Я слабый, немощный гусь, на место которого истина выслала уже многих орлов и соколов. Из письма Яна Гуса.
Папская тиара украсила голову Иоанна XXIII с 1410 года. Этот человек, в миру Валтасар Косса, в молодости был морским разбойником. Нравы пирата привнес он и в управление церковью. Подкупный, жестокий, развратный, он обратил Рим, и до него не блиставший добродетелью, в грязный вертеп, в ту «вавилонскую блудницу», против повадок которой стали открыто роптать в городах и селах католической Европы.
Католический мир задыхался от зловонных испарений, струившихся с берегов Тибра[21]. Кафедры богословия Сорбонны, Оксфорда, Болоньи, напуганные растущим повсюду возмущением, советовали, пока не поздно, перестроить церковь «во главе и членах ее», иначе прогнившая храмина католичества рухнет под напором сомнения и ересей.
Но Иоанн XXIII далек от мысли о какой-либо церковной реформе. У него других забот по горло: со всех сторон покушались на его власть и богатство. Житья не давали «антипапы» — Григорий XII и Бенедикт XIII. Но больше всего хлопот и страху от неаполитанского короля Владислава, который вторгся с сильным флотом и войском в папские владения и грозил, овладев Римом, поступить с Иоанном XXIII по обычаю его старой профессии — повесить на мачте под черным флагом вниз головой.
Для войны с Владиславом нужны полчища наемников, а для вербовки их — груды золота. Иоанн разослал во все углы Европы буллы с объявлением крестового похода против «клятвопреступника», «проклятого изменника» короля Владислава. Тому, кто даст на крестовый поход денег, папа предлагал индульгенцию — свою квитанцию на полное отпущение грехов[22].
К середине 1412 года в Прагу прибыл из Рима папский посланец. Ему надлежало наладить в Чехии самую широкую торговлю индульгенциями.
Под барабанную дробь и громкие выкрики зазывал монахов в трех главных пражских церквах началась дешевая распродажа папских индульгенций. Папа грозил отлучением всякому, кто посмел бы противиться этой торговле. А король Вацлав дал торговцам свои охранные грамоты.
Против финансовой операции Рима восстал Гус. С вифлеемской кафедры стал он метать громы. Это возымело действие. В церквах, где происходил торг, то и дело раздавались оскорбительные выкрики против папы. На улицах приверженцы Гуса устраивали враждебные Риму шествия и маскарады. Студенты рядились в одежды публичных женщин и, подражая монахам, зазывали покупателей, потрясая ворохом бумажек, изображавших индульгенции.
Советники городского управления Старой Праги, богатейшие немцы, купцы, патриции решили дать урок строгости смутьянам. Их биричи[23] изловили трех юношей, нарушавших своими богохульными выкриками торговлю папских агентов. На площади Старой Праги палач отрубил им головы.
Так пролились первые капли народной крови.
Гус со своей кафедры взывал к пражанам:
— Братья мои и сестры! Я не возьму всего золота, которым наполнили бы эту часовню, за трех героев, смело восставших против пасти антихриста. Братья и сестры, вы познали истину, не давайте же отпугнуть себя от нее никакими угрозами.
Советники пражской ратуши рассчитывали усмирить Гуса и его последователей страхом. Но казнью трех юношей они достигли обратного.
Тысячи пражан собрались вокруг ратуши Старой Праги. Они громко обвиняли папу, требуя сурового наказания людей, повинных в казни трех юношей.
Иоанн XXIII, узнав, что Гус посмел посягнуть на его доходы, стал с тех пор непримиримым врагом Гуса. Никакие самые дерзкие вероисповедные ереси не могли итти в сравнение с этим грехом Гуса — прямой атакой на финансовую операцию Римской курии.
Иоанн XXIII взял в собственные руки следствие по делу о чешском еретике. Прежде всего подтвердил он и усилил прежнее церковное проклятье Гусу. Всякий, кто посмел бы общаться с ним, подлежал, в свою очередь, проклятию. Где бы ни появился Гус, в городе или деревне, должно тотчас прекращать богослужение во всех церквах. Вместо службы священнику надлежит провозгласить с амвона проклятье еретику, зажечь свечи и потушить их, бросив на землю. Во всех церквах Чехии священники должны в полном облачении, под колокольный звон перечислять перед народом места, попавшие под запрет богослужения за то, что в них жил Гус. В направлении города, местечка, замка или села, где он в тот час пребывает, надлежало бросить три камня в знак полного отвержения еретика от лона матери-церкви.
