I. Реакционный торизм (1814–1822)
Первый Парижский мир и хлебные законы (1814). Когда парламент, собравшийся в ноябре 181§ года, разобрался в положении вещей на континенте, он признал бесполезным заседать в то время, как борьба разгорелась до крайних пределов, и по соглашению с министрами продолжил свои рождественские каникулы до марта месяца. Пресса заменила парламентскую трибуну, выступив с крайней страстностью на защиту реставрации Бурбонов. Однако лорд Кэстльри, олицетворявший собой волю Англии, обнаруживал некоторую осторожность в этом вопросе; и в то время как статьи английских газет начали возбуждать в Париже тревогу, он проявил в Шатильоне большую сговорчивость по отношению к врагу, чем Александр I, за которым в прошлом были Тильзит и Эрфурт. Известие об отречении Наполеона и посещение Лондона европейскими монархами явились триумфом для политики ториев и их вождей. Каннинг, опечаленный тем, что ему пришлось всю честь этих событий уступить своему сопернику Кэстльри, распрощался с депутатами своей партии и принял назначение посланником в Лиссабон.
Но едва только был/ заключен этот первый и кратковременный мир, как уже стало обнаруживаться некоторое разочарование. По вопросу о свободном ввозе зерна из континентальных государств в английские порты завязалась борьба между двумя противниками, классом богачей и классом бедняков, экономические интересы которых расходились: к ущербу для первых и к несомненной выгоде для вторых, хлебные цены упали на добрую треть. Но парламент находился в руках земельных собственников, и они не замедлили этим воспользоваться. Они не только добились полной отмены вывозных пошлин, но благодаря их усилиям цена зерна на внутреннем рынке, при которой допускался его свободный ввоз, поднята была до невероятных размеров: 80 шиллингов за 8 бушелей зерна.
В одном из своих рисунков (3 марта 1815 г.) Круйкшэнк, карикатурист, унаследовавший славу Джильрея, выразил в удивительно яркой форме эту внутреннюю войну, которая последовала за внешней: иностранный купец, прибывший на своем корабле, показывает сбой хлеб со словами: «Вот отличное зерно! Я отдаю его по 50 шиллингов». Но группа аристократов предлагает ему убраться: «Мы не желаем вашего хлеба, мы удерживаем цену своего зерна на 80; а если бедные не могут столько за него платить, пускай себе мрут от голода». Бедняк-англичанин, окруженный своей семьей, в рубище, заявляет в ответ па эти слова: «Нет, господа мои, я не согласен умереть от голода; я лучше оставлю свою родину, где бедняков дэеят те, кто обогащается их же трудом».
События «Ста дней», пресса и парламент. Известие о возвращении Наполеона застало обе палаты за обсуждением этого серьезного вопроса, вопроса о хлебных пошлинах. В парламенте, как и в обществе, перспектива возобновления войны вызывала негодование. Побежденный герой переставал уже внушать враждебные чувства своим упорным врагам-победителям, да и сам он жаждал примирения. Английские офицеры и туристы посещали остров Эльбу и встречали там хороший прием. С другой стороны, часто нетактичные действия правительства первой Реставрации раздражали англичан и даже самого Веллингтона, обеспокоенного ненадежным настроением армии. Многие из англичан не выказывали сожаления по поводу того, что полковник Кемпбелл невольно подготовил падение Бурбонов, дав возможность Наполеону ускользнуть из-под надзора. Газета Морпинг Хроникл (Morning Chronicle), — единственная, правда, из всех больших газет, высказывавшая такой взгляд на этот вопрос, — приветствовала это событие как одно из самых изумительных в истории и возлагала ответственность за пего на тех, кто не сдержал своих финансовых обязательств по отношению к императору, и на тех, кто замышлял сослать его на один из островов Атлантического океана. Надо заметить, что честь этого в самом деле возникшего было проекта принадлежала Кэстльри. По вопросу, что теперь следует предпринять, либеральная газета высказалась следующим образом: «Парламент, несомненно, обратит внимание на ту достойную всякого осуждения политику, которая направлена к возобновлению войны. Английские патриоты считают, что континентальные монархии объединились не столько против Бонапарта, сколько против духа свободы».
С другой стороны, газеты Тайме (Times) и Сан (Sun) в резкой форме излагали намерения торийского правительства: «Разве мы можем оставаться спокойными, когда горит дом нашего соседа? Счастье всех народов зависит от устойчивости трона Бурбонов. Этого разбойника призвали, чтобы предать разграблению Европу». Лорд Кэстльри, только что вернувшийся из Вены, где его заменил Веллингтон, даже и не думал отвечать на смешное обвинение континентальных реакционеров, упрекавших его в том, что он маккиавелистическим образом устроил бегство Наполеона с острова Эльбы. Он ограничился лишь тем, что реабилитировал своих подчиненных в непростительном упущении. Впрочем, у него была другая забота. Он хотел, вопреки оппозиции обеих палат, добиться войны, для того чтобы окончательно низвергнуть Наполеона и восстановить Людовика XVIII, и ему это вскоре удалось при помощи обмана.
В самом начале Уайтбред создал для его планов неблагоприятную обстановку своими двумя протестами: в первом (16 марта) он высказался против всякого участия в гражданской войне во Франции; во втором (3 апреля) клеймил призыв к убийству, заключавшийся в манифесте держав, документе, по его мнению, недостойном носить подпись Англии. Но торийский кабинет именно и стремился к еще более активному присоединению британского правительства к трактату 25 марта, которым державы обязывались вести войну до последней крайности. Как только министр иностранных дел получил в свои руки этот документ, он 6 апреля, т. е. до того, как содержание его стало общеизвестным, сообщил парламенту, что регент мобилизует морские и сухопутные силы и. что он вошел в соглашение с союзными державами для спасения Европы.
Ливерпуль и Кэстльри потребовали от обеих палат вотума доверия. Прения в парламенте носили очень бурный характер. «Вторжение! — воскликнул Бёрдет. — Да разве видано было когда-нибудь, чтобы один человек мог напасть на 30 миллионов людей?» Бурбоны потеряли трон благодаря своим собственным ошибкам. Было бы чудовищной затеей вступать в войну с нацией для того, чтобы навязать ей государя, которого она не хочет». Не больший успех имела и поправка Уайтбреда, прибывавшая регента приложить все усилия в пользу мира. За нее было подано лишь 37 голосов, большинство же вигов удовлетворились, подобно Понсонби, не имевшей никакого реального смысла оговоркой министров, что соглашение с державами, не должно обязательно привести к войне.
Несколько большего успеха добилась оппозиция 28 апреля во время голосования кредитов и 23 мая при оглашении дипломатической переписки, т. е. когда умолчания министерства уже никого больше не могли ввести в заблуждение. И все-таки Кэстльри счел необходимым даже в последний момент укрыться за двусмысленным заявлением — не относительно оставления на троне Наполеона, что он откровенно признал невозможным, а относительно рестаьрапии Бурбонов, о которой он совсем уже неискренно заявил, будто не собирается навязывать ее французскому народу.
Ораторов палаты общин вовсе не вводило в заблуждение то различие, которое кабинет Ливерпуля проводил между Наполеоном и Францией. «Каким образом можно предполагать, — спросил трезво глядевший на дело Понсонби, — что Франция не впутается в эту войну, раз она объявлена человеку, которого французский народ пожелал иметь своим главой?» «Народ, — прибавил Тирни, — чувствует не меньшую привязанность к нему, чем армия». Петиция от представителей Сити содержала в себе еще более энергичные протесты против «безумной политики», ведущей к постоянному возрастанию налогов, и против отказа вести переговоры с государем Франции.
Не без труда удалось отклонить эту петицию. В палате лордов произошел разрыв между Гренвилем, сторонником беспощадной борвбы, и Греем, осуждавшим «войну, предпринятую с целью изгнания человека, которого и народ, и армия избрали вершителем своих судеб». Это мнение было поддержано 43 пэрами, в том числе и лордом Байроном, против 156 правительственных голосов, пожатых за правительство. В палате общин при окончательном голосовании за войну были поданы 331 голос, против — 92.
Триумф в политике и народная нищета. Счастье Наполеона разбилось об упорное сопротивление английской армии, а сам Наполеон оказался пленником на английском корабле в английских водах, — этот вдвойне поразительный результат вызвал среди англичан вполне естественный энтузиазм. Несомненно, однако, что Наполеон сохранил среди англичан поклонников и чуть ли не приверженцев: ведь простым любопытством было бы невозможно объяснить усердие многих лиц, рисковавших утонуть, плавая вокруг «Беллерофона», причем несколько человек действительно утонуло. Но решительный успех воинственных тори на некоторое время подавил всякую оппозицию.
За исключением маленькой группы либералов, возлагавших надежды на молодого Джона Росселя, палата общин состояла исключительно из крупных землевладельцев, которые, по словам самого Росселя, «опасаясь нового революционного взрыва во Франции, покорно плелись в хвосте за людьми, со славой окончившими войну и восстановившими Бурбонов на французском троне». Естественно, что парламент поспешил отменить «income tax» (подоходный налог), падавший своей тяжестью на богатых. Но ярый протекционизм не приносил никакой выгоды английской деревне. Ужасное лето 1816 года, когда в северных графствах хлеба даже не выколосились, дало такой ничтожный урожай, что, несмотря на высокие цены на хлеб, не удалось получить никакой реальной прибыли.
Что же касается рабочего класса, то его положение никогда еще не было таким плачевным. Мучимый голодом, он рассчитывал на приток заказов из-за границы. Но его надежды были обмануты. Мир вызнал повсюду оживление промышленности, поддерживаемое государствами с помощью покровительственных пошлин. Британские изделия повсюду наталкивались на таможенные преграды. Чтобы наверстать свое, фабриканты понизили заработную плату до минимума и поставили рабочих в условия, близкие к рабству. Суровые репрессии мешали рабочим объединяться в союзы для повышения своей жалкой заработной платы или для ограждения своего права на отдых. Большие города забрасывали толпы детей бедняков на фабрики и в шахты, где этих несчастных маленьких рабов, не достигших еще и девяти лет, можно было видеть впряженными в угольные тележки.
Радикалы и народные волнения. Против этих злоупотреблений «радикалы» выступили с резким протестом, проявившимся в сатирах Хона, в речах народного оратора Гёнта и в периодических изданиях Коббета. Последний писал министру: «Война, восстановившая Бурбонов и инкбизицию[1], ввергла Англию в состояние нищеты, не имеющей себе примера в истории цивилизации». А к английским земледельцам он обращался со следующими словами: «Несмотря на предпочтение, которое отдают сану, богатству и университетским дипломам, истинную силу страны составляет только труд его народа. Отмена налогов, падающих всей тяжестью на рабочих, может быть достигнута только с помощью парламентской реформы». По словам вига Врума, «одни и те же бедствия наблюдаются во всех частях королевства. Перемены, совершившиеся во всем мире, причиняют вред английской торговле. Нет ни одного класса, который не жаловался бы на нарушение тех или иных из принадлежащих ему по конституции прав».
