашенного появлением европейских военных судов в китайских водах. В Тибете Пий IX учредил в 1808 году апостольский викариат, управление которым он поручил капуцинам; но проникнуть в глубь страны оставалось попрежнему невозможным. Лазаристам Гюку и Габе в 1845–1846 годах удалось все-таки привлечь некоторых прозелитов, но вскоре они были изгнаны оттуда. В Китае император Цзя Цин (1795–1820) через несколько лет после вступления на престол, подстрекаемый мандаринами, открыл гонения на христиан. По словам протестантского миссионера Гутцлова, «тысячи католиков погибли тогда от руки палача». В правление Дао Гуана (1820–1850) начались в 1839 году новые гонения в провинции Хупэ, где был замучен французский лазарист Пербуар (сентябрь 1840 г.). Нанкинский договор (1842) улучшил положение миссионеров, которые вплоть до 1850 года пользовались некоторой охраной правительства. Наибольшее число мучеников католическая церковь насчитывает в Корее: за 1800–1840 годы — триста человек. Затем наступил период сравнительного спокойствия, в течение которого число христиан возросло.

б. В Америке миссии, — правда, с неодинаковым успехом, — развили свою деятельность по всей территории Нового Света. В Канаде, несмотря на господство англичан, туземцы обращались в католичество в таком значительном количестве, что Пий VII должен был усилить кадры духовенства. В 1819 году он превратил Квебекское епископство в архиепископство с четырьмя викарными епископами. Впоследствии, в. 1844 и 1847 годах, учреждено было еще пять епископств, не считая пяти епархий провинции Галифакс, организованной в 1862 году в Новой Шотландии и Новом Брауншвейге. В Соединенных Штатах распространение католицизма также шло быстрым темпом. В 1789 году там насчитывалось всего 28 000 католиков, а в 1843 году их имелось уже 1,5 миллиона с правильной церковной организацией. В 1808 году Пий VII учредил Балтиморскую церковную провинцию с четырьмя викарными епископами, число которых в 1812 году доведено было до шести. G тех пор число епископских епархий возрастало непрерывно, а в 1830 году они были разделены на шесть церковных провинций. В Центральной и Южной Америке, где с 1810 по 1830 год различные испанские и португальские колонии освободились из-под власти метрополий и образовали самостоятельные республики, католицизм существовал уже в качестве государственной религии, с установленной иерархией. В общем положение католической церкви в этих странах не изменилось. Однако смуты, которыми сопровождалось образование новых государств, кое-где вызвали гонения, например, в Аргентинской федерации во время управления Розаса (1829–1852) и Парагвае при Лопесе.

6. В Океании, как и на Мадагаскаре, католические миссионеры обыкновенно наталкивались на враждебное к себе отношение со стороны английских протестантов. Тем не менее им удалось значительно развить деятельность австралийской миссии, которая, будучи основана около 1818 года, была в 1835 году возведена в ранг апостольского викариата. Впоследствии Григорий XVI и Пий IX в период с 1842 по 1847 год учредили архиепископство в Сиднее и пять епископств в других местах. Островная Океания была в 1835 году распределена между тремя апостольскими викариатами — западной, восточной и центральной Океании. Здесь миссионеры встречали особенно свирепых туземцев, при обращении которых в христианство часто погибали мученической смертью. Такой участи подвергся в 1841 году на островах Валлис патер Шанель, член французского ордена пикпюзианцев.

IV. Некатолические вероисповедания

Протестантизм в немецких странах. Различные партии и многочисленные секты, непрерывно возникавшие в недрах протестантизма, до крайности усложняют его историю. Для большей ясности мы рассмотрим одну за другой три главные его ветви: лютеранство, распространенное главным образом в немецких странах, кальвинизм, распространенный во французской Швейцарии, Франции и Голландии, и англиканство— в Великобритании.

В немецких странах положение официальной церкви было сильно поколеблено возникновением множества сект и распространением рационализма. Чтобы придать церкви больше прочности, прусский царствующий дом, который сам придерживался кальвинизма, а подданные его были лютеранами, задумал объединить оба вероисповедания — лютеранское и кальвинистское. В 1798 году Фридрих-Вильгельм III сделал в этом направлении первую попытку, которая закончилась неудачей. Он возобновил ее в 1817 году, когда Пруссия с большой торжественностью праздновала трехсотлетний юбилей Реформации. Ввиду глубокого расхождения обоих вероисповеданий по самым существенным вопросам оказалось невозможным выработать какой-нибудь общий символ веры. Но, тем не менее, «прусская уния» мало-помалу распространилась в Пруссии, в Вюртемберге (1820), герцогстве Ваденском (1821) и рейнской Баварии. В 1821 году Фридрих-Вильгельм III опубликовал требник, принятие которого он рекомендовал «объединенным» церквам, но который вызвал энергичные протесты. Целые приходы эмигрировали в Америку или Австралию вместе со своими пасторами. Тогда Фридрих-Вильгельм пустил в ход последний аргумент — вооруженную силу. Он умер в разгар этого спора (1840). Преемник его, Фридрих-Вильгельм IV, вернулся в религиозной области к менее деспотическим принципам. Он не отказывался, однако, от упрочения прусской унии. С этой целью он созвал общий духовный собор, который собрался в Берлине (июнь — август 1846 г.), но он не оправдал возлагавшихся на него надежд. Составленный им символ веры подвергся нападкам с двух сторон: «реакционные» лютеране сурово упрекали его за слишком широкие уступки, которые он делает неверующим, и начали основывать в разных местах «неолютеранские» союзв1, прогрессивные же протестанты, последователи знаменитого Шлейермахера (1796–1834), упрекали этот символ веры, напротив, за то, что в нем содержится еще слишком много положительных элементов. Протестанты скоро должны были притти к полному очищению христианства от всяких сверхъестественных элементов.

Протестантизм в Швейцарии, Франции и Голландии. Во французской Швейцарии, Женеве, этому «протестантскому Риму», удалось до конца XVIII столетия сохранить кальвинистские принципы почти в полной неприкосновенности. Но такое положение вещей мало-помалу было подорвано влиянием Жан-Жака Руссо, содействовавшего развитию неверия, затем влиянием замечательной женщины, баронессы Крюдпер (ум. в 1824 г.), ставшей во главе пиетистских общин, и, наконец, событиями 1830 года, содействовавшими развитию либеральных тенденций. В 1831 году Мерль д'Обинье основал «евангелическое общество» для борьбы с новыми веяниями; но революция 1846 года разрушила надежды старокальвинистов. Под влиянием Александра Вине (ум. в 1847 г.), который вместе с Гизо был самым выдающимся деятелем кальвинизма в эту эпоху, принцип полной свободы религиозного общения получил признание и освящение в основании свободной церкви в Лозанне. Для официальной церкви это было началом упадка.

Во Франции кальвинизм с момента его организации Наполеоном I и вплоть до 1848 года находился в состоянии застоя. Делавшиеся для его оживления попытки, как, например, основание в Париже «евангелического общества» (1832), привели в 1848 году к кризису, о котором будет рассказано ниже.

В Голландии королю до 1839 года удавалось помешать распадению национальной церкви. Затем он принужден был допустить образование «самостоятельных приходов» и наконец в 1848 году признать свободу вероисповедания.

Протестантизм в Англии и в Америке. В Англии с помощью драконовского законодательства Елизаветы государственная англиканская церковь могла удержать свои позиции вплоть до 1828 года. Отмена Акта о присяге (Act of test), а затем эмансипация католиков (1829) отняли у нее монополию, составлявшую ее силу и дававшую ей возможность откладывать неоднократно требовавшиеся реформы. Против англиканской церкви не замедлила составиться партия Высокой церкви (High Church), последователи которой нашли в Оксфорде свой центр объединения. Здесь главные представители этого направления, а именно Пюзей и Ньюман, начали с 1833 года издавать целый ряд Рассуждений для нынешних времен (Tracts for the times), которые вызвали в Англии сильное движение с явной католической окраской (трэктарианизм или пюзеизм). Это движение, поддерживаемое апостольским викарием Вайземаном, встревожило англиканских епископов, которые в 1841 году воспретили дальнейшее печатание этих «трэктов». Тогда Ньюман оставил занимаемое им место священника в церкви св. Марии в Оксфорде (1843), удалился в уединение и после двухлетнего размышления логически завершил свою эволюцию, отрекшись от англиканства (октябрь 1845 г.). Пример его повлек за собой обращение в католичество целого ряда выдающихся членов английского духовенства и аристократии (в несколько месяцев 850 человек), в том числе Фабера, Хоп-Скотта и будущего кардинала Маннинга (апрель 1850 г.); но в то же время это движение вызвало против себя реакцию. Для борьбы с «трэктарианством» средний класс сторонников англиканства образовал партию Низкой церкви (Low ChurchJ, которая одновременно вела кампанию как против бездушия официальной церкви, так и против католических тенденций «пюзеизма».

В Соединенных Штатах религиозный вопрос выступает в своеобразной форме. Так как отделение церкви от государства здесь строго соблюдается, то официальной церкви не существует. Благодаря пестрому составу населения в Соединенных Штатах представлены все старые и новые религии, и на каждом шагу возникают новые секты или denominations^[94].

Новые секты. Число протестантских сект, которое было довольно велико уже в XVII и XVIII столетиях, не переставало возрастать в период 1800–1850 годов. Этому процессу содействовали оживление догматической литературы, разногласия между отдельными школами и соперничество различных партий. Из главных сект можно указать: рационалистическую секту Друзей света, отвергающую все символы и воспользовавшуюся «ронгианизмом» для распространения своего учения в Саксонии и Силезии; Апостольскую церковь, мистическую секту, которая в 1832 году основана была в Лондоне Эдуардом Ирвингом, талантливым пресвитерианским проповедником, и учение которой распространено было в Германии Тиршем из Марбурга; американскую секту мормонов, практикующую многоженство. Последняя секта, называющая себя «святыми последних дней», основана была Джозефом Смитом, который первоначально устроил мормонское поселение в штате Миссури (1827).

Протестантские миссии. Оживление деятельности католических миссий в конце концов отразилось и на протестантах. Последние вплоть до конца XVIII века нигде не имели миссий, кроме Гренландии. Но в период 1795–1850 годов в Лондоне (1795), Эдинбурге, Бостоне, Базеле, Берлине, Париже, Бремене, Дрездене и Галле (1849) основываются многочисленные общества, ставящие себе целью посылать миссионеров в различные части света. Сюда нужно присоединить еще библейские общества (Лондон, 1804; Берлин, 1814; Нью-Йорк, 1817), оказывающие помощь миссионерам путем распространения в миллионах экземпляров библии и нового завета.

Протестантские миссионеры обнаружили особенно энергичную деятельность на мысе Доброй Надежды, на Мадагаскаре и в архипелаге Океании, а именно: на островах Товарищества и на Сандвичевых (Гавайских) островах (1821), откуда им удалось изгнать католиков. Они не так охотно отправляются на Дальний Восток; однако неутомимый миссионер Гутцлов объехал Китай и пробрался даже в Японию (1803–1851). В Индостане существуют англиканский епископ в Калькутте (с 1815) и два другие епископа, помощники первого, в Бомбее и Мадрасе (с 1833).

Взаимоотношения католиков и протестантов; вопрос о смешанных браках. Теперь нам остается сказать несколько слов о взаимоотношениях между католиками и протестантами. В общем эти взаимоотношения отличались большей терпимостью, чем в прежние времена. Во многих странах сторонники обеих церквей были поставлены в совершенно равноправное положение. Так было во Франции с 1789 года, а в Соединенных Штатах с самого их основания. В Венгрии эдикты, обеспечивавшие лютеранам и кальвинистам свободное отправление их культа, были подтверждены в 1791 году Леопольдом II. В Англии старинная вражда к «папистам», принимавшая столь резкие формы еще в 1779 году^[95], несколько смягчилась при знакомстве с восемью тысячами католических священников, которых революция принудила эмигрировать в Великобританию. Однако только в 1828 году, после неустанной агитации, поднятой О'Коннелем, отменен был Акт о присяге, а в 1829 году католикам дарована была полная эмансипация с допущением в парламент и к большей части государственных должностей. «В 1829 году, — говорит Вайземан, — католическая церковь в Англии вышла из катакомб». В Германии Венский конгресс провозгласил равноправие религий. Но юбилейные празднества в честь Лютера, происходившие от 1817 до 1846 года^[96], снова раздули вражду протестантов к католикам, а именно в Голландии, Саксонии, Мекленбурге и Пруссии.

В этой последней стране вражда усилилась еще из-за вопроса о смешанных браках, вопроса, который успел уже породить значительные трения в Голландии и в Польше. Булла Мадпае nobis admirationi, которой разразился Бенедикт XIV (1748), положила конец всем сомнениям, заявив, что католические священники могут давать свое благословение смешанным бракам лишь при определенных условиях. В 1825 году прусский король Фридрих-Вильгельм III вознамерился принудить священников Вестфалии и рейнских провинций давать брачное благословение без всяких ограничений. Запрошенный по этому поводу Пий VIII сохранил в силе действовавшие правила (бреве Litteris, 25 марта 1830 г.). Именно за признание этого бреве епископы Дросте и Дунин навлекли на себя репрессии, о которых рассказано выше.

Вопрос о смешанных браках волновал также Вюртемберг, где правительство приняло строгие меры против католических священников (1841), и Венгрию, где Пештский сейм постановил подвергать штрафу в 600 флоринов каждого священника, который откажется дать благословение смешанному браку. Ввиду энергичного сопротивления венгерских епископов австрийский император положил конец агитации изданием указа, по которому католические священники не должны принуждаться к какому-либо участию в совершении смешанных браков (1843–1844).

Положение евреев в Европе и Америке. В XIX столетии положение евреев значительно улучшается. Почти повсюду начинается их политическая и религиозная эмансипация. Впрочем, здесь следует указать на некоторые местные различия.

В некоторых государствах эмансипация евреев была полной и окончательной. Так, например, в Соединенных Штатах конституциями отдельных штатов (за исключением Мэриленда) гражданам предоставляются одинаковые права, независимо от исповедуемой ими религии. Во Франции после некоторых колебаний Учредительное собрание предоставило евреям звание граждан (1791), а Наполеон придал еврейскому культу определенную организацию (1808). В 1831 году министр Лаффит постановил принять издержки по содержанию раввинов на государственный счет (8 февраля). Уравнение евреев с остальным населением провозглашалось Наполеоном во всех странах, на которые простиралось его господство; но оно сохранилось только в некоторых государствах, как, например, в Бельгии, Голландии и (с некоторыми ограничениями) в Баварии. В 1817 году великое герцогство Ваденское приняло либеральный по отношению к евреям закон. Португалия открыла для них свои двери в 1821 году. Греция даровала евреям полное равноправие в 1829, Ямайка — в 1831, а Канада— в 1832 году.

В других странах евреи, получившие эмансипацию благодаря французскому влиянию, потеряли ее после падения Империи. Во всей Италии восстановлено было прежнее законодательство относительно евреев, а в Риме — даже «гетто». В Германии евреи были изгнаны из вольных городов Бремена и Любека. Франкфурт, давший им эмансипацию в 1811 году, снова запер их в «Еврейской улице» (до 1824 года). В 1817 году Саксония, Вюртемберг и Мекленбург-Шверин восстановили законы, действовавшие до 1812 года. В 1822 году Пруссия, которая за десять лет до того признала за евреями все гражданские права, лишила их права поступать на государственную службу и заниматься преподаванием и снова подвергла их действию местных законодательств. И только после событий 1830 года в Германии обнаружился некоторый поворот в пользу евреев. В 1833 году они получили полную эмансипацию в курфюршестве Гессенском и в 1845 году почти полную — в Ганновере.

В Англии по отношению к евреям применялась иная система. Она заключалась в постепенном улучшении положения евреев, как и католиков. В 1830 году евреи получили право записываться в корпорации Лондонского Сити; в 1835 году они допущены к занятию должности шерифа; в 1845 году им позволено быть членами городских муниципалитетов. В 1858 и 1860 годах евреи получили доступ в парламент и к высшим должностям, и таким образом эмансипация их была завершена.

В тех странах, где евреи получили свободу, они должны были обыкновенно подчиняться местным гражданским законам. В общем они охотно следовали постановлениям, которые приняты «великим синедрионом» в 1807 году. Но в иных местах, как, например, в Голландии и Алжире, они оказали сопротивление, не желая отказаться от некоторых привилегий, связанных с их религией и национальностью.

ГЛАВА VIII. СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ. 1817–1848

I. Монро и Адаме (1817–1829)

Эра доброго согласия. Двукратное президентство Медисона (1809–1817), три года которого были заполнены войной с Англией (1812–1815), закончилось в атмосфере спокойствия, какого Америка не знала уже более полувека. Рамки старых партий были разбиты; отныне не было уже места для какой-нибудь партии — английской или французской; с другой стороны, еще не назрели вопросы внутренней политики, которые могли бы послужить основой для образования новых партий. Наступила эра доброго согласия (Era of good feeling). В 1816 году кандидат демократов Монро был избран в президенты большинством 183 голосов против 34, поданных федералистическими штатами, Массачузетсом, Конектикутом и Делаваром за Руфа Кинга. В 1820 году Монро был выбран на второе четырехлетие всеми голосами, кроме одного. Его президентство было периодом непрерывающегося расцвета, в продолжение которого материальное благосостояние страны развивалось с поразительной быстротой. Вражда партий настолько ослабела, что при посещении президентом северо-восточных штатов население оказало ему самый радушный прием, так что Куинси мог сказать: «Теперь партийных различий больше не существует, так как республиканцы стараются перещеголять в федерализме самих федералистов».

Присоединение Флориды. Жившие в Георгии индейцы племени крики, усмиренные в первый раз Джексоном в 1817 году, с помощью флоридских семинолов снова начали грабить пограничные американские поселения. Генерал Джексон, которому снова поручено было наказать индейцев (декабрь 1817 г.), вторгся, выставив предлогом помощь, оказанную испанцами индейцам, во Флориду, захватил Сен-Марк (7 апреля) и Пенсеколе (24 мая) и предал смертной казни двух английских подданных, обвиняемых в том, что они принимали участие в набегах семинолов. Испанский представитель в Вашингтоне протестовал, американское правительство, хотя и одобрило действия Джексона, приказало возвратить захваченную территорию. Но вслед за тем оно начало переговоры с Испанией о приобретении этой области, все время служившей убежищем для беглых рабов, преступников, контрабандистов, пиратов и незамиренных индейцев. 22 февраля 1819 года Испания уступила Соединенным Штатам обе Флориды, за что Соединенные Штаты согласились считать реку Сабин границей между Луизианой и Мексикой и обязались оплатить, в сумме, не превышающей 4 миллионов долларов, претензии американских граждан к испанскому правительству за понесенные убытки.

Образование новых штатов. С эпохой этого нового территориального приобретения совпал также период быстрого образования новых штатов, постепенно вступавших в первоначальный союз 13 политических обществ, которые совершили революцию и завоевали независимость. Кентукки и Вермонт были допущены в Союз в 1791 и 1792 годах, Тенесси — в 1796, Огайо — в 1802, Луизиана — в 1812 году. Затем наступила очередь Индианы в 1816 году, Миссисипи — в 1817, Иллинойса — в 1818, Алабамы — в 1819 году; кроме того, конгресс допустил еще Мэн в 1820 и Миссури — в 1821 году, т. е. 6 штатов за время от 1815 до 1821 года и 11 штатов с момента вступления в силу федеральной конституции. Всего членов федерации насчитывалось тогда 24, с населением в 9 634 ООО человек. Последние из допущенных штатов быстро заселились в тот кратковременный период, когда они были еще «территориями». Мэн, выделенный из Массачузетса, насчитывал 298 000 душ, а Миссури, отделенный от Louisiana purchase (территория, приобретенная от Франции под названием Луизианы), — 66 000 человек. Область на северо-запад от Огайо, которая в 1790 году была еще настоящей пустыней, через 30 лет имела уже 790 000 жителей, из коих 581 000 приходилась только на штат Огайо, 147 000 — на Индиану и 55 000 — на Иллинойс. Заселение области, расположенной на юг от Огайо до Мексиканского залива, шло еще быстрее: Кентукки насчитывал 564 000 жителей, Тенесси — 422 000, Миссисипи — 75 000, Алабама — 127 000, Луизиана — 152 000, а все вместе около 1 400 000 жителей. В 30 лет население Соединенных Штатов возросло с 4 миллионов человек до 10 миллионов.

Какая доля этого прироста приходилась на иммиграцию? На основании чисто гипотетического расчета иммиграция за период 1789–1820 годов исчисляется в 250 000 душ. Первые официальные данные указывают, что за следующие 7 лет (1820–1826) прибыло 60 000 иммигрантов, т. е. меньше чем по 10 000 в год, — цифра явно ниже действительной. Таким образом, заселение американского Запада (2 200 000 жителей) в период 1790–1820 годов объясняется главным образом, если можно так выразиться, внутренней иммиграцией населения. С одной стороны «янки», к которым уже и тогда примешивался довольно сильный немецко-ирландский элемент, распространились по штатам Нью-Йорку, Пенсильвании, Огайо, Индиане и Иллинойсу; с другой стороны рабовладельцы со своими неграми заселили широкие равнины Кентукки, Тенесси, Миссисипи и Алабамы. Количество негритянского населения за это время возросло до 1 770 000 душ, из них 233 000 свободных и 1 537 000 рабов.

Распространение рабства. До этого времени Север, по видимому, индифферентно относился к распространению рабства, которому благоприятствовали, во-первых, уступка, сделанная конституцией 1787 года Югу и заключавшаяся в разрешении свободного привоза африканских рабов в продолжение 20 лет, и, во-вторых, быстрое развитие культуры хлопка. С наступлением момента, когда конгресс получил право воспретить дальнейший ввоз рабов (1808), развилась контрабандная работорговля, которой правительство тщетно пыталось положить конец. В 1820 году ввоз негров был приравнен к пиратству, но применение этого закона на практике натолкнулось на сильнейшее противодействие. Противозаконный ввоз негров продолжался, так как одна Виргиния не в состоянии была «разводить» у себя негров в количестве, достаточном для снабжения пустынных местностей юго-запада, которые предполагалось покрыть сахарными и хлопковыми плантациями. Федеральная столица сделалась обширным невольничьим рынком. Требования филантропии рассчитывали в достаточной мере удовлетворить лицемерной комедией Колонизационного общества, основанного в 1816 году южными плантаторами и имевшего целью время от времени отправлять на африканский берег известное количество свободных негров, от которых Юг рад был отделаться. Федеральное правительство, возмущенное вопиющим нарушением закона, совершавшимся при соучастии половины страны, предложило европейским державам, а в особенности Англии, сообща принять меры для прекращения работорговли на африканском берегу.

Север и Юг. Рабовладение силою обстоятельств с каждым днем все больше становилось основным устоем социальной и экономической жизни Юга; но тем самым обусловливалось непрерывно возраставшее преобладание штатов Севера, где свободный труд позволял индивидуальным силам развернуться в полном объеме в самых разнообразных областях деятельности. И таким образом Юг, несмотря на свое видимое богатство, которое в сущности было просто показной роскошью его белой аристократии, во всех отношениях отставал от Севера. Ко времени принятия конституции оба географических деления страны обладали почти одинаковым населением: 1 967 000 жителей на Севере и 1 960 000 (из них 600 000 негров) — на Юге. В 1820 году, еще до значительного усиления иммиграции из Европы, Север имел уже на 712 000 жителей больше, а именно 5 147 000 человек против 4 435 000 жителей (в том числе 1 500 000 рабов) на Юге. А так как для представительства на конгрессе (в палате представителей) пять рабов считались за трех белых, то разница в пользу Севера там была еще значительнее, чем это вытекает из сопоставления статистических данных. Так как сохранить равновесие сил в палате представителей было уже невозможно, то южане должны были направить свои усилия на то, чтобы сохранить его, по крайней мере, в сенате, куда каждый штат посылал по два делегата, и не допустить перевеса числа свободных штатов над числом рабовладельческих. Этим объясняется страстность спора, возгоревшегося в 1819 году по вопросу о допущении в союз штата Миссури.

Борьба по поводу штата Миссури. За период 1791–1818 годов конгресс разновременно допустил в федерацию 8 новых штатов, в том числе 4 свободных и 4 рабовладельческих. В 1819 году в Союз допущен был рабовладельческий штат Алабама; теперь очередь была за свободным штатом. Когда Миссури возбудил ходатайство о своем допущении в союз, то один из депутатов Нью-Йорка предложил, чтобы рабовладение в будущем штате было воспрещено; представители Юга протестовали против этого предложения, так как рабовладельцы успели уже поселиться на правом берегу Миссисипи, в окрестностях Сант-Луиса. А так как тем временем в союз принят был новый свободный штат — Мэн (1820), то Юг начал протестовать еще сильнее. Ввиду того, что Мэн составлял с Алабамой пятую пару, Миссури по праву принадлежал рабовладельцам. Во время продолжительных и бурных дебатов раздавались страстные речи; обе стороны угрожали друг другу отделением; приводились все доводы, какие только по доказывались фактической, юридической и конституционной сторонами этого дела. Наконец умеренные представители вмешались и предложили компромисс, красноречиво поддержанный Клэем и в конце концов принятый: Миссури был признан рабовладельческим штатом, но вся территория к западу от Миссисипи и к северу от 36~30° широты предоставлена была свободному труду и навсегда закрыта для рабства.

Доктрина Монро. Испанские колонии Центральной и Южной Америки окончательно добились независимости; они свергли иго метрополии, образовали самостоятельные республики и отстаивали свою свободу с оружием в руках. Хотя правительство Соединенных Штатов не могло не сочувствовать делу этих республик, но сначала оно в течение некоторого времени не решалось признать их официально. Но в 1822 году оно сделало это и назначило в их столицы своих полномочных министров. В следующем году, узнав, что державы Священного союза — Австрия, Пруссия, Франция и Россия — предполагают оказать Испании помощь в деле усмирения возмутившихся колоний, президент Монро в своем годичном послании конгрессу сделал (2 декабря 1823 г.) по этому поводу следующие заявления, получившие впоследствии известность под названием доктрины Монро: «Во время переговоров с Россией мое правительство установило принцип, с которым связаны права и интересы Соединенных Штатов, — принцип, гласящий, что американские континенты ввиду свободного и независимого положения, которого они добились и которое они сохранили, не должны впредь считаться территорией, подлежащей колонизации каких бы то ни было европейских государств… Искренние и дружественные отношения, существующие между Соединенными Штатами и этими державами, вынуждают нас заявить, что всякую попытку с их стороны, имеющую целью распространить действующую в них политическую систему на какую бы то ни было часть этого полушария, мы будем рассматривать как угрозу для нашего мира и безопасности. Мы до сих пор не вмешивались и не станем вмешиваться в дела нынешних колоний или зависимых владений какой бы то ни было европейской державы. Но что касается тех правительств, которые провозгласили и сохранили свою независимость, то мы не можем иначе рассматривать всякое вмешательство какой-нибудь европейской державы, имеющее целью добиться их подчинения или повлиять на их судьбу, как проявление враждебных намерений по отношению к Соединенным Штатам».

Эта принципиальная декларация была очень хорошо встречена общественным мнением, которое, впрочем, на первых порах не придало ей того огромного значения, какое доктрина Монро получила впоследствии; это видно из того обстоятельства, что конгресс не принял никакой меры и не вотировал никакого закона, чтобы придать президентской декларации практический характер.

Выборы 1824 года. До этого времени кандидатуры на первый пост республики выставлялись caucus'ами, т. е. собраниями членов одной и той же партии, входящих в состав палаты представителей и сената. Первый республиканский caucus конгресса состоялся в Филадельфии и выставил кандидатуру Джефферсона; другой республиканский caucus в 1808 году решил спор между кандидатурами Медисона и Монро, которые обе пользовались большим сочувствием; съезд 1812 года предложил переизбрать Медисона на второе четырехлетие. Точно также и в 1816 году республиканская партия согласилась с мнением caucus'а конгресса, остановившегося на кандидатуре Монро. Но когда в 1824 году меньшинство республиканских членов конгресса выставило кандидатуру Крау-форда, министра финансов во время президентства Монро, то общественное мнение во всей стране высказалось против этого выбора, и были выдвинуты три другие кандидатуры: Джона-Куинси Адамса (государственного секретаря при Монро) — в штатах Новой Англии, Генри Клэя — на Западе и генерала Эндрью Джексона — кандидатура, выдвинутая законодательным собранием Тенесси. Результатом этой республиканской скачки с препятствиями было то, что ни один из республиканских кандидатов не получил нужного числа голосов: Джексон собрал 99 голосов, Адаме —84, Крауфорд — 41, Клэй — 37. Антиреспубликанцы не посмели выставить собственных кандидатов; даже самое слово «федералист» исчезло из политического жаргона. Так как выборы посредством коллегии выборщиков не дали никакого определенного результата, то на основании конституции право выбрать президента переходило к палате представителей, которая должна была по штатам вотировать за одного из трех кандидатов, получивших наибольшее число голосов. Адаме получил голоса 13 штатов, 7 высказались за Джексона и 4 — за Крауфорда. Этот инцидент явился смертным приговором для господствовавшего до тех пор caucus'а, и вместе с тем тогда же положено было начало действующей ныне системе назначения кандидатов в президенты — системе больших национальных конвентов.

Конец старой демократии. По итогам народного голосования во всех штатах, кроме четырех — Делавара, Георгии, Южной Каролины и Вермонта, — где президентские выборщики назначались еще палатами, Джексон получил 156 000 голосов, Адаме — 105 000, Крауфорд — 44 000 и Клэй — 46 000 голосов. Конечно, выбирая Адамса, палата депутатов воспользовалась бесспорно принадлежавшим ей правом, но ее решение стояло в явном противоречии с мнением народной массы, которая видела в Джексоне действительного избранника. В 1825 году законодательное собрание штата Тенесси выразило свой протест тем, что снова выставило своего любимца кандидатом на пост президента, а Джексон, чтобы подчеркнуть истинный смысл этого протеста, сложил с себя сенаторские полномочия в конгрессе. Удачливый генерал, победитель индейцев, выдающийся адвокат, член верховного суда в Тенесси, искусный политик — Джексон выступает с этого момента в качестве представителя народной массы против опирающейся на рабовладение южной аристократии и против богатой и просвещенной буржуазии Севера, опирающейся на торговлю, промышленность и либеральные профессии. Народная волна вынесла Джексона на вершину власти, и сила ее напора еще возросла ввиду того. конституционного препятствия, которое она в 1824 году встретила в решении палаты депутатов, избравшей на четыре года другого президента. Таким образом, президентство Джона-Куинси Адамса, несмотря на личные достоинства сына знаменитого Джона Адамса, оказалось просто промежуточным периодом в ожидании предстоявшего перехода власти к Джексону.

Президентство Джона-Куинси Адамса (1825–1829). А между тем с точки зрения людей, требующих от правителя способностей и честности, Джон-Куинси Адаме больше всякого другого подходил к роли главы государства. После 1800 года он открыто примкнул к Джефферсону и с тех пор принадлежал к республиканской, или демократической, партии. В 1809 году Медисон отправил его посланником в Петербург; затем в 1814 году он принимал участие в заключении Гентского трактата. Он был государственным секретарем при Монро с 1817 до 1825 года и руководил внешней политикой Соединенных Штатов, которые обязаны именно ему крупными дипломатическими актами этого времени, как, например, признанием южноамериканских республик, приобретением Флориды и провозглашением доктрины Монро. При обсуждении вопроса о штате Миссури он употребил свое влияние в пользу компромисса, хотя принципиально он был противником рабства.

Он действовал честно в вопросах как внутренней, так и внешней политики, оставил на службе множество своих политических противников и совершенно не применял spoils system^[97]. К сожалению, с первых же дней своего управления он натолкнулся на систематическую оппозицию друзей Джексона и Крауфорда. Выборы 1826 года (на 20-й конгресс) доставили в обеих палатах большинство сторонникам Джексона. На президентских выборах 1828 года Адаме получил только на один голос меньше, чем в 1824 году, т. е. 83 голоса, но зато Джексон получил на один голос больше, чем в 1824 году имели вместе он и Крауфорд, т. е. 178 голосов. Народное голосование дало 647 000 голосов, поданных за Джексона, и 609 000 — за Адамса. Кэлгун, выбранный вице-президентом в 1824 году, был переизбран и в 1828 году. В общем, выборы 1824 и 1828 годов знаменовали не только конец «его величества саuscus'а», но н конец династии виргинских президентов (Джефферсон, Медисон, Монро — после Вашингтона). Так завершается первая полоса американской демократии, и вместе с Джексоном приходит к власти новая демократия.

II. «Царствование» Эндрью Джексона

Джексон (1829–1837). Образование элементов для новой партийной группировки. Как только избранник Тенесси произнес в Капитолии свою вступительную речь (март 1829 г.), Вашингтон впервые увидал картину бешеной погони правительства за местами и должностями, применение в широких размерах принципа победителям — добыча (to the victors the spoils). Чиновники, назначенные при прежнем правительстве, чуть ли не все были уволены, а должности в федеральных учреждениях были розданы друзьям всех степеней и рангов, которые оказывали за последние четыре года полезные услуги на выборах.

Начавшееся при президенте Монро и продолжавшееся при президенте Адамсе разложение старых партий окончательно завершилось в течение восьмилетнего управления Джексона. Основанная Джефферсоном республиканская партия исполнила свою миссию, которая заключалась в том, чтобы приучить народ к вере в собственные силы и уничтожить последние остатки былого подчинения колонии методам европейской политики. Превратившись во время войны в партию объединения, она поглотила все жизнеспособные элементы старого федерализма. Если федерализм и сохранился в качестве традиции в Новой Англии, то он совершенно перестал существовать в качестве живой партийной силы.

Экономические вопросы. В данный момент политические деятели делились на джексонистов и антиджексонистов. Впоследствии, под влиянием новых факторов, а не только личности популярного генерала, появилось деление на демократов и вигов. В этой эволюции общественного мнения, приведшей к указанной реорганизации политических партий, преобладающую роль играли экономические вопросы и, между прочим, вопрос о представлявших общенациональный интерес крупных общественных работах.

Значительное количество республиканцев в вопросе о расширении власти центрального правительства склонялось к принципу либерального толкования, за который в свое время боролись Гамильтон и федералисты. Другие оставались верны правилу узкой и ограниченной интерпретации власти, предоставленной союзу штатами или народом. То была система Джефферсона и виргинской школы. Но в период 1800–1820 годов партии и их вожди до неузнаваемости изменили свой взгляд на некоторые вопросы. Финансовая система Галатина, практиковавшаяся при Джефферсоне, явилась простым продолжением системы Гамильтона; после долголетних заявлений о том, что конгресс не имеет по конституции права учреждать акционерные общества, республиканцы-демократы в 1816 году восстановили Национальный банк Соединенных Штатов.

Конфликт с банком. В правление Джексона вопрос о банке приобрел особенно важное значение. После войны учреждение это стало снова непопулярным. Чрезмерно размножившиеся в новых штатах банки в большинстве случаев оказались в 1819 году жертвами краха, вызванного чрезмерным выпуском банковых билетов. Тогда по адресу Национального банка послышались упреки в том, что он явился прямым виновником кризиса, или, по крайней мере, в том, что он ничего не сделал для смягчения этого кризиса.

Назначенное по этому поводу расследование обнаружило серьезные непорядки в ведении дел в одном из самых крупных филиальных отделений банка, а именно в Балтиморском отделении. Кроме того, демократы не переставали обличать это учреждение как очаг федерализма. При первом проявлении независимости, которую Джексон встретил со стороны дирекции банка, он решил уничтожить это учреждение. Началась достопамятная борьба. В своем послании 1832 года Джексон рекомендовал конгрессу взять из банка все вклады правительства. Не получив удовлетворения, президент приказал министру финансов Мак-Лену взять вклады из банка. Последний отказался исполнить это приказание, был уволен и замещен Дуаном, который выказал не больше податливости, затем — генеральным атторнеем Тэнеем, который извлек вклады правительства из Национального банка и разместил их по разным местным банкам. Это вызвало финансовый кризис, сопровождавшийся сильным коммерческим кризисом, продолжавшимся несколько лет. Сенат принял резолюцию, выражавшую порицание президенту, но палата депутатов не пожелала присоединиться к ней. Концессия банка, срок которой истек в 1836 году, не была возобновлена, и это национальное учреждение превратилось в частный банк.

Права отдельных штатов. Вопрос о суверенных правах, принадлежащих по конституции отдельным штатам, был поднят одним из южных штатов, Георгией, по поводу прерогатив, предоставленных конституцией федеральному правительству в отношении индейцев. Соединенные Штаты заключили с индейцами Георгии — криками и чирокезами — договор, в силу которого эти племена должны были покинуть свои земли и переселиться на запад. Георгия решила истолковать этот договор в свою пользу и начала выполнять его по своему усмотрению. Когда из Вашингтона по этому поводу заявлен был протест, губернатор Троуп не обратил на него никакого внимания, равно как и на формальные приказания, последовавшие за первыми возражениями, и призывал народ взяться за оружие для сопротивления. Тогдашний президент Адаме запросил мнение конгресса, но последний не решился высказаться определенно. Георгия не остановилась даже перед непризнанием высшей судебной власти государства; когда верховный суд объявил незаконным смертный приговор, вынесенный трибуналом штата, то правительство Георгии ответило на это постановление верховного суда приведением смертного приговора в исполнение. Джексон промолчал. Общественное мнение осталось совершенно безучастным, так как в данном случае дело шло только об индейцах, участью которых американский народ мало интересовался.

Таможенный вопрос. Но скоро примеру Георгии последовал другой штат, и на этот раз по поводу более серьезного вопроса, последовательные фазисы которого в продолжение десяти лет держали весь Юг в состоянии непрерывного и все обостряющегося возбуждения, а именно по поводу таможенного вопроса. После окончания войны с Англией партии и их вожди снова изменили свои взгляды по этому вопросу. Север — область торговли и земледелия и Новая Англия — область судохозяев и рыбаков в течение долгого времени отрицательно относились ко всяким стеснениям коммерческих сношений, тогда как южане, производившие сахар и индиго, склонялись к системе покровительственного тарифа. Но вскоре на Севере (Новая Англия, Нью-Йорк и Пенсильвания) начали играть значительную роль промышленные интересы. Военное время создало исключительный спрос на товары, и под влиянием этого возросшего спроса промышленность сильно развилась за 1812–1815 годы. По восстановлении мира страна была наводнена английскими товарами, и американские промышленники, только что начинавшие становиться на ноги, заявили, что без покровительственных пошлин им грозит неминуемая гибель. Во главе этого движения стали Клэй и Вебстер, основавшие «американскую» покровительственную систему. Таможенный тариф 1824 года повысил ввозные пошлины на большую часть тех товаров, которые начали изготовлять промышленники Севера; эти пошлины были еще сильнее повышены тарифом 1828 года. Ввиду этого Юг, которому приходилось ввозить все нужные ему мануфактурные товары из-за границы, из протекционистского, каким он был прежде, сделался фритредерским. В основе хозяйственной системы Юга лежала культура хлопка, и южные штаты совершенно отказались от мысли развить промышленное производство на территории, на которой господствовал рабский труд. Представители их на конгрессе и южные газеты открыли ожесточенную кампанию против «американской системы» Севера. Юг не соглашался платить высокие цены за товары, производимые Севером, качеством ниже ввозимых товаров из Англии; это значило облагать одну часть Союза налогом в пользу другой, что запрещалось федеральной конституцией.

Южная Каролина и «нуллификация». Начиная с 1824 года, население южных штатов возлагало большие надежды — в смысле осуществления своих фритредерских стремлений — на приход к власти Джексона. Эти надежды не осуществились. Несмотря на все протесты Юга, принятый в 1832 году новый тариф лишь в самой слабой степени понизил ставки 1828 года. Кэлгун, разошедшийся в мнениях с Джексоном и бывший в то время признанным лидером левого крыла демократии, решил, что наступил момент для практического осуществления так называемой доктрины «нуллификации», которую он заимствовал из виргинских и кентуккийских резолюций 1798–1799 годов и которую неоднократно развивал сам. Он нашел решительных сторонников в лице одного из своих товарищей по сенату, Р. Гейна, и губернатора Южной Каролины Гамильтона. Под влиянием этих трех людей 19 ноября 1832 года собрался в Колумбии народный конвент штата, который заявил, что таможенные законы 1828 и 1832 годов недействительны по отношению к Южной Каролине, и воспретил взимать начиная с 1 февраля 1833 года в Каролинских портах какие бы то ни было ввозные пошлины, установленные этими законами. Законодательное собрание штата вотировало целый ряд мер, необходимых для исполнения (в случае надобности, даже силой) решений, принятых конвентом. Джексон, выбранный президентом на второе четырехлетие большинством 219 голосов (против 49, поданных за Генри Клэя), с ван Вюреном в качестве вице-президента, ответил на постановление относительно «нуллификации» прокламацией (10 декабря 1832 г.), в которой он провозглашал верховенство федеральных законов и заявлял, что президент добьется их исполнения во всяком случае. В то же время он послал в Чарльстон военное судно и начал подготовлять экспедиционный корпус. Тогда вмешались примирительно — настроенные члены конгресса, предложившие компромисс, который и был принят (1833). Ради сохранения принципа конгресс вотировал билль, предоставлявший президенту 5 право принудить Южную Каролину к повиновению, а в качестве компромисса — таможенный билль, в силу которого тарифные ставки должны были постепенно понижаться в продолжение десяти лет (1833–1843), пока не будут сведены к 20 процентам. С своей стороны, Южная Каролина отменила постановление относительно «нуллификации». Таким образом, этот штат с населением в 580 000 человек одно время смело вел борьбу со всем Союзом с его 13 миллионами жителей.

Суждения о Джексоне. В области внешней политики Джексон добился от Франции, Испании, Неаполя и Португалии уплаты вознаграждения за различные убытки, причиненные американской торговле; кроме того, он заключил с несколькими государствами торговые договоры. Из событий внутренней политики следует указать на допущение в союз штатов Арканзаса (1836) и Мичигана (1837).

Мнения американцев относительно оценки президентства Джексона сильно расходятся еще и в настоящее время. Его поклонники восхваляют дипломатические успехи президента, урегулирование многих споров с различными европейскими государствами, погашение государственного долга, борьбу против духа спекуляции, упорные усилия, направленные к замене выпускаемых в чрезмерном количестве бумажных денег нормальной и устойчивой металлической валютой, отмену монополии банка Соединенных Штатов, осторожный отпуск федеральных кредитов на общественные работы.

На это хулители президента отвечают, что если Джексон мог с чувством удовлетворения объявить в 1835 году о полном погашении государственного долга Соединенных Штатов (127 миллионов долларов после войны 1812 года), то этим счастливым результатом государство обязано не Джексону, а его предшественникам Монро и Адамсу и регулярно применявшейся ими системе ежегодной амортизации. Конечно, в 1837 году Союз в состоянии был распределить из свободной наличности казначейства сумму в 28 миллионов долларов между всеми штатами пропорционально количеству их населения, но все выгоды от этого распределения вскоре улетучились вследствие крайне тяжелого финансового и экономического кризиса, вызванного слишком властными действиями Джексона по отношению к банку Соединенных Штатов и его кассе государственных вкладов. Эти-то хулители и придумали для периода 1829–1837 годов название «царствование» Эндрью Джексона. В продолжение этих восьми лет Соединенные Штаты жили под режимом, «отеческого деспотизма».

III. Виги и демократы (1836–1846). Раздел Мексики (1846–1848)

Партия вигов. Выборы 1836 года. Оппозиция бывших федералистов Севера и умеренных республиканцев деспотическим притязаниям Джексона привела к образованию новой партии, которая с целью подчеркнуть свои либеральные тенденции приняла название вигов. Это была, впрочем, национальная партия, т. е. она имела сторонников и на Юге и на Севере, подобно демократической партии, под знаменем которой собрались в одно и то же время значительная часть штата Нью-Йорк и большинство населения южных штатов. На президентских выборах 1836 года как раз эти северные элементы демократической партии и восторжествовали над партией вигов: их кандидат ван Вюрен был выбран 170 голосами против 73, поданных за кандидата вигов Гаррисона, и 51, поданного за других кандидатов. Борьба отличалась особенно упорным характером, так как ван Бюрен получил только 761 549 голосов избирателей против 736 656, поданных за разных его конкурентов. Тем не менее эта победа упрочила положение демократической партии и теснее связала несколько разрозненные фракции, объединив их вокруг вполне определенной программы: узкое толкование конституции, дешевое правительство, ограничивающееся выполнением необходимых функций, понижение тарифных ставок до минимума, необходимого для покровительства промышленности, сохранение металлического обращения, борьба с монополиями, с бумажными деньгами и спекуляцией — таковы были главные пункты этой программы, которая ни единым словом не обмолвилась о рабстве.

Ван Бюрен (1837–1841). Финансовый кризис. Задача, которую Джексон оставил своему другу ван Вюрену, казалась легкой; новый президент намерен был идти по стопам своего предшественника, и, чтобы ясно показать свое намерение, ван Бюрен оставил у власти прежних министров. Но едва лишь новый президент успел вступить в отправление своих обязанностей, как в области кредита и торгового оборота неожиданно разразился кризис неслыханной силы. Он был вызван четырьмя причинами: 1) сильным увеличением числа банков по истечении срока концессии банка Соединенных Штатов; 2) усиленной спекуляцией федеральными (государственными) землями, облегчаемой чрезмерной доступностью кредита; 3) историей с депозитами банка Соединенных Штатов; 4) циркуляром казначейства, изданным в последние месяцы президентства Джексона и требовавшим уплаты за приобретаемые федеральные земли исключительно золотой или серебряной монетой. Кризис первоначально обрушился на банки в восточных штатах. В мае 1837 года все нью-йоркские банки прекратили платежи звонкой монетой. Вскоре это прекращение платежей распространилось на другие банки, и число банкротств очень возросло. Ван Бюрен отказался принять какие бы то ни было исключительные меры. Он созвал конгресс на чрезвычайную сессию (сентябрь — октябрь 1838 г.), но не одобрил его вмешательства в положение денежного рынка, так как, по его мнению, такое вмешательство не входило в компетенцию центрального правительства. В своем послании президент ограничился тем, что в интересах целесообразного устройства федеральных финансов предложил самостоятельную организацию казначейства (subtreasury scheme); система эта была принята в 1840 году, отменена в 1841, восстановлена в 1846 году и функционирует до сих пор. В сущности, правительству ван Бюрена пришлось вынести на своих плечах последствия финансовой политики, инициатива и резкое проведение которой принадлежали его предшественнику. Кризис затянулся до 1840 года. Масса избирателей, раздраженная выпавшими на ее долю бедствиями, свалила ответственность за них на ван Бюрена и на демократическую партию. В 1840 году на пост президента был избран кандидат партии вигов генерал Гаррисон большинством 234 голосов против 60, поданных за ван Бюрена, а на пост вице-президента — Джон Тэйлор.

Соединенные Штаты в 1840 году. Европейская иммиграция. Французский посланник в Вашингтоне Бакур дает следующее описание американских городов в момент этих выборов: «Бостон слишком холоден; Нью-Йорк слишком шумен и переполнен искателями приключений, съехавшимися туда со всех концов земного шара в поисках счастья или убежища; Балтимора печальна, как могила, а Филадельфия отличается величественным видом, чистотой и отпечатком «комильфотности» (внешнего приличия), которые выделяют ее из общего ряда; этот город обладает материальными ресурсами всякого рода, и в нем можно даже найти нечто вроде общества, производящего довольно приятное впечатление. Что же касается Вашингтона, то это ни город, ни село, ни деревня, — это начатая постройка, заброшенная в пустынную местность, и жить там— невыносимо». Как бы правдива ни была эта картина, во всяком случае со времени Монро страна подверглась глубоким изменениям. Иностранные эмигранты продолжали прибывать ежегодно все в большем количестве: с 23 000 в 1830 году число их поднялось до 84 000 в 1840 году («Должно быть, очень несчастны люди в Европе», — замечает по этому поводу Бакур). Но эти данные бледнеют перед цифрами следующих лет: 100 000 в 1842 году, 235 000 в 1847 году, 428 000 в 1850 году — в общем, с 1847 до 1855 года прибыло около 2,5 миллиона человек. Этот поток направлялся исключительно в северо-восточные, центральные и западные штаты, совершенно оставляя в стороне южные штаты, где — за исключением Флориды, Луизианы и Техаса — иностранный элемент до последнего времени совершенно отсутствовал.

Чикаго, который в 1832 году был простым фортом, в 1840 году являлся уже цветущим городом. За десять лет население Огайо возросло с 900 000 человек до 1 500 000, Мичигана С 30 000 до 212 000, Индианы с 343 000 до 685 000, Иллинойса с 157 000 до 476 000, а население всего Союза с 13 до 17 миллионов человек. Народные школы, особенно на Севере, содействовали быстрому растворению детей иммигрантов в массе американской нации. Основаны были большие газеты: Сап (Sun — 1833), Геральд (Herald — 1835), Трибюн (Tribune — 1841). Распродажа земельных участков, которая до 1831 года никогда не приносила больше 2 миллионов долларов в год, дала в 1836 году 16 миллионов, а в 1836 году — 25 миллионов; правда, цифры эти были сильно вздуты спекуляцией.

Тэйлор выступает против программы вигов. Президент Гаррисон, избранный в 1840 году партией вигов, умер через месяц после вступления в отправление своих обязанностей (4 марта — 4 апреля 1841 г.). Его заместил вице-президент. Тэйлор был умеренным демократом, и виги провели его в вице-президенты для того, чтобы привлечь на свою сторону фракцию Кэлгуна, к которой он принадлежал. Рабовладелец, родом из Виргинии, Тэйлор не чувствовал никакой симпатии к вигам и не разделял их программы. Однако он сохранил у власти только что составленный Гаррисоном кабинет, в котором пост государственного секретаря занимал Вебстер. Клэй, вождь вигов, бывший государственный секретарь при Джоне-Куинси Адамсе и глава парламентского большинства в 1841–1843 годах, хотел осуществить программу своей партии (Национальный банк, распределение выручки от продажи государственных земель между отдельными штатами, повышение таможенных ставок, и т. д.), но он натолкнулся на противодействие Тэйлора, который наложил veto на проект восстановления Национального банка. Тогда вспыхнул конфликт, и все члены министерства, принадлежавшие к партии вигов, вышли в отставку (сентябрь 1841 г.), кроме Вебстера, который должен был довести до конца начатые с Англией важные переговоры^[98], да и без того, впрочем, не намерен был оставить свою должность. Под влиянием таких людей, как ван Бюрен, Ливингстон, Бентон, Тэней, Вудбёри, Касс, Марси (почти все уроженцы Севера и Запада), демократическая партия вскоре снова пошла в гору, а в 1843 году добилась большинства на конгрессе. Тогда Вебстер должен был оставить министерство, что еще больше ослабило вигийский элемент в правительстве. Казалось, что кандидатура ван Бюрена не должна была бы встретить в 1844 году никакого препятствия, так как Тэйлор и его виргинские друзья занимали изолированную позицию между обеими партиями, как вдруг на сцену выступил техасский вопрос, который изменил положение и перенес центр деятельности демократической партии с севера на юг.

Присоединение Техаса. Техас провозгласил свою независимость от Мексики и заявил о своем желании присоединиться к Соединенным Штатам. Во время выборов 1844 года вопрос этот сделался главным пунктом разногласий между борющимися партиями. Виги и кандидат их Клэй высказались против присоединения. Демократы, в особенности южные, стали на противоположную точку зрения. Конвент демократической партии из нескольких кандидатов остановил свой выбор на наименее известном Полке (Polk) из Тенесси, как на южанине, и Полк был выбран. Раньше чем покинуть президентское кресло, Тзйлор подписал незадолго до того принятую конгрессом резолюцию, касавшуюся присоединения Техаса к Соединенным Штатам и предоставления ему прав штата (1 марта 1845 г.). Накануне своего ухода он подписал еще билль о допущении двух новых штатов, Флориды и Айовы (3 марта).

Президентство Полка (1845–1849). Присоединение Техаса снова поставило на очередь вопрос о рабстве. За последние несколько лет на сцену выступила партия аболиционистов, образовавшаяся в Новой Англии и руководимая Вильямом Ллойдом Гаррисоном; органом ее был Либеретор (Liberator). Большинство конгресса (как виги, так и демократы), избегавшее всяких поводов к возбуждению раздоров по этому щекотливому вопросу, отвергало все петиции, представляемые аболиционистами; последние имели в палате депутатов только двух защитников в лице старого Джона-Куинси Адамса и его последователя Джошуа Гиддингса. Южане горой стояли за присоединение Техаса, ясно обнаруживая, что главная их цель заключается в распространении рабовладения на громадной территории, расположенной к югу от 36°30′ широты, даже если бы Союзу грозила из-за этого война с Мексикой. Таким образом, вопрос о присоединении Техаса ставился исключительно в интересах южан, и в этом именно смысле это дело давало тон всей избирательной кампании 1844 года. Но если Джемс Полк при народном голосовании получил, с помощью могучей организации демократической партии, 1 337 243 голоса, то за Клэя подано было 1 299 062 голоса противников расширения рабовладельческой территории. Таким образом, создана была та почва, на которой в период 1845–1860 годов должна была сосредоточиться борьба между двумя географическими делениями страны («Севером» и «Югом»). Это деление соответствовало непримиримой противоположности двух экономических укладов, двух политических принципов и двух различных культур.

Война с Мексикой (1846–1848). Избранник Юга, Полк представлял в правительстве политику присоединения; он оставался ей глубоко верен. Начались переговоры с Мексикой, которая отказалась признать притязания Соединенных Штатов на часть Техаса, расположенную между рекой Нуэсес и Рио-Гранде дель Норте. Федеральное правительство распорядилось оккупировать эту территорию небольшой армией, находившейся под командой генерала Захария Тэйлора. В апреле 1846 года этот отряд, расположившийся лагерем на левом берегу Рио-Гранде, был атакован мексиканским генералом Ариста и отбил это нападение. Полк немедленно обратился к конгрессу с специальным посланием (11 мая 1846 г.), в котором он заявил, что фактически Мексика и Соединенные Штаты ведут войну. Конгресс послушно вотировал заем в 10 миллионов долларов и призвал на службу 50 000 волонтеров. Тэйлор разбил мексиканцев при Пало Альто (8 мая) и при Резака де ла Пальма (9 мая) на левом берегу Рио-Гранде. 18 мая он переправился через реку и вступил в Матаморас. Вскоре после того в Мексике вспыхнула революция. Президент Паредес был низвергнут (август); 8 августа Санта-Анна покинул Кубу, высадился в Вера-Крусе 15 августа и снова оказался «первым гражданином» Мексики, но не в качестве главы несуществовавшей партии мира, как на это надеялись в Вашингтоне, а, конечно, в качестве «вождя партии войны против завоевателей, вторгшихся в мексиканские пределы. В сентябре Тэйлор пошел на Монтерей, предоставил гарнизону условия почетной капитуляции и заключил с неприятелем двухмесячное перемирие. За это соглашение, превышавшее его чисто военную компетенцию, он получил выговор, а в ноябре узнал, что часть своих войск он должен отправить под команду генерала Скотта; последнему поручено было предпринять экспедицию против Вера-Круса, за которой должен был последовать поход на столицу Мексики. Раньше чем отпустить лучших своих офицеров и солдат, Тэйлор разбил Санта-Анну при Буэна-Виста (23 февраля 1847 г.); вся северо-восточная Мексика была завоевана. В ноябре 1847 года Тэйлор передал команду над своей армией генералу Булю и возвратился в Соединенные Штаты. Тем временем Скотт высадился (9 марта 1847 г.) в Вера-Крусе с 12 000 человек; он осадил и взял город 29 марта и двинулся на Мехико, разбил мексиканцев при Серро-Гордо (18 апреля), в мае вступил в Пуэблу, снова одержал победу при Контрерасе (19 августа), при Черубуско (20 августа), при Молино дель Рей (8 сентября) и при Чапультепеке (13 сентября). На следующий день, 14 сентября, он вступил в Мехико.

Мир в Гвадалупе-Гидальго. В 1846 году Мексика подверглась также нападению с севера. Генерал Кирней, совершив поход через пустыню, от форта Ливенворса до Санта-Фе, овладел Новой Мексикой (август 1846 г.). Учредив там правительство, он двинулся дальше на Калифорнию, которая, как оказалось, была уже завоевана полковником Фремонтом и коммодором Стоктоном. Прибыв в Монтерей, генерал Кирней вступил в отправление обязанностей губернатора и провозгласил (8 февраля 1847 г.) присоединение Калифорнии к Соединенным Штатам. В то же самое время полковник Донифан, во главе тысячи миссурийцев, «вторгся в северные провинции, разбил 28 февраля мексиканский отряд и овладел городом Чигуагуа. Совершенно обессиленное, мексиканское правительство начало переговоры, в то время как войска Соединенных Штатов продолжали занимать его столицу, и 2 февраля 1848 года подписало Гвадалупе-Гидальгский договор, по которому оно уступало Соединенным Штатам весь Техас (с границей по реке Рио-Гранде) и обе провинции, Новую Мексику и Калифорнию; за это Соединенные Штаты должны были уплатить 15 миллионов долларов и выплатить долги Мексики американским гражданам на сумму до 3,5 миллиона долларов.

Орегон. В то самое время, как вашингтонское правительство вело войну с Мексикой, оно мирным путем закончило конфликт с Англией по вопросу о северо-западной границе Соединенных Штатов. Спор шел о том, кому — Соединенным Штатам или Англии — будет принадлежать Орегонская область (берега Пэджет-Саунда и Вилламетская долина), занятая пионерами той и другой национальности. Один из пунктов демократической программы во время президентской избирательной кампании 1844 года гласил: «Весь Орегон вплоть до 50°40′». Полк при вступлении в отправление президентских обязанностей заявил, что права Соединенных Штатов на эту территорию ясны и неоспоримы. В конце концов в Вашингтоне согласились на компромисс (июнь 1846 г.): раздел установил пограничную линию по 49° северной широты и оставил Англии в конце этой линии весь остров Ванкувер.

Возобновление вопроса о рабстве. Еще до вступления генерала Тэйлора в Монтерей пенсильванский депутат Вильмот (в августе 1846 года) при обсуждении билля, разрешающего президенту затратить два миллиона долларов при мирных переговорах, предложил следующую поправку: «Определение- выраженным и основным условием при приобретении Соединенными Штатами какой бы то ни было территории от Мексиканской республики и при расходовании исполнительной властью сумм, отпущенных в ее распоряжение в силу настоящего билля, должно быть недопущение рабовладения в какой-либо части указанной территории». Это и есть знаменитое вильмотовское предупреждение (Wilmot proviso), которое было вотировано палатой депутатов, но не сенатом, и которое снова выдвинуло на первый план вопрос о рабстве. В течение следующей сессии (1846–1847) в распоряжение президента на ведение мирных переговоров отпущен был кредит в три миллиона долларов, но без каких бы то ни было оговорок, подобных» предложенной Вильмотом поправке. По заключении мира в Гвадалупе-Гидальго (февраль 1848 г.) вопрос о том, как поступить с приобретенными от Мексики территориями, вызвал раскол в существовавших тогда партиях и подготовил те течения общественного мнения, которые вскоре должны были привести к гражданской войне.

До этого момента обе партии — демократы и виги — отличались строго национальным характером. Они имели сторонников во всех штатах, и северных и южных, и как бы они ни расходились по очередным вопросам о банках, таможенных тарифах, общественных работах, правах отдельных штатов, они сходились в одном пункте, а именно: на необходимости не поднимать вопроса о рабстве, так как по буквальному смыслу конституции этот вопрос предоставлялся на окончательное, безапелляционное решение каждого из тех штатов, в которых этот институт существовал. Но следовало ли толковать эту сторону конституции так, что она требует молчания также по вопросу о введении рабства в территориях, которые подлежали неограниченной юрисдикции конгресса? Компромисс 1820 года разрешил это сомнение для бывшей Луизианской области: рабство, допущенное к югу от 36°30′ и в штате Миссури, было запрещено к северу от этой параллели. Возникал вопрос: должен ли этот компромисс применяться как нечто само собою разумеющееся к территориям, приобретенным от Мексики по Гвадалупе-Гидальгскому договору? Этот вопрос поднят был депутатом Вильмотом в 1846 году, но не был разрешен и к моменту открытия президентской кампании 1848 года.

