Краковский Ягеллонский университет желал видеть в своих стенах подготовленных юношей. Он добился у папы и короля опеки над несколькими школами в польской провинции. Школы эти становились университетскими «колониями». Изгнали невежественных ксендзов и монахов. Преподавать могли только дипломированные доктора, магистры[39] и баккалавры[40]. Совет университета часто направлял в «колонии» своих инспекторов, строго следил за тем, чтобы за шесть-семь лет обучения школяры успевали усвоить необходимое для постижения высших наук.
«Колонией» была и влоцлавская кафедральная школа, куда каноник Лука поместил племянников. Школой ведал сам епископ куявский и двенадцать его советников — каноников.
У влоцлавской «колонии» была добрая слава, и сюда привозили мальчиков со всех концов Польши.
В душные летние дни, когда настежь распахивали окна заполненных детьми клетушек, по епископскому двору разносилось: «бе-е-е-а-а-а-ба», «эр-р-р-о-о-о-ро». Перед учителем лежал писанный вершковыми буквами по пергаменту псалтырь. Мальчики подходили по-двое, по-трое и вслед за учителем тянули по-латыни нараспев непонятные песнопения царя Давида. Учительская указка перескакивала со слога на слог, отрываясь от строки, чтобы прогуляться по голове зеваки, затянувшего не в лад.
Так будущие студенты постигали грамоту, а заодно и начатки латинского языка. Письму учились на аспидных досках. На них же упражнялись в начертании цыфири и в первых приемах счета. Два раза в неделю соборный кантор ставил на классные козлы свиток старинных нот. Мальчики разучивали пасхальную литургию. Младшие пищали дискантами, а старших заставляли петь басовую партию.
После трех лет прилежных занятий Николай усвоил сотню латинских слов, начальные действия арифметики и правила церковной музыки. Четырнадцатилетним юношей он был уже достаточно подготовлен, чтобы вступить в новый круг знаний — в область «Семи свободных искусств».
Их называли также «Семью ступенями лестницы премудрости». Первые три ступени были «перепутьем трех дорог». Еще четыре ступени, или «перепутье четырех дорог», вели в горнюю обитель премудрости.
Нашему современнику за столь пышными названиями могут почудиться какие-то тайные науки, вроде каббалы или алхимии. Но «Семь свободных искусств» были довольно прозаичны. «Тройное перепутье» включало искусства «словесные»: грамматику, реторику и диалектику[41]. А четвертное — искусства «реальные»: арифметику, геометрию, музыку и астрономию.
Полное и всестороннее изучение этих искусств предстояло в университете. «Колония» лишь приоткрывала дверь в них. Николай начал с того, что вызубрил наизусть латинское двустишие: «Грам говорит; диа учит истине; рето украшает речь; муз поет; ариф считает; гео измеряет; астро изучает звезды».
Магистр латинской грамматики принес на урок писанную красками картину. Под ветвистым древом познания на престоле восседала царица Грамматика. Усеянная самоцветами корона ее переливала всеми цветами радуги. В правой руке вместо скипетра царственная особа держала нож для подчистки ошибок в рукописях, а в левой — предлинный бич.
Сметливые школяры сразу же постигли смысл аллегории. Они присмирели и сидели, словно воды в рот набравши. Николай зачарованно глядел на грозное грамматическое величество. Оторвав взор от левой длани царицы, он перевел его на руку магистра. В ней был зажат свежесрезанный прут…
На латинскую грамматику тратилась уйма времени. Правил учитель не давал. Полезным считалось, чтобы ученики выводили их сами из упражнений над латинскими текстами, из переложенных на латынь басен Эзопа и нравственных поучений Катона Старшего. Опытный магистр умел легко обращать ясный текст в грамматическую головоломку. Вот, к примеру, у Катона сказано: «После счастливо прожитого детства Юлий вступил в деятельную жизнь зрелого мужа». Магистр принимался потрошить предложение и извлекать из него грамматическое нутро. Он начинал: «После счастливой жизни зрелого мужа…», а школьники должны были хором закончить: «Юлий вступал в деятельное детство». Следовали запевы учителя. Их подхватывал хор школьников: «Юлий вступит в бездеятельную жизнь… после несчастного детства, которое он проживет», «Юлий не вступил бы в несчастное детство… если бы не прожил бездеятельной жизни». И так — весь урок. Чем бессмысленнее становились фразы, тем полезнее считались они для постижения грамматических ходов.
Голова Николая вспухала от потока словесной нелепицы. Но день за днем в ней оседали крупицы даров матери «Семи свободных искусств» — Грамматики.
После года таких упражнений начались уроки реторики. Николай мог уже довольно складно рассказать по-латыни «своими словами» историю все того же Юлия. Правда, до латинского красноречия было еще далеко, но ораторское искусство ожидало школяров впереди — в аудиториях Кракова. Пока же довольствовались малым…
Монах в коричневой рясе, краковский баккалавр, обучавший арифметике, любил уводить учеников в «тайну» чисел.
— За каждым числом, — поучал он, — сокрыто знание и символ. Арифметика не только научит вас обращению с числами, но и поможет проникнуть в сущность числа, в его духовное естество. Вот возьмем, к примеру, число сорок. Из священного писания мы знаем, что Христос и Моисей постились по сорок дней. Вдумайтесь хорошенько, и вы сразу смекнете, что сорок состоит из десятки, взятой четыре раза. Займемся четверкой. В ней соединилось все, что относится к нашей временной земной жизни. По числу четыре протекают времена дня и времена года. Сутки распадаются на утро, день, вечер и ночь, а год — на весну, лето, осень и зиму. Остается десятка. В числе десять мы можем легко распознать бога и его творение. Ведь десять состоит из трех и семи. Тройка указывает на творца — единого в трех лицах, а семерка — на всякое его творение, созданное господом в семь дней. Всякое же творение состоит из духа и тела, значит — из трех и четырех. Дух распадается на три части. Почему? Потому что сказано в писании: «Возлюби господа всем сердцем, всей душой и всем помышлением». А всякое тело, как известно всем, состоит из четырех эссенций: земли, воды, огня и воздуха.
— Итак, — заканчивал баккалавр несколько неожиданно, — число сорок призывает нас жить в этой временной земной жизни воздержанно и не забывать поститься, как постились Христос и Моисей.
***
Копернику было пятнадцать лет, когда в класс впервые вошел новый учитель — каноник Николай Водка[42].
За этим человеком шла слава обширной учености. Он слыл искусным врачом и астрологом-звездочетом, не знавшим ошибок в прорицании грядущего. Астрология — возникшая в глубокой древности лженаука о предсказании будущего по небесным светилам — имела в средние века, громадное распространение. Принцы и кардиналы звали доктора Водку к себе прорицать им судьбу. Но после скитаний по университетам и дворам Европы Водку потянуло на родину, на покой. К пятидесяти годам он добрался до тихой куявской пристани и осел здесь. Водка намерен был коротать век во Влоцлавке, на обеспеченном и спокойном положении каноника-врача. В немногие его обязанности входило изложение начатков астрономии ученикам кафедральной школы.
Скоро, прозорливый каноник выделил Коперника из толпы подростков. Он стал наедине в ясные ночи под открытым небом посвящать мальчика в науку о звездах.
Юный Николай хранил в себе много сдержанного и скромного, что не покидало его никогда — ни в общении с другими, ни в играх и забавах. Душевный строй влек его к раздумью, протяжной песне, синеве далекого леса, игре облаков, к многоцветному мерцанию звезд.
Перед Николаем, ведомым первым наставником в астрономии, открылась звездная бездна.
— Посмотри, Николай, на Колесницу[43], на дышло. Посредине яркая звезда Мицар. А совсем рядом чуть приметная звездочка Алкор… Видишь ты ее?
Николай молодыми, зоркими, как у сокола, глазами рыщет по окрестностям Мицара. И сразу видит, что в его лучах чуть-чуть теплится крохотная световая точка.
Сам каноник Алкора уже давно не видит. Когда Водка уверяется в том, что ученик действительно узрел Алкор, он очень доволен.
— Теперь я знаю, что глаза твои хороши и учу я тебя звездным наукам не напрасно. Это было тебе арабское испытание. Арабы советуют не тратить попусту труда на ученика, не видящего Алкора.
Николай узнает от Водки названия многих созвездий. Взор его уже успел исходить торные небесные дороги. В небесные странствия он привык отправляться от Полярной звезды. Если итти к Млечному пути, то встретишь Цефея с густокрасной Гранатовой звездой. Рядом, чуть вправо, прямо по Млечному пути написала свое W Кассиопея. А если перебраться через млечный поток, то увидишь четыре алмаза Пегаса. Какое великолепное созвездие! Еще не успеет отгореть на небе вечерняя заря, а Пегас уже сверкает своим квадратом.
Но в этом углу неба ничто, пожалуй, так не радует глаз, как маленькая Лира. Ярче всех звезд на небе горит в ней голубовато-белым огнем- Вега. Она да еще ходящий низко над горизонтом Алтаир в созвездии Орла — вот что приковывает внимание Николая в этой стороне.
Николай оборачивается. Полярная звезда теперь у него за спиной. А на небосводе россыпь пылающих звезд — одна другой прекраснее. Из Тельца глядит налитый огнем Бычий Глаз — Альдебаран. Выше него желтоватая, как капля светлого янтаря, Овца Возничего… Кастор и Поллукс, разноцветные близнецы… Голубой Регул в созвездии Льва, и низко, на краю небосвода, — светложелтый Процион в Малом Псе.
Красота звездного мира — самое древнее очарование, владеющее родом, человеческим. На звездное небо можно смотреть и смотреть без конца. Чем глубже уходит надземный мир в темноту ночи, тем прекраснее его светочи.
Мечтательная, поэтическая натура молодого Коперника упоена величием мироздания. Но по мере того- как следуют одно за другим ночные бдения под звездным куполом с каноником, мальчик испытывает все возрастающее беспокойство. Смутно ощущает он потребность понять небесные явления, постигнуть небо не только сердцем, но и разумом.
Ученик засыпает учителя вопросами. Он уже знает Венеру — Вечернюю звезду, плавающую в розовых лучах солнечного заката. Он не раз видал пурпурный свет Марса, фосфорический блеск Сатурна, ровное, величественное сияние Юпитера. Это ведь звезды? Среди сонма других звезд, больших и малых, они — самые крупные и светят покойным, немерцающим светом. Вместе со всеми светилами небосвода совершают они быстрый оборот над Землею— от заката солнца и до его восхода. Но вот что непонятно — все звезды как бы вколочены в небесный свод, и у них свое неизменное, точно определенное место. А Венера, Юпитер, Сатурн и Марс кочуют по небу, переходят из одного созвездия в другое. Еще быстрее передвигается среди звезд Луна. Они, видимо, не прикреплены к синему небосводу. Почему же они не падают?
Каноник доволен. Он видит, что не напрасно отдавал свои вечерние досуги этому мальчику. У Николая хорошая голова, пытливый ум. Что же, пришло время сделать еще один шаг, перейти от показа вселенной к ее объяснению. Он подведет юношу к вратам Птолемеева храма, но покажет в нем только то, что может быть доступно еще незрелому уму.
В молодые свои годы каноник обучался в университете искусству стихосложения. Он мастерски сочинял латинские оды о величии вселенной, о мудрости Птолемеевой системы мира. Астрономические идеи средневековья он перелагал на звучные гекзаметры. Теперь он готовился изложить их прозой. Водка начал так:
— Мой мальчик, отвлеки, взор от звезд и посмотри на Землю. Вот лежит она в великом, нерушимом покое. А вокруг безустали бегут Солнце и Луна, блуждающие планеты и неподвижные звезды. Земля кругла, как шар, а над нею огромным полым шаром замкнулся свод небес.
Чтобы открыть свой рассудок истинам астрономии, постарайся всем нутром ощутить эту великую недвижимость Земли в самом сердце вселенной и извечное, неустанное обращение вокруг нее хоровода небесных светил. Ты постигнешь тогда, как сотворен мир.
По лику Земли текут реки, и колышутся на ней безбрежные океаны. А над нею — всюду воздух. Эти три эссенции — земля, вода и воздух, да еще четвертая эссенция — огонь, образуют все, что видим мы на Земле: и наше тело, и тело зверей, и деревья, и камни.
Но знай: мир, сотворенный из четырех эссенций, — бренный мир. Все в нем подвержено рождению и гибели, в нем нет ничего вечного. Всякая живая тварь, старясь и испуская дыхание, теряет, один за другим, внутренний огонь, внутренний воздух и воду и обращается в прах и тлен.
В этом земном мире повсюду царствует прямое движение. Подыми камень, отпусти его, и он линией прямой, как струна, упадет наземь. Так же прямо полетит и стрела, выпущенная из лука. И птица, и звук голоса — все стремится здесь, на Земле, двигаться по прямой линии.
Погляди теперь ввысь. Вот Луна — ночная красавица. Если бы обладал ты крыльями и попытался полететь к ней, твой путь преградила б непроходимая завеса четвертой земной эссенции — огня. Напрасно пытаться найти проход. Всюду вокруг Земли ты встретишь плотное, невидимое отсюда, но вездесущее пламя. Рубеж между земным, подлунным миром и миром пятой эссенции непроходим.
Если бы смертный мог все же проникнуть за огненную завесу, перед ним предстала б вселенная, ни в чем не похожая на Землю. Это царство квинтэссенции — пятой эссенции, эфира. Там неведомы ни рождения, ни смерти, ни изменения, ни вес. Луна, Солнце, планеты и звезды сотканы из нетленного, извечного, невесомого эфира.
И вот, мой мальчик, уразумей истину истин: в мире эфира царствует движение равномерное и круговое. Движение светил не знает ни начала, ни конца, ни ускорения, ни замедления. Оно замкнуто в совершенной окружности. Ты и сам видишь, как обращаются вокруг Земли звезды, Луна, Солнце — каждый день описывают они вокруг нее окружность, как бы начертанную циркулем искуснейшего геометра.
Ты хочешь понять, как устроен мир небесных светил? Ответ найдешь y великого эллина Птолемея. Двенадцать веков астрономы идут по его стопам, ничего не упуская и ничего не добавляя к его учению, ибо оно совершенно! Мудрейший из людей жил в Александрии Египетской. Всю жизнь он изучал небо. За долгий, самозабвенный труд всевышний наградил его даром прозрения. Птолемей увидел машину вселенной такою, как она есть, какою создал ее творец. И он поведал нам о том в своем «Алмагесте» — кладезе премудрости для всякого, кто хочет познать устройство мира эфира, мира квинтэссенции.
Погляди на то, что я нарисую. Вот эта точка — Земля. А вокруг нее я черчу, одну в другой, восемь окружностей. Первая из них — круг Луны; вторая — круг планеты Меркурия. Ты не видал этой звезды. Здесь, на севере, ее и нельзя увидеть. Слишком светлы сумерки, слишком долог рассвет. Меркурий сокрыт в лучах Солнца. Я хорошо видел его в Италии, да и то лишь раз. Третья окружность — круг знакомой тебе Венеры. Четвертая — Солнца. Ты еще не успел разглядеть, что и оно движется среди звезд. Пятая — круг Марса, шестая — Юпитера, седьмая — Сатурна. Я назвал все кочующие среди звезд небесные светила — большие и малые. Им принадлежат семь кругов. А восьмая из начертанных мною окружностей — круг неподвижных звезд, самых далеких из видимых человеком, знающих лишь суточный оборот вокруг Земли…
Каноник замолчал, колеблясь, продолжать ли. Он стоял у порога логической трудности. Ему предстояло рассказать мальчику об осложнениях в столь стройной и простой системе небесных обращений. Но Николай сам вывел Водку из раздумья:
— В прошлом месяце Марс двигался в созвездии Девы слева направо, а сейчас повернул вспять и идет справа налево. Значит, планета может двигаться по своему кругу в разные стороны?
— Нет, Нет, этого никогда не может быть! Я уже сказал тебе: небесные тела движутся всегда по окружности, строго равномерно. И, разумеется, в одну лишь сторону! Я нарисовал восемь больших окружностей… Их зовут несущими или деферентами. Но планета не должна ведь обязательно находиться на самой этой окружности. Представь себе, что какая-нибудь точка этой большой окружности служит центром для окружности, значительно меньшей, вот такой, как я изображаю здесь. Эта малая окружность зовется в астрономии эпициклом. Какая-нибудь точка на окружности этого эпицикла может, в свою очередь, являться центром еще меньшей окружности, меньшего эпицикла. Получается, как ты видишь, три кольца, как бы нанизанных одно на другое. И вот по окружности самого малого из них, то-есть меньшего эпицикла, и может обращаться планета. Но в то же время центр меньшего эпицикла движется по окружности большего эпицикла, а центр последнего — по окружности деферента. Все эти три движения строго равномерные и круговые. Но они, разумеется, не должны быть обязательно направлены в одну и ту же сторону и протекать с равной скоростью.
Я знаю: то, что я говорю тебе, трудно для твоего неокрепшего ума. Но постарайся все-таки понять: ты смотришь на планету из центра большой окружности деферента, несущего эпициклы, поэтому тебе кажется, что планета движется неравномерно — то вперед, то назад… В действительности этого нет… В этом-то ты и найдешь объяснение, почему движения планет представляются тебе иногда беспорядочными, тогда как в них заключена величайшая гармония. Так сложно создал творец мир подвижных небесных светил! Слушая объяснение каноника, юный Коперник испытал смутное чувство неудовлетворенности — ему не хотелось накладывать на строгую красоту небосвода головоломные кружочки, нарисованные Водкой. Уж лучше пусть этот красавец Марс движется вольно по небу туда и назад, чем вертеться ему, как псу, привязанному к конуре тройной цепью, по эпициклам на эпициклах!
***
Каноник Лука Ваценрод с немалым удивлением наблюдал увлечение младшего племянника наукою доктора Водки. Откуда, недоумевал он, взяться такому у торунца, сына практичного купеческого рода? Правда, Луке и самому доводилось заниматься делами небесными. Но его небо было совсем иное — небо католического бога с длинною свитой: ангелами и архангелами, херувимами и серафимами, святыми и, блаженными. Вместе с душами праведных католиков обитали они в эмпиреях — за восьмым кругом неподвижных звезд. Увидеть их с Земли за плотной восьмой оболочкой было никак нельзя.
Любопытной фигурой был этот Лука Ваценрод. Замкнутый, суровый, молчаливый, с вечно нахмуренным лбом и горькой складкой у рта, он не располагал к себе человеческие сердца. Этот церковник наделен был умом проницательным и едким. Во время частых поездок в Рим ему случалось рыться в архивах папской курии. Он заглянул за кулисы многовековых интриг Ватикана, часто кровавых и грязных. Должно быть, отсюда извлек он тонкое понимание скрытых пружин церковной дипломатии.
Еще в молодости купеческий сын Лука Ваценрод решил завоевать высокое положение в церкви. Путь к ее высотам был нелегок.
Чтобы преуспеть на верхах церковной карьеры, следовало начать с университета. Юноша отдал свою долю отцовского наследства шурину Аллену за оплату пятилетнего пребывания в университетах Кракова и Италии.
Курс богословия прошел он блестяще. Короткое время занимал даже кафедру церковного права в старейшем университете Европы — в Болонье. Затем «вернулся на родину и поначалу принял скромную должность учителя приходской школы в Торуни. Здесь доктор Ваценрод «оступился»: от тайной связи с красивой дочерью директора школы у него родился сын Филипп Тешнер[44] — двоюродный брат Николая Коперника, его ровесник и предмет немалых огорчений великого астронома в дальнейшем.
Из школы пришлось уйти со скандалом, без гроша в кармане, со славой «веселого доктора», мало шедшей к постной физиономии.
А дальше крутая волна подняла Ваценрода к влиянию и власти. Он пустил в ход родственные связи и добился своего избрания каноником трех капитулов[45]: хелминского и вармийского в польской Пруссии, куявского капитула в коренной Польше.
Для очень многих каноникат был наградой за безделье. Каноник обязан был присутствовать на заседаниях совета да еще непременно отстаивать утренние и вечерние службы в кафедральном соборе. Вот, пожалуй, и все обязанности.
Зато доля каноника в пребендах[46] всегда бывала велика. Каноники делили между собой доходы от епархиальных земель, от домовладений. В их карманы текли и «лепты», опускаемые в соборные кружки.
Пребывая постоянно при влоцлавском соборе, Лука вошел в доверие к Збигневу Олесницкому-младшему, епископу куявскому и подканцлеру польской короны. Олесницкий был фанатическим водителем церкви. В инквизиционных судилищах над еретиками-гуситами Ваценрод всегда восседал рядом с ним.
Олесницкий получил архиепископство гнезненское, стал примасом польской церкви и потянул за собою кверху Ваценрода. Луку вскоре избрали в капитул при архиепископской кафедре гнезненской. Это было уже высокое положение — в Гнезно сходились нити не только церковной, но и политической жизни государства.
В Гнезно Ваценрод стал советником архиепископа. Олесницкий представил его королю Казимиру. Король пришел в восхищение от его ума. Он часто вызывал Ваценрода в Краков ко двору, советовался с ним о государственных делах сугубой важности и — верх благоволения — назначил членом своего тайного совета.
А далее разыгрались драматические события, в которых Лука Ваценрод показал себя во всю силу.
От архиепископа Лука не раз слышал, что король намерен после смерти престарелого епископа вармийского добиться в Риме и в вармийском капитуле избрания епископом одного из своих сыновей, Фредерика.
Вармия составляла часть польской Пруссии. Однако это была автономная область, и епископ был в ней не только духовным, но и светским владыкой. Король, видимо, считал, что положение епископа, владетельного князя богатой области, к лицу и королевскому сыну. Но виды на Вармию имел и Лука Ваценрод. С превеликой дерзостью решился он на тайную игру против своего венценосного владыки.
***
До этого каноник появлялся во Фромборке (Фраушбурге), столице Вармии, лишь изредка, только для того, чтобы получить должные ему пребенды.
Теперь он стал наезжать туда при всяком случае, оставался подолгу и, не без ведома Олесницкого, стал келейно предостерегать капитул против возможной кандидатуры Фредерика Ягеллона. Постепенно и как-то незаметно члены капитула прониклись убеждением, что лучшим епископом был бы сам Ваценрод. Он уроженец Пруссии. А прусские епископства были очень чувствительны к этому.
Осенью 1488 года старый епископ вармийский стал совсем плох. Лука Ваценрод спешно покинул Польшу. Он отправился в Рим якобы каноником — агентом фромборкского капитула. В папской курии у него было немало друзей.
Весной 1489 года до Рима дошла срочная эстафета с известием о смерти вармийского епископа и об избрании на вармийскую кафедру Луки Ваценрода.
В Ватикане все было уже Ваценродом подготовлено. Иннокентий VIII подписал буллу, утверждающую избрание, и вручил новому епископу вармийскому аметистовый перстень — символ епископской власти.
Когда Казимир узнал о том, как провел его Ваценрод, гневу его не было предела. Он приказал исключить коварного советника из своего тайного совета. В Риме и Пруссии король пытался добиться пересмотра и отмены сделанного там выбора— но без успеха.
Уже летом 1489 года епископ Ваценрод въехал под стрельчатые своды башенных ворот Лицбаркского (Гейльсбергского) замка, резиденции епископов вармийских.
В жизни Коперника его дядя сыграл совершенно особую и весьма благотворную роль. Только постоянная опека и безотказная помощь этого князя церкви позволили Копернику не ведать за всю долгую жизнь материальных забот. Это был деспотичный покровитель, и Николай Коперник, как и брат его Андрей, должны были в жизни своей строго следовать по пути, начертанному для них Ваценродом.
Но Коперник всегда относился с глубоким уважением к уму и стальной воле дяди, их тесно объединяла любовь к родине и ненависть к ее врагам.
Покровительство племянникам было широко распространено на верхах католической церковной иерархии.
Живя в безбрачии и не имея детей, — по крайней, мере, законных — кардиналы, епископы, каноники часто распространяли свое покровительство на детей братьев и сестер. Они пристраивали племянников к доходным местам, двигали их к высоким церковным постам. Непотизм[47] был весьма характерным явлением в средневековой католической церкви.