Барон воюет
Я всегда держусь принципа защиты национальностей, если эти национальности немцы. Конечно, не мог же я не принять участия в шлезвиг-голштинском вопросе и не заступиться за жителей герцогств против датчан[1]. Мне предлагали быть главнокомандующим соединенного австрийско-прусскою армиею; но, понятно, что я отказался. Главнокомандующему слишком много хлопот, разные тут заботы о продовольствии, об одежде войск. А я человек независимый, не люблю этих дрязг. Но, разумеется, я был с главнокомандующим на самой дружеской ноге.
Вы, вероятно, слышали из газет и журналов, что австрийцы и прусаки везде побеждали датчан. Но со стороны господ журналистов дурно, что они умолчали о моем участии в этой кампании. А я-то именно и был причиною всех успехов немцев.
С первого раза я задал неприятелям страха. При самом вступлении в герцогства, нам нужно было переправиться через какую-то реку: имени ее теперь не упомню. Датчане поставили батарею в шесть пушек. Они страшно громили нас при переправе. Немцы смешались. Во мне вся кровь закипела. Вызываю охотников. Нашлось десять удальцов. Я беру в каждую руку по револьверу, а в зубы саблю и во весь опор бросаюсь на неприятелей…
— Через реку-то, барон?
— Лошадь моя перепрыгнула через реку. У моих сподвижников не было таких коней, и они перебрались вплавь. Но семеро из них поплатились жизнью. С остальными тремя я врубился в неприятеля. Началась ужасная свалка. Не помню, скольких я убил из револьверов, но саблею положил 37 человек. Остальные в ужасе бежали. Но и моим сподвижникам пришлось плохо. Один еще сидел на лошади, но уже был без головы; другой умер, получив восемьдесят шесть ран; у последнего были отрублены обе руки. По счастливой случайности, я не был ранен. Но опасность для меня только что начиналась. На нас неслись два полка датской конницы. Австрийцы и прусаки еще не успели перейти через реку. Каково положение? — против двух полков три человека!
— Откуда же три, барон? Ведь один из ваших товарищей был без рук, другой без головы?
— Я ему приставил ее, спрыснул эликсиром, который мне подарила китайская принцесса, и мой товарищ ожил. Только второпях я приставил ему голову несколько набок. После, когда он вздумал жениться, то очень был недоволен мною за мою торопливость в этом случае. Но я говорил ему: «Ничего, мой друг, зато ты теперь несколько походишь на Александра Македонского».
Но не в том дело. Неприятели мчались на нас. К счастию, пушки, которые мы захватили, были заряжены. Я оборотил их против врагов.
Таким образом мы открыли канонаду. Даже безрукий стрелял, прикладывая фитиль к затравке ногами. Но надо отдать справедливость датчанам: они продолжали атаку с удивительною храбростию, и вскоре окружили нас. Мои товарищи пали смертью героев. Я вскочил на пушку, из которой мы не успели выстрелить, и стал фехтовать саблею. Неприятели осыпали меня ударами. По счастию, на мне был нагрудник из рыбьих костей, который мне подарил первый министр эскимосского курфюрста, а известно, что никакая сталь не может разрубить такой нагрудник. Но я начал уставать. Вдруг концом моей сабли я задел фитиль, который лежал случайно близ затравки. Он попал в нее. Раздался выстрел, подобный взрыву. Я отлетел на несколько шагов. Картечь посыпалась на датчан. Они пришли в замешательство и обратились в бегство.
Эта битва так их напугала, что впоследствии пред каждым сражением они посылали спросить, нахожусь ли я в авангарде, и если я находился там, то они отступали, не завязывая никакого дела. Поэтому-то мы так скоро и завладели герцогствами.
Наконец мы стали осаждать датскую крепость Дюппель. Главнокомандующему необходимо было разведать об укреплениях ее и количестве гарнизона. Но никто не решался туда идти, опасаясь, что его примут за шпиона и повесят. Главнокомандующий просто пришел в отчаяние и говорит мне: «Если ты мне, mon cher, не поможешь, то не знаю, что и делать». — «Изволь, mon cher, помогу», — говорю ему.
Я придумал оригинальный способ отправиться в крепость. Только что выстрелили из самой большой нашей пушки, как я вскочу верхом на ядро и полетел. Известно, что ядро летит не прямо, а дугою: сперва поднимается несколько кверху, а потом опускается. Когда ядро, на котором я летел, поднялось, я высмотрел что мне было нужно. В это время навстречу летело другое ядро, из крепости. Я перепрыгнул на него и таким образом возвратился в немецкий лагерь. Но, соскакивая с первого ядра, я пнул его ногою так метко, что оно попало прямо в датский пороховой магазин. Магазин, разумеется, взорвало, и вследствие этого-то Дюппель сдался так скоро немцам.
Боевая жизнь несколько расстроила мое здоровье. Дело в том, что я не спал сорок ночей сряду. Покорив Дюппель, я заснул как убитый. Просыпаюсь в моей палатке, и, как вы думаете, что я увидел? Надо вам сказать, что у меня множество разного платья: фраков, сюртуков, пальто, пиджаков, но я их почти не ношу, а одеваюсь, как одевались во Франции придворные в прошедшем столетии. Что делать: у всякого барона своя фантазия, а моя фантазия именно так одеваться. Итак, всякого платья у меня множество. Что же я вижу? Все мои кафтаны, пиджаки, фраки, сюртуки и прочее стоят в боевом порядке и бросают на меня сердитые взгляды.
— Что с вами, господа? — спрашиваю их.
— А! Вы думали, что за датчан некому вступиться? — отвечают они хором. — Вы ошибаетесь. У нас нет ни парламентов, ни политических расчетов. Англичане и французы могут только переговариваться, ничего не делая в пользу датчан, но английские пиджаки, французские кафтаны и панталоны обеих наций окажут им серьезную помощь. Мы знаем, что вы самый страшный враг датчан, и прежде всего уничтожим вас.
Признаюсь, мне приходилось жутко. Я схватил револьвер, прицелился и выстрелил в красный камзол, который кричал более всех. Сделалась страшная суматоха, и я — проснулся. Очень понятно, что наяву не могла случиться подобная галиматья.