В сентябре 1412 года в Прагу привезли папскую буллу, повелевавшую арестовать Гуса. Папа требовал немедленной отправки еретика в Рим.
Немцы-бюргеры Старой Праги собрались в вооруженные группы, готовые выполнить повеление папы, завладеть Гусом. Чехи с трудом отбили от них своего проповедника.
Король и на этот раз решил пренебречь папской буллой и не выдавать Гуса Иоанну. Но охранять его от длинной руки Рима становилось даже для короля все труднее. Вацлав посоветовал проповеднику покинуть на время Прагу и укрыться где-нибудь в глухом углу, подальше от столицы.
Гус удалился в глубь южной Чехии, в места, откуда был он родом.
То, что увидел изгнанник в чешской провинции, должно было сильно его ободрить. К великой радости Гуса, деревенские священники оказались горячими сторонниками его учения.
Сельские священники, а за ними и крестьяне со всех концов несли пострадавшему от «римской блудницы» свою горячую любовь и преданность.
Многие из земских панов и рыцарей также держали сторону Гуса в споре его с Римом и давали гонимому приют в своих замках.
Счастливое для изгнанника настроение умов в глухих углах чешской земли позволило ему в эти годы спокойно, не смущаясь наложенной на него церковной карой, жить во многих местах, писать трактаты и заниматься любимым делом — проповедью.
Как и в Праге, проповеди Гуса привлекали тысячи людей. Достаточно было крестьянам заслышать, что «под старой липой будет говорить магистр Ян», как к этой липе со всей округи стекались жадные до его слова селяне.
Изгнанник часто беседовал с деревенскими священниками. Они хорошо помнили слова Гуса о том, что в евангелии заключена вся христианская истина. И текстами из этой книги бедные деревенские служители культа доказывали, что паны вовсе не должны управлять крестьянами. А монастыри, говорили они, нужно срыть до основания, как языческие капища, где поклоняются Ваалу. Расписные иконы, шитые золотом и драгоценными камнями облачения священнослужителей, серебряные кадила, позлащенные хоругви — все это против евангелия и должно погибнуть в пучине огненной.
Гус исподволь проникался смелыми мыслями, бродившими в головах некоторых деревенских священников. После многих лет столичной жизни он снова окунулся в гущу народной, крестьянской Чехии.
Дружеская связь и восторженное почитание магистра Яна были особенно сильны в народе. Эго очень облегчало жизнь изгнанника.
* * *
Тем временем произошли важные сдвиги в политической жизни Западной Европы. Владислав Неаполитанский захватил Рим. Иоанн XXIII еле унес оттуда ноги. Он стал слезно молить императора Сигизмунда, «Ограду церкви»[24], о помощи.
Император находился в то время под сильным впечатлением растущих в немецких землях ересей, недовольства горожан и дворянства поборами церкви. Он и сам имел личные основания быть недовольным. «Овцы», на «шерсть» которых он рассчитывал, оказывались наперед начисто остриженными бесчисленными слугами Рима. С этой стороны Сигизмунд и сам был сторонником церковной реформы. Он намеревался выгодно для себя использовать безвыходное положение Иоанна XXIII и соглашался протянуть руку помощи папе, но при условии немедленного созыва вселенского собора католической церкви.
Со скрежетом зубовным, после долгих колебаний Иоанн XXIII дал на это свое согласие. Сигизмунд тотчас обнародовал манифест «ко всему христианскому миру» о том, что по договору со «святым престолом» он созывает на 1 ноября 1414 года вселенский собор в имперском городе Констанце.
Многим религиозным людям, давно чаявшим коренной реформы церкви, в то время казалось, что наступает, наконец, золотое время полного обновления католичества, освобождения от язв, насквозь проевших его тело.
Так, видимо, показалось и Гусу, который не мог правильно понять происходившего. В действительности же два омерзительнейших представителя высшей феодальной власти средневековья, один в папской тиаре, другой в императорской короне, маневрируя то в согласии, то один против другого, старались наилучшим образом устроить собственные дела и укрепить личное свое положение за ширмой готовившегося церковного съезда.