Эти слова намекают на серьезные беспорядки, вызвавшие применение суровых мер (1817). Восстание в Спафильдсе (2 декабря 1816 г.), близ Лондона, было быстро подавлено, но число тайных комитетов увеличивалось. В Манчестере эти комитеты организовали шествие рабочих с петицией в Лондон, но им не дали дойти до столицы. В графстве Ноттингам Брандрет выдержал даже небольшое сражение с войсками. С своей стороны, министерство добилось от парламента права приостановить действие Habeas corpus act и подвергать смертной казни организаторов мятежных сборищ.
Министерство и речи Каннинга. Состав кабинета Ливерпуля был в общем довольно посредственным. Лорд Кэстльри вынес из континентальных конгрессов самые ретроградные предрассудки. В министерстве внутренних дел лорд Сидмут вел себя как полицейский, а роль стража при находившемся в плену Наполеоне исполнял лорд Бетхёрст[2]. Человек ограниченного кругозора, хотя и остроумный, канцлер лорд Эльдон был убежден, что конституция погибнет, если будет произнесено хоть одно слово в пользу ее изменения. Один только лорд Ливерпуль, пожалуй, обнаруживал несколько большую широту взглядов.
Каннинг своим талантом превосходил всех этих людей, не обладавших даром слова. «Никогда, — говорил он, — мы не находились в таком опасном положении. Когда республика ниспровергла монархию, незаметно было, как теперь, намерения ниспровергнуть все принципы». По чьей вине прекращено действие Hateas corpus act? «По вине этих негодяев, которые на своих ночных сходках, как и в публичных речах, намечают жертвы… которые смотрят на голодающих крестьян и на разорившихся ремесленников как на слепые орудия для своих преступных целей!.. Одним из счастливых последствий нашей революции (1688) было то, что самым бедным крестьянам открыт доступ к первым местам в обществе. Так сохраните же по крайней мере эти места, чтобы они могли достигать их».
Каннинг предсказал промышленное оживление, и удачный 1818 год оправдал это предсказание. В кассах банка возобновились платежи звонкой монетой. И молодой тори Роберт Пиль, в первый раз отделившись от своей партии, содействовал проведению этой меры. Habeas corpus act был восстановлен.
Манчестерская бойня и шесть постановлений (Six Acts) (1819). К несчастью, фабриканты слишком понадеялись на оживление и выпустили слишком много товаров. В результате получилось новое переполнение рынков и промышленная депрессия. В то время как лорд Джон Россель, опираясь на партию вигов, несколько усилившуюся на выборах 1818 года, требовал умеренных реформ, радикалы настаивали на введении всеобщего избирательного права. 16 августа в Манчестере состоялся грандиозный митинг. Власти хотели было арестовать оратора Гёнта и пустили в ход сначала местную конную милицию (yeomanry), а затем и гусар, которые атаковали толпу. Несколько убитых и масса раненых остались на месте. Тогда со всех сторон посыпались протесты против «Манчестерской бойни», и в особенности в Йоркшире, где либеральные аристократы поддерживали низшие слои населения.
«Правительство только и думает о том, как бы применить грубую силу. Оно не желает соглашений, никакого примирения. Здесь царит только сила и сила, ничего, кроме силы!» — воскликнул старый виг Тирни, когда парламент приступил к обсуждению угрожающего билля «о шести постановлениях». Вот главные мероприятия этого репрессивного законопроекта: домашние обыски с целью отыскания запрятанного оружия; наложение ареста на мятежные или богохульные пасквили и, в случае рецидива, отправление авторов в ссылку; ограничение права собраний; распространение на брошюры гербового сбора, которому до сих пор подлежали только газеты. Каннинг, начинавший тогда свою эволюцию в сторону либерализма, заявил по поводу этого билля: «Печально видеть, как к уже существующим ограничительным законам прибавляются еще новые». Несмотря на оппозицию, билль прошел, и престарелый Георг III почил в мире (январь 1820 г.). Впрочем, с ним уже давно не считались.
Георг IV и процесс против королевы. Министры принца-регента сохранили свои портфели в качестве министров короля Георга IV. Как раз тогда был организован против них ужасный заговор. Один смелый радикал, по имени Тистльвуд, собрал в доме на Кэто-Стрит 30 заговорщиков, которые должны были перебить министров, когда они соберутся все на обеде. Тистльвуд был казнен вместе с несколькими из своих сообщников, а их процесс, напугавший всех почтенных граждан, упрочил новое царствование.
Но совсем другого рода процесс потряс престиж королевской власти. Раз принц Уэльский сделался королем, то принцесса Каролина (Шарлотта) становилась королевой. Но с 1796 года она проживала Отдельно от своего мужа и вела в Италии и в других местах более чем сомнительный образ жизни. Георг IV воспротивился включению ее имени в литургию, а когда она явилась в Англию для предъявления своих прав, он возбудил против нее в палате лордов дело по обвинению в прелюбодеянии. Произошел неслыханный скандал. Народ в Лондоне из ненависти к Георгу устроил овации его жене и ее защитникам. Для одного из них, Брума, участие в защите королевы оказалось началом политической карьеры. Министры, смущенные той ролью, которую им пришлось играть в этом процессе, согласились отложить дело, а это было равносильно оправданию королевы. Несколько месяцев спустя (1821) король, пылавший упорной ненавистью к Каролине, не позволил ей присутствовать в церкви, где происходило его коронование. Через несколько дней королева умерла, и ее похороны вызвали демонстрации. Принцесса Шарлотта, единственный ребенок, родившийся от этого несчастного брака, умерла, не оставив наследников, и, таким образом, корона должна была перейти к племяннице Георга IV Виктории, родившейся в 1819 году.
Смерть Кэстльри (1822). Несмотря на сбой отталкивающий эгоизм, Георг IV не был лишен некоторых блестящих качеств. Его путешествие по Ирландии и Шотландии сопровождалось овациями населения в честь старого красивого джентльмена, который умеет носить национальные костюмы и выказывать благосклонность. Монархические чувства и торийские принципы снова быстро усилились, и в течение ближайших лет под управлением короля, которого если и не уважали, то во есяком случае окружали лестью, властв укрепилась и стала умеренно-прогрессивной. Наиболее непопулярные имена исчезли: лсрд Сидмут уступил портфель министра внутренних дел Роберту Пилю, этому видному, наделенному лучшими качествами представителю торийской партии. Но что действительно послужило во время началом новой эры, так это самоубийство лорда Кэстльри и замена его Каннингом. Начиная с этого момента министерство Ливерпуля, сохраняя все время своего номинального главу, могло в сущности считаться совершенно новым министерством.
Радикальная литература и тори. Весь этот довольно печальный семилетний период замечателен появлением целого ряда блестящих литературных произведений, авторы которых придерживались крайних политических мнений. Если Байрон и Шелли, проживая под голубым небом Италии, не забывали своей родины, то только для того, чтобы проклинать дух, царивший в ее политической и социальной жизни. Байрон был революционно настроенным филэллином, Шелли же предавал проклятию все условности, в особенности религиозные предрассудки, которые, по его мнению, мешают прогрессу человечества. Правда, он ограничивался требованием прогрессивной избирательной реформы, но его негодование, вызванное назначением национального траура по поводу смерти Каролины, не отличается особым благородством. «Свобода умерла, — писал он, — последуем же медленно, почтительно за трупом английской свободы»[3].
В то же время торийские, тенденции поэтов Озерной школы Вордсуорта и Соути усилились в такой же степени. Первый отдал свое перо на службу ретроградному правительству, второй предложил ссылать в колонии лиц, виновных в проступках по делам печати. Торийский писатель Вальтер Скотт добился исключительного успеха серией своих национальных и исторических романов. Аристократическое общество сильна увлекалось этим блестящим воскрешением прошлого.
II. Реформаторский торизм (1822–1830)
Торизм Каннинга. В конституционной истории Англии шннингитами называют государственных людей, которые начиная с 1822 года пытались смягчить торизм, в то же время не отказываясь от него в принципе. Нам необходимо сначала познакомиться с консервативной стороной взглядов этой партии.
Она по прежнему стояла за аристократический парламентаризм и отвергала умеренные предложения лорда Джона Росселя. Чего, собственно, добивался Россель? Он хотел заклеймить скандальные злоупотребления, имевшие место благодаря существованию так называемых «гнилых местечек», лишить немедленно представительства некоторые из последних, наиболее скомпрометированные, затем постепенно или сразу уничтожить их и предоставить сто мест промышленным городам, быстро разросшимся за эти годы. «Какой-нибудь джентльмен, — говорит он в одной из своих речей, — является из Лондона в местечко, о существовании которого он, возможно, даже и не подозревал. Избиратели не интересуются ни его мнениями, ни характером, они хотят только знать, насколько его намерения нечисты. И раз он выбран, никто уже не станет протестовать, так как его противники так же виновны, как и он. А через несколько дней после открытия парламента каждый из достойных и независимых избирателей получает приличное вознаграждение».
Каннинг относился отрицательно и к этому тону, и к этим проектам лорда Джона, так как, по его мнению, одна уступка должна была неизбежно повлечь за собой другую, вплоть до окончательного крушения конституции. «Палата общин, говорил он, — несмотря на все свои несовершенства, хорошо выполняет предназначенные ей функции… Она представляет не только общенациональные интересы, но и интересы отдельных частей нации. Полумерами реформаторов не удовлетворишь, они потребуют личного представительства, прямого выражения народной воли. Но если правительство является только формой, а воля народа должна быть представлена непосредственно, то отсюда следует, что она-то и должна стать правительством; в таком случае королева и палата лордов как представители власти оказываются просто вредными, а палата общин становится всем. Для меня всегда будет утешением, что я боролся с такими проектами до конца изо всех сил». Вследствие- такого упорного сопротивления решение самого важного вопроса былшо отложено в долгий ящик.
Либерализм Каннинга. По другим вопросам Каннинг выступал как прогрессивный министр. В дальнейшем мы увидим, как он поддерживал своих коллег Гёскиссона и Пили, когда они проводили реформы в своих министерствах.
Каннинг проявил либерализм в своем ведомстве, в министерстве иностранных дел, а также в своем отношении к двум «открытым вопросам» (т. е. к таким, по которым каждый министр мог свободно высказываться свои личные мнения): о рабстве негров и о политическом равноправии католиков.
Каннинг решителвно сделал британскую дипломатию независимой от Священного союза; он пе скрывает своих симпатий к конституционным партиям на континенте. Он признает независимость восставших испанских колоний, которая открывала обширные рынки для английской торговли. Он высказался также и в пользу греков, несмотря на то, что король и чистые тори питали к ним неприязненные чувства, как к восставшему народу.
Он подготовил, далее, уничтожение рабства на Антильских острогах с помощью целого ряда переходных мер, к которым относятся: предоставление неграм права владения имуществом и передачи его по наследству; права быть свидетелем на суде; права выкупа своей семьи и самого себя; признание законом этой семьи и запрещение продавать ее членов в розницу; сохранение для одних только мужчин телесного наказания, применявшегося, впрочем, все реже и реже, и, наконец, устройство церквей и школ для черного населения.
Эти прогрессивные меры не удовлетворяли депутатов-аболиционистов, но Каннинг приводил им соображения такого рода: «Я знаю, что в колониях на горсть белых приходится значительное число чернокожих. Необходимо уяснить себе, каким образом можно предоставить блага цивилизации, морали и общественного порядка этой массе рабов, в то же время обеспечивая белым неприкосновенность их жизни и интересов. Палата рассчитывает на благоразумие самой этой массы, при котором только и будет возможно осуществление благодетельных мероприятий». Вскоре благодаря красноречивому министру этот вопрос в палате окончательно был поставлен на очередь.
Наконец, Каннинг подготовляет, вопреки воле короля и своих коллег, эмансипацию католиков: «Мы предоставили избирательное право ирландским католикам, но при том лишь условии, чтобы они не посылали в парламент католиков; таким образом, между нами и ирландцами воздвигнута непреодолимая преграда. Я никогда не поверю, будто корона потеряет свою ценность, а монархия утратит свой престиж из-за того, что все христиане будут допущены к пользованию благами и вольностями нашей конституции. Католик, веривший в пресуществление, лишился своих прав за то, что связал свою судьбу с семьей, находившейся в изгнании. Теперь этой семьи уже нет, и выходит, что теперь он несет наказание только потому, что верит в пресуществление. Утверждали также, будто бы приходится опасаться, что вследствие этого мероприятия в парламент проникнут демагоги. На это я отвечу, что я хотел бы их видеть именно в парламенте. Мы наслаждаемся миром, достигнутым общими усилиями католиков и протестантов. Какое было бы счастье, если бы удалось заменить недовольный ропот целого народа выражениями национальной признательности!» Столь доброе дело, защищаемое с таким талантом, рано или поздно должно было восторжествовать.
Гёск иссон; экономическая свобода и проведение железных дорог. Тем временем выдающийся экономист партии Каннинга, министр торговли Гёскиссон, ускорил возвращение благоприятных экономических условий благодаря постепенному применению принципов свободной торговли. Другой каннингит, канцлер казначейства Робинсон, составлял государственную роспись доходов и расходов в таком же духе. Сверхсметные, поступления, достигнутые благодаря хорошим урожаям, заключению мира и росту предприимчивости, дали возможность погасить часть громадного долга и уменьшить таможенные сборы. Это понижение пошлин коснулось как сырых материалов вроде шелка и некоторых металлов, так и предметов потребления, например сахара. Принцип взаимности в сношениях с иностранными государствами играл очень важную роль в системе Гёскиссона, который, между прочим, смягчил «Акт о мореплавании», ставший слишком обременительным для современных международных сношений. Сторонники свободной торговли считают эти 1823 и 1827 годы исходным пунктом своей доктрины.
Здесь необходимо сделать два замечания. Во-первых, предложения Гёскиссона были чрезвычайно практичны и умеренны. «Если мы видим, — сказал он в 1824 году по поводу торговли шелком, — что какая-нибудь отрасль нашей промышленности находится в затруднительном положении благодаря плохим законам или неразумной регламентации вроде ограничения свободы труда, таможенных пошлин на сырые продукты и пр., то я полагаю, что прямой обязанностью правительства, располагающего известным излишком доходов, является понижение прямых налогов с целью уничтожения этих неприятных стеснений». В 1825 году в одной из своих речей он заявил: «Я очень далек от желания применять новые принципы, раз это не требуется обстоятельствами». Во-вторых, каннингиты пе решались распространять либеральный принцип и на ввоз заграничного хлеба. Аграрный протекционизм, благоприятный для интересов крупной земельной аристократии, являлся основным элементом их торизма: «Я никогда не говорил, да и не думал даже говорить, — заявляет Каннинг, — что хлебный закон не нуждается в пересмотре; но я настаиваю на том, что этот пересмотр в настоящее время был бы несчастьем». Впоследствии он все-таки желал улучшить этот закон, но система «подвижной шкалы» цен пережила его.
Гёскиссон поддерживал предложения Юма, направленные на защиту труда, и добился отмены законов о союзах, которые мешали рабочим объединяться (1824). С этого момента начинается развитие трэд-юнионов, считавшихся до этих пор тайными и опасными обществами. Впрочем, очень скоро появилась необходимость подвергнуть их ограничениям: как хозяева, так и рабочие получили право объединятвся только для выработки соглашений о заработной плате.
Проведение железных дорог дало новый толчок широкому развитию британской торговли.
В 1816 году Георг Стефенсон стал употреблять свой первый локомотив, «Puffing», для перевозки каменного угля. В 1825 году второй локомотив стал перевозить пассажиров и грузы от Стоктона до Дарлингтона со скоростью 8 миль в час. В следующие затем годы Стефенсон предпринял постройку железной дороги от Ливерпуля до Манчестера, причем его третий локомотив, «Rocket», шел уже со скоростью 35 миль в час. Открытие этой линии (1829) стоило жизни министру Гёскиссону, который был опрокинут машиной в тот самый момент, когда он, заметив герцога Веллингтона в одном из вагонов, бросился, чтобы пожать руку своему политическому противнику.
Роберт Пиль и реформа уголовного законодательства. Министр внутренних дел, стоявший ближе к торизму, чем каннингиты, стремился, как и они, заполнить созданную злобой и жестокостью пропасть, разделявшую бедных и богатых. Но суровые уголовные законы, предписывавшие смертную казнь за незначительные проступки, применялись почти исключительно к бедным слоям населения. Джемс Мэкинтош, заметив у молодого государственного секретаря тенденции, прямо противоположные стремлениям упрямого канцлера, потребовал, чтобы правительство изыскало «такие средства, с помощью которых можно было бы усилить действие уголовных законов, смягчив в то же время их строгость». Роберт Пиль взял на себя эту задачу, принялся за этот гигантский труд с помощью нескольких сотрудников, воодушевленных добрыми намерениями, и выработал пять биллей, которые, между прочим, отменяли смертную казнь за целый ряд проступков. Консервативно настроеннвгй парламент одобрил это нововведение своего консервативного министерства.
Три кризиса в течение одного года (февраль 1827 —январь 1828 гг.). Нужно было отличаться снисходительным добродушием старого графа Ливерпуля, для того чтобы поддерживать, худо ли, хорошо ли, единство в таком не солидарном кабинете. И когда апоплексический удар прекратил жизнь Ливерпуля после его 15-летнего пребывания на министерском посту, никто не мог заменить его в этой роли. Тогда действительный глава министерства Каннинг должен был официально взять управление кабинетом в свои руки. И хотя он чувствовал себя уставшим и больным, он все-таки сделал это, так как герцог Веллингтон, отказавшись от этого поста, тем самым навязал Каннинга Георгу IV как незаменимого первого министра. Огорченный действиями обеих крайних партий, этот «гибкий новатор, который постоянно чувствовался за красноречивым консерватором» (Гизо), вскоре умер. Громадная утрата лишь в слабой степени была возмещена назначением хорошего финансиста Робинсона, впоследствии лорда Годерича, который сделал попытку руководить кабинетом примирения. В один прекрасный день, как передают, король предложил ему подать в отставку. Министр расплакался, и Георг IV предложил ему свой носовой платок.
Министерство Веллингтона — Пиля (1828–1830). Эти перемены, раздражавшие короля, дали ему по крайней мере торийское министерство, враждебное эмансипации католиков. Чем же объясняется упорство Георга III, Георга IV и герцога Йоркского, который как раз незадолго до этого, умирая, заклинал своего брата защищать протестантизм? Убеждением этих принцев, что они получили английскую корону во имя принципов и ради интересов протестантизма, которые в силу присяги, приносимой при коронации, они обязаны защищать.
И не только они одни думали так: канцлер Эльдон говорил лордам, сторонникам политического равноправия католиков: «Если ваш принцип верен, если религиозные убеждения ничего не значат в политике, то король Великобритании не имеет никакого права занимать свой трон». А представляя парламенту петицию портных, направленную против эмансипации католиков, он высмеивал лордов, склонных к реформе, в следующих словах: «Портные не любят тех, кто выворачивает свое платье». Но насмешка канцлера против товарищей била, в сущности, мимо цели. Они воспользовались первым удобным случаем, чтобы исключить из своей среды министров-каннингитов и составить министерство, в смысле полной однородности не имевшее прецедентов в истории английского парламентаризма. Английский торизм, по видимому, укрепился прочно.
Отмена законов против диссидентов. Но вскоре протестантское диссидентство пробило последнюю брешь в англиканском торизме. Лорд Джон Россель объявил войну законам, которые уже в течение целого века обязывали диссидентов[4], желавших занять общественную должность, причащаться по обряду англиканской церкви: «Не раз, — говорил он, — мы видели людей, ожидающих в кабаках по соседству с церковью, покуда кончится служба, чтобы после нее причаститься и получить место. Вот вам последствия этого смешения политики с религией: вы усиливаете политические разногласия, отравляя их ядом теологических споров; вы профанируете религию слабостями политического самолюбия и делаете ее таким образом ненавистной для людей и оскорбительной для бога». Но так как Россель при этом подразумевал, что для католиков исключительный закон будет сохранен, то большинство в обеих палатах решило, что, вотируя отмену его для диссидентов» можно будет этим самым избегнуть эмансипации католиков, между тем как лорд Эльдон отлично видел, что сквозь пробитую, брешь в законодательстве пройдет и отмена исключительных законов против католиков. Роберт Пиль уступил под тем условием, чтобы депутаты-диссиденты обещали не пользоваться особыми парламентскими полномочиями в ущерб англиканской церкви.
О'Коннель и Католическая ассоциация. Если бы католики существовали только в Англии и Шотландии, то им пришлось бы долго ждать своей очереди, так как большинство англичан и шотландцев отнюдь не намерено было раскрыть перед ними двери в парламент; но католические массы в Ирландии были до крайности раздражены. Их защитником выступал уже не Грэттан, протестантский депутат и, в общем, англичанин, а кельт О'Коннель, католик, народный оратор, умевший увлечь за собой массы и повести их против англосаксов. В 1823 году он основал Католическую ассоциацию с целью добиться, хотя бы и силой, эмансипации для католиков.
Парламент надеялся избегнуть опасности, закрыв эту ассоциацию; но она снова возникла под другим именем. Наконец О'Коннель добился того, что его выбрали депутатом от графства Клэр. А исключение его из Вестминстерского дворца вызвало бы гражданскую войну. Веллингтон, со своим верным глазомером солдата, не мог ошибиться в оценке этого факта. «Моя жизнь, — сказал он, — протекла среди сцен страданий и смерти. По воле судьбы я видел страны, раздираемые на части гражданской войной. И я пошел бы охотно на самое рискованное дело, я отдал бы свою жизнь, лишь бы не видеть своей родины, которую я так люблю, жертвой тех бедствий, свидетелем которых я был».
Эмансипация католиков (1829). И вот герцог принял в союзе с Робертом Пилем «великое и прискорбное решение». Он один только мог влиять на короля, хладнокровно выдерживая его гневные вспышки, и на палату лордов благодаря своей разумной аргументации во время прений. Он успокоил религиозные сомнения епископов, доказав, что это вопрос политики, а не совести, и что политическое положение Англии коренным образом изменилось со времени низложения Стюартов. А в палате общин Пиль в своей речи признавался, что прежде у него были основания поддерживать старые законы, но те-церь «я вынужден, — говорил он, — от них отказаться, так как всякое упорство в этом направлении было бы бесполезно. Есть чувство, быть может, еще более опасное, чем страх, — это боязнь, что тебя могут заподозрить в страхе. Министры могли бы без труда подавить всякие угрожающие попытки. Но есть опасения, испытывать которые нисколько не постыдно даже для самого твердого характера».
Таким образом, эти два государственных мужа добились вотума, который спас страну от гражданской войны; но внезапная перемена ими фронта подействовала разлагающим образом на старые партии. Виги «с иронической улыбкой на устах» шли за министрами, тогда как тори, обманутые в своих надеждах, в бессилии грозили им кулаками. Страсти разгорелись до такой степени, что Веллингтон, несмотря на свою славу и преклонный возраст, вынужден был драться на дуэли с лордом Винчельси. А когда Роберт Пиль приступил к организации в Лондоне корпуса полисменов, то нашлись люди, которые распространяли слух, будто министр намерен заполнить эту мирную милицию ирландцами, для того чтобы провозгласить Веллингтона английским королем.
Вильгельм IV. В это время подготовлялось начало более серьезного царствования. Георг IV, пресыщенный развратник, уединенно живший в тесном кругу своих прихлебателей, умер 26 июня 1830 года. Ему наследовал его 64-летний брат, герцог Кларенсский, под именем Вильгельма IV.
Этот незначительный добродушный человек, немного смешной своей болтливостью, по существу такой же тори, как и его брат, но сравнительно более популярный и податливый благодаря своей погоне за популярностью, охотно оставил бы у власти прежнее министерство; а выборы, которые по конституции должны были происходить в начале каждого нового царствования, доставили торийской партии достаточное, хотя и несколько ослабленное, большинство. Дела шли бы еще некоторое время обычным порядком, если бы не Июльская революция в Париже, которая резко склонила чашу весов на сторону вигов. Замена изгнанного Карла X Луи-Филиппом воскресила воспоминания о революции вигов 1688 года; к тому же во Франции одержали победу те же самые средние классы, политическим стремлениям которых в Англии покровительствовали виги. Надо еще прибавить, что герцог имел неосторожность высказать свою солидарность (хотя и не в такой степени, как это утверждают) с министерством Полиньяка.
Падение кабинета Веллингтона (ноябрь 1830 г.). Но еще большая беда заключалась в неспособности кабинета понять, что ввиду манифестаций, вспыхнувших по всей стране, необходимо было сделать что-нибудь в пользу парламентской реформы. Когда при открытии парламента лорд Грей приглашал Веллингтона внести предложение в этом духе, последний заявил, что избирательная система, существующая в Англии, является верхом человеческой мудрости, что он не сделает ни малейшей попытки изменить ее и будет бороться со всякими попытками в этом роде. И он сел на свое место среди ропота, которого не понял. «Чего это они так?» — спросил он у своего соседа. «А это просто означает, что вы только что свергли ваше собственное министерство». И действителвно, вскоре после этого образовавшаяся коалиция оставила его в меньшинстве.
III. Виги-реформисты (1830–1841)
Министерство Грея и билль о реформе. Граф Грей в качестве первого министра готовился внести в палату лордов тот самый билль о реформе, который он предлагал сорок лет тому назад в качестве члена палаты общин, а ученый юрист Врум председательствовал в палате лордов с высоты своего шерстяного мешка[5]. В палату общин, спикером которой был лорд Альторп, этот важный законопроект должен был внести лорд Джон Россель, имевший на это все права. Нельзя себе представить ничего более знаменательного для данного момента, как сочетание этих четырех министерских имен. Два других не имели такого значения. Каннингит лорд Пальмерстон взял на себя министерство иностранных дел, в котором он вскоре составил себе громкое имя; что касается лорда Мельбурна, этого философа-дилетанта, в сущности очень способного и работящего человека, то он разыгрывал из себя человека эксцентричного и ленивого. Оба эти министра не мешали товарищам проводить реформу, несмотря на то, что она была им не совсем по вкусу.
1 марта 1831 года лорд Джон Россель предложил палате общин отнять 165 мест у «гнилых местечек» и распределить их между графствами, новыми крупными городами и отчасти между Шотландией и Ирландией.
Избирательное право предлагалось распространить в городах на нанимателей домов, платящих за наем 10 фунтов стерлингов, в графствах — на владельцев земли, приносящей доход, минимальный размер которого сильно колебался в зависимости от права, на основании которого избиратель владел землей. Так, для наследственного фригольдера достаточно было получать два фунта стерлингов чистого дохода, тогда как для простого фригольдера, копигольдера и для лийзегольдера, имеющего контракт на 60 лет, требовалось 10 фунтов стерлингов, а для арендатора, снимавшего землю на неопределенный срок, минимум определялся в 50 фунтов стерлингов. Вследствие этой колоссальной разницы в требованиях ценза распределение избирательных прав у сельских жителей сохраняло феодальный характер.
Первое из этих мероприятий задевало привилегии аристократии; второе передавало власть в руки средней городской и сельской буржуазии. Это должно было дать для всего королевства пропорционально количеству населения в пять раз больше избирателей, чем их было во Франции при Луи-Филиппе, т. е. немногим более 800 тысяч; в 1866 году, накануне второй реформы, число избирателей в результате роста национального богатства поднялось до 1 300 ООО. Но насколько увеличилось немедленно число голосов? На это можно ответить только приблизительно, так как система избирательных списков введена была лишь с 1832 года. По всем вероятиям, избирателей было 500 000.
Мы приведем теперь отзывы о билле, данные тремя депутатами, из которых один был самым крупным государственным деятелем, второй — самым знаменитым юристом, а третий — величайшим английским историком.
«Я буду бороться с этим биллем, — сказал Роберт Пиль, — до последней возможности, так как я убежден, что он будет роковым для нашей счастливой формы смешанного правительства, для авторитета палаты лордов, наконец, для духа последовательности и благоразумия, с помощью которого Англия завоевала доверие всего мира. У меня нет своего «гнилого местечка», которое мне приходилось бы защищать, я сам вышел из средних классов и горжусь тем, что принадлежу к ним. Но если билль, предложенный министрами, будет принят, он внесет в нашу среду самый худший, самый дикий вид деспотизма, деспотизм демагогов и журналистов». «Реформа, проводимая в данный момент, — сказал Мэкинтош, — является главным образом средством, с помощью которого правительство может вернуть себе доверие нации. Высшие классы, выказывая такое доверие народу, могут рассчитывать, со своей стороны, что и народ отнесется к ним с таким же чувством». Наконец, послушаем Маколея: «Грохот, ввгаван-ный крушением самого великолепного трона на континенте, еще раздается в наших ушах. Покуда старые добрые чувства, старинные учреждения сохраняют еще у нас свою силу и очарование, которые могут скоро исчезнуть, постарайтесь обновить государство, спасите собственников, между которыми идет внутренняя усобица; спасите массы, ставшие жертвой своих неукротимых страстей[6], спасите аристократию, скомпрометированную непопулярным правительством… Опасность велика, и время не терпит».
Отклонение билля, агитация, окончательная победа (1832). Борьба из-за реформы продолжалась 15 месяцев, и не раз в течение этого времени на горизонте появлялся призрак революции. Один реакционный художник показал графу Грею голову Бриссо, у которого Грей останавливался в Париже в 1791 году, и эта голова ему говорила: «Я тоже вел за собой массу». Этот же самый художник пугал буржуазию, приписывая вождям радикалов после предполагаемой победы реформы, следующие социалистические рассуждения: «Сделал ли этот билль бедняков богатыми? — Нет. — Ну, в таком случае он ничего не сделал». Лорд Мальмсбери, дорожную карету которого стоявшая за реформу толпа закидала камнями, рассказывает, что свадьбы откладывались, а прислуга оставляла свои места в ожидании великого возмещения, которое бедняки потребуют от богатых.
После того как торийское большинство вотировало неприемлемую поправку, министры с помощью хитрости убедили короля распустить палату: они были уверены, что им удастся получить солидное большинство даже при старом избирательном законе. И действительно, они его получили. Новая палата вотировала билль, приняв в то же время поправку, которая должна была успокоить торийское меньшинство и палату лордов. Избирательное право было предоставлено наиболее зависимой категории фермеров, а так как подача голосов производилась открыто, то эти голоса, конечно, обеспечивались крупным землевладельцам. Уступка была несколько циничной и в то же время оказалась бесполезной. Палата лордов отвергла билль 8 октября после жестокого спора между лордом Греем и Веллингтоном. Тогда вспыхнули бунты, из которвгх один, в Бристоле, сопровождался кровопролитием. В Лондоне толпа угрожала Веллингтону и выбила стекла в его дворце. Но гораздо серьезнее было заявление бирмингамского Политического союза от имени 150 000 членов, что наступил момент для отказа от уплаты налогов.
Палата, собравшись снова, выслушала Маколея, который доказывал, что депутаты должны использовать принадлежащую им законную власть до последнего предела, и министра Росселя, который уже раньше объявил палату лордов мятежной, а теперь предсказывал неминуемое наступление гражданской войны и гибель конституции. Реформа, принятая в третий раз палатой общин, натолкнулась 7 мая на серьезную поправку, принятую лордами. Теперь оставалось только одно средство: назначение новых 60 пэров.
Министры потребовали этого назначения от короля, который сначала отказался и сделал попытку наскоро составить новый торийский кабинет, но затем, под влиянием решительного отказа со стороны Пиля, принял все условия вигов. В то же время Веллингтон убедил значительное число своих коллег, что лучше отказаться дт противодействия биллю, чем допустить оскорбление достоинства пэров, в ряды которых угрожает втереться масса их противников. С помощью этого приема удалось наконец превратить знаменитый проект в закон, — впрочем, не без изрядного сокращения числа уничтоженных мест[7].
Выборы, произведенные на новых основаниях, не оправдали опасений крайних тори, но в то же время доказали, что средние классы сделались с этого момента основным устоем английского парламентаризма.
Новые названия партий. С этого же момента входят в употребление новые термины: либерал и консерватор.
Конечно, славное и популярное название «виг» не исчезает окончательно. Еще и теперь тогдашний кабинет называют министерством вигов. Но в большинстве, составившемся сейчас же после 1832 года, наряду с умеренными вигами-аристократами появились радикалы «новой формации», которые были несколько не на месте в салонах своих знатных сотоварищей; в особенности же чувствовали себя там чуждыми их жены. Название «либерал» в конце концов возобладало для обозначения совокупности этих двух групп.
Сэр Роберт Пиль, унаследовавший от своего отца титул барона и громадное состояние, продолжал — несмотря на то, что независимость его мнений вызывала резкие порицания — руководить партией тори, насчитывавшей теперь всего 150 депутатов. Злополучное сопротивление реформе так плохо отразилось на старом имени партии, что члены ее предпочли принять новое название консерваторов. Пиль оправдал это изменение, отказавшись от всяких ретроградных стремлений и признав новый порядок вещей, но вместе с тем отвергая всякие ненужные или преждевременные уступки демократическим тенденциям. Он часто приходил на помощь своим словом или вотумом правительству своих политических противников.
Ирландская уния и десятина. Ирландская агитация со времени акта об эмансипации католиков лишь изменила свою форму. До тех пор, пока католики этого острова не пользовались пассивнвгм избирательным правом (то есть правом быть избираемыми в депутаты), правительство не боялось предоставлять им право голоса в значительно более широкой степени, чем в Англии. Со времени избирательной реформы в обеих странах господствовала одна и та же цензитарная система, и благодаря ей многие из ирландцев лишились избирательного права. Недовольные этим, они вступали в ряды армии О'Коннеля, принимая его новый девиз: расторжение унии, т. е. автономию для Ирландии.
С другой стороны, если Англия страдала от плохого законодательства о бедных, то Ирландия его вовсе не имела. Десятинный сбор, взимавшийся в пользу протестантской церкви, к которой принадлежало меньшинство населения, возмущал народ, находившийся в бедственном положении, и он избивал или просто убивал сборщиков. Секретарь по ирландским делам Стэнли убедил министерство принять двойственную политику, которую депутат и автор известных романов Литтон-Булввер охарактеризовал следующими словами: «Гладить рукой и в то же время бить ногой — прием, с помощью которого можно только озлобить, а не приручить». Удар ногой — это осадное положение, ласка — уничтожение десяти лишних протестантских епископств и слабо населенных приходов. К сожалению, способ передачи и расходования сэкономленных таким образом сумм вызывал бесконечные споры. О'Коннель внес в палату общин проект о расторжении унии, против которого Роберт Пиль произнес речь, объединившую подавляющее большинство из всех английских партий.
Стэнли и отмена рабства (1833). Истощив свои силы на службе в Ирландии, будущий граф Дерби занял пост министра колоний в самый удачный момент для своей славы. Аболиционисты требовали полного освобождения 750 000 черных рабов. Положение вещей на Антильских островах подтверждало справедливость требований, выставляемых учениками Уильберфорса. Плантаторы, не желавшие уступить общественному мнению и недовольные полумерами Каннинга, удвоили свои жестокости по отношению к неграм. С этим надо было покончить. Таково было содержание замечательной речи, которая выдвинула Стэнли в ряды первоклассных ораторов.
Предложенная им система смягчала для плантаторов последствия общего освобождения рабов с помощью двух ограничений, из которых одно было разумно, а другое справедливо. С одной стороны, рабовладельцы получали 15 миллионов фунтов стерлингов вознаграждения; с другой стороны, было решено, что освобождение, начало которого приурочили к 1 августа 1834 года, не будет иметь характера полной и немедленной эмансипации, а осуществится постепенно: согласно закону об «ученичестве» негры в течение 12 лет должны были находиться в промежуточном положении между рабством и свободой[8]. Сначала ни «святые», ни обыкновенные защитники негритянских интересов не удовлетворились этим проектом, но когда переходный период был сокращен до 7 лет, а вознаграждение поднято до 20 миллионов фунтов, закон прошел. 1 августа не принесло с собой восстания рабов, которое пророчили противники освобождения.
Детский труд на фабриках (1833). На бедных маленьких белых рабов, страдавших на фабриках и в шахтах, в течение долгого времени никто не обращал внимания. Тори вообще были враждебно настроены ко всяким изменениям, виги <шли заражены индивидуалистическим духом и считали недопустимым вмешательство закона в отношения между хозяевами и рабочими. Но в 1831 году один из самых строгих тори, Томас Садлер, предложил ограничить детский труд 10 часами в день. Произведенное обследование раскрыло бездну жестокости и страданий в области эксплуатации детского труда.
Когда Садлер потерял вследствие реформы свое депутатское место, за это взялся лорд Эшли, филантроп, впоследствии прославившийся под титулом графа Шефтсбёри. Ему удалось с помощью лорда Мельбурна, министра внутренних дел, добиться сокращения рабочего дня до 8 часов для детей, не достигших 13-летнего возраста, и ограничения продолжительности недельного труда 69 часами для подростков от 13 до 18 лет. Начало скромное, но интересное как показатель течения, которому с тех пор суждено было безостановочно развиваться.
Новый закон о бедных (1834). Эти важные реформы отвечали идеям среднего класса, занявшего с этого времени преобладающее положение. Мы упомянем теперь о реформе, которая совпадала и с интересами этого класса. Один буржуа сказал лорду Джону: «Я покупаю ружье, во-первых, для того, чтобы добиваться парламентской реформы, а во-вторых, для того, чтобы защищать свой дом против «черни». Это значит, что бедные слои начинали все более и > более пугать людей среднего и малого достатка.
Во время великих войн аристократия, бывшая хозяином положения, полагала, что она делает доброе дело, расширяя «закон о бедных» в пользу неимущих и в ущерб тощим кошелькам мелких собственников. Небольшой приход, плативший в 1801 году не более 11 фунтов налога для бедных, в 1832 году должен был уплачивать уже 367 фунтов. Помощь оказывалась на дому пропорционально числу детей. Таким образом официально зарегистрированный бедняк становился каким-то должностным лицом, избавленным от труда, а его брак — спекуляцией с целью увеличить доходность своего положения.
Кто же платил за все это? Богатые; но они оставались попрежнему богатыми, тогда как мелкие собственники прихода должны были отдавать последние гроши. Не раз мелкие фермеры предпочитали скорее бросить свое хозяйство, чем отдавать половину своих доходов на содержание бездельников. Некоторые местности сделались ареной гражданской войны; в других нищенство, сопровождаемое воровством, вызывало разорение и бесчинства. Тогда было предложено сильное средство в виде рабочих домов (workhouges), бывших в сущности не чем иным, как казармами или тюрьмами для бедных.
Но этот проект встретил сопротивление со стороны некоторых радикальных депутатов, предсказывавших революцию, если бедняки будут лишены пособия на дому. Однако при поддержке Пиля, Веллингтона, а в равной степени и Аль-торпа, билль все-таки был проведен в обеих палатах. К концу третьего года с момента применения этого билля было установлено, что общественные расходы по этой статье сократились наполовину[9].
Распадение министерства вигов. Но все эти перемены не прошли безнаказанно. Выбитые из колеи плантаторы, избиратели, которых фабриканты, попавшие под надзор фабричной инспекции, перестали подкупать, наконец, оппозиционно настроенные радикалы мало-помалу отошли от либерального большинства, причем большая часть из них увеличила собой ряды сторонников терпеливого главы консервативной партии.
По обыкновению, толчок к обострению кризиса дала Ирландия. Когда лорд Россель предложил употребить излишек от ирландского десятинного сбора на светские нужды, три члена кабинета, наиболее близкие к торизму, — Стэнли, Грэхем и каннингит Робинсон, ставший лордом Рипоном, — подали в отставку. Тягостная перебранка между секретарем Литльтоном и О Коннелем, которые публично обвиняли друг друга во лжи, вынудила лорда Грея выйти в отставку, после чего в качестве главы министерства его заменил лорд Мельбурн.
Вильгельм IV только и выжидал удобного предлога, который дал бы ему возможность развязаться со сторонниками реформ. Последнее перемещение в министерстве, вызванное возведением лорда Альторпа в звание пэра, которое он унаследовал от своего отца, графа Спенсера, и показалось беспокойному и раздраженному монарху этим вожделенным предлогом. Рассчитывая на изменения в общественном мнении, он нашел возможным принудить кабинет Мельбурна к выходу в отставку. Это была последняя попытка министерского coup d'etat, которую позволила себе королевская власть в Англии.
Консервативная интермедия (ноябрь 1834 — апрель 1835 гг.). Вильгельм IV надеялся восстановить министерство Веллингтона, но герцог объяснил ему, что при перевесе, которым пользуется палата общин, глава правительства должен быть депутатом палаты. Он только согласился вести текущие дела с канцлером Линдхёрстом, пока Пиль не вернулся из Италии. Немедленный роспуск палаты сделался необходимым, и первый министр обратился к своим тамвортским избирателям с знаменитым манифестом: «Я смотрю на билль о реформе как на окончательное и не подлежащее отмене решение великого конституционного вопроса… Если дух, которым проникнут билль о реформе, понимается в том смысле, что мы должны жить в водовороте беспрерывных волнений, что государственные деятели могут рассчитывать на поддержку общественного мнения только в том случае, если пообещают немедленно исправить все то, что выставляется как злоупотребление… если в этом заключается дух этого билля, то я даже и не подумаю присоединиться к нему. Но если он обязывает нас лишь внимательно относиться к нашим гражданским и духовным учреждениям, для того чтобы мы твердо охраняли приобретенные права, устраняя в то же время действительные злоупотребления и удовлетворяя основательные требования, то я могу обязаться действовать в этом духе».
На этих выборах консерваторы выиграли много мест, но О'Коннель и его группа приобрели решающее значение для составления большинства, так как большинство зависело оттого, на чью сторону станет группа О'Коянеля. Ирландский трибун, естественно, вошел в соглашение с либералами, и выбор спикера был первым ударом для сэра Роберта. Но Пиль не сдался: он выступил перед палатой с широкой программой реформ, которая сослужила большую службу его преемникам. Он отступил лишь после того, как палата приняла резолюцию Росселя. Заседания, на которых велись прения по этому вопросу, происходили во временном помещении. Старый парламент сгорел в октябре, и в это время приступили к постройке нынешнего великолепного Вестминстерского дворца.
Из преждевременной попытки, навязанной Пилю внезапной выходкой короля, он вышел без ущерба для своего престижа. При своем выдающемся положении он заботился не столько о немедленном возвращении к власти, сколько об организации консервативной партии, которая была бы достойна в желательный момент вернуться к власти. А пока он не отказывался по временам помогать министерству Мельбурна — Росселя, которое, по общему убеждению, должно было просуществовать не, более двух лет, но благодаря непредвиденным событиям 1837 и 1839 годов продержалось в общем шесть лет.
Муниципальная реформа (1835). Начиная с конца средних веков корпоративная организация городов, вместо того чтобы расширяться, все более суживалась. Несколько фамилий навсегда засели на должностях мэров и в муниципальных советах с помощью системы кооптации, которая скорее ухудшалась, чем смягчалась существованием корпорации так называемых фримэнов («свободных людей»). Этих фримэнов было в сущности так мало, что в Портсмуте, например, их насчитывалось не более 122 на 46 000 жителей, и все они являлись или клиентами крупных воротил, или дельцами, стремившимися захватить в свои руки некоторые из привилегий по сбору дорожных пошлин. Какой-нибудь ньюкестльский купец, став фримэном, сокращал свои ежегодные расходы на 400 фунтов стерлингов. Помимо других своих заслуг, лорд. Джон прославился и реорганизацией муниципального устройства в своей стране. Он представил билль, по которому в 183 главных городах и местечках, за исключением лондонского Сити, сохранившего совершенно своеобразные городские учреждения, вводились мэрии и соьеты почти такого же типа, как во Франции, и избираемые всеми главами семейств, внесенными в податные списки. Но ему удалось сломить позицию тори лишь при помощи сэра Роберта Пиля.
О'Коннель и палата лордов. Еще больше скомпрометировала лорда Росселя поддержка, которую ему оказал великий ирландский трибун. Министерство вигов уже было обязано О'Коннелю своим приходом к власти, теперь оно должно было вступить с ним в союз против палаты лордов. Большинством 170 пэров был отвергнут. неотложный билль о реорганизации дублинской полиции. Ввиду этой оппозиции волнение охватило даже такие чисто протестантские области, как северная Англия и Шотландия, где католический и кельтский трибун О'Коннель вызвал овации своими бурными речами, направленными против английских пэров. В результате палата лордов отвергла с еще большим ожесточением и другие проекты относительно Ирландии. Тем не менее жители этого острова вздохнули свободнее под управлением секретаря по ирландским делам вига Томаса Друммонда; Россель, в свою очередь, своей трогательной речью, произнесенной в палате, добился добровольного роспуска оранжистских лож, т. е. морального разоружения ярых ирландских протестантов. С своей стороны, О'Коннель временно отказался от требования расторжения унии.
Прогресс в области светской политики и прессы. Сборы десятины натурой порождали злоупотребления, вредно отзывавшиеся не только на земледелии, но и на религиозных чувствах даже англиканских прихожан. Их нельзя было отменить, не восстановив их в то же время в виде бюджета культа, поэтому эти сборы были смягчены с помощью превращения-их в определенный налог, исчисленный на основании средних поступлений за семь лет.
Диссиденты давно уже жаловались на свою зависимость, от официальных священников при заключении браков. С этих пор стали венчаться не только в индепендентских часовнях, но и просто в присутствии чиновника, ведущего списки гражданского состояния, если вступающие в брак это предпочитали. «Парламент, — сказал по этому поводу лорд Джон, — должен считаться не только с религиозными сомнениями всех сект, но и с тем, что может быть неприятно лицам, не принадлежащим ни к каким сектам». Учреждение центрального ведомства для регистрации актов гражданского состояния оказало впоследствии огромные услуги статистике.
В то время газеты были обложены чрезмерным гербовым сбором в размере 4 пенсов с каждого экземпляра; канцлер казначейства Спринг Райе воспользовался неожиданными бюджетными излишками для того, чтобы понизить сбор до 25 процентов этой суммы. За пять лет тираж газет удвоился. Правда, это не было еще полным раскрепощением печати, которое одно только могло обеспечить распространение газет среди массы простого народа; по во всяком случае отмеченное понижение гербового сбора открыло газете доступ в средние слои. Понижение налога на бумагу дало возможность распространять в публике популярные книги по дешевой цене.
Несмотря на эти бесспорные заслуги, министерству Мельбурна угрожало падение, но смерть Вильгельма IV и вступление на престол молодой королевы отсрочили министерский кризис.
Виктория; первые ее политические акты (1837–1839). Наследнице всех владений Вильгельма IV (кроме Ганновера, переходившего на основании салического закона[10] к герцогу Кемберлендскому) как раз исполнилось 18 дет — возраст, признаваемый достаточным для вступления на престол. Таким образом, страна избегла неприятностей официального регентства; не встречалось также никакой необходимости в официозном регентстве, так как молодая женщина, приветливая и простая, была уже «королевой с головы до ног», по счастью, глубоко проникнутой британским конституционным духом. С ее вступления на престол, собственно говоря, и начинается тот законченный парламентарный режим, который мы ошибочно приписываем более ранним царствованиям[11].
Однако ее возраст и пол вызвали необходимость в политическом руководителе. Лорд Мельбурн первый выполнял эту роль и выполнял ее с большим тактом; его успех был столь велик, что Виктория сначала заслужила прозвище королевы вигов. Обе партии усиленно ухаживали за ней с оскорбительным намерением охранять ее от козней враждебной партии. Вне партий, достойных этого названия, стояли несколько безумцев, которых в наши дни назвали бы анархистами; они покушались на ее жизнь. Как мы увидим ниже, состояние общества оправдывало в то время всякие опасения, но ничто не могло поколебать симпатии Виктории к либеральному правительству. Когда либеральное министерство капитулировало в 1839 году перед восходящей звездой Роберта Пиля, королева не согласилась на назначение консервативных фрейлин. Общественное мнение в этом случае высказалось за нее, а кабинет Мельбурна — Росселя лишних два года продержался у власти.
Почтовые и школьные реформы (1839). Этот кабинет имел в своем распоряжении достаточно времени для осуществления одной назревшей реформы и для подготовления другой. Плата за доставку писем была слишком высока. Однажды поэт Кольридж, бродя по берегам озер своего Кемберленда и проходя мимо одного коттеджа, услыхал спор крестьянки с почтальоном: она отказывалась принять письмо из Лондона, говоря, что не имеет требуемого шиллинга. Кольридж уплатил почтальону, но едва последний удалился, как крестьянка ему сказала: «Вы напрасно потратились. Смотрите, в этом письме ничего нет. Мой брат, поселившийся в Лондоне, дважды в год подает о себе весточку. Письмо от него значит: «я здоров». Поэт рассказал про этот случай почтовому чиновнику Payленду Гиллю, которому пришло в голову, что почтовую таксу можпо понизить до однообразной скромной суммы в один пенни; количество писем должно было настолько возрасти, что в конечном счете казна могла только выиграть. А так как почтальону при таких условиях некогда было бы взимать деньги за доставку, то отправитель письма должен оплачивать его посредством наклеивания почтовой марки. Этот проект вызвал насмешки «компетентных» людей и одобрение публики; в конце концов он был принят, а затем эта же система введена на континенте.
Напротив, в области первоначального обучения самым либеральным англичанам пришлось подраягать Франции или Пруссии. До 1832 года в Англии никому и в голову не приходило организовать государственную систему народного образования; народное образование основывалось на деятельности, совершенно недостаточной, двух союзов, основанных в 1807 и 1809 годах. Брум и Россель в 1833 году заставили парламент вотировать субсидию в 20 000 фунтов стерлингов для постройки школ. А в 1839 году лорд Джон не только потребовал назначения несколько менее жалкой суммы, но и провозгласил новый принцип государственной инспекции и еще более новый принцип, признававший за всеми религиозными сектами одинаковое право на уважение в области народного просвещения. Министр, против которого в палате лордов выступил Стэнли и которому в палате лордов угрожало поражение, принужден был согласиться на компромисс: епископам предоставлено было право утверждать делегатов, назначенных Школьным комитетом (Committee of the Privy Council on education).
Ирландские, канадские и внешнеполитические дела. Никогда Ирландия не была столь счастливой, как во время управления Томаса Друммонда. Перепись 1841 года насчитала в Ирландии наивысшую до тех пор цифру населения (8 миллионов жителей), следует признаться, несколько чрезмерную в сравнении с естественными богатствами острова[12]. Беспристрастное отношение секретаря к протестантам и католикам, к лэндлордам и арендаторам (последние были освобождены от ответственности за поступление десятины), а также его обращение к судьям в Типерэри с нацоминанием, что «собственность имеет не только права, но и обязанности», побудили О'Копнеля временно приостаповить свои нападки.
В других главах этого тома мы говорим о деятельности Дургэма в Канаде и Пальмерстона в восточном вопросе. Несмотря на все их ошибки и промахи, общественное мнение признавало первого из них спасителем колонии (Канады), а второго — патриотом, зорко соблюдающим интересы Англии в далеких странах.
Общественные бедствия, чартисты и Кобден (1837–1841). Нищета рабочего класса не только не уменьшалась, но даже усилилась. Вследствие неурожаев цена хлеба с 1836 до 1839 года выросла почти вдвое. Увеличение количества бедных вызвало чудовищное скопление народа: десятая, часть жителей Манчестера жила скучепно в грязных подвалах. Рабочие жаловались па обманные ухищрения своих хозяев: вместо заработной платы в 35 шиллингов последние выдавали им кусок материи, за которую они могли получить не больше 11 шиллингов. В следующем томе мы увидим, что осуществление свободы рабочих союзов тормозилось из-за политики либеральных министров, которые, опираясь на крупных промышленников, самым бесцеремонным образом покровительствовали фабрикантам в ущерб рабочим и даже землевладельцам в ущерб сельскохозяйственным рабочим. Недовольство рабочих масс обусловило возникновение среди них политического и экономического движения.
Новое радикальное течение, возникшее по почину журналиста Фергюса О'Коннора и адвоката Джонса, отстаивало народную хартию, состоявшую из шести статей: ежегодные выборы, всеобщее избирательное право, тайная подача голосов, разделение страны на равные избирательные округа, пассивное избирательное право для не имеющих собственности и вознаграждение депутатов. Эти требования в общем (за исключением первого пункта) соответствуют системе, господствующей в настоящее время во Франции, но они были слишком далеки от английского режима 1832 года, казавшегося идеальным Маколею. Поэтому знаменитый историк во время обсуждения палатой общин чартистской петиции решительно выступил против всеобщего избирательного права, несовместимого, по его мнению, не только с существованием монархии и палаты лордов, но и с цивилизацией. Чартисты давали основание для этих опасений буржуазии кровавыми волнениями. Правительство вигов восстановило порядок, не прибегая к исключительным мерам, но ему не удалось вернуть себе доверия[13].
В совершенно ином направлении действовал крупный экономист-филантроп Ричард Кобден. Он требовал новой системы охраны британских интересов, согласованной с развитием промышленности. Преобладание землевладельческой аристократии в законодательстве потеряло всякий смысл, и хлебные законы, задача которых заключалась в обогащении этой аристократии путем повышения хлебных цен, должны исчезнуть.
Таковы были смысл его первых памфлетов (1837) и задача Лиги, которую он организовал в Манчестере вместе с выдающимся народным оратором Джоном Брайтом (1838). В следующем году Чарльз Вильерс выступил с требованием установления беспошлинного ввоза хлеба: он остался в меньшинстве 195 голосов против 342. Виги, нерешительно сохранявшие полупокровительственную систему, очутились между этим фритредерским течением[14] и новым усилением консерваторов.
Бракосочетание королевы и падение вигов (1840–1841). Тем временем Виктория вышла замуж за молодого принца Альберта Саксен-Кобургского, весьма образованного, близко знакомого со взаимоотношениями британских партий и прекрасно понимавшего, что общественное мнение склоняется к передаче власти сэру Роберту Пилю. Теперь королева относилась совершенно индифферентно к вопросу о принадлежности фрейлин к той или другой партии, так как пресловутый «спальный вопрос» разрешился совершенно иным образом. Либеральные министры заслуживали серьезных упреков за свои финансовые погрешности; они, очертя голову, кинулись в политику понижения налогов, не позаботившись заткнуть образовавшиеся в бюджете дыры. А когда они попытались выпутаться из неудобного положения, предложив изменить тарифные ставки на сахар и другие предметы ввоза, — сэру Роберту удалось добиться против них вотума недоверия. Министры апеллировали к избирателям, но последние дали их противнику огромное большинство.
IV. Консерваторы-реформисты (1841–1846)
Кабинет Пиля. Редко какое министерство попадало в более затруднительное положение и встречалось более мрачными пророчествами, чем министерство Пиля. Маколей предсказывал ему, что оно лишится доверия своей партии и в то же время не приобретет доверия ирландского народа. «Виги возложили на кабинет Пиля обязанность загладить их промахи и выполнить данные ими обещания. На его долю выпала забота о повышении престижа власти, о реформе законов, о покрытии дефицита и облегчении положения народа» (Гизо). С другой стороны, до сих пор не было еще министерства с таким блестящим составом и так сильно представленного в обеих палатах: в палату лордов из членов министерства входили ученый канцлер Линдхёрст, примирительно настроенный дипломат лорд Эбердин, красноречивый Элленборо вместе с престарелым славным Веллингтоном; в палату общин — крупный оратор Стэнли, администратор Грэхем и молодой Гладстон, в то время ярый англиканец[15] и тори.
Лорд Эоердин, подобно своему другу Гизо и Луи-Филиппу, чувствовал отвращение к войне; поэтому он в конце концов добился того, что политика «сердечного согласия» восторжествовала над затруднениями, возникшими в связи с вопросом о Марокко и острогах Океании. Английская королева и французский король обменялись весьма дружественными визитами. Царь Николай также приехал в Англию, чтобы нащупать почву относительно восточного вопроса, и тут Эбердин совершил, пожалуй, промах в том смысле, что не рассеял некоторых иллюзий царя. Затем Эбердин уладил с Соединенными Штатами два конфликта в отношении пограничной линии. В общем, несмотря на поражение в Кабуле, быстро заглаженное новыми приобретениями в северной части Индостана, время существования консервативного министерства носит характер мирной интермедии между двумя кабинетами, в которых министерством иностранных дел управлял Пальмерстон. Но общество с особенным нетерпением ждало выступления самого сэра Роберта, от которого общее политическое положение требовало быстрых и уверенных действий, соединенных со смелостью в области финансовой политики.
Бюджет 1842 года и подоходный налог. Поставив себе задачей установить справедливое равновесие социальных интересов, Пиль потребовал жертв от всех: богатых он заставил согласиться на введение подоходного налога, от которого не пожелала быть освобожденной сама королева; фабрикантов — на понижение покровительственных пошлин, а сторонников Кобдена — на сохранение смягченной подвижной шкалы. Доклады сэра Роберта по бюджету своей широтою охвата напоминали доклады Вильяма Питта.
«В высших классах общества замечается большой рост зажиточности и благосостояния; но за последние семь лет беспорядок в государственных финансах не переставал усиливаться. Если, как я в этом уверен, вы обладаете мужеством и твердостью ваших предков, вы не будете сложа руки следить за происходящим… Те, кто требует полной отмены хлебных законов, могут протестовать против налога на народное питание; тем не менее я продолжаю думать, что в интересах пашей страны крайне важно, чтобы в области народного продовольствия вы не зависели от заграницы».
Вместе с тем вождь консерваторов протестовал против мысли, что он стремится защищать специальные интересы помещиков; в заключение он настаивал на понижении целого ряда тарифных ставок, указывая, что это можно сделать путем установления налога на богатых, не облагая доходов ниже 100 фунтов стерлингов. Это был первый фритредерский бюджет.
Оппозиция тори, вигов и лигистов. Особенно ярые протекционисты среди консерваторов пришли в беспокойство, а герцог Букингам вышел из министерства. Виги иронически выражали удовольствие, сквозь которое проглядывало раздражение, вызванное тем, что тори их опередили. «Победные песни тори, — говорил Пальмерстон, — превратились в жалобные причитания. Самые ревностные защитники свободы торговли не могли бы провозгласить более либеральной доктрины».
Что же касается партии Кобрена, то она выказывала признаки крайнего нетерпения. Вот что кричал в театре В. Фокс, народный оратор, попавший впоследствии в парламент именно за свою резкость: «Хотите ли вы уяснить себе результаты хлебных законов? Пойдите в переулки, улочки, темные дворы, на чердаки и в подвалы этой столицы. Соберите их несчастных и голодных обитателей. Приведите сюда, в ложи, галереи этих людей тщедушного вида, с впалыми и бледными щеками, беспокойным взглядом и, быть может, со скорбными мыслями и мрачными страстями, проступающими на их лицах. Я хотел бы показать это печальное сборище первому министру и сказать ему: «Взгляните: вот что ваши законы и ваша власть если и не создали, то не сумели предупредить».
Возбужденный, по видимому, этой полной угроз речью, некий жалкий человек убил секретаря Роберта Пиля, приняв его за самого министра. После того как в феврале 1843 года Пиль вновь заявил, что не внесет предложения об отмене хлебных законов, Кобден объявил его «лично ответственным за состояние страны». Сэр Роберт понял слова оратора как новый призыв к убийству, и тогда произошла чрезвычайно тягостная сцена.
Законы о горных промыслах и фабричных заведениях (1844). Повышение благосостояния, обусловленное новым расцветом промышленности, на некоторое время отодвинуло Лигу для отмены хлебных законов да второй план. В то самое время как частная инициатива создавала все новые и новые железные дороги, Пиль и Грэхем осуществляли блестящие реформы: пересмотр законодательства о банках и проведение законов по охране труда (последними Англия большей частью была, как и всегда, обязана усилиям лорда Эшли[16] ).
По новым законам воспрещалось использование для работ под землей детей ниже десятилетнего возраста и женщин; мальчики в возрасте от 10 до 13 лет могли отныне работать в шахтах лишь три дня в неделю. Детей, не достигших 9 лет, запрещалось употреблять для работ по обработке хлопка и шелка, а продолжительность женского и детского труда во всех без исключения промышленных заведениях ограничивалась десятью часами в сутки (законы 1842–1847 гг.).
Премьер без сочувствия относился к слишком радикальному ограничению рабочего времени, так как опасался, как бы от такой реформы не пострадало развитие английской промышленности и земледелия. Во время прений по проекту закона 1844 года впервые был формулирован будущий «социалистический закон» «трех восьмерок». «Каждый человек, — заявил Фильден, — из двадцати четырех часов должен иметь восемь часов для работы, восемь — для сна и восемь — для отдыха».
В 1841 году начинает выходить в свет сатирический журнал Пинч, с большой серьезностью трактовавший вопросы о социальных бедствиях и свободном вьозе хлеба.
Увеличение субсидии Майнусской семинарии (1845). В Ирландии Пиль в последний раз столкнулся со своим старым противником О'Коннелем, который проповедовал широким народным массам необходимость расторжения унии, но ставил препятствия молодой партии, горевшей желанием воспользоваться этими массами для революции. Пиль начал против О'Коннеля неуместный политический процесс, не приведший ни к каким определенным результатам. Великий трибун, истощивший сбои силы у себя на родине, отправился в Италию, где и умер в 1847 году, вскоре после падения великого министра.
А пока Роберт Пиль, располагавший еще большинством, принял мужественное решение принудить это большинство к примирению с Ирландией в отношении религиозных вопросов. Большая Майнусская семинария, подготовлявшая священников для ирландского народа, уже получала значительную субсидию в 9000 фунтов стерлингов. Пиль — не без сильной борьбы в парламенте, во время которой его осыпали сарказмами и оскорблениями, — добился увеличения субсидии до 36 000 фунтов. «Это ужасный грех против нации», говорил один из ораторов. — «Когда он начнет целоваться с папой?» вопрошал другой. Дизраэли называл Пиля «парламентским сводником, надувающим одну сторону и обкрадывающим другую». Маколей говорил, что с целью добраться до власти он (Пиль) опирается на предрассудки, им же самим презираемые, а затем, достигнув цели, отбрасывает лестницу, по которой поднялся. На все эти упреки министр, не смущаясь, отвечал: «Так или иначе вы должны разбить могучий союз, образовавшийся в Ирландии. Я не думаю, чтобы вам удалось разрушить его силой, тогда как, действуя с умеренностью, мягкостью и великодушием, вы можете многого достигнуть».
Первые выступления Дизраэли. Об одном из парламентских ораторов той поры следует поговорить особо ввиду той огромной роли, которую ему пришлось играть в будущем. Веньямин Дизраэли, происходивший из еврейской семьи, сравнительно недавно принявшей христианство, человек с семитическим обликом, выступил в качестве англиканского патриота и аристократа. Свою карьеру он начал в качестве сочинителя романов и светского человека и не без труда проник в парламент (1837). Когда он произносил свою первую речь, его осмеяли, но он спокойно уселся на свое место и сказал: «Придет день, когда вы станете меня слушать». И он сдержал свое слово.
Страстное честолюбие толкало в то время Дизраэли на ожесточенную борьбу против министерства Мельбурна — Росселя. Дизраэли проповедовал новый торизм, основанный на сближении с народной массой, на снисходительном отношении даже к чартистам, ко всему, что не является либерализмом: «Я могу понять, — писал он, — тори и радикала, но виг, аристократ-демократ — это выше моего понимания. Если тори искренно отказываются от реставрации аристократического принципа, то они обязаны слиться с радикалами в одну национальную партию…» «Я сам вышел из народа, — говорил он, — и ставлю счастье возможно большего количества людей выше удовлетворения интересов отдельных лиц. Рабочие не только не воспользовались выгодами избирательной реформы, но ьсе последствия этой меры оказались для них или разбитыми иллюзиями, или причиной новых страданий. Поэтому их вражда направлена не против аристократии или хлебных законов, а против введенной средними классами системы правления».
Казалось, таким образом, что при министерстве Пиля блестящий литератор, ставший во главе новой партии — так называемой Молодой Англии — должен был почувствовать себя удовлетворенным. Но несколько холодный и суровый великий министр (Пиль) не счел нужным ни привлечь на свою сторону симпатии Дизраэли, ни взять его в товарищи по кабинету. Этим объясняется та беспощадная война насмешек и оскорблений, на которую министерство натолкнулось даже в рядах своего большинства. Дизраэли упрекал министерство в парламентском деспотизме: «По видимому, отвращение почтенного баронета к рабству распространяется на весь мир, кроме тех скамей, где сидят его друзья. Здесь мы видим еще толпу рабов, закованных в цепи; здесь мы ежедневно слышим еще свист бича». В другой своей речи он насмешливо рассказывал, что в то время как виги купались в реке, консервативные министры утащили их платье.
Бюджет 1845 года и возобновление деятельности Лиги. Эти юмористические нападки скоро приняли более серьезный характер во время полемики по поводу хлебных пошлин, возгоревшейся с, большей чем когда: либо силой. Кобден убеждал своих сторонников помещать сбережения в мелкие поместья, дававшие им право на внесение в избирательные списки; его престиж был настолько велик, что они послушно ему повиновались, и в несколько лет появилось 45 000 новых избирателей, которые все были «сторонниками свободной торговли. Благодаря их влиянию, а также вследствие недовольства мелких фермеров, сравнивавших свою жалкую участь с судьбой крупных землевладельцев, требование свободного ввоза хлеба пускало в стране все более глубокие корни. Испуганные протекционистские депутаты сплотились вокруг своего товарища, лорда Джорджа Бентинка. Но его помощником, а вернее — действительным руководителем был не кто иной, как сам Дизраэли. Сочувствовавший страданиям бедных классов автор незадолго до того появившегося романа Сивилла отложил свои гуманные проекты, для того чтобы сделаться лидером партии дорогого хлеба, и яростно выступил против сэра Роберта, явно эволюционировавшего в сторону полного фритредерства.
В самом деле, бюджет 1845 года сохранял подоходный налог, который в качестве временной меры просуществовал уже полвека, и, кроме того, понижал тарифные ставки на целый ряд сельскохозяйственных и иных продуктов. В то время как Дизраэли с горькой иронией оплакивал «великую аграрную партию — эту красавицу, за которой все ухаживают и которую один человек сумел обмануть», газеты отмечали противоречия министерской политики: «Наш хлеб обложен, но мышьяк веозится беспошлинно. Шерсть обратила на себя благосклонное внимание первого министра, но овцы остаются под высоким покровительством герцога Ричмонда».
На этого же крупного магната с большой энергией напал В. Фокс: «В настоящее время знать начинает пускаться в торговлю, а герцоги пользуются памятью, которую оставили по себе их предки, для выгодных делишек. Я не могу себе представить герцога Ричмонда иначе, как с герцогской короной на голове, пробами зерна в карманах, с семгой в одной руке и бутылкой водки — в другой». Кобден в более изысканной форме обратился к своим консервативным коллегам в палате со следующими словами: «Вы составляете аристократию Англии. Ваши отцы руководили нашими отцами: вы и теперь можете повести нас по хорошему пути. Вы живете в эпоху труда и торговли. Если вы захотите действовать сообразно с духом времени, вы можете стать тем, чем вы всегда были».
Обращаясь к самому министру, Врайт говорил: «Сэр Роберт Пиль прекрасно знает, что нужно стране. И я готов держать пари, что он обдумывает отмену хлебных законов». Сам Фокс еще с большей резкостью толкал министра на решительный шаг: «Он (Пиль) убедится, что один день справедливости лучше целой жизни парламентской тактики». А в это время Пиль меланхолически прощался с последними остатками феодализма в английской деревне. «Когда к продуктам земли применены будут принципы торговли, никто не станет больше считаться с теми отношениями, которые, быть может, испокон веков установились между землевладельцем и семьей, обрабатывающей его землю; никто не станет более заботиться о старых и немощных людях, которые не в состоянии работать, как молодые и сильные».
Старая Англия умирает — таков глубокий смысл всей этой распри. Но новая Англия сильно страдала, и она нашла своих поэтов, воспевших ее страдания: Гуда, автора Песни о рубашке, и Эбенезера Эллиота, автора Стихов о хлебных законах (Corn-laws Byrnes), одно заглавие которых имело грозный и чуть ли не революционный смысл. «Тысячами выходили из престонских сукновален маленькие заключенные. Они грустно улыбались бледными губами. Это была смерть на пороге жизни, и прохожие спрашивали: «Да разве это дети?» С ними шли живым грозным потоком, поддерживая друг друга, начины — армия истощенных теней».
Голод, кризис и обращение Пиля в сторонника отмены хлебных законов. Еще более ужасные бедствия, постигшие Ирландию, способствовали разрешению вопроса о хлебных пошлинах. Летом 1845 года появившаяся болезнь картофеля уничтожила весь урожай. Многочисленное, даже слишком многочисленное население острова впало в неописуемую нищету. Правительство приняло наиболее неотложные меры, как, например, организацию общественных работ, занимавших множество народа, подвоз индийского хлеба по удешевленной цене и т. п. Но одна мера безусловно диктовалась обстоятельствами даже в Англии и Шотландии, где также свирепствовал голод, — это допущение беспошлинного ввоза заграничного хлеба.
В октябре 1845 года Пиль не мог добиться от своих коллег согласия на эту меру. В ноябре лорд Джон Россель написал из Эдинбурга письмо, в котором заявлял, что виги признали необходимость полной отмены хлебных пошлин, а в декабре премьер, предложение которого снова было отвергнуто, подал в отставку. Королева обратилась к лорду Джону, и тот попытался было составить министерство, но должен был отказаться от этой попытки. Только Пиль пользовался достаточным влиянием для того, чтобы провести великую реформу. Поэтому он вернулся к власти и в 1846 году объявил себя окончательно сторонником свободной торговли, вызвав похвалы со стороны Брайта, ругательства Бентинка и кислые комплименты лорда Джона, который старался дать ему почувствовать, насколько для него необходима поддержка вигов.
Триумф и падение Роберта Пиля (1846). Во время одного из посещений Парижа Дизраэли сказал Луи-Филиппу: «Сэр Роберт проведет отмену хлебных пошлин, и это будет концом его политической карверы». Это парадоксальное пророчество сбылось на деле. В момент решительного вотума 106 консерваторов-пилитов, т. е. склонившихся к идее свободной торговли, соединили сбои голоса с голосами 223 вигов, или радикалов, составив таким образом большинство в 329 голосов за принятие закона против 222 консерваторов, сгруппировавшихся вокруг Бентинка и Дизраэли, из которых ни один не посмел бы составить протекционистский кабинет, — Брайт совершенно справедливо бросил им этот упрек. Все поползновения к сопротивлению со стороны верхней палаты разбились о следующие ясные и неопровержимые слова Веллингтона: «Если палата лордов отвергнет билль, то она останется в одиночестве. Без короны и палаты общин вы ничего не сделаете». И в тот самый день (25 июня), когда пэры высказались и этот продолжительный спор таким образом закончился, победитель пал жертвой недовольства своей прежней армии.
Камнем преткновения снова послужила Ирландия. Правительство предложило билль, направленный к охране жизни лэндлордов. Либералы отвергли эти репрессивные мероприятия; их вождь и министр с одинаковой откровенностью заявили друг другу, что после временного соглашения по одному только вопросу о хлебных законах они впредь не намерены делать друг другу никаких уступок. Но консервативное большинство, разбившееся именно при обсуждении этого вопроса, никак не могло уже вновь составиться. Вентинк, не стесняясь, заявлял, что дело идет просто-напросто о низвержении «изменника и его янычар». Таким образом Пиль оказался в меньшинстве. «Я уверен, — воскликнул тогда Кобден, — что выражу мнение всего народа, а в особенности рабочего класса, высказывая почтенному баронету глубокую благодарность за настойчивость, твердость и искусство, с которыми он провел одну из самых превосходных реформ, какая когда-либо была осуществлена в какой бы то ни было стране!»
29 июня Пиль ответил на это блестящей, преисполненной похвал по адресу Кобдена речью и удалился, произнеся самые благородные слова, когда-либо раздававшиеся в британском парламенте: «Покидая власть, я оставлю по себе, боюсь, имя, сурово осуждаемое многими людьми, которые горько оплакивают расторжение партийных уз, убежденные, что верность партийным обязательствам и сохранение великих партий составляют могучие и основные приемы государственного управления. Я встречу такое суровое осуждение со стороны других людей, которые — опять-таки без всяких своекорыстных мотивов — поддерживают принципы протекционизма, признавая его необходимым для процветания страны. Имя мое будет проклинаться монополистами, требующими — уже по менее почтенным мотивам — выгодного им покровительства. Но, быть может, имя мое будет иногда с добрым чувством произноситься в жилищах людей, которые в поте лица добывают хлеб сбой и которые будут вспоминать обо мне, восстанавливая свои силы обильной и свободной от обложения пищей, тем более для них приятной, что у нее не будет горького привкуса от сознания совершаемой по отношению к ним несправедливости».