Аболиционисты. Кампания эта привела к избранию кандидата вигов генерала Захария Тэйлора (вице-президентом был избран Фильмор) 163 голосами против 127 голосов, поданных за демократического кандидата Льюиса Касса. Наряду с этими двумя главными кандидатурами выставлена была третья, весьма интересная кандидатура. Партия аболиционистов, которая в течение довольно продолжительного времени оставалась небольшой группой под руководством Вильяма-Ллойда Гаррисона, с 1832 года начала широко развиваться благодаря основанию многочисленных противорабовладельческих обществ в свободных штатах. Эти общества ставили себе задачей — не при помощи политики, а путем чисто морального и религиозного влияния и пропаганды — добиться от конгресса, чтобы он, не вмешиваясь в дела отдельных штатов, на, что он не имел никакого права, воспретил рабовладение в территориях и начал с отмены рабства в округе Колумбии (федеральная столица) и во всех тех местах, на которые распространялась его конституционная юрисдикция. Для противодействия этой пропаганде пущены были в ход самые насильственные средства: в южных штатах издания аболиционистов задерживались почтовыми учреждениями и не доставлялись адресатам; на конгрессе применялся несправедливый регламент (gag rule), который оставался в силе от 1836 до 1845 года; он давал возможность отвергать, не рассматривая, все петиции аболиционистских обществ.

Партия «свободной земли». В 1840 году в рядах аболиционистов произошел раскол. Гаррисон, во главе небольшой группы резко настроенных лиц, продолжал греметь против безнравственности компромисса, допускаемого конституцией по вопросу о рабстве. Остальные аболиционисты, верные конституции и старавшиеся найти прежде всего политические средства для проведения своих идей, основали в 1840 году партию свободы (Liberty party J, выставившую в 1844 году кандидатом на пост президента Вирнея, который получил 62 000 голосов. В 1848 году, после мексиканской войны и провала «вильмотовского предупреждения», часть северных вигов отделилась от своей партии и примкнула к старым сторонникам Вирнея. Аналогичный раскол произошел в среде демократической партии, часть которой (главным образом в штате Нью-Йорк, под названием Barnburners) также примкнула к бывшей партии свободы. Объединившись, эти три группы составили партию свободной земли (Free soil party), которая организовала свой национальный съезд (конвент) в Буффало (9 августа 1848 г.) и выставила кандидатами на пост президента и вице-президента Мартина ван Бюрена, бывшего демократического президента, и Чарльза-Фрэнсиса Адамса, внука Джона Адамса, одного из основоположников независимости Соединенных Штатов. Программа этой организации носила явно антирабовладельческий, хотя и не революционный, характер. Она признавала, что федеральное правительство не имеет никакого права вмешиваться в дела тех штатов, где существует рабство, но подчеркивала право правительства воспрепятствовать законодательным путем введению рабства в территориях: «Мы принимаем вопрос, который навязывают нам рабовладельцы; но на их требование ввести рабство в новых штатах и территориях мы спокойно и бесповоротно отвечаем: мы не уступим рабству ни новых штатов, ни новых территорий (по more slave states, по more slave territory)». Ван Бюрен и Адаме получили 291 000 голосов избирателей, но ни одного голоса в коллегии президентских выборщиков. Таково было начало великой республиканской партии 1856 и 1860 годов.

IV. Канада от 1815 до 1852 года

Возобновление конфликта между французскими канадцами и английской партией (1815–1835). Война 1812 года между Англией и Соединенными Штатами на время ослабила резкий характер внутренних раздоров в Канаде. Но немедленно после заключения Гентского договора борьба между франко-канадскими депутатами и английской партией возобновилась в местном парламенте. Она продолжалась с различной степенью интенсивности от 1815 до 1828 года при губернаторе Друммонде (преемнике Прево), Джемсе Шербруке, герцоге Ричмонде, переведенном из Ирландии в Канаду, и при графе Дэлгоузи. Франко-канадцы обвиняли некоторых высших сановников в растрате; они упрекали колониальные власти в пристрастном отношении к английскому элементу и в скандальном. предоставлении некоторых земельных концессий сторонникам правительства. Располагая большинством в палате, они не переставали требовать контроля над финансовой политикой правительства. Иногда губернатор, потеряв терпение, распускал собрание, но обыкновенно переизбирались те же самые депутаты, за исключением немногих, поведение которых могло казаться сомнительным и которых избиратели заменяли более ярыми патриотами. Когда в 1827 году депутаты выбрали президентом Папино, главу франко-канадской партии, губернатор отказался утвердить это избрание; палата настаивала на своем и была распущена. Сменившее ее собрание состояло из 80 членов; но, хотя почти все это были французы, палата находилась в довольно хороших отношениях с Джемсом Кемнтом, преемником Дэлгоузи. Оппозиция снова приняла резкие формы в управление лорда Эйлмера (1830). Холера, занесенная европейскими иммигрантами и в 1832 году истребившая десятую часть населения Квебека, почти совершенно не отвлекла умы от политических распрей. 21 мая 1832 года, во время выборов депутата, в Монреале вспыхнули волнения; английские войска должны были пустить в ход оружие, причем три канадца были убиты. Брожение продолжалось еще несколько лет и носило все тот же характер национальной вражды.

Английское правительственное расследование. Франко-канадцам удалось привлечь на свою сторону часть английского населения колонии. Обе провинции посылали в Лондон петицию за петицией. Один из этих документов, резюмировавший в 92 пунктах жалобы Нижней Канады, покрыт был почти 100 000 подписей. Английское правительство, поставленное в тупик между двумя партиями, побуждаемое английским общественным мнением, обвинявшим канадцев в желании основать французскую католическую республику на берегах реки св. Лаврентия, распорядилось произвести расследование. Три комиссара переправились через Атлантический океан, для того чтобы ознакомиться с положением дел на месте. Одному из них, лорду Госфорду, удалось снова привлечь на сторону правительства симпатии Верхней Канады и приморских провинций (Новый Брауншвейг и Новая Шотландия). Напротив, Нижняя Канада не хотела слушать никаких увещеваний и открыто вспоминала эпоху американской революции. 28 августа 1837 года палата была распущена, а Папино и несколько офицеров милиции были арестованы. Тогда по деревням были разосланы революционные воззвания, и повсюду начали образовываться тайные общества. Вожди народного движения собрались 23 октября в Сен-Шарле и составили декларацию прав человека. В Квебеке и Монреале появились свои «сыны свободы».

Восстание 1837–1838 годов. Духовенство тщетно пыталось успокоить революционное движение, в котором, впрочем, принимала участие лишь незначительная часть населения. Инсургенты, собравшись в числе 800 человек в Шамбли, разбили при Сен-Шарле королевские войска, но в свою очередь сами были разбиты и рассеяны при Сент-Эсташе. В декабре восстание Нижней Канады было подавлено. Арестовано было 10 депутатов, 11 адвокатов, несколько врачей и журналистов, которые до суда просидели несколько месяцев в монреальских тюрьмах. 13 Верхней Канаде Мэккензи, во главе 3000 инсургентов, овладел 4 декабря городом Торонто, но был прогнан лойялистами и укрылся на одном из островов вблизи Ниагары. Отдельные, отряды продолжали совершать набеги на пограничные области в течение всей зимы.

Английское правительство давно уже собиралось отменить конституцию 1791 года; восстание доставило ему удобный повод для проведения этого мероприятия. Народное представительство было уничтожено (10 февраля 1838 г.). Заведывание текущими делами возложено было на совет, составленный из 22 членов, в том числе 11 канадских уроженцев; Канада снова была подчинена военному режиму. Таков был результат движения, вызванного Папино.

Объединительный акт (1840). Однако в Лондоне господствовало примирительное настроение, и там вовсе не намерены были долго держать Канаду под игом исключительного режима. Восстание 1837 года было последним революционным усилием меньшинства, не желавшего примириться с историческим фактом установления английского господства на берегах реки св. Лаврентия. Но теперь это господство настолько, по видимому, укрепилось, что могло не опасаться никаких протестов, могло не смущаться даже непрерывным и быстрым ростом франко-канадского элемента на берегах великой реки. В 1763 году, когда Новая Франция превратилась в северо-американские владения Британии, там насчитывалось 65 000 французов. В 1816 году население, несмотря на слабый приток эмигрантов, возросло до 450 000 человек. С этого момента начинается усиленное движение английских, шотландских и ирландских эмигрантов в Америку, причем первые англичане и шотландцы направлялись преимущественно в Канаду, а ирландцы — в Соединенные Штаты. Так, в Канаду за 1819–1829 годы прибыло 126 000 английских эмигрантов. В следующее десятилетие число их повысилось до 320 000 человек. Появились и выходцы из Германии; число их до 1851 года можно принять приблизительно в 10 000, тогда как Франция в продолжение первой половины XIX столетия послала в свою бывшую колонию не больше 1300 человек. В то время Канада была еще очень редко населена, за исключением некоторых городов на Атлантическом океане и на берегах реки св. Лаврентия, как Галифакс, Сен-Джон, Квебек, Монреаль, Кингстон и Торонто. Сообщения были медленны и затруднительны, условия жизни — суровы, народное образование в городах находилось в руках церкви и немногих частных учителей, а в деревнях училищ вовсе не существовало, газеты встречались редко, а книги еще реже, разве только у духовенства и чиновников. Первая библиотека в Торонто основана была лишь в 1836 году. В 1840 году в Нижней Канаде насчитывалось около 600 000 жителей, в Верхней Канаде — 450 000, а в приморских провинциях (Новая Шотландия, Новый Брауншвейг, остров принца Эдуарда) — 260 000 жителей. Франко-канадцы, составлявшие пять шестых всего населения в Нижней Канаде, в остальной части страны составляли не больше четвертой или пятой части населения, а в Онтарио, вероятно, еще менее. Английское правительство, принимая во внимание все эти факты и предвидя, что в ближайшем будущем численный перевес в колонии должен склониться на сторону британских элементов, решило, что средство положить конец враждебному отношению французского элемента, характеризовавшему историю колонии за последние 75 лет, надо — искать не в угнетении побежденной расы, а в создании новой политической организации. Объединительный акт, принятый английским парламентом 23 июля 1840 года, объединил Верхнюю и Нижнюю Канаду в одну провинцию, и обе части ее отныне должны были носить название Восточной и Западной Канады. В парламенте допускалось употребление только английского языка (этот пункт, впрочем,' недолго оставался в силе). Хотя население Западной Канады не достигало такой же численности, как население Восточной Канады, тем не менее обеим частям провинции предоставлено было одинаковое число депутатских мест (по 42) в местном законодательном собрании. Смысл этой меры, очевидно, заключался в том, чтобы в более или менее близком будущем совершенно стереть все различия между обеими национальностями и вывести из употребления французский язык. И действительно, сначала франко-канадцы смотрели на новую конституцию как на оружие, направленное против самого существования их национальности. Но скоро они изменили свой взгляд на нее. Вожди их, распростившись со старым бунтарским духом Папино, объединились с английскими реформистами Онтарио и вместе с ними составили новую либеральную партию, которая в несколько лет добилась административной автономии (selfgovernment) и ответственности министров. Таким образом, первый фазис конституционного и политического развития Канады был завершен. За подавлением восстания 1837–1838 годов через несколько лет последовало предоставление стране парламентского режима. Благодаря участию в политической жизни с 1815 года выдвинулся целый ряд выдающихся ораторов, как Нельсон, Папино, Гау, Болдуин, Вильмот, Джонстон, Мэккензи, а период после 1840 года дал Канаде настоящих государственных деятелей французского и английского происхождения, как Лафонтен, Морен, Картье, Макдональд, Ал лен Мак-Наб, Сикот, Камерон, Антуан До-рион, Чарльз Тёпер.

Канада от 1840 до 1852 года. Первый парламент объединенной провинции собрался в Кингстоне (июнь 1841 г.). Хотя оппозиция располагала 41 голосом из 84, сессия прошла спокойно, и законодательное собрание успело сделать много полезной работы, особенно в области муниципального устройства, основания начальных школ, таможенного законодательства и общественных работ. При Чарльзе Бэготе, преемнике лорда Сайденгема, первого губернатора со времени Объединительного акта, была установлена ответственность министров. Лафонтен, незадолго до того произнесший свою первую речь по-французски, вступил (16 сентября 1842 г.) в министерство вместе с Болдуином. Присутствие канадского француза в среде правительства закрепляло примирение между обеими расами и превращало бывших бунтовщиков в верных и преданных подданных Англии. При обсуждении вопроса о милиции депутат Таше сказал: «По нашим привычкам, законам и религии мы — монархисты и консерваторы. Относитесь к нам, как к детям одной матери, а не как к незаконнорожденным, и если Англии придется когда-нибудь потерять эту страну, то знайте, что последний пушечный выстрел, сделанный для сохранения английского владычества в Америке, будет произведен канадской рукой». Таше выражал мнения умеренной партии. Возвратившийся в 1847 году из Франции Папино стал во главе радикальной партии и требовал всеобщего избирательного права, выборности судей и т. д. Он производил впечатление человека другого Еека, человека, в котором говорило эмигрантское озлобление, и его голос не встретил никакого отклика. В управление лорда Эльджина, преемника Меткафа (1847), выборы доставили либералам значительное большинство, и Лафонтен с Болдуином вернулись к власти (1848). Так как в Монреале произошло волнение (25 апреля 1849 г.), то местопребывание правительства было перенесено в Торонто, затем в Квебек и наконец в Оттаву (1857). В следующие годы муниципальное управление получило прочное устройство. Система сеньериального держания, организованная на основании французских феодальных обычаев («кутюмов») и сильно мешавшая развитию земледелия и промышленности, была отменена без всяких потрясений; лица, интересы которых нарушались этой реформой, получили вознаграждение, общая сумма которого достигла 6 миллионов долларов. Начальное образование делало успехи. Лорд Эль-джин открыл в 1847 году нормальную школу Верхней Канады, а в 1852 году — Квебекский католический университет, названный Лавалеьским университетом по имени первого канадского епископа.

Лорд Эльджин оставался губернатором до 1855 года. Парламент, число членов которого увеличено было с 84 до 130, осуществил множество полезных реформ и содействовал сооружению железных дорог. Канада вступила в полосу экономического расцвета. Из Англии прибыло в Канаду 246 000 иммигрантов в 1840–1846 годах, 182 000 в 1847–1849 годах и 258 000 в 1850–1859 годах. Но старый французский элемент также не переставал расти, несмотря на отсутствие французских иммигрантов. В 1852 году в Нижней Канаде насчитывалось 890 000 жителей (из них 747.000 католиков), в Верхней Канаде 952 000 (из них 168 000 католиков) и в приморских провинциях 350 000. Население всей страны за 11 лет возросло с 1 310 000 жителей до 2 192 000.

ГЛАВА IX. ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА. 1815–1848

I. Войны за независимость

Состояние колоний в 1815 году. То обстоятельство, что испанские кортесы и регентство в Кадиксе принуждены были напрячь почти все свои силы для борьбы с Наполеоном, содействовало в течение некоторого времени успехам восстаний, происходивших начиная с 1810 года в испанских колониях в Америке. Но по прошествии нескольких лет повстанческое движение ослабело, и район его значительно сократился, так что в 1815 году Испания еще господствовала в большей части своих колоний.

Причины кажущейся неудачи испано-американской революции заключались: 1) в партикуляристской политике этих колоний, новые вожди которых не сумели объединить их для общего действия (впрочем, огромные расстояния и трудность сообщений делали всякую концентрацию сил почти невозможной); 2) в сравнительно индифферентном отношении индейцев, которые (если не считать Мексики) принимали лишь слабое участие в войне за независимость; 3) в раздорах среди восставших креолов, из которых одни стояли за монархию («централисты»), а другие за демократию («федералисты»), 4) наконец, в моральном эффекте, произведенном реставрацией Фердинанда VII: имя и права этого государя не могли больше служить предлогом для продолжения войны, и многие патриоты сложили оружие, потому что видели в нем законного государя.

В Мексике восстание, не выходившее за пределы центральных провинций и не распространившееся ни на столицу, ни на прибрежные пункты^[99], явно клонилось к упадку. После казни священника Морелоса (22 декабря 1815 г.) оно скоро закончилось. В Гватемале не было никаких серьезных волнений.

В Новой Гренаде Богота была еще свободна. Но несколько провинций отказались ей повиноваться. Испанцы снова овладели Квито (ноябрь 1812 г.), вернули себе Венесуэлу и изгнали Боливара (сентябрь 1814 г.). Освободитель снова отправился в изгнание (май 1815 г.), в то время как посланный Фердинандом VII Морильо готовился высадиться с свежими войскамд на Твердую землю.

В Лиме (Перу) вплоть до 1814 года власть вице-короля Абаскала никем почти не оспаривалась. Он мог даже отправить войска в Квито, а также в Верхнее Перу, страну, где восстание дважды начиналось по инициативе Буэнос-Айреса и которая дважды была снова занята испанцами, и в Чили, где испанское владычество восстановлено было его помощником Озорио (октябрь 1814 г.). В 1815 году он без труда подавил запоздалое восстание в Куско и в Ареквипе.

Зато на юге восстание делало успехи. Монтевидео очутился во власти буэпос-айресского правительства (20 июня 1814 г.). Но силы этого правительства парализовались борьбой между централистами и федералистами. Неукротимый Артигас со своими полудикими гаучо овладел «Восточной полосой» (Уругвай), которую он предал огню и мечу, затем вторгся в провинции Энтрериос, Корриентес, Санта-Фе, жители которых радостно его приветствовали, так как он, невзирая на ревнивую исключительность Буэнос-Айреса, обещал разрешить иностранным судам плавание по реке Ла Плате и ее притокам. Наконец, покорный доселе Парагвай принужден был превратиться под диктатурой доктора Франсиа^[100] в своеобразное замкнутое «монастырское» государство, доступ в которое так же строго был закрыт для «портеносов» (жителей Буэнос-Айреса), как и для испанцев. Лаплатские патриоты начали приходить в отчаяние. Некоторые из них подумывали об основании монархии в пользу инфанты Карлотты, сестры Фердинанда VII и жены принца-регента португальского; другие, как, например, Ривадавиа, предлагали корону бывшему королю Карлу IV или инфанту Франсиско де Паула, а некоторые готовы были даже подчиниться самому Фердинанду VII.

Политика Фердинанда VII. Если бы этот государь предоставил в то время американцам свободу торговли и широкую политическую автономию, то он, пожалуй, без особых усилий мог бы сохранить колониальные владения своих предков. Но он хотел во всех отношениях править по образцу своих предков. Он намеревался восстановить по ту сторону океана политический режим, с которым испанская Америка ни за что не хотела примириться. Таким образом, он ставил себе задачу обратно отвоевать все колонии силой. Но этой-то силой он и не располагал. После шестимесячных приготовлений ему удалось собрать и вооружить только 16 000 человек, отданных под команду Морильо. Правда, Фердинанд рассчитывал на помощь Священного союза, как раз образовавшегося в 1815 году, и на то, что русский император Александр I, автор этого странного договора, был не менее предан защите его интересов, чем новый французский король Людовик XVIII.

Политика Соединенных Штатов и Англии. Но благожелательное отношение Священного союза к Испании постоянно парализовалось двумя могучими государствами, весьма заинтересованными в том, чтобы не допустить покорения Фердинандом VII испанских колоний. Мы говорим о Соединенных Штатах и об Англии.

Соединенные Штаты мечтали о том, чтобы совершенно устранить европейские государства от всякого вмешательства в дела нового континента. Основание большого количества республик, организованных по их образцу, республик, которые должны были играть по отношению к ним роль политической клиентелы и вместе с тем открыть для их торговли широкий рынок, — это было таким счастьем, которое Соединенные Штаты не намерены были выпускать из рук. Поэтому с самого начала восстание колоний пользовалось довольно открытой поддержкой с их стороны. У Соединенных Штатов, кроме того, имелся с Испанией старый спор, о котором они никогда не забывали. За несколько миллионов, которые, по их словам, Испания была им должна, они в 1810 году уже заняли часть Флориды. Эта провинция, совершенно изолированная от остальных испанских колоний, пришлась им очень по вкусу, и они рассчитывали, что рано или поздно она непременно им достанется.

Что касается Англии, то ее всегда пугало колониальное могущество Испании. В 1815 году в большей степени, чем когда-либо, дело шло для нее о том, чтобы захватить рынок в американских колониях Испании и вытеснить оттуда французов. Известно, что она поддерживала первых испано-американских патриотов в конце XVIII века. И если бы это зависело только от ее желания, то Буэнос-Айрес, Чили и Мексика освободились бы от кастильского (испанского) владычества уже в 1806–1808 годах. Если затем необходимость соединиться с кортесами Кадикса для борьбы с Наполеоном заставила Англию скрывать свои истинные намерения, то это еще не означало, что она навсегда от них отказалась. В 1812 году она хотела выступить посредницей в конфликте между кортесами и новым государством Буэнос-Айрес (впоследствии Аргентина) — ловкий и удобный способ легализовать революцию. После реставрации Фердинанда VII она возобновила это предложение. В качестве вознаграждения за свои посреднические услуги британское правительство требовало свободы торговли в Америке. Но испанский король договором 5 июля 1814 года обещал ему только считать Англию наиболее благоприятствуемой нацией в том случае, если торговля сделается в Америке свободной (что, в сущности, значило ничего не обещать), и не возобновлять семейного договора^[101]. В то же самое время он старался отсрочить запрещение торговли невольниками, которого пытался добиться от него Сент-Джемский (английский) кабинет^[102]. Ввиду этого правительство снисходительно закрывало глаза на ту поддержку, которую американские инсургенты не переставали встречать в Англии или в английских колониях. В начале 1815 года Боливар стал подготовлять свой реванш на острове Ямайке. Конечно, управлявшие тогда Англией тори опасались распространения революционного духа и неблагосклонно относились к демократическим тенденциям испано-американских колоний. Но они полагали, что эти тенденции, поддерживаемые Соединенными Штатами, могут быть ослаблены только британским влиянием и что Англия должна постараться приобрести доверие новых государств, для того чтобы удержать их от установления республиканского образа правления. Во всяком случае тори желали, чтобы эти государства добились полной независимости, а такие политические деятели, как Каннинг, полагали, что, даже если они останутся республиками, их освобождение будет все-таки выгодно для Англии. Будучи убеждена, что Фердинанд не в состоянии справиться с американской революцией, Англия не хотела допустить, чтобы другие государства помогли ему подавить ее. Это обнаружилось на Венском конгрессе, где, несмотря на усилия русского императора, Англия помешала Европе дать коллективную гарантию колониальному владычеству Испании.

Восставшие колонии от 1815 до 1820 года. Испания, не сознававшая своей слабости, все еще надеялась собственными силами усмирить восставшие колонии. В Мексике военное счастье продолжало ей улыбаться по прежнему. Казнь Морелоса и террор, в котором держал страну вице-король Кал-леха, заставили рассеяться в 1816–1817 годах главные отряды инсургентов. Молодой Мина, явившийся с 300 человек, чтобы оживить восстание, не встретил поддержки у мексиканцев; хотя он и обещал им политическую свободу, но он был слишком хорошим испанским патриотом, чтобы обещать им национальную независимость. После шестимесячных сверхчеловеческих усилий он был в свою очередь схвачен и расстрелян (11 ноября 1817 г.). Только один отряд Гверреро продолжал еще действовать, но не внушал опасений новому вице-королю. Аподака, применяя кроткие меры, привел к повиновению свыше 17 000 повстанцев и вскоре уверил себя, что ему удалось окончательно восстановить в Мексике власть метрополии.

С другой стороны, Морильо, прибыв в Венесуэлу, овладел Картагеной и Боготой (декабрь 1815 г. — июнь 1816 г.). Но на этом его успехи и остановились. Примененные им меры суровой репрессии не замедлили возбудить снова ненависть и вызвать новые восстания. Боливар опять появился на «Твердой земле» (май 1816 г.). «Освободитель» пробрался по р. Ориноко вглубь страны, укрепился в Ангостуре, ставшей на некоторое время резиденцией его правительства (июль 1817 г.), и сделал испанскую Гвиану своей операционной базой, а в это самое время действовавший па Апурской равнине неутомимый Паэс со своими льянеросами взбунтовал провинции Баринас и Казанаре и этим содействовал тому, что Новая Гренада снова взялась за оружие.

По возвращении в Венесуэлу Морильо пришлось со всех сторон отбиваться от врагов, силы которых с каждым днем возрастали, тогда как его собственные силы уменьшались. Хотя Боливар, предпринявший экспедицию против Каракаса, потерпел тяжкую неудачу (март 1818 г.), вследствие чего его авторитет на некоторое время пошатнулся, но положение испанцев от этого не улучшилось. Уже в начале 1819 года «Освободитель» загладил понесенную неудачу. Кроме того, ему удалось заключить заем в Англии, откуда он получил не только оружие и снаряды, но также солдат и офицеров. И вот, созвав в Ангостуре (15 февраля 1819 г.) национальный конгресс, который снова провозгласил независимость страны, Боливар скоро опять перешел в наступление. Поручив своим помощникам занять внимание Морильо, он неожиданно двинулся на Новую Гренаду, перешел через Анды в период дождей, разбил испанцев при Бояке (7 августа) и, совершив триумфальный въезд в Боготу, провозгласил там объединение Новой Гренады с Венесуэлой (10 августа). Этот замечательный поход продолжался всего 70 дней. Уже к концу того же года он возвратился в Ангостуру, а конгресс санкционировал слияние обоих государств в нераздельную республику Колумбию (17 декабря 1819 г.).

На противоположном конце Южной Америки испанские войска также потерпели неудачу.

Тукуманский конгресс провозгласил 9 июля 1816 года независимость бывшего вице-королевства Буэнос-Айреса; правда, он определенно не высказывался относительно формы правления, которую должно было принять новое государство. Поставленный им во главе исполнительной власти Пуйерредон склонялся к военной монархии. Так как португальское правительство, которое давно уже стремилось к захвату «Восточной полосы» (Уругвая)^[103], воспользовалось обстоятельствами для того, чтобы оккупировать ее бразильскими войсками (1816–1817), то некоторое время шел вопрос о предложении короны или сыну португальского короля (Иоанна VI), или самому монарху, если только он согласится признать права страны. Но крупные победы, которые буэнос-айресцы тем временем одержали в Чили, вскоре придали аргентинской политике иное направление.

Командовавший в Мендозе генерал Сан-Мартин мечтал о распространении независимости вплоть до Лимы. Но, прежде чем вторгнуться в Перу, он счел необходимым занять Чили, откуда испанцы могли напасть на Буэнос-Айрес с тыла. Эта страна, снова покоренная метрополией в 1814 году, весьма слабо охранялась. С помощью чилийских эмигрантов, из которых самым предприимчивым и самым популярным был О'Тиггинс, Сан-Мартин перешел через Анды с 3500 человек (январь 1817 г.) и, победив испанцев при Чакабуко (февраль), вступил в Сант-Яго. Губернатор провинции Марко дель Понтагиль бежал. Поставленный во главе государства, О'Тигинс провозгласил 1 января 1818 года независимость Чили. Вскоре испанский корпус, присланный вице-королем Перу Абаскалом, стал оспаривать у него обладание страной. Но Сан-Мартин рассеял всякие сомнения, разбив испанцев при Майпо (5 апреля 1818 г.). А вскоре после этой битвы Чили, соединившись с Буэнос-Айресом для освобождения Перу (5 февраля 1819 г.), приготовилось в свою очередь перейти в нападение. В 1818 году новое государство приобрело в Соединенных Штатах и в Англии несколько военных кораблей. Эта флотилия отдана была под команду английского моряка Кокрэна; она совершила две экспедиции (1819) к берегам Перу, которые и разграбила. А затем она возвратилась с целью овладеть Валдивией, единственным портом, который испанцы сохранили на Чилийском побережье (4 февраля 1820 г.). В это время монархическая партия Буэнос-Айреса, стремившаяся за отсутствием португальского принца возвести на престол какого-нибудь принца из бурбонского дома, пала вместе с Пуйерредоном (1819).

Политика Соединенных Штатов и Англии (продолжение). Испания упорно отказывалась сделать колониям самые умеренные уступки и продолжала просить помощи у Священного союза. Но из-за противодействия вашингтонского и лондонского кабинетов она должна была ограничиться собственными силами.

В 1817 году Соединенные Штаты послали в восставшие колонии комиссаров, чтобы завязать с ними торговые сношения. А в июне 1818 года Соединенные Штаты заявили английскому правительству, что если дело дойдет до европейского посредничества, то в основу соглашения державы должны положить независимость колоний. С другой стороны, будучи не в состоянии добиться от Испании вознаграждения, которого они давно уже требовали, они заняли Флориду (1818). На этот раз они твердо решили не возвращать ее. И действительно, они оставили ее за собой, а так как Фердинанд VII слишком медлил уступить ее им^[104], то они все больше и больше считали себя в праве противодействовать испанской политике в Новом Свете.

Англия при министерстве Кэстльри все время с беспокойством взирала на успехи революционного настроения в Америке. Ей хотелось, чтобы колонии сохранили монархический образ правления, но она старалась не допустить, чтобы это совершилось в пользу браганцской или бурбонской династии. Она по прежнему предлагала заинтересованным сторонам свое посредничество, но на условиях, неприемлемых для мадридского кабинета. С другой стороны, Англия противилась какому бы то ни было вмешательству Священного союза, и вот почему в конце 1818 года она не допустила представительства Испании на Ахенском конгрессе, на котором Фердинанд VII собирался поставить американский вопрос, как вопрос общеевропейского значения и интереса.

Испанская революция 1820 года; политика кортесов. После того как Фердинанд не сумел добиться желательной помощи, ему ничего не оставалось, как сделать в 1819 году еще одно отчаянное усилие, чтобы оружием подавить революцию в своих колониях. Около 20 000 с лишним человек собрано было в Кадиксе и в Андалузии, где их должны были посадить на корабли. Но, находясь под влиянием распространявшихся тогда в Испании идей свободы, они в 1819 году обнаружили больше охоты двинуться на Мадрид, чем отправиться в Америку. Наконец, 1 января 1820 года они открыто восстали. Вскоре власть очутилась в руках мадридских кортесов, конституция 1812 года была восстановлена, но абсолютистская партия стала подготовлять гражданскую войну (призывая в то же время вмешательство иностранцев), и Испания оказалась безнадежно бессильной по отношению к колониям.

С этого момента восстание могло снова вспыхнуть, разрастись и легко распространиться по всей испанской Америке. С другой стороны, кортесы 1820 года, подобно кортесам 1810 года, казалось, совершенно не понимали потребностей времени и выказали такую же непримиримость, как и абсолютистское правительство. Так, например, они заявили, что не намерены предоставить колониям свободу торговли, собирались силой принудить их к повиновению, отвергли (в июне 1821 года) вполне приемлемое соглашение, предложенное американскими депутатами^[105], а если в 1822 году и согласились отправить в Новый Свет комиссаров для умиротворения провинций, то ни в коем случае не разрешали этим своим комиссарам даровать независимость даже тем колониям, которые фактически ею пользовались (как, например, Буэлос-Айрес). Они воображали, будто конституция 1812 года, удовлетворявшая либеральную Испанию, удовлетворит также испанские колонии и что те больше ничего не станут требовать. А на самом деле пример метрополии, восставшей против своего короля во имя политической свободы, послужил могучим толчком к расширению движения колоний, восставших против метрополии во имя национальной независимости. Прибавим, что так как представители королевской власти в Америке поддавались влиянию личной и тайной политики Фердинанда VII, стремившегося к отмене конституции, то даже сторонники монархической власти в большинстве случаев должны были рано или поздно отвернуться от монархии.

Итурбиде и мексиканская революция. Одним из самых замечательных последствий испанской революции было освобождение Мексики, страны, где дело независимости после десятилетней борьбы, казалось, было потоплено в крови.

Аподака считал превосходным средством зачисление в свои войска тысячи инсургентов, которых он склонил к изъявлению покорности. Но таким образом он только дал возможность революционному духу проникнуть в армию. И революционное настроение охватило в самом скором времени офицеров и солдат из креолов, до того остававшихся верными метрополии. Кроме того, желая угодить Фердинанду VII и мексиканскому духовенству, Аподака сделал ту ошибку, что начал подготовлять антиконституционное движение, осуществить которое он мог только с помощью армии. Но величайший его промах заключался в том, что для осуществления этого плана он избрал Итурбиде, честолюбивого и беспринципного генерала, который прежде служил делу монархии, иногда доходя в своем усердии до крайней жестокости, а в сущности преследовал чисто личные цели. Войдя в соглашение с республиканцами и с клерикальной партией, Итурбиде неожиданно поднял знамя восстания и 24 февраля 1821 года опубликовал Игуальский манифест, требовавший для Мексики трех основных гарантий: 1) национальной независимости (страна эта должна была образовать отдельную монархию под управлением принца из дома Бурбонов); 2) сохранения прав католической церкви; 3) гражданского и политического равноправия испанцев, креолов и индейцев. Получив известие об этом, Аподака потерял голову, а испанцы, жители города Мехико, объявили его низложенным. Скоро со всех сторон появились предводители повстанцев, которые до той поры скрывались. Новый вице-король (О'Доноху), едва высадившись на мексиканский берег, санкционировал Игуальскую программу договором, заключенным в Кордове (24 августа). Вскоре после того Итурбиде вступил в Мехико, где провозгласил независимость страны и в ожидании лучшего стал во главе временного регентства (27 сентября). Этого лучшего ему скоро помогли достигнуть испанские кортесы, которые высокомерно отвергли Кордовский договор (13 февраля 1822 г.).

Наткнувшись на противодействие мексиканского конгресса, который хотел ограничить его диктатуру, Итурбиде возмутил толпу, заставил провозгласить себя императором Под именем Августина I (21 мая 1822 г.) и освободился от национального представительства 31 октября 1822 года посредством государственного переворота в духе 18 брюмера Наполеона Бонапарта. Но республиканская партия восстала под предводительством Виктории, Гверреро, Браво и других и склонила на свою сторону армию, генералы которой так же предали Итурбиде, как он в свое время изменил Аподаке. Итурбиде должен был отречься от престола (19 марта) и вскоре после того уехал в Италию (май 1823 г.). Немедленно собрался новый конгресс, чтобы дать стране такую конституцию, какую она желала иметь. Но свергнутый с престола авантюрист и не думал искренно отказываться от короны. В следующем году он снова появился в Мексике, но скоро был арестован и расстрелян (19 июля 1824 г.). Этот инцидент не вызвал никакого беспокойства в законодательном собрании и в стране. Мексика довела до конца свое государственное устройство и превратилась в федеративную республику по образцу Соединенных Штатов (октябрь). Первым президентом новой республики избран был Виктория (10 октября 1824 г.). О восстановлении испанского владычества не могло уже быть и речи. В ноябре 1825 года патриоты овладели Сан-Хуан д'Уллоа — последним пунктом, остававшимся еще в руках испанцев. Правда, через 4 года Фердинанд VII мог еще послать в Мексику отряд в 4500 человек, но этот маленький корпус был скоро разбит, а предводитель его, Варрадас, взят в плен в сентября 1829 года. С этого момента Испания фактически отказалась от владения этой страной.

Независимость Центральной Америки. Мексиканская революция повлекла за собой в 1821 году революцию в Гватемале, которая также совершилась без особых насилий. Итурбиде послал туда в 1821 году небольшой отряд. Один из его сторонников, Филизола, провозгласил даже соединение Гватемалы с Мексикой (11 января 1822 г.). Но часть населения возмутилась, не дожидаясь падения Итурбиде. После низвержения последнего страна добилась полной свободы и в сентябре 1824 года приняла федеративную конституцию, еще более демократическую, чем конституция Соединенных Штатов^[106].

Боливар и республика Колумбия. В Колумбии и Перу испанцы, сражаясь главным образом за честь своего оружия, успели еще на несколько лет задержать окончательную победу революции.

С момента сражения при Бояке внутренние области Венесуэлы и Новой Гренады оказались во власти Боливара. Но Морильо удержал еще в своих руках часть побережья, не говоря уже о Каракасе. На юге в руках испанцев оставались Квито, Попаян, Гваякиль. Но обескураженный Морильо поспешил подписать перемирие в Трухильо (25 ноября 1820 г.) и покинул Америку. Тщетно преемник его, Ла Торре, старался сконцентрировать жалкие остатки испанских войск вокруг Каракаса, куда вскоре вступили Боливар и Паэс после блестящего сражения при Карабобо (24 июня). С этого момента патриоты начинают быстро подвигаться к морскому берегу. Заняты были Кумана и Картагена, а скоро и Панама сдалась Колумбии (сентябрь — ноябрь). Энергичный Моралес, принявший команду над испанцами после Ла Торре, на некоторое время склонил на свою сторону чашу весов благодаря отсутствию Боливара (1822–1823), но действия Паэса на суше и Падильи на море в конце концов совершенно обессилили его, и сдача Порто-Кабельо (8 ноября 1823 г.) завершила освобождение Венесуэлы.

Боливар после последней одержанной им победы отправился на происходивший в Кукуте конгресс, который выработал централистскую конституцию Колумбии (30 августа 1821 г.) и снова избрал его президентом (1 ноября). Теперь Боливар хотел расширить пределы новой республики до экватора и освободить Перу. В 1820 году Попаян и Гваякиль восстали, но попытка восставших овладеть городами Квито и Пасто потерпела неудачу. Отправленный на помощь первому из этих городов лейтенант Боливара, генерал Сукре, вначале действовал не более удачно (1821). Но в конце концов он взял верх, разбил испанцев при Пичинче (24 мая 1822 г.) и вступил в Квито, где заставил принять постановление о присоединении к Колумбии. Аналогичного постановления вскоре после того (31 июля) добился Боливар в Гваякиле. Теперь «Освободителю» оставалось только вызволить Перу.

Перу в управление Сан-Мартина. В этой стране, населенной послушным и мало энергичным народом, испанское владычество сохранилось в почти полной неприкосновенности вплоть до 1820 года. Революционное движение занесено было сюда из Чили Сан-Мартином, строившим такие же честолюбивые планы, как Итурбиде. Кокрэн перевез Сан-Мартина и его силы на своих кораблях в Перу (сентябрь 1820 г.), где он высадился с 4500 дисциплинированных солдат и откуда он мог бы легко достигнуть Лимы, если бы не потратил много времени на переговоры: ему хотелось сохранить свою армию в целости, для того чтобы впоследствии сделать ее орудием своей власти. Сначала Сан-Мартин попытался склонить на свою сторону вице-короля Пезуэлу, но этим он достиг только того, что сделал вице-короля подозрительным в глазах испанцев, которые и заменили его Ла Серной (январь 1821 г.). Потом, когда северная часть страны высказалась за революцию и новый вице-король должен был оставить Лиму, Сан-Мартин овладел наконец столицей (12 июля 1821 г.) и провозгласил независимость Перу. Но оп не созвал национального собрания, а захватил диктаторскую власть. С этого момента Сан-Мартин стал вести царский образ жизни, обложил страну незаконными поборами и был, видимо, занят только подготовкой почвы для провозглашения себя императором. Но армия его, изнеженная роскошной жизнью в Лиме, ослабела и перестала быть полезным орудием. Кокрэн, рассорившись с Сан-Мартином, в конце концов покинул его и возвратился в Чили. Один из помощников Сан-Мартина, посланный им на юг, чтобы тревожить испанцев, потерпел позорное поражение (апрель 1822 г.). Войска Ла Серны перешли в наступление, и Сан-Мартин, увидев свое критическое положение, отправился в Гваякиль просить помощи у Боливара (июль), который, желая занять его место в Перу, не оказал ему никакой поддержки. Жители Лимы воспользовались отсутствием Сан-Мартина и подняли восстание. Ввиду этого вскоре по своем возвращении в Перу Сан-Мартину пришлось созвать наконец конгресс, а затем отказаться от власти (20 сентября) и в свою очередь направиться в Чили.

Новые успехи Боливара; республики Перу и Боливия. Вскоре перуанцы оказались в состоянии плачевной анархии. После неудачного опыта с триумвиратом генерал Санта-Крус принудил конгресс назначить президентом Рива-Агуэро (январь 1823 г.), но между последним и конгрессом происходили беспрестанные столкновения по политическим и административным вопросам. А между тем испанцы, под предводительством энергичного и искусного Кантерака, продолжали свое наступление. В июне они овладели Лимой, а Рива-Агуэро бежал в Трухильо с остатками конгресса, который хотел его низложить, но был им распущен (17 июля). Правда, испанцы вскоре должны были отступить к югу, куда направился Санта-Крус с целью возмутить Верхнее Перу. Конгресс получил возможность возвратиться в столицу, но не нашел более неотложной меры, как вручить правительственную власть противнику Рива-Агуэро, бездарному пьянице Торре-Тагле (16 августа). Таким образом в Перу появилось два соперника-президента. В довершение бед Санта-Крус терпел в Верхнем Перу одно поражение за другим и вскоре возвратился почти без войска (август — сентябрь).

Казалось, что дело перуанцев погибло. В этот момент Боливар прибыл наконец в Лиму, где конгресс назначил его генералиссимусом (1 сентября). «Освободитель» прежде всего удалил Рива-Агуэро и Торре-Тагле, отменил только что выработанную конгрессом конституцию и, добившись от этого собрания диктаторской власти, поспешил его распустить (20 февраля 1824 г.). Эта резкая политика вызвала военные бунты. Боливар должен был удалиться в Трухильо и отправиться за подкреплениями в Колумбию, а в это время Кантерак снова овладел Лимой и Каллао (февраль — март). Но вскоре господствовавшие среди испанцев раздоры погубили, в свою очередь, и их. Вице-королю пришлось послать часть своих войск против одного из своих генералов, взбунтовавшегося в Верхнем Перу. Тогда Боливар снова появился на сцене, после смелого перехода через Анды разбил Кантерака при Хунине (6 августа) и снова вступил в столицу. Наместнику Боливара Сукре удалось наконец на Аякучской равнине (менаду Куско и Лимой) настигнуть главные силы испанской армии и нанести им полное поражение (9 декабря 1824 г.). Эта последняя битва была испанским Ватерлоо. Через четыре месяца все Верхнее Перу очутилосв во власти Сукре. Из этой области вскоре после того образована была самостоятельная республика под названием «Боливия», которое она сохранила до сих пор. Президентом ее был провозглашен Боливар (31 октября 1825 г.), которому было поручено выработать конституцию для нового государства. Кроме Антильских островов, в руках испанцев оставались только два пункта: Каллао и острова Чилоэ. Испанцы отступились от них в 1826 году. Таким образом война за независимость была закончена.

Политика Монро и Каннинга; признание независимости. Патриоты обязаны были своим торжеством не только своим энергичным усилиям, но и политике Соединенных Штатов и Англии.

Соединенные Штаты, добившись в конце концов от Испании действительной уступки Флориды (сентябрь 1821 г.), сочли возможным заговорить с мадридским кабинетом откровенным языком, тем более что они ясно видели его бессилие и что все испано-американские колонии фактически уже пользовались независимостью. В марте 1822 года президент Монро заявил, что вашингтонский кабинет считает себя в праве признать новые республики свободными государствами и вступить с ними в политические и торговые сношения. В апреле конгресс разрешил ему действовать в этом смысле, а вскоре после того Соединенные Штаты имели уже в Колумбии своего дипломатического представителя. В это время Монро, правда, заявлял, что он намерен сохранить нейтралитет. Но он заговорил другим языком, когда Фердинанд VII, снова сделавшийся абсолютным монархом благодаря поддержке Священного союза, вознамерился обратиться к помощи последнего для подавления восстания в американских колониях. В конце 1823 года распространились слухи о предстоящем будто бы созыве конгресса, на котором великие европейские державы по просьбе Фердинанда VII призваны будут решить вопрос о судьбе испанской Америки. В это-то именно время Монро сформулировал знаменитую доктрину, которой суждено было увековечить его имя и в которой выдвинут был принцип, гласящий, что весь континент Америки не может впредь рассматриваться как объект колонизации, что Америка должна принадлежать исключительно американцам. Далее Монро в угрожающих выражениях заявил, что в случае какого-нибудь вмешательства союзных держав, направленного против новообразовавшихся государств, Соединенные Штаты не смогут остаться безучастными зрителями этого вмешательства, в какой бы форме оно ни выразилось (2 декабря 1823 г.).

Англия не хотела, чтобы все выгоды, проистекающие от подобной декларации, достались северо-американской республике. Кэстльри уже не было в живых (ум. в августе 1822 года), а преемник его Каннинг, более смелый и проницательный политический деятель, вовсе не думал, чтобы успехи революционного духа в Америке могли в чем-нибудь повредить Англии; с другой стороны, он прекрасно понимал, что торговля и морское могущество Великобритании очень много выиграют от полного освобождения испанских колоний. Кроме того, английские капиталы уже были втянуты в войну за независимость. Общественное мнение в Соединенном королевстве (Великобритании) громко выражало свое сочувствие подвигам американских патриотов. Оно одобрило также тон, взятый Каннингом, когда этот министр заявил французскому правительству, готовившему в то время экспедицию в Испанию, что он оставляет за собой полную свободу действий по отношению к Новому Свету; то же самое произошло в октябре 1823 года, когда Каннинг сообщил, что признает независимость колоний в том случае, если Испании будет оказана помощь в целях насильственного их усмирения, и, наконец, когда, отказавшись принять участие в конгрессе, задуманном Фердинандом VII (в мае 1824 года), он сделал этим отказом созыв конгресса невозможным^[107]. После подобных выступлений никто не был удивлен, когда этот выдающийся английский министр с полной решительностью, по примеру Соединенных Штатов, объявил о своем намерении — которое он вскоре действительно и выполнил — признать бывшие испанские колонии суверенными государствами и заключить с ними торговые договоры (1 января 1825 г.). Этому примеру не замедлила последовать вся Европа. Независимость испанских колоний в Америке вошла в публичное право цивилизованного мира.

Португальские владения в Америке; причины и первые проявления бразильской революции. В истории XIX века бразильская революция представляет собою событие не меньшего значения, чем восстание испано-американских колоний. Но она совершилась гораздо легче, чем освобождение испанских колоний, и со значительно меньшими насилиями, так как правительство, против которого она была направлена, сначала само ее подготовило (правда, не по своей воле, но вследствие политической необходимости), а затем сочло для себя выгодным не бороться с ней до конца.

Португалия в деле управления своими колониями действовала так же неумно и так же неудачно, как Испания. Бразилия, после 300 лет колонизации, несмотря на свои необъятные размеры и на удивительно богатую почву, имела не более 3 миллионов жителей, в том числе один миллион негров-рабов и 500 000 индейцев, совершенных еще дикарей. Метрополия высосала из нее все жизненные соки целой системой угнетений, запрещений, монополий, сельскохозяйственных, промышленных и торговых ограничений, — системой, оставлявшей далеко позади себя даже ту, которая господствовала в Мексике или в Перу. Нововведения Помбаля (новые сельскохозяйственные культуры, торговые компании и т. п.) не встретили подражания у его преемников и только воочию показали колонии, чего ей недостает и при каких условиях она могла бы сделаться мощным государством. Так как с 1792 года королева Мария I впала в безумие, то сын ее Иоанн назначен был регентом Португалии. Это был невежественный, трусливый и ограниченный государь, который давно уже сделался посмешищем из-за своей жены Карлоты-Иоакины, сестры Фердинанда VII. Иоанн находился в полном подчинении у дворянства и духовенства и, довольный своей судьбой, решительно противился всякой прогрессивной идее. Под его управлением Бразилия продолжала подвергаться прежним притеснениям, сковывавшим рост ее материальных сил. Страна оставалась недоступной вследствие отсутствия путей сообщения; она не имела ни школ, ни типографий, ни фабрик. С внешним миром Бразилия могла сноситься только через посредство Португалии, а этого было недостаточно и обходилось это посредничество слишком дорого. Всякие непосредственные сношения с европейскими государствами были ей строго воспрещены.

Положение должно было измениться, когда регент, спасаясь от французского нашествия и отдавшись под британское покровительство, бежал в Бразилию (в январе 1808 года). С этого момента ему поневоле пришлось позволить колонии, оставшейся единственной его опорой, развить свои производительные силы. С 28 января 1808 года бразильские порты были открыты для судов всех дружественных Португалии наций. Это разрешение было особенно выгодно для флота Великобритании, которая двумя договорами (19 февраля 1810 и 18 декабря 1812 года) добилась, в ущерб всем остальным и даже португальскому флоту, таких привилегий, что Бразилия вскоре превратилась просто в английский рынок. Страна была наводнена не только английскими купцами, но и всякими спекулянтами, фабрикантами и земледельцами. Казалось, что великая португальская колония призвана наконец к новой жизни. За десять лет население Бразилии возросло на миллион человек; доходы удвоились, города украсились новыми постройками. Просвещение, стремление к свободе и прогрессу стали проникать в колонию со всех сторон; Наконец Бразилия поняла, что ей вовсе не пристало играть роль спутника при таком обессиленном, безжизненном и не имеющем перед собой никакого будущего государстве, как Португалия. Подозрительное и вместе с тем нелепое самодержавное правление регента, который пытался подавлять в стране не только свободу, но и просвещение^[108], немало содействовало развитию среди бразильского населения сепаратистских стремлений, возбуждаемых, кроме того, примером испанских колоний. Близко присматриваясь к неспособному регенту и его жалкому окружению, колонисты не замедлили проникнуться к ним полным презрением. Скоро они начали даже с ненавистью относиться к высокомерным, праздным и выродившимся португальцам, которые устраняли их от должностей и чинов и которые расточали доходы Бразилии без всякой пользы для страны. В 1814 году в Пернамбуко составилось общество, стремившееся к освобождению страны и к учреждению независимой республики.

Бразилия от 1816 до 1821 года. Первые признаки надвигающейся революции не ускользнули от внимания регента. К тому же он даже после падения Наполеона считал неблагоразумным возвратиться в Лиссабон. Он всячески уклонялся от настойчивых приглашений со стороны англичан, которые, будучи полными господами на берегах Тахо, в Лиссабоне^[109] — в Португалии — держали бы его в гораздо большей зависимости, чем в Рио-де-Жанейро, и которые притом все же до известной степени надеялись, что вслед за отъездом принца из Португалии не замедлит последовать освобождение колонии. Чтобы доказать Бразилии свою привязанность к ней, регент счел нужным возвести ее в ранг королевства (16 декабря 1815 г.) наравне с Португалией и Альгарвией. Вскоре после этого, сделавшись наконец, по смерти матери (март 1816 г.), королем под именем Иоанна VI, он постарался доказать Бразилии свое внимание к ее интересам нападением на «Восточную полоср (Уругвай), овладеть которой столько раз пытались вице-короли Бразилии. В январе 1817 года португальские войска взяли Монтевидео. Сопротивление Артигаса на несколько лет задержало покорение страны, но в конце концов ему пришлось смириться, и в начале 1820 года бразильцы и португальцы овладели важной приморской и речной областью, которую им уже давно хотелось захватить.

Англии вовсе не хотелось, чтобы Португалия упрочила, а в особенности, чтобы она расширила свои владения в Америке. Незадолго до этого Англия заставила Португалию вернуть французскую Гвиану (1814), и в общем английское правительство не только не намерено было содействовать осуществлению видов португальского двора на Буэнос-Айрес, но даже желало, чтобы Монтевидео перестал составлять часть Бразилии.

С другой стороны, война, происходившая по другую сторону Ла Платы, принуждала двор в Рио-де-Жанейро увести войска из Бразилии, что делало возможным республиканское восстание, которое и вспыхнуло в Пернамбуко в марте 1817 года. Это движение было, правда, быстро подавлено, а вслед за тем наступила суровая реакция. Но огонь продолжал тлеть под пеплом, а правительство только раздуло его тем, что призвало из Европы новые полки, которые, будучи, подобно всей португальской армии, проникнуты либеральным духом, естественно распространяли его среди бразильцев. Следует прибавить, что прибытие этих привилегированнвгх войск, пропитанных чванством и устарелыми претензиями метрополии, вызвало среди колонистов еще более жгучее желание освободиться от колониального режима и образовать независимое или по крайней мере автономное государство.

Отъезд Иоанна VI и регентство дон-Педро. Революция, происшедшая в Опорто и Лиссабоне (август — сентябрь 1820 г.), вызвала отголосок в северных бразильских провинциях. Английские агенты настоятельно советовали королю уехать, но он никак не мог решиться на этот шаг. В феврале он только собирался послать в Португалию своего старшего сына дон-Педро, оставляя за собой право созвать впоследствии в Бразилии совещательное собрание из уполномоченных для выработки основ будущей конституции. Но восстание, охватившее и Рио-де-Жанейро, вскоре заставило Иоанна VI дать более широкие обещания. Он в принципе заранее согласился на созвание кортесов и заявил, что лично едет в Лиссабон. Именно этого португальцы страстно хотели, так как они рассчитывали воспользоваться его присутствием в Лиссабоне для полного восстановления прежнего колониального режима в Рио-де-Жанейро и видели в нем залог не только своей собственной свободы, но и порабощения Бразилии.

Этот расчет не ускользнул от внимания «флуминензов»^[110], которые теперь передумали и не хотели отпускать короля. Но после того как шумное скопище на бирже было рассеяно по приказанию дон-Педро ружейными выстрелами (21 апреля), Иоанн VI мог наконец выехать в Лиссабон. Он оставил в Рио старшего сына в качестве регента и по секрету разрешил ему примкнуть к сепаратистскому движению, когда не будет больше возможности сопротивляться последнему; таким образом, если уж суждено Бразилии отделиться от Португалии, то она, по крайней мере, не окажется потерянной для Брагапцского дома. Кроме того, ему улыбалась также мысль о том, что уступки, которые дон-Педро будет постепенно делать колонии, будут раздражать, волновать и ослаблять собравшиеся в Лиссабоне кортесы.

Отделение. Дон-Педро желал отделения Бразилии, прекрасно понимая, что этой стране предстоит великая будущность и что для полного развития своих сил она прежде всего нуждается в прекращении своей зависимости от Португалии. Но, с другой стороны, он не мог забыть, что, являясь наследным принцем Португалии, он должен бережно относиться к самолюбию и притязаниям португальской нации. Прибавим, что он не хотел также ссориться со Священным союзом, который боялся конституционной пропаганды и с которым он должен был считаться по мотивам личного свойства^[111]. Ввиду всех этих соображений дон-Педро находился в Бразилии в ложном положении. В сущности, ему хотелось создать автономную Бразилию, но связанную дипломатическими и династическими узами с Португалией. Он не разделял ни взглядов северных республиканцев-федералистов, которые объявляли себя в то время солидарными с лиссабонскими кортесами только для того, чтобы отказать в повиновении бразильскому правительству, ни взглядов южных монархистов, стремившихся к полному отделению от Португалии, ни взглядов живших в Бразилии португальцев, желавших прежде всего сохранить старую связь с метрополией.

Таким образом, дон-Педро казался подозрительным для всех партий, которые вскоре заставили его раскрыть свои карты гораздо больше, чем он сам того желал. Но еще с большим подозрением относились к нему лиссабонские кортесы, которые, не довольствуясь тем, что подстрекали северные провинции отказывать Педро в повиновении, издали три декрета (29 сентября — 1 октября), имевшие целью упразднить в Бразилии центральное правительство, изолировать, а затем связать с португальским правительством отдельно каждую из 14 бразильских провинций и, наконец, принудить регента возвратиться в Европу. Ввиду этих угроз бразильцы умоляли принца не оставлять их (декабрь 1821 — январь 1822 г.). Так как отец давал ему советы в том же смысле, то он и остался в Бразилии, назначил своим первым министром лидера сепаратистской партии Хозе-Бонифасио де Андрада, созвал (16 февраля) совещательное собрание, которому поручено было выработать новую конституцию для Бразилии, в принудил португальские войска отправиться обратно на родину (февраль — март).

На эти меры дон-Лсдро кортесы ответили воспрещением вывоза какого бы то пи было оружия и военных снарядов в Бразилию (апрель), отправлением новых войск в Бахию, отклонением автономистской программы бразильских депутатов, наконец, возбуждением преследования против министров дон-Педро и требованием немедленного возвращения принца в Европу под угрозой лишения его прав престолонаследия в Португалии (20 сентября). Но эти провокации только побудили сепаратистскую партию действовать смелее. 13 мая дон-Педро должен был принять титул «постоянного и конституционного защитника Бразилии», а вскоре после того объявить о созыве суверенного учредительного собрания (5 июня), обратиться к бразильской нации с призывом предпринять великое дело своего освобождения (1 августа), применив для этого, в случае надобности, силу. Наконец, дон-Педро пришлось взять девизом военный клич сепаратистов: Независимость или смерть! (Independencia оn morte!) и позволить «флуминензам» (населению Рио-де-Жанейро) провозгласить его бразильским императором (12 октября 1822 г.).

Империя и конституция 1824 года. Вскоре (4 ноября) дон-Педро принял на службу адмирала Кокрэна, оставившего чилийскую службу. Этот отважный моряк в самом непродолжительном времени овладел городами Бахия, Мараньяно и Пара, и до истечения 1823 года власть нового императора признана была на всем бразильском побережье.

3 мая 1823 года собралось наконец учредительное собрание. Андрада хотел добиться от него изгнания всех португальцев, остававшихся еще в Бразилии. Император, не желавший окончательно порывать с метрополией, уволил его и пригласил новых министров из партии примирения (июль). Тогда Андрада соединился с демократическими членами собрания, которые хотели навязать дон-Педро почти республиканскую конституцию. Дон-Педро, чтобы выйти из затруднительного положения, не остановился перед государственным переворотом. 12 ноября 1823 года учредительное собрание было распущено. Правда, опасаясь восстановить против себя всю страну, дон-Педро вскоре после этого, в марте 1824 года, обнародовал конституцию, основанную на принципах 1789 года и проникнутую довольно либеральным духом. Но, помимо того, что это была «октроированная» (дарованная монархом) хартия, которая в качестве таковой должна была в меньшей мере внушать страх Священному союзу, она в данный момент оставалась только на бумаге: дон-Педро ввел ее в действие лишь много времени спустя, а пока сохранил диктаторскую власть.

Северные провинции протестовали и образовали Экваториальную федерацию. Но это правительство не могло устоять против энергичного наступления Кокрэна и в конце августа 1824 года прекратило свое существование. Власть дон-Педро вторично была признана всей Бразилией.

Португалия признает независимость Бразилии. Священному союзу очень хотелось прибегнуть хотя бы к дипломатическому вмешательству в пользу Португалии, но Каннинг решительно воспротивился всем попыткам общеевропейского решения бразильского вопроса. Кроме того, северные абсолютистские дворы (Россия, Австрия, Пруссия) и французское правительство меньше были испуганы бразильской революцией, чем восстанием испанских колоний, по той причине, что в Рио-де-Жанейро монархический по крайней мере принцип не потерпел, повидимому, ущерба. Поэтому лиссабонский кабинет обращался к помощи этих государств без всякого успеха. Английское правительство, также весьма довольное установлением в Бразилии монархической формы правления, в конце концов заставило Португалию согласиться на свое посредничество. Благодаря ему 29 августа 1825 года заключен был договор, по которому король Иоанн VI, уступая все свои права на Бразилию своему старшему сыну, признал полную независимость этой страны. Вскоре после того старый король умер (10 марта 1826 г.), и бразильский император, со своей стороны, отказался от португальской короны в пользу своей дочери Марии, Бразилия же предназначалась в наследство сыну его Педро (2 мая 1826 г.). Таким образом, разделение обоих государств объявлено было окончательным.

Французские колонии в Америке. Республика Гаити и договор 1825 года. По Парижскому трактату (30 мая 1814 г.) Франции возвращена была лишь малая часть прежних ее владений в Америке. Англия вернула ей Мартинику, Гваделупу с прилегающими к ней островками^[112], наконец, островки Сен-Пьер и Микелон (в ньюфаундлендских водах), а Португалия обещала ей возвратить захваченные во Французской Гвиане территории^[113]. Населенная и богатая колония Сан-Доминго, которая одна стоила больше всех остальных, была окончательно потеряна для Франции.

Правда, трактат признавал все права Франции, равно как и права Испании^[114], на этот большой остров. Но фактически французская часть Сан-Доминго пользовалась полнейшей независимостью с конца 1803 года. Там образовались два государства: одно — на севере под властью негра Дессалина, преемник которого Кристоф принял титул короля (под именем Генриха I); второе — на юго-западе, под властью мулата Петиона, который называл его республикой, но который в действительности правил по своему произволу, а в 1814 году заставил избрать себя пожизненным президентом. Оба эти государства, долго враждовавшие между собой, слились в одно по смерти Петиона (1818) и после самоубийства Кристофа, под диктаторским управлением Буайе (1820); а через два года испанская часть острова добровольно отдалась во власть правительства Гаити (1822).

Станет ли Франция добиваться признания своих прав силой оружия? Одно время, в 1814 году, можно было этого ожидать, когда бывшие французские колонисты добились от тюильрийского двора решения послать на Сан-Доминго экспедиционный корпус. Но возвращение Наполеона положило конец военным приготовлениям, начавшимся во французских портах. После Ста дней Франция начала переговоры, на этот раз требуя только известных торговых преимуществ, а также вознаграждения для потерявших свою собственность французских колонистов. Наконец соглашение сделалось возможным (1823).

Размер вознаграждения установлен был в 150 миллионов; кроме того, было постановлено, что корабельные сборы в портах Гаити для французских судов будут понижены наполовину. На этих условиях Франция официально признала независимость республики (17 апреля 1825 г.). После этого признание со стороны Испании, которая решительно была не в силах добиться осуществления своих прав, уже не представляло особой важности.