Осенью 1414 года Сигизмунд через двух чешских дворян, Яна из Хлума и Вацлава из Дуба, пригласил Гуса прибыть в Констанц, чтобы очиститься перед собором от обвинений в ереси. Гусу была обещана возможность свободно изложить свое учение перед князьями церкви. Если Гус не убедит собор в своей правоте, он, император Священной Римской империи и король Венгрии, гарантирует ему свободное возвращение на родину.
Друзья предостерегали Гуса от опрометчивого шага. «Сигизмунд предаст тебя в руки инквизиции!» — говорили они ему, хорошо зная, кто такой Сигизмунд Люксембургский. Но Гус прежде всего верил в неотразимую силу своих доводов. Они сумеют поколебать враждебность прелатов, — ведь он придет к ним со словами истины!
Готовясь к дальней поездке и ожидая охранной грамоты императора, Гус два месяца провел в Праге. Со всех сторон слышал он дружеские советы: «Не езди! Оставайся среди своих!» Сапожники, портные, водоносы, пражский ремесленный люд просили его отказаться от опасного богословского состязания с князьями церкви, в котором истина, как чувствовали они сердцем, мало что значит.
Но решение Гуса было уже принято.
Гус долго и напрасно дожидается в Праге обещанной императором охранной грамоты. Но так велико его желание поскорее предстать перед верховным судилищем церкви, что он решает пуститься в путь, заручившись одним лишь словом императора.
Путь от Праги до Констанца был последней победой, одержанной Гусом.
Когда за Пржимдой пересекли границу Чешского королевства и вступили в немецкий Пфальц, спутники Гуса (их было больше десяти — дружественные магистры Пражского университета и провожатые от императора) советовали ему накрыть лицо капюшоном. Ведь он был отлучен от церкви, и проезд через немецкие города мог иметь много неприятных, трудно предвидимых последствий.
Но Гус отказался таиться от немецкого народа. Во всех городах Пфальца, Нюренбергского бур-графства и Швабии, через которые лежал его путь, он прибивал к стенам объявления, в которых писал, что он, магистр Ян Гус, едет на вселенский собор отстаивать свое учение и просит явиться в Констанц всякого, кто желает его обвинять.
На пути Гуса собирались толпы тружеников, приветствовавших «богемского магистра», который ратовал, как они прослышали, за простой народ, против монахов.
В большом имперском городе Нюренберге множество народу бежало за экипажем Гуса. Дружелюбные выкрики, угощение пивом и сластями ясно говорили о популярности чешского магистра далеко за пределами его родной страны.
Сцены народного сочувствия и уважения к Гусу продолжались и на всем дальнейшем пути — в Ульме, Биберахе, Равенсбурге.
В начале ноября Гус приехал в Констанц.
В этот небольшой городок на берегу Боденского озера приехало, не считая Иоанна XXIII, три патриарха, двадцать девять кардиналов, тридцать три архиепископа, около полутораста епископов, множество аббатов, приоров. Университеты Европы представлены были тремя стами магистров в рясах и тогах. Духовная знать привезла с собой секретарей, слуг, личную охрану. В кривых улочках Констанца теснилось сто тысяч гостей, легионы торговцев, музыкантов, фокусников.
Несколько дней Гус бродил по Констанцу, затерянный в невообразимой сутолоке всесветной ярмарки священнического тщеславия, чувствуя глухую ненависть к себе тех церковников, кто знал его или слышал о нем.
В вызывающей роскоши одеяний и выездов, в надменной гордости этих служителей церкви тщетно искал он проблеска рисовавшихся его воображению христианских добродетелей.
И он понял, что все усилия его будут здесь тщетны, что этим слугам сатаны нет дела до правды божьей, что собор его осудит. Не верил он больше и обещанному покровительству императора.
* * *
28 ноября враги Гуса распространили слух, что отлученный от церкви магистр собирается бежать из Констанца. Кардиналы получили у Иоанна XXIII распоряжение об аресте Гуса. Под усиленной стражей он был отправлен в загородный монастырь доминиканцев и брошен в грязную, зловонную темницу.
Ян из Хлума горячо протестовал перед собором, прибивая к дверям констанцских церквей копии полученной, наконец, охранной грамоты императора. Но все было тщетно.
В это время в Констанц прибыл Сигизмунд. Оба чеха, охