Трудно предвидеть, как протечет человеческая жизнь — даже жизнь каноника! Возвращаясь домой из Италии, Коперник представлял себе вармийское свое житие, как предельно спокойное, лишенное всяких волнений, почти что существование затворника. Его нисколько не пугало предстоящее фромборкское уединение — пред ним была великая задача, и захолустная тишина балтийского берега должна была стать лучшим ему помощником.
Но желанного покоя Коперник так и не обрел. Шесть лет жизни в Лицбарке с требовательным «беспокойным дядей Лукой сменились восемнадцатью годами, заполненными до краев треволнениями борьбы с крестоносцами, хлопотами об имуществе капитула. Он не жалеет об ушедших годах: они протекли не даром. Но своим — самым важным для него — делом мог он заниматься только урывками.
А теперь ему уже почти шестьдесят лет. На столе высокая стопка листов, исписанных мелким, красивым почерком с характерными завитушками. На верхнем можно прочесть выведенное крупными буквами латинское заглавие: «Николая Коперника, торунца, об обращениях небесных сфер, VI книг».
Коперник считает работу еще не законченной, хотя с того дня 1517 года, когда в Ольштынском замке приступил он к писанию трактата, прошло четырнадцать лет и рукопись переделана уже трижды.
Коперник — бодрый старик. Крепкое здоровье позволяет ему трудиться безустали, в любое время дня и ночи спешить на зов больного, по-молодому подымать свое несколько грузное тело на верх высокой башни.
Доктор Николай, как и положено пожилому канонику, стал скромен в одежде. Облекающий его черный кафтан теперь больше походит на рясу. Держится он прямо. Высокий стан, могучие плечи и гордо посаженная на них голова; вся его фигура излучает энергию. Голова бела. Из-под густых седых бровей на мир глядят живые глаза — большие, серые, добрые. На лице румянец здоровой старости.
В летние вечера доктор Николай любит читать у открытого окна. Влажный ветерок, залетающий с побережья, чуть шевелит листы. Сквозь упругую тишину севера явственно слышится, как плещет о берег морской прибой.
На лестнице легкие шаги. Коперник отрывается от чтения, поворачивает голову к двери. В глазах, только что сосредоточенных, радость ожидания.
В покой входит молодая женщина. Ей не больше тридцати лет. Она красива, очень красива.
— Здравствуйте, дядя Николай!
— Здравствуй, Ганнуся!
Повернувшись снова к окну, он читает теперь под звуки легких шагов Анны, начавшей наводить порядок в рабочем покое. И мысли его текут по-особому — легко. Он поглядывает на Анну, ловит взором полные природной грации движения рук, колебания стана, прекрасные, словно изваянные резцом, линии шеи.
Коперник никогда не был ханжою. И меньше всего думает он теперь о «греховности» владеющих им чувств. Он боится другого — как бы не заметила его привязанности Анна. Она могла бы поднять на смех его стариковское увлечение, а то и вовсе покинуть его. Коперник убеждает себя, что это не больше, чем любование незаурядной красотою Анны.
— Анна — моя племянница, — говорит Коперник всем. В действительности Анна Шиллингс связана с ним гораздо более отдаленным родством. Анна — внучатная племянница Тильмана Аллена — мужа тетки Коперника. Родство, следовательно, очень Далекое. Между тем женщине, особенно молодой, разрешалось управлять хозяйством духовного лица лишь при близком с ним родстве.
От этого нарушения церковного устава проистекли позднее для Коперника долгие муки, омрачившие его старость.
***
Хорошо иметь на склоне лет и старого, преданного друга!
Тидеман Гизе занял освобожденную Маврикием прелатуру — он стал Стражем Собора и живет теперь во Фромборке неотлучно. Николай и Тидеман могут, наконец, отдавать долгожданным дружеским встречам лучшие свои часы.
Состав капитула за три десятка лет сильно изменился. Старики успели помереть. А новые, молодые каноники держались от Коперника и Гизе в стороне. Оба чувствовали себя за соборною стеною довольно одиноко — и это придавало их дружбе особое тепло.
Гизе преуспел в жизни больше Коперника. Он прелат, а Коперник попрежнему только простой каноник. В молодости Гизе занимал при краковском дворе пост королевского секретаря. В воздаяние за труды король Зыгмунт возвел его в польское дворянство. А защитник Ольштына, Комиссар Вармии, такой чести так и не получил.
Но Коперник лишен был жадности и даже вкуса к почестям и титулам. Без зависти взирал он на то, как делались карьеры окружавших его людей. Жизненным успехам друга был он искренне и без зависти рад. Тидеман, уже рассчитывавший тогда на епископскую митру, с прежним восхищением глядел на Николая. В отношении Гизе к Копернику всегда сквозило сознание естественного и неоспоримого превосходства друга над ним. Он хорошо знал, чего стоит Коперник, и никакие внешние знаки отличия не могли тут ничего изменить.
Впрочем, в отношениях обоих каноников соображения карьеры не значили ничего. В них было много добрых чувств, сердечности и взаимной заботы.
Гизе получил достаточно хорошее образование, чтобы суметь разобраться в астрономических работах Коперника. Он постигал гигантские масштабы сотворенного Коперником переворота в науке. И не только в науке!
Тихий Тидеман любил во всем мир и согласие. Он содрогался всем своим щуплым тельцем от страха при мысли о возможных для Николая последствиях, если какому-нибудь строгому воителю церкви вздумается усмотреть в его писаниях ересь… Но просвещенный, деятельный Гизе не мог допустить и того, чтобы труды многих десятилетий, бросающие свет на целую вселенную, так и остались под спудом. Исподволь стал он уговаривать Николая готовить книгу к опубликованию. Коперник воз. ражал Гизе. Вовсе не нужно через печатный станок посвящать в трудные проблемы мироздания целый сонм невежд. От этого может проистечь один лишь вред для науки и несчастья для творцов ее.
И, словно бы подкрепляя доводы торунца, весной 1531 года разыгралась глупая история. В городе Эльблонге на масленичном карнавале учение Коперника попало на театральные подмостки и было изображено в фарсе.
Карнавальное шествие пьяных, пляшущих горожан двигалось по улицам под бой барабанов и завывание труб. Скоморохи изображали папу, кардиналов, епископов, монахов, торгующих отпущением грехов. Когда остановились у церкви святого Николая, лицедеи разыграли на паперти интермедию. Плут астролог, загримированный под Коперника, задумал одурачить «честный народ Пруссии». В шутовских стишках скоморох-Коперник пропел, как волчком «вертится, вертится, вертится Земля». Перепуганные легковеры стали тут же вколачивать в землю колья, чтобы удержаться за них как-нибудь и не слететь с лица вертящейся кубарем Земли прямо в преисподнюю. А затем хор скоморохов спел, что все это — слава господу! — одни причуды и обман астролога, спятившего с ума от прочтенных книг.
Весь этот фарс состряпал довольно видный гуманист-лютеранин, бежавший из Голландии от преследований инквизиции и укрывшийся в Эльблонге.
Коперник объяснял себе выпад против него эльблонгцев их местью за закрытие Эльблонгского монетного двора.
«Характерно, — пишет Энгельс, — что протестанты перещеголяли католиков в преследовании свободного изучения природы»[155].
Наибольшую нетерпимость и абсолютную невосприимчивость к новым его идеям великий астроном встретил в лагере лютеран. Лютер и его главный «идеолог» Меланхтон приняли коперниковское учение «в штыки».
Лютер в свойственной ему отталкивающе-грубой форме в одной из своих застольных речей оценил новые идеи так:
— Говорят о новом астрологе, который стремится доказать, что движется и вращается Земля, а не небо, не Солнце и Луна. Это похоже на то, как если бы кто-нибудь, сидящий на движущейся повозке или на судне, заявил бы, что он сидит недвижимо, а Земля вокруг него и деревья плывут ему навстречу. Теперь все так: кто хочет быть умником, тот должен сделать что-то свое, и это свое должно быть наилучшим! Дурак хочет перевернуть вверх дном все искусство астрономии! Но в священном писании сказано ведь, что Иисус Навин приказал остановиться Солнцу, а не Земле!
В этой выходке Лютера примечательно, как он читается обратить против Коперника одно из лучших его доказательств «оптической относительности» движения. Ведь пример с повозкой и судном как раз и должен послужить для уяснения себе того, что может двигаться в действительности Земля, а не небо. Но этого Лютер в своей ограниченности не понимал.
Видимо, до Лютера тогда дошли не только основные положения Коперника, но и его доказательства. В этом заключено косвенное подтверждение широкого хождения по рукам списков «Малого Комментария».
Еще нетерпимее отнесся к идеям Коперника соратник Лютера Меланхтон. Он заявил, что учение о движении Земли не больше как хитроумная игра воображения.
— Весь труд Коперника зловреден. Папистский каноник стремится лишь к тому, чтобы удовлетворить свое тщеславие. Против подобной «духовной распущенности» необходимы срочные действия государственной власти!
Таким тупым непониманием и облеченным в библейскую одежду скудоумием встретили великое открытие Коперника основоположники лютеранства. Любопытно, что в то же время князья католической церкви являли ему до поры до времени свою благосклонность.
Папа Климент VII из дома Медичи был, как и дядя его Лев X, ценителем муз. Хотя трон апостола Петра достался ему в труднейшее время раскола, он находил досуг и для поэзии и для науки.
Летом 1533 года Климент собрал в саду Ватикана нескольких кардиналов и близких себе людей, чтобы послушать доклад ученого секретаря о… коперниковской системе. Секретарь папы читал «Малый Комментарий» и сумел живо изложить Клименту его содержание. Смелость идей Коперника поразила просвещенного Медичи. В знак испытанного умственного наслаждения подарил он секретарю ценную греческую рукопись, — таково было обыкновение меценатов-гуманистов.
Трудно сказать, какие последствия могли бы проистечь для Коперника от «наслаждения» римского папы. Но Климент VII, первый папа, сведший знакомство с коперниканством, в 1534 году скончался. Ему наследовал Павел III, суровый человек из дома Фарнезе, открывший эпоху жестокой католической реакции на вольнодумство итальянского Возрождения. При Павле III всякие идеи о мироздании, противные библии и почти столь же священному учению Птолемея, обречены были заранее на клеймо «еретической мерзости». Удивительно, что в непосредственном окружении Павла III нашелся кардинал, проявивший живейший интерес и благосклонность к гелиоцентрическому учению Коперника. Видимо, дух Возрождения не успел еще угаснуть на вершинах римской церкви.
В ноябре 1536 года Николай Коперник получил в вармийском своем уединении от могущественного и влиятельнейшего князя церкви такое послание:
«Кардинал Николай Шенберг, епископ Капуи, шлет Николаю Копернику привет.
Вот уже несколько лет слышу я со всех сторон похвалы твоему гению. Я проникся глубоким уважением к тебе и поздравляю наших современников, среди которых ты стяжал себе славу.
Мне известно, что ты обладаешь не только полным знанием открытий древних, но и создал свое новое учение о мироздании. Ты учишь, как я узнал, что Земля движется, а Солнце находится в середине вселенной. Небо неподвижных звезд, которое составляет восьмую сферу, недвижимо и остается постоянно на том же месте. Далее, Луна со всем, что включено в ее сферу, находится между сферами Марса и Венеры и в продолжение года описывает свой путь вокруг Солнца.
Эту полную перестройку астрономии, слышал я, ты изложил в «Комментарии», в котором исчислил пути планет и представил свои расчеты в таблицах ко всеобщему восхищению. Поэтому от меня к тебе, ученому человеку, исходит теперь настоятельная просьба (если только я тебя не очень тем затрудню), чтобы ты свою новую систему не скрывал от друзей науки и плоды твоих ночных размышлений о строении мира, вместе с таблицами и всем, сюда относящимся, при первой возможности переслал мне.
Теодорик Радзыньский получил от меня поручение все списать и прислать мне. Если ты решишь удовлетворить мою просьбу, то ты узнаешь, что вступил в отношения с весьма благосклонным к тебе человеком, который стремится только к тому, чтобы обеспечить тебе заслуженное большое признание.
Желаю здравствовать! Рим, 1 ноября 1536 года».
Письмо кардинала, несомненно, обрадовало Коперника. После эльблонгских скоморохов и глумлений Лютера письмо Шенберга, исполненное доброжелательства и понимания, было, как глоток живительного воздуха. Хоть долгими усилиями он и воспитывал в себе безразличное отношение к чужой хуле я похвалам, но не было еще в мире человека, ищущего новых путей, который не обрадовался бы дружески протянутой руке. Старый Коперник воспрянул духом. Не только добрый Тидеман поощряет издание трактата, но как будто бы и кардинал Николай — правая рука Павла III!
Замечательное послание Шенберга заключало в себе, однако, одну особенность, на которую Коперник не мог не обратить внимания. Это было еле приметное пятнышко, безделица, но для умеющего вдумчиво читать оно говорило о многом… Кардинал не посмел даже в личном послании к автору учения, которое так его восхитило, написать, что Земля обращается вокруг Солнца.
Вместо этого он прибег к туманному, нарочито замаскированному выражению: «Луна со всем, что включено в ee сферу». Это умолчание — умышленное, чтобы избежать фразы, могущей как-нибудь и когда-либо обернуться против самого кардинала!
Отсюда Коперник мог заключить, что в сферах Ватикана пора вольномыслия канула в прошлое.
Нет, все-таки надо ждать лучших времен для издания трактата…
Удалившись от государственных дел Пруссии и Вармии, каноник Николай с редкостной для его лет энергией отдался врачебной практике. Здесь старый Коперник выказал лучшую сторону своей натуры — человеколюба, самоотверженного врачевателя болящих.
Не легко было шестидесятипятилетнему старику, даже такому крепкому, как доктор Николай, подниматься среди ночи с постели и в зимнюю стужу спешить на санях в далекий угол Вармии. А как раз в эти годы популярность Коперника-врача распространилась по всей Пруссии. Всякий заболевший купец или шляхтич настойчиво желал: видеть «второго Эскулапа» у своей постели.
Епископ Маврикий оказался таким же хворым человеком, как и его предшественник. Николаю в свое время пришлось возиться с «французской болезнью» — сифилисом — его преосвященства Фабиана. А Маврикий стал жертвой жестокой подагры. Выезды в Лицбарк были теперь особенно часты. Коперник проводил в епископском замке, у одра больного, по неделям, пробуя на подагрике все средства средневековой медицины.
Лечил торунец и приближенных герцога Альбрехта. В Кенигсберге весьма уверовали в лекарское искусство старого астронома и предпочитали его снадобья всем ухищрениям знаменитостей Кракова и Гданьска. Следствием такого неожиданного доверия были трудные для старика поездки в далекую столицу герцогства.
Но больше всего пациентов поставляли рыбачьи хижины Фромборка и деревенские поселения ближайшей округи. Нередко здесь приходилось давать неимущему больному слабительное или рвотное и еще оставлять серебряную монету. Доктор был человеком мягкосердым.