II. Новые американские государства

1. Испанская Америка. Причины, задержавшие развитие новых республик. Поразительно быстрый рост Соединенных Штатов за такое короткое время давал основание предполагать, что бывшим испанским колониям Южной Америки, добившимся независимости, предстоит такая же, а быть может и более стремительная и более блестящая судьба. Новые республики занимали более обширную площадь, почва их отличалась большим плодородием, а естественные пути сообщения были по меньшей мере так же удобны, как и в опередившей их стране. Эти южноамериканские республики имели более значительное население, чем Соединенные Штаты Америки в начале своего существования. Подобно Соединенным Штатам южноамериканские государства проникнуты были духом гражданского и политического равенства, а так как дворянского сословия в них не существовало^[115], то они могли, не встречая сопротивления, дать свободное выражение своим демократическим стремлениям. Они имели даже одно серьезное преимущество перед Соединенными Штатами; оно заключалось в том, что эти колонии, поспешив освободить негров и индейцев^[116], были избавлены от язвы рабства, от которой так долго страдали Соединенные Штаты.

Но, с другой стороны, они не были так тесно связаны между собой, как бывшие английские колонии, а были разбросаны на огромном пространстве; сношения между ними были весьма редки и сопряжены с большими трудностями; их разбросанное население было неоднородно по своему составу и не обладало теми природными качествами, равно как и тем политическим и социальным воспитанием, которые с самого начала составляли силу Соединенных Штатов Америки. Это население состояло из креолов и индейцев, разделенных вековым недоверием и антипатиями, причем первые отличались живым, буйным и вспыльчивым характером, тогда как вторые были забиты, апатичны, мало доступны прогрессу; при этом те и другие были одинаково ленивы, падки на развлечения и являлись жертвами, с одной стороны, расслабляющего климата, а с другой — правительства, которое в продолжение трех столетий всячески старалось не давать им думать, желать и действовать. Деспотическая, капризная и произвольная власть, так долго над ними тяготевшая, приучила их, с одной стороны, ждать всего от правительства, а не от личной инициативы, а с другой — презирать законные пути и постоянно пытаться так или иначе — хитростью или силой — уклоняться от исполнения закона. Народ был глубоко невежествен, и для успешной борьбы с его темнотой нужны были усилия нескольких поколений. Католическая церковь располагала по прежнему громадными богатствами^[117] и влиянием, отличалась той же нетерпимостью и пользовалась своим влиянием для открытой борьбы или для противодействия новым учреждениям. Так, например, из ненависти к еретикам и скептикам она сопротивлялась допущению иностранцев в эти новые государства и натурализации их и таким образом с легким сердцем лишала испанскую Америку притока свежих сил, в которых бывшие испапские колонии так нуждались. Прибавим к этому, что пятнадцатилетняя война привела в новых государствах к развитию необузданного- милитаризма и породила целый ряд честолюбцев, готовых для осуществления своих личных стремлений без всякого зазрения совести прибегать к пронунсиаменто и насильственным переворотам.

Неудача Панамского конгресса. Некоторые возвышенные умы мечтали об объединении всех испано-американских государств в одну гигантскую конфедерацию, которая, по их мнению, в самом непродолжительном времени должна была сделаться первостепенной державой. Особенно дорожил этой идеей Боливар. «Освободитель» находился тогда в апогее славы; народы Южной Америки называли его «искупителем, первородным сыном Нового Света» и вверяли ему устройство своей судьбы; ему собирались воздвигнуть конные статуи; его ставили выше Вашингтона и даже выше Наполеона. И Боливару казалось, что задача слить все эти нации в одну семью ему вполне по силам.

По мысли Боливара, центром, вокруг которого должны были сгруппироваться новые республики, должна была стать Колумбия, в которой он играл преобладающую роль и на которую он опирался при освобождении Перу и Боливии. С 1823 года он начал завязывать тесные связи с некоторыми из этих государств; Колумбия вступила в союз с Буэнос-Айресом, Перу и Мексикой, а в 1825 году заключила договор с Гватемалой. Но Боливару хотелось большего. Он замышлял американский «Священный союз народов», который мог бы не бояться европейского Священного союза монархов. Он надеялся не встретить никакого сопротивления со стороны Соединенных Штатов и Бразилии, которые, как и он сам, хотели, чтобы Америка принадлежала американцам. Что же касается бывших испанских колоний, то привлечь их к участию в проектируемом союзе ему казалось тем легче, что он держал уже в своих руках Колумбию, Перу, Боливию, и надеялся склонить на свою сторону также Чили и Буэнос-Айрес. Для осуществления этого плана следовало учредить общий и периодически созываемый конгресс всех испано-американских государств в Панаме, т. е. в самом центре Нового Света. Этот конгресс должен был служить средоточием всех сил в случае общей опасности, а в нормальное время — играть роль направляющей власти, посредника и третейского судьи; в случае надобности предполагалось даже предоставить в его распоряжение флот и армию. Но все это осталось только в области проектов. Первый Панамский конгресс созван был Боливаром на 7 декабря 1824 года, но вследствие проволочек и недоброжелательства некоторых государств созыв его был отложен до середины 1826 года. Чилийцы вовсе не прислали туда своих представителей ввиду того, что колумбийцы вытеснили их из Нижнего Перу, а республика Ла Плата — потому, что колумбийцы же устранили ее из Верхнего Перу. Парагвай воздержался от участия в конгрессе, так как хотел остаться в стороне от всяких союзов; Бразилия, которая в то время вела войну с Буэнос-Айресом, также не послала делегатов. Соединенные Штаты и Англия, делая вид, что сочувствуют затее Боливара, в душе желали ей полного провала, так как не в их интересах было превращение испанской Америки в сильную державу, способную обходиться без них^[118].

Их комиссары приехали в Панаму лишь для того, чтобы тайно противодействовать политике «Освободителя». Кроме того, в это время Священный Союз был американцам уже не страшен. На конгрессе присутствовали только представители Колумбии, Перу, Мексики и Центральной Америки (июнь 1826 г.). Через несколько дней он принужден был разойтись вследствие открывшейся эпидемии (3 июля). Единственным результатом этого конгресса было заключение военного союза между четырьмя упомянутыми государствами, но союз этот скоро был забыт ввиду целого ряда новых революций.

Конец Боливара и неудача его политики. Скоро «Освободитель» почувствовал, что фундамент, на котором основывалась его власть, ускользает из-под его ног. Когда ему не удалось сразу осуществить федерацию всех бывших испанских колоний в Америке, он хотел, в ожидании лучшего, составить по крайней мере союз из трех преданных ему республик под названием «Андской федерации». Но ему не удалось выполнить и эту задачу, так как его деспотические и единодержавные принципы совершенно расходились с партикуляристскими и своевольными стремлениями тех народов, которые он хотел против их воли подчинить общей политике. Хотя он и не стремился к основанию монархии, как его в этом обвиняли его противники, но он любил власть и хотел пользоваться ею в полном объеме и в продолжение всей своей жизни. Он не считал венесуэльских льяиеросов и перуанских ничуа способными к самоуправлению и думал, что диктатура будет лучшим средством к их политическому воспитанию. Когда республика Боливия просила его выработать для нее конституцию, он составил ее в крайне деспотическом духе и с помощью своих приверженцев добился пожизненного президентства (июль 1826 г.).

С этого момента Боливар повсюду стал добиваться аналогичного расширения своей власти. Ему удалось без особого труда достигнуть своей цели в Перу (декабрь). Он старался воздействовать и на Колумбию и спровоцировал в Гваякиле и Квито манифестации в пользу «боливийского кодекса». Но в Боготе и слышать не хотели о пожизненном президентстве, а вице-президент Сантандер уже действовал против Боливара. В Каракасе начинали даже поговаривать об отложении. «Освободитель» спешно прибыл к себе на родину и кое-как расстроил первую сепаратистскую попытку (декабрь 1826 г. — январь 1827 г.). Но для этого ему пришлось удалиться из Перу, а как только он оттуда выехал, перуанцы низложили его и отменили выработанную им конституцию (январь — июнь 1827 г.).

Вскоре после того боготский конгресс также ограничил власть президента. Собрание, созванное Боливаром для пересмотра кукутской конституции, оказало решительное противодействие его видам (апрель 1828 г.). Тогда «Освободитель» принудил собрание разойтись и вскоре после этого захватил диктатуру (24 июня), но этот государственный переворот окончательно подорвал его популярность. Колумбийские войска были изгнаны из Боливии, где Боливар и Сукре были низложены (май — июнь 1828 г.). В Боготе против Боливара составился заговор (сентябрь); он подавил его крутыми мерами, причем погиб такой замечательный патриот, как Падилья. Затем он объявил Перу войну, которая продолжалась целый год и окончилась без всякой выгоды для Колумбии (22 сентября 1829 г.). Наконец, хотя он и созвал на январь 1830 года учредительное собрание и пригласил всех граждан свободно высказать свои мнения, но в то же время позволил своим министрам тайком интриговать в пользу установления монархического образа правления. В это время Венесуэла восстала под предводительством Паэса и объявила о своем намерении отделиться от Колумбии (1829). Точно так же поступили и южные провинции, образовавшие спустя несколько месяцев республику Эквадор (май 1830 г.). Таким образом, новая колумбийская конституция (май 1830 г.) не была принята ни в Каракасе, ни в Квито. Павший духом больной Боливар отказался от власти, затем пытался ее вернуть и, наконец, скончался 47 лет отроду (17 декабря 1830 г.) после тщетных попыток предупредить распадение Колумбии на три республики.

С этого момента мысль об американской конфедерации была оставлена, и история испанской Америки делится на целый ряд отдельных отрывочных эпизодов, так что события, происходившие в каждом из государств, созданных войной за независимость, должны быть изложены отдельно.

Мексика. Гражданские войны и раздел. В Мексике две партии — шотландцев (Escosseses) и иоркиносов (Yorkinos) — попеременно оспаривали власть друг у друга. Первая стремилась противодействовать революционному движению, укрепить центральную власть и уничтожить федеральную систему. В ее рядах скрывались сторонники монархии; на ее стороне стояло духовенство, которое не только не хотело отказаться от своих привилегий, но намеревалось их еще увеличить; к ней склонялись симпатии армии. Вторая партия, представлявшая большинство нации и защищавшая народные интересы, требовала, сохранении федерального договора и радикального применения демократических принципов, лежавших в основе конституции 1824 года.

Президент Виктория в течение некоторого времени старался сохранить равновесие между борющимися партиями. Но раскрытие заговора, имевшего целью восстановление испанского владычества, привело в 1827 году к новым смутам. Иоркииосы заставили удалить всех оставшихся в Мексике испанцев с гражданских и военных до личностей. Скоро они даже потребовали изгнания испанцев из страны и добились этого в управление Гверреро (1829), который попал на президентский пост путем самых неблаговидных приемов. Но вскоре Гверреро был низвергнут Бустаменте, который приказал его расстрелять (1831) и который благодаря поддержке духовенства удержался у власти до сентября 1832 года. Бустаменте в свою очередь был заменен Санта-Анной; этот последний сначала надавал обещаний обеим партиям, а затем примкнул к реакционной партии, так что новая конституция, принятая в 1834 году под его влиянием и предоставлявшая центральному правительству право назначать губернаторов отдельных штатов, почти совершенно уничтожила федеративный режим.

Мера эта вызвала новое обострение междоусобной войны, которое в итоге привело к расчленению Мексики, произведенному Соединенными Штатами. Между Рио-Браво дель Ворте и Красной рекой простиралась вплоть до Луизианы обширная и плодородная территория Техас, составлявшая некогда часть мексиканского вице-королевства; она не была колонизована ни испанцами, ни мексиканцами, но начиная с 1821 года янки (северо-американцы) стали прилагать здесь свой труд и внесли оживление в эту область. Когда Бустаменте попытался остановить эту иммиграцию (1830), было уже поздно. Приток англо-саксонских земледельцев, подымавших тут целину, продолжался. После обнародования централистской конституции 1834 года, они организовали в Остине местное правительство, а когда мексиканский конгресс вздумал воспретить им дальнейшее приобретение земель, они открыто возмутились (август 1835 г.), разбили Санта-Анну при Сан-Джасинто (21 апреля 1836 г.) и, наконец, провозгласили независимость Техаса. Воспользовавшись вспыхнувшими в Мексике новыми раздорами и войной, которую Мексика вела тогда с Францией^[119], это государство быстро упрочилось и добилось своего признания вашингтонским, а также главными европейскими кабинетами (1839). Неудачные, но периодически возобновлявшиеся попытки мексиканского правительства вернуть себе Техас привели лишь к тому, что Техас обратился к Соединенным Штатам с просьбой о допущении его в союз. Великая северная республика уже несколько лет посылала своих колонистов в Калифорнию, в эту обширную область, которой предстояла блестящая будущность и из которой Мексика сумела извлечь столь же мало выгод, как и Испания. Соединенные Штаты прекрасно понимали, что конфликт с соседним государством даст им возможность занять также и эту область, которая, не говоря уже о ее естественных богатствах, доставила бы им неоценимый по своему значению выход к Великому океану. Поэтому после некоторого колебания они смело присоединили к себе Техас (1845–1846).

Немедленно вспыхнула война. Американский генерал Тэйлор отбросил мексиканцев вплоть до Матамораса и проник вглубь штата Новый Леон (сентябрь 1846 г.). С другой стороны, флот Соединенных Штатов овладел Монтереем и Сан-Франциско, а полковнику Фремонту нетрудно было вызвать восстание в Верхней Калифорнии. Наконец, лейтенант Тэй-лора, Скотт, напал на Мексику с тыла через Вера-Крус (29 марта 1847 г.), овладел Пуэблой и силой ворвался в город Мехико (14 сентября). Мексиканцы были побеждены и должны были подчиниться; но на этот раз им пришлось уступить Соединенным Штатам (п<* Гвадалупе-Гидальгскому договору 2 февраля 1848 года) не только Техас, но также Новую Мексику и Верхнюю Калифорнию (в общем две пятых мексиканской территории).

Центральная Америка. Гватемальская конфедерация могла бы сделаться цветущим и могучим государством, если бы она могла спокойно предаться разработке своих естественных богатств и использовать свое превосходное географическое положение между обеими частями Америки — северной и южной. В 1826 году нью-йоркские капиталисты предложили провести канал между Атлантическим и Тихим океанами, но выполнение этого предприятия задержано было на много лет междоусобной войной. В Центральной Америке борьба между централистами, желавшими сохранить свои привилегии и традиционную рутину, и федералистами, или демократами, велась с еще большей интенсивностью, чем даже в Мексике. Католическое духовенство, поддерживавшее централистов, подстрекало темных и фанатизированных индейцев к самым прискорбным эксцессам. В 1827 году вице-президент республики, Флорес, был по наущению монахов растерзан разъяренной толпой. В то же время вскоре после этого события федералисты в Никарагуа предали огню и сравняли с землей часть города, населенную их противниками. Их вождь, генерал Моразан, овладев властью (1829–1831), закрыл монашеские ордена, ввел гражданский брак и всеми силами старался придать государственнвш учреждениям светский характер. Но восстания, погромы и убийства не прекращались. Разбойничий атаман Каррера, человек невежественный и жестокий, несколько раз грабил и заливал кровью город Гватемалу (1838–1839). Реакционная партия снова одержала верх, а Моразан должен был искать спасения в бегстве (1840). Вследствие всех этих смут федеральные узы были расторгнуты. В 1838 году Гондурас и Коста-Рика объявили себя независимыми государствами, а через несколько лет Соединенные Штаты Центральной Америки прекратили свое существование и уступили место пяти слабым маленьким республикам, которые с тех пор шли каждая своим особым путем.

Колумбийские государства. Не менее печальное зрелище представляет в рассматриваемый период бывшая Колумбия. После нескольких лет относительного спокойствия (1831–1836) при Паэсе в Венесуэле снова начинается господство военной анархии в управление штатского правителя Варгаса, которого изгоняют генералы. Здесь, как и повсюду, централисты и федералисты оспаривают друг у друга власть. Кроме того, борьба вспыхивает между цветнокожими и креолами (1841), и в конце концов Паэсу, неоднократно призывавшемуся к управлению, вручается диктаторская власть.

В Новой Гренаде после благодетельного президентства Сантандера, который заключил договоры с соседними государствами и заботился о прорытии Панамского перешейка, в 1836 году вспыхивает гражданская война. С тех пор в продолжение двадцати пяти лет эта республика переживает невероятную смену революций и диктатур и беспрестанно резкими скачками переходит от режима реакционных репрессий к владычеству демократов, мстящих реакционерам, и к социалистическим опытам^[120].

Что касается Эквадора, он начал свою самостоятельную жизнь неудачной войной с Новой Гренадой, которая отняла у него несколько провинций (1831). Стоявший во главе Эквадора президент Флорес с большим трудом отстаивал свою власть от генералов, устраивавших нескончаемые бунты, и уступил место вождю либералов Рокафуэнте, который заботился о распространении народного просвещения, а также старался ослабить влияние духовенства (1835–1839); затем Флорес несколько раз возвращался к власти, но ему не удалось все-таки умиротворить страну. В Квито, равно как в Боготе и Каракасе, национальная независимость совмещалась с отсутствием свободы, а в особенности — уважения к закону.

Перу и Боливия. В обеих этих странах политическая жизнь в продолжение двадцати лет была нескончаемым рядом каких-то «карнавальных» сцен, в которых, к сожалению, трагические черты играли не меньшую роль, чем шутовские. В Перу после Ламара, низвергнутого Лафуэнте после поражения, нанесенного ему колумбийцами (1829), сам Лафуэнте был прогнан и замещен одним «замбо»^[121], генералом Гамаррой, который своей популярностью обязан был смелости и умелым выступлениям на театральный лад, организованным его женой. Гамарра скоро был оттерт красивым Орбегозо (1833), кумиром жительниц Лимы, но который в свою очередь был прогнан мятежным солдатом (Салаберри) из Лимы и был принужден обратиться к помощи Боливии (1835).

Боливия, избавившись от Боливара и Сукре (1828), отдала в 1829 году власть Санта-Крусу, который некогда состоял на перуанской службе и мечтал соединить обе страны под своим господством. Он установил в Боливии почти правильно функционирующее правительство и мог бы ограничить свою задачу содействием материальному развитию страны. Но, будучи призван на помощь Орбегозо, он не удовольствовался борьбой против Салаберри и Гамарры: ему пришла фантазия разделить Перу на две республики — северную (с городом Лимой) и южную (с городом Куско) — и связать эти государства с Боливией узами федерации, протектором которой он заставил себя провозгласить (28 октября 1836 г.). На этом его честолюбие не остановилось. Он начал вносить смуту в Чили и довел эту страну до того, что она объявила ему войну. После двухлетней борьбы Санта-Крус, разбитый при Хунгае (20 января 1839 г.), был наконец низвергнут. Вместе с тем распалась и основанная им федерация. Теперь уже перуанцы под предводительством Гамарры вторглись в Боливию (1841), и мир между обоими этими государствами был восстановлен только в 1842 году; впрочем, внутренние революции не прекращались в Лиме вплоть до вступления на пост президента Кастильи (1845), после которого передача власти в первый раз совершилась нормально (1851). В Чуквизаке законный порядок не был восстановлен ни при Веласко, ни при Балливиане, которые несколько раз низвергали один другого, а партия Санта-Круса неоднократно пыталась снова захватить власть.

Чили. После падения О'Тиггинса (1823) в Чили также наступил период военной анархии. Но в этой стране народ стоял на более высокой ступени развития, и его не так легко было увлечь в ту или иную сторону, как в Боливии или Перу. Наученный раздорами, ознаменовавшими рядом кровавых событий эпоху управления генерала Фрейра (1823–1828), народ в Чили отнесся довольно индифферентно к федералистской и демократической конституции, которая была в 1828 году выработана конгрессом в Сант-Яго. Таким образом, чилийцы вскоре допустили консерваторов с Прието во главе захватить власть и выработать под влиянием Порталеса централистическую и очень усиливающую власть президента конституцию 1833 года. Новый закон принес, впрочем, хорошие плоды. Замиренное Чили после победы над Санта-Крусом (1839) смогло принудить враждующие правительства Чуквизаки и Лимы согласиться на свое посредничество (1842). Торговые сношения Чили расширились, богатство страны возросло, и независимость ее была наконец признана мадридским двором (1844).

Аргентинская конфедерация. Диктатура Розаса. В этой части испанской Америки централистская и монархическая партии потерпели поражение в 1820 году; четырнадцать ла-платских провинций, из которых главнейшей была провинция Буэнос-Айрес, составили конфедерацию. Буэнос-Айрес значительно усилился в управление Родригеса и Ривадавии. Но когда стоявшим во главе его политическим деятелям удалось провести централистическую конституцию 19 июля 1826 года^[122], то со всех сторон вспыхнула гражданская война. В довершение затруднений Буэнос-Айресу приходилось в это время выдерживать трудную войну с Бразилией, которой он не хотел отдать без борьбы так называемую «Восточную полосу». Правда, на короткое время централисты и федералисты объединились против общего врага. Дон-Педро должен был в 1828 году отказаться от спорной области, которая снова образовала независимое государство под названием Восточная республика Уругвай. Но скоро борьба между обеими партиями возобновилась. Федералисты одержали верх под предводительством Розаса, в конце 1829 года овладевшего со своими бандами гаучо Буэнос-Айресом. Вскоре выработана была новая конституция, обещавшая союзным штатам самую широкую автономию в области внутренних вопросов. Но руководство внешней политикой и военным делом осталось за Буэнос-Айресом (1832).

В правление такого человека, как Розас, этих условий достаточно было для того, чтобы федеративный режим фактически был совершенно упразднен. Сделавшись губернатором этой провинции, этот бессовестный и безжалостный политический деятель уничтожил всех вождей, которых он мог захватить и которые внушали ему подозрение. Затем он добился диктатуры (1835) и благодаря возобновлению полномочий через каждые пять лет пользовался ею непрерывно вплоть до 1852 года. Не довольствуясь притом своим основанным на терроре владычеством в Буэнос-Айресе, он мечтал о привлечении Уругвая к Аргентинской конфедерации. Июльское правительство во Франции, заинтересованное в самостоятельности Уругвая, намереваясь потребовать вознаграждения за насилия и убытки, понесенные французами, решило в 1838 году послать в лап датские воды эскадру для блокады Буэнос-Айреса. Появление этой эскадры вывело из оцепенения централистскую партию Лаваля, которая снова взялась за оружие; но Розас начал действовать с удвоенной энергией и жестокостью. В один день он расстрелял в Буэнос-Айресе семьдесят пленников. Таким образом, после отплытия французского флота (29 октября 1840 г.) централисты были снова раздавлены. Глава их был присужден к смертной казни (1841); Монтевидео, куда они укрылись, был осажден с суши и с моря. Франция и Англия, которым Розас хотел воспретить плавание по реке Паране, в 1845 году снова подвергли блокаде Буэнос-Айрес. Но эта демонстрация не устрашила диктатора, и в 1848 году дела оставались в прежнем положении.

Уругвай. Уругвай, расположенный между Бразилией и Аргентинской конфедерацией, возбуждал вожделения обоих этих государств. С трудом освободившись от бразильского владычества, он чуть было не оказался присоединенным к Аргентинской республике. Президент Фруктуозо Ривера, вытесненный Мануэлем Орибе (1835), обратился с просьбой о помощи к аргентинским централистам, тогда как соперник его призвал на помощь федералистов. В 1838 году Ривера овладел Монтевидео, но через несколько лет (1843) был осажден в этом городе войсками Орибе, который с помощью Розаса терроризировал страну и получил печальное прозвище «Головореза» (Corta-Cabezas). Однако диверсия англо-французского флота (1845) и энергичные усилия некоторых иностранных генералов, состоявших у Ривера на службе^[123], дали последнему возможность продолжить свое сопротивление до 1851 года, когда Уругваю удалось наконец освободиться от аргентинцев, подобно тому как с 1828 года он освободился от бразильцев.

Парагвай при диктатуре Франсиа. Парагваю повезло больше, чем остальным бывшим испанским колониям в Америке: при Франсиа (1817–1840) он наслаждался миром, но таким миром, какой способны дать народу отупение, поддерживаемое соответствующим воспитанием, и полное равнодушие к свободе, к славе и прогрессу. Негры по прежнему оставались рабами; что же касается индейцев и метисов, они продолжали прозябать в невежестве и покорности, к чему приучили их иезуиты. Отправляя государственную барщину, насильно вербуемые в милицию, они продолжали жить в неведении остального мира, от которого вся страна была как бы отрезана подозрительной политикой Франсиа. Этот своеобразный диктатор закрыл иностранцам доступ в пределы Парагвая. Натуралист Бонплан, рискнувший заглянуть в эту страну, в течение нескольких лет содержался там в качестве пленника. Вся внешняя торговля в течение продолжительного времени целиком находилась в руках Франсиа, который строго следил за ней и регламентировал ее с величайшей тщательностью. Продукты земледелия большей частью монополизировались главой государства. Промышленность и сельское хозяйство могли развиваться лишь в той мере, в какой это было ему желательно. Белое население, окруженное шпионами и терроризованное, дрожало перед этим подозрительным правителем, который вел уединенную жизнь в обществе своего брадобрея и секретаря и каждую ночь в своем дворце спал в другой комнате, чтобы сбить с толку могущих на него покушаться убийц. Впрочем, этот supremo («высший») желал счастья своему народу, но намерен был создать это счастье сам и на свой лад.

Замечательно, что этот преемник и продолжатель иезуитов был вольтерианцем и глубоко презирал священников, равно как и весь католический культ. Умер он 20 сентября 1840 года в восьмидесятилетнем возрасте. После непродолжительного периода анархии Парагвай вручил власть двум консулам, один из которых, Карлос-Антонио Лопес, племянник Франсиа, скоро добился неограниченной власти (1844). Новый диктатор постарался, по крайней мере, положить конец изолированному состоянию страны, и с этого момента двери ее широко раскрылись для цивилизации^[124].

Португальская Америка. Педро I и Педро II. Империя и федерализм в Бразилии. Бразилия, сделавшись независимым государством с 1825 года, далеко еще не была умиротворена. В этой обширной стране, с площадью, почти равной всей Европе, чувства национальной солидарности между отдельными провинциями, можно сказать, не существовало, по крайней мере — между северными провинциями, где преобладало влияние городов Бахии и Пернамбуко, с одной стороны, и между южными, группировавшимися вокруг Рио-де-Жанейро, с другой. В каждой из этих двух частей страны партия республиканцев-федералистов насчитывала многочисленных сторонников.

Не подлежит сомнению, что теоретически конституция 1824 года обеспечивала свободу в значительной мере. Но население Бразилии было недовольно тем обстоятельством, что в течение некоторого периода эта конституция оставалась только на бумаге. Король дон-Педро I обнародовал ее как будто лишь для того, чтобы сейчас же приостановить ее действие; когда же он соблаговолил наконец ввести ее в действие (1826), оказалось, что он и не думает принимать ее всерьез и вовсе не намерен подчиниться требованиям парламентского режима. Опираясь на сенат, император систематически игнорировал палату депутатов. Выбирая своих министров не из среды национального представительства, он подстрекал их сопротивляться воле парламента и оставлял их у власти или давал им отставку, совершенно не считаясь с желаниями большинства. Дон-Педро утратил свою популярность еще и потому, что вследствие неудачной войны

Бразильская империя в 1828 году лишилась «Восточной полосы» (Уругвая), которую она приобрела десятью годами раньше; с другой стороны, так как дон-Педро отстаивал права своей дочери на португальскую корону (права, которые в то время нарушены были братом его, дон-Мигуэлем), это создавало впечатление, что он питает тайные династические замыслы. Между тем Бразилия желала, чтобы он бесповоротно отказался от них. В 1830 году император пытался ограничить свободу печати. В провинции Минас-Геранэс началось движение, не предвещавшее ничего хорошего. Дон-Педро отправился туда, но не в силах был прекратить волнения и возвратился, еще сильнее уронив себя в общественном мнении. Наконец в столице вспыхнуло восстание, и дон-Педро принужден был отречься от престола (7 апреля 1831 г.); через несколько дней он уехал в Европу, с тем чтобы никогда уже не возвращаться в Бразилию^[125].

Дон-Педро оставил престол своему сыну, дон-Педро II, которому в то время было только шесть лет. Установленному парламентом регентству пришлось выдержать продолжительную борьбу с опекуном малолетнего принца, Хозе-Бони-фасио д'Андрада, от которого оно отделалось с величайшим трудом (1833). В северных провинциях возобновилось федералистское движение, и пришлось употребить военную силу против Пары, Бахии и Мараньяно (1835–1839). Новому императору, объявленному совершеннолетним в 1840 году, пришлось иметь дело с восстанием в соседних со столицей провинциях Сан-Паоло и Минас-Геранэс, которые были усмирены лишь с большим трудом (1842). Провинция Рио-Гранде до Суль, провозгласившая свою независимость в 1835 году и защищаемая итальянцем Гарибальди до 1843 года, положила оружие лишь в 1845 году. И только с этого момента в Бразилии началась мирная разработка ее поразительных естественных богатств, а иммигранты могли рассчитывать на некоторую безопасность.

Французская Америка. Республика Гаити при Буайе. В период 1825–1848 годов остров Гаити представлял собой самое печальное зрелище. Президент Буайе, родом мулат, для того чтобы держать в покорности негров (составлявших на острове большинство населения), не нашел ничего лучшего, как поощрять их лень и беззаботность. При ограниченности своих потребностей негры работали лишь ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Скоро города были совершенно запущены и превратились в настоящие клоаки. Земледелие находилось в полном упадке, так что бывшая французская колония, в прежнее время вывозившая ежегодно около 400 миллионов фунтов сахара, теперь не производила даже достаточного количества для собственного потребления. Так как иностранные рабочие обложены были новым налогом (обязательством брать «патент» в 600 франков), приток иммигрантов почти совсем прекратился. Государство тратило свыше 3 миллионов на содержание армии, состоявшей из недисциплинированных оборванцев, которые не знали даже ружейных приемов, а на народное образование расходовалось не больше 30 000 франков в год. Флота не существовало, старые дороги были запущены, а новых не проводили; внешняя торговля сократилась до самых ничтожных размеров; кредит исчез. Правительство находилось в такой нужде, что принуждено было произвести несколько выпусков бумажных денег, которые, не будучи ровно ничем обеспечены, быстро падали в цене. Государство не в состоянии было платить процентов по внешним займам. Вознаграждение в размере 150 миллионов, обещанное по договору 1825 года французским колонистам, не было уплачено еще и в 1838 году, а ввиду несостоятельности Гаити Июльское французское правительство должно было согласиться на уменьшение этой суммы до 60 миллионов (без процентов).

Если негры охотно мирились с таким положением вещей, то более предприимчивые и более образованные мулаты громко роптали. В 1833 году они составили в палате под руководством Эрара-Дюмеля и Сен-Прё оппозиционную партию, которую президент тщетно пытался распустить. Исключенные по его распоряжению из состава собрания, вожди этой партии вернулись туда в 1837 году. Но Буайе дважды еще (1839–1842) подвергал палату новой чистке. В последний раз оппозиция потеряла терпение. Восстание, поднятое в феврале 1843 года Эраром-Дюмелем в Кайесе, быстро увлекло за собой всё население южных провинций; армия не замедлила перейти на сторону инсургентов, и президент, низвергнутый 10 марта 1843 года, должен был наконец отказаться от власти. Но и заменившее его правительство принесло не больше пользы республике.

ГЛАВА X. АЛЖИР И ФРАНЦУЗСКИЕ КОЛОНИИ. 1815–1847

I. Завоевание Алжира

Состояние Алжира. В начале XIX века Алжир, замкнутый между гасанийским шерифатом Марокко и турецким регентством Тунисом, представлял в этнографическом и социальном отношениях ту же самую картину, как и в момент турецкого завоевания в XVI веке. Коренное население состояло преимущественно из берберов, исконных обитателей страны, и арабов, завоевавших ее в VII и XI веках^[126]. Берберы, как и ныне, составляли огромное большинство населения, хотя многие из их племен под религиозным влиянием арабов вместе с их верою усвоили и их язык. Однако ислам, исповедуемый всеми алжирцами, не объединил страну даже в религиозном отношении: не говоря уже о еретиках ибадитах, нашедших убежище в пяти городах Мзаба, правоверные мусульмане группировались в общества, или братства, хуанов (братьев), часто враждебные друг другу, и между религиозными вождями (марабу, мадхи, шерифы, начальники орденов) беспрестанно разгоралось страстное соперничество из-за влияния или приношений (циара), которыми обогащала их набожность верующих.

С социальной точки зрения туземное население Алжира заключало в себе следующие элементы: оседлые жители, особенно в Кабилии, Оресе, большинстве горных массивов и во всем Телле, т. е. на побережье; полу оседлые, кочевавшие на недалеких расстояниях, особенно в области плоскогорий; и, наконец, кочевники, кочевавшие по далеким пространствам в Сахаре. Сама Сахара имела оседлое население; это были жители туров, т. е. укрепленных деревень, находившихся в редких оазисах, и жители мзабского Пентаполя. Многие племена, среди них — почти все горные, имели свое общинное устройство в демократическо-республиканском духе и составляли федерации (кбила, откуда название кабилы), другие повиновались выдающимся военным предводителям или могущественным религиозным вождям. Алжир по существу представлял собой обширную «анархию», так как здесь почти непрерывно шла война между кочевниками и оседлым населением, между крупными вождями, между племенами, а в берберской Кабилии — даже между отдельными деревнями.

На эту туземную анархию турецкий режим как бы наложил другую анархию, порожденную его собственным упадком. С тех пор как место паши, или бейлербея, присылаемого Портою, занял оджак, т. е. ополчение йолдашей, или янычар, с его выборными деями, в самом Алжире часто происходили революции. Дею приходилось ладить со своими собственными солдатами, с честолюбивыми и алчными офицерами, с таифой, т. е. с корпорацией рейсов, или капитанов судов, с мятежными кабильскими и арабскими племенами. Притом прямая власть дея простиралась лишь на северную часть Алжира. Управление остальной страной он принужден был доверять трем беям (бегам): бею Титтери, имевшему резиденцией Медею, бею Орана и бею Константины.

Организуя после завоевания управление северной Африки, турки во многих отношениях как бы вновь изобрели административные приемы римской эпохи, к которым в свою очередь обратились и французы, по крайней мере в первый период своего владычества. Дей и трое беев держали в главных городах гарнизоны из янычар (нуба); кроме того, у них были особые отряды (махалла) для сбора дани с племен, редко обходившегося без кровопролитий. Турки умели искусно использовать туземцев как орудие своей власти, жалуя красные плащи выдающимся берберским и арабским вождям, которые принимали титулы халифов (наместников), баш-ага, ага, каидов. Турки содержали туземную конницу, так называемую сипахи, делившуюся на смалы. Они делили племена на племена райя, платившие дань, и племена махзен, свободные от дани, но обязанные помогать при сборе дани с первых. В случае войны с неверными все племена поставляли как конные (гумы), так и пехотные (сага) контингента. Горные берберы обеих Кабилий путем побед, одержанных ими над турецкими махалла» добились того, что их не причисляли ни к райя, ни к махзен. Как и в течение почти всей римской эпохи, они сохранили свою суровую независимость.

Христианским странам алжирское регентство давало себя чувствовать преимущественно разбойническими подвигами своих корсаров. Единственное средство, при помощи которого большинство приморских государств Европы сумело гарантировать от грабежей свои торговые суда и даже самые берега, состояло в уплате регентству настоящей дани (лезма). Франция всегда отказывалась платить эту дань: капитуляции, заключенные ею с сюзереном всех трех «варварийских» (или «берберийских») регентств — Портою, казалось, достаточно ограждали ее флаг. Наконец в 1815 году Венский конгресс взволновался и заявил, что Европа более не намерена терпеть разбоя варварийских пиратов. В 1816 году Англия, которой поручено было исполнить это решение, послала сюда внушительную эскадру под начальством лорда Эксмаута. Тунисский и триполийский беи подчинились его требованиям, выдали пленных христиан и обещали более не разрешать экспедиций корсаров. Дей Омар ответил отказом, и часть экипажей английских судов, высадившихся в Калле, была перебита. 26 августа лорд Эксмаут подверг город Алжир бомбардировке. Дей принужден был заключить договор (30 августа), в силу которого воспрещались экспедиции корсаров, уничтожалось рабство христиан и подлежали освобождению все пленные (числом до 3000).

Разрыв между Францией и алжирским деем. Хусейн, ставший в 1818 году деем, был турком из Смирны, служил офицером в войсках султана и бросил службу, чтобы искать счастья в Алжире. Он был грамотен и потому скоро стал ходжей (писарь), а потом и ходжей-кавалло («секретарь» кавалерии). Он сумел приобрести популярность как среди мавров-горожан, так и среди турецких янычар, несмотря на то, что они в это время яростно враждовали друг с другом. Приход к власти Хусейна был результатом их временного примирения. Его предшественник Али-ходжа путем небольшого государственного переворота перенес свою резиденцию из Дженины, дворца в нижней части города, которым в случае мятежа легко овладевали солдаты, в Касбу, представлявшую собой настоящую крепость; отсюда дей держал в подчинении и терроризировал Алжир своими пушками и своей дикой негритянской армией.

У Хусейна возник конфликт с Францией по поводу денежных претензий Бакри и Бюзнаха. Это были два еврея из Ливорно, принявшие на себя задаток в пять миллионов и подряд на поставку хлеба во Францию, взятые деем во время Директории. Так как у них у самих были кредиторы, заявившие протест, то им уплатили только 4 500 000 франков, а остальное удержали в сохранной кассе (Caisse des depots et consignations) до тех пор, пока французский суд выяснит законность этих протестов. Хусейн требовал уплаты семи миллионов полноствю. Он писал французскому правительству письма в повелительном, иногда наглом тоне и наконец оскорбил французского консула Деваля, ударив его 30 апреля 1827 года в Касбе ручкой своего опахала.

Французское правительство потребовало соответствующего удовлетворения и в то же время отозвало Деваля. 15 июня 1827 года небольшая эскадра начала блокаду Алжира^[127].

Военный министр Клермон-Тоннер предлагал высадить здесь целую армию, но Виллель, председатель совета министров, не согласился на это. Министерство Мартиньяка пыталось возобновить переговоры с деем, но они ни к чему не привели. Между тем блокада оказывалась безуспешной; французский адмирал снова сделал попытку добиться соглашения: он попросил аудиенции и отправился в Касбу (31 июля 1829 г.). Адмирал не добился ничего, а при выходе из гавани его судно целых полчаса служило мишенью для огня батарей (3 августа).

Известие об оскорблении, нанесенном французскому флагу, было получено в Париже как раз в ту минуту, когда власть перешла к кабинету Полиньяка. Последний принял близко к сердцу нанесенное оскорбление, и на заседании совета министров 31 января 1830 года было решено отправить экспедицию в Алжир.

Алжирская экспедиция. Приготовления делались быстро. Собрано было 3 пехотных дивизии, 3 стрелковых эскадрона, саперы и артиллерия, в общем 36 000 человек, и сформирована эскадра почти в 100 военных судов, в том числе 11 линейных и 24 фрегата, и около 500 транспортных судов. Военный министр Вурмон временно передал свою власть Полиньяку и сам принял на себя командование армией, надеясь изгладить из памяти свое поведение в 1815 году^[128], но одного его имени было достаточно, чтобы сделать экспедицию непопулярной среди либеральной части французского общества.

25 мая 1830 года эскадра покинула тулонский рейд. Вследствие бурной погоды ей пришлось пережидать у Балеарских островов до 10 июня; 13-го она прошла в виду Алжира, продолжая путь к полуострову Сиди-Феррук. Этот полуостров имеет в длину около 1000 метров при средней ширине в 500; на его оконечности возвышается старинная испанская башня (Торре-Шика) и гробница св. марабу Феррука. Полуостров, ничем не был защищен, и первые французские батальоны заняли его без единого выстрела. Все свои силы неприятель сосредоточил в защищенном батареями лагере на высотах плоскогорья Стауэли. Здесь было около 25 000—30 000 человек, собравшихся из всех четырех алжирских провинций: янычар, пехотинцев куллуклу и кабилов, турецких и арабских всадников. 19 июня, на рассвете, построившись двумя колоннами, алжирцы яростно атаковали фронт французских войск. После ожесточенной битвы нападавшие были отброшены; оттоманские батареи, а затем и самый лагерь на Стауэли были взяты; в лагере оказались громадные запасы провианта и оружия.

С 19 по 28 июня 1830 года главнокомандующий ждал эскадру, которая должна была доставить ему осадные материалы, а 29-го на рассвете французское войско двинулось на батареи, прикрывавшие неприятельский центр, и днем заняло позицию на расстоянии пушечного выстрела от Касбы.

Капитуляция Алжира. Участь Алжира зависела от возвышающегося над ним форта Император^[129]. 4 июля 1830 года, на рассвете, из всех осадных батарей был открыт огонь по форту. К десяти часам огонь со стороны осажденных почти совсем прекратился. Вдруг раздался страшный взрыв: это взлетел на воздух форт; хазнаджи (казначей), которому поручена была оборона, велел поджечь пороховой погреб. Дымящиеся развалины были тотчас заняты осаждающими, которые, установив орудия, немедленно открыли огонь по форту Баб-Азуну и по Касбе. Дей понял, что дальнейшее сопротивление невозможно. Вурмон определил условия его подчинения: 1) Касба, прочие форты и все ворота должны быть переданы французам на следующий день, 5 июля, в десять часов утра; 2) дей сохраняет свою личную казну, составлявшую 8 миллионов; 3) он в праве удалиться со своей семьей и своим имуществом, куда пожелает; 4) те же права предоставляются солдатам турецкого ополчения; 5) жителям гарантируются свободное отправление их культа и неприкосновенность их жен, собственности, торговли и промышленности. 5 июля, в полдень, ворота были открыты французам. Кабилы и арабы-сельчане уже раньше очистили город, а янычары, уйдя в свои казармы, ждали приказаний победителя; Хусейн-дей, кончив приготовления к отъезду, перешел в один из домов нижнего города. Хазнаджи стоял у ворот Касбы с ключами от казны регентства в руках. Эта казна была сначала исчислена в 100 миллионов; на деле в ней оказалось лишь 48 684 528 франков.

10 июля дей отплыл на французском фрегате со своим гаремом, министрами и слугами — всего 110 человек, в том числе 55 женщин, — а 2500 янычар на четырех французских кораблях были отправлены в Малую Азию.

Управление Бурмона. Потребовалось лишь несколько дней, чтобы уничтожить державу, три века державшую в страхе европейские берега Средиземного моря. Но взятие главного города вовсе еще не означало покорения всего Алжира. У самых ворот столицы начиналась территория воинственных и непокорных племен; рекогносцировка в окрестности Блиды стоила французам 15 убитых и 43 раненых. В этой стране все было ново победителям, и они не умели разбираться ни в пестром разнообразии рас, ни в причинах их взаимной вражды — в их предрассудках, страстях и антипатиях. Так, Бурмон назначил алжирским агою мавританского негоцианта Сиди-Хамдана, не подозревая, какое тяжкое оскорбление он наносит «вождям большого шатра», подчиняя их «торгашу».

При известии о парижской революции в военном совете, состоявшемся 12 августа 1830 года, Бурмон предложил оставить в Африке 12 000 человек, а с остальными отплыть во Францию на помощь королю. Но адмирал Дюперре отказал ему в своем содействии. 17 августа Бурмон был принужден поднять трехцветное знамя, приказал очистить те три изолированные укрепления, куда поставил французские гарнизоны — Мерс-эль-Кебир, Оран и Бон, и сосредоточил все свои войска в Алжире. 3 сентября он отплыл в изгнание, передав начальство генералу Клозелю.

II. Период колебаний

Смена французских губернаторов. Быстрая смена военных начальников, которым вверялась власть над новой колонией, ясно показывает, как неопределенны были замыслы французского правительства относительно Алжира в первые десять лет царствования Луи-Филиппа. За маршалом Бурмоном следовали: Клозель (2 сентября 1830 г.), Бертезен (2 февраля 1831 г.), Савари, герцог Ровиго, бывший дипломат и руководитель полиции при Наполеоне (7 января 1833 г.), Вуароль(апрель 1833 г.), д'Эрлон{27 июля 1834 г.), опять Клозель (8 июня 1835 г.), Дамремон (12 февраля 1837 г.), Вале (с октября 1837 по декабрь 1840 года); итого — в десять лет девять губернаторов.

В начале царствования Луи-Филиппа ввиду грозных событий, совершавшихся в Европе, французское правительство даже не знало, оставит ли оно за собой Алжир; поднимался разговор о том, чтобы сократить алжирский гарнизон до нескольких тысяч человек. Затем Клозель добился разрешения удержать при себе несколько больше одной дивизии; он занял Блиду и Медею и снова овладел Ораном и Мерс-эль-Кебиром, но отдал их одному из братьев тунисского бея под тем условием, чтобы другой брат бея прогнал из Константины враждебного французам Хаджи-Ахмеда. Преемник Клозеля Бертезен эвакуировал Медею; по просьбе жителей Бона он прислал им на помощь против горцев 127 человек, которые скоро были преданы и изгнаны из города. Зато брат тунисского бея, обрадованный известием, что французское правительство отказывается одобрить меры, принятые Клозелем, ушел со своими тунисцами от осажденных им Орана и Мерс-эль-Кебира. При герцоге Ровиго французы снова заняли Бон, наполовину уже завоеванный Хаджи-Ахмедом. В марте 1833 года Вуароль, восхищенный доблестью, с которой 1350 турок, или куллуклу, в Мостаганеме отражали все атаки разбойников, принял их на французскую службу и вслед за тем занял город. В июне по просьбе жителей он занял также Бужию. В этот момент французы располагали непрерывной цепью укреплений с запада на восток: Оран, Мерс-эль-Кебир, Мостаганем, Алжир, Бужия и Бон. Владея этими изолированными пунктами, они господствовали почти над всем побережьем; но у самых ворот Алжира французам принадлежала одна только Блида; равнину Метиджи, столь соблазнительную для колонизации, упорно оспаривали у них гаджуты. Внутри страны французы ничем не владели, их имя ничего не значило, они ничего не знали. На востоке бей Константины расширялся за пределы своей области — в Алжирскую провинцию; на западе марокканцы интриговали в Маскаре, Ми лиане, Медее и осадили куллуклу Тлемсена, нашедших себе убежище в мешу аре, т. е. в цитадели.

В истории этих первых десяти лет, столько раз ознаменованной упадком престижа Франции и наполненной бесплодными и кровопролитными военными прогулками, которые ноказали только выносливость французских войск, важнейшие события группируются на западе вокруг личности Абд-эль-Кадера, на востоке — вокруг личности бея Константины.

Первые шаги Абд-эль-Кадера. На пути Гетна-уэд-эль-Хаммам, близ Маскары, жил марабу, по имени Маги-эд-Дин, выдававший себя за шерифа, т. е. потомка пророка. Избранный недовольными в верховные вожди, он провозгласил джихад, т. е. священную войну. Будучи дважды отброшен от Орана французами, Маги-эд-Дин, ссылаясь на свой преклонный возраст, предложил в вожди мятежникам своего третьего сына Абд-эль-Кадера, носившего звание хаджи, так как он совершил вместе с отцом паломничество в Мекку.

Абд-эль-Кадер родился в 1807 году, и в то время ему было двадцать пять лет. Он был невысокого роста (несколько больше пяти футов), но очень изящно сложен, со смуглым цветом лица, широким и высоким лбом, голубыми глазами с длинными черными ресницами, тонким, слегка горбатым носом и очень маленькими руками и ногами: словом, совершенный образчик чистейшего арабского типа. Абд-эль-Кадер был гибок, ловок, неутомим, искусен во всевозможных военных упражнениях, смелый наездник; его отличали блестящая храбрость, фанатическое благочестие и безграничное честолюбие. Его учитель, Ахмед-бен-Тагар, обучил его всему, что может знать арабский ученый по части богословия, правоведения, философии и точных наук; кроме того, он изучил великих арабских поэтов. Он был воин, поэт и «святой».

Племена провозгласили Абд-эль-Кадера султаном, т. е. царем, но во внимание к Марокко он удовольствовался титулом эмира^[130]. Он разослал повсюду письма, извещая о своем воцарении и призывая верующих к священной войне.

Между тем мусульманский мир далеко не отличался единством ни в то время, ни позднее. Куллуклу, засевшие в тлемсенском мешуаре, марокканская партия в Тлемсене, руководимая Бен-Нуной, принявшим титул паши, оба племени махзен (дуаиры и смела), фанатики-дервиши, полчища которых, состоявшие из оборванцев, повиновались Деркауи, турки в Мостаганеме, могущественный и благочестивый марабу Аин-Мадхи из династии Тиджипи, наконец республиканские общины горных берберов не признавали как светской, так и духовной власти эмира. В округе самого Орана Абд-эль-Кадеру пришлось вступить в борьбу с двумя племенами махзен — дуаирами и смела, причем он был разбит и спасся от смерти лишь благодаря быстроте своего коня.

Он снова выступил на священную войну, но был остановлен. блокгаузами, возведенными оранским комендантом, генералом Демишелем.

Обескураженный этими неудачами, Абд-эль-Кадер обратился против Тлемсена, взял город, но не сумел взять цитадели; потерпел он неудачу и под Мостаганемом.

Договор Демишеля (1834). Как раз французы и помогли Абд-эль-Кадеру поправить свои дела. Под предлогом переговоров об обмене пленных Демишель вступил с ним в сношения, приведшие к заключению прелиминарного мира в Оране. Парижское правительство прислало инструкцию, по которой Абд-эль-Кадер должен был признать себя вассалом короля французов, платить ему ежегодную дань, отказаться от всех союзов, идущих вразрез с французскими интересами, покупать оружие и военные запасы исключительно во Франции и представить заложников, взамен чего Франция признает его беем. Но когда эта инструкция прибыла в Оран, окончательный мир был уже заключен (26 февраля 1834 г.) на следующих, условиях: эмир владеет всей западной страной, исключая» Оран, Мостаганем и Арзей; в этих трех городах он будет держать консулов (укиль)\ Франция будет представлена при нем в Маскаре несколькими офицерами; для поездок внутри: страны французы должны быть снабжены паспортом, который выдается одним из укилей и визируется командующим генералом. Ни одно из этих условий не заключало в себе и намека на подчинение Абд-эль-Кадера: он не должен был платить дани, мог покупать оружие, где хотел, и, вместо того чтобы дать заложников, назначал укилей, т. е., можно-сказать, шпионов. Но в Париже эта маленькая война уже до того надоела, что договор был утвержден королем. Правда, там знали только французский текст договора, а не арабский, к которому Демишель приложил свою печать, недостаточно ознакомившись с ним, и который был крайне невыгоден для французов.

Способ, которым эмир привел в исполнение договор, возбудил у французов еще большее разочарование, чем самый договор. В Оране укиль эмира грозил сторонникам Франции, арестовывал и отправлял в Маскару подозрительных, запрещал туземцам поставлять французам лошадей. На равнине Абд-эль-Кадер атаковал и рассеял племена махзен; прежде чем возобновить джихад против французов, он воспользовался перемирием, чтобы покончить счеты с непокорными его власти мусульманами.

Вскоре он написал Вуаролю, что, «умиротворив» Запад, он намерен теперь перейти Шелиф, чтобы умиротворить и Восток. Демишель, завидовавший алжирскому губернатору, поощрял эмира и писал ему, что «ждет лишь отъезда Вуароля, чтобы сделать подвластными ему все земли до Туниса». Генерал-губернатор, беспрестанно приглашавший Абд-эль-Кадера не нарушать договора, скоро понял причину его смелости: эмир сообщил ему арабский текст договора. Тщетно Демишель заявлял, что текст этот подложен; он был отрешен от должности (16 января 1835 г.), но Абд-эль-Кадер упорно требовал себе тех льгот, которые обеспечивал ему подложный текст.

Возобновление военных действий. Генералу Трезелю, преемнику Демишеля в Оране, было предписано на малейшее нападение отвечать разрывом. Но д'Эрлон, заместивший Вуароля, приказал Трезелю, как своему подчиненному, всеми силами поддерживать мир. Абд-эль-Кадер не преминул воспользоваться бездействием французов. Он победителем перешел Шелиф, помирился с племенами, тревожившими французских поселенцев в Метидже, вступил в Милиану, затем в Медею, где беем был назначен тоже его ставленник. Д'Эрлон, получивший приказ из Парижа не допускать нарушения границы — Шелифа, послал офицера в Медею, чтобы убедить эмира вернуться. Подарки, присланные эмиру губернатором, были с великой пышностью перевезены в Маскару, как дань Франции победителю; но Медею эмир оставил за собой. Затем, так как Трезель отказал ему в оружии, он сделал попытку взять Оран голодом. Д'Эрлон поспешил сюда, чтобы столковаться со своим подчиненным. Абд-эль-Кадер почти на его глазах пытался разбить племена махзен, скрывавшиеся под защитой оранских пушек. Чтобы защитить их, Трезель вышел из крепости с 1400 пехотинцами и 600 всадниками (14 июня 1835 г.). Колонна двигалась медленно, так как французские солдаты под этим палящим солнцем были одеты словно для европейской войны, и, кроме того, их еще задерживал обоз и обычные военные грузы. 26 июня в роще Мулай-Исмаил колонна встретила эмира с 10-тысячным войском, ядро которого составлял его отборный батальон 1340 человек), вооруженный французскими ружьями и штыками. Несмотря на смятение, охватившее обоз, битва, оказавшаяся довольно кровопролитной, была выиграна французами. 28-го Трезель велел отступить по направлению к Арзею близ болота Макты. Войско, изнуренное зноем, подверглось такой бешеной атаке, что в его рядах и особенно в обозе произошло замешательство. Бросили даже телеги с ранеными; французы оставили на поле битвы 263 убитых и увезли 308 раненых.

Таков был «разгром» при Макте. Он по крайней мере вызвал во Франции взрыв патриотизма. Д'Эрлон и Трезель были отозваны, и на место д'Эрлона назначен маршал Клозель, под начальством которого герцогу Орлеанскому разрешено было заслужить свои первые шпоры. Клозель собрал в Оране 11 000 человек, в том числе около тысячи туземцев. 3 декабря на равнине Сиг это войско было атаковано конницей в 10 000 человек под личным предводительством Абд-эль-Кадера. Но ее стремительный натиск разбился о штыки французской пехоты, построенной в каре. В этот же день после полудня французы у въезда в Габру обратили в бегство отборный отряд и артиллерию эмира. 7 декабря они достигли Маскары, которую он не осмелился защищать, и взорвали ее крепостную стену и Касбу, истребили пушки, арсеналы и склады провианта, заготовленные эмиром. Указом, данным в этом городе, Оранская область была разделена на три бейства: Тлемсен, Мостаганем и Шелиф. 9 декабря армия очистила Маскару, а 12-го вернулась в Мостаганем.

Плоды этой экспедиции, прозванной «маскарадом» (от слова Маскара), были незначительны. Эмир вернулся в свою разрушенную столицу и снова стал притеснять покорные французам племена.

Неудача французов под Бонстантиной. Между тем как французы сдерживали эмира в пределах Оранской области, на востоке Хаджи-Ахмед, бей Константины, пытался образовать независимое государство. Он властвовал над Сагелем, Малой Кабилией, Годной, Меджаной и Зибанами, т. е. областью Бискры, домогался верховенства над Оресом и южными оазисами и держал Бон как бы в осаде. Его столица Константина (древняя Сирта, пуническое имя, которое обозначало: «круто обрубленная») была, казалось, неприступна: она лежала на утесе, окруженном с трех сторон лощинами до 200 метров глубины, и с материком соединялась лишь перешейком, на котором возвышался Кудиат-Али, и старым римским мостом Элъ-Кантара, над которым господствовали высоты Мансуры. Ядро армии бея составляли янычары и регулярный конный отряд, ее массу — контингенты его крупнейших вассалов.

Начальник эскадрона, Юсуф, мусульманин итальянского происхождения, храбрый и пронырливый, мечтавший занять место Хаджи-Ахмеда, уверил Клозеля, что для свержения бея требуется лишь ничтожное усилие и что местные племена, изнуренные его кровавым деспотизмом, встретят французов как освободителей. Клозель собрал 7400 французов, 1350 солдат-туземцев, 6 полевых орудий и 10 горных. Это небольшое войско двинулось дорогами, размокшими от дождей, и шло, коченея от холода, пока 19 ноября не достигло Константины. Вопреки обещаниям Юсу фа, ни один человек не перешел к французам. Бей покинул город и удерживал за собой сельские местности при помощи конницы; гарнизон состоял из кабилов, янычар и вооруженных горожан. С 19 по 23 ноября французы бомбардировали крепость, нащупывая ее слабые места. Переворота, на который они рассчитывали, не произошло. У них не было осадной артиллерии, боевые припасы и провиант были на исходе. В ночь с 23 на 24 ноября два штурма — через перешеек Кудиат — Али и через Эль-Кан-тара — были отбиты.

Утром 24 ноября французы начали отступать, теснимые конницей Хаджи-Ахмеда и несметными толпами арабов и кабилов. Преследование длилось три дня.

Тафнский договор (1837). Неудача, понесенная французами под Константиною, отразилась на положении их дел в Оранской области. В этот момент Бюжо был против полного завоевания Алжира и даже готов был на эвакуацию. Он располагал войском в 7000–8000 человек, которое сулило ему блестящие победы над Абд-эль-Кадером; но он предпочел заключить с последним договор в Тафне (29 мая 1837 г.) на следующих условиях: 1) эмир признает суверенитет Франции в Африке; 2) Франция оставляет за собой Оран, Мерс-эль-Кебир, Мостаганем, Арзей и их области, внутри страны — Мазагран, а в алжирской провинции — Метиджу и Блиду; все остальное, включая Тлемсен, отдается «в управление» эмиру. Вопреки инструкциям, полученным Бюжо из Парижа, Абд-эль-Кадер не обязывался даже платить дань. Этот договор, несравненно более выгодный для эмира, нежели договор Демишеля, был все же хорошо принят алжирскими колонистами, так как они увидели в нем залог мира. Во Франции он вызвал сначала крайнее неодобрение и тем не менее 15 июня 1837 года был ратифицирован королем.

Взятие Константины (1837). Вместо Клозеля генерал-губернатором Алжира был назначен энергичный генерал Дамремон. 7 августа Дамремон, высадившись в Боне, отправился в Меджез-Ахмар, где были собраны войска, предназначенные для второй экспедиции против Константины^[131]. На этот раз были сделаны все приготовления для правильной осады. Экспедиционный корпус состоял из 7500 пехотинцев и 1500 всадников, разделенных на 4 бригады. 6 октября 1837 года французы достигли Константины. Они тотчас заняли высоты Кудиат-Али и Мансуры и поставили на них батареи. В то же время они пробили брешь в воротах Эль-Кантары против Мансуры и в воротах Эль-Раиба против Кудиат-Али. Из-за дождей и холода, которые снова пришлось терпеть французам, бомбардировка длилась с 9 но 12 октября. 12-го Дамремон был убит ядром на Кудиат-Али, и начальство принял Вале. Так как брешь, пробитая в воротах Эль-Раиба, казалась достаточной, то здесь и произведен был штурм 13-го, в 7 часов утра. Ламорисьер водрузил на развалинах знамя зуавов. Французы потеряли много людей в тесных уличках города, перед баррикадами, особенно же вследствие обвала большой стены и взрыва порохового погреба. Город был покорен в два часа. Множество жителей, особенно женщин, обезумев при виде французских солдат, бросились в глубокие лощины, на дне которых течет Руммель^[132]. Вале, назначенный маршалом и губернатором, занялся устройством провинции. Виднейшие южные вожди явились к нему с изъявлением покорности, и он назначил Мокрани халифом Меджаны, Годны и Сагеля, а Фархад-бен-Саида — шейх-эль-арабом и халифом Зибана.

Новые столкновения с Абд-эль-Кадером. Взятие Константины почти целиком освободило для операций на западе те 49 000 человек, которые составляли тогда африканскую армию. Пора было установить самый бдительный надзор за Абд-эль-Кадером. Он не давал покоя друзьям Франции и на замечания маршала Вале отвечал самым надменным тоном.

Заметив преимущества, какие давала французам дисциплина, эмир, по примеру турок и особенно французов, сформировал у себя исправную, постоянную, состоящую на жалованьи армию^[133]. Особенностью этой организации, тем более удивительной, что она создана завзятым наездником и в стране, жители которой — как бы прирожденные всадники, является то, что пехоте было отдано предпочтение перед конницей и пехотинцы получали больше жалованья. Солдаты регулярной пехоты (аскеры) вербовались из добровольцев, особенно среди кабилов (это же племя доставило и французской армии ее лучших стрелков). Тактической единицей являлся батальон численностью в 1200 человек, под начальством ага или бин-баши (начальник тысячи), распадавшийся на роты, в 100 человек каждая, под начальством сейяфа или юз-баши. Барабанный бой и трубные сигналы были скопированы с французского образца. В 1839 году Абд-эль-Кадер располагал четырьмя регулярными батальонами. Солдаты регулярной конницы назывались хьела, артиллеристы, числом 150 при 14 полевых орудиях, — топчу. Все эти солдаты носили форму; голубые пехотинцы и красные всадники Абд-эль-Кадера стяжали немалую известность во французских войнах на африканской территории. Чины отмечались золотыми или серебряными значками; производство шло из чина в чин. Для храбрейших эмир установил знак отличия. Под его начальством состояло 8 халифов — нечто вроде маршалов, командовавших войсками по областям (Тлемсен, Маскара, Милиана, Медея, Себуа, Меджана, Зибан и Сахара). Кроме регулярных войск, они имели в своем распоряжении иррегулярную конницу — гум (не менее 50 000 человек) и пехоту — сага.

У французов же эмир заимствовал систему закрепления страны посредством крепостей и кордонов. После разорения Маскары он сделал своей столицей Тагдемпт (ныне Тиаре). Остальные его крепости были расположены в местах, столь выгодных стратегически, что французы позднее воспользовались почти всеми этими пунктами. Французы, верившие в миролюбие эмира, либо дезертиры французской армии и иностранного легиона, обучали его рекрутов, устраивали для него провиантские склады, лили ему пушки и делали порох. В 1839 году его военная казна оценивалась в полтора миллиона франков.

В мусульманском мире он встретил сильное противодействие. Кабильские вожди, которым он даровал титул ага Великой Кабилии, дали ему ясно понять, что в действительности означает их изъявление покорности: он мог рассчитывать на их помощь в том случае, «если бы французы захотели проникнуть в их страну». В остальном же — «с тех пор как мы живем в наших горах, мы никогда не желали признавать ничьей посторонней власти и всегда подчинялись лишь шейхам, избранным нами из своей среды». Абд-эль-Кадер понял, что ему нельзя требовать от них ни постоянных контингентов, ни податей.

На западе Абд-эль-Кадеру пришлось долго бороться с одним марабу, Мухаммед-эль-Тиджини, четвертвш из династии Тиджини, главой могущественного братства, называвшего себя по имени этой династии Тиджиния. Его резиденцией была крепость Аин-Мадхи, расположенная среди того оазиса, где находилась мечеть-усынальница этой династии и зауйя. Его религиозное влияние простиралось на часть Марокко, Сахары, Сенегала и Судана^[134].

После взятия Аин-Мадхи Абд-эль-Кадер стал еще вдвое требовательнее, причем обращался со своими жалобами прямо к королю и министрам. С другой стороны, он писал марокканскому султану, выпрашивая себе у него звание халифа, а сам тем временем посылал эмиссаров подстрекать марокканские племена на священную войну, хотя бы и без султана или даже против него. 3 июля 1839 года в Тазе он с великим торжеством, окруженный своими халифами, ага, каидами. в присутствии всей своей армии принял почетный бурнус, присланный ему марокканским султаном. В этот день решено было начать священную войну; только выбор дня был предоставлен мудрости эмира.

Проход через Железные ворота: разрыв (1839). До сих пор между весьма небольшой французской провинцией Алжиром и областью Константины, разделенными на севере хребтом Кабильских гор, сообщение было возможно только по морю. Ущелье, находившееся на нижней оконечности этих гор, так называемые Железные ворота (Вибанс), казалось непроходимым для войска — не столько ввиду естественных препятствий, сколько потому, что его бдительно охраняли буйные разбойничьи племена. Французское правительство приказало маршалу Вале сделать попытку пробиться через: эти ворота. 27 июля французский отряд в 5300 человек достиг Бордж-Меджаны, резиденции подвластного французам халифа Мокрани. 28-го на заре он вступил в ущелье, «мрачное до ужаса» и столь тесно сжатое между двумя высокими скалистыми стенами, что понадобилось семь часов, чтобы пройти шесть километров. Бурный ручей Уэд-Буктун, который унес бы всю колонну, если бы в нем хоть немного прибавилось воды, на этот раз был маловоден; тем не менее радость избавления от опасности при выходе из ущелья была так велика, что офицеры обнимали друг друга. На одной из стен ущелья была высечена надпись: «Французская армия, 1839», а правительство поздравило маршала Вале с тем, что он «ввел французов в этот край такими дорогами, которыми не осмеливались итти древние властители мира». Позднее стало известно, что Мокрани обеспечил безопасность прохода, заплатив из своих средств племенам, которые могли бы здесь оказать сопротивление французам.

Когда Абд-эль-Кадер узнал об этом поступке французов, в котором увидел вызов с их стороны, он воскликнул: «Хвала богу. Неверные позаботились нарушить мир; нам остается показать им, что мы не боимся войны». 18 ноября он послал маршалу Вале объявление войны. 19-го неисправимые гаджуты первые открыли огонь в Метидже. 20-го этот богатый край, усеянный поселками, подвергся общему нашествию. Всюду свирепствовали убийства и пожары. 21-го врасплох был захвачен французский отряд; 108 человек было увезено в Милиану. Маршал Вале знал только малую войну, почти всецело оборонительную, с укрепленными лагерями, с продовольственными отрядами, циркулирующими от лагеря к лагерю, где врагу даются свидания как бы в заранее намеченных местах. Конец 1839 года и первые месяцы следующего ушли на подобные операции. Но тут, со вступлением в министерство Гизо, генерал-губернатором был назначен Бюжо. Он первый вносит в африканскую войну правильный метод.

III. Бюжо и герцог Омальский

Бюжо: новый способ ведения войны. Бюжо де ла Пиконнери^[135] был тем французским уполномоченным, который подписал Тафнский мир. Но после 1837 года он уже более не колебался: бывший противник завоеваний готов был приступить к завоеванию и колонизации страны. Его деятельность в Алжире можно резюмировать его девизом ense el aratro («мечом и плугом»). Его военная тактика была диаметрально противоположна тактике Вале: это была система наступательных действий до последнего предела. Абд-эль-Кадер, обзаведясь регулярным войском и крепостями, имел в виду заимствовать у французов преимущества основательной организации; с своей стороны, Бюжо решил перенять у арабов преимущества их подвижности и быстроты. В его армии не было ни громоздких приспособлений, ни тяжелой артиллерии: одни легкие колонны с легкими гаубицами, перевозимыми на спинах мулов.

Бюжо довершил начатое еще до него преобразование французской армии в Африке: огромные кивера, которые туземцы сравнивали с ведрами, он заменил легкими кепи с назатыльником, упругий воротник вроде ошейника — шерстяным галстуком, уничтожил излишнюю кожаную амуницию и очень облегчил ранец.

Замена старого кремневого ружья пистонным доставила французам значительное преимущество перед туземцами в смысле вооружения. Теперь же впервые появляется нарезной карабин. Мало-помалу образуются новые роды оружия, в большинстве приспособленные специально для африканской армии. Корпус венсеннских стрелков, основанный в 1838 году и переименованный в 1842 году в орлеанских егерей (по имени его основателя герцога Орлеанского), получил боевое крещение именно в Алжире. В 1831 году был сформирован первый батальон зуавов, и в том же году — иностранный легион, в 1841 году — полк туземных стрелков (тюркосов). Выше было сказано, из каких элементов образовались легкая африканская пехота, или африканские батальоны, и саперные и дисциплинарные роты.

Конница состояла из африканских егерей, сформированных в 1831 году исключительно из французов, из спаги — регулярной кавалерии, где только офицеры были европейцы, из мавританской жандармерии и из гумов — иррегулярной туземной конницы.

Эти специальные роды оружия составляли лишь ничтожную часть африканской армии. Последнюю приходилось беспрестанно пополнять полками, присылаемыми из Франции, и ее контингент все возрастал. С 17 900 человек в 1831 году он достигает в 1839 — 54 000, в 1840 — 63 000, в 1844 — 90 000, в 1847 — 107 000.

У Бюжо в этой войне были даровитые помощники: Ламорисьер, Шангарнье, герцог Омальский, Кагеньяк, Бедо, Ба-рагэ д'Иллье, Мартемпре, де Негрие, Рандон, Пелисье, Канробер, Дома, Дюкро, Маргерит.

Кампании 1841 и 1842 годов: разрушение кордонов, арсеналов и складов эмира. Прежде всего Бюжо постарался со всех сторон окружить Абд-эль-Кадера летучими колоннами; он двинул Бедо в Мостаганем, Шангарнье в Милиану, Негрие на Мсилу, Барагэ на Бохар и Тазу, а сам вместе с Ламорисьером направился в Оран, к Тагдемпту и Маскаре. В результате всех этих сосредоточенных атак эмир 25 мая 1,841 года очистил Тагдемпт и, уходя, поджег его, а на следующий день французы довершили разрушение города. 30-го они вступили в Маскару, где, пощадив остатки города, устроили главную квартиру Ламорисьера; отсюда он господствовал над всей Гашемской областью — опустошал зреющие нивы, грабил закрома, сравнял с землей ту зауйю, которая была колыбелью Абд-эль-Кадера. Тем временем Барагэ 24 мая разрушил Бохар и Ксар-Бохари, 25-го Тазу, 22 октября Сайду. Таким образом, почти все, что завел Абд-эль-Кадер, было уничтожено: плацдармы, магазины, литейные мастерские; сам он был прогнан с насиженного места, снова осужден на бродячую жизнь и из государя превращен в вождя шайки^[136]. Он ни разу не пытался дать твердый отпор врагу, стараясь только тревожить отступление французских колонн.

В следующем году Бюжо занял Тлемсен (1 февраля 1842 г.) и оставил здесь Бедо, который должен был пользоваться этой крепостью так же, как Ламорисьер пользовался Маскарой. В Себду французы разрушили последнюю крепость эмира. Затем им пришлось иметь дело с западными горцами, по преимуществу берберами. Населявшие Музайю племена подверглись преследованию, словно звери на псовой охоте; в конце концов все они, даже неукротимые гаджуты, изъявили покорность. На Шотт-эль-Шергюи голод и жажда принудили к сдаче джафров и племя гашем, к которому принадлежал сам эмир. Упорствовавшее племя флитта подверглось жестокому разграблению. В Уаренсенисе (Глаз мира) племена сдавались одно за другим. Гарары предоставляли французам своих верблюдов для преследования эмира. При одном только набеге на полчища беглецов Шангарнье захватил 1500 верблюдов, 300 лошадей и мулов, 50 000 быков и пр. и более 4000 пленных (1 июля). Бюжо следующим обрывом подводил итог результатам своих двух кампаний: «Абд-эль-Кадер потерял пять шестых своих владений, все свои крепости и продовольственные склады, свое постоянное войско и, что для него всего хуже, престиж, которым пользовался еще в 1840 году».

Кампания 1843 года. Взятие смалы. Тотчас после удаления французов эмир вернулся в Уаренсенис, простил тем племенам, которые лишь по принуждению просили амана у французов, и предал разграблению племена, подчинившиеся добровольно, как, например, племя улед-коссеир и племя аттаф, вожди которых были обезглавлены. В то же время эмир распространял слух, что герцог Омальский прислан в Африку своим отцом лишь для того, чтобы наперекор губернатору заключить мир с арабами. В Даре образовалось поголовное ополчение племени бени-менасер, на границах Метиджи — племени бени-мнад, внутри Кабилии — племен себау. В январе Бюжо привел в порядок сбои летучие колонны и жестоко покарал восставших. С целью изолировать горную цепь Уаренсениса, населенную мятежными берберами, он блокировал ее посредством постройки трех укреплений: Тиар-} (Тагдемпт), Тениат-эль-Гаадаи Орлеаньиля (Эль-Эснам).

10 мая 1843 года герцог Омальский устроил в Бохаре продовольственный склад. Затем он направился к югу в надежде напасть на следы смалы (ставки) Абд-эль-Кадера, где под защитой многочисленного воинства скрывались его семья, семьи приверженцев, его слуги, заложники, сокровища. 15 мая смала эмира остановилась в Тагуине, где ей могло, казалось, грозить нападение только со стороны западных французских колонн. Не подозревая, что эта богатая добыча так близка, герцог Омальский 16 мая подошел с востока, — конница (600 сабель) шла впереди, а пехота в 1500 человек — на расстоянии двух миль сзади. Вдруг капитан Дюриё и ага Омер-бен-Ферхад, ехавшие впереди кавалерийской колонны, взобравшись на холм, остановились, как вкопанные. Пылкий Юсуф, подъехав к ним, тоже остановился, а затем галопом вернулся и сказал герцогу Омальскому: «Вся смала здесь, в нескольких шагах от нас, у истока Тагуина. Это целый город. Мы не в силах его атаковать; нам нужно соединиться с пехотой». Ага бен-Ферхад спешился и, обняв колено принца, взмолился: «Заклинаю тебя головой твоего отца, не делай безумия». Один лишь подоспевший подполковник Моррис высказал мнение, что не следует отступать. Герцог сказал: «В моем роду не отступают».

Смала, эта ставка из шатров и передвижная резиденция эмира, заключала в себе, кроме множества скота, 30–40 тысяч человек. Ее охранял батальон регулярного войска, отряд иррегулярной пехоты в 3000 человек и 2000 всадников; в данный момент вся эта стража разбрелась по шатрам; если бы она успела собраться, то из 500–600 всадников, которыми располагал герцог, не уцелел бы ни один, прежде чем подоспела бы пехота, а затем та же участь постигла бы и последнюю. Герцог понял, какой опасностью грозит ему нерешительность и как важен здесь быстрый натиск. Он поспешно разделил свою конницу на две колонны: на правом фланге — африканские стрелки под командой Морриса и его собственной, на левом — сипахи под командой Юсуфа, и обе колонны бросились вперед. В смале так мало ждали нападения с этой стороны, что сначала французских спаги приняли за красных всадников эмира, и женщины приветствовали их радостным ю-ю. В одну минуту 300 арабских воинов, выскочившие в беспорядке из палаток, были изрублены. Всем, кого французы не успели окружить, удалось бежать, в том числе матери и жене эмира. В этот момент бегом подоспела французская пехота, позволившая французам удержать захваченную добычу. В их руках осталось не менее 15 000 пленных и 50 000 голов скота, шатер Абд-эль-Кадера, его знамена, много драгоценностей и столько денег, что на долю одних сипахи досталось около 18 000 франков испанской монетой^[137]. Вся эта добыча была перевезена в Медею. Удар, нанесенный эмиру «сыном короля» (ульд-эль-рей), произвел потрясающее впечатление во всем Алжире.

Этим еще не кончились несчастья эмира. Его внимание от смалы было отвлечено тем, что он зорко следил за Ламорисьером. 22 июня он был разбит у Джидды одним из помощников последнего, полковником Жери, причем потерял 300 человек регулярного войска и большой обоз. 30-го он сделал попытку захватить врасплох Маскару, но потерпел неудачу; 22 сентября он дал французам сражение у Сиди-Юсефа, где его аскеры не устояли против французских штыков. В сражении при Сиди-Иаия (11 ноября) его регулярное войско было окончательно уничтожено.

Естественно, что в кампанию следующего года об Абд-эль-Кадере уже не было ничего слышно, и французы воспользовались его вынужденным бездействием.

На юго-востоке герцог Омальский занял Батну (25 февраля 1844 г.). Затем, пройдя ущельем Эль-Кантары, он вступил в Бискру, только что эвакуированную бывшим беем Константины Хаджи-Ахмедом, и снова водворил здесь французского халифа Бен-Гана (4 марта).

На юго-западе генерал Маре углубился в страну пальм, газелей и страусов. Он произвел несколько набегов на могущественную конфедерацию улед-наиль, славившихся чистотой и благозвучием своей арабской речи. Затем, подражая тактике, впервые примененной Бонапартом в Египте, он посадил своих солдат на верблюдов, перешел Джебель-Амур и двинулся на Аин-Мадхи, куда уже успел вернуться Тиджини; он согласился не занимать священного города, удовольствовавшись посылкой туда десяти офицеров, которые сняли план крепости. Эта экспедиция кончилась занятием Лахуата (25 мая).

В Кабилии Бюжо занял Деллис, разбил «морских флиссов» и амруа, дал 12 и 17 мая сражения на Себау и близ деревни Уареццедин, назначил агу, утвердил шейхов и рассеял партию Абд-эль-Кадера, халиф которого, Бен-Салем, принужден был бежать.

Война с Марокко. Изгнанный из своих владений, Абд-эль-Кадер пытался удержаться на границе Марокко, пользуясь попустительством беспокойного султана и помощью местных племен, более или менее покорных последнему. Чтобы прикрыть с этой стороны свою границу, французы воздвигли укрепления в Лалла-Марнии (или Махнии), Себду и Сайде. Каид Уджды заявил протест против сооружения форта в Лалла-Марнии, требовал от Ламорисьера, чтобы он очистил ее, и даже возбудил спор о направлении пограничной линии. В то же время Абд-эль-Кадер быстрыми набегами, а иногда и письменными воззваниями, рассылаемыми во все стороны, старался снова подстрекать к восстанию племена Оранской провинции. 30 мая отряду Ламорисьера пришлось отражать нападение марокканцев, среди которых находился один из родственников самого марокканского султана. Бюжо подоспел на призыв своих помощников, Ламорисьера и Бедо. Он решил, что положение дел на этой границе грозит опасностью и что, продолжая лишь обороняться против Марокко, он рискует «потерять Алжир». 15 июня Бедо сделал попытку переговорить с каидом Уджды, но принужден был удалиться под выстрелами марокканцев. Тогда маршал, приблизившийся с четырьмя батальонами, дал марокканцам суровый урок: триста из них остались на месте. Спустя четыре дня (19 июня) Бюжо, несмотря на запоздалое извинение, присланное каидом, ьсту-пил в Уджду, а затем, по удалении марокканцев, вернулся в Лалла-Марнию.

Французское правительство приказало своему генеральному консулу в Танжере, Ниону, энергично потребовать от марокканского султана удовлетворения. Ультиматум ставил следующие условия: чтобы султан извинился и отрешил от должности каида Уджды, распустил свои войска, сосредоточенные на французской границе, и изгнал Абд-эль-Кадера. Эти требования были поддержаны появлением у берегов Марокко французской эскадры под командой принца Жуанвиля. Ввиду неудовлетворительности ответа, данного султаном, принц 6 августа подверг трехчасовой бомбардировке батареи и укрепления Танжера, и Бюжо написал ему: «Надеюсь, что не позднее 13-го мы расплатимся по векселю, который вы предъявили нам».

Марокканцы заняли позицию на правом берегу Исли в числе около 45 000 всадников и 2000 пехотинцев при 11 орудиях. Цвет их войска составляла конная гвардия султана в 6000 человек, набранная из негров и мулатов. Бюжо мог противопоставить им лишь 8400 пехотинцев, 1800 всадников и 16 орудий. Однако многочисленность марокканской конницы не пугала его, потому что, как он сказал Ламорисьеру, «свыше известной нормы, примерно, 4000—5000, число конницы не имеет значения». Вечером 12 августа он принял участие в пирушке, устроенной офицерами, и, поддавшись общему веселью, изложил им свой план: «Послезавтра, друзья мои, будет у нас жаркий день. С нашей маленькой армией я хочу атаковать неисчислимую конницу марокканского султана. Я хотел бы, чтобы их было еще вдвое, втрое больше, потому что чем они многочисленнее, тем больше будет их замешательство. У меня есть войско, а у него — только нестройная толпа». Затем он объяснил офицерам, почему он построил свое войско в форме «свиной головы», т. е. треугольника или, вернее, ромба: в таком виде оно могло врезаться в массу марокканской конницы и достигнуть главной точки сопротивления— того места, где находится сын султана, Мулай-Мухаммед. 14 авгуота 1844 года, на рассвете, французское войско двинулось вперед; в семь часов оно врезалось в движущиеся волны марокканской конницы, «подобно льву, окруженному 100 000 шакалов». Французские батальоны не сочли даже нужным перестраиваться в каре для отражения беспорядочных атак этой несметной конницы и только истребляли ее ружейными залпами. Когда острие ромба достигло лагеря наследного принца, маршал двинул в дело своих стрелков и спаги, которые и завладели всей артиллерией, шатром наследника, его знаменами и его легкой палаткой^[138]. К полудню битва была выиграна, и марокканская армия рассеяна, причем потери французов ограничились двадцатью семью убитыми и сотней раненых.

На следующий день после этой победы, доставившей маршалу Бюжо титул герцога Исли, эскадра принца Жуанвиля подвергла бомбардировке Могадор, разрушила его укрепления и высадила на остров гарнизон в пятьсот человек. Англия употребила все усилия, чтобы помешать этой войне, стараясь запугать то французский кабинет, то марокканский двор^[139]. Франция отнюдь не была намерена удержать за собою свои завоевания и по просьбе униженного и терроризованного Марокко охотно вступила с ним в переговоры. 10 сентября Нионом был заключен Танжерский договор на условиях, выраженных во французском ультиматуме, с одной поправкой: условлено было, что французы будут преследовать Абд-эль-Кадера с оружием в руках на алжирской территории, марокканцы — на своей до тех пор, пока он не будет изгнан или пойман; если его поймают французы, они обязуются поступить с ним великодушно и вежливо, если марокканцы — они должны интернировать его в одном из своих прибрежных городов до выработки обоими правительствами совместного плана мероприятий, которые могли бы помешать эмиру снова нарушить мир в Африке. В силу пункта б граница между обоими государствами должна была оставаться той же, как в эпоху турецкого владычества в Алжире; 18 марта 1845 года этот пункт был дополнен особым договором о размежевании. Франция сделала ошибку, не потребовав себе по крайней мере линию Мулуйи и оставив Марокко на севере устье этой реки, а в Сахаре — Фигиг и прочие оазисы Туата. Но в ту пору французы думали, что у них уже и без того слишком много земель в Африке.

Последние войны с Абд-эль-Кадером (1845–1847). Абд-эль-Кадер смотрел на сражение при Исли с вершины соседнего холма, так как марокканский наследник не позволил ему принять участие в битве. По заключении Танжерского договора султан приказал эмиру распустить свои войска и поселиться в Фене; тот отказался, перешел обратно Мулуйю и, разослав эмиссаров как в марокканские горы (так называемый Риф), так и в горы западного Алжира, сумел вызвать обширное восстание.

В Даре и Уаренсеиисе фанатики взялись за оружие по призыву Ву-Мацы — «человека с козой». Полковник Пелисье обшарил горы, задушил дымом 500 кабилов в одном из гротов Дары (близ Некмарии) 1 и обратил в бегство «человека с козой». Но полдюжины ложных Бу-Мац продолжали распространять волнение, и заодно с ними — марабу Мухаммед-эль-Фаца, выдававший себя за воскресшего Иисуса Христа.

Затем Абд-эль-Кадер вторгся в страну племен бени-амер и трара, 13 сентября истребил вблизи марабу Сиди-Брагима отряд в 350 пеших стрелков (10-го батальона), потом близ Аин-Темушента принудил к сдаче 200 несчастных солдат, большей частью только что выпущенных из госпиталя, взял форты Себду и Сайда и всюду убивал попадавшихся в одиночку солдат и туземцев, преданных французам. Бен-Салем возмутил кабилов в Себау и Иссере. Бюжо сделал попытку поймать Абд-эль-Кадера в сеть своих летучих колонн, но эмиру удалось спастись (декабрь).

В начале следующего года маршал двинул в поход до восемнадцати летучих колони под командой самых отважных своих офицеров; тут были даже «верблюжьи» колонны. Они принялись травить эмира, гоня его от Маскары к Себау и из Великой Кабилии в Джебель-Амур. Дважды он был настигнут врасплох, но успел бежать в Джебель-Амур. Отсюда он послал своей деще (штаб, смала), стоявшей тогда лагерем в Марокко, приказ перебить французских пленных, пощаженных в сражении при Сиди-Брагиме или взятых в плен при Аин-Темушенте. Это приказание было исполнено: 280 французов было зарезано; только 11 было пощажено. Затем эмир» через Фигиг вернулся в Марокко (июль), после чего племена Сахары и кабилы из окрестностей Бужии изъявили французам покорность. Французы основали два военных поста — Омальи Немур^[140].

В феврале 1847 года принес покорность Бен-Салем, халиф (наместник) эмира в Великой Кабилии, в апреле — Бу-Маца, что водворило некоторое спокойствие на Западе. Но в Кабилии племена уэд-сагелей, особенно племя бени-аббес, не складывали оружия. В мае Бюжо повел против них колонну в 7000 штыков; он понимал, что Великую Кабилию Нельзя умиротворить иначе, как покорив каждое племя в отдельности и отобрав у этих гордых горцев их длинные ружья. Вместе с тем он хотел получить разрешение пуститься в погоню за Абд-эль-Кадером и в пределах Марокко. Бюжо отправился в Париж, надеясь склонить к своим замыслам министерство, но это ему не удалось. С другой стороны, его обидела неудача его проекта военной колонизации. В результате он попросил назначить себе преемника по должности генерал-губернатора^[141]. Выбор пал на герцога Омальского, четвертого сына короля^[142].

Генерал-губернаторство герцога Омальского. Изъявление покорности Абд-эль-Кадером (1847). Султану Мулай-Абд-эль-рахману надоела агитация, которую повсеместно вел Абд-эль-Кадер. И как султан и как шериф, он видел в эмире опасного соперника — политического и военного. И вот, вверив начальство над 1100 всадниками каиду Рифа, Эль-Ахмару, и поставив во главе другого отряда из 2000 всадников, 500 пехотинцев и 4 орудий своего двоюродного брата Мулай-Хассана, он приказал им прогнать или схватить Абд-эль-Кадера. Преследуемый марокканцами и загнанный ими к Мулуйе, Абд-эль-Кадер написал три письма — герцогу Омальскому и генералам Ламорисьеру и Кавеньяку. Опасаясь, не скрывается ли в этой уловке новая хитрость, герцог Омальский приказал Ламорисьеру охранять все проходы, через которые мог бы бежать эмир. Такие же меры приняли и марокканцы. Еще до этого султан подверг эмира своего рода религиозному отлучению, лишив его титулов сиди и хаджи. Марокканскому войску числом в 40 000 человек эмир мог противопоставить лишь 2000–3000 воинов, составлявших конвой вдвое большего количества женщин, детей и невооруженных. 21 декабря, прижатый к морю, он был принужден перейти на правый берет Мулуйи, причем пожертвовал остатками своей конницы и половиной своих аскеров; его бурнус был изрешечен пулями, и под ним пали три коня. Ему не оставалось ничего другого, как либо передаться французам, либо попробовать выбраться и бежать в пустыню.

Ночью он сделал неудачную попытку пробиться через охраняемое французами ущелье Кербус. Скрепя сердце он должен был просить амана^[143]. Он написал, что готов сдаться французам, если они обещают отвезти его в Александрию или Сен-Жан д'Акр, но не в другое место. Ламорисьер счел себя в праве обещать ему это. Абд-эль-Кадер сдался герцогу Омальскому и был перевезен со своей семьей в форт Ламальг в Тулоне^[144].

27 февраля 1848 года герцог Омальский узнал о падении своей династии; вскоре затем он прочитал в Monumepe (Le Moniteur), что он, как и Есе его родственники, изгоняются из пределов Франции и что на его место генерал-губернатором Алжира назначен Кавеньяк. 3 марта герцог вместе с припцем Жуанвилем покинул Алжир. Однако нельзя не признать, что Июльская монархия осуществила дело, едва намеченное Реставрацией. Она доставила Франции владычество над Алжиром от Марокко до Туниса, от Средиземного моря до южных оазисов, за исключением горных цепей Кабилии и Ореса; она создала «африканскую армию», содействовала устройству первых поселений и заложила основы административной организации завоеванной области.

Организация управления в Алжире. Колонизация. Первым шагом к устройству правильной администрации было учреждение в декабре 1831 года должности гражданского интенданта, который состоял при командующем войсками и которому были подчинены начальники различных гражданских ведомств. Этот дуализм власти естественно давал повод к частым столкновениям, хотя интендант и был подчинен командующему войсками. Королевским указом от 22 июля 1833 года была окончательно учреждена должность генерал-губернатора «Французских владений в северной Африке», который был подчинен военному министру.

Для управления туземцами в крайне редко населенных территориях, занятых французами, вначале назначались ага из мавров, но этот опыт имел печальные результаты, и ага уже вскоре был заменен старшим жандармским офицером, затем Арабским бюро в Алжире (1832), потом французским подполковником в звании ага, наконец Дирекцией арабских дел (1837), упраздненной в 1839 году и восстановленной Бюжо 17 августа 1841 года. Этой дирекции были подчинены арабские бюро, учреждавшиеся постепенно (1844) в завоеванных французами округах; фактически они являлись канцеляриями «окружных начальников». Эти бюро, несмотря на совершавшиеся в них злоупотребления, были ценным административным орудием: французские чиновники, хорошо зная наречия и нравы туземцев, могли укреплять французское влияние на обширных пространствах. Сверх того, французы заимствовали у турок обычай давать инвеституру всевозможным туземным начальникам, которые под надзором французских чиновников держали при себе военные отряды, до некоторой степени обеспечивали общественный порядок и взимали налоги^[145].

В то время здесь не было ни департаментов, ни выборных советов, ни представительства во французском парламенте. Для всего Алжира существовало одно епископство, именно, в городе Алжире, основанное в 1838 году; до этого времени католическое богослужение совершалось лишь полковыми священниками. Правда, эта незначительная гражданская организация удовлетворяла потребностям той горсти французов, какая насчитывалась тогда в Алжире: в 1836 году их было около 11 000, десять лет спустя — 47 000; к ним следует прибавить приблизительно такое же число иностранцев; Что касается собственно колонистов, то первые из них, которые поселились на равнине Метиджи, были в большинстве повстанцы 1830 года. Они были почти все или истреблены убийственными лихорадками, которые тогда свирепствовали в этой, теперь столь здоровой стране, или перестреляны гаджутами, у которых они отняли землю, или, наконец, погибли во время кровавого нашествия 1839 года. Европейское население Вуфарика обновлялось до трех раз. Маршал Бюжо сделал попытку создать по образцу древних римлян военную колонизацию путем основания колоний из отставных семейных солдат; но эти села не достигли процветания, да и парламент отказал в необходимых кредитах. В 1844 году положено было начало новой системе колонизации: правительство бесплатно уступало землю поселенцам на таких условиях, которыми имелось в виду отвадить спекулянтов, но которые вследствие чрезмерной регламентации стесняли и колонистов. Дело в том, что колонист только в том случае становился полным собственником своего надела, если в пятилетний срок фактического владения построил дом определенных размеров, насадил известное число деревьев, обработал столько-то акров земли и т. д. Тем не менее именно по этой системе было основано немало сел в окрестностях Алжира, Боны и Филиппвиля. Возникли даже целые города: Гуэльма (1836), Филиппвиль (1838), Орлеанвиль (1843), Омаль и Немур (18.46), быьшие раньше простыми военными постами.

IV. Остальные французские колонии

Равнодушие Франции к делу расширения колониальных владений. Из всего вышесказанного явствует, что Реставрация, сама того не желая, завоевала Алжир, а Июльская монархия, тоже почти против своей воли, захватила Алжирскую область.

Июльская монархия, как и Реставрация, мало заботилась о расширении колониальных владений. С 1792 по 1812 год французами было сделано столько завоеваний в Европе, от которых не осталось ничего! Рядом с ними всякое колониальное завоевание казалось ничтожным, да и к тому же непрочным.

Парижский трактат (1814) сократил колониальные владения Франции до минимума. Никто не поверил бы, что с XVI по XVIII век Франция владела за морем целыми державами. В Азии у нее оставалось лишь пять индийских городов, в Америке — два острова из Антильских и два, островка у берегов Ньюфаундленда, в Африке — лишь несколько изолированных пунктов в Сенегале, остров Реюньон и вяло поддерживаемые притязания на Мадагаскар.

Западная Африка. В силу Парижского договора Англия вернула французам их жалкие владения в Сенегале. Лишь в 1817 году была послана «Медуза» с чиновниками и солдатами, чтобы вступить во владение Сенегалом, и катастрофа, постигшая это злополучное судно, разумеется, не могла внушить особой любви к этой вновь обретенной колонии. В Сен-Луи губернаторы сменялись почти ежегодно, а кроме названного города французы располагали на этой обширной территории всего лишь островком Гореей да несколькими факториями на Сенегале до Вакеля (1819) и Седиу на Казамансе (§ 37). И только труды смелых путешественников — Молльена (1818), Бофора (1824–1825), Рене Кайе, первого европейца, посетившего Тимбукту (1828), и Раффенеля (1846) — предвещали, сколько энергии, терпения и смелости внесут позднее французы в дело завоевания Африки.

На гвинейском берегу французы появляются в Ажакути (по-английски — Тредтаун). В 1842 году правительство приобрело область Большого Басса (который не следует смешивать с Большим Бассамом) и Большого и Малого Буту. Вскоре оно уступило эти земли республике Либерии. Даже сам Ажакути, казалось, был брошен. В 1838 и 1842 годах французы приобрели от братьев Блэкуэл оба берега реки Гарровей, из которых также не извлекли почти никакой пользы.

9 февраля 1839 года майор Буэ-Вильомез заключил с одним негритянским вождем, по имени Денис, владевшим землей по берегу Габуна, договор, предоставлявший французам право создать здесь форт и гавань. 1-августа 1844 года эта концессия была закреплена новым договором. В 1847 году французский парламент вотировал кредит для основания Либрвиля, предназначенного служить открытым убежищем для беглых, и вольноотпущенных рабов. Сорок лет спустя Либрвиль все еще представлял собой лишь село в 2000–3000 жителей, раскинутое на семь километров, с немногими только домами в европейском стиле и тремя церквами. За пятьдесят лет, протекших со времени первого договора, заключенного Буэ-Вильомезом, правительство не сумело извлечь никакой пользы из территории в 50 000 квадратных километров, орошаемой многоводными реками.

Мадагаскар. В районе Индийского океана Реставрация как будто пытается упрочить за Францией права, приобретенные еще в эпоху герцога Ришелье и Людовика XIV. Борьба между двумя противоположными влияниями обнаруживается здесь скоро в иной форме.

Внутри острова обитали говасы — народ малайского племени, который при своем могущественном короле Андрианампойнимерине, умершем в 1810 году, начал покорять туземные племена, так называемых малгашей и сакалавов на западном берегу, антантров — на севере, бетсилеосов — на юге и пр. Последние слова, обращенные завоевателем к его сыну и преемнику, Радама I, были: «Твое царство не имеет иных границ, кроме вод морских».

Фаркуар, английский губернатор острова св. Маврикия, желая во что бы то ни стало закрыть французам порты Мадагаскара, принялся поощрять честолюбивые замыслы Радама I. Он помог ему распространить свое владычество на племена, населявшие побережье, выговорив для британских миссионеров и купцов свободный доступ как в старые, так и в новые его владения. Победив эти племена, Радама I запретил своим новым подданным доставлять провизию на принадлежавший французам островок св. Марии. Правительство Карла X отправило сюда под начальством адмирала Гурбейра экспедицию, которая прибыла как раз в момент смены на престоле. Радама I наследовала его вдова Ранавало. Она обнаруживала крайнюю антипатию к англичанам, но в то же время отказывалась признать нрава, на которые претендовали французы. Адмирал Гурбейр овладел Тинтингом, потерпел неудачу под Фульпуантом и взял реванш, разрушив форт Пуант-а-Ларе.

Июльская монархия, боясь ввязаться в конфликт с Англией, эвакуировала Тинтинг. Заходила даже речь об оставлении острова св. Марии. Неожиданным результатом этой слабости было то, что антибританское движение, во главе которого стояла Ранавало, возобновилось с прежней силой. Королева, которой теперь уже нечего было бояться французов, возобновила гонение на англичан запрещала их миссионерам открывать школы и обращать ее подданных в христианство и, с целью подорвать английскую торговлю, установила целую систему запретительных пошлин и стеснительных таможенных правил. Она беспощадно преследовала говасов, которые приняли протестантство и стали приверженцами англичан, равно как и племена малгашей, пытавшиеся свергнуть иго говасов. Убийства, совершенные по ее приказам, уменьшили народонаселение острова на три десятых. Французские купцы терпели от этого тиранического режима не меньше англичан. Оба правительства сговорились проучить говасов. Тинтинг был подвергнут бомбардировке, но попытка произвести десант не удалась, и избиение христиан возобновилось с новой силой (1845).

Между тем именно при Луи-Филиппе, с 1840 по 1842 год, Франция приобрела от независимых западных царьков островки Носси-Бэ, Носси-Мициу, Носси-КумбаиМайотт. На западном побережье острова французские поселения простирались от бухты Пасандава до мыса св. Андрея. Антакары в северной части острова отдались под покровительство Франции.

Океания. В Новую Каледонию французские миссионеры впервые явились в 1843 году. Научное исследование этого острова началось еще раньше. В 1827 и в 1840 годах Дюмон-Дюрвиль нанес на карту острова Товарищества. В 1839 году в Нанте и Бордо образовалась компания для заселения Новой. Зеландии, но, прибыв сюда в 1840 году, французские суда узнали, что здесь только что провозглашена верховная власть королевы Виктории.

Острова Таити были исследованы в XVIII веке Уоллисом, Куком и Бугенвилем, а с начала XIX века — капитанами Фрейсине, Дюперре, Дюмон-Дюрвилем, Дюпти-Туаром и Лапласом. На этих островах царствовала с 1793 года династия Помаре^[146]. В 1797 году сюда прибыла партия английских миссионеров, состоявшая преимущественно из семейных ремесленников. За четверть века они обратили в христианство немного народа, но после одного сражения, когда, по мнению туземцев, боги изменили им, протестантство быстро распространилось здесь — по крайней мере как государственная религия, — хотя эти племена остались совершенно преданными язычеству и по прежнему были очень легких нравов. Миссионеры навязали стране и королю теократическую реформу. В 1825 году они обнародовали от имени короля Помаре III кодекс, содержавший гражданские и церковные законы. В 1842 году, при королеве Помаре IV, возник конфликт между английскими миссионерами и двумя французскими — Каре и Лавалем, которых первые не хотели допустить высадиться. Адмирал Дюпти-Туар, прибывший на рейд Папеити, принял своих соотечественников под защиту и решил добиться для всех французов права высадки и пребывания на острове. Английский миссионер Притчард до такой степени надоел королеве Помаре IV, что она и главные старейшины, воспользовавшись одной из его отлучек, отдались по соглашению от 9 сентября 1842 года под протекторат Франции. По отъезде адмирала и возвращении Притчарда королева снова подпала британскому влиянию. Ее убедили не поднимать французского флага. В наказание за такое нарушение договора французский адмирал, снова прибыв 1 ноября 1843 года на рейд Папеити, провозгласил суверенитет французского короля и аннексию острова. Между тем Притчард подстрекал туземцев к мятежу против французов. Об инцидентах, вызванных им, уже упоминалось выше^[147]. Капитан Брюа, назначенный губернатором французских владений в Океании, встретил в остальных английских миссионерах величайшую готовность содействовать восстановлению спокойствия среди туземцев. Однако многие таитянские вожди в отдаленных частях острова продолжали восстание, королева же бежала на другой остров архипелага. Наконец взятие 17 сентября 1846 года крепости Фотоа положило конец этой войне за независимость. Лаво, назначенный губернатором, заставил королеву вернуться в ее столицу и затем подписать дополнительный акт (19 июня 1847 г.), который, восстановив ее власть под протекторатом Франции согласно договору 1842 года, в то же время предоставил французам право вмешательства во все дела внутреннего управления и участия в выработке законов. В 1852 году королева была низвергнута в результате мятежа и восстановлена на престоле французским губернатором; с этих пор она сделалась верным и преданным другом Франции^[148].

Протекторат Франции признали и другие архипелаги Океании: Маркизские острова в апреле — мае 1842 года благодаря адмиралу Дюпти-Туару; Уэльские (где с 1837 года натер Батальон насаждал христианство) — 4 ноября 1842 года; острова Футуна (где в 1841 году погиб мученической смертью патер Шанель) — также в 1842 году; Туамоту и Тюбай — около того же времени; острова Гамбье — в 1844 году.

ГЛАВА XI. АНГЛИЙСКИЕ КОЛОНИИ. 1815–1847

В^[149] 1815 году английские колонии состояли: 1) из факторий, отвоеванных в XVII веке, в XVIII веке, во время революционных и наполеоновских войн, у французов, голландцев и испанцев и окончательно закрепленных за Англией рядом договоров, из которых выгоднейшими для нее были договоры 1763 и 1815 годов, и 2) из Австралии, которую англичане начали постепенно заселять с 1788 года. До 1783 года важнейшими колониями Англии были американские, но, потеряв Соединенные Штаты, она начала расширяться преимущественно в области Индийского океана.

С 1783 по 1840 год представительным собранием располагала одна Ямайка; в остальных колониях губернаторы — большей частью из военных — распоряжались почти самодержавно.

С экономической, как и с политической точки зрения колонии находились в тесной зависимости от метрополии. Навигационный акт 1651 года, к тому времени еще действовавший, требовал, чтобы колониальные продукты доставлялись в Англию исключительно на английских судах; с другой стороны колонист, покупая фабричные изделия или европейские продовольственные товары не у англичанина, платил громадную пошлину. Эти два обязательства составляли колониальный пакт; экономисты критиковали его, и парламент начал его постепенно отменять. Правила Навигационного акта были отменены для Соединенных Штатов (1796–1817), Бразилии (1811), испанской Америки (1822), и движение в пользу свободы торговли все усиливалось.

Невольничество, горячо осуждаемое филантропами, было отменено в 1833 году. Торговля невольниками была запрещена еще в 1807 году, а в 1815 году английское правительство взяло на себя инициативу» международного соглашения для борьбы с нею.

Внутренней жизнью колоний в описываемое время (1815–1847) руководит английское министерство, особенно в тропических владениях, где главным промыслом является производство сахара, предназначенного для метрополии, и где главную массу народонаселения составляют негры-невольники работающие под руководством горсти белых. В колониях с умеренным климатом наиболее важные законы также исходят из Лондона; от парламента исходят решения заселять их преступниками, а затем — безработными, перевозимыми на счет государства. Английский парламент устанавливает порядок выдачи концессий на землю, реформирует управление и суд. Но иммигранты приносят с собой привычку к независимости и критике; уже в первой половине XIX века в Австралазии (так называют Австралию, Новую Гвинею и Новую Зеландию) и Капской земле возникают своеобразные формы собственности, новое общество и свое общественное мнение.

I. Пять австралазийских колоний

Австралия по площади равна трем четвертям Европы. Ее внутренние области не знают дождей; там — степи и пустыни. Места, где европейцы могут селиться и возделывать землю, находятся у морских берегов, особенно на юго-восточном берегу. На этом плохо орошаемом материке растительность скудна, звери малочисленны и малорослые. Крупнейшее млекопитающее Австралии — кенгуру. В момент появления европейских колоний на материке жило около полумиллиона человек; они были черные, но волосы у них не были курчавыми, как у негров; питались они исключительно тем, что давала охота, жили разбросанно небольшими группами и были вооружены деревянным и каменным оружием. Разумеется, они не могли оказать европейцам сколько-нибудь серьезного сопротивления.

На Ван-Дименовой земле климат не так жарок и дожди обильнее; по размерам своим она равна приблизительно четырем пятым Ирландии. Туземцы там были похожи на обитателей Австралии.

Колонизация Нового Южного Уэльса (1788). Берега Нового Южного Уэльса были впервые обследованы Куком в 1770 году. Натуралист, участвовавший в этой экспедиции, в восторженных словах описал растительность, покрывавшую берега Ботанического залива (Botany Bay). В 1787 году английское правительство решило ссылать в Ботанический залив осужденных за уголовные преступления. Оно хотело, с одной стороны, разгрузить английские тюрьмы, с другой — положить основание новой колонии, взамен Соединенных Штатов. Филантропы того времени горячо рекомендовали ссылать осужденных и поручать им расчистку земли под пашню в колониях. Первая партия отплыла из Англии 13 мая 1787 года и 18 января 1788 увидела берега Нового Уэльса. Для высадки был выбран Порт Джексон, лежащий несколько к северу от Ботанического залива, и первый поселок был назван — по имени министра колонии — Сиднеем. 7 февраля 1788 года капитан Филипп, стоявший во главе экспедиции и облеченный правами губернатора, собрал ссыльных перед цепью вооруженных солдат и матросов и прочитал им парламентский акт; он увещевал их вести себя хорошо, так как здесь нечего красть, и к тому же виновные будут сразу обнаружены и повешены без пощады. Он объяснил, что желающие могут вступить в брак; и действительно, четырнадцать пар тотчас обвенчались. Матросы, солдаты и их жены, числом около 220 человек, могли получить землю в надел; ссыльные (778 человек, в том числе 200 женщин) должны были исполнять казенные работы или служить батраками или прислугой у свободных переселенцев (assignment). По истечении срока наказания им предоставлялись те же льготы, какими пользовались свободные поселенцы. Партии ссыльных прибывали регулярно с 1789 года. В 1793 году впервые прибыли настоящие колонисты (settlers). Это были английские крестьяне; каждый из них получил по 60–80 акров земли^[150] под условием уплаты подати, начиная с четвертого года; правительство в течение двух лет снабжало колонистов провизией и давало им в услужение ссыльных, которые должны были, начиная со второго года, получать от них одежду, а начиная с третьего — и пищу. Ссыльных долгое время было больше, нежели settlers'ов. С 1798 года правительство начало ссылать в Австралию наряду с уголовными преступниками ирландских революционеров, с которыми здесь обращались так же жестоко, как и с уголовными. Ссылали не менее чем на семь лет. За провинности ссыльных наказывали плетью, заключением в тюрьму на хлеб и воду, работой на каторжной мельнице (treadmill), или в рудниках. Неисправимых отправляли на каторгу на Норфолькские острова или в другие далекие тюрьмы.

В 1800 году колонизация ограничивалась Сиднеем и его окрестностями. Но английское правительство с самого начала оставило за собой право на гораздо более обширную территорию. По инструкции, полученной Филиппом, его губернаторство простиралось от мыса Йорка до южной оконечности Ван-Дименовой земли; оно начиналось от 135° восточной долготы, т. е. не распространялось на Западную Австралию, но зато обнимало все острова или архипелаги Тихого океана, расположенные к востоку от Австралии, следовательно, и Новую Зеландию. Колония была названа Новым Южным Уэльсом.

Ввоз овец. Первые поселенцы пытались возделывать хлеб и кукурузу и разводить скот, но сухость климата препятствовала тому и другому. В первый год хлеб не уродился, и колонисты умерли бы с голоду, если бы им не прислали хлеба из Бенгалии. В 1797 году один моряк, капитан Мак-Артур, привез в Австралию несколько овец-мериносов, купленных в Капской земле. Капитан сообразил, что овцы должны легко акклиматизироваться в этой сухой стране и что их шерсть будет иметь хороший сбыт в Европе. Но для пастбища нужны были большие угодья, а губернатор обыкновенно давал колонисту только 40^60 акров, потому что хотел образовать население из одних хлебопашцев. Мак-Артур отправился в Англию (1803) и выхлопотал там право занять под пастбище участок в 5000 акров; правительство могло отнять у него эту концессию для нарезки из нее мелких наделов, но в таком случае оно должно было сдать ему в аренду такой же величины участок в каком-нибудь другом месте. Примеру Мак-Артура последовало еще несколько капиталистов. С этих пор образовались две категории колонистов: 1) мелкие хлебопашцы — свободные эмигранты из Англии или отбывшие срок ссыльные и 2) собственники больших гуртов овец.

Первые социальные и политические столкновения. Овцеводы составляли аристократию; они хотели иметь больше влияния, нежели крестьяне и рабочие, и протестовали против предоставления отпущенным на волю ссыльным (expirees, emancipists) тех же прав, какими пользовались остальные граждане. Первые губернаторы умели давать отпор их притязаниям. В 1807 году губернатор Блай запретил уплачивать жалованье батракам спиртными- напитками. Он сохранил в силе запрещение выделывать спирт и заставил увезти обратно перегонный куб, привезенный для Мак-Артура. По настоянию последнего и его друзей командующий войсками посадил Влая в тюрьму, и английское правительство принуждено было отозвать его. Преемник Влая, Макуэри (1809–1821), обращался с освобожденными ссыльными как с гражданами и допускал их к даче показаний перед судом. Правление генерала Дарлинга (1825–1831) было ознаменовано реакцией, во время которой Мак-Артур с товарищами пытались уничтожить независимую прессу. Новый Южный Уэльс имел официальную газету с 1803 года, но лишь в 1824 году Уэнтворт, называвший себя первым австралийцем (он родился в 1791 году), получил разрешение издавать независимую газету. Это был орган демократический, благоприятно относившийся к отбывшим свой срок ссыльным (emancipists); он говорил в своей программе, что пора «превратить тюрьму в колонию, где могли бы жить свободные люди». В 1827 году Мак-Артур жаловался, что «издаются четыре газеты, и все четыре — в интересах ссыльных» и что «редактируются они бешеными радикалами, лишенными стыда и нравственных принципов». По его настоянию только что учрежденный законодательный совет установил предварительную цензуру и гербовый сбор в один шиллинг с номера (эту меру остановило veto председателя судебной палаты как противную английским законам), наказывал за проступки по делам печати изгнанием, что практиковалось до 1831 года, а также штрафами и тюремным заключением, что было отменено лишь в 1841 году. Несмотря на все это, Уэнтворт. и его соперник Голл сумели развить в Сиднее агитацию в пользу колониальной автономии; с этой целью они созывали митинги и посылали в Англию петиции и протесты.

Первые вольности. В первые пятьдесят лет колонизации губернаторами Нового Южного Уэльса были обыкновенно военные, и до 1823 года они пользовались неограниченной властью. На эту колонию смотрели главным образом как на место ссылки, где необходима железная дисциплина. При губернаторе состоял исполнительный совет, из заведующих отдельными отраслями администрации, которые все назначались английским министерством. Суд вершили в последней инстанции три судебные палаты — в Сиднее (1788), Норфольке (1795) и Гобарте (1821), организованные наподобие военных судов. Статутом 1823 года были созданы суды, состоявшие из одних только гражданских судейских чинов, было введено жюри и организован в Сиднее верховный апелляционный суд. Тем же статутом был учрежден законодательный совет из семи чиновников; губернатор должен был советоваться с ним по финансовым вопросам, равно как и относительно своих указов, причем председатель верховного суда должен был предварительно удостоверять, что они соответствуют английскому законодательству, «насколько состояние колонии допускает это». Это была первая брешь в осадном положении, и мы видим, что как только она была пробита, начали основываться газеты и собираться митинги. В 1828 году состав законодательного совета был доведен до пятнадцати членов, половину коих назначал губернатор из числа колонистов, платящих известную сумму налогов. Отныне метрополия несла издержки только но обороне колонии и по перевозке ссыльных; остальные расходы должна была покрывать сама колония. Таможенный тариф устанавливался законодательным советом. Но в случае разногласия решающий голос принадлежал всегда губернатору.

В 1830 году едва только началось заселение тех частей Австралии, где позднее образовались колонии Виктория и Квинсленд. В 1813 году овцеводы впервые перешли Голубые горы; затем открыли реку Макуэри и основали город Батерст (1815). Начали возделывать табак, сахарный тростник (1821), добывать каменный уголь. Приток эмигрантов был незначителен.

Ван-Дименова земля (1825). В 1799 году Басе убедился, что Ван-Дименова земля отделена от Австралии. В 1803 году из Сиднея была прислана сюда экспедиция с целью устроить поселок для неисправимых преступников. Был основан Гобарт (1804). До 1813 года Ван-Дименова земля служила только местом ссылки. Свободные эмигранты начали прибывать сюда в значительных количествах с 1817 года. Они возделывали хлеб и разводили тонкорунных овец. В 1821 году. на острове насчитывалось 7400 жителей; 14 000 акров под пашней и 180 000 овец; управлял островом в это время вице-губернатор, подчиненный сиднейскому губернатору. В 1825 году остров сделался самостоятельной колонией. В силу статутов 1823 и 1828 годов он получил, как и Новый Южный Уэльс, правильный суд и законодательный совет. В 1830 году колонисты, которых было уже 18 000, начали преследовать туземцев, убивать их или выселять на мелкие соседние острова.

Аннексия и колонизация Западной Австралии (1829). В 1829 году английское правительство, боясь, чтобы западное побережье Австралии не было занято французами, само заняло его и тем закончило аннексию всего материка. Оно стремилось в это время побудить к эмиграции избыточное неимущее население Англии и устроить его в колониях. Один предприниматель, но имени Пиль, взялся поселить большое число хлебопашцев у устья Лебяжьей реки. Он получил концессию на 250 000 акров, распространил проспекты, собрал тысячи три колонистов и высадил их в 1829 году на том месте побережья, где теперь находится Фримантл. Он рассчитывал нарезать им участки из предоставленной ему земли. Но он не заготовил ни съестных припасов, ни семян. Колонистам приходилось кормиться рыбой, которую они ловили. Большинство перебралось на Ван-Дименову землю. Западная Австралия, пока в ней не нашли золота, оставалась жалкой колонией под неограниченной властью особого губернатора.

Уэкфильд и систематическая колонизация. Экономист Уэкфильд в своих сочинениях Письмо из Сиднея (A letter from Sidney, 1829) и Англия и Америка (England and America, 1833) предложил продавать колонистам землю небольшими участками и по высокой цене. Таким образом колонизация была бы концентрирована, т. е. народонаселение сделалось бы более густым; колонистам необходимо было бы теперь привозить с собой деньги. По его мысли, деньги, вырученные от продажи земли, должны были окупать перевозку поденщиков и рабочих, которые, будучи выброшены на колониальный рынок в большом количестве, обеспечат землевладельцев дешевой рабочей силой, да и сами будут рады найти в Австралии работу, которую тщетно искали дома. Ссылка сюда преступников должна была быть прекращена, так как, пока длился срок наказания, затраты на содержание ссыльных превышали доставляемые ими доходы, а получив свободу, они, вместо того чтобы работать, становились кабатчиками, разбойниками или бродягами. Уэкфильд склонил на сторону своего проекта многих членов парламента и публицистов. Его план был почти тотчас приведен в исполнение.

Основание колонии в Южной Австралии (1834). В 1834 году английский парламент предпринял, попытку систематической колонизации. Он приступил к организации Южной Австралии за счет двух остальных колоний и назначил комиссаров для заселения этой территории. Посредницей при продаже большей части земель явилась Южноавстралийская компания — общество спекулянтов без политических полномочий. Цена наделам была назначена в 12 шиллингов за акр; такой высокой цены до сих пор в Австралии не существовало. Ссылка преступников в новую колонию не допускалась. Первые эмигранты высадились в 1836 году и основали город Аделаиду. К 1838 году число белых достигло уже 15 000… Благодаря системе продажи земли это были почти исключительно мелкие собственники или фермеры, возделывавшие хлеб. Вопреки посулам компании английское правительство не раз должно было приходить им на помощь. В 1841 и 1842 годах Южная Австралия стоила Англии 215 000 фунтов стерлингов.

Прекращение ссылки. Последствия пропаганды Уэкфильда сказались во всех австралийских колониях. Одним из важнейших результатов ее было упразднение ссылки преступников в Новый Южный Уэльс (1840) и Ван-Дименову землю (1847). В промежуток времепи с 1788 по 1840 год в первый было сослано 83 290 преступников, во вторую с 1803 по 1845 год — 55 000; там и здесь их оставалось около 30 000^[151]. Между тем в 1851 году Новый Южный Уэльс имел 360 000 жителей. Следовательно, нельзя сказать, что народонаселение Австралии создано преступниками; на долю свободной эмиграции приходилась гораздо большая часть.

Законы о продаже земли по высокой цене. Идеи Уэкфильда о продаже земли были осуществлены во всех английских колониях, куда направлялась иммиграция, рядом законодательных актов. Важнейшие из них: закон 1831 года, предписывавший продавать землю с публичного торга и не. дешевле 5 шиллингов за акр, и закон 1842 года, поднявший минимальную цену до 1 фунта стерлингов. Если бы эти законы применялись строго, то овцеводы неминуемо разорились бы. Но последние отказались приобретать землю на таких невыгодных условиях, какие ставило им правительство, а заняли через своих погонщиков громадные пространства выгонной земли (runs) в местах, удаленных от всякого надзора; эти захватчики получили прозвище squatters^[152]. Губернаторы пробовали выгонять их силой и принуждать к покупке захваченных ими runs, но с 1837 года правительству пришлось оставить их в покое под тем условием, чтобы они платили подать и признавали себя лишь арендаторами коронных земель. В 1839 году была проведена граница между территорией, отведенной для колонизации, и районом земель, временно занятых скуотерами, и эта межа поставлена под наблюдение полиции. Тогда насчитывали 5380 скуотеров с 33 000 лошадей и миллионом овец (свободное народонаселение Нового Южного Уэльса составляло приблизительно 50 000 человек). Число колонистов в собственном смысле слова (settlers) возрастало теперь быстрее, нежели до 1830 года. Деньги, выручаемые от продажи земли, шли, согласно плану Уэкфильда, на покрытие расходов по перевозке батраков и рабочих. В 1830 году насчитывалось не более 300 эмигрантов, направлявшихся в Австралию, а с 1831 по 1836 год число их возросло до 7849. В 1837 году английское правительство учредило официальное эмиграционное агентство (называвшееся с 1840 года Colonial Land and Emigration Board). Колонизация Нового Южного Уэльса теперь уже не ограничивалась окрестностями Сиднея. Бухта Порт-Филипп была заселена между 1824 и 1831 годами переселенцами частью с Ван-Дименовой земли, частью с Лебяжьей реки, куда они прибыли с злополучной экспедицией Пиля; все они занялись скотоводством или земледелием, не покупая земли. Тут вмешался сиднейский губернатор. В 1838 году он прислал в Порт-Филинп полицейский наряд, приказав продать землю колонистам сообразно законам, построить тюрьму и суд. Так был основан Мельбурн. В 1840 году население округа Порт-Филипп составляло 10 000 человек.

Представительное правление в Новом Южном Уэльсе. Со времени Адама Смита либералы требовали автономии для колоний. Вскоре после того как опи стали у власти, опи были напуганы восстанием в Канаде (1838); оно внушило им мысль, что единственный способ отбить у колоний охоту последовать примеру Соединенных Штатов заключается в том, чтобы предоставить колонистам самоуправление под контролем метрополии. В 1840 году был учрежден первый колониальный парламент в Канаде. Второй был дарован статутом 1842 года Новому Южному Уэльсу. В этой колонии законодательный совет состоял с тех пор из 36 членов, из которых 24 выбиралось среди землевладельцев, получавших ежегодный доход с земли по крайней мере в 100 фунтов стерлингов. Чтобы стать избирателем, надо было располагать известным имущественным цензом. Губернатору принадлежало право veto и право законодательной инициативы. Совет избирал председателя и издавал законы по всем вопросам, касавшимся колонии, за исключением продажи земельных участков, по-прежнему зависевшей от английского парламента. Он не был в праве отказывать в средствах на содержание администрации и церкви. С тех пор как была отменена ссылка, метрополии ничего не приходилось тратить на Новый Южный Уэльс. Совет, состоявший в большинстве из овцеводов, столкнулся с губернатором в вопросе о «захватах» (squatting). Консервативное министерство Пиля поддержало губернатора; но после его падения (1846) власть перешла к либеральному министерству Росселя, и государственный секретарь по делам колоний лорд Грей признал правыми скуотеров. Постановлением совета 1847 года им было разрешено снимать в аренду пастбищные земли (runs) на один год в местностях, уже колонизованных (settled), куда до сих пор их вовсе не пускали, на 8 лет в местах, только еще заселявшихся и на 14 — в местах, еще совсем не занятых постоянными жителями (unsettled). В двух последних случаях аренду можно было возобновить на б лет, а в случае продажи земли по участкам скуотер получал преимущественное право на покупку. Арендная плата была 10 фунтов стерлингов за 4000 овец; пастбища занимали до 32 000 акров. Постановление 1847 года распространялось на все австралийские колонии. Оно знаменовало собой победу аристократии и полояшло начало образованию некоторых больших состояний в Австралии.

Первые английские колонии в Новой Зеландии. Английские колонисты и миссионеры стали селиться в Новой Зеландии с 1814 года. Они состояли под защитой и властью сиднейского губернатора. В 1839 году торговая компания, возникшая по инициативе Уэкфильда, привезла эмигрантов в бухту Порта Никольсона и основала там город Веллингтон. Затем она заняла часть берегов южного острова, оттеснив, вглубь туземцев, часть которых в 1846 году восстала. В то же время назначенный английским правительством губернатор купил часть северного острова у маорисов и утвердился в Ауклэнде (1840–1841).

II. Мыс Доброй Надежды и Наталь

По климату южная Африка похожа на Австралию. По устройству поверхности она отличается от последней высотой внутренних плоскогорий, но распределение районов по их естественным условиям почти то же: на юге — береговая равнина, пригодная для возделывания хлеба и винограда; на побережье Наталя — жара, дожди и тропическая растительность; внутри — степь вплоть до пустыни Калагари и берегов Атлантического океана. Из животных здесь водятся овцы, козы и домашние быки. Бушмены (лесные люди) — племя столь же первобытное, как австралийцы, — и готтентоты были оттеснены в западные степи. Различные племена, кафрской расы (негры банту) занимали до прихода европейцев Наталь и прибрежную равнину; они разводили быков, отличались храбростью и силой, были вооружены копьями и щитами, жили в поселках, огороженных плетнями (kraals). Они долгое время сопротивлялись английскому завоеванию^[153].

Капская Земля превращается в английскую колонию. Капская колония, управлявшаяся с XVII века голландской Индийской компанией, была в 1806 году завоевана английской экспедицией и, согласно договору 1815 года, осталась за Англией. Колония не имела строго определенных границ с севера и запада; к востоку она кончалась у Рыбьей реки, где начиналась территория кафрских племен. В ней насчитывалось 17 637 готтентотов и бушменов, 29 656 невольников и 26 720 белых. Эти последние происходили от голландских колонистов, к которым присоединились 200 или 300 французских кальвинистов после отмены Нантского эдикта. В колонии господствовал голландский язык, а из религий — кальвинизм. Колонисты пазывали себя боёрами или бурами (крестьяне); часть их возделывала хлеб и виноград вокруг Капштадта. Остальные были рассеяны внутри странв1, где жили, занимаясь разведением быков, вдали от цивилизованного общества, отдельно один от другого. Бур, говорит пословица, не любит видеть дым своего соседа.

Появление английских колонистов в Порту Елизаветы. До 1820 года из Англии в Капскую Землю приезжали только чиновники и коммерсанты. В 1819 году парламент ассигновал 50 ООО фунтов стерлингов на перевозку и устройство там английских колонистов; явилось 90 000 желающих, из них были выбраны 4000, которые и высадились в 1820 году в бухте Алгоса, где они основали Порт Елизаветы. Вновь прибывшие стали возделывать землю к поставили на широкую ногу разведение мериносовых овец, впервые привезенных из Испании в 1790 году (шерсть туземных овец не имела никакой цены). В Капской Земле, как и в Австралии, английские колонисты вели борьбу с самовластием губернаторов. С 1826 года в Капской Земле была введена английская система судопроизводства. В том же году был отозван губернатор Сомерсет, закрывавший газеты и запрещавший митинги. В 1824 году Фэрбэрн основал оппозиционную газету и открыл поход в пользу местной автономии; ему помогал один из переселенцев 1820 года, шотландский поэт Прингль, находившийся е сношениях с великобританскими литераторами и филантропами. В Англию была отправлена петиция, требовавшая выборпого законодательного собрания (1827), и за ней последовали другие. Но правительство метрополии не пожелало удовлетворить колонистов в этом пункте. Оно ограничилось тем, что наряду с губернатором учредило исполнительный совет (1826), затем законодательный совет (1834), состоявшие оба из чиновников. Число переселенцев было невелико, и английское население увеличивалось только путем естественного прироста. Внутренняя история Капской Земли в первую половину XIX века представляет мало достопримечательного. Главными событиями были войны с кафрами и столкновения с бурами.

Войны с кафрами. Свободные черные были уравнены с белыми перед лицом закона. Но бурские или английские колонисты смотрели на себя как на высшую расу по сравнению с неграми. Они считали себя в праве пользоваться ими как поденщиками на условиях, ничем не отличавшихся от настоящей кабалы. Они требовали, чтобы кафры были прогнаны вглубь страны и их земли отданы белым. Они хотели, чтобы за кражу скота кафры подвергались жестоким наказаниям. Губернаторы в общем были склонны действовать в ущерб туземцам. Но последних отстаивали миссионеры, жалобы которых встречали в Великобритании большое сочувствие со стороны филантропов и противников рабства^[154]. Когда у власти стали либералы, то под давлением общественного мнения правительство метрополии бывало иногда вынуждено запрещать войны с кафрами. В связи с этим чередовались периоды успехов и периоды приостановки в расширении пределов колонии.

Борьба начинается с 1809 года, когда колонисты вздумали принудить кафров очистить плодородные земли в бухте Альгоа и переселиться на левый берег Рыбьей реки. Дело началось с непрерывных стычек между кафрскими племенами и группами буров и колонистов, организованными в виде милиции (commando). Кафры нападают на фермы, убивают жителей и уводят стада; колонисты преследуют грабителей до первой туземной деревни, казнят предполагаемых виновников грабежа и забирают их быков. Этой милиции обыкновенно достаточно для. охраны восточной границ, так как кафры не объединены. Но предводитель Тшака (1812–1828), затем его брат и преемник Дингаан собирают под своим начальством много кафрских племен и организуют целую армию. Сами они не нападают на англичан, но их военное могущество придает смелость племенам Рыбьей реки, которые поднимаются в огромном количестве. В 1834 году 30 000 кафров напали на фермы и селения. Губернатор д'Юрбан подходит с регулярным войском, разбивает черных, заменяет их начальников белыми чиновниками и объявляет их территорию присоединенной к английским владениям. Известие об этом приходит в Англию в самый разгар движения в пользу либеральных реформ. Министерство не одобряет действий д'Юрбана, возвращает кафрам независимость и посылает на границу вице-губернатора, которому поручает блюсти права туземцев (1835). Эта должность была упразднена в 1839 году, но в положении кафров ничто не изменилось до войны «топора» (1846–1853). До этого времени политика миссионеров одерживала верх над завоевательной политикой.

Первое «Voorttrekken» (исход) буров. Наталь. В 1826 году были упразднены голландские суды, и английский язык объявлен единственным допускавшимся в судопроизводстве. Это оскорбило буров… Их недовольство еще возросло вследствие уничтожения рабства (1834) и недостаточности предоставленного им вознаграждения. В то время колонисты имели 35 755 невольников, стоивших 3 миллиона фунтов стерлингов; а им дали всего 1200 ООО фунтов стерлингов и еще заставили получать причитающуюся каждому сумму в Лондоне. Буры по дешевой цене продали свои претензии спекулянтам, а некоторые даже вовсе не извлекли из них пользы. Их раздражение дошло до крайних пределов, когда правительство остановило д'Юрбана в его попытке раздвинуть границ колонии. Многие из них решили уйти вглубь страны, подальше от английских законов. В 1835 году 10000 буров выступили в путь вместе со своим скотом; они ехали в повозках, запряженных несколькими парами волов. Вечером они располагались лагерем под прикрытием повозок. Это был первый «исход» (Voorttrekken). Часть переселенцев направилась на северо-восток, перешла горы Дракенберг и в 1837 году спустилась в равнины Наталя. Кафрский завоеватель Дингаан только что разорил и опустошил эту страну. Он сделал вид, будто готов допустить водворение буров в Натале; но пока шли переговоры, он окружил их своими воинами, которые и перерезали буров^[155]. Но затем явилась новая многочисленная партия переселенцев; под предводительством Андрея Преториуса они разбили Дингаана; затем они организовали независимое государство с парламентом (фольксраад) и национальным знаменем. Английское министерство, всегда косо смотревшее на расширение Капской колонии, не пожелало вмешаться; но губернатор Нэпир послал войска, которые взяли главный город этого независимого штата, Питермарицбург. Буры покорились, сняли свое знамя и позволили распустить фольксраад (июль 1842 г.). 12 мая 1843 года Наталь был официально присоединен к Капской колонии. В скором времени заметили, что его климат и слишком жарок и слишком влажен для европейских колонистов; поэтому решено было обратить его в негритянскую колонию с особым губернатором. Туземцам позволили сохранить все их обычаи, исключая тех, которые шли вразрез с гуманностью; их вожди сохранили свою власть под контролем небольшого числа белых чиновников. В колонии насчитывалось тогда 100 000 туземцев; их число затем быстро возросло. Наталь был отделен от Капской Земли независимой Кафрарией.

III. Рабовладельческие колонии

Остров св. Маврикия и подвластные ему колонии. Иль-де-Франс, занятый одной английской экспедицией в 1810 году, был уступлен Англии по договору 1815 года вместе с Сейшельскими и Амирантскими островами. Под владычеством Англии он снова принял имя св. Маврикия, данное ему голландцами. Населению разрешено было сохранить французский язык и католическую религию; из Англии иммигрировали лишь отдельные лица. Главным продуктом острова был сахар, добываемый невольническим трудом (около х \ ь части сахара, ввозимого в Англию). В 1832 году население состояло приблизительно из 89 610 жителей, в том числе 63 500 рабов. С уничтожением невольничества (1834) плантаторам пришлось выписывать индусских кули, которых за время с 1834 по 1850 год ввозили в среднем по 5000 ежегодно. Важнейшими фактами внешней истории острова св. Маврикия являются старания первого английского губернатора сэра Роберта Фаркуара подчинить английскому влиянию Мадагаскар. Сначала он намеревался аннексировать этот остров, но так как правительство не поддержало его, то он ограничился тем, что вступил в сношения с королем Радама I, который незадолго перед тем объединил говасов и доставил им верховенство. Несколькими договорами, заключенными с 1817 по 1825 год, Радама позволил англичанам селиться, торговать и учреждать миссии на острове Мадагаскаре.

Гвинейские фактории. Фактории, основанные в Гамбиц в 1588 году, и Золотой берег, уступленный голландцами в 1667 году, эксплуатировались монопольными компаниями, производившими невольничью торговлю с Вест-Индией до запрещения этой торговли в 1807 году. Сиерра-Леоне, приобретенная в 1787 году, служила убежищем для негров, сумевших ускользнуть из рук работорговцев. Здесь торговали только пальмовым маслом.

Вест-Индия. Бермудские острова. Гвиана. Английская Вест-Индия (Антиллы) заключала в себе в 1815 году: Ямайку, отнятую в 1655 году у испанцев; британский Гондурас, занятый около того же врем'ени; Багамские острова (1629–1667); Подветреные острова (св. Кристофа, 1623; Нефисс, 1628; Монсера, о. Антигуа и его придатки, 1632–1663; острова Девы, Ангуилья, 1666; Доминика, уступленная французами в 1763 году); Наветреные острова (Барбадос, 1605–1625, Гренада, Санта-Лючия, Сан-Винсент, Табаго, которые долго оспаривались и наконец были уступлены французами — первые два в 1783 году, остальные в 1815); Тринидад, уступленный Испанией в 1802 году.

К Вест-Индии можно причислить Бермудские острова (1609), военную стоянку и место ссылки, лежащие на расстоянии 950 километров от Каролины, и британскую Гвиану, образовавшуюся из поселений, отнятых у голландцев в 1803 году, закрепленных за Англией в 1815 году и слитых в одну колонию в 1831 году. Гвиану исследовал в 1835–1839 годах Шомбрук, которому в 1840 году поручено было провести пограничную черту между этой колонией и Венесуэлой. Последняя еще оспаривает эту границу; точно также оспаривает свою границу и Бразилия. Гвиана — крупнейшее из английских владений в тропической Америке, а наиболее населенным и богатым из них является Ямайка.

Уничтожение рабства и свобода торговли. Все эти колонии (исключая Багамских и Бермудских островов) выделывали сахар рабским трудом и экспортировали невольников па французские и испанские Антильские острова. Они ввозили лес, фабричные изделия, съестные припасы и рыбу, покупая все это, как того требовал колониальный договор, у англичан. В 1831 году Вест-Индия представила парламенту петицию, где доказывала, что переплачивает, в силу колониального договора, 187 000 фунтов ежегодно на покупке предметов первой необходимости. В 1841 году ей была предоставлена свобода торговли. Но неудобства экономического и политического либерализма оказались для вест-индских плагиаторов более крупными, нежели его выгоды. За время с 1834 по 1838 год на Антильских островах было уничтожено рабство. С этих пор плантаторы начали выписывать китайских кули (впервые они появились на Тринидаде в 1816 году). Но метрополии пришлось в защиту вест-индского сахара обложить высокой пошлиной сахар с острова св. Маврикия и из Ост-Индии. Антильские острова по прежнему поставляли четыре пятых потребляемого Англией сахара; но плантаторы с Индийского океана и сторонники свободной торговли нападали на эту привилегию, а в 1848 году она была отменена, и пошлина на сахар уравнена.

IV. Дальний Восток и морские стоянки

Война из-за торговли опиумом; Гонконг. Занятие Гонконга было следствием установления свободы торговли и того влияния, какое приобрели на правительство крупные английские промышленники. В 1834 году была отменена монополия британской торговли с Китаем, принадлежавшая Ост-Индской компании. После этого вывоз фабричных изделий, особенно бумажных тканей, из Англии в Китай стал быстро возрастать (в 1832 году сумма экспорта равнялась 842 852 фунтам стерлингов, в 1836 году 1 326 368 фунтам стерлингов). Но китайское правительство по прежнему держало открытым для европейской торговли только один порт — Кантон. После войны из-за торговли опиумом китайское правительство заключило с Англией Нанкинский договор (1842), которым оно открыло для английской торговли порты Амой, Фучжоу, Нинбо, Шанхай и уступило Англии островок Гонконг при входе в Кантонскую бухту. Гонконг сделался крупным складочным местом, а население его быстро увеличилось (с 5000 жителей в 1841 году до 21 514 жителей в 1848 году).

Морские стоянки. В эту группу входят: 1) колонии Малаккского пролива, история которых тесно связана с историей Индии; 2) колонии Борнео (с 1846 года, Лабуан с 1847 года, протекторат под брунийским султаном; с 1841 года англичанин Брук был саравакским раджой): 3)при входе в Красное море — Аден (1838); 4) на пути в Индию через Кап и остров св. Маврикия— остров св. Елены (1651) и остров Вознесения (1815); 5) по дороге в Индию через Магелланов пролив — острова Фалкленд (1833); 6) в Европе англичане сохранили Гибралтар и по договору 1815 года окончательно приобрели Мальту и Ионические острова в Средиземном море и Гельголанд в Северном.

ГЛАВА XII. ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС. 1817–1847

Махмуд, Шехмед-Алщ Абдул-Меджид

Завоевания Мехмеда-Али. С 1815 по 1830 вод политическая и военная мощь Мехмеда-Али, зарождение которой было описано нами раньше^[156], настолько возросла, что казалось — он неминуемо рано или поздно займет место султана или по крайней мере создаст первоклассное, вполне независимое государство.

Уничтожив ополчение мамелюков и став с тех нор неограниченным властелином Египта (1811), честолюбивый и предприимчивый паша завоевал затем священные города Аравии и оттеснил вахабитов внутрь этой страны. Правда, эти фанатики снова продвинулись к морю во время его отсутствия и заключили с его старшим сыном Туссуном сравнительно выгодный для них мир, но Мехмед отказался ратифицировать этот договор и в 1816 году поручил руководство военными действиями своему второму сыну Ибрагиму. Последний с первых же шагов показал себя выдающимся полководцем и за два года сумел привести вахабитов в полную покорность; их вождь, Абдалла-бен-Сауд, гонимый из убежища в убежище, попал наконец в плен при взятии его последнего города Деррейэ и был отправлен в Константинополь, где и обезглавлен по приказанию султана (1818). В награду за сбои победы Ибрагим получил от Махмуда меккский пашалык и с тех пор в согласии со своим отцом управлял Есей турецкой Аравией. Спустя два года Мехмед-А ли предпринял завоевание Нубии и Сенаара, двух отдаленных областей, где укрылись последние мамелюки и откуда они часто совершали набеги на южные границы Египта. Другой его сын, Измаил-паша, произвел туда смелый набег, рассчитывая в одну кампанию закончить все дело. Но его вымогательства и насилия скоро вызвали здесь восстание, стоившее ему жизни. Впрочем, его смерть очень скоро была отомщена его шурином, дефтердаром Ахмед-беем^ который своими репрессиями терроризировал не только Нубию и Сенаар, но даже Кфдофан, где с того времени надолго установилось египетское владычество (1822). Вскоре затем это владычество еще упрочилось и в Аравии (1823–1824), вследствие подавления восстания, которое было поднято бедуинами, вахабитами и большим числом беглых феллахов. Это восстание Ибрагим утопил в крови.

Правление Мехмеда-Али. Мехмед-Али стал грозной силой не только благодаря расширению своей территории, но также особенно благодаря накоплению и естественному росту находившихся в его распоряжении всякого рода ресурсов, постоянному развитию и высокому качеству военных сил, наконец, благодаря энергичному управлению страной. Сельскохозяйственное богатство Египта, о котором не знали или не хотели заботиться его предшественники, удесятерялось под его влиянием и надзором. Способы обработки земли быстро усовершенствовались благодаря ему. Улучшились и породы лошадей и овец; с большим успехом была введена культура тутового и оливкового дерева. То же самое было и с хлопчатником, разведение которого приобрело в Нильской долине за несколько лет огромное значение. Всюду возникали сахарные и селитряные заводы, всевозможные фабрики и заводы под руководством европейских и особенно французских инженеров, так как Мехмед с давних пор поддерживал сношения с Францией и питал к ней особенную симпатию, которой не изменил до смерти. Молодые египтяне посылались в Париж и Лондон для изучения наук, законов, промышленности, вообще западной цивилизации. Предпринималось или продолжалось сооружение новых путей сообщения. Между Александрией и Каиром был прорыт канал Махмудие. Снова принялись искать истоки Нила и подумывали о соединении каналом Средиземного и Красного морей. Торговые сношения внутри страны были облегчены учреждением строгой полиции, благодаря которой в стране водворилась полная безопасность.

Вследствие всех этих успехов финансы египетского правительства вскоре достигли блестящего расцвета, и оно получило возможность создать грозную армию и флот. Приглашаемые им в большом количестве французские офицеры обучали на европейский лад войска, численность которых ежегодно возрастала и в конце концов достигла почти двухсот тысяч. Это преобразование египетской армии было проведено под руководством полковника Сельва (известного больше под именем Сулейман-бея). Преобразованием флота руководил другой француз, Серизи. С 1820 года Мехмед располагал 60–80 хорошо построенными, хорошо вооруженными военными судами с прекрасным экипажем, тогда как экипаж во флоте султана был из рук вон плох. Мехмед обезопасил берега и границы Египта от внезапных нападений, построив ряд новых крепостей и исправив старые. У него были свои строительные верфи, пушечные, оружейные и машиностроительные заводы, арсеналы, магазины — словом, все необходимое для того, чтобы стране не приходилось ввозить извне орудия обороны и нападения. Впрочем, это громадное сосредоточение сил было ему облегчено чрезвычайно простыми правительственными приемами, которые, однако, мог безнаказанно позволять себе лишь восточный деспот. Дело в том, что он объявил себя единственным собственником земли и, следовательно, мог эксплуатировать ее систематически и совершенно но своему желанию. Он присвоил себе монополию не только на земледелие, но и на промышленность и торговлю. Для производства всевозможных работ, необходимых по его мнению, у него были феллахи, которых он заставлял работать по своему произволу (подобно древним фараонам) и, по прихоти своей, пересылал с одного конца страны на другой. Для пополнения армии и флота он и подавно без всякой церемонии распоряжался этими бедными людьми. Их отрывали от семьи и плуга, уводили в лагерь со связанными руками и с цепью на шее, и все-таки в конце концов, вследствие своей необычайной покорности, они становились хорошими солдатами.

Первое столкновение между Махмудом и Мехмедом-Али. Легко понять, что рано или поздно должен был наступить такой момент, когда помощь паши, располагавшего всем, что требовалось для войны, сделается необходимой для султана, который не располагал ничем. Мы видели выше^[157], при каких обстоятельствах Махмуд счел нужным обратиться за помощью к Мехмеду-Али, который не отказал ему в ней, но, разумеется, потребовал плату за услугу. В 1822 году султан должен был предоставить ему командование на острове Крите, чтобы побудить его прислать сюда войско и эскадру против греков. В 1824 году, чтобы подбить его на экспедицию в Морею, он должен был обещать Ибрагиму морейский пашалык. «Этого унижения он никогда не мог забыть. Зато, когда после битвы при Наварине Ибрагим принужден был очистить Пелопонес, Мехмед-Али не забыл об условленной плате за свою услугу и не преминул потребовать, по крайней мере, равноценной награды. Такой наградой могла быть, на его «взгляд, только Сирия, эта естественная ограда Египта, давно привлекавшая его внимание, или, по меньшей мере, добрый кусок ее. Но Махмуд, и без того считавший Мехмеда-Али слишком сильным, согласился предоставить ему лишь пашалык Крита, который египтяне занимали уже несколько лет. Это значило — ничего не дать, и паша не без основания обиделся. В ответ на его жалобу султан довольно колко поставил на вид своему вассалу, что он уже полтора года не платит никакой дани Порте. Мехмед совершенно справедливо отвечал, что он авансом передал своему сюзерену гораздо больше, чем должен был: война обошлась ему в 30 000 человеческих жизней и в 20 миллионов франков, принеся взамен лишь разочарование и досаду. Словом, он ничего не заплатил, и отношения еще больше обострились.

Походы Ибрагима в Сирию и Анатолию. Спор длился уже больше года, когда Мехмед, более чем когда-либо зарившийся на Сирию, вздумал выместить свою злобу на паше Сея-Жан-д'Акра, Абдалле, давшем убежище нескольким беглым феллахам и отказавшемся выдать их ему. Не добившись от Порты позволения напасть на Абдаллу, Мехмед решил все-таки сделать это, и в октябре 1831 года Ибрагим вступил в Сирию с 30 000 солдат, 50 полевыми орудиями и 19 мортирами. В течение нескольких недель, он занял города Газу, Яффу и Кайфу и 9 декабря осадил Сен-Жан-д'Акр. На эту неслыханную дерзость султан отвечал фирманом, который объявлял Мехмеда-Али отрешенным от должности, назначал на его место Хусейна-пашу и предписывал последнему, собрав большое войско, идти на Ибрагима (март 1832 г.). Но прежде чем тот успел подойти, сын Мехмеда одержал еще несколько блестящих побед. 27 мая он взял штурмом крепость, отразившую некогда все атаки Бонапарта, и затем победителем вступил в Дамаск (15 июня). Отсюда, продолжая свой путь на север, он двинулся к Гомсу, где опрокинул авангард Хусейна (9 июля), затем овладел Алеппо, наголову разбил у Бейлапа турецкую армию, оставившую в его руках всю артиллерию (29 июля), и спустя два дня вступил в Антиохию. Вся Сирия лежала у его ног. Но так как Махмуд и теперь отказывался предоставить Мехмеду пашалык Акра, со Ибрагим, упоенный своими успехами, вторгся в Аданский округ, перешел Тавр и быстро овладел Копией — в самом сердце Малой Азии (ноябрь). Здесь напал на него с шестидесятитысячным войском его старый соперник по Мисолунги, великий везир Решид-паша. 21 декабря перед Копией произошло ожесточенное сражение, стоившее жизни 30 000 человек и окончившееся поражением турок: Решид был не только разбит, но и взят в плен. Победитель, не теряя ни минуты, двинулся на Бруссу и Скутари, т. е. на Константинополь.

Теперь, казалось, уже ничто не могло его остановить Мусульманское население Анатолии не оказало ему ни малейшего сопротивления. Впрочем, Ибрагим, как и его отец, неустанно афишировал свою преданность трону Османлисов: «Моя цель, — говорил он, — не низвергнуть, а упрочить его». Многие турки, даже в Константинополе, где султан гяур был крайне непопулярен, горячо симпатизировали ему. Ибрагим, выставлявший себя мстителем за Коран, был вполне уверен, что не встретит сопротивления в Стамбуле. А Махмуд не сомневался, что мятежник, вступив в столицу, немедленно свергнет и умертвит его, чтобы царствовать от имени какого-нибудь другого принца из Оттоманской династии. Сбитый с толку, почти обезумев от страха и ненависти, он не задумался обратиться с мольбою о помощи к великим европейским державам и особенно к России, которая со времени Адриано-польского мира считала себя как бы покровительницей Порты и была заинтересована в том, чтобы под властью Мехмеда-Али не возникла новая Турция, сильная и способная к самообороне.

Вмешательство великих держав. Договор в Кутайе. С этого момента распря между султаном и пашой приобретает крупный международный интерес и привлекает к себе внимание всей Европы. Все правительства тревожит мысль, как бы одно из них не нарушило в свою пользу политического равновесия на Востоке, и потому вмешаться должны были все. Франция не хотела ни действовать заодно с Россией, ни поддержать одна султана против Мехмеда-Али, благодаря которому она пользовалась таким большим влиянием на Востоке, ни открыто высказаться за последнего (из страха ссоры с Англией). Она старалась добиться того, чтобы победитель согласился на предложение дивана, предоставлявшего паше четыре пашалыка в южной Сирии (Акра, Наплуз, Сайда и Иерусалим). Но Мехмед требовал всей Сирии, не считая округа Адана и далее часть бассейна Тигра и Евфрата. Войска Ибрагима продолжали идти вперед, а 20 февраля 1833 года русский флот бросил якорь перед дворцом султана. Чтобы добиться удаления флота, французский посол адмирал Руссен обязался уладить дело так, чтобы египетский паша удовольствовался южной Сирией. Адмирал предъявил это требование паше, но у него не было никаких средств, чтобы принудить его; Мехмед это знал, а потому и не обратил на требование посла никакого внимания. Это снова повергло султана в трепет, и он снова обратился к русскому царю. Действительно, в начале апреля двенадцатитысячный русский корпус прибыл в Константинополь и Скутари, и вся молдавская армия — 24 000 человек — выступила на соединение с ним.

На этот раз Австрия и Англия, остававшиеся до сих пор довольно безучастными, серьезно встревожились и примкнули к Франции в видах прекращения войны. Правда, ни одна из этих трех держав не желала посылать свои войска против Мехмеда-Али; поэтому они объединились только для того, чтобы произвести весьма энергичное давление на султана Махмуда и заставить его сделать Мехмеду большие уступки, способные удовлетворить последнего. Султан уступил тем легче, что даже Николай I не особенно противился значительному расширению владычества Мехмеда. Помимо того, что царь не хотел ввязываться в конфликт с половиной Европы, он ничего не имел против того, чтобы Турцию заставили принести новые жертвы: чем больше она ослабеет, тем больше будет нуждаться в нем. Таким образом, Ибрагиму стало невозможно дольше оттягивать мир, который и был заключен в Кутайе. По этому договору Мехмед-Али получил сверх Египта, как и требовал, всю Сирию и Адану.

Россия и заключение договора в Ункяр-Искелеси. В силу этого соглашения египетские войска были уведены обратно, и царь в свою очередь должен был отозвать свой флот и армию. Он сделал вид, будто уводит их с величайшей поспешностью, но предварительно выговорил себе право при случае вернуться; этот договор, заключенный в Ункяр-Искелеси (8 июля 1833 г.) формально поставил Турцию в вассальную зависимость от русской империи. Согласно этому договору, обе державы заключили на восемь лет оборонительный союз против всех, взаимно обязываясь всеми силами защищать друг друга против всякой внутренней и внешней опасности. Если вспомнить, каковы были опасности, грозившие Оттоманской империи, и как много способов имела Россия вызывать в ней смуту, то ясно, что этот договор давал царю возможность возобновлять свое вооруженное вмешательство в Константинополе всякий раз, как он того пожелает. Разумеется, царь вовсе не имел в виду допускать в пределы своей империи турецкие войска и флот: добавочная статья договора гласила, что в случаях, когда Россия по праву могла требовать помощи своего союзника, последний мог освободиться от этой обязанности; от него требовалась лишь отрицательная помощь, имевшая, однако, громадную цену в глазах царя: султан освобождался от всякой обязанности при условии закрытия Дарданел для врагов России. Такое соглашение делало Россию почти неуязвимой, так как ей с давних пор не грозило какой-либо опасности, кроме как со стороны Франции и Англии. Россия была для них недоступна ни с суши, где достигнуть ее можно было, только пройдя через Германию, ни со стороны Балтийского моря, пригодного для действий военного флота лишь незначительную часть года, а теперь не рисковала подвергнуться нападению и со стороны Черного моря. Если же # и с этой стороны нечего было бояться, она могла позволить себе все, по крайней мере в отношении к Западу; таким образом, политического равновесия в Европе более не существовало.

Хотя договор в Ункяр-Искелеси был заключен тайно, но о нем, конечно, очень скоро узнали. Западные державы были сильно встревожены, и одно время похоже было, что они готовятся к войне. Австрия, также обеспокоенная этим событием, но в данный момент более чем когда-либо нуждавшаяся в помощи России для противодействия революционным настроениям, ограничилась тем, что в дружеском тоне попросила у царя объяснений. Царь заявил, что у него нет никаких своекорыстных видов и что он ничуть не замышляет расширять свои владения за счет Турции; вместе с тем он пообещал принять моральное посредничество венского двора в том случае, когда заинтересованные стороны, на основании договора, заключенного в Ункяр-Искелеси, заявят какие-либо претензии. Ввиду этого Австрия, со своей стороны, указала Англии и Франции, что независимости Турецкой империи, по крайней мере в данное время, со стороны России не грозит никакая опасность и что во всяком случае эта независимость обеспечивается ее, Австрии, посредничеством. В то же время она убедила царя увести свои войска из Молдавии и Валахии, которые он оккупировал уяге 6 лет (1834). Действительно, лондопский и парижский дворы прекратили свои приготовления к войне, предоставив дипломатам впредь до нового распоряжения обуздывать алчность России и разрешить, если это окажется возможным, щекотливый вопрос о Дарда-нелах и Босфоре.

Новые осложнения в Египте. Сражение при Незибе. Кое-как помирившийся, Махмуд и Мехмед-Али тем временем готовились к новой борьбе. Султан питал к своему вассалу непримиримую ненависть и хотел во что бы то ни стало отомстить ему.

В 1834 году он открыто поддержал мятеж сирийских горцев, вызванный административными строгостями Ибрагима, и снарядил войско, намереваясь силой вернуть себе территорию Урфа на левом берегу Евфрата, которую, по его мнению, паша удерживал незаконно. По этому поводу великие державы завязали переговоры с обеими сторонами. Но Ибрагим подавил восстание и верпул спорную территорию, после чего мир некоторое время казался упроченным. Однако обе стороны продолжали вооружаться. Мехмед-Али неисправно платил установленную дань Порте и употреблял свои средства на формирование новых полков и постройку новых судов. На представления дивана, требовавшего уменьшения военных сил Мехмеда, тот отвечал требованием новых льгот: он добивался признания его должностей наследственными в его семье. Султан не отказал ему в этом по отношению к Египту, но взамен потребовал возвращения Сирии, которой Мехмед Али ни под каким видом не хотел лишиться. Соглашение оказывалось невозможным, и в конце 1837 года переговоры были прерваны. В следующем году вспыхнуло новое восстание в Ливане, и вице-король убедился в причастности Порты к этому делу. В то же время Англия, которая была недовольна тем, что дороги в Индию — на Суэц и на Евфрат — заняты другом Франции и которую в торговом отношении крайне стесняли монополии, установленные в Египте, добилась от турецкого правительства заключения договора, предоставлявшего ей полную свободу торговли на всей территории Оттоманской империи и торжественно отменявшего указанные монополии (3 июля 1838 г.). Мехмед-Али заявил, что не будет считаться с этим договором, однако, прежде чем он успел на деле воспротивиться исполнению договора, вступавшего в силу лишь с 1 марта 1839 года, Махмуд, горя летерпепием покончить с Мехмед ом, снова подал сигнал к войне. Уже несколько месяцев все свободные войска империи стягивались в пашалыки Адана и Алеппо. Здесь вскоре сосредоточилась армия более чем в 100 000 человек, обильно снабженная артиллерией и находившаяся под начальством сераскера Хафиза, который пользовался советами нескольких выдающихся прусских офицеров (в том числе Мольтке). В апреле 1839 года турецкий авангард перешел Евфрат. Ибрагим но совету Франции некоторое время держался оборонительно и, казалось, хотел избегнуть генерального сражения. Но когда Махмуд издал новый манифест против египетского вице-короля (7 июня), где объявлял ему войну и называл его предателем и мятежником, — большое сражение сделалось неизбежным. Оно произошло 24 июня на равнине Незиб, несколько восточнее Аинтаба, и, несмотря на энергию Хафиза, кончилось непоправимым поражением турок, которые потеряли 4000 человек убитыми и 12 000 пленными, 162 орудия, 25 000 ружей и рассеялись по всем направлениям. Спустя шесть дпей султан Махмуд скоропостижно скончался в Константинополе, оставив престол своему сыну, шестнадцатилетнему Абдул-Меджиду. Наконец, Турция, у которой армии уже не было, потеряла также и свой флот, так как спустя две недели ка-пудан-паша Ахмед сдал его вице-королю в Александрийском порту (14 июля).

Англия, Франция и договор 15 июля. Всю Европу охватило волнение. Еще никогда восточный вопрос не стоял перед ней в такой острой форме. Наибольшие опасения в данное время вызывала главным образом возможность вмешательства русского флота и русской армии. Ввиду такой возможности Англия еще в мае предложила Франции совместно с нею послать эскадру в Дарданелы. Но июльское правительство не решалось на такое смелое предприятие. Австрия высказала мысль о созыве в Вене конференции, которая обеспечила бы Турции, взамен исключительного протектората России, коллективную гарантию пяти великих держав. Еще ничего не было решено, когда одно за другим пришли известия о сражении при Незибе, смерти султана и измене Ахмеда.

Необходимо было положить конец обычной медлительности дипломатов. Правда, Ибрагим после победы приостановил свое наступление в угоду французскому правительству; но так как его отец требовал себе теперь наследственных прав на все свои пашалыки, не исключая Аданы и Аравии, а Порта соглашалась предоставить ему в наследственную собственность только Египет, не было сомнения, что Ибрагим вскоре снова двинется вперед. Но тут все пять великих держав но почину Меттерниха заявили (нотой 27 июля), что берут Высокую Порту под свое коллективное попечение и что ей рекомендуется «не принимать окончательного решения без их содействия и выждать последствий участия, принимаемого ими в ее судьбе». Война была тотчас приостановлена, и новый султан, как и вице-король, должен был дожидаться, пока европейские кабинеты столкуются относительно способа мирно уладить кризис, если только это им вообще удастся.

Достигнуть соглашения было нелегко, и надежды на это было мало. Июльское правительство стояло за Мехмеда-Али, и французский народ, из ненависти к Англии, хотел, чтобы оно и впредь оставалось верным паше. Французское правительство присоединилось к ноте от 27 июля лишь для того, чтобы- не обособиться от европейского концерта и потому, что в глубине души считало вице-короля непобедимым. Оно было убеждено, что никакие конференции в мире не помешают паше удержать его завоевания и добиться тех наследственных прав, которых он требовал с оружием в руках. Что касается Англии, то опа по наущению галлофоба Пальмерстона предложила отнять у Мехмеда-Али все, кроме Египта, оставив ему последний, правда, в наследственное достояние. О большим трудом удалось в ноябре и декабре склонить Францию к уступке вице-королем еще и пашалыка Акры. Но кабинет Сульта, скорее подстрекаемый, чем поддерживаемый общественным мнением, требовал для вице-короля все или ничего; он лишний раз повторил это в высокомерной ноте, посланной им британскому кабинету 26 ноября 1840 года^[158]. В Европе, конечно, никто не поверил бы, что Франция готова уступить, как вдруг этот кабинет был заменен министерством 1 марта, глава которого — Тьер — публично' поставил в упрек правительству, что оно присоединилось к ноте 27 июля.

Россия хорошо понимала, что ей не удастся сохранить за собой те исключительные преимущества, какие обеспечил ей договор Ункяр-Искелеси; поэтому она была не прочь войти в соглашение с Англией, чтобы, по крайней мере, унизить Мехмеда-Али и тем сделать неприятность июльскому правительству, которое император Николай ненавидел от всей души. В результате тайных переговоров, длившихся несколько месяцев, в начале 1840 года состоялось соглашение. Выло условлено, что договор, заключенный в Ункяр-Искелеси, которому в 1841 году истекал срок, не будет возобновлен; далее, в тех случаях, когда Порта будет нуждаться в помощи, России дозволяется вооруженное вмешательство в ее пользу, но не иначе, как от имени Европы и в качестве ее уполномоченной; наконец, что в этом случае русский флот не закроет

Босфора и Дарданел для остальных европейских флотов. Отныне июльское правительство, естественно, должно было иметь против себя, кроме этих двух государств, не только Австрию, явно заинтересованную в том, чтобы ослабить Мех-меда-Дли, но и Пруссию: эта держава, будучи напугана патриотическим возбуждением, охватившим тогда Францию, и подозревая Тьера в желании доставить Франции реванш за 1815 год, должна была с радостью ухватиться за возможность воскресить антифранцузскую коалицию 1813 года.

Луи-Филипп ошибался насчет отношения к себе венского и берлинского кабинетов. Он рассчитывал на их дружбу, которой принес немало жертв в последние годы. Поэтому он продолжал поддерживать Мехмеда-Али. Еще менее был склонен покинуть пашу Тьер, в котором национальное чувство было значительно живее, нежели в Луи-Филиппе. Но именно этому министру суждено было в конце концов-погубить дело Мехмеда-Али, потому что он действовал в интересах египетского паши с чрезмерной изворотливостью, без прямодушия, и натолкнулся на противников похитрее себя. Тьер беспрестанно выражал намерение действовать рука об руку с Англией и не отделяться от европейского концерта. Когда британское правительство пригласило великие державы на общее совещание по египетскому вопросу, Тьер не уклонился от него, и французский посол Гизо принял участие в Лондонской конференции. Вскоре стало ясно, что это было сделано отнюдь не с целью ускорить работы конференции, а, напротив, для того чтобы затормозить их всякого рода проволочками, которые позволили бы Тьеру оттянуть дело до тех пор, пока подготовляемое им непосредственное соглашение между египетским пашой и султаном не позволило бы ему поставить Европу перед совершившимся фактом. На беду для Франции, об этой двуличной политике во-время проведал Пальмерстон, который прибегнул к тому же средству, именно: стал тайно действовать в Константинополе с целью помешать упомянутому соглашению, и в Лондоне — с целью создать четверной союз, который, наперекор Франции, заставил бы вице-короля подчиниться английской программе. Пальмерстону нужно было, следовательно, опередить своего французского противника, и это ему удалось: пока Тьер ждал, чтобы его настояния произвели желаемое действие на султана, Гизо сообщил ему, что 15 июля Англия, Австрия, Пруссия и Россия, не пригласив Франции, заключили между собой договор, с явным намерением решить египетский вопрос без ее участия, а в случае надобности — и наперекор ей.

Согласно этому договору, все четыре державы были готовы по приглашению султана принять совместно с ним те меры, какие могли бы оказаться необходимыми для ограждения целости и независимости Оттоманской империи; с этой целью они обязывались предпринять военную экзекуцию, если египетский паша не примет предложений, которые ему будут сделаны, с другой стороны, они принимали под свою коллективную охрану Босфор и Дарданелы. Союзный» договор сопровождался ультиматумом, который должен был быть послан султаном паше. От паши требовали возвращения Кандии, священных городов Аравии, Аданы и северной Сирии, предлагая ему наследственное управление Египтом и пожизненную власть над пашалыком Акры. Если он в десятидневный срок не примет этих условий, то ему отдадут уже только Египет; если же он промедлит еще десять дней, то ему ничего не гарантируют. Наконец, секретный протокол, вопреки дипломатическим обычаям, объявлял, что державы приступят к исполнению договора, не ожидая §ро ратификации.

Принудительные меры против Мехмеда-Али. Известие о договоре 15 июля, исключавшем Францию из европейского концерта и обрекавшем ее быть безучастной и бессильной свидетельницей гибели ее союзника, вызвало во Франции такой взрыв негодования, что одно время казалась неминуемой всеобщая война. Тьер, хотя и не желал столкновения с новой коалицией, но, по видимому, твердо решил не отступать перед ней. Однако Луи-Филипп желал быть только Наполеоном мира. Правда, известие о Лондонском договоре и в нем возбудило сильный гнев, но браться за оружие из-за таких вещей было не в его натуре. Он писал в интимном письме, что не даст своему маленькому министру увлечь себя. Словом, он ни за что не хотел войны и хотя позволил Тьеру сделать кое-какие военные приготовления и несколько повысить тон, чтобы ввести в заблуждение публику, однако намеревался и впредь поддерживать Мехмеда-Али лишь дипломатическими средствами. Но теперь дипломатия уже была бессильна. Пальмерстон давно знал, что французский король не вынет меча из ножен, и именно эта уверенность сделала его столь смелым. Пальмерстон страстпо желал усмирить Мехмеда-Али силой оружия и сделать это достаточно быстро, чтобы Россия не успела оказать помощи султану; с этой целью он еще в июне вызвал в Ливане восстание, которое очень скоро охватило всю Сирию и которое, заставив Ибрагима стянуть почти все свои силы внутри страны, давало возможность европейским флотам без большого труда справиться с прибрежными городами. В августе, в то самое время, когда турецкий агент отправился к Мехмеду-Али с ультиматумом султана, и еще раньше чем в Константинополе мог быть получен ответ паши, англо-австрийская эскадра подвергла блокаде сирийское побережье. 11 сентября коммодор Нэнир бомбардировал Бейрут одну из сильнейших крепостей этого района, защищаемую Сулейман-беем (полковник Сельв), и войска Ибрагима принуждены были очистить ее. Диван не только не принял нового предложения Франции (она все» еще ходатайствовала о предоставлении Мехмеду-Али Египта в наследственное, а Сирии в пожизненное владение), по даже спустя несколько дней после взятия Бейрута просто-напросто объявил вице-короля низложенным.

Во Франции общественное мнение больше чем когда-либо требовало мести. Повсюду слышались голоса в пользу войны. Тьер действительно готовился начать войну, но лишь весной следующего года; он еще сохранял иллюзию, что Мехмед-Али сумеет продержаться до тех пор, пока Франция закончит свои приготовления к войне. Но Луи-Филипп со времени капитуляции Бейрута перестал верить в способности паши к сопротивлению. Кроме того, он во что бы то ни стало хотел сохранить мир. Это коренное разногласие между ним и его министром заставило последнего выйти в отставку. 29 октября образовался новый кабинет. Его возглавлял маршал Сульт, но его настоящим политическим руководителем с самого па-чала сделался Гизо, занявший в правительстве пост министра иностранных дел. Гизо не менее короля был сторонником мира; Пальмерстон, знавший об этом, отказался поэтому сделать Гизо какую бы то ни было уступку, ввиду чего тот нотой от 16 ноября заявил, что Франция, выключенная четверным союзом из европейского концерта, вступит в него лишь тогда, когда сможет это сделать без ущерба для своего достоинства и своих прав, и что до тех пор она оставляет за собой свободу действий.

Эта печальная платоническая декларация не могла особенно встревожить коалицию, которая к этому времени уже почти выиграла свое дело. Сирия была теперь уже вся освобождена от власти Мехмеда-Али. В продолжение октября почти все прибрежные города сдались англо-австрийской эскадре. Сен-Жан д'Акр — ключ ко всей этой области — капитулировал 2 ноября. Внутри страны Ибрагим больше не мог держаться ввиду восстания, раздуваемого английскими агентами. Поощряемый этими успехами, Пальмерстон собирался, по видимому, настигнуть вице-короля в его последнем убежище, т. е. в Египте, и отнять у него и это последнее его владение. 27 ноября коммодор Нэпир появился с флотом перед Александрией и пригрозил немедленной бомбардировкой, если Мехмед-Али не подчинится. Паша тотчас покорился, и тут же было заключено соглашение, по которому он должен был совершенно очистить Сирию от египетских еойск и вернуть турецкий флот, после чего четверной союз совершенно прекратит военные действия против Мехмеда и постарается убедить Порту предоставить ему наследственные права на Египет. Но как только это соглашение, которое положило бы конец кризису, стало известно в Константинополе, английская дипломатия приложила все старания к тому, чтобы уничтожить его. Нэпир был дезавуирован. Министры султана заявили, что его величество не признает Александрийского соглашения и согласен предоставить своему мятежному вассалу лишь пожизненную власть.

Окончание кризиса и конвенция о проливах. Таким образом умиротворение Востока снова отсрочивалось на неопределенное время. На этот раз французское правительство, обнаруживавшее до сих пор неистощимое терпение, выказало такое сильное недовольство, что коалиция, в общем вполне осуществившая свою цель, не сочла возможным доводить его до крайности. Англия не уступила, бы; но Австрия, стремившаяся обеспечить себе содействие Франции для успеха своей контрреволюционной политики в Европе, и Пруссия, не желавшая одна, без Австрии, ввязываться в войну на Рейне, побудили лондонскую конференцию ходатайствовать о признании Египта наследственным достоянием в семье Мехмеда-Али (31 января 1841 г.).

Успех, достигнутый июльским правительством, был невелик; но оно было не прочь удовольствоваться им, чтобы наконец выйти из состояния обособленности. Поэтому оно сообщило державам, что принимает это предложение под тем условием, чтобы договор от 15 июля, о котором оно больше не хотело слышать, признавался всецело выполненным и чтобы вопрос о нем больше не поднимался. В случае принятия этого условия, французское правительство изъявляло готовность заключить с четырьмя державами, подписавшими договор 15 июля, соглашение по делам Востока. Но оно желало придать этому^соглашению вполне реальный характер: в нём должно быть выговорено не только закрытие проливов, на которое султан всегда имел право, но и независимость и целость Оттоманской империи, гарантии для сирийских христиан, свобода или нейтралитет путей в Азию через Суэцкий канал и по Евфрату, и т. п.

Ввиду этих предложений переговоры в Лондоне были ускорены, и в марте Франция получила проект протокола, который признавал договор от 15 июля выполненным и окончательно упраздненным. Конференция приняла проект соглашения между пятью державами. Правда, оно было гораздо уже, чем его хотел сделать Гизо. Россия безусловно отказалась гарантировать целость и независимость Оттоманской империи. Англия и слышать не хотела ни о дорогах в Азию, ни о сирийских христианах. Словом, проект заключал в себе только заявление, что константинопольские проливы и Дарданелы остаются в полной власти Турции и должны быть закрыты для военного флота всех остальных держав.

Гизо, хотя и мало удовлетворенный, был тем не менее готов согласиться с этим, — но тут вопрос об умиротворении Востока снова осложнился. Хатти-шерифом 13 февраля султан пожаловал Мехмеду-Али наследственные права на Египет, но, по наущению английского посла, обставил свое согласие такими оговорками и ограничениями, что оно почти сводилось к нулю. А именно, он оставлял за собой право каждый раз выбирать будущего пашу между наличными наследниками Мехмеда-Али; он требовал, чтобы способ взимания податей в Египте был установлен Портою и чтобы четвертая часть поступающих сумм шла в турецкую казну; чтобы наша сократил свою армию до 18 000 человек и чтобы он не имел права производить в воинские чины выше фельдфебельского. Мехмед-Али, разумеется, отверг подобное соглашение, и Франция заявила, что не может подписать договор о проливах, пока паша не получит удовлетворения. Этот новый конфликт был улажен благодаря вмешательству Меттерниха. 19 апреля султан подписал хатти-шериф, которым паша мог быть доволен: по этому новому акту власть над Египтом должна была передаваться в порядке первородства; паша мог назначать офицеров до полковничьего чипа включительно; наконец, он обязывался платить определенную дань, размер которой должен быть установлен по взаимному соглашению. На этот раз Мехмед-Али не стал упрямиться, понимая, что большего не добьется. Пальмерстон, находя, что паша не заслужил и этого, спова выставил некоторые возражения и, если бы это зависело от него, несомненно расстроил бы соглашение. Но венский, берлинский и петербургский дворы больше не желали служить орудиями английского раздражения.

Британское правительство на этот раз должно было уступить, и 13 июля 1841 года были заключены в Лондоне два так давно приготовлявшихся дипломатических акта — один при участии Австрии, Великобритании, Пруссии и России, другой — этими четырьмя державами с присоединением к ним Франции; первый объявлял египетский вопрос решенным, второй гарантировал нейтралитет проливов.

Таким образом, кризис кончился. Европа, два года находившаяся между войной и миром, избегла общего столкновения, которое несомненно расстроило бы весь порядок вещей, установленный Венским конгрессом. Но равновесие, восстановленное с таким трудом, было, по правде сказать, не очень прочно. На горизонте скоплялись тучи грознее, чем перед 1840 годом. Взаимные отношения великих держав» глубоко изменились. Пруссия поняла, какую выгоду она может извлечь из национального чувства, так сильно пробудившегося в Германии под влиянием недавних вооружений Франции, и начала подготовлять объединение немецких государств в ущерб Франции и Австрии. Последние две державы, раньше столь враждовавшие, были теперь заодно; июльское правительство, утратив возможность опираться на Англию, сблизилось с венским кабинетом и готово было примкнуть к его контрреволюционной политике. Англия скоро но всей линии должна была выступить против этой политики. Хотя ей и удалось унизить Францию и ослабить ее протеже, но она еще далеко не была удовлетворена. Египетский вопрос был решен не так, как ей хотелось. Правда, Мехмед-Али принужден был смириться; но Англии хотелось вовсе низвергнуть его, а это не удалось; власти Мехмеда-Али, распространявшейся теперь на меньшую территорию, была зато гарантирована прочность, которой она до кризиса не имела. В Константинополе же восточный вопрос был так же мало решен, как и в Каире. Проливы «были заперты лишь на бумаге. Меньше чем когда-либо Турция была способна внушать уважение к своим правам. Россия понимала, что, способствуя в союзе с английским правительством унижению Франции, она некоторым образом сама себя одурачила: она утратила выгоды, какие приобрела но договору, заключенному в Ункяр-Искелеси. Теперь Николай мечтал о том, как бы вернуть себе эти преимущества. Но для этого ему нужно было порвать со своей новой союзницей, Англией. Через несколько лет ему и пришлось довести дело до этого; таким образом, в договоре о проливах уже лежал зародыш Крымской кампании.

Ливанский вопрос. Но и в ближайшие годы, задолго до наступления этого нового кризиса, восточный вопрос не переставал занимать Европу. Если великим державам и удалось на некоторое время отвлечь свое внимание от Египта, где Мехмед-Али умер почти забытым^[159], то они должны были в течение нескольких лет сосредоточивать его на Сирии, возвращенной султану честолюбивым пашой, но отнюдь не умиротворенной.

Горный массив Ливана, занимающий центральную часть этой провинции, населен двумя туземными народностями, очень стойкими и очень воинственными, которым Порта всегда должна была предоставлять широкую автономию. Это — друзы и мароциты, народы-соперники, между которыми с грехом пополам поддерживала согласие туземная династия Шехаб, управлявшая страной под верховенством Порты до 1840 года, когда глава этой династии, эмир Бешир, был низложен султаном. Последний умышленно передал его власть неспособнейшему из его сыновей, эмиру Касему. По мысли Абдул-Меджида и его министров, это был наиболее удобный способ перейти к установлению в Ливане прямого владычества Турции. Чтобы создать себе сколько-нибудь благовидный предлог для этого, турецкое правительство восстановило друзов, не имевших определенной веры и ради выгоды исполнявших кое-когда мусульманские обряды, против маронитов, исповедовавших христианство и горячо преданных своей вере. В.конце 1841 года в Ливане возникли беспорядки — грабежи, убийства и всякого рода насилия. Турецкое правительство тотчас же вмешалось и. якобы в интересах восстановления порядка, сместило Касема и назначило на его место турецкого генерала Омер-пашу. Автономия Ливана была фактически упразднена.

Но марониты горячо протестовали и были поддержаны Францией, которая со времен крестовых походов оказывала им покровительство, неизменно уважаемое турками и признаваемое Европой. Эта держава потребовала восстановления династии Шехаб. Она ничего не добилась, так как Англия (немало способствовапная последнему движению среди друзов) упорно противодействовала ее политике как в Сирии, так и в Константинополе. Но Омер-патпа был отозван, и после долгих переговоров султан постановил (в конце 1842 года), что отныне Ливаном будут управлять два шимапама, т. е. помощника саидского мушира, из коих один — для друзов — должен быть мусульманином, другой — для маронитов — христианином.

Это было бы не плохо, если бы территории обеих народностей легко поддавались размежеванию. Правда, северная часть области населена исключительно маронитами; но в центре и даже на юге обе народности до такой степени перемешаны, что множество христиан, попав под власть каймакама-друза, имели полное основание жаловаться. С другой стороны, Порта, желая еще более ослабить маронитов, вздумала прямо включить в Саидский пашалык значительную часть их территории, именно Джебаильский округ. Франция заявила энергичный протест против такого произвола, и в конце концов ей было дано удовлетворение (март 1843 г.). Что же касается управления смешанных округов, то вследствие интриг Англии переговоры по этому вопросу затянулись до конца 1844 года, когда султан, под давлением великих дерясав, наконец распорядился, чтобы в каждом из этих округов существовало по два вакиля, т. е. помощника каймакама: один — друз, другой — мароиит, из коих каждый должен был защищать интересы своих единоплеменников и единоверцев. Эта уступка не совсем удовлетворила христиан, требовавших, чтобы их вакили были подчинены исключительно маронитскому каймакаму. Порта пе без коварства решила подчинить их саидскому муширу. Друзы, как и легко было предвидеть, тотчас сочли себя обиженными и взялись за оружие при тайной поддержке английского консула (полковника Роза), поощрявшего их к всяческим насилиям, и турецких властей, гарантировавших им фактическую безнаказанность (апрель — май' 1845 г.). Тысячи маронитов были перерезаны, монастыри ограблены и разрушены, и даже был убит один монах. На сей раз июльское правительство, вопреки своей обычной осторожности, сочло нужным заговорить громко и властно: оно потребовало соответственного удовлетворения за насилия и убытки, причиненные «французским подданным и лицам, находившимся под покровительством Франции. Оно достигло этого, пригрозив Порте военной экзекуцией на сирийском побережье (17 октября). Однако новая организация Ливана была закончена лишь в 1846 году, когда при каждом каймакаме был учрежден совет по судебным, финансовым и административным делам из десяти членов, из коих христиан должно было быть большинство — шесть человек. Благодаря принятым мероприятиям Ливан некоторое время пользовался сравнительным спокойствием; но оба враждующих племени не были примирены: их антагонизм с удесятеренной силой прорвется наружу в 1860 году.

Попытки реформ в Турции. Танзимат. Ввиду не прекращавшегося брожения в провинциях, турецкое правительство, потерявшее всякое к себе доверие, опекаемое Европой, тупо, бессистемно и безуспешно пыталось, как во времена Махмуда, преобразоваться, чтобы сколько-нибудь окрепнуть и чтобы страна не походила на варварскую державу. Новый султан Абдул-Меджид был молодой человек, одушевленный честными стремлениями, но невежественный, слабый и беспрестанно подпадавший под самые противоположные влияния. Вначале он охотно подчинился влиянию Решид-паши — просвещенного государственного деятеля, который после продолжительного пребывания во Франции и Англии вернулся домой большим приверженцем справедливости и порядка в управлений государством. Этот-то министр и продиктовал султану Гюльханский хатти-шериф, обнародованный 3 ноября 1839 года в качестве основного закона империи и заключавший в себе, казалось, зародыш общего преобразования (танзимат) Оттоманской монархии. В силу этого знаменитого акта падишах обязывался проводить в интересах всех своих подданных, не только мусульман, но и христиан, благодетельную и справедливую политику. Отныне жизнь, честь и имущество всех граждан должны быть одинаково ограждены от посягательств; раскладка и взимание податей, набор солдат и военная служба будут организованы лучше прежнего и сделаются более правильными и более гуманными. Монополии будут упразднены, налоги приведены в соответствие с достатком облагаемых, расходы будут контролироваться, судопроизводство станет гласным, и правосудие — равным для всех; каждый сможет располагать своей собственностью по своему усмотрению, конфискаций больше не будет, и т. д., и т. д.

Это были прекрасные обещания, и если бы дело зависело только от Решида, то, может быть, они и были бы осуществлены. По инициативе этого государственного ^деятеля была учреждена судебная палата, и издано в 1840 году новое уголовное уложение. Некоторые монополии были уничтожены. Были преобразованы или вновь учреждены областные и общинные советы; взимание хараджа (подушная подать с райи) поручено старшинам соответственных корпораций; прежние полномочия пашей были разделены между тремя категориями чиновников (гражданского, военного и финансового ведомств). Но все эти реформы, равно как и обещанные в дальнейшем, возбудили, — подобно тому как это было при Махмуде^[160], — негодование улемов, старотурок и чиновников, наживавшихся путем всякого рода злоупотреблений. Мусульманские фанатики объявили прогресс кощунством. В марте 1841 года Решяд-наша был свергнут, и затем несколько лег властвовала реакционная партия во главе с Риза-пашой. Власть снова целиком сосредоточилась в руках пашей; раскладка налогов снова сделалась произвольной; свобода и жизнь подданных уже ничем не были ограждены; христиане, как и раньше, пользовались в судах лишь мнимыми гарантиями. Одна только военная реформа продолжалась с некоторой энергией и некоторым успехом. По новому уставу принудительная вербовка была заменена воинской повинностью (1843). Армия состояла теперь пз активной части (низам), в которой служба продолжалась пять лет, и резерва (редиф), где служба продолжалась семь лет. Армия делилась на пять областных корпусов, организованных на европейский образец; было основано несколько специальных школ для подготовки офицерского состава. Введение новых законов вызвало мятеж среди албанцев; чтобы привести их к покорности, пришлось снарядить целую армию (1844:—1845).

В 1845 году обстоятельства, казалось, снова сложились благоприятно для танзимата: в это время Абдул-Меджид приказал преобразовать ведомство народного образования, превращенное в особое министерство; тогда же был снова призван к власти Решид-паша, который вскоре затем был назначен великим везиром (1846) и оставался им до 1852 года. Снова началась борьба с монополиями; уничтожен был и откуп податей, разорительный для плательщиков. Экономические отношения Турции были улучшены путем заключения торговых договоров и благодаря преобразованию таможенного тарифа. Был установлен более строгий контроль над действиями провинциальной администрации. Но, в общем, усилия смелого мипистра были более похвальны, чем успешны. Недоброжелательство старотурок и пассивное противодействие бюрократии позволили ему осуществить лишь небольшую часть задуманных им реформ. На деле турецкий административный режим остался вопреки стараниям Решид-паши полным произвола, притесняющим, разорительным и рутинным, и вполне справедливые жалобы христианского населения впоследствии дали России, как мы увидим, те поводы к вмешательству, которыми была вызвана Крымская кампания.

ГЛАВА XIII. ИНДОСТАН, ИРАН И ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ. 1814–1847

В истории Индии и Центральной Азии с 1814 по 1847 год резко обнаруживается соперничество между Англией и Россией, так как Франция со времени падения Наполеона отказалась от мысли играть в этих странах видную роль. Глухая борьба этих двух европейских держав (Англии и России) объясняет весь ход дипломатической, военной, а подчас и внутренней истории Ирана и Туркестана; она же' обусловливает возникновение крупных войн в Индостане с 1839 года.

I. Цейлон и Индия

Цейлон как английская колония. Центральная часть острова Цейлона, по пространству равного трем четвертям Ирландии, сплошь занята горами; его климат — экваториальный, влажный и в то же время жаркий, мало подверженный изменениям. Народонаселение, представляющее собой смесь дравидов с арийцами, в момент занятия острова Англией насчитывало, примерно, до 2,5 миллиона человек. Цейлон принадлежал сначала португальцам, потом голландцам, был захвачен англичанами в 1795–1796 годах, остался за ними по Амьенскому миру и был окончательно за ними упрочен в 1815 году. Как и в Капской Земле, новые господа оказались здесь более деятельными, нежели голландцы. Крупнейший из туземных государей раджа Кандийский, оставшийся независимым, в 1815 году был разбит и взят в плен; его сослали в Карнатику, где он и умер в 1832 году. В следующем году вся территория острова была объявлена прямой собственностью Англии. Начато было научное исследование внутренних частей острова, расширено использование его естественных богатств. Голландская компания довольствовалась своей монополией на ловлю жемчуга и торговлю перцем и корицей. Англичане разводили кофе, культура которого стала развиваться в особенности с тех пор, как были отменены пошлины, ставившие в привилегированное положение кофе, доставляемое с Антильских островов. С самого начала английского господства Цейлон был коронной колонией и всегда имел свое особое управление, не связанное с индийским.

Индия с 1814 по 1828 год. Войны в Непале. Пиндарисы. Третья махратская война. За исключением одной экспедиции в Непал, все войны, которые велись в правление лорда Мойра, маркиза Гастипгса (1814–1818), имели целью лишь разрешение ранее начатых споров.

Непал населен желтокожим, с косыми глазами, земледельческим народом тибетской расы и буддийского исповедания, подвластным военной аристократии гурхасов, индусов, по происхождению, пришедших из Раджпутаны. Население живет в горах и долинах Гималаев, отделенных от равнины Ганга болотистым и лесистым поясом Тераи — страны, где свирепствует лихорадка и где водятся тигры. Спор из-за границ побудил Ост-Индскую компанию начать войну с гурхасами. Будучи отбиты в лобовой атаке (1814), англичане обошли Непал через долину р. Сатладж и заставили гурхасов удалиться из Сиккима и уступить Англии город Симлу с его территорией — возвышенную и здоровую местность, где теперь находится летняя резиденция губернатора (1815). С тех пор Гималаи долго оставались спокойными. Декан еще не был умиротворен. Плоскогорье Малва в северо-западной части Декана кишело так называемыми пипдарисами — громадными разноплеменными и разной веры полчищами, не находившими себе дела с тех пор, как прекратились войны между туземными царьками. Пиндарисы, конные и с артиллерией, грабили по всему полуострову, от Мадраса до Бомбея. Для их истребления губернатор в ноябре 1817 года собрал 120 000 человек — самое большое войско, какое доныне случалось формировать англичанам в Индии. Пиндарисы были уничтожены, и их территория присоединена к английским владениям; она сделалась ядром будущих центральных провинций.

Во время этой экспедиции махратские княжества тайно поддерживали пиндарйсов. Особенно сильно замешанным в этом деле оказался Пешвапуны; когда пиндарисы были разбиты, он взялся за оружие сам, потерпел поражение, был низложен и сослан в Коунпур с пенсией в 80 000 фунтов стерлингов, а принадлежавшие ему провинции были присоединены к бомбейскому резидентству, территория которого до тех пор была очень невелика (1818). Таков был результат третьей и последней махратской войны.

Наконец, англичане продвинули границу своих владений-и в северо-западном направлении, заставив раджпутов признать их суверенитет и аннексировав территорию Аджмира на склонах Арафаллийских гор (1818–1820).

С тех пор до 1848 года в гангской Индии и на полуострове предпринимаются лишь незначительные и разрозненные экспедиции с большими промежутками. Правление лорда Амхёрста (1823–1828) было бы вполне мирно, если бы не продолжительная и дорого стоившая экспедиция в Бирму. При его преемнике было без применения вооруженной силы аннексировано государство Майсор (Мисор); оно оставалось в непосредственном владении Англии с 1831 по 1881 год. В 1834 году поднял оружие против англичан князек с гор, смежных с Майсором, кургский раджа; он был захвачен в своей столице отрядом в 2500 человек и сослан, причем ему была дана пенсия, а Кург был присоединен к непосредственным владениям Англии. В правление лорда Бентинка (1828–1835) это была единственная новая аннексия.

Лорд Бентинк. Мир и реформы. Успехи реформистской партии в английском парламенте и ее приход к власти отозвались и в Индии, как и в*прочих английских владениях. В 1813 и особенно в 1833 году парламент обусловил возобновление привилегии Ост-Индской компании рядом ограничений в духе экономического и политического либерализма: в 1813 году Компания теряет монополию торговли с Индией, в 1833 — монополию торговли с Китаем и вместе с тем все свои торговые функции. Единственным доходом ее акционеров осталась теперь поземельная подать с туземного земледельческого населения. Исконная наклонность Компании к миру и бережливости развивается, но вместе с тем становится очевидной и ее ненужность.

В том же 1833 году Компания теряет право препятствовать поселению в Индии европейцев. Это было чрезвычайно на руку миссионерам, которые отныне, как и в остальных английских владениях, принимаются защищать здесь туземцев против белых во имя христианского братства.

Наконец, в том же 1833 году английский парламент постановляет ввести в состав калькуттского совета законоведа с специальным назначением руководить выработкой судебного кодекса для Индии. Первым из этих law members был лорд Маколей, либеральный депутат и историк, прибывший в 1834 году и страстно преданный делу реформы^[161].

С 1828 года губернатором был лорд Бентинк. Он был прислан для того, чтобы сократить расходы, и сохранил свой пост и при вигском кабинете как миролюбивый и просвещенный администратор.

Уступая настоянию миссионеров, Бентинк в 1829 году сделал попытку уничтожить так называемый сати — обычай, в силу которого индусские женщины сжигали себя при похоронах своих мужей: родным умевшего было запрещено побуждать вдову к самоубийству путем насилий или одуряющих напитков.

Был положен конец грабежам; самым сенсационным эпизодом этой кампании было обнаружение секты тагов (или тугое), т. е. душителей. В 1830 году капитан Слиман, охранявший долину Нербадды, узнал от одного из убийц, желавшего приобрести его расположение, о существовании группы заговорщиков, которые душили путников веревочными петлями с целью принести человеческую жизнь в жертву богине Кали. В Индии всегда было много убийц, но до сих пор думали, что они убивают исключительно с целью грабежа. Обнаружение особой религии убийства наделало много шума, — пожалуй больше, чем заслуживало ничтожное количество тагов. Последние представляли собой небольшие шайки, образовавшиеся, вероятно, около 1810 года; они действовали преимущественно в Раджпутане, — махратских княжествах и центральных провинциях. Преследование их поручено было Слиману, и он всякого рода обещаниями помилования добился того, что несколько тагов признались ему и выдали некоторых своих вождей (один из них задушил 717 человек и сожалел, что ему не удалось довести это число до полной тысячи). Между 1830 и 1835 годами было схвачено и казнено более 1500 тагов, и секта исчезла.

Бентинк старался также улучшить положение туземцев. Он открыл им доступ к более высоким должностям на службе Компании. Он подготовил упразднение цензуры, узаконенное его преемником лордом Меткафом (1835–1836). Первую туземную газету стали издаватв миссионеры в правление лорда Гастингса, и она надолго оставалась единственной. Всеми этими мероприятиями Бентинк заслужил эпитафию, сочиненную Маколеем и высеченную на цоколе его статуи в Калькутте: «Он искоренил жестокие обряды, упразднил унизительные разграничения, освободил общественное мнение; его непрестанной заботой было возвысить умственный и моральный уровень народов, отданных под его власть»^[162].

Индия и свобода торговли. Бентинк был не только преобразователем, но и весьма хозяйственным губернатором. Застав армию в 256 000 человек, он к 1830 году сократил ее до 200 000. Поземельная подать собиралась при нем тщательнее и была распространена на вновь обработанные участки. Опиум из мака, добываемый на плоскогорье Малва, был обложен налогом. Доходы Компании, непрерывно возрастая, удвоились сравнительно с 1800 годом; их меньше всего тратили в самой Индии, на которую смотрели исключительно как на колонию, подлежащую эксплуатации в полном смысле этого слова. Даже либеральные реформы обращались отчасти во вред Индии. Когда было уничтожено невольничество в тропических колониях, индийский сахар и кофе были обложены очень высокими ввозными пошлинами, для того чтобы английский рынок остался за ямайскими плантаторами. Значительно уменьшены были пошлины на ввозимые в Индию бумажные ткани, вырабатываемые в Манчестере и Глазго, по ткани, ввозимые из Индии в Англию, по прежнему оплачивались высокими пошлинами, вследствие чего выделка шелковых и хлопчатобумажных тканей в Индии сократилась. Благодаря свободе торговли с Соединенными Штатами культура хлопка в Индии падала из года в год. Словом, Индия была принесена в жертву антильским плантаторам и английским фабрикантам.

Независимые государства по Инду и в Пенджабе. До 1843 года крайними пунктами английского владычества на северо-западе были Аджмир и Симла, вклинившиеся в вассальные или союзные Англии территории. Владения Компании доходили до пустыни Тар, отделяющей бассейп Инда от остальной части полуострова и представляющей собой более неприступную преграду, нежели горы, которые окаймляют па западной окраине этого бассейна Иранское плоскогорье. История бассейна реки Инда теснее связана с историей Персии и Афганистана, чем история остальных частей Индостана. В XVIII веке он входил (некоторое время) в состав державы персидского шаха Надира, затем принадлежал основателю государства Афганистана, Ахмед-шаху Дурани (1747–1773). В XIX столетии Синд, т. е. бассейн нижнего Инда, был еще подвластен мусульманским эмирам, достигшим независимости^[163].

Область Пенджаба была подвластна последней крупной индийской державе сикхов; ее столицей был Л агор. Сикхи — народ арийского племени — жили первоначально на берегах р. Сатладж и в XV веке образовали религиозную секту с военной дисциплиной. Сикхи исповедуют браманство, но не признают деления на касты и распадаются на военные дружины, самостоятельно выбирающие каждая своего сардара, т. е. военачальника. Их могуществу положил начало завоеватель Ранджит-Синг, лев Пенджаба (1791–1839). Ранджит, бывший сначала губернатором Лагора от имени афганского эмира, объявил себя независимым, объединил под своей властью всех сикхов и раздвинул свои владения до Кашемира и Пешавара, отбросив афганцев в горы. Мы уже видели, при каких обстоятельствах Ранджит сделался союзником англичан против иранских мусульман (1809). После его смерти управление землей сикхов перешло к регентству, а войском — к совету сардаров.

Новые войны. Ост-Индская компания, довольная мирной и выгодной эксплуатацией Индии, охотно оставила бы губернатором лорда Меткафа (1835–1836), продолжавшего политику Бентинка. Но английское министерство, опасавшееся мусульманского или русского нашествия с северо-запада, назначило губернатором лорда Ауклэнда (1836–1842), при котором возобновились войны. Причины вмешательства англичан в Кабуле на Инде и в Пенджабе надо искать не в гражданской истории Индии, а в дипломатическом и военном положении иранских государств.

II. Иранские государства и северо-западная граница Индии

Афганистан и Белуджистан. Афганистан и Белуджистан — две области, отделившиеся от империи Надир-шаха после смерти этого завоевателя (1747). Подобно самой Персии, они представляют собой части великого Иранского плоскогорья, которое возвышается в среднем на 1000–2000 метров над уровнем моря, изборождено торами, зимой покрывающимися снегом, и пересечено пустынями. Караваны проходят через них при помощи верблюдов; летом здесь царит зной, зимой — лютая стужа. Белуджистан, очень сухой и каменистый край, населен приблизительно 400 000 жителей, исключительно кочевников. В Афганистане живет около 4-5 миллионов, частью кочевников, частью оседлых земледельцев. В обеих странах можно различить два слоя народонаселения: старейший— принадлежащий к индусской или желтой расе и исповедующий ислам — составляют рабочие, и прислуга, позднейший — военная аристократия мусульман-завоевателей. Последние представляют собою, по видимому, помесь арийцев с семитами, исповедуют суннитское магометанство и образуют могучие кланы, ненавидящие друг друга и часто воюющие один с другим. «Мы любим раздор, тревоги и кровь, — сказал в 1809 году один афганец англичанину Эльфинстоиу, — но мы никогда не полюбим господина над собой». Владыка Афганистана, носящий титул эмира, — военный диктатор, которому вечно грозят мятежи. В 1815 году Афганистан подпадает под власть туземной фамилии Саддозаидов, из клана Дурани. Имя эмира — Махмуд, резиденцией ему служит Кабул. Эмир изгнал своего брата Шах-Шуджу, принудив его бежать в английскую Индию. В 1818 году Махмуд был свергнут и убит другой фамилией из клана Дурани — Баракзаидами. В 1826 году после многочисленных войн один из Баракзаидов, Дост-Мухаммед, утверждается в Кабуле с титулом эмира. Благодаря освобождению Синда, сикхов, Бактрии, или афганского Туркестана, области Герата и Белуджистана территория афганского государства сильно сокращается сравнительно с тем, что оно представляло собой при первом государе' из династии Дурани, Ахмед-шахе, после его завоеваний в 1747–1773 годах, Дост-Мухаммед желал вернуть себе утраченные провинции и с этой целью организовал — впервые в Афганистане — регулярную армию.

В Белуджистане в эту эпоху властвует хан, резиденцией которому служит укрепленный город Келат; он признает за собой пока что только одно обязательство по отношению к своему бывшему сюзерену, афганскому эмиру: он должен поддерживать его своим войском. Хан — мелкий князь, не имеющий постоянного войска; вожди кланов плохо слушаются его и не всегда приходят ему на помощь.

Персия (Иран) под влиянием Англии и России. Фет-Али-шах (1797–1834) был с 1814 года союзником англичан против афганцев. В 1828 году, после дЁух неудачных войн с русскими, он принужден бвгл заключить с последними мир. Англия и Россия имели каждая своего постоянного представителя в Тегеране. Когда умер Фет-Али, обе эти державы по взаимному соглашению решили посадить на престол его внука Мухаммеда. Один английский офицер принял начальство над армией, действовавшей против двух соперников Мухаммеда, разбил их и взял обоих в плен. По этому поводу английскому послу в Петербурге было поручено выразить министрам царя то чувство удовлетворения, какое испытывает британское правительство при виде согласия, одушевляющего обе державы в отношении персидских дел. Но английский кабинет знал, что новый первый везир — эриванский хаджи, занятый больше изучением оккультных наук, — находится под русским влиянием. В 1835 году кабинет сам назначил английского уполномоченного в Тегеране, который до того времени всегда назначался генерал-губернатором Индии. Это было первым признаком наступления более деятельного вмешательства в иранские дела.

Осада Герата персами. Около этого времени русский дипломатический агент Симонич подстрекнул шаха овладеть Гератом. Это — город, расположенный на северной окраине Ирана, на высоте 923 метров над уровнем моря, на берегах Гери-Руда, на хорошо орошаемой равнине, дающей обильные урожаи хлебов, фруктов и хлопка и усеянной множеством селений. Благодаря своему выгодному положению, обилию продовольствия и воды Герат является обязательной станцией для караванов, проходящих из Туркестана и Персии в Индию. Население его состоит частью из людей желтой расы, частью из персов. Властелином Герата был с 1818 года один из Саддозаидов, изгнанных из Кабула узурпатором Дост-Мухамедом. При этом государе город отложился от Афганистана и стал почти независимым. Герат издавна находился в вассальных отношениях к Персии, но Фет-Али желал владеть им непосредственно. С 1816 года он трижды подготовлял экспедиции против Герата, но ни разу не мог привести в исполнение свой замысел. В 1836 году русский посланник легко убедил нового шаха Мухаммеда сделать попытку взять Герат. Английский дипломатический представитель тщетно силился удержать Мухаммеда от войны. Шах стал во главе экспедиции, которая, однако, вынуждена была вернуться, не дойдя до Герата, так как вследствие недостатка съестных припасов не смогла пройти пустыню (1836). Английский агент снова обратился к шаху с советом не нарушать мира, но столь же безуспешно; тогда английский агент выехал из Тегерана и предписал всем англичанам-военным, находившимся на персидской службе, вернуться в Индию. В ноябре 1837 года шах с громадной армией достиг наконец Герата. Кроме нескольких европейских инструкторов при нем находились русский дипломатический агент в Тегеране. Симонич, русский генерал Боровский и изрядное число русских дезертиров, которых англичане обвиняли в том, что это — солдаты, тайно присланные царским правительством. В крепости находился один английский артиллерийский поручик, Поттинджер, прибывший из Бомбея и переодетый индусским купцом. Герат считался сильнейшей крепостью Средней Азии. Он представлял собой, по словам Феррье, большой редут без передовых верхов:, это был квадрат в 1000» метров по стороне, защищаемый рвом в 15 метров ширины и 6 метров глубины, позади которого находилась насыпь в 16 метров вышины, шириной в 80 метров у основания, а на ней — стена в 8 метров вышины, снабженная 150 башнями. С одного фасада крепость эта еще была' прикрыта цитаделью в 100 метров по стороне.

За стенами находилось 40 000—50 000 жителей, число которых сильно уменьшилось за время осады вследствие голода и болезней. Персы простояли под стенами до сентября 1838 года; им приказано было посеять ячмень, чтобы кормиться им, когда выйдут припасы. Европейская армия, снабженная артиллерией, быстро повела бы осаду, потому что ничего не стоило пробить в стене широкие бреши, которые своим щебнем наполнили бы ров и дали бы возможность идти на приступ. Это именно и предлагал старший из европейских офицеров, состоявший на персидской службе, полковник Семинб. Но везир не позволял пользоваться артиллерией, потому что она стоила слишком дорого. По словам Феррье, он приказал Семинб наводить осадные орудия таким образом, чтобы ядра пролетали над крепостью. «Цель моего господина, — сказал он, — не убивать, а только напугать жителей Герата. Они так испугаются гула выстрелов, что сдадутся; вы же можете посылать каждое утро слуг с телегою — собирать ядра, которые могут служить и вторично». Семинб пал духом и покинул армию. Шах, преданный частью своих подчиненных, так и не предпринял общего штурма. Осада не подвигалась вперед, пока в августе 1838 года в лагерь шаха не прибыл английский полковник Стоддарт, отличавшийся безграничной храбростью; он взял на себя опасную задачу и благодаря своей смелости успешно выполнил ее. Стоддарт потребовал от шаха, чтобы тот немедленно снял осаду Герата и признал английское правительство единственным посредником между собой и князем Гератским. Месяц спустя шах отступил, и в Тегеран прибыл к нему английский агент Мак-Нейль с условиями, предлагаемыми Англией. Последняя требовала от шаха удовлетворения за арест курьера, посланного к Мак-Нейлю в 1837 году, и отказа от всех укреплений на гератской территории, занятых во время осады города. Шах попытался затянуть дело. Тогда Мак-Нейль удалился в Эрзерум и приказал английским военным покинуть персидскую службу. Генерал-губернатор Индии велел занять остров Харак в Персидском заливе. Тщетно шах посылал чрезвычайного посла в Лондон, тщетно искал помощи у русского царя; он принужден был уступить по всем пунктам. После того как он удовлетворил требования англичан, те вернули ему Харак, и Мак-Нейль возвратился в Тегеран (октябрь 1841 г.).

Англичане в Кабуле. Одновременно с демонстрацией против Харака индийское правительство предприняло большой поход в Афганистан с целью низвергнуть Дост-Мухаммеда. Последний желал сразу отнять и Пешавар у сикхов и Герат у брата низложенного им эмира. Он считал возможным потребовать для себя Пешавар, предлагал взамен губернатору Индии свой союз, но последний отверг его предложение. Тогда Дост-Мухаммед на время отложил мысль о захвате Герата и обратился к России. В 1837 году он принял в Кандагаре первого русского посланника в Афганистане, Виткевича. Подполковник Берне (тот, что исследовал Бухару), бывший неофициальным представителем индийского правительства в Кабуле, сообщил губернатору, что Виткевич обещал эмиру субсидию, если тот пожелает напасть на сикхов. Миссия Виткевича не удалась, так как он не мог обеспечить эмиру посылку на помощь русских солдат, и в 1839 году Виткевич уехал. В том же году индийский генерал-губернатор, лорд Ауклэнд, предпринял поход с целью низложить Дост-Мухаммеда и возвести на престол члена низложенной династии, Шах-Шуджу, который давно укрывался у англичан и от которого ждали полной покорности.

Экспедиция направилась не обычным путем, который заставил бы ее пойти страною сикхов и, вероятно, вступить с ними в бой, — она прошла Воланским ущельем и затем Белуджистаном, хан которого обещал соблюдать нейтралитет. Но везир хана, подкупленный афганцами, подбил ограбить английский конвой в Боланском ущелье; тотчас же английский отряд в 1050 человек двинулся к Келату, пушечными ядрами сделал пролом в стене и штурмом взял город, причем были убиты сам хан и 400 его защитников. Главные экспедиционные силы — 21 000 человек — не встретили никакого серьезного сопротивления ни перед Кандагаром, ни перед Кабулом, который был занят в августе 1839 года. Шах-Шуджа бвм объявлен эмиром, а Дост-Мухаммед пойман в горах Гиндукуша и отправлен в Калькутту; английский генерал Кин вернулся в Индостан, оставив в Кабуле английского резидента с оккупационным отрядом. В то время могло казаться, что англичанам принадлежало неоспоримое господство над всеми тремя иранскими государствами. Их владычество длилось два года.

В начале зимы 1841 года старший сын Дост-Мухаммеда, Абхар-хан, восстал и перерезал сообщение между Индией и Кабулом. В ноябре в Кабуле произошло восстание мусульман, и подполковник Берне, состоявший при дипломатическом агенте, был убит у себя на дому.

Все англичане бежали, ища спасения, в ту часть города, которую занимал оккупационный отряд. Английский резидент Мак-Натен был убит во время свидания с Абхаром — свидания, состоявшегося по его собственной просьбе (23 декабря). Так как у солдат совершенно истощился запас продовольствия, военный комендант подписал соглашение, в силу которого английским войскам обеспечивалось беспрепятственное возвращение в Индию. В январе 1842 года, в снежную пору, двинулись в путь без всяких припасов 4500 солдат и 12 000 гражданского населения. Но афганцы не сдержали слова: они перебили всех англичан, за исключением 95 человек, оставленных заложниками, и врача, которому одному удалось добраться до ближайшего к Кабулу английского поста — Джеллагабада.

Вторая кабульская экспедиция. Аннексия Синда. Весть о кабульском разгроме вызвала сильнейшее негодование в Англии. Лорд Ауклэнд был отозван, и на его место губернатором Индии назначен лорд Элленборо (1842–1844), следовавший такой же воинственной политике, но более удачно. Он начал с того, что дал генералам двусмысленные инструкции, чтобы в случае поражения иметь возможность свалить с себя ответственность. Но генералы развили такую быстроту действия, что успех оказался на их стороне.

Поллок пробился через Хайларский проход (апрель 1842 г.) и под стенами Кабула соединился с Ноттом, прибывшим из Кандагара; вдвоем они взяли город (15 сентября), освободили пленных и, чтобы оставить афганцам память об английской мести, взорвали главный базар Кабула; затем они удалились, предоставив Дост-Мухаммеду спокойно восстановить свою старую власть. Лорд Элленборо силился протрубить на весь мир об этой удачной карательной экспедиции. В числе прочих трофеев армия привезла решетку с гробницы Махмуда Газни: губернатор показывал ее индусам и рассказывал, что она взята из знаменитого Сомнатского храма, ограбленного в 1024 году афганским мусульманским завоевателем.

Но победы 1842 года только удовлетворили самолюбие англо-индийского правительства. Даже Белуджистан был эвакуирован после заключения союзного договора с ханом — сыном того, которого англичане убили в Келате.

Желая в результате всех этих войн поживиться хоть какой-нибудь территорией, лорд Элленборо в 1843 году аннексировал владения мусульманских эмиров Сипда. Впервые английское владычество достигло Инда и вплотную подошло к Ирану.

Первая война с сикхами. Преемнику лорда Элленборо, сэру Генри Гардингу (1844–1848), пришлось с самого начала его правления вступить в борьбу с армией сикхов. Комитет сикхских военачальников, недовольный наступательным движением англичан на северо-запад и убедившись после кабульского поражения, что английские солдаты отнюдь не непобедимы, потребовал объявления войны. В 1845 году сикхское войско в 60 000 человек при 150 орудиях перешло р. Сатладж и вступило на английскую территорию. Но губернатор ждал этого нашествия и принял меры к его отражению. После четырех кровопролитных сражений сикхи были отброшены в свою столицу Лагор, которая затем и была взята. Дост-Мухаммеда, поспешившего на помощь к сикхам с отрядом афганской конницы, преследовали по пятам до Хайберского ущелья, причем он едва не был взят в плен. Но англичане не стремились мстить ему более внушительно. Не желая слишком растягивать свою границу, так как это затруднило бы ее оборону, они не аннексировали сикхских государств. Они просто оставили сына Ранджит-Синга государем на пенсии; он сохранил все свои владения, но англичане ограничили численность его армии и назначили к нему в Лагор английского резидента с оккупационным отрядом. Гардинг получил в награду за свои успехи титул пэра и вернулся в Англию, передав управление лорду Дэлгоузи. Индийская армия количественно превысила пределы, которых она достигла перед сокращением, произведенным Бентинком: она насчитывала теперь около 270 000 человек.

III. Кавказ

Персия и Россия. Араке — граница. На другом конце Иранского плоскогорья целость Персии была нарушена со стороны России. Вслед за Гюлистанским договором (1813)^[164] была сделана попытка установить общую границу, относительно которой, однако, не удалось достигнуть соглашения. В 1826–1828 годах возобновилась война между Россией и Персией. Сначала русские были разбиты^[165], потом они с успехом перешли в наступление, переправились через Араке и овладели Тавризом. Теперь шах согласился заключить так называемый Туркманчайский договор (10 февраля 1828 г.), по которому он уступал русским армянские провинции Эривань и Нахичевань; граница шла по Араксу, исключая самой нижней его части, где она делала крюк, поворачивая на юг к выгоде России. Эта граница сохранилась до времен мировой войны. Впервые часть Армении перешла под русскую власть. Война между Персией и Россией прекратилась, и, как мы видели, Персия в ближайшие годы находилась скорее под влиянием России, чем Англии.

Султан, шах и царь в Армении. На границе Армении русские только раз вступили в борьбу с султаном; это было в конце греческого восстания, когда новый царь, Николай I, решил вмешаться в пользу греков. Из Грузии русская армия вторглась в турецкую Армению и появилась перед Эрзерумом; по Адрианопольскому миру (1829) царь добился исправления границы, давшего ему несколько округов турецкой Армении. С этих пор он держал себя как покровитель султана и выступал против шаха. Между Персией и Турцией беспрестанно шли раздоры по разным причинам: персы — шииты, а турки — сунниты, — и те и другие оскорбляли еретиков, совершавших паломничества в Мекку или Кербелу, где находится гробница сына Али. Кроме того, курды, принадлежавшие наполовину к Турции, наполовину к Персии, беспрестанно грабили как неприятельскую землю — одни персидскую, другие турецкую территорию. Вследствие этого отношения между Персией и Турцией сделались натянутыми. В 1821 году войско шаха вторглось в турецкие владения. Два года сряду оно опустошало турецкую Армению, но в конце концов принуждено было уйти назад, так как в Армении свирепствовала холера. В 1823 году по Эрзерумскому договору была упорядочена граница, условлено сообща наказать разбойников-курдов, и была гарантирована безопасность персидских паломников. Но на деле ничего не изменилось, так что в 1843 году потребовалось вмешательство России и Англии, чтобы не дать шаху возможность возобновить войну с султаном.

Войны кавказских народностей с Россией. Равнины, простирающиеся на севере и юге Кавказа, принадлежали русским; они владели Владикавказским проходом, который перерезает Кавказские горы там, где они всего уже. На восток и на запад от этого прохода, в широком веере предгорий и высоких долин, тянущихся к Черному морю и Каспию, обитали горцы, которые никогда никому не были подчинены. Главными из этих народностей были: к Черному морю — черкесы, числом до 400 000; к Каспийскому, в Дагестане, — лезгины и чеченцы, числом около 800 000. Они принадлежали к белой расе, исповедовали мусульманство: одни — суннитское, другие — шиитское, носили живописный костюм — черкеску с гозырями, кольчугу, папаху или металлический шлем. У них было в обычае совершать набеги на равнину, причем они забирали скот, хлеб и жителей, за которых потом требовали выкуп. Рассказывая о своей поездке в Эрзерум в 1829 году, Пушкин сообщает, что путешественники и купцы, желавшие перебраться через Кавказ, ожидали отправки «оказии» — военного отряда, который периодически совершал этот путь. Пленники горцев послужили темой целого ряда романов, между прочим — Ксавье де Местра^[166].

Различные горские племена долго жили в аулах, т. е. в укрепленных селениях, вполне независимо друг от друга и часто враждовали между собой, но в конце концов общность религии сплотила их, вследствие чего они стали более грозными. Когда шах, глава шиитов, и султан, глава суннитов, окончательно отступились от кавказских народностей — первый по Туркманчайскому договору (1828), второй по Адриано-польскому (1829), — черкесы и лезгины поддались увещаниям мюридов, проповедовавших соединение суннитских племен с шиитскими для священной войны (газавата) с неверными. В Дагестане восстание достигло большей силы, чем где-либо. Здесь мюрид Кази-Мулла около 1830 года начал священную войну. Два года спустя он был схвачен и убит в Гимри, но одному из его учеников, Шамилю (Самуилу), удалось бежать (лезгины говорили — чудом), и он стал во главе движения. Более двадцати лет отбивался он в горах от русских. Однажды Шамиль едва не был захвачен в одном ауле, но успел бежать, и его удачное бегство снова было приписано божественному вмешательству. Шамилю несколько раз удавалось доходить до устьев Терека; план его заключался в том, чтобы закрыть Владикавказский проход и соединиться с непокорными черкесами; но он был не в силах держаться вне Дагестана. Русские около 1846 года начали опустошительную войну, сжигали жатву, разрушали селения, избивали жителей, чтобы оставить Шамиля без провианта и людей и тем принудить его к сдаче.

Черкесы в западной части Кавказа также сохраняли свою независимость. Русские сумели достигнуть только одного: отрезали им подвоз оружия и боевых запасов, обложив тесной блокадой черноморское побережье. Захват английского судна «Vixen», нагруженного контрабандой, вызвал дипломатический инцидент, кончившийся, впрочем, мирно. Блокада и экспедиции, предпринимаемые в горы, заставляли русских держать в Грузии или в Кавказских горах армию в 120 000 человек. В промежуток времени между окончательным миром с Персией (1828) и взятием в плен Шамиля (1869) Кавказская война поглощала большую часть сил и средств, какие русское правительство могло уделять Азии.

IV. Туркестан

Дорога из России в Индию. Русские давно уже были озабочены мыслью вернуть дороге в Индию через Туркестан и северное побережье Черного моря то значение, какое она имела в монгольскую эпоху. Для этого им нужно было или заключить союз с Хивой и Бухарой, или покорить их. Туркестан, лучшую часть которого занимали эти два ханства, представляет собой ряд равнин, лежащих севернее Иранского плоскогорья, между Каспийским морем и китайской границей. В этой стране, удаленной от морей, климат еще суше, чем в Иране, и колебания температуры резче. Единственная обитаемая часть расположена по берегам рек, текущих с Иранских гор. Две реки, Сыр-Дарья и Аму-Дарья, достигают Аральского моря; остальные теряются в песках. Начиная с того места, где кончаются эти реки, до границы Персии, Каспийского моря и Урала можно встретить только песчаные пустыни, скалистые плоскогорья и солончаковые степи. По этим пустыням скитались кочевники тюркской и монгольской расы: на севере — киргизы, погонщики верблюдов, проводники и грабители караванов; на юге — туркмены, грабители-наездники. Туркмены имели обыкновение делать набеги на персидскую территорию, иногда и на русскую между Уралом и Волгой; они уводили пленных, заставляли их, привязав к своим седлам, бежать рядом с лошадью, пока не укрывались в пустыне, и там убивали или бросали тех, кто не поспевал за конем в галоп, а остальных продавали в Хиве и Бухаре. Обыкновенно они теряли половину пленников^[167].

Хива и Бухара. Хива и Бухара, как и подвластные им города, расположены на берегах рек и орошаются многочисленными каналами, прорытыми человеческой рукой. Их поля и сады представляют контраст с пустынями, их окружающими и отделяющими их от соседних государств. Каждый из этих двух городов вместе со своей территорией подчинялся неограниченному властелину, который правил посредством устрашения. Эмир бухарский имел страшные тюрьмы: одни — наполненные водой и грязью, другие — кишевшие насекомыми, которых разводили там, чтобы мучить заключенных. С осужденных живьем сдирали кожу, их сажали на кол, вешали за ноги.

Этой свирепой власти было подчинено народонаселение мусульманского исповедания и тюркской расы, состоявшее из различных слоев. В городах жили узбеки, аристократия, некогда военная, ставшая потом мирной и продолжавшая вести праздный образ жизни, и класс богатых купцов, посещавших индийские, иранские и русские ярмарки. В предместьях и деревнях жили землепашцы, находившиеся в крепостном состоянии. Ни узбеки, ни купцы не занимались ручным трудом; хлебопашество и промыслы всецело были в руках крепостных, а также русских и персидских рабов, купленных у киргизов и туркмен. Около 1819 года в Хиве насчитывалось до 30 000 пленных персов и 3000 русских; их плохо кормили и плохо с ними обращались; когда они пытались бежать и их ловили, хозяин прибивал пойманного за ухо на три дня к своим дверям. Если им удавалось выкупиться, им запрещали возвращаться на родину под страхом самых ужасных пыток. Дело в том, что бухарцы, и особенно хивинцы, не хотели показывать дорогу через пустыни, боясь, чтобы не были разрушены их невольничьи рынки и чтобы у них не отбили торговлю индийскими и китайскими продуктами в России, торговлю, в которой их купцы хотели оставаться единственными посредниками. Всех иностранцев, коммерсантов, офицеров, дипломатов, миссионеров, встречали очень враждебно, принуждали вернуться, заключали в темницы, иногда казнили.

Сведения об этих разбойничьих государствах, защищенных кольцом пустынь, были очень скудны. Знали только, что у хивинского хана было не более 300 000 подданных; что бухарский эмир, владыка Самарканда, древней столицы Тимура и части Бактрии, имел втрое или вчетверо больше подданных; что их армии, состоявшие из туркменских всадников, не являлись регулярными войсками и не имели хорошей артиллерии. Трудность заключалась не в том, чтобы победить их, а в том, чтобы провести европейскую армию через пески и степи к оазисам Хивы и Бухары.

Россия, Хива и Бухара с 1814 по 1839 год. Как только русские достигли Каспийского моря, они стали стремиться к тому, чтобы обеспечить себе дорогу в Индию через Туркестан. В 1717 году князь Бекович переплыл Каспийское море и сделал попытку во главе казачьего отряда достигнуть Хивы; он был схвачен хивинцами, которые содрали с него живого кожу и сделали из нее барабан. Затем почти в продолжение целого века внимание русского правительства было поглощено вопросами Запада. Но когда оно утвердилось в Грузии и стало господствовать на Каспийском море, то снова занялось вопросом о дороге в Индию и о мерах к прекращению разбойничьих набегов туркменов и киргизов. В 1819 году генерал, начальствовавший в Тифлисе, послал штабс-капитана Муравьева на восточный берег Каспийского моря. Муравьев прошел пустыню, явился в Хиву и 48 дней томился там в темнице; хан размышлял, не закопать ли его живьем в землю как шпиона. Наконец хан из страха освободил Муравьева и приказал ему вернуться домой. Из донесения Муравьева в России и Европе узнали о числе и ужасном положении плен-пиков, взятых туркменами и проданных в рабство на хивинских рынках. В то же время другое русское посольство достигло Бухары и сумело добиться разрешения для русских купцов вести торговлю через Туркестан. На основании этой сделки из Оренбурга выступил караван в сопровождении отряда казаков и углубился в степи; он подвергся нападению со стороны хивинцев при переправе через одну реку, сопротивлялся в продолжение трех дней и в конце концов отступил, бросив на месте свои товары, стоимость которых достигала 547 000 рублей. Это было большим ударом для оренбургского губернатора, который несколько лет добивался установления безопасности в пустыне и достиг только того, что независимые племена киргизов и туркменов признали суверенитет хивинского хана, чтобы приобрести его покровительство.

Покорение Хивы было решено окончательно, и ввиду этого начаты переговоры с эмиром бухарским. Как раз в это время вспыхнуло польское восстание, и внимание русского правительства снова было отвлечено на Запад. Когда же возобновились сборы в поход на Хиву, их затормозил недостаток в деньгах. Сверх того, оренбургский губернатор не мог рассчитывать на помощь грузинской армии, занятой покорением кавказских народов. Пытаясь обеспечить безопасность своей области, он задумал запереть стеною в 100 километров часть границы, не защищенную никакой естественной преградой. В 1834 году была построена крепость Ново-Александровск; началась постройка оборонительной стены, но оказалось возможным возвести только 20 километров. Разбойничьи набеги продолжались; туркмены и киргизы уводили в среднем ежегодно 200 русских; иногда они доходили в своих набегах до Волги. Образовалось благотворительное общество для выкупа пленных, и правительство выдавало ему 3000 рублей в год, но тайно, чтобы хивинский хан не узнал об этом признании Россией собственного бессилия.

Неудачный поход русских против Хивы. Оренбургский губернатор Перовский уже несколько лет готовился к походу против Хивы. Это было трудное предприятие. Надо было пройти около 1000 километров степями и пустыней, почти неисследованными, без надежного проводника, с огромным верблюжьим обозом, нагруженным всей необходимой провизией и даже водой и топливом. К 1839 году экспедиция была готова: она состояла из 5325 солдат и 22 пушек под начальством генерала Перовского и каравана в 10 500 верблюдов, сопровождаемых киргизами, русскими подданными или из числа союзников. Было решено идти через степи зимой в надежде, что мороз будет переноситься легче, чем чрезмерная жара, и потому, что в Хиву хотели прибыть весной, в промежуток между посевом и жатвой. Экспедиция двинулась из Оренбурга в конце ноября 1839 года несколькими колоннами, которые соединились на реке Эмбе. Экспедиция была застигнута необыкновенно суровой зимой и изо дня в день страдала от морозов и снежных метелей. Солдаты стали умирать от холода; верблюды, не находя никакой пищи под толстым слоем снега, ослабели и не годились ни для какой работы. Перовский упорствовал и добился того, что в три месяца сделал половину пути, не встретив препятствий, но когда он достиг подошвы плоскогорья Усть-Урт, пехотные офицеры и казаки единодушно заявили, что дальше идти невозможно: снег и мороз не прекращались. Перовский повернул обратно и вступил в Оренбург весной 1840 года, потеряв 9000 верблюдов и треть своих солдат.

Этот несчастный исход русской экспедиции увеличил смелость киргизов и туркменов. Снятие осады с Герата, отозвание русского агента из Афганистана, неудача Перовского означают временное ослабление русского влияния в Средней Азии. Пока Кавказ не был покорен, русские придерживались просто оборонительной политики в отношении к Туркестану: они рыли колодцы между Ново-Александровском и Аральским морем и ставили там казачьи кордоны.

Английские агенты в Хиве и Бухаре. Попытки русских в Центральной Азии возбудили беспокойство Ост-Индской компании и английского правительства, которые в свою очередь стали пытаться завязать сношения с Хивой и Бухарой. Начиная с 1824 года индийские офицеры несколько раз пробирались в эти два города, кто через Оренбург, кто через Герат, и пытались склонить хана и эмира к заключению союзного договора, хотя и не были снабжены официальными полномочиями, чтобы не слишком обязывать английское правительство. В 1831 году Александр Берне, офицер, бывший тогда во временной командировке на Инде, убедился, что в Лагор приходят русские товары через посредство бухарцев и афганцев. Он указал губернатору на первое появление этой конкуренции, которая грозила английской торговле, и добился того, что был отправлен с официозной миссией в Среднюю Азию. Он провел в Бухаре несколько месяцев (1833), по вернулся оттуда только с очень интересным описанием своего путешествия. Подобные же попытки были сделаны англичанами также для сближения с хивинским ханом, которому грозила большая опасность со стороны русских. Это было ответом на русскую миссию Виткевича в Афганистан. Во время экспедиции Перовского два англо-индийских офицера, Аббот и Шекспир, находились в Хиве. Они были подчинены полковнику Тодду, исполнявшему должность английского резидента при дворе шаха во время отсутствия агента Мак-Нейля: Тодд добился у хана освобождения русских пленных, которые и были отпущены вскоре после отступления Перовского. Другой агент был послан к эмиру бухарскому тотчас после снятия осады Герата (1838). Это был полковник Стоддарт, человек, отличавшийся безумной храбростью и высокомерием, тот самый, который явился к шаху настаивать, чтобы он подчинился требованиям Англии. В Бухаре Стоддарт действовал так же гордо и непреклонно, хотя и не имел официальной миссии. Когда один русский представитель предложил ему увезти его, Стоддарта, с собой, Стоддарт отказался, говоря, что он не желает ничьего покровительства, кроме Англии. Эмир заключил его в тюрьму. Однажды эмир объявил полковнику, что англичане потерпели поражение при Кабуле. «Это ложь, — отвечал Стоддарт, — войска моей государыни никогда не терпят поражений». Когда же известие о поражении подтвердилось, эмир велел казнить Стоддарта вместе с капитаном Конолли, посланным на поиски за ним (около 1842 г.). Миссионер Вольф, которому было поручено узнать об их судьбе, прибыл в Бухару в 1843 году, едва сам не был казнен и вернулся с известием об их смерти. Некоторое время английское общественное мнение волновалось, требуя мести за них, но вскоре внимание англичан было отвлечено войнами на Инде.

Попытка англо-русского соглашения. Англия и Россия одинаково потерпели неудачу в Центральной Азии. В Персии они продолжали уживаться рядом, из своего властного положения стараясь каждая извлечь для себя наибольшую выгоду. В 1841 году, когда англичане были заняты в Кабуле, русские добились для себя от шаха уступки островка Ашур-Аде на юго-западе Каспийского моря. Однако русские, по видимому, хотели сохранить status quo, гарантированное соглашением. В 1839 году русское правительство выразило неодобрение шаху за то, что он отказался вернуть населению Герата отнятые шахом у Герата деревушки. Русское правительство отозвало своего представителя в Афганистане и объявило, что. считает на будущее время лучшей политикой соглашение, основанное на прекращении захватов. В 1844 году, во время поездки императора Николая в Лондон, по видимому, было заключено тайное соглашение на этих основаниях между обоими министрами иностранных дел. Согласно заявлениям, сделанным Россией в самом начале Крымской войны, состоялось в 1846 году соглашение, по которому государства Туркестана должны были образовать нейтральную зону, а Россия и Англия должны были с общего согласия уладить вопросы о престолонаследии в Тегеране и о границах между Персией, Турцией и Афганистаном.

ГЛАВА XIV. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК. КИТАЙ. АННАМ. МАЛАЙСКИЙ ПОЛУОСТРОВ. ГОЛЛАНДСКАЯ ИНДИЯ. КОРЕЯ

С начала XIX столетия до I860 года

I. Китай

Император Цзя Ц ин^[168]. Император Цянь Лун 8 февраля 1796 года отрекся от престола в пользу своего пятнадцатого сына, принявшего на царстве китайское имя Цзя Цина^[169], а манчжурское — Сетчунга фенгшен. До смерти своего отца, последовавшей в 1799 году, он был императором только по имени. По видимому, смерть такого крупного деятеля, каким был Цянь Лун, послужила началом упадка, который угрожал не только царствующей династии, но даже целости Китайской империи. Ограниченному Цзя Цину, злоупотреблявшему спиртными напитками, посчастливилось в том отношении, что европейские державы были слишком заняты великими наполеоновскими войнами, чтобы начать борьбу, которая ускорила бы падение китайского колосса на глиняных ногах.

Первsе годы царствования были ознаменованы морскими пиратскими войнами под начальством Цай Цянь и Чжу Фэнь, направленными против берегов Гуандуна, Фуцзяни и Чжэцзяна.

Тайные общества. Внутренний мир империи особенно нарушался в царствование Цзя Цина действиями тайных обществ, столь многочисленных в Китае. Членам одного из них, именно Белой водяной лилии (Бай лянь-цзяо), возникновение которого некоторые исследователи относят к 1350 году нашей эры, удалось 18 июля 1813 года занять императорский дворец в Пекине^[170]. Император находился в Манчжурии, в Мукдене, и только благодаря храбрости его второго сына, будущего наследника престола, мятежники, хитростью проникшие во дворец, были выгнаны. Знаменитый историк Вэй Юань в своем большом сочинении о последней династии, под заглавием Шэн-у-цзи, посвятил их восстаниям IX и X главы. Как уже было указано, существование китайских тайных обществ отмечено в истории XIX века различными постановлениями и интересными фактами. Так, под 1801 годом в главе Уголовного кодекса, озаглавленной Восстания, указано, что члены так называемого общества Триады^[171] будут обезглавлены, а их соучастники — задушены; в 1817 году губернатор Кантона арестовал две или три тысячи членов этого общества; в 1819 году губернатор провинции Хунань жалуется на возрастание числа членов тайных обществ; донесения цензоров — одно 1829 года, в Цзянси, другое 1841 года, в Хугуане^[172], — также отмечают рост этих обществ. В донесении 1841 года сообщается, что общество Триады имеет 5 лож: 1-я— Великая ложа Фуцзянь, 2-я — Гуандун, 3-я — Юньнань, 4-я — Ху-гуан, 5-я — Чжэцзян. Все эти тайные политические общества, не говоря уже об обществах благотворительных, взаимопомощи и т. п., имеют целью, как бы они ни назывались, ниспровержение чужой для страны царствующей династии. В царствование Дао Гуана и Сянь Фына они снова принимаются за то, что им не удалось в царствование Цзя Цина, под наименованием Чан-мао и Тай-пин.

Нападение англичан на Макао. Можно было бы думать, что войны, ведшиеся во время Революции и Империи, должны были ослабить энергию англичан на Дальнем Востоке. Неудача посольств лорда Макартнея и Титсинга не открыли им глаза; войны англичан с Наполеоном, неустойчивость отношений с Соединенными Штатами и сомнительное умиротворение Индии должны были сделать их осмотрительными в их наступательных действиях; будучи направлены против Португалии, действия англичан, под видом обороны против французов^[173], в действительности грозили целостности Китайской империи. 20 декабря 1802 года губернатор и наместник Макао, Хозе-Мануэль Пинто, предупредил министра колоний виконта Анадия, что он получил от главного суперкарго (капитана торгового флота) Английской компании в Кантоне, уполномоченного бенгальским губернатором, письмо с просьбой о разрешении английскому гарнизону высадиться в Макао. Сенат этого города воспротивился исполнению этой просьбы; образ действий сената был одобрен письмом губернатора и наместника португальских владений в Индии, Франсиско-Антонио да Веига Кабраль 14 апреля 1803 года. Несмотря на эту неудачу, 12 сентября 1808 года последовало новое письмо главного суперкарго Английской компании в Кантоне, Робертса, адресованное (от имени контр-адмирала Дрюри, находившегося на борту «Росселя», посланного индийским генерал-губернатором лордом Минто) губернатору и наместнику Макао, Бернандо Алиехо де Лемос-э-Фариа, опять под лицемерным предлогом, будто французы грозят нападением на Макао. По этому поводу завязывается переписка между португальским губернатором и английским адмиралом. В дело вмешиваются китайцы: Макао — несамостоятельная территория, а находится в зависимости от Сяншана, и китайский чиновник Пэн не разрешает высадки англичан, т. е. китайский сюзерен выступает на защиту своего португальского вассала, платящего ему ежегодную дань; другими словами, за спиной у португальцев адмирал Дрюри наталкивается на китайцев. Тогда он пытается вырвать у китайцев то, чего не мог путем запугивания добиться от португальцев; несмотря на красноречивые депеши, которыми он старался склонить на свою сторону кантонского вице-короля, он принужден отплыть со своим войском^[174]. Китайские власти в Кавтоне сажают в тюрьму патера Родриго, служившего переводчиком адмиралу Дрюри, и английские суперкарги этого города спешат сообщить об этом аресте губернатору Макао, Луказ-Хозе де Альваренга.

Приостановленная в Кантоне иностранная торговля была снова разрешена с 1 января 1809 года (в 16-й день 11-й луны 13-го года царствования Цзя Цина) вице-королем этого города, У Сюнгуаном, в мотивированном уведомлении, крайне враждебном адмиралу Дрюри. Не подлежит сомнению, что не окажи китайские власти такого энергичного отпора сперва в Сяншане, потом в Кантоне, Макао был бы занят англичанами и остался бы в их руках по договору 1815 года. Третья попытка была сделана в 1814 году: корабль «Doris», захвативший во время второй войны с Соединенными Штатами одно американское судно, привел свою добычу в Макао. Китайцы снова прекратили всякие торговые сношения с британскими подданными, и этот бойкот продолжался с апреля по декабрь. Вопреки вековой практике, генерал-губернатор обоих Гуанов^[175] запретил туземцам работать в иностранных факториях; ввиду этого в английских предприятиях были сделаны обыски, между тем как их главных агентов обязали отправиться в Макао, чтобы прожить там год, как это по закону требовалось от иностранцев. 6 декабря 1811 года английские сунеркарги подали жалобу членам своих комитетов на чиновников Макао, которые относились к ним враждебно, как, впрочем, и туземцы. Жалоба осталась без последствий, но это дело еще увеличило уже и без того длинный список претензий со стороны англичан.

Посольство лорда Амхёрста. Затруднения, возникшие для английской торговли в Кантоне, побудили принца-регента отправить в Китай специальное посольство, чтобы облегчить решение тяжб между китайскими чиновниками и английскими коммерсантами. Представителем английского кабинета Вильяма Питта был выбран барон Амхёрст. Посольство состояло из трех комиссаров: лорда Амхёрста, сэра Джорджа Стаун-тона и Генри Э л лиса; четырех переводчиков: Ф. Гастингс Туна, И.-Ф. Дэвиса, Томаса Маннинга и священника Роб. Моррисона; капеллана священника Джона Гриффитса, врача Кларка Абеля и др. Лорд Амхёрст отплыл из Спитгеда 8 февраля 1816 года на судне «Alceste» (капитан Мёррей Максуэл), сопровождаемом бригами «Буга» (капитан Вазиль Галл) и «General Hewitt» (капитан Вальтер Кемпбелл). Посетив Мадеру, Рио-де-Жанейро, мыс Доброй Надежды, Батавию и т. д., Амхёрст прибыл к устью Пей-хо 9 августа. Различные обстоятельства должны были, казалось, помешать успеху этой миссии. Англия только что воевала с гурхами, признававшими суверенитет Китая, и хотя их просьбы, обращенные к сыну неба через посредство великого ламы, были отвергнуты, Цзя Цин был недоволен жителями Непала за то, что они без его согласия заключили договор с англичанами. Обычное коварство китайских мандаринов и необычайно сложный церемониал аудиенции, так называемого коу-тоу^[176], на котором настаивал Цзя Цин, утверждая, что он сам видел, как Макартней проделал этот церемониал перед его отцом Цянь Луном, заранее обрекали миссию Амхёрста на верную неудачу. Действительно, он увез из Китая лишь крайне наглое письмо к своему государю от китайского императора. Посольство вернулось в Кантон Великим каналом 1 января 1817 года; это, быть может, было самым унизительным для Англии событием в истории ее сношений с Небесной империей. Амхёрст уже готовился отомстить за эту неудачу, но маркиз Гастингс отказался от поста генерал-губернатора Индии, предоставив своему преемнику предпринять первую войну с Бирмой.

По возвращении на юг Китая «General Hewitt», судно, принадлежавшее Индийской компании, прибыв 12 сентября 1815 года в Линдин, натолкнулось на воспрещение грузить чай; ввиду этого военный корабль «Alceste» после долгого ожидания проник 16 сентября в реку Кантон и хотя был встречен здесь артиллерийским огнем, но энергичный образ действий капитана Максуэла произвел сильное впечатление на мандаринов.

Цзя Цин умер 2 сентября 1820 года; его мало оплакивали и как человека и как государя; храмовое имя ему было дано Жэнь Цзун.

Император Дао Гуан (1820–1850). Наследником престола был выбран второй сын Цзя Цина, который в 1813 году убил двух мятежников, проникших в императорский дворец. На царстве он принял имя Дао Гуана, а его храмовое имя было Сюань Цзун.

Война в Тянь-шане. Аннексия Тянь-шаня^[177] императором Цянь Луном не положила конца восстаниям в этой стране. Плохой подбор чиновников вызвал новое ужасное восстание; Би Цзин, губернатор Туркестана, взялся подавить движение, во главе которого стоял Джигангир, сын Саадата Али Сарим-сака (Саму-кэ) и внук великого Ходжи, Бурхан эд-Дина. Джигангир сначала терпел неудачи, но в октябре 1825 года добился блестящего успеха. Четыре главные города в Тянь-шань-нань-лу^[178] — Кашгар, Янхи-гиссар, Яркенд и Хо-тан — немного спустя перешли в руки восставших. Дао Гуан понял наконец, что настало время действовать: он назначил начальником своих войск Чан Лина, который сосредоточил их вместе с припасами в Аксу. Этот город едва не попал в руки Джигангира, но в 1827 году китайцы перешли в наступление; после ряда удачных сражений они снова заняли Кашгар, равно как и остальные три западных города, о которых только что была речь. Джигангир бежал, но генерал Чан Лин хитростью заманил его снова перейти границу. Подвергшись нападению у горы Картегай, Джигангир был разбит, взят в плен (1828), отослан в Пекин и там казнен. В дальнейшем изложении истории Китая мы встретимся с его сыном Бурзуком, нашедшим убежище у кокандского хана.

Смута на Формозе. После эвакуации Формозы голландцами и кратковременного правления Коксинги, этот большой остров перешел во владение китайцев: Са Кам, где находилась голландская колония, был обращен в столицу под именем Тай-вань-фу, а от него зависели три уезда (сяпя): Чжу-ло, Тай-вань и Фэн-шань. Алчность и произвол меетной администрации вызвали, как позднее и в Тянь-шане, многочисленные восстания, из которых самое значительное произошло в 1722 году^[179]. 26 августа 1771 года на Формозу прибыл знаменитый авантюрист «граф» Мориц Бепьовский, бежавший с Камчатки из русской ссылки; 12 сентября того же года он оставил Формозу, сочинив обширный план колонизации этого острова. Позже Беньовскому было поручено осуществить его проекты для Франции на Мадагаскаре, где он погиб жалкой смертью в 1786 году в сражении с французами, против которых восстал. С того времени мир царил до 1830 года, когда возник конфликт между двумя селениями^[180]. Китайские мандарины, вероятно подкупленные подарками, взяли сторону одного из них; тогда жители обиженной деревни восстали, разбили императорское войско и овладели столицей Тай-вань-фу. Китайская эскадра, с большой поспешностью снаряженная в Фу-цзяне, явилась перед Тай-ванем, когда вследствие раздоров, возникших среди победителей, ее вмешательство стало уже ненужным. Мир был окончательно восстановлен в 1833 году. Неудачное управление Небесной империей должно было принести свои горькие плоды.

Дальнейшие события в Кантоне. Положение дел в этом городе становилось невыносимым: в 1821 году экипаж английского фрегата «Topaze» подвергся нападению в Линдине, причем было ранено 14 англичан и 5 китайцев. Вследствие этого торговля прервалась, и суперкарги вместе со своим президентом Джемсом-В.Эрмстоном покинули Кантон. Мандарины, поняв сделанную ошибку, принесли извинение, что не помешало, однако, кораблю «Canning», бывшему под командой капитана Петерсона, подвергнуться обстрелу из фортов Бокка Тигрис, на который он не отвечал. В 1824 году судно Индийской компании «Earl Balcaris» стало жертвой китайского шантажа: с него упало бревно на рогожу, покрывавшую стоявшую рядом китайскую лодку; туземцы поспешили представить властям одного из своих собратьев, умиравшего будто бы от ушиба, полученного им при этом случае; они требовали умеренного вознаграждения в 3000 таэлей. К счастью, было доказано, что умирающий не получил никакого ушиба и умирал просто от болезни. Чтобы дать представление о нетерпимости китайцев, достаточно сказать, что они не позволяли женам и дочерям иностранцев жить в Кантоне; последние должны были оставаться в Макао. В 1829 году купцы из провинции Сян-шань, которой принадлежал и город Макао, обанкротились, что дало возможность вынудить у китайцев кое-какие льготы. Бесполезно вдаваться в подробности беспрестанно возобновлявшихся преследований^[181].

Миссия лорда Нэпира. Чтобы положить конец этим притеснениям, которых не могло остановить даже отправленное тогдашним генерал-губернатором Индии лордом Вильямом Бентинком письмо к вице-королю обоих Гуанов, правительство Вильгельма IV сочло необходимым учредить должность главного инспектора английской торговли в Кантоне; на этот пост был назначен лорд Нэпир, прибывший в Макао 15 июля 1834 года в сопровождении Джон-Фрэнсиса Дэвиса и сэра Дж.-Б. Робинсопа. Нэпир отправил китайским властям письмо, которое вызвало опубликование против него целого ряда указов. 2 сентября кантонский губернатор наложил запрет на английскую торговлю; в ответ па это лорд Нэпир вызвал в Вампоа фрегаты «Andromache» и «Imogene». Положение стало напряженным. По совету как английских купцов, так и купцов из Сяншана Нэпир уехал 19 сентября 1834 года в Макао; истощенный климатом и бесплодпой борьбой, он умер там 11 октября.

Нэпир оставил тяжелое бремя своему преемнику Джону-Фрэнсису Дэвису, который к тому же, по видимому, и не выказал необходимой при таких обстоятельствах энергии. При его преемниках Дж.-В. Робинсоне и капитане Эллиоте (1836) затруднения росли с каждым днем; даже прибытие военного судна «Wellesley» с адмиралом Майтлендом (1838) не образумило китайцев, в 1839 году положение достигло наивысшего напряжения. Выл издан приказ (18 марта): под страхом смертной казни выдать китайцам весь опиум, хранившийся на складах; иностранцам было запрещено ездить в Макао. Фактории были оцеплены войсками. 26 марта капитан Эллиот решил выдать 2043 ящика опиума императорскому комиссару Линь Цзэ-сюй, назначенному в 1839 году и ставшему в следующем году губернатором обоих Гуанов. Капитан Эллиот покинул Кантон 23 мая, оставив там только 27 иностранцев. В июне было получено разрешение уничтожить арестованный опиум, что и было исполнено. Ящики бросили в рвы с известью и соленой водой, и, когда вода убыла, все это сплавили в соседнюю реку. Война стала неизбежной. Нельзя не признать, что если положение иностранцев в Китае сделалось невыносимым и совершенно не соответствовало степени развития европейской цивилизации, достигнутой в середине XIX века, то можно было легко найти предлог к открытию враждебных действий; но для христианской нации было бесполезно усматривать такой предлог в китайской попытке борьбы против глубоко безнравственной торговли, производимой в так называемой варварской стране^[182].

Война из-за опиума. Конец 1839 года и начало 1840 ознаменовались небольшими столкновениями и обменом заявлений между китайцами и англичанами. Но в июне 1840 года, когда прибыли на пополнение английской эскадры военные корабли «Alligator» и «Wellesley» и пароход «Madagascar», адмирал сэр Джон-Гордон Бремер объявил официальную блокаду реки Кантон, и 30 июпя английская экспедиция, состоявшая из 15 военных судов, 4 пароходов, 25 транспортных судов и около 4000 человек десанта, явилась перед Кантоном. Китайцы продолжали упорствовать и объявили премию за взятие каждого корабля, за голову каждого англичанина, сообразно его чину, и т. д. После тщетных стараний драгомана Роберта Тома завязать сношения с китайским адмиралом, командовавшим в Амое, судно «Blonde» (капитан Вуршье), на котором приехал Тома, вернулось, чтобы сообщить о неудаче его миссии; адмирал Бремер тотчас поднялся к большому Чжусаню на корабле «Wellesley» и с другими судами стал бомбардировать столицу Динхай, которой и овладел (5 июля 1840 г.). Английские уполномоченные, адмирал Дж. Эллиот и капитан Эллиот, прибывшие двумя днями позже, блокировали устье реки Нинбо и вход в Цзян, так как китайцы не приняли привезенное ими письмо лорда Пальмерстона. Цн Шань, генерал-губернатор Чжили, принял письмо, но тут же попросил отсрочки, чтобы снестись с пекинским двором; будучи затем, сам назначен императорским комиссаром на место Линя, он прибыл 29 ноября в Кантон; подобно своим предшественникам, и он не сумел остановить хода событий. 7 января 1841 года сэр Джон Бремер поднялся вверх по реке Кантону и высадил войска с транспортов «Nemesis», «Enterprise» и «Madagascar». Адмиральское судно «Wellesley» с кораблями «Саlоре», «Hyacinth», «Lame», «Queen» и «Nemesis» и остальными судами бомбардировали форты, не потеряв ни одного человека. Переговоры возобновились, и предварительное соглашение было подписано капитаном Эллиотом 20 января 1841 года. Это соглашение заключало в себе 4 статьи:

1) уступка острова и порта Гонконга британской короне;

2) уплата британскому правительству вознаграждения в 6 миллионов долларов — первый взнос немедленно, остальное ежегодными взносами не позже конца 1846 года;

3) установление официальных непосредственных сношений между обеими странами на началах равенства;

4) порт Кантон должен оставаться открытым для торговли в продолжение 10 дней после китайского нового года.

Результатом этих переговоров было то, что Ци Шань был отозван в Пекин и впал в немилость. Военные действия таким образом возобновились; 25 мая 1841 года генерал сэр Хэг Гоу овладел Кантоном и его высотами. Параллельно военным действиям шли дипломатические переговоры; 10 августа 1841 года прибыл сэр Генри Поттинджер в качестве единственного уполномоченного министра и посланника при пекинском дворе. Война возобновилась с новым ожесточением в центре Китая: в руки англичан перешли Амой (27 августа), покинутый Динхай (2 октября), крепость Чжэньхай у устья реки Нинбо (10 октября) и сам Нинбо (9 марта 1842 г.). Адмирал Паркер, принявший команду над флотом, смело входит в реку У-сун (16 июня 1842 г.) и овладевает большим городом Шанхаем (18 июня 1842 г.); затем, проникнув в самый Ян-цзы-цзян, он овладевает (21 июля 1842 г.) Чжэнь-цзяпом, при слиянии Цзяна и Великого канала. В этом деле англичане потеряли убитыми 30 и ранеными 126 человек, тогда как урон китайцев доходил до тысячи. Интересно отметить, что в этой войне, длившейся с 5 июля 1840 года (первое взятие Динхая) до 21 июля 1842 г. (взятие Чжэнь-цзяна), потери англо-индийских войск убитыми и ранеными составляли 520 человек, тогда как китайцы, по официальным сведениям, потеряли от 18 000 до 20 000.

Нанкинский договор (29 августа 1842 г.). Взятие Чжэнь-пзяна дало возможность англичанам подняться до Нанкина; 11 августа, когда они уже готовились атаковать столицу древнего Китая, китайцы подняли белый флаг. Переговоры затянулись; но, наконец, 29 августа, т. е. в 24-й день 7-й луны 22-го года царствования Дао Гуана, договор был подписан на борту английского военного корабля «Cornwallis» от имени королевы Соединенного королевства Великобритании и Ирландии генерал-майором сэром Генри Поттинджером и от имени императора китайского — высшими комиссарами: Ци Ином — членом императорской фамилии, воспитателем наследного принца, главным начальником кантонского гарнизона, и Илибу — родственником императорской фамилии, чиновником первого класса, награжденным павлиньим пером, бывшим министром и генерал-губернатором, а в описываемое время генерал-лейтенантом, командующим войсками в Чжапу.

Этот договор, важнейший из всех, какие заключил Китай с какой-либо европейской державой со времени Нерчинского договора, содержал 13 статей, из которых мы напомним здесь только главнейшие: открытие для торговли 5 портов — Кантона, Амоя, Фучжоу, Нинбо и Шанхая с правом иметь там консулов (ст. 2); уступка острова Гонконга (ст. 3); вознаграждение в 6 миллионов долларов за опиум, арестованный в Кантоне в марте 1839 года, и за дурное обращение с британскими подданными (ст. 4); прекращение деятельности купцов из Сян-шана и уплата их долгов британским подданным в размере 3 миллионов долларов (ст. б); военное вознаграждение в 12 миллионов долларов (ст. 6), и т. д. Этот договор был одобрен императором в 24-й день 9-й лупы 22-го года его царствования (27 октября 1842 г.), и обе стороны обменялись ратификациями в Гонконге 26 июня 1843 года.

Этот договор имел громадное значение: многие англичане в то время находили его недостаточным, потому что он удовлетворял лишь стремлениям 1840 года, когда еще не была предпринята великая война; тем не менее он является первым этапом в истории дипломатических сношений Европы с Китаем, вторым этапом которых впоследствии был Тяпьцзиньский договор 1858 года и Пекинские конвенции 1860 года. Впрочем, результаты эти были достигнуты не мирными переговорами, а пушечными выстрелами.

Американское посольство. Американцы имели чрезвычайно существенные интересы в Кантоне; поэтому, как только был заключен английский договор, они решили послать в Китай своего посланника. За отсутствием Эдварда Эверетта, выбор пал на Калёба Кушинга из Массачузетса, который получил назначение 8 мая 1843 года. Фрегат «Brandywine», везший его и остальных членов миссии, прибыл в Макао 24 февраля 1844 года. Миссия состояла, кроме посланника, из секретаря Флетчера Вебстера, двух переводчиков — священника Бридж-мена (исполнявшего в то же время обязанности священника) и П. Паркера, атташе Джона Доннеля, Роберта Мэкинтоша, Герниса, Уэста и Джона-Р. Петерса-младшего, наконец, врача Кейна. Договор, составленный по образцу английского, был подписан в Ванся, близ Макао, 3 июля 1844 года; ратификации были подписаны в Кантоне 31 декабря 1845 года командором Биддлем.

Посольство Лагрене. Со времени упразднения консульского агентства в Кантоне в конце XVIII века французскими представителями в Китае оставались только священники иностранных миссий и лазаристы. Реставрация не думала о восстановлении консульства в Кантоне до 1829 года, когда опасность стала грозить уже и французскому консульству в Аннаме. После заключения англичанами Нанкинского договора и даже раньше того (1840) ввиду движения, поднявшегося в пользу деятельного возобновления сношений с Китаем, министру иностранных дел, президенту совета министров Тьеру был представлен ряд проектов об отправке миссии в Китай. Французским консулом в Кантоне был тогда граф Ратти-Ментон. Для получения таких же преимуществ, какие получили англичане, было решено послать в Китай специальное посольство. Торговые палаты и журналисты бесспорно оказали сильное давление на правительство.

Звание чрезвычайного посланника и полномочного министра получил Теодоз де Лагрене; при главе миссии, сопровождаемом женой и двумя дочерьми, состояли в качестве помощников: 1) первый секретарь де Феррьер Ле Вайе; переводчик Каллери; второй секретарь Бернар д'Аркур; историограф Ксавье Реймон; врач Мельхиор Иван; секретарь де Монтиньи; Макдональд де Тарант, атташе-доброволец; Марей-Монж, Фернан Делагант, атташе на жалованье; Л а Гиш и де Шарлю, атташе-добровольцы, 2) делегаты министерства торговли, выбранные торговыми палатами Реймса, Мюльгаузена, Сент-Этьенна, Лиона и Парижа; по хлопку — Огюст Госсман, по шерсти — Наталис Рондо, по шелку — Изидор Гедд, по так называемым articles de Paris (галантерея и ювелирные изделия) — Ренар; 3) представители министерства финансов: таможенный инспектор Жюль Итье, которому было поручено изучить вопрос о тарифе и навигации, и чиновник финансового ведомства Шарль Лаволле.

Результатом этой миссии было подписание у устья реки Кантона, в Вампоа, на французском паровом корвете «Archimede» 24 октября 1844 года, т. е. в 13-й день 9-й луны 24-го года Дао Гуана, договора де Лагрене с китайским уполномоченным Ци Ином; ратификациями обменялись в Макао 25 августа 1845 года. Договор, составленный по образцу английской и американской конвенций, содержал 36 статей, из которых особенно важна статья ХХII:

«Всякий француз, прибывший, согласно постановлениям статьи II, в один из пяти портов, может, сколько бы времени ни продолжалось его пребывание, нанимать там дома и магазины для склада своих товаров, равно как арендовать участки земли и строить на них дома и магазины. Французы могут также устраивать церкви, больницы, приемные дома, школы и кладбища. Для этой цели местная власть, по соглашению с консулом, назначит кварталы, наиболее подходящие для местожительства французов, и места, на которых можно возводить упомянутые постройки. Относительно наемных и арендных цен заинтересованные стороны свободно договариваются и устанавливают их, по возможности, сообразно средней местной цене. Китайские власти должны запретить туземцам запрашивать или вымогать чрезмерные цепы, и консул, со своей стороны, должен наблюдать за тем, чтобы французы не прибегали к насилию и принуждению с целью вынудить согласие собственников. Само собой разумеется, что число домов и величина арендных участков в пяти портах не ограничиваются для французов и определяются сообразно потребностям и удобствам лиц, имеющих на них право. В случае, если китайцы осквернят или разрушат французскую церковь или кладбище, виновные должны быть наказаны по всей строгости местных. законов».

Эта статья лишний раз подтверждала протекторат Франции над миссиями и должна была послужить прецедентом для позднейших заявлений барона Гро в Пекине в 1860 году.

Другие договоры. Примеру Франции последовали затем два государства: 25 июля 1845 года Бельгия, через посредство своего консула генерала Лануа, заключила в Кантоне сделку, согласно которой бельгийцам разрешалось вести торговлю с Китаем; Швеция и Норвегия, через посредство своего комиссара Карла-Фредерика Лильевальха, заключили 20 марта 1847 года в Кантоне подлинный договор о мире, дружбе и торговле, который был принят и подтвержден Швецией 28 октября. В обоих случаях представителем Китая был генерал-губернатор обоих Гуанов, императорский комиссар Ци Ин.

Открытые порты. Пять портов, открытых в силу Нанкинского трактата и договоров французского и американского, были следующие, считая от юга к северу: Кантон, Амой, Фу-чжоу, Нинбо и Шанхай. Мы не будем возвращаться к Кантону, о котором говорили уже несколько раз и который был единственным портом в Китае, открытым для иностранцев. Амой, или Е-муй (по местному произношению) — главный город острова Ся-мынь, у берегов провинции Фуцзянь; этот город был взят 27 августа 1841 года генерал-лейтенантом сэром Хэг Гоу и контр-адмиралом сэром В. Паркером; иностранный квартал расположен напротив туземного города, на острове Гулансюй. Фучжоу — столица провинции Фуцзянь и один из самых больших городов империи. Выстроенный на равнине, к северу от реки Минь, в 45 километрах от ее устья, туземный город окружен стенами вышиной в 10 метров и толщиной в 4, образующими ограду приблизительно в 8 километров. Город расположен вокруг трех холмов; между двумя из этих холмов, У-ши-шань (холм Черной скалы) и Цзю-сянь-шань (холм Девяти духов), находятся Южные ворота, от которых к реке и мосту «Десяти тысяч веков» ведет улица, пересекающая многолюдные предместья. Река Цт1ь разделяется выше Фучжоу на два рукава, которые соединяются перед пристанью Пагоды, образуя таким образом большой остров; между этим островом и предместьями города находится маленький остров Чжун-чжоу (центральный остров, остров середины), который мостом соединяется с большим островом. Чжун-чжоу сообщается с Фучжоу большим каменным мостом в 450 метров длины, называемым мостом Вань-шоу-цяо (мост «Десяти тысяч веков»). Иностранный квартал простирается на юг от Чжун-чжоу в предместье Наньтай. В 1830 году Самуэль Болл, чайный инспектор Ост-Индской компании, обратил внимание на этот порт, открытия которого он требовал ввиду его удобства для погрузки черных чаев. Его пожелание было удовлетворено в 1842 году. В июне 1844 года в Фучжоу был послан в качестве английского консула Дж. Тредескант Лей. Франция и позднее Россия последовали этому примеру. Нинбо расположен на реке Юн, в провинции Чжэпзян, главный город которой — Ханчжоу; этот город, хорошо известный с древних времен, был взят англичанами 13 октября 1841 года; они оставили его 7 мая 1842 года, чтобы подняться к Шанхаю. Первым английским консулом, присланным в декабре 1843 года, был известный синолог Роберт Том; впрочем, еще раньше его приехал протестантский миссионер Вильям-Чарльз Мильн.

Шанхай. Шанхай находится в провинции Цзянсу. В начале VIII века город Сун-цзян носил название Хуа-тин, и его порт Хуа-тин-хай есть, теперешний Шанхай. Страна называлась прежде Ху-ду; здесь река У-сун, названная по имени деревни, которая расположена на ее отмели, вливалась в море. В былые времена река, ныне называющаяся У-сун, начиналась в Су-чжоу и называлась тожеСучжоу; это последнее название сохранилось только за частью реки от Шанхая до Сучжоу. Хуанпу, как обыкновенно называют реку, на которой стоит Шанхай, протекал почти от Сун-цзяна до Гао-чан-мяо, где в настоящее время арсенал, а затем впадал прямо в море; древний канал, расширенный в 1403 году при императоре Юн Ло из династии Мин, называемый Фань-цзя-пан или Вань-цзя-пан, соединил Хуанпу, у Гао-чан-мяо, с рекой У-сун. Этот канал, носящий в настоящее время имя Хуанпу, орошает теперешний город Шанхай и иностранные концессии. Впрочем, наносная почва, па которой построен город, очень изменилась: так, большой остров Цзун-мин существует только с 705 года нашей эры и с XIV века подвергался набегам японцев. В 1360 году Шанхай был повышен в степень сяня, т. е. города третьего класса; в 1570 году были выстроены стены, служшшие защитой против японских пиратов.

Но пышный расцвет Шанхая начинается с прибытием иностранцев. В окрестностях Шанхая начали свою деятельность первые иезуиты. Знаменитый Риччи нашел весьма могущественную поддержку в лице Сюй Гуап-ци, который был Ко Лао или Чжун-тан (великий секретарь), министром в период Вань Ли (1562–1633)^[183] и автором множества известных научных сочинений. В селении Сюйцзяхуэй (Цикавей на местном наречии) в 6 километрах на юго-запад от Шанхая, названном так по могиле этого знаменитого государственного человека, находится обширное миссионерское учреждение, возникшее в 1850 году, которое, вместе со своим филиалом в Ту-се-вэ, заключает в себе обсерваторию, основанную в 1872 году, типографию, сиротский приют и пр. Первая церковь европейской архитектуры в провинции Цзяннань была построена в Цикавее. В XIX веке, во время затруднений, возникших у англичан с кантонскими властями, поднимался вопрос о перенесении британской торговли в другой порт; кроме Амгя и Чжусаня, одним из намечавшихся пунктов был Шанхай. Доклад Фредерика Пигу, начальника английской фактории в Кантоне, стоявшего за последний пункт, остался без движения. Гораздо позже, 20 августа 1831 года, в Шанхай приехал для пропаганды, как евангельской, так и коммерческой, протестантский миссионер Гутцлов, в следующем году (в июне) возвратившийся туда на корабле «Lord Amherst» вместе с Гуго-Гамильтоном Линдсеем, офицером Ост-Индской компании. Его примеру последовали в 1835 году два других протестантских миссионера, Медхёрст и Эдвин Стивене, посетившие Шанхай на корабле «Нигоп». Во время войны из-за опиума английский флот, после взятия Нинбо, появился 13 июня 1842 года перед У-суяом и овладел им 16-го. Три дня спустя в руках англичан был и сам город Шанхай. Сухопутными войсками командовал генерал-лейтенант сэр Хэг Гоу, а флотом — вице-адмирал Вильям Паркер. Артиллерийский капитан из Мадраса Г. Бальфур был назначен английским консулом в Шанхае, куда и прибыл 5 ноября 1843 года. Тотчас по заключении договора Теодозом де Лагрене французы, следуя примеру англичан, прислали консульского агента де Монтиньи (20 января 1847 г.); в этот период американцы имели своим представителем в этом большом городе только одного коммерческого агента. Соглашения относительно уступки земельных участков в Шанхае были заключены англичанами 24 сентября 1846 года и французами — 6 апреля 1849 года. Вскоре Бальфур был замепен Рётерфордом Алькоком; Монтиньи сделался сначала консулом, потом генеральным консулом.

Гонконг. Остров Гонконг (Сян-цзян), отошедший к Англии по Нанкинскому договору, — один из многочисленных островов в устье реки Кантона, — расположен под 22°16′53″ северной широты и 111°49′16″ восточной долготы. Из этой бесплодной скалы, обладающей, правда, превосходным портом, англичане сумели сделать одну из наиболее цветущих своих колоний. Пролив Ли Ее Моон отделяет остров от китайского материка, на котором англичанам принадлежит полуостров Коу-лун (Цзюлун). Впервые он был уступлен Великобритании с некоторыми ограничениями по конвенции, заключенной в январе 1841 года капитаном Эллиотом и императорским комиссаром Ци Ином, затем отошел в полную собственность английской короны по договору 1842 года и официально был провозглашен колонией королевским декретом 5 апреля 1843 года. Во владение он был принят сэром Эдвардом Бельчером (25 января 1841 г.); 6 февраля 1842 года сэр Генри Поттинджер объявил Гонконг порто-франко; в июне 1844 года Дэвис стал губернатором острова. Как только было выплачено военное вознаграждение, новый губернатор, согласно договору, очистил Чжу-саиьский архипелаг. Этот честный поступок создал Дэвису многочисленных врагов, которые воспользовались первым случаем, чтобы сместить его.

Фат-шаньское дело. Фат-шань, или Фо-шань — большой рынок в Гуандунской провинции, на берегу реки, по которой постоянно снуют суденышки и которая рукавом Саныпуй соединяет Сицзян с Чжуцзяном. Когда в 1847 году несколько англичан подверглись в этом месте нападению, сэр Джон Дэвис, заменявший тогда, в качестве губернатора Гонконга, сэра Генри Поттинджера, объявил, что «настаивает и требует, чтобы британские подданные были в такой же мере обеспечены против притеснений и нападений, как в Англии». Командор Генри Кеппел был отправлен на реку Кантон, чтобы наказать виновных; но несмотря на успех этой экспедиции, Дэвис не только не получил одобрения своего правительства, но был вынужден вернуться в Европу и был заменен сэром Джорджем Бонгэмом (1848).

Убийство Амараля. Объявление Гонконга свободным портом произвело в торговле Дальнего Востока переворот, от которого должны были пострадать китайский порт Кантон и португальская колония Макао. Большая часть иностранных торговых домов в Кантоне, газеты и т. д. перенесли свои главные конторы в новую английскую колонию, между тем как многие китайцы тоже находили под британским флагом покровительство, которого часто бывали лишены в собственной стране. Однако Кантон, как большой город, превосходно расположенный, служащий складочным местом для товаров южного Китая, мог выдержать такой удар и продолжать жить своей собственной жизнью. Иначе обстояло дело с Макао, приходившим уже в упадок. Китайцы не смотрели на Макао как на собственность Португалии; эта область платила им ежегодно дань, и рядом с португальской таможней существовала китайская. Губернатор Макао, Хоано-Мария Феррейра до Амараль, был очень энергичным человеком; командир военного судна «Dido» Генри Кеппел, высадившийся с вооруженным отрядом для освобождения из плена священника Джемса Сёммерса (1849), принудил английское правительство признать португальские суды в Макао, на который оно смотрело до сих пор как на китайскую территорию. Амараль упразднил в 1846 году португальскую таможню, но эта мера была недостаточна, чтобы составить конкуренцию Гонконгу, так как продолжала существовать китайская таможня. Амараль уничтожил последнюю в 1849 году и объявил китайскому супрефекту, что впредь при его посещениях португальской колонии он будет встречен почестями, полагающимися ему как представителю иностранного государства, а не как представителю суверена. Китайцы не замедлили отомстить за это.

22 августа 1849 года Амараль, проезжая верхом в сопровождении одного адъютанта близ стены, отделяющей Макао от остальной части китайского острова Сяншаня, был сброшен с коня несколькими туземными солдатами и погиб под сабельными ударами. Первым последствием этого убийства было то, что Португалия перестала платить Китаю годичные взносы, вторым — то, что создавшееся таким образом напряженное положение позднее разрешилось заключением договора.

Смерть Дао Гуана. Император Дао Гуан умер в 14-й день 30-го года своего царствования, приходившийся на 25 февраля 1850 года. Он оставил в наследство своему четвертому сыну и преемнику Сянь Фыну трудную задачу: распознать мощь европейских народов и изучить те тайные движения внутри самого Китая, которые грозили существованию маньчжурской династии. В 1850 году ожидали второй европейской войны, и уже можно было предвидеть, как разрастется движение тайпинов, начавшееся незадолго перед тем в Гуапси и Гуандуне; мы увидим далее, что Сянь Фын не справился со своей задачей.

II. Аннам

Гиа Лонг. Нгюйен Ан в 1802 году завоевал весь восточный Индо-Китай и принял на царстве имя Гиа Лонга. Он отправил в Пекин посольство, прося, чтобы «сын неба» дал вновь основанному им государству имя и решил вопрос о дани. Название Аннам было изменено в Юэ Нан (Вье Нам) в знак того, что Ан Нам (Кохинхина) был присоединен к Вье Туонгу (Нижняя Кохинхина), а декретом 1803 года император Цзя Цин урегулировал вопрос об уплате дани раз в два года. Вследствие смерти или изгнания последних принцев Ле, из которых самый последний, Ле Шиеу-тонг, умер в Пекине в 1798 году, Гиа Лонг оказался полным хозяином своего государства. Как мы увидим после, ему удалось избежать войны с Сиамом, и конец этого царствования, длившегося 18 лет, обеспечил и укрепил положение династии Нгюйен. Отныне единственной заботой Гиа Лонга были иностранцы, в особенности англичане; они, несмотря на свою неудачу в 1808 году, возбудили недоверие у туземцев и тем самым стали причиной того, что такая же неудача постигла французов.

Отношения между Францией и Аннамом. В начале Реставрации Франция вернулась в Кохинхине к традициям и политике старого порядка; точнее говоря, она никогда их не забывала. 16 фрюктидора V года (2 сентября 1797 г.) морской капитан Ларше рекомендовал Директории заключить франко-испанский союз и начать основание французских колоний в Кохинхине и на Филиппинах. 2 фримера X года первому консулу был представлен новый проект экспедиции в Кохинхину вернувшимся в Париж Шарпантье де Коссиньи; войны Революции и Империи помешали привести в исполнение эти предприятия в столь далеких странах. В 1816 году герцог Ришелье, бывший в то время министром иностранных дел, пытался войти в сношения с Жаком-Батистом Шеньо и Филиппом Ваньё, двумя французскими офицерами времен епископа Адранского, состоявшими при дворе Гиа Лонга. С этой целью он послал фрегат «Суbilе» под командой капитана Ашиля де Кергариу, который, выйдя из Бреста 16 марта 1816 года, прибыл в Пондишери 1 июля 1817 года и наконец, после стоянки в Макао, 30 декабря 1817 года бросил якорь в Туране. Офицеры фрегата «Суbilе» не были приняты Гиа Лонгом, но они подняли снова французский флаг в годах Кохинхины. Кроме того, не бездействовали и французские торговые палаты, в особенности лорианская, а бордосский порт стал отправлять новые торговые экспедиции; действительно, в феврале 1817 года бордосский торговый дом Бальгери, Сарже и К° отправили в Кохинхину корабль «Paix», суперкарго которого Огюст Борель виделся с Шеньо и Ванье. Герцог Ришелье написал им письмо, помеченное 17 сентября 1817 года, прося у них указаний, как наилучшим образом можно организовать французскую торговлю с Кохинхиной: непосредственно или путем сочетания ее с индийской и китайской торговлей. Когда из Бордо прибыли другие два судна, «Larose» и «Henri», Шеньо получил от СЕоего престарелого господина Гиа Лонга разрешение взять отпуск и вернуться во Францию на последнем из этих судов (ноябрь 1819 г.). 12 октября 1820 года Людовик XVIII назначил Шеньо консулом; кроме того, ему было вручено «письмо короля к императору Кохинхины, которым еы аккредитуетесь в качестве французского агента при этом государе», и, наконец, ему было дано «специальное поручение, как комиссару короля, заключить торговый договор между Францией и Кохипхиной». В конце 1820 года Шеньо отплыл из Бордо на корабле «Larose» в сопровождении своего племянника Эжена-Луи Шеньо, который должен был служить ему делопроизводителем, и четырех священников иностранных миссий: Гажлепа и Оливье, впоследствии замученных, Та-бера, автора большого аннамитского словаря, и Желана; в гавань Гуэ он прибыл 17 мая 1821 года. Шеньо ждала дурная весть: его друг, император Гиа Лонг, умер 25 января 1820 года.

Мин Манг. Гиа Лонт получил храмовое имя Те-то Као Гоанг-де. Старший сын императора, принц Кан, прибывший в Версаль с епископом Адранским, умер в 1801 году от оспы, оставив двух сыновей, из которых старший, Ан Гоа, должен был наследовать престол; но Гиа Лонг, узнав, что этот молодой принц слишком легко поддался влиянию французов, избрал наследником одного из своих сыновей, принца Дама, который принял на царстве имя Мин Манга. Нового государя ждали большие затруднения: страх перед устраненной семьей брата, прежними слугами своего отца, прежней династией Ле, имевшей еще в Тонкине множество приверженцев; страх перед иностранцами и англичанами в особенности. У него были честолюбивые замыслы увеличить свои владения за счет Сиама. Мин Манг прежде всего избавил себя от своей невестки и племянников, осудив их на смерть. Двумя главными приближенными его отца были маршал Нгюйен-ван Тиенг, вице-король Тонкина, и главный евнух Леван Дюйет; Тиенг был обманным образом обвинен в измене, привезен в Гуэ и осужден на смерть. Леван Дюйет поспешил просить о назначении себя в губернаторы Сайгона, добился этого и в 1822 году отбил там вторжение камбоджийцев из Травинха. Указ Мин Манга против католической религии и европейцев возбудил гнев Дюйета, бывшего другом французов; он отказался привести его в исполнение; да и вообще только в 1831 году, после смерти главного евнуха, император мог дать полную волю своим дурным наклонностям.

Восстание Кхои. Смерть Дюйета послужила сигналом к началу преследования его сторонников; один из чинов старшего командного состава (фове-уи), по имени Нгюйен-ван Кхои, осужденный Бахксуан-нгюйеном, боханом (главным правителем) сайгонским, как соучастник замысла Дюйета сделать Нижнюю Кохинхину независимой, был разжалован и отозван в Гуэ. Вместо того, чтобы подчиниться этому приказанию, Кхои собрал своих приверженцев, убил тонг-дока (губернатора) и бохана и овладел крепостью Сайгон и западными провинциями Нижней Кохинхины. Мин Манг послал против восставших флот и армию, но к тем на помощь пришли сиамцы, которые вторглись в провинции Ха Тиен и Шаю Док. Часть императорских войск была вынуждена действовать против них и только в 1834 году смогла окончательно оттеснить их. Отступление сиамцев повлекло за собой подчинение восставших провинций, однако сайгонская крепость была взята войсками Мин Манга только 8 сентября 1835 года. В крепости произошла страшная резня, в которой погибло 1994 человека; главные, вожди, в том числе сын Кхои, были уведены в Гуэ и приговорены к медленной мучительной смерти. Взятый в плен священник иностранных миссий Жозеф Маршан разделил их участь (30 ноября 1835 г.), хотя и было доказано, что он не участвовал в восстании.

Англичане в Кохинхине. Мы уже видели, как англичане старались утвердить свою торговлю в Тонкине и Кохинхине. В 1804 году начальник английских суперкарго в Кантоне по приказанию Индийской компании отправился ко двору Гиа Лонга с двумя судами, нагруженными товарами и подарками. Гиа Лонг отверг подарки и заявил англичанам, что те, кто приедут с целью торговать в его владениях, будут пользоваться одинаковыми преимуществами с прочими иностранцами. В 1808 году была сделана более смелая попытка: английская эскадра поднялась до Га Нои; но она была блокирована аннамитскими джонками, и английские суда были сожжены. Остальная часть эскадры, стоявшая у устья, отплыла на север и произвела, как мы видели выше, неудачное нападение на Макао.

Посольство Джона Крауфорда. Под предлогом желания завязать дружеские отношения с Сиамом и Кохинхиной, генерал-губернатор Венгалии отправил в эти страны миссию, которая отплыла на судне «John Adam» из Калькутты с рейда форта Вильям. Индийским генерал-губернатором был в то время маркиз Гастингс. Во главе миссии стоял Джон Крауфорд; его сопровождал целый штат ученых, среди которых находился Джордж Финлейсон, естествоиспытатель, врач и будущий историк экспедиции. Миссия направилась к острову Принца Уэльского (Пуло Пинанг), отсюда в Малакку и, наконец, в Пакнем, у устья реки Сиам. Сиамским государем был тогда Фра Ворома Бонгса Иет Магесавара Сунд-гон Фра Будда Лерт Ла Ноба Лай (1809–1824), сын Иват Фа (1782–1809), основателя сиамской династии. Иностранными делами заведывал незаконный сын Лерт Ла, по имени Крома Кит, имевший звание министра; позднее он занял отцовский престол под именем Нанг Клао. Англичан постигла полная неудача: «Сиамцы, — говорит Финлейсон, — стоят так низко в ряду наций, что совершенно не в состоянии правильно оценить выгоду дружественных отношений с таким правительством (т. е. бенгальским)». Сиамский король даже отказался послать генерал-губернатору английской Индии письменный ответ. Любопытно отметить, что в описании этой экспедиции провинция Шантибоона, или Шантибон, принадлежавшая раньше Камбодже, называется богатейшей частью сиамской территории.

Из Бангкока миссия выехала 14 июля: 20 сентября 1828 года Крауфорд прибыл в Туран, 26-го — в Гуэ. В письме, адресованном французским агентом Шеньо французскому министру иностранных дел из Гуэ 30 октября 1823 года мы читаем:

«Этот посол, Джон Крауфорд, был снабжен письмами от г. бенгальского генерал-губернатора и уполномочен своим правительством ходатайствовать перед кохинхинским императором о дозволении английские купцам беспрепятственно посещать все порты империи и торговать в них на тех же условиях, как и остальные допущенные в нее нации. По прибытии в Гуэ м-р Крауфорд просил аудиенции у императора, но ему отказали в этом, поставив на вид, что он уполномочен только генерал-губернатором и что нарушением этикета является уже и то, что последний адресовал свои письма прямо его величеству. После этого он вступил в переговоры с мандарином но иностранным делам, который разрешил ему от имени своего государя вести торговлю во всех портах империи, исключая тонкинских, подчиняясь, конечно, местным законам и обычаям. Очевидно, на основании этого разрешения прибыли сюда недавно из Англии два корабля с грузом оружия и других вещей, предназначенных большей частью для самого императора. Один из них отплыл спустя несколько дней по прибытии, не добившись ничего; другой еще здесь, но тоже собирается уйти со всем грузом. Здесь признали, что все вещи, привезенные этими судами, — более низкого качества, чем те, какие со времени заключения мира привозили наши торговые суда, и что все они оценены слишком дорого… Поэтому император отверг, так сказать, все в целом и купил у англичан несколько безделушек только из страха, чтобы, как он сам выразился, не показалось, будто он упорно противодействует их предприятиям. Из всего сказанного ваше превосходительство справедливо заключит, что англичане, вопреки своим хвастливым заявлениям, не одержали над нами здесь ни малейшей победы… Тем не менее следует признать, что главная и, может быть, единственная цель, которую постоянно ставит себе Английская компания, достигнута вполне: не приобретя здесь никаких благ для своей торговли, опа, однако, устроила так, что никакая европейская нация не может утвердиться здесь в ущерб ей… Легкость, с которой мы можем устроить здесь главный склад товаров и продуктов Китая, заставит их подавно пойти по нашим стопам, и приходится опасаться, что Компания готова будет пойти на большие жертвы всякий раз, когда у нее будут возникать какие-либо подозрения».

Вопреки предвещаниям Шеньо, миссия Крауфор да осталась с английской точки зрения бесплодной; тем не менее она внесла тревогу в душу Мин Манга.

Французское консульство в Гуэ. Несмотря на все старания Шеньо, Мин Манг не желал следовать политике своего отца. Фрегат «Сleopatrе» под командой капитана Курсона де ла Виль-Элио, отплыв из Бреста 18 июня 1821 года, прибыл в Туранскую бухту 28 февраля следующего года. Король благодарил капитана и предложил ему продолжать путь на Пондишери и Малакку. В 1824 году Бугенвилю поручено было вручить Мин Мангу письмо от 28 января 1824 года, подписанное Людовиком XVIII и контрассигнованное Шатобрианом. Письмом, датированным из Туранской бухты 12 февраля 1826 года на борту корабля «Thetis», Бугенвиль сообщил морскому министру о неуспехе своей миссии, который он объяснил следующим образом:

«Государь отказался принять письмо под тем предлогом, что нет никого, кто мог бы его прочесть и перевести ему; но я убежден, что истинной причиной является страх перед англичанами, чье вторжение в Бирманское царство причиняет ему большое беспокойство. Отказавшись принять м-ра Крауфорда, он не счел возможным дать и мне аудиенцию, чтобы не обидеть англичан; возможно также, что он опасался, как бы они, узнав о принятии им французов, не отправили к нему нового посольства, что поставило бы его в очень щекотливое положение, так как он, по видимому, твердо решил не дать им утвердиться в своем королевстве».

Между тем больной Шеньо, потеряв всякую надежду на успех своей миссии, решил вернуться во Францию, и Бугенвиль узнал об отъезде Шеньо и Ванье, лишь прибыв в Кохинхину, где уже не было ни одного француза. 15 ноября 1824 года Шеньо выехал из Гуэ в Сайгон, где тяжко заболел. В марте 1825 года он отплыл из Сайгона в Сингапур и в сентябре высадился в Бордо. Не больше посчастливилось и племяннику Шеньо, Луи-Эжену, назначенному вместо дяди консульским агентом в Гуэ: прибытие майора Лапласа на борту «Favorite» в декабре 1830 года было лишь повторением визита судна «Thitis», и королевскому корвету пришлось только увезти молодого Шеньо на Яву, откуда он и вернулся во Францию. Вывод, вытекающий из всех этих попыток создать консульство в Гуэ, можно найти в письме Эжена Шеньо к министру иностранных дел, написанном в Париже 17 декабря 1832 года: «… Лично я мог быть только доволен приемом, оказанным мне в столице Кохинхины; я снова убедился там, что население этой страны долго будет расположено в пользу французов. Если же правительство не оказывает открытого покровительства французской торговле, то лишь потому, что оно боится столь близких и столь могущественных англичан, которые теперь, по слухам, поддерживают сиамцев, заклятых врагов Аннамской империи. Соединенные Штаты Америки также сделали попытку в 1830 году посадить своего агента в Кохинхине, похваляясь своим миролюбием и «тем исключительно меркантильным характером, который отличает их от Франции и Англии, всегда готовых взяться за оружие и силой добыть то, чего не могут вынудить своим влиянием». Несмотря на эти хитроумные инсинуации, консулу Шиллюберу, присланному Соединенными Штатами, не удалось добиться приема. Из вышесказанного не следует заключать, что наши сношения с Кохинхиной вовсе порвались. По возвращении сюда я распорядился поставить в известность коммерсантов, что в провинциях Турана и Гуэ значительно развилась культура сахара и шелка, — а эти продукты как раз и привлекают к себе внимание французских судохозяев. Из Гуэ затребовано несколько грузов французских изделий, и этим летом из Бордо уже вышли две флотилии, а на март готовится выход третьей, еще более крупной. Я имею все основания думать, что эти сношения будут поощряемые кохинхинским правительством, которое стремится развить свои внешние отношения, не допуская, однако, устройства на своей территории постоянных европейских факторий».

Католические миссии. Можно было предвидеть, что страх, который испытывал Мин Манг по отношению к иностранцам, приведет к тому, что он воздвигнет гонения. Громадные заслуги Пиньо де Бегэна (ум. в 1799 г.) в течение всего царствования Гиа Лонга служили защитой его преемнику Жану де ла Бартет, епископу Верейскому (ум. 6 августа 1822 г.). Новый приор миссии Жан-Батист Табер, епископ Изаурополиса, умер в изгнании в Калькутте 31 июля 1840 года; на его глазах погибли в муках братья из парижских иностранных миссий^[184]. Некоторые репрессивные меры были приняты Мин Мангом уже в феврале 1825 года, но преследования начались только в 1830 году. 6 января 1833 года был издан указ о всеобщем гонении; монсиньор Табер был вынужден бежать в Камбоджу, потом в Сиам; Франсуа-Изидор Гажлен 17 октября 1833 года был казнен; погибло и множество аннамитов. Казнь патера Маршана повлекла за собой усиление гонений, именно — новый указ 25 января 1836 года и казнь Жана-Шарля Корне (20 сентября 1837 года, близ Шен Таи). В 1838 году казнены были в восточном Тонкине оба доминиканских испанских епископа, Игнасио Дельгадо и Доминико Генарес, и их провикарий Хозе Гернандес; в западном Тонкине французский викарий Гавар был заморен голодом, монсиньор Пьер Бори был обезглавлен в Кванг Бине (24 ноября 1838 г.). В Кохинхине был казнен 21 сентября 1838 года Франсуа Жаккар; наконец, Жиль Деламотт умер 3 октября 1840 года от последствий пытки.

Мин Манг умер вследствие падения с лошади 21 января 1841 года 50 лет отроду. Только его смерть явилась препятствием к вмешательству Франции в Кохинхине. Трое мандаринов, отправленных послами во Францию, не были приняты Луи-Филиппом.

Тие Три. Мин Мангу было дано храмовое имя Тан-то Нон Гоанг-де; ему наследовал его сын Нгюйен-ф'у'ок Ти, принявший на царстве имя Тие Три. Не обладая административнвши способностями своего отца, молодой государь зато не отличался и его жестокостью. Тем не менее он не отменил указов, направленных против миссионеров; только благодаря вмешательству майора Фавен-Левека, прибывшего в Туранский порт 25 февраля 1843 года на корвете «Нёготе», удалось добиться освобождения миссионеров Гали, Берне, Шарье, Миша и Дюкло, брошенных в тюрьму в Гуэ. Монсиньор Доминик Лефевр, епископ Изаурополиса, апостольский викарий западной Кохинхины, был 31 октября 1844 года арестован в провинции Вин Лонг и доставлен Бин Гуаном в Гуэ. Контрадмирал Сесиль немедленно отправил судно «Аlcmenе» с требованием освободить прелата, что и было ему обещано. Лефевр был перевезен в Сингапур, но вернулся в Кохинхину вместе с Дюкло; обоих арестовали и отвезли в Сайгон, где Дюкло умер 17 июля 1846 года; Лефевра только вторично выпроводили в Сингапур.

Между тем правительство Луи-Филиппа решило взять под свою защиту интересы миссионеров; в марте 1847 года прибыл в Туран майор Лапьер и потребовал свободы культа для христиан и ручательства за неприкосновенность французов. Заговор, имевший целью убийство французских офицеров, повлек за собой активное вмешательство майора, который с «Gloiге» и «Victorieuse» уничтожил кохинхинский флот (15 апреля 1847 г.). Раздражение, вызванное этим разгромом в Тие Три, удесятерило его ненависть ко всему европейскому, и лихорадка, унесшая его в могилу 4 ноября 1847 года, была вызвана столько же этим раздражением, сколько его невоздержным образом жизни. Ему наследовал его сын Гоанг Нам (Ту'-дук).

III. Голландская Индия и Малайский полуостров

Прибытие голландцев. Первая голландская экспедиция в Индийский архипелаг, снаряженная под начальством Корнелия Гутмана, прибыла в Бантам в 1696 году. Мусульмане утвердились в этой стране около 1530 года, разрушив индусское царство Паджаджаран. Основатель этого нового государства Гасан эд-Дин, сын великого муллы Шерибонского, и ближайшие его два преемника носили титул пангеран (князь). При четвертом из этих князей, который первый принял титул султана, Абу-ль-Мофахир I Мухаммед Абд-эль-Кадир Махмуди Агенг (1596–1643), заключен был Гутманом —12 июля 1696 года (в Матараме царствовала тогда Панамбаган Сено-пати) — договор, по которому голландцы получили право основать свою первую факторию в Ост-Индии.

В самых общих чертах проследим здесь успехи, достигнутые голландцами на Зондских и Молуккских островах, и только напомним о завоевании Малакки (1641), Капской земли (1652) и Коломбо (на острове Цейлоне, 1656).

Различные фактории. В течение XVII и XVIII веков голландцы мало успели на Суматре; в Джамби нидерландцы основали первую контору в 1616 году. По договору, заключенному ими с султаном Палембангским в 1662 году, они получили право построить форт на юге. Договоры с султаном заключались и после этого несколько раз — в 1710, в 1791 годах. Лам-пенг на краю острова был укреплен в 1668 году. По приглашению князей Менангкабау голландцы впервые пошли войной на спускавшихся к югу обитателей Атье. Острова Бангка и Бли-тенг (Биллитон в проливе Каспара) признали над собой верховенство голландцев, и султан Джогорский, самый южный из властелинов Малайского полуострова, в 1718 году утвердился на острове Бинтапг.

Первого губернатора Явы, Питера Бота, сменили в 1614 году Жерар Рейнст (ум. в Джакатре 27 декабря 1615 г.), Лауренс Реаль (ум. 21 октября 1637 г.) и Питер Кун, основатель Батавии на месте Джакатры, разрушенной голландцами 29 мая 1619 года. На острове Яве главную опасность представляли китайцы; Шерибон и Паренгер уже принадлежали голландцам, и они распространились в северной и восточной части острова до пролива Бали, который неофициально был им уступлен в 1743 году, но который действительно перешел в их руки лишь в 1777 году. Таким образом, в XVIII веке они фактически сделались хозяевами всего острова.

В 1598 году эскадра под начальством Якова-Корнелия ван Яека и Вибранда ван Вервика основала фактории в Тернате и Ванде. В 1599 году Вервика призвали к себе обитатели острова Амбойна, выведенные из терпения гнетом португальского владычества; в 1600 году Стефан ван дер Гаген обеспечил за голландцами монополию приобретения гвоздики на острове Амбойне; в 1602 году Вольферт Германе — монополию приобретения мускатного цвета и мускатного ореха; в 1605 году Корнелий Мательеф основал форт Оранский в Тернате; в 1623 году произошла знаменитая резня в Амбойне^[185]. Как узки были интересы голландцев, можно видеть из того, что 31 января 1652 года они арестовали тернатского царя и увезли его в Батавию, где заставили подписать договор, которым он обязывался уничтожить гвоздичные плантации в своих, владениях. В 1677 году поселение Терната уступило Голландии северный берег Целебеса. В южной части Целебеса первые торговые сношения были завязаны в 1607 году с Макассаром. Португальцы подстрекали местного царя прогнать голландцев, но последние в 1660–1666 годах покорили Макассар; влияние, которым пользовался макассарский царь, перешло к властелину Боне, и по договору, заключенному в Бонге, голландцы приобрели две южные провинции острова, Бантепг и Вулукумпа.

На западном побережье Борнео голландцы в 1609 году основали лавку в Самбасе, в северной части царства Понтианак, основанного Сеидом Абдуррахманом и отданного позднее в пользование голландцам султаном Бантамским в 1771 году; но это побережье было в 1791 году оставлено. На южном берегу Борнео первые фактории для торговли перцем были основаны в Банджер-Массине в 1771 году, на небольшом острове Татасе — в 1747 году. Близ Табанио на реке того же названия был построен форт. В 1787 году султан Банджер-Массины (Тагмид-Алла), которого поддерживала голландская Индийская компания, всецело уступил свои владения; но эта территория была оставлена 29 мая 1809 года по приказанию Дандельса.

Упразднение компании. Войны между Францией и Англией внесли полный беспорядок в управление Индией; 7 февраля 1795 года англичанам удалось убедить Вильгельма V отдать нидерландские владения под покровительство Великобритании. В августе 1796 года генерал-губернатор Биллем-Арнольд Альтинг подал в отставку, и его место занял Питер-Герардус ван Оберстратеп. Совет 17 директоров компании был упразднен, и его функции переданы 1 марта 1798 года новому административному органу — Комитету для заведывания торговлей и нашими (т. е. голландскими) владениями в Ост-Индии.

Маршал Герман-Биллем Дандельс, присланный для того, чтобы привести Яву в оборонительное состояние, обнаружил в делах управления кипучую энергию, стяжавшую ему преувеличенные хвалы и преувеличенное порицание. Кроме того, что беспрестанно возникали столкновения с туземными князьями, надо было вечно быть на страже против алчности Англии. 17 февраля 1811 года бриг «Claudius Civilis» привез известие Дандельсу, что королевство Голландия, сменившее Батавскую республику, присоединено к Франции. Удар был аналогичен тому, какой постиг Португалию, когда Филипп II присоединил ее к Испании; только на этот раз Англия играла по отношению к Голландии такую же роль, какую последняя сыграла по отношению к Португалии.

Зан ятие Явы англичанами. 16 мая 1811 года Дандельс в Бюитенцорге передал управление генералу Яну-Виллему Янсенсу; 4 августа англичане без труда высадились в Тьи-лентьинге и 8-го заняли Батавию. 18 сентября 1811 года на батарее Кали Тендага Янсенс подписал капитуляцию, в силу которой Ява и все зависящие от нее острова переходили к англичанам. Ост-индский генерал-губернатор граф Минто назначил губернатором Явы сэра Томаса-Стемфорда Рафльса, человека выдающихся дарований, бывшего не только одним из деятельнейших агентов Ост-Индской компании, но и крупным исследователем, который оставил весьма замечательную двухтомную Историю Явы.

Возвращение колоний под власть Голландии. К великому огорчению Рафльса, который надеялся, что Ява останется за англичанами, падение Наполеона дало возможность Голландии получить обратно этот крупный остров. По договору, подписанному виконтом Кэстльри в Лондоне 13 августа 1814 года, все заморские владения, принадлежавшие 1 января 1803 года Батавской республике, должны были быть возвращены Голландскому королевству, исключая Мыса Доброй Надежды, Демерара, Эссеквибо и Бербиса. Возвращение Наполеона с острова Эльбы снова поставило все на карту; только до 19 августа 1816 года Джон Фендол, занимавший вместо Рафльса пост яванского губернатора, наконец спустил английский флаг и передал власть трем голландским комиссарам: Элу, Бюйскесу и генералу Антингу. Генерал-губернатором был назначен барон ван дер Капеллен.

Возвращение остальных владений представило некоторые трудности. Амбойна и острова Банда не оказали никакого сопротивления, но на Гонимоа обитатели убили в столице Сапароэа резидента и его семью (1817), и большого труда стоило наказать виновных. Макассар (Целебес) был занят 2 сентября 1816 года; Бломгоф был послан в качестве комиссара в Японию (1 июля 1817 г.), ван Браам — в Бенгалию (8 июля 1817 г.), ван Бекгольц — на Борнео (26 июня 1818 г.). Малакка была возвращена контр-адмиралом Вольтербееком (26 июня 1818 г.); в 1818 году Гартман был назначен гражданским губернатором в Понтианаке и Мюллер — в Самбас (Борнео). 23 июня 1818 года Мунтингс заключил с султаном Палембангским договор, по которому сузугунан (князь) Махмуд Бадр эд-Дин II (1798–1821) уступил свои права голландцам. Однако Палембанг был окончательно присоединен к голландским владениям лишь в 1823 году при султане Ахмед Неджм эд-Дине III (1821–1823); начало этого старого царства на Суматре, представлявшего собой, вероятно, остаток древнего яванского царства Маджапагита, восходило к 1639 году. Англичанин Рафльс, назначенный в 1817 году губернатором Бенкелена на том же острове, ничего не достиг своими интригами против голландцев; он перенес свою деятельность в Сингапур, где мы еще встретимся с ним. Во всяком случае, Венкелен перешел к голландцам лишь по договору 1824 года, который отдал Малакку Англии.

В феврале 1824 года генерал-губернатор барон ван дер Капеллен отправился на «Эвридике» на Молуккские острова, которых со времен ван Димена не посетил ни один видный голландский администратор. По прибытии его в Макассар 18 июля к нему явились на поклон почти все вожди и начальники Целебеса, что, однако, не помешало вскоре вспыхнуть здесь восстанию (1825); оно было подавлено генералом ван Ген и майором Гей ван Питтиус.

Война на Яве (1825–1830). Когда в 1478 году мусульманский султан Раден Пата разрушил царство Маджапагит (Ява), он был провозглашен князем Демака (Бинторо). Два других мусульманских княжества возникли в Шерибоне и в Гири. Позднее, в XVI веке, князья, или сузугунан, Матарама присвоили себе верховенство над Явой, которое они, впрочем, лишь с трудом могли отстаивать против голландцев. Территория Матарама была разделена между несколькими князьями, среди которых одним из главных был султан Иогиакарто. Четвертый государь из этой династии, султан Амангку Бу-воно IV Джарот, потомок Мангку Буми (1765), умер 6 декабря 1822 года, и ему наследовал трехлетний Вумано V под опекой Дипо Негоро. Дипо Негоро, отпрыск владык матарамских, был незаконным сыном султана Родго; оскорбленный бестактными действиями английского резидента в Серакарта, Мак-Джиллаври, он восстал. Генералу Коку удалось восстановить порядок лишь после ожесточенной борьбы, взятия в плен этого вождя и потери 8000 европейцев и такого же числа туземцев.

Преемниками барона ван дер Капеллен на генерал-губернаторском посту были последовательно начиная с 1826 года: Гендрик-Меркус де Кок и виконт Леонард-Питер-Иосиф дю Бус де Гизиньес (1826–1830), граф Иоганн ван ден Бош (1830–1833), Иоганн-Христиан Бауд (1833–1836), Доминик да Эренс (1836–1840), Питер Меркус (1841–1844) и Иоганн-Якоб Рохуссен (1845–1851).

Малайский полуостров. Царство Сингапурское, основанное Сри Три Буаной в 1160 году в южной части Малайского полуострова, подверглось в 1247 году яванскому нашествию и принуждено было передвинуться на Малакку. Позднее, в 1521 году, султан Махмуд I, будучи изгнан португальцами, удалился на Суматру, потом в Бинтанг; снова подвергшись преследованию со стороны португальцев, он вернулся на материк, где и утвердился в Джохоре (1526). Лондонский договор 17 марта 1824 года разграничил сферы влияния Голландии и Англии в Индийском океане: земли к северу от Малакки отошли к Англии, земли на юг от Малакки — к Голландии. Джохор был разделен на два государства: собственно Джохор, оставшийся за султаном Хусейн-Мухаммедом (1819–1835), и архипелаг Рио Линга, доставшийся султану Абдуррах-ману I (1824–1831). Этому распределению, бывшему делом рук тумезг-гонга, высшего сановника после султана, предшествовал другой раздел: еще в 1812 году третий по рангу сановник джохорский, бандагара Али, провозгласил себя независимым в Паганге. Что касается остальных государств Малайского полуострова, то Селангор был основан в XVIII веке Аронгом Пассарай с Целебеса; Перак, некогда принадлежавший Джохору, стал подвластен султану Атье: голландцы утвердились здесь в 1650 году и были в 1795 году изгнаны отсюда англичанами; Негри Сембилан (9 государств: Сунгеи Ужонг, Рамбов, Джохол, Нанинг, Сегамет, Джеллабу, Улу Каланг, Джампол, Джеллиэ), колонизированная из Менангкабау (Суматра), была в XII веке подчинена Малакке и Джохору; частью этой страны завладели голландцы в 1760 году, но позднее их влияние здесь было вытеснено английским. Нам еще придется вернуться к английскому протекторату.

Сингапур может считаться созданием Рафльса; это самый северный остров архипелага, замыкающий восточную часть пролива и отделяющий полуостров от острова Суматры в виду Джохора. Здесь в 1811 году поселился джохорский туменг-гонг с разрешения лорда Гастингса, индийского генерал-губернатора, которому Рафльс, наскучив Бенкеленом, изложил свои проекты. Рафльс и поднял впервые британский флаг на Сингапуре 29 января 1819 года, а 6 февраля 1819 года остров был провозглашен колонией. Малакка, занятая португальцами, была оккупирована голландцами до 26 августа 1795 года. Управление ею принял английский адмирал Мэнуоринг; в 1818 году Сингапур был возвращен голландцам, а в 1824 году, как мы видели, по обмену окончательно перешел к англичанам. Пуло Пинанг (остров Бетель), принадлежавший султану Кедды, был взят англичанами 17 июля 1786 года; он назывался вначале Prince of Wales Island and George Town. Прямо против Пинанга лежит Province Welleshy (провинция Уэльслей), купленная в 1798 году у раджи Кедды; она была окончательно аннексирована в 1801 году. Сингапур, Малакка, Пинанг и Уэльслей были в 1827 году отданы в ведение Ост-Индской компании; они административно входят в состав Straits Settlements, с тех пор как последние в 1867 году сделались колониями британской короны.

Англо-китайский колледж и протестантские миссии. Основателем протестантских миссий для Китая был Джошуа Марш-мен (20 апреля 1768 г. — 7 декабря 1837 г.), проповедовавший евангелие в Серампоре, в Бенгалии; но истинным создателем миссий был Роберт Моррисон из Лондонского Миссионерского общества, прибывший в Китай в 1807 году и оставивший много ценных произведений. Он умер в Кантоне 1 августа 1834 года. Его преемники — Вильям Мильн и Вальтер-Генри Медхёрст — продолжали его дело. Вильям Мильн в 1818 году основал в Малакке англо-китайский колледж, который под его руководством и под руководством Давида Колли и Джемса Леджа оказал очень большие услуги туземцам — как китайцам, так и малайцам. К этим пионерам протестантского миссионерства на Дальнем Востоке присоединились в 1827 году голландские миссионеры и в 1830–1834 годах американские (Бриджмен).

IV. Корея

Состояние Кореи в XIX веке. Корейский полуостров с зависящими от него островами образует самостоятельное государство, лежащее между Желтым и Японским морями. Это государство соединено с азиатским материком лишь на севере и северо-востоке, где Ялу-кианг (Ап-рок) отделяет корейскую провинцию Пиенг-ан-то от манчжурских провинций Гирин и Шингкинг; Тумен Кианг ограничивает ее с юга от русских владений близ бухты Посьета и корейской провинции Гам Киенг-то. Китайцы называют эту страну Чао Сянь Го, т. е. царством Утренней прохлады; до воцарения династии, правившей с 1392 года до начала XX века, эта страна распадалась на три государства (сан-го): Син-ра (Син-ло), Ко-ку-риэ (Као-ло-ли) и Паик-тией (Пе-тси). Ко-ку-риэ находится в вассальной зависимости от китайских Тангов и от Син-ра с 668 года; все эти государства в 935 году были подчинены корейской династии. Вся страна была прозвана Као-ли-куо, по имени Као-ши, захватившего престол в эпоху Ганов. Као-ли в японском произношении дошел до нас как Корея. Столица государства, расположенная в провинции Киенг-кеуи, называется Ганианг, или Сеул; в древности столицами были Гтиел-уэн и Сионг-то, нынешние — Кайсиенг и Канг-гоа. Корея делится на восемь провинций, или то, именно вдоль западного побережья, начиная с севера: Пиенг-ан, Гоанг-гаи, Киенг-кеуи, Чиунг-чиенг и Тиен-ра; вдоль восточного побережья, начиная с севера: Гам-киенг, Канг-уэн и Киенг-сианг.

Власть государя некогда была неограниченна: его титул был гап-мен. Ему помогали в делах правления три министра: сенг-ей-циенг (удивительный советник) — фактически первый министр и высший сановник государства, цоа-ей-циенг (советник левой руки) и у-ей-циенг (советник правой руки). Кроме того, существуют: Тьонг-чин-ny (Дворцовый совет), Эуи-тьенг-ny (Государственный совет), Эуи-пинг-ny (Совет союзных князей), Тон-ниенг-ny (Совет родственников и свойственников царского дома). Корейское правительство, как китайское, состояло из 6 министерств, или тьо: Ри тьо (чиновники), Го тьо (подати), Рией тьо (обряды), Пиенг тьо (война), Тиенг тьо (суд), Конг тьо (работы). Мы находим здесь, как и в Китае, совет цензоров (Саген-ny), государеву библиотеку (Киутианг-ка%), корпорацию переводчиков (Сиек-уенг) и пр. Чиновники — отчасти гражданские, или восточного ордена (Тонг-пан-коан), и делились на девять классов, по два чина в каждом, отчасти — военные, или западного ордена (Сиепан-коан).

Иностранцы в Корее. Родоначальником династии был Таи Тьо (1392), четверо ближайших предков которого лишь задним числом получили царский титул, как в Китае — предки Шуяь Чжи, первого богдыхана из царствовавшей династии Цин. При девятнадцатом государе из этого дома, Сиен Тьо (1567–1608), произошла война с японцами, которыми предводительствовал Хидэёси. Первыми своими сведениями о Корее европейцы обязаны, вероятно, арабам, которые в X веке наименованием Си-ла обозначали государство Син-ра, расположенное на южной оконечности полуострова. Но особенно обратили внимание европейцев на эту страну голландцы после одного кораблекрушения, которое приобрело не меньшую известность, чем кораблекрушение Пинто в Японии в XVI веке. В 1653 году голландская яхта «Ястреб» отправилась из Батавии в Тайвань (Формоза) и отсюда в Японию; она была разбита бурей у берега Квельпарта, и из 64 человек экипажа спаслись лишь 36; их подобрали туземцы и доставили в Корею; пребывание их здесь, или — как говорили тогда — их пребывание в рабстве, длилось 13 лет и 28 дней; наконец, в 1666 году, из 16 остававшихся в живых 8 удалось бежать и спустя два года через Японию добраться до своей родины; счетовод «Ястреба», Гендрик Гамель, родом из Горкума, описал этот плен в трогательном рассказе, который был переведен на все языки. В XVIII столетии иезуит Жан-Батист Режи (род. в 1664 г., ум. в Пекине 24 ноября 1738 г.), один из картографов императора Кан Си, сообщил географические наблюдения и написал краткую историю Кореи; и то и другое было напечатано в томе IV Description de la Chine дю Гальда. В 1832 году протестаптский миссионер, немец Карл-Фридрих Гутцлов, объезжая Китай, Формозу и Рю-кю на судне Ост-Индской компании, пристал и к Корее. Но, в сущности, нашими сведениями об этой стране мы обязаны французским католическим миссионерам, и эти знания они купили своей кровью.

Возможно, что экспедиция Хидэёси (Таико Сама) в Корею, предпринятая отчасти с целью избавиться от многочисленных японцев-католиков, оставила в этой стране кое-какие семена христианства; во всяком случае, официально христианство было принесено сюда Яковом Циеу, китайцем из Сучжоу в Цзяжу, выехавшим из Пекина 2 февраля 1794 года, т. е. в царствование Тьенг Тонга, и казненным после плодотворной апостольской деятельности 31 мая 1801 года. Однако реальные успехи были достигнуты лишь после того, как папская курия письмом от 1 сентября 1827 года предложила семинарии иностранных миссий в Париже учредить новый апостольский викариат в Корее. В 1831 году Корея была объявлена апостольским викариатом; первым ее викарием был Бартелеми Брюгьер из Каркасонской епархии, бывший сиамский миссионер, епископ

Капса, умерший в пути к месту своего нового служения 20 октября 1836 года в Сиванге в Туркестане. Его преемником был Луи-Мари-Жозеф Эмбер из 9(Aix), бывший раньше миссионером в Сычуане; он был обезглавлен в Саи Нам-то 21 сентября 1839 года. В том же году были казнены Жак-Оноре Шастан и Пьер-Филибер Мобан; это было в царствование Ген Тьонга. Викариат Жана-Жозефа Ферреоля, епископа Беллина, длившийся до 1853 года, был отмечен мученической смертью нескольких туземных священников, особенно Андрея Кима. Но это была лишь прелюдия к великой резне 1866 года. Как и в Аннаме, Франция сочла нужным вмешаться и в Корее. Два судна — «Слава», под командой Лапьера, и «Победительница», под командой Риго де Женуйльи, — были посланы поддержать требования французских миссионеров перед корейским правительством, но 10 августа 1847 года оба они погибли при Кокун То.

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХРОНОЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

АНГЛИЯ 1815–1847

1815 Начало длительной экономической депрессии.

" Введение хлебных законов.

1816 ноябрь 15 и декабрь 2. Митинги в Спафильдсе (близ Лондона) по вопросу о парламентской реформе и о мерах противодействия усиливающейся нищете. Неудачная попытка вооруженного восстания.

1816–1818 Выход в свет третьей и четвертой части «Чайльд-Гарольда» Байрона.

1817 январь 28. Покушение на принца-регента.

" январь 29. Отклонение палатой общин петиций о парламентской реформе.

" Разгон войсками голодного похода рабочих Манчестера на Лондон.

" марш 29. Приостановка Habeas Corpus Act. Принятие законов о мятежных митингах и об аресте без всякого следствия лиц, заподозренных в заговорах.

" июнь 9—10. Поход рабочих из Дербишира в Ноттингам.

" ноябрь 7. Казнь трех главных участников этого похода.

" Выход в свет книги Д. Рикардо «Принципы политической экономии и налогов».

" Доклад Оуэна о мерах борьбы с пауперизмом.

1818  Отклонение палатой проекта Бёрдета об избирательной реформе.

1819 Билль об ограничении рабочего времени детей и подростков.

" июнь — октябрь. Кампания митингов за избирательную реформу в Лондоне, Бирмингаме, Лидсе, Гласго, Манчестере и других городах.

" август 16. Избиение войсками участников 40-тысячного митинга на Питерлоо (близ Манчестера).

" ноябрь 29 — декабрь 17. Принятие парламентом шести «актов о затыкании рта».

" «Песнь к защитникам свободы» и «Песнь к британцам» Шелли.

" Образование женских клубов для борьбы за избирательную реформу.

1820 январь 29 — 1880 июнь 26. Король Георг IV.

" май 1. Казнь пяти участников заговора против министров на Като-стрит в Лондоне.

" август 19 — ноябрь 10. Процесс королевы Каролины (Шарлотты).

» Петиции лондонских и эдинбургских купцов и фабрикантов парламенту о свободной торговле.

1820 Выход в свет поэмы Шелли «Освобожденный Прометей».

" Выход в свет исторического романа Вальтера-Скотта «Айвенго». 1822 Выход в свет книги Бентама «Руководящие начала для конституционного кодекса, приложимого ко всякому государству».

» август. Самоубийство лорда Кэстльри. Назначение Каннинга министром иностранных дел.

1822–1824 Издание трех новых навигационных актов.

1823 май 10. Образование О'Коннелем «Католической ассоциации» в Ирландии.

1824 июнь 21. Отмена закона о запрещении тред-юнионов.

" Основание Оуэном коммунистической колонии «Новая Гармония» в Северной Америке.

1825 январь 1. Декларация Каннинга о признании независимости бывших испанских колоний в Америке.

" июль 6. Ограничение закона о тред-юнионах.» сентябрь 27. Открытие первой железной дороги.» Завершение огораживания земель в поместьях герцогини Сутерленд-ской.

1825–1826 Промышленный и финансовый кризис.

1827 август 8. Смерть Каннинга.

1828 май 9. Предоставление диссидентам гражданских и политических прав.

" июль 15. Изменение хлебных законов (установление скользящей шкалы пошлин в зависимости от цены на хлеб на внутреннем рынке).

1828 —1830 Торийское министерство Веллингтона — Пиля.

1829 апрель 13. Закон об эмансипации католиков в Ирландии.

" декабрь 14. Основание в Бирмингаме «Политического союза для защиты общественных прав».

1829 —1830 Выступления фермеров и батраков под руководством тайной

организации «Свинг» против лэндлордов.

1830 июнь 26 — 1837 июнь 20. Король Вильгельм IV. 1830–1834 Министерство вигов Грея — Росселя.

1830 июль 30. Выборы в палату общин.

1831 март 1. Внесение министром Росселем в палату общин проекта избирательной реформы.

" апрель 22. Роспуск палаты общин.

" октябрь 3. 160-тысячный митинг в Бирмингаме.

" октябрь 8. Отклонение палатой лордов законопроекта о парламентской реформе, принятого палатой общин 21 сентября.

" октябрь 12. Митинги и демонстрации в Лондоне (до 300 ООО человек).

" октябрь 29–31. Демонстрации и вооруженные столкновения с войсками в Бристоле.

" октябрь 31. Образование «Национального политического союза» под

руководством радикала Плэса.» октябрь. Основание в Лондоне «Национального союза рабочего

класса».

" «Рифмы о хлебных законах» Эллиота.» Брошюра Бенбоу о всеобщей стачке.

1882 июнь 7. Закон о парламентской реформе.

» август 7. Закон о выкупе церковной десятины в Ирландии.

» сентябрь 3. Открытие в Лондоне оуэнистами «Банка справедливого обмена труда».

" октябрь. Раскол Бирмингамского политического союза. Образование Мидльсекского союза рабочих классов.

» Выход в свет памфлета «Народная хартия».

1833 август, 23. Акт об отмене невольничества в британских колониях

" август 28. Полная отмена торговой монополии Ост-Индской компании.

" август 29. Закон о сокращении рабочего дня до 8 часов для детей до 13 лет и до 12 часов для подростков 13–17 лет.

1834 февраль 13. Основание Оуэном «Великого национального союза профессий» Великобритании и Ирландии.

" август 14. Новый закон о бедных (создание работных домов). Крах оуэновского менового банка.

1836–1841 Министерство вигов Мельбурна — Росселя.

1886 сентябрь 9. Закон о городском самоуправлении.

1836 Введение гражданской записи браков.

1836–1838 Выход в свет «Записок Пиквиккского клуба» Диккенса.

1836 июнь 16. Основание «Лондонской ассоциации рабочих».

" (конец). Образование в Лондоне «Ассоциации против хлебных законов».

1837 Промышленный кризис.

" февраль 28. Принятие на митинге в Лондоне петиции с требованием хартии (6 пунктов).

1837 июнь 20 — 1901. Царствование королевы Виктории.

" ноябрь 18. Основание О'Коннором газеты «Северная звезда».

1837–1838 Восстание в Канаде против английского правительства.

1838 апрель 2. Митинг женщин в Манчестере.

" май 3. Образование чартистского «Большого северного союза» в Лидсе.

» май 8. Опубликование «Народной хартии».

» май 14. Опубликование первой национальной петиции чартистов.

» сентябрь. Образование в Манчестере «Ассоциации против хлебных законов».

1838 октябрь 1 —1842 октябрь 12. Война с Афганистаном.

" декабрь 1. Резолюция Бирмингамского политического союза против

физических методов борьбы.» декабрь 12. Запрещение демонстраций и митингов.

1839 февраль 4. Открытие в Лондоне чартистского Национального конвента трудящихся классов.

" март 20. Образование «Лиги борьбы против хлебных законов».» март. Начало «опиумной» войны с Китаем.

" май 4. Выступление вождя «Демократической ассоциации» Гарнй за восстание.

" май 13. Перенесение заседаний чартистского конвента в Бирмингам.

» июль 4. Вооруженные столкновения чартистов с полицией и войсками в Бирмингаме.

" июль 12. Отклонение палатой общин петиции чартистов.

" август 12. Прения в конвенте чартистов по вопросу о «священном месяце» (о всеобщей стачке).

" август. Массовые аресты и судебные процессы чартистов.

" сентябрь 6. Закрытие первого чартистского конвента.

" ноябрь 4–5. Неудачная попытка восстания под руководством чартиста Фроста в Ньюпорте.

1840 июль 20. Организация «Национальной ассоциации чартистов» на конференции в Манчестере.

" июль 23. Акт о самоуправлении Канады.» Основание лиги «Молодая Ирландия».

1841–1846 Министерство Роберта Пиля.

1841 июль — август. Участив чартистов в парламентской избирательной кампании.

1842 Промышленный кризис.

27 История XIX в., т. IV —422

1842 апрель 12. Открытие второго Национального чартистского конвента,

» май 3. Отклонение палатой общин второй национальной петиции чартистов.

" август. Массовые политические стачки.

" август 10. Закон об охране труда детей в горных промыслах.

" август 12. Конференция 358 делегатов от северных фабричных округов в Манчестере. Резолюция о продолжении стачек.

" август 15. Конференция тред-юнионов в Лондоне высказывается за всеобщую забастовку.

" декабрь 27. Открытие в Бирмингаме Национальной конференции радикалов.

1842 —1844 Пребывание Фр. Энгельса в Манчестере.

1843 январь. Разрыв между чартистами и радикалами и основание послед-

ними отдельного «Общества борьбы за полное избирательное право».

" сентябрь 5. Открытие чартистского конвента. Принятие «земельного

плана» О'Коннора.» Массовые митинги в Ирландии за восстановление парламента.

1843 —1844 Аграрные волнения. Восстание в Уэльсе («бунты Ревекки»).

1844 июнь 6. Закон о фабричных инспекторах.» Пятимесячная забастовка горнорабочих.

" Основание интернационального общества «Братских демократов».

» декабрь 21. Основание в Рочдэле первого рабочего кооперативного общества.

1845 Выход в свет романа Дизраэли «Сивилла».

" август 22. Основание интернациональной «Демократической ассоциации» под руководством чартиста Гарни.

" Основание «Национальной ассоциации тред-юнионов».

" Выход в свет книги Энгельса «Положение рабочего класса в Англии в 1844 г.».

сентябрь 23. Акт о церковной реформе в Ирландии.

» декабрь. Массовые митинги в Лондоне, Манчестере и в других городах с требованием отмены хлебных законов.

1845–1846 «Картофельная болезнь» в Англии и Ирландии.

1846 март 10. Передача парламенту 149 петиций с 1400000 подписей

(об освобождении вождей чартистов).

" июнь 26. Отмена «хлебных законов».

" октябрь 24. Основание чартистской «Земельной ассоциации» под руководством О'Коннора.

1847 июнь 8. Закон о 10-часовом рабочем дне для женщин и подростков.

" август. Избрание О'Коннора в палату общин.

декабрь. Переговоры Маркса с вождями революционного крыла чартистов Гарни, Джонсом и др.

ШВЕЙЦАРИЯ 1815–1848

1815 август 7. Принятие цюрихским сеймом нового союзного договора 22 кантонов.

1832 март 17. Заключение союза 6 кантонов для борьбы за пересмотр союзного договора.

» ноябрь 14. Возникновение Сарненской лиги.

1834 Основание организации «Молодая Европа» в Берне.

1834–1838 Дипломатические конфликты между Швейцарией и другими государствами из-за деятельности революционных эмигрантов в Швейцарии.

1839 Пересмотр конституций ряда кантонов.

1841 январь. Закрытие ряда монастырей и конфискация их имуществ в кантоне Ааргау.

1842 Введение всеобщего избирательного права в Женеве.

1846 сентябрь 15. Образование сепаратного союза 6 реакционно-католических кантонов (Зондербунд).

1846 октябрь 7. Восстание в Женеве, а затем и в других кантонах против, иезуитов и католического союза.

1847 Победа радикалов на выборах в сейм.

" июль 20. Постановление союзного сейма о роспуске Зондербунда.

ь сентябрь 3. Постановление сейма об изгнании иезуитов.

" октябрь. Начало гражданской войны в Швейцарии.

ь ноябрь 14. Взятие союзными войсками крепости Фрейбурга.

" ноябрь 24. Вступление союзных войск в Люцерн.

" Окончание гражданской войны.

1848 янеарь 18. Протест Австрии, Пруссии, Франции и России против подготовки пересмотра конституции 1815 года.

" сентябрь 12. Утверждение новой федеральной конституции Швейцарии.

ГЕРМАНСКИЙ СОЮЗ. АВСТРИЙСКАЯ МОНАРХИЯ 1815–1848

1815 июнь 8. Образование Германского союза 38 государств.

1816 май 29. Ограничение прусского закона о регулировании выкупа крестьянами феодальных повинностей в Пруссии.

" ноябрь 5. Открытие союзного сейма во Франкфурте-на-Майне.» Введение конституции в Саксен-Веймарском герцогстве.

1816–1864 Король вюртембергский Вильгельм I.

1817 Заключение конкордата Баварии с папой.

" Уния между лютеранами и кальвинистами в Пруссии.

» Указ об отмене крепостного права в Вюртемберге.

» октябрь 18. Вартбургское празднество (в честь трехсотлетия реформации и четырехлетия Лейпцигской битвы).

1818 май 5. В г. Трире родился Карл Маркс.

" Указ об отмене крепостного права в Баварии.

" май 26. Введение конституции в Баварии.

" август 22. Введение конституции в Бадене.

" Уничтожение внутренних таможен в Пруссии.

1819 Введение конституции в Вюртемберге.

" март 23. Убийство студентом Зандом реакционного писателя, русского агента Коцебу.

" июль. Свидание Меттерниха с Фридрихом-Вильгельмом III в Теплице.

" август — сентябрь. Министерская конференция представителей германских государств в Карлсбаде.

" сентябрь. Карлсбадские постановления.

1819 ноябрь 25 —1820 май 24. Конференция министров германских государств в Вене.

ь декабрь 7. Введение ландтага в Ганновере.» Закон о выкупе барщины в Гессен-Дармштадте.

1820 июль 8. Принятие союзным сеймом постановления о борьбе с либеральным движением.

" ноябрь 28. Рождение Фридриха Энгельса.

" Закон о вознаграждении помещиков за упразднение феодальных привилегий в Ольденбурге.

1820 Закон о выкупе барщины в Бадене.

" Введение представительства в Брауншвейге.

" Введение конституции в Гессен-Дармштадте.

1821 июнь 7. Закон об условиях выкупа феодальных повинностей в Пруссии.

" Введение конституции в Саксен-Кобургском и Саксен-Мейнингенском герцогствах.

1823 июнь 5. Закон о введении провинциального представительства (областных сословных собраний) в Пруссии.

1824 Выход в свет книги Л. Ранке «История романских и германских народов».

" Отмена крепостного права в Мекленбурге.

1825 Постановление венгерского сейма об обязательном созыве его через каждые три года.

1825–1848 Король баварский Людвиг I.

1826 Начало издания «Памятников по истории Германии».

1827–1836 Король саксонский Оттон.

1828 январь 18. Договор между Баварией и Вюртембергом о создании Южно-

германского таможенного союза.

" сентябрь 24. Основание Средне-германского торгового союза при участии Саксонии, Ганновера, Гессен-Касселя и некоторых других государств.

1830 сентябрь 16—9. Восстание в Брауншвейге. Бегство герцога Карла.

" сентябрь 9—10. Восстание в Дрездене. Отставка реакционных министров. Организация национальной гвардии. — Обещание введения конституции.,

" сентябрь 18–20. Рабочие волнения в Берлине.

" сентябрь 24. Вооруженные столкновения в Мюнхене. Организация национальной гвардии. 9

" Восстание крестьян против помещиков в Гессене.

" Записка Ганземана «О положении Пруссии и ее политике в конце 1830 г.».

J 831 Революционные волнения в Ганновере.» Отъезд гессенского курфюрста Вильгельма II и воцарение Фридриха-Вильгельма I.

" май 5. Введение конституции в Гессенском курфюршестве.» сентябрь 4. Введение конституции в Саксонии.

» ноябрь 14. Смерть Гегеля.

" Уничтожение крепостного права в Гессенском курфюршестве.» Закон о цензуре в Баварии.

1831–1832 Оформление литературно-политического течения «Молодая Германия».

1831 Выход в свет «Парижских писем» Берне.

1832 январь 1. Отмена барщины в Бадене.

» март 22. Смерть Гете.

" май 27. «Гамбахское празднество». Массовое политическое собрание под лозунгом борьбы за демократизацию и воссоединение Германии.

" июнь 28 — июль 5. Принятие союзным сеймом репрессивных мер против либерального и революционного движения.

" октябрь. Введение конституции в Брауншвейге.

" Восстание в Вюртемберге.

" Закон о выкупе повинностей крестьянами в Баварии.

» Выход в свет книги генерала Клаузевица «О войне».

1833 март 24. Объединение Баварско-вюртембергского и Прусско-германского таможенных союзов.

" апрель 3. Попытка восстания во Франкфурте-на-Майне,

1838 июнь 30. Образование союзным сеймом центральной следственной комиссии.

" июль 23. Указ о выкупе крестьянами феодальных повинностей в Ганновере.

" сентябрь 26. Введение конституции в Ганновере.

» октябрь 15. Заключение в Берлине соглашения между Россией, Австрией и Пруссией о борьбе против революционного движения.

1834 январь 1. Оформление Германского таможенного союза во главе с Пруссией.

" Присоединение Саксонии к Германскому таможенному союзу.

» январь. Конференция министров германских государств в Вене.

» Основание немецкими ремесленниками-эмигрантами в Париже «Союза изгнанников».

1836 Открытие первой железной дороги в Германии между Нюрнбергом и Фюртом.

1835–1848 Фердинанд I — император Австрии.

1836 Выход в свет книги Штрауса «Жизнь Иисуса».

" декабрь 10. Постановление сейма против «Молодой Германии».

1836–1854 Царствование короля саксонского Фридриха-Августа II.

1837 Раскол «Союза изгнанников». Образование Вейтлингом «Союза справедливых».

1838–1851 Король ганноверский Эрнст-Август. Прекращение личной унии

Ганновера с Англией. Отмена конституции в Ганновере.

1838 август 11. Указ баварского короля об обязательном коленопреклонении офицеров и солдат перед религиозными процессиями.

1839 Процесс Кошута и других венгерских националистов.

" Постройка железной дороги между Дрезденом и Лейпцигом.

1840–1861 Фридрих-Вильгельм IV — король Пруссии.

1840 Основание в Лондоне немецкого «Рабочего просветительного общества».

1841 Выход в свет книги Л. Фейербаха «Сущность христианства».

" Судебное преследование демократа Якоби за его брошюру «Четыре вопроса».

1842 Выход в свет книги Л. Штейна «Социализм и коммунизм в нынешней Франции».

" Выход в свет книги Вейтлинга «Гарантии гармонии и свободы».

» Возобновление Германского таможенного союза.

» Основание «Рейнской газеты» в Кельне.

1842 октябрь 15 —1843 март 18. Маркс — ответственный редактор «Рейнской газеты».

1843 октябрь. Переезд Маркса в Париж.

" Закрытие «Рейнской газеты».

1813–1848 Реакционное министерство Кёпперица в Саксонии.

1843 Высылка поэта Гервега из Пруссии.

1844 Покушение бургомистра г. Сторкова Чеха на короля Фридриха-Вильгельма IV.

" Восстание силезских ткачей.» Рабочие волнения в Богемии.

" Выход в свет книги анархиста Штирнера «Единственный и его собственность».

" февраль. Выход в свет в Париже «Немецко-французских ежегодников» с работами Маркса (статьи «К еврейскому вопросу», «Введение к критике гегелевской философии права», три письма к Руге).

ь август — сентябрь. Начало дружбы и совместной работы Маркса и Энгельса.

1845 март. Тезисы Маркса о Фейербахе.

1846 июль — август. Поездка Маркса и Энгельса в Лондон и Манчестер для установления связей с «Союзом справедливых».

" Выход в свет книги Маркса и Энгельса «Святое семейство или критика критической критики» (против младогегельянцев).

" Выход в свет книги Энгельса «Положение рабочего класса в Англии».

" Выход в свет брошюры представителя «истинного социализма» Карла Грюна «Политика и социализм».

» Выход в свет сатирической поэмы Гейне «Германия».»

август 12. Вооруженное столкновение между народом и войсками в Лейпциге.

1846 февраль. Основание Марксом и Энгельсом в Брюсселе Коммунистического комитета связи.

" февраль. Краковское восстание.

" март 30. Выступление Маркса против Вейтлинга на заседании Брюссельского Коммунистического комитета связи.

" май. Окоцчание Марксом и Энгельсом книги «Немецкая идеология».

" Выступление буржуазного демократа Карла Гейнцена со статьей «Против коммунистов».

" Крестьянское восстание в Галиции.

" Процесс 260 польских революционеров в Берлине.

1847 апрель. Народные волнения в Берлине на почве недорода хлеба и картофеля.

" апрель 11. Открытие соединенного ландтага в Берлине. Отказ короля дать конституцию.

" май. Волнения на почве дороговизны хлеба в Вюртемберге. Баррикадные бои в Штутгарте.

1847–1848 Финансовый и торгово-промышленный кризис.

1847 начало июня. Первый конгресс Союза коммунистов в Лондоне.

" * июль. Выход в свет книги Маркса «Нищета философии».

" август 5. Избрание Маркса председателем брюссельской общины и членом окружного комитета Союза коммунистов.

" август (конец). Основание в Брюсселе Марксом и Энгельсом «Общества немецких рабочих».

" сентябрь 16–18. Участие Маркса в брюссельском конгрессе экономистов. Подготовка им речи о свободной торговле и рабочем классе.

" октябрь 27. Основание в Брюсселе «Демократического общества» (Маркс — вице-председатель).

" октябрь — ноябрь. Появление в «Немецкой брюссельской газете» статей Маркса против Карла Гейнцена.

" ноябрь 29 — декабрь 10. Второй конгресс Союза коммунистов в Лондоне с участием Маркса и Энгельса.

" декабрь. Доклады Маркса в «Обществе немецких рабочих» о наемном труде и капитале.

1848 середина февраля. В Лондоне выходит «Манифест коммунистической партии», написанный Марксом и Энгельсом.

СКАНДИНАВСКИЕ ГОСУДАРСТВА 1816–1848

1818 февраль 5 —1844 март 8. Карл XIV Иоанн — король Швеции и Норвегии.

>> Крестьянские волнения и бунты в Норвегии.

1822 Обращение дворянства Шлезбига и Голштинии к германскому союзному сейму.

1826 май 19. Заключение между Швецией и Англией договора о навигации.

1831 май 28. Указ датского короля Фридриха VII об учреждении совещательных сеймов в Шлезвиге и Голштинии.

1832 Окончание постройки Готского канала в Швеции.

1834 Указ датского короля о совещательных сеймах в Ютландии и Зеландии.

1837 Закон об общинных собраниях в Норвегии.

1839–1848 Христиан VIII — король Дании,

1840–1841 Законы о копенгагенском муниципалитете и о преобразовании

сельских общин. 1844–1859 Оскар I.

1845 Основание «Общества друзей крестьян» в Дании.

1846 июль 8. Указ Христиана VIII о порядке престолонаследия.

1848 январь 20 — 1863 ноябрь 15. Датский король Фридрих VII.

ТУРЦИЯ И ЕГИПЕТ Восточный вопрос 1816–1852

1816–1818 Разгром вахабитов в Аравии египетской армией под начальством

Ибрагим-паши. 1819–1823 Завоевание Судана египетскими войсками.

1821 Начало восстания греков против султана.

1822 Восстание в Судане.

1823–1824 Кровавое подавление египетскими войсками восстания бедуинов, беглых феллахов и вахабитов в Аравии.

1826 Разгром корпуса янычар в Константинополе.

1828–1829 Русско-турецкая война.

1831–1833 Война между султаном Махмудом и египетским пашой Мехме-

дом-Али (первая Сирийская война).» Захват Палестины войсками Мехмеда-Али.

» декабрь 9. Осада египетскими войсками Сен-Жан д'Акра.

1832 март. Фирман султана об отрешении Мехмеда-Али от должности на-

местника Египта.

" июнь 15. Вступление египетских войск в Дамаск.

» декабрь 21. Поражение турецкой армии при Конии.

1833 февраль 20. Прибытие русского флота в Константинополь.

»' февраль 28. Взятие Смирны египетскими войсками.

" апрель 3. Прибытие русских войск в Константинополь.

» май 5. Заключение мирного договора между Махмудом и Мехмедом-Али в Кутайе.

" июль 8. Заключение в Ункяр-Искелеси союзного договора между Россией и Турцией.

1834 Восстание крестьян в Сирии против владычества Мехмеда-Али.

1838 Восстание в Ливане против владычества Мехмеда-Али.

» июль 3. Заключение англо-турецкого торгового договора.

1839 апрель 1840. Вторая война Египта с Турцией.

" июнь 24. Поражение турецких войск на равнине Несиб.

» ноябрь 3. Обнародование хатти-шерифа о танзимате (преобразование государственного строя Турецкой империи).

1839–1881 Султан Абдул-Меджид.

1840 июль 15. Заключение Англией, Россией, Австрией и Пруссией договора о помощи султану и изгнании Мехмеда-Али из Сирии и Крита.

" август. Блокада сирийского побережья англо-австрийской эскадрой

ноябрь 27. Угроза бомбардировки Александрии английской эскадрой. Заключение соглашения между лордом Нэпиром и Мехмедом-Али.

1841 январь 11. Возвращение Мехмедом-Али флота султану.

" февраль 13. Фирман султана о назначении Мехмеда-Али наследственным наместником Египта.

» июль 13. Заключение в Лондоне договоров о проливах и о разрешении

египетского вопроса.» Фактическое упразднение автономии Ливана.

1841–1845 Господство реакционной партии во главе с Риза-пашой.

1843 Закон о воинской повинности в Турции.

1845 апрель — май. Восстание друзов в Ливане.

1845–1852 Великий везир Турции — Решид-паша. Проведение новых реформ.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ 1815–1848

1815 апрель 10. Основание второго Банка Соединенных Штатов.

" июль 3. Подписание торгового договора с Англией.

1816 декабрь 25. Образование Американского колонизационного общества

для основания свободного государства негров в Африке

1817 март 31. Закон о запрещении рабства в Нью-Йорке.

1817–1825 Президентство Монро.

1817–1818 Войны с индейскими племенами семинолами и криками.

1818 апрель 7. Вторжение генерала Джексона во Флориду.

" апрель 20. Возобновление протекционистского тарифа на хлопчатобумажные, шерстяные, металлические и другие изделия.

1819 февраль 22. Подписание договора с Испанией о покупке Флориды.

1820 март 3. «Миссурийское соглашение» (установление географической границы распространения рабства).

" апрель 24. Принятие земельного закона (сокращение продажного участка до 80 акров по цене 1,25 доллара за акр).

1822 январь 19. Признание независимости республики Колумбии.

" март 28. Резолюция палаты представителей о признании независимости южно-американских республик.

» декабрь 12. Признание независимости Мексики.

1823 декабрь 2. Послание Монро конгрессу о принципах внешней политики («Америка для американцев»).

1824 апрель 17. Подписание договора с Россией о границе ее американских владений.

" Приезд в США Роберта Оуэна.

1825–1829 Президентство Джона Адамса.

1825 октябрь 26. Открытие канала Эри.

" декабрь 5. Подписание договора о мире, дружбе, торговле и навигации с республиками Центральной Америки.

1826 Выход в свет романа Купера «Последний из могикан».

" июль 4. Смерть Томаса Джефферсона.

1827 август 14. Начало забастовки рабочих строительной промышленности в Филадельфии с требованием 10-часового рабочего дня. Образование первого городского Союза профессиональных объединений.

1828 май 19, Подписание президентом нового протекционистского тарифа.

1828 декабрь Подписание договора с Бразилией о мире, дружбе, торговле и навигации.

" Образование рабочей партии в Филадельфии.

1829 Образование рабочей партии в Нью-Йорке.

1829–1837 Президентство Эндрью Джексона.

1831 январь 1. Выход в свет первого номера бостонской антирабовладельческой газеты «Освободитель» (под редакцией Гаррисона).

" февраль 16. Собрание «Новоанглийской ассоциации фермеров, ремесленников и рабочих» в Бостоне.

» август 22. Восстание негров в Соутхемптоне (в Виргинии).

1832 январь 6. Образование антирабовладельческого общества Новой Англии.

" июль 10. Отклонение президентом билля о возобновлении привилегий

Банка Соединенных Штатов.

» июль 14. Новый таможенный закон.

" сентябрь 6. Конференция «Новоацглийской ассоциации фермеров,

ремесленников и рабочих» в Бостоне.

» ноябрь 19–24. Постановление конвента штата Южной Каролины о

недействительности таможенных законов 1828 и 1832 годов.

» декабрь 10. Прокламация президента Джексона к населению Южной

Каролины о соблюдении федерального таможенного законодательства.

» декабрь 18. Подписание договора с Россией о торговле и навигации.

» декабрь 28. Отставка вице-президента Кэлгуна.» Война с индейцами.

1833 март 2. Подписание президентом компромиссного таможенного закона.

" май. Забастовка столяров в Нью-Йорке.

" август 1. Забастовка рабочих-сапожников в штате Нью-Йорк.

" август 14. Образование союза тред-юнионов Нью-Йорка.

" сентябрь. Образование союза тред-юнионов Балтиморы.

" ноябрь. Образование союза тред-юнионов Филадельфии.

" декабрь 4. Основание американского антирабовладельческого общества.

1834 март. Образование союза тред-юнионов Бостона.

" август. Первый конгресс Национального союза тред-юнионов.

» Окончательное оформление партии вигов.

" Всеобщая стачка в Филадельфии с требованием 10-часового рабочего дня.

1835 ноябрь —1842 август 14. Вторая война с индейскими племенами семинолами.

" июнь. Успешная стачка муниципальных служащих в Филадельфии.

1836 май 26. Отказ палаты представителей рассматривать петиции об ограничении или уничтожении рабства.

" июль 1 и 4. Признание конгрессом независимости Техаса от Мексики.

1837 Экономический кризис.

" ноябрь 7. Убийство аболициониста, издателя «Алтон Обсервер» Е. Лоуджоя.

1837–1841 Президентство ван Бюрена.

1838 февраль 14. Представление 350 петиций против рабства и присоедине-

ния Техаса.

1838 ноябрь 13. Конвент аболиционистов.

1840 март 31. Декрет об установлении 10-часового рабочего дня для

рабочих государственных предприятий.

" апрель 1. Образование Свободной партии аболиционистов.

» апрель 10. Выход в свет газеты «Нью-Йоркская трибуна».

1841–1845 Президентство В. Гаррисона (до 4 апр. 1841 г.) и Джона Тэйлора.

1842 август 9. Заключение торгового договора с Англией,

» август 30. Новый таможенный закон.

1844 июль 3. Заключение неравноправного договора с Китаем.

1845 март 1. Утверждение президентом решения конгресса о присоединении Техаса.

1845–1849 Президентство Джемса Полка.

" март. Основание в Бостоне «Ассоциации рабочих Новой Англии».

» июнь 8. Смерть Эндрью Джексона.

" июнь. Забастовка рабочих в Питсбурге с целью добиться 10-часового рабочего дня.

" июль 5–7. Первый конвент Национальной Американской партии.

» октябрь 12. Открытие конгресса рабочей «Национальной ассоциации

реформ» в Нью-Йорке.» октябрь. Образование «Ассоциации социальных реформ».

1846 апрель —1848 февраль. Война с Мексикой.

" апрель. Забастовка рабочих на доках Южного Бруклина.

" Провозглашение республики Калифорнии.

" июнь 15. Подписание договора с Англией о границах Орегона.

" июнь. Второй конгресс ассоциации промышленных рабочих (Национальной ассоциации реформ) в Бостоне.

" август 10. Отклонение сенатом поправки Вильмота о запрещении рабства в приобретенных у Мексики территориях.

1847 февраль 2. Заключение мирного договора с Мексикой в Гвадалупе-Гидальго.

" февраль'23. Разгром мексиканских войск при Буэна-Виста.

" март 29. Сдача Вера-Круса войскам США.

" сентябрь 14. Вступление войск США в город Мехико. '

1848 июнь 13. Конгресс рабочей «Национальной ассоциации реформ».

" август 9. Конвент аболиционистской партии «Фрисойлеров».

КАНАДА 1815–1848

1827 ноябрь 20–22. Избрание президентом парламента Дижней Канады

главы франко-канадской партии Папино. Роспуск парламента. 1832 май 21. Вооруженные столкновения в Монреале.

1837 август 28. Роспуск парламента Нижней Канады. Арест Папино.

" октябрь 23. Принятие «Декларации прав человека» собранием представителей шести графств в Сен-Шарле.

" ноябрь 4 и 12. Запрещение собраний в Квебеке и Монреале.

" ноябрь 6. Вооруженные столкновения между «сынами свободы» и английской партией.

" ноябрь 25. Победа повстанцев над английскими войсками при Сен-Шарле.

" декабрь 4–7. Борьба повстанцев во главе с Мэккензи и Торонто (Верхняя Канада).

" декабрь 14. Поражение повстанцев при Сент-Эсташе. Массовые аресты руководителей восстания.

1838 февраль 10. Отмена конституции Нижней Канады. Введение военного положения по всей стране.

" март 30. Назначение лорда Дургема губернатором всех английских

колоний в Северной Америке.

» апрель 12. Казнь руководителей восстания в Верхней Канаде.

» декабрь 6. Разгром последних групп повстанцев.

1838 декабрь 21. Казнь руководителей восстания в Квебеке.

1839 февраль 15. Казнь руководителей восстания в Нижней Канаде.

1840 июль 23. Принятие английским парламентом акта об объединении Нижней и Верхней Канады в одну провинцию и создании парламента.

1841 июнь 14. Открытие в Кингстоуне первого парламента Канады.

1842 сентябрь. Новый избирательный закон.

" сентябрь 16. Образование министерства Болдуина-Лафонтена.

1848 март 11. Образование второго министерства Болдуина-Лафонтена.

ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА Мексика 1815–1848

1816 сентябрь 16. Восстановление королевским приказом инквизиции в Мексике.

" декабрь 15. Роспуск конгресса.

" декабрь 22. Казнь вождя повстанцев Морелоса.

1817 ноябрь 11. Казнь революционера Мина.

1819 июнь. Восстание в Техасе.

" сентябрь 17. Восстановление ордена иезуитов в Мексике.

1820 февраль 22. Упразднение инквизиции в Мексике.

» май 3. Провозглашение конституции 1812 г.

1821 февраль 24. Провозглашение Итурбиде и Гверреро плана независимости Мексики («плана Игуале»).

" август 24. Заключение в Кордове соглашения между Итурбиде и вице-королем О'Доноху о «плане Игуале».

» сентябрь 27. Провозглашение независимости Мексики.

» сентябрь 28. Избрание Итурбиде президентом регентства.

1822 февраль 13. Декрет испанских кортесов об отмене кордовского соглашения о независимости Мексики.

" февраль 24. Открытие конгресса в Мексике.

" май 21. Провозглашение Итурбиде императором под именем Августина I.

" октябрь 31. Государственный переворот Августина I. Роспуск конгресса и образование хунты.

" декабрь 2. Начало республиканского движения под руководством генерала Санта-Анна в Вера-Крус.

" декабрь 12. Признание независимости Мексики Соединенными Штатами Америки.

1823 февраль 1. Прокламация республиканцев к армии с призывом к борьбе против Августина.

" март 19. Отречение императора Августина I.

» март 27. Вступление республиканских войск в город Мехико.

» октябрь 1. Объявление войны Испании.

» октябрь 3. Заключение договора с Колумбией.

» октябрь 14. Первый декрет о колонизации свободных земель в новых провинциях.

1824 январь 31. Принятие конгрессом основного закона из 36 статей как базы будущей конституции.

" февраль 7. Заключение соглашения о займе в Лондоне.

» июль 15. Возвращение в Мексику Итурбиде и его арест.

» июль 19. Казнь Итурбиде.

" октябрь 4. Опубликование федеральной конституции.

1824 октябрь 10. Избрание генерала Виктория первым президентом республики.

1825 январь 1. Признание Мексики Англией.

" сентябрь 16. Освобождение рабов.

" ноябрь 18. Занятие Сан-Хуан д'Уллоа (Вера-Крус), последнего пункта, остававшегося в руках испанцев.

1826 декабрь 26. Заключение договора с Англией о дружбе, торговле и навигации.

1827 май — июнь. Торговые соглашения с Францией, Нидерландами и Данией.

декабрь 20. Декрет об изгнании испанцев из Мексики.

" декабрь 23. Начало восстания в Отумбе под руководством Браво.

1828 ноябрь 30. Восстание под руководством Лобалло и Забала.

1829 январь 12. Избрание генерала Гверреро президентом республики.

ь июль 27—сентябрь 11. Военная экспедиция Испании против Мексики.

» сентябрь 11. Капитуляция испанских войск.

» сентябрь 15. Декрет о полном уничтожении рабства.

декабрь 4. Государственный переворот под руководством вице-президента Бустаменте. Бегство Гверреро.

1830 декабрь 30. Договор о продаже долины Месильи США.

1831 январь 1–2. Разгром войск Гверреро и Альвареса.

» февраль 14. Расстрел Гверреро.

1832 январь 2. Начало восстания гарнизона в Вера-Крус под руководством

генерала Санта-Анна.

" апрель 5. Опубликование договоров с США о границах, дружбе, торговле и навигации.

сентябрь 19. Отставка Бустаменте.

1833 апрель 1. Избрание генерала Санта-Анна президентом республики.

» октябрь 19. Введение светского образования.

1834 май 31. Роспуск конгресса и установление диктатуры президента.

» август. Восстание в Техасе.

" октябрь 3. Конгресс декретирует уничтожение федеральной системы, установление централизованного правительства и превращение штатов в департаменты.

" декабрь 15. Опубликование новой конституции.

1836 март 2. Провозглашение независимости Техаса от Мексики.

" апрель 21. Разгром повстанцами Техаса войск Санта-Анна в битве

при Сан-Джасинто.» декабрь 28. Признание Испанией независимости Мексики.

1837 апрель 5. Второй декрет об освобождении рабов с компенсацией собственников.

1838 * апрель 16. Начало блокады мексиканских портов французской эскадрой.

" октябрь 7. Восстание федералистов в Тампико.

» ноябрь 27–28. Бомбардировка и взятие порта Вера-Крус французской эскадрой.

1839 февраль 4. Подавление восстания федералистов в Гвадалахаре.

» март 9. Подписание договора и соглашения с Францией.

1840 июль 26. Победа федералистов. Окончание гражданской войны.

1841 август 8. Начало восстания централистов под руководством генерала

Паредеса против правительства.

" октябрь 1. Восстание индейцев на Юкатане. Провозглашение Юкатана свободной и независимой республикой.

1841 октябрь 10 —1844 декабрь 6. Диктатура президента Санта-Анна.

1843 июнь 12. Опубликование новой централистской конституции.

" декабрь 15. Подчинение Юкатана Мексике.

1844 ноябрь 2. Начало восстания в Гвадалахаре против Санта-Анны.

1845 май 24. Изгнание Санта-Анны из Мексики.

" декабрь 30. Переворот под руководством генерала Валенсия. Отставка правительства.

1846 январь 1. Отделение Юкатана от Мексики.

1846 май 13 —1848 февраль 2. Война с Соединенными Штатами Америки.

» август 4. Переворот генерала де Салар. Отставка правительства Паредес.

" август 22. Восстановление федералистской конституции 1824 г.

» сентябрь 14: Возвращение Санта-Анна в г. Мехико.

» ноябрь 2. Вторичное присоединение Юкатана к Мексике.

1847 сентябрь 14. Занятие г. Мехико войсками США.

1848 февраль 2. Подписание мирного договора с США в Гвадалупе-Гидальго.

КОЛУМБИЙСКИЕ ГОСУДАРСТВА Новая Гренада. Венесуэла. Эквадор 1809–1848

1809 март. Восстание против Испании в Квито (Эквадор).

1810 май 22 —июль 4. Образование революционной хунты в Картагене и Памплоне.

" июль 21. Образование хунты в Боготе.

» сентябрь 19. Образование хунты в Квито.

1811 март 28. Победа колумбийских патриотов над роялистами при Кали.

» сентябрь 19. Провозглашение Нарино диктатором в Боготе.

" ноябрь 11. Провозглашение независимости провинции Картагена от Испании.

1812 февраль 15. Опубликование конституции в Квито.

» ноябрь. Занятие Квито испанскими войсками.

1818 июль 16. Принятие в Боготе декларации независимости и провозглашение независимой провинции Кундинамарка (Колумбия).

1814 сентябрь 3. Полное покорение Венесуэлы испанскими войсками.

1815 август 22. Занятие Картагены испанскими войсками.

1816 март 16 —1823 ноябрь 8. Вторая национально-освободительная война под руководством Боливара в Венесуэле против испанского гнета.

1819 февраль 15. Вторичное провозглашение независимости Венесуэлы.

» август 10. Вступление армии Боливара в Боготу.

1> декабрь 17. Принятие конгрессом Венесуэлы закона о слиянии Венесуэлы и Новой Гренады в одно государство под названием Колумбия.

1820 октябрь 9. Провозглашение независимости Эквадора.

1821 июль 12. Провозглашение постоянной унии между Новой Гренадой и Венесуэлой и принятие конституции Колумбии.

" июль 21. Принятие закона о постепенном уничтожении рабства.

» август 22. Уничтожение инквизиции.

" сентябрь 7. Избрание Боливара президентом республики Колумбии.

» ноябрь 28. Провозглашение Панамой и Верагуасом независимости от Испании и унии с Колумбией.

1821 декабрь —1826 ноябрь. Экспедиция Боливара в Перу и Боливию.

1822 март 24 — июль 11. Освобождение армией Боливара Эквадора от испанских войск.

" май 29 и июль 31. Присоединение Эквадора к Колумбийской федерации.

1824 апрель 22. Подписание первого соглашения о займах в Англии.

1824 октябрь 3. Подписание с США договора о дружбе, торговле и навигации.

1825 январь 3. Признание Колумбии Англией.

" апрель 18. Подписание с Англией договора о союзе, торговле и навигации.

1826 апрель 30. Начало восстания в Валенсии против Колумбийской федерации. Провозглашение независимости Венесуэлы.

1826 ноябрь 24 —1827 сентябрь 10. Подавление Боливаром восстания в Венесуэле.

1828 апрель 9. Открытие конвента для пересмотра конституции Венесуэлы.

» июнь 10. Разгон конвеша Боливаром.

" август 27. «Органический декрет» и установление диктатуры Боливара.

1828 октябрь —1829 сентябрь 22. Война Колумбии с Перу.

" октябрь. Репрессии в связи с раскрытием заговора против Боливара.

" ноябрь 26. Отделение Венесуэлы от Колумбийской федерации.

1829 октябрь 24. Провозглашение копей собственностью государства в Колумбии.

1830 апрель 27. Отставка президента Боливара.

" май 5. Принятие новой федеральной конституции.

» май 12. Провозглашение независимости Эквадора от колумбийской федерации.

" сентябрь 5. Государственный переворот против президента Москера

в Колумбии. Распад колумбийской федерации.

» сентябрь 11. Опубликование конституции Эквадора.

» сентябрь 26. Закон об освобождении рабов в Эквадоре.

» декабрь 17. Смерть Симона Боливара в изгнании.

1831 январь 15. Восстание в провинции Барселона против президента Венесуэлы Паэса.

" май. Восстание в Каракасе.

" ноябрь 17. Провозглашение конвентом в Боготе республики Новой Гренады из центральных колумбийских провинций.

1832 февраль 29. Принятие конституции «Государства Новой Гренады».

" октябрь 7. Избрание генерала Сантандера (вернувшегося из ссылки)

президентом Новой Гренады.

» ноябрь 14. Договор о дружбе, торговле и мореплавании с Францией.

1836 март 1. Подавление восстания под руководством генерала Марино в Пуэрто-Кабелло.

1839 Упразднение ряда монастырей.

1843 апрель 20. Опубликование «Политической конституции республики «Новая Гренада».

1846 Подавление восстания против президента Паэса в Венесуэле.

1848 январь 24. Разгон войсками конгресса в Венесуэле.» апрель 10. Принятие земельного закона.

ПЕРУ И БОЛИВИЯ 1809–1847

1809 март 25 и май 25. Восстания за независимость от Испании в Ла Пас и Чаркас (Боливия).

1810 январь 29. Казнь генерала Мурильо.

1811–1825 Война за независимость в Верхнем Перу (Боливии).

1813 Уничтожения инквизиции в Перу.

1814 август 3 — 1815 ноябрь 29. Восстание индейцев в северных областях верхнего Перу.

1819 февраль 28 — 1824 декабрь 9. Война за независимость Перу.

1821 июль 22. Провозглашение Сен-Мартеном независимости Перу.

" август 3. Провозглашение генерала Сен-Мартена протектором Перу.

" август 12. Декрет об уничтожении рабства в Перу.

" август 28. Декрет об уничтожении принудительного труда индейцев.

1823 сентябрь 1. Вступление Боливара в Лиму (Перу).

" ноябрь 12. Провозглашение конституции Перу.

" декабрь 9. Разгром испанских войск на Аякучской равнине в Перу.

1824 февраль 10. Отмена конституции 1823 г. Установление диктатуры

Боливара.

1825 май 16. Провозглашение Боливаром освобождения Боливии от Испании.

» август 6. Провозглашение учредительным конгрессом независимости

Боливии от Испании. Избрание Боливара верховным правителем.

1826 май 18. Признание Перу независимости Боливии.

» ноябрь 6. Принятие конституции Боливии.,

" ' ноябрь 15. Подписание федеративного договора между Перу и Боливией.

" ноябрь 30. Избрание Боливара пожизненным президентом Боливии.

1828 апрель 18. Волнения солдат в Боливии.

" июль 3. Объявление Боливаром войны Перу.

1831 август 14. Принятие новой конституции в Боливии.

1835 июнь 24. Заключение договора между Перу и Боливией.

1836 октябрь 28. Провозглашение конфедерации Боливии и Северного и Южного Перу. Провозглашение Санта-Крус протектором конфедерации.

1839 февраль 20. Роспуск конфедерации после разгрома Санта-Крус при Хунгае.

1841 июль 6. Начало войны Перу с Боливией.

1842 июль 7. Подписание мирного договора Перу с Боливией.

1847 июль 21. Признание Испанией независимости Боливии.

" декабрь. Восстание в Боливии. Отставка президента Балливиана.

АРГЕНТИНА, ЧИЛИ, УРУГВАЙ И ПАРАГВАЙ 1810–1845

1810 май 25. Образование «временной хунты» в Буэнос-Айресе.

» июль 11. Начало восстания в Сант-Яго (Чили).

" июль 12. Восстание гарнизона в Монтевидео.

» июль 20. Образование хунты в Боготе (Чили).

» сентябрь 18. Низложение вице-короля и образование хунты в Сант-Яго.

1811 январь. Аргентинская миссия Морено в Англию.

" февраль 18. Блокада Буэнос-Айреса испанским флотом.

» февраль 28. Провозглашение независимости Уругвая от Испании. Объявление Уругвая составной частью Соединенных провинций Ла Платы.

" август 14. Провозглашение независимости Парагвая.

» август 14. Провозглашение конституции национальным конгрессом Чили.

" август 25. Восстание в Консепсион под руководством де Роза против консервативной хунты Сант-Яго.

» ноябрь 22. Провозглашение копституции Соединенных провинций

Ла Платы.

1812 май 15. Запрещение ввоза рабов в Аргентину,

" сентябрь 24. Победа аргентинской армии над испанскими войсками при Тукумане.

1813 январь 31. Декларация Учредительного конгресса в Буэнос-Айресе об уничтожении рабства.

" февраль 20. Капитуляция испанских войск при Сальта.

» март 31. Объявление Чили войны против вице-короля Перу.

» октябрь 12. Заключение договора между Соединенными провинциями Ла Платы и Парагваем.

1814 январь 31. Избрание конгрессом в Буэнос-Айресе Посадаса диктатором.

" май 3. Подписание договора о признании Чили суверенитета короля Фердинанда VII.

" июнь 20. Взятие Монтевидео (Уругвай) аргентинскими войсками.

1815 январь 10. Признание независимости Уругвая губернатором Буэнос-Айреса.

1816 май 3. Пуейрредон — «верховный директор» Аргентинской конфедерации.

1816 июнь 1 —1840 сентябрь 20. Диктатура Хозе де Франсиа в Парагвае.

" июль 9. Провозглашение конгрессом независимости Соединенных провинций Ла Платы от Испании.

1817 январь 18 —1818 май 11. Успешная экспедиция генерала Сан-Мартина для освобождения Чили.

1817 январь 20 — 1828 август 27. Оккупация Уругвая португальскими войсками.

" февраль 14. Вступление войск генерала Сан-Мартина в Сант-Яго. Избрание ОТиггинса «верховным правителем» Чили.

1818 январь 1. Провозглашение независимости Чили.

" апрель 5. Разгром испанских войск при Майпо.

" октябрь 23. Принятие конституции Чили.

1819 февраль 5. Заключение союза Чили с Соединенными провинциями Ла Платы для борьбы с Испанией за освобождение Перу.

" март 4. Указ о гражданстве туземцев-индейцев в Чили.

" май 25. Опубликование конституции Соединенных провинций Южной Америки (Аргентины).

» июнь 10. Избрание Хозе Рондо диктатором Соединенных провинций Ла Платы.

1821 апрель 16. Признание Португалией и Бразилией Соединенных провинций Ла Платы.

" август 11. Признание Португалией независимости Чили.

1822 январь 27. Признание США независимости Чили.

" март 7–8. Признание США независимости Аргентинской республики.

» октябрь 23. Принятие конвентом Чили новой конституции.

1823 январь 28. Падение диктатуры О'Тиггинса и установление диктатуры генерала Гамона Фрейра.

" июль 24. Закон об уничтожении рабства в Чили.

" декабрь 15. Признание Англией независимости Аргентины.

" декабрь 28. Принятие конституции национальным конгрессом Чили.

1825 январь 23. Провозглашение конституционным собранием в Буэнос-

Айресе основного закона.

" февраль 2. Торговый договор Англии с Аргентиной.

» февраль 2. Признание Англией независимости Чили.

» декабрь 10. Объявление войны Бразилией Аргентине из-за Уругвая.

1826 июль 19. Принятие конституции Аргентинской республики.

1828 август 6. Принятие конституции Чили.

" август 27. Подписание Аргентиной мирного договора с Бразилией.

1828 декабрь 1 — 1829 декабрь 8. Гражданская война в Аргентипе между уяитариями и федералистами.

1829 апрель 20 — 1830 апрель 17. Вооруженная борьба между либералами и консерваторами в Чили. Победа консерваторов во главе с Прието.

1829 декабрь 8 — 1832 февраль 3. Диктатура де Розаса в Аргентине.

1830 июль 18. Принятие конституции Уругвая после одобрения ее Аргентиной и Бразилией.

1833 май 22. Принятие конституции Чили.

1834 июль 1. Признание США независимости Уругвая.

1836 сентябрь 19 —1838 ноябрь. Война между президентом Уругвая Орибе и генералом Ривера. Победа Риверы.

» ноябрь 11. Начало войны Чили с Перу. 1839 ноябрь — декабрь. Неудачные восстания против диктатуры Розаса.

1841 март 12. Установление в Парагвае власти двух консулов вместо прежнего триумвирата.

" октябрь 9. Признание Испанией независимости Уругвая.

1842 ноябрь 24. Декрет об уничтожении рабства в Парагвае.

" ноябрь 25. Подписание акта о независимости Парагвая.

1843–1851 Осада Монтевидео генералом Орибе и аргентинскими войсками Розаса.

1844 март 27. Отказ президента Аргентины Розаса признать независимость Парагвая.

" апрель 25. Признание Испанией независимости Чили.

" сентябрь 14. Признание Бразилией независимости Парагвая.

1845 ноябрь 18. Принятие закона о колонизации в Чили.

" декабрь 4. Объявление Парагваем войны-Аргентине.

БРАЗИЛИЯ 1808–1848

январь 23. Прибытие португальского регента, принца Иоанна, в Бразилию.

январь 28. Декрет об открытии портов Бразилии для торговли всех дружественных наций.

декабрь 18. Заключение торгового договора с Англией. Основание в Пернамбуко революционного общества для борьбы за независимую республику.

декабрь 16. Провозглашение Бразилии королевством, соединенным унией с Португалией.

март 20. Вступление на престол Португалии Иоанна VI. октябрь. Начало войны Португалии с Уругваем.

январь 20 —1828 август 27. Оккупация Уругвая португальскими войсками.

март 6. Республиканское восстание в Пернамбуко.

август — сентябрь. Революция в Опорто и Лиссабоне (Португалия). (начало). Восстания в Рио-де-Жанейро и в северных* провинциях Бразилии.

апрель 22. Установление регентства сына португальского короля дон-Педро в Бразилии.

сентябрь 15. Восстание в Гватемале. Провозглашение независимости.

май 13. Принятие дон-Педро титула «постоянного протектора и защитника Бразилии».

сентябрь 7. Провозглашение независимости Бразилии от Португалии.

октябрь 12. Провозглашение доп-Педро конституционным императором Бразилии.

1822 ноябрь 12. Роспуск учредительного собрания в Бразилии.

1823 декабрь. Начало республиканского восстания в Пернамбуко.

1824 март 25. Провозглашение конституции Бразильской империи.

» май 26. Признание США независимости Бразилии.

" сентябрь 17. Подавление восстания в Пернамбуко с помощью английских войск.

" ' Основание первой германской колонии в провинции Рио-Гранде.

1825 август 29. Признание Португалией независимости Бразилии.

" декабрь 5. Заключение Бразилией договора с США о мире, дружбе, торговле и мореплавании.

» декабрь 10. Начало войны Бразилии я Аргентиной из-за Уругвая.

1826 январь 8. Признание Францией независимости Бразилии.

1828 август 27. Заключение мирного договора Бразилии с Аргентиной.

1831 март 13. Восстание в Рио-де-Жанейро. Столкновения между туземцами и португальцами.

" апрель 7. Отречение от престола дон-Педро I в пользу шестилетнего сына Педро II.

1834 август 12. Изменение бразильской конституции 1824 года.

1835 сентябрь — 1845 март. Федералистские восстания в Рио-Гранде. Провозглашение независимости.

1837–1839 Подавление военных мятежей в Бахии и Мараньо (в Бразилии).

1840 июль 23. Провозглашение Педро II конституционным императором Бразилии.

1848 сентябрь. Подавление восстания либералов в Пернамбуко.

ЦЕНТРАЛЬНАЯ АМЕРИКА 1811–1842

1811 декабрь. Начало борьбы за независимость в Никарагуа.

1821 октябрь 16. Провозглашение независимости Гондураса.

1823 июнь 24 — 1825 январь 23. Первый конгресс государств Центральной Америки.

" июль 1. Принятие конгрессом декларации независимости.

» август 20. Признание Мексикой независимости государств Центральной Америки.

1824 апрель 17 и 24. Законы об уничтожении рабства в Центральной Америке.

" Август 4. Признание США федерации Центральной Америки.

" ноябрь 22. Провозглашение конституции «Федерации Центральной Америки».

1832 январь 7. Отделение Сальвадора от федерации Центральной Америки.

" апрель 30. Отделение Никарагуа от федерации.

1838 октябрь 26. Провозглашение независимости Гондураса от Гватемалы.

" ноябрь 5. Выход Гондураса из федерации.

1839 апрель 15. Провозглашение Коста-Рико независимым государством.

1842 март 17. Совещание представителей центральных американских государств по вопросу о реорганизации федерации.

АЛЖИР И ФРАНЦУЗСКИЕ КОЛОНИИ 1830–1847

1830 июнь 14. Высадка французского десанта в Алжире.

» июнь 19 Разгром войск алжирского дея Хусейна под Стацэли.

» июль 5. Капитуляция дея Хусейна. Взятие Алжира французскими войсками.

1830–1847 Национально-освободительные войны против французского вторжения.

1832 ноябрь 21. Провозглашение Абд-эль-Кадера «эмиром правоверных», вождем священной войны против французов.

" Учреждение французскими властями «арабских бюро».

1833 июль 22. Учреждение должности «генерал-губернатора французских владений в Северной Африке».

1834 февраль 26. Заключение договора между Абд-эль-Кадером и французским правительством.

1836 июнь 28. Поражение французских войск при Макте.

» декабрь 7–9. Взятие и последующее очищение Маскары французскими войсками.

1836 ноябрь 24. Отступление французских войск после неудачной осады Константины.

1837 май 29. Заключение в Тафне мирного договора Абд-эль-Кадера с Францией.

" октябрь 13. Взятие Константины французскими войсками.

1839 ноябрь 18. Возобновление войны в Алжире.

1841 февраль 22. Назначение генерала Бюжо губернатором Алжира. Начало новой военной тактики.

" май 30. Вступление французских войск в Маскару.

1842 Покорение французскими войсками западных племен. Подчинение кабилов.

1842–1844 Признание французского протектората над островами Маркизскими, Уэльскими, Футуна, Туамоту, Тюбай и Гамбье.

1843 ноябрь 11. Уничтожение регулярных войск Абд-эль-Кадера при Сиди-Иаия.

1844 Покорение Алжира французскими войсками.

" Война Франции с Марокко. Выступление марокканских племен на стороне Абд-эль-Кадера.

" август 6. Бомбардировка Танжера французской эскадрой.

" август 14. Поражение марокканцев при Исли.

" сентябрь 10. Заключение в Танжере договора между Францией и Марокко о борьбе против Абд-эль-Кадера.

" Установление новой системы колонизации Алжира.

1845–1847 Последняя война Абд-эль-Кадера с Францией.

1846 Подавление восстания на о. Таити против протектората Франции.

1847 декабрь 23. Сдача Абд-эль-Кадера французским войскам.

ИНДИЯ 1814–1848

1814–1815 Война Англии с Непалом.

1815 Окончательное присоединение Цейлона к Аиглии. Разгром последнего

независимого туземного князя, кандийского раджи.

1817–1818 Третья англо-мараттская война. Окончательный разгром Мараттской конфедерации.

1824 ноябрь. Восстание сипаев в Барракпуре.

" Переход к Англии голландских факторий в Индии.

1824–1826 Первая война Англии с Бирмой.

1826 февраль 24. Подписание мирного договора Англии с Бирмой.

1827 Взятие англичанами Бхартпура.

1829 декабрь 7. Декрет губернатора лорда Бентинка о запрещении «сатти» (сожжения вдов).

1830 Основание религиозно-политического общества «Брамо-Самадж».

1830–1831 Крестьянское восстание в Нижнем Бенгале.

1831 Присоединение княжества Майсор к Англии.

1833 август 28. Отмена торговой монополии Ост-Индской компании.

" Акт об устройстве индийского правительства.

1834 апрель 10. Подавление восстания кургского раджи. Присоединение

Курга к Англии.

" * май 1. Допущение туземцев к занятию некоторых административных должностей.

1837–1857 Последний Великий Могол император Бахадур-шах II.

1837 Голод в северной Индии.

1838 август 1. Декларация об отмене рабства.

" октябрь 1. Начало англо-афганской войны. 1840 Мятежи туземных войск Ост-Индской компании.

1843 февраль 17 — июнь. Захват Синда английскими войсками.

" декабрь 29. Захват крепости Гвалиора («Восточный Гибралтар») Англией.

1845 Покупка Англией датских владений в Индии.

" декабрь 14. Восстание в Пенджабе. Начало англо-сикхской войны.

» декабрь 18. Победа сикхов.

1846 февраль 10. Битва при Собрауне и разгром армии Пенджаба.

» февраль 20. Взятие столицы Пенджаба

" март 9. Подписание в Лагоре мирного договора. Оккупация Пенджаба английскими войсками.

1848–1856 Губернаторство лорда Дэлгоузи.

ПЕРСИЯ И АФГАНИСТАН 1814–1848

1814 Заключение англо-персидского договора.

1816 Бегство Махмуд-хана из Кабула и воцарение его в Герате.

1817 Посольство русского генерала Ермолова в Персию.

1818 Убийство Махмуд-хана в Герате.

" Афгано-персидская война из-за Герата. 1821–1823 Турецко-персидская война.

1826 Воцарение Дост-Мухаммед-хана в Кабуле.

1826–1828 Русско-персидская война.

1827 Взятие русскими войсками Эривани и Тавриза.

1828 февраль 10. Заключение в Туркманчайе мирного договора между Персией и Россией. Присоединение к России Эривани и Нахичевани.

1829 январь 30. Убийство в Тегеране русского посланника писателя А. С. Грибоедова.

1833 Осада Герата персидскими войсками.

1834–1848 Мухаммед-щдх.

1837 ноябрь — 1838 сентябрь. Осада Герата персидскими войсками.

1838–1842 Англо-афганская война.

1839 август 7. Захват Кабула английскими войсками.

1840 октябрь 18. Поражение Дост-Мухаммеда в горах Гиндукуша.

1841 ноябрь 2. Восстание против Англии в Кабуле под руководством Абхар хана.

1842 январь 6—13. Уход английских войск из Кабула.

" сентябрь 15 — октябрь 12. Карательная экспедиция английских войск в Кабул.

" октябрь. Восстановление власти эмира Дост-Мухаммеда.

1846 Русско-персидский торговый и военный договоры.

1848–1896 Шах Наср-зд-Дин.» Начало восстания бабидов в Персии.

КИТАЙ 1796–1850

1796 Отречение императора Цянь Луна от престола в пользу сына, принявшего имя Цзя Цина.

1796–1805 Восстание под руководством тайного общества «Белой лилии» в Шэньси, Сычуани, Ганьсу и Хубэе.

1800 Запрещение курения опиума.

1809 Разрешение иностранцам торговать в Кантоне.

1812 Указ императора против христианства.

1813 июль 18. Занятие императорского дворца в Пекине (Бэйпине) членами тайного общества «Небесного Разума».

1814 Восстание в Шаньдуне и Хэнани» под руководством общества «Белой лилии».

1815 Преследование контрабандной торговли опиумом.

1816 Миссия лорда Амхёрста в Китай.

1817 Арест в Кантоне свыше 2000 членов тайного «Общества Триады» (иначе «Общества неба и земли»),

1820–1850 Император Дао Гуан.

1825–1828 Война в Тянь-шане в связи с восстанием мусульман в Кашгаре. 1830–1833 Восстание на Формозе.

1834 июль 15. Прибытие в Макао миссии лорда Нэпира.

" сентябрь. Англо-китайский конфликт в Кантоне. Прибытие английских военных кораблей в Кантон.

1835 февраль 23. Сожжение опиума в Кантоне.

1836 декабрь 14. Назначение английским верховным контролером по торговле в Китае капитана Эллиота.

1838 декабрь. Назначение Линь Цзз-сюй особым императорским комиссаром в Кантоне.

1839 март 18. Приказ о конфискации всего опиума в Кантоне.

» май 24. Выезд английских купцов из Кантона.

" июнь 3. Уничтожение опиума китайцами.

" август 23. Занятие английским десантом Гонконга.

" ноябрь. Начало войны Англии с Китаем.

1840 январь 5. Указ императора о запрещении торговли с англичанами.

" июнь — июль. Блокада Кантона и начало блокады китайских берегов

английской эскадрой.» июль 5. Взятие англичанами Динхая.

1841 январь 20. Заключение предварительного англо-китайского соглашения.

» март 6 и 18. Возобновление военных действий. Уничтожение китайской флотилии.

" май 25. Взятие Кантона англичанами.

" август 27. Взятие Амоя англичанами.

" октябрь 13. Взятие Нинбо анишчанами.

" Восстание в провинции Хубэи («Суньянская революция»),

1842 март 9—10. Неудачная атака китайцев на Нинбо.

» июнь 18–19. Взятие Шанхая английским флотом.

" июль 21. Взятие Чжэнь-цзяня.

" август 29. Подписание в Нанкине первого неравноправного договора с Англией (уступка Гонконга, открытие б портов, уплата контрибуции и пр.).

1843 июль 27. Открытие порта Кантона для англичан.

1844 февраль 24. Прибытие американской миссии в Макао.

» июль 3. Подписание неравноправного договора с США.

" октябрь 24. Подписание неравноправного договора с Францией.

1846 сентябрь 24. Заключение соглашения об уступке англичанам земельных участков в Шанхае.

1847 Восстание в Кашгаре («бунт семи ходжей»),

1848–1850 Крестьянские восстания в Гуанси и Гуандуне.

1850 Начало тайнинского восстания в провинции Гуанси.