Эскизы
В журналистике и вообще в интеллигентных кругах утверждали, что старая наша Академия художеств не признает ничего, кроме псевдоклассики, и не способна понять ничего нового.
Мы, ученики по новому уставу, были полны отрицанием стариков и особенно не переносили задаваемых тем; о вредном их влиянии на развитие нашего искусства было написано тогда очень много полемических статей в разных журналах и газетах. Однажды даже сам маститый Бруни[112] выступил в защиту академической системы, так как он не мог переносить нападок журналистов, весьма мало понимающих искусство: «Оставьте нас делать свое дело и займитесь всякий своим».
Но справедливость требует сказать, что все мало-мальски художественное, если оно носило отпечаток новизны и оригинальности, стариками беспристрастно поощрялось и награждалось.
Каждый месяц на экзамене академических эскизов на заданные темы выставлялось около сотни эскизов, причем, разумеется, выдающиеся, по мнению совета, эскизы награждались и лучшими номерами и даже медалями на третных экзаменах. Эти эскизы, по решению совета, отбирались особо и предлагались к более серьезной обработке их авторами. Такие отобранные советом композиции уносились в инспекторскую, и там авторы через инспекцию получали их с замечаниями совета.
Но после выхода тринадцати конкурентов отрицание системы задавания тем приняло уже такие размеры и так глубоко проникло в ученические массы, что стали даже появляться карикатуры на самые задания, на покорных учеников и на самих профессоров. Такие произведения, часто неприличной марки, также уносились в инспекторскую, и авторы выслушивали уже резкие замечания и предостережения от начальства — далеко не поощрительные.
Однажды была задана тема: «Ангел смерти истребляет первенцев египетских». Под влиянием отрицания я задумал передать этот сюжет с сугубой реальностью.
Была, разумеется, изучена обстановка роскошных спален царевичей Египта: кровати их ставились на платформах из нескольких ступеней… И вот я вообразил, как ночью ангел смерти прилетел к юноше-первенцу, спящему, как всегда, нагим, схватил его за горло, уперся коленом в живот жертвы и душит его совершенно реально своими руками.
Мои эскизы не раз уже замечались товарищами, и этот при появлении вызвал большой интерес, но многие повторяли: «Однако за это достанется; эскиз, наверно, снимут и унесут в инспекторскую».
Так и случилось. Целая серия эскизов (штук семь) была снята, и мой в числе их. Надо было итти к инспектору — выслушать объяснение и назидание. Самое большое наказание для меня было бы, если бы меня перевели в вольнослушатели. Я побаивался даже итти к инспектору и откладывал.
Наконец прихожу. Помощник инспектора Александр Петрович Поляков встретил меня ласково. «Забыл», — думаю.
Выкладываю приготовленную фразу вопроса о моем эскизе, снятом с экзамена.
— А разве вы не знали? Совет заинтересовался вашим эскизом, и вам разрешается обработать его на медаль. Вот он. Ну, конечно, вы перекомпонуете слишком реально трактованную сцену. Ведь это дух — ангел смерти, зачем же ему так физически напрягать свои мускулы, чтобы задушить, — достаточно простертых рук. Но вы сами обдумайте, вы совершенно свободны трактовать, как хотите, как вам представляется. Я только передаю вам мнение совета. Совет очень одобрил тон эскиза и общее.
«Общее» тогда ценилось.
И я выполнил этот эскиз и получил Малую серебряную медаль (оба эти эскиза сохранились у меня)[113].
В это время я уже показывал Крамскому свои академические работы.
Вся артель удивлялась либерализму Академии и ее терпимости. «Впрочем, господа, — сказал при этом кто-то из артельщиков, — совет кое-что смыслит: правда, тон эскиза хорош». — «Да притом же, — прибавил кто-то, — будем справедливы: оригинальность Академия всегда отличала». — «Вспомните Пескова, даже Чистякова», — прибавил кто-то. «Зато уж не вспоминайте Иванова», — произнес Крамской с глубокой иронией. «А Маркову[114], — расхохотался Ф. Журавлев, — ведь дали же профессора в долг, — никогда не отдаст: поздно теперь Колизею Фортунычу».
Вообще с этих пор мне повезло. После экзамена, когда залы были наполнены учениками всей Академии, массы галдели перед работами и перебегали от одной к другой, я частенько видел целую толпу перед своими эскизами и рисунками. Этюдов с натурщика масляными красками я написал очень мало, всего шесть этюдов. Весь день заниматься в Академии я уже не мог: для существования надо было исполнять кое-какие заказишки, бегать на уроки. Но этюды мои, за исключением первого, бывали всегда удостаиваемы близких номеров, и я скоро был удостоен Малой и Большой серебряными медалями, что давало право выступать на конкурс.
Один мой этюд сейчас находится у графа И. И. Толстого. По смерти заслуженного натурщика Тараса наследники распродали его художественные сокровища, собиравшиеся им всю жизнь. Мой этюд изображает самого Тараса спиной. И, увидев его еще недавно, я удивился: отчего мой этюд не удостоился быть оставленным в оригиналы? Тарасу я уступил его за чистый холст для следующего этюда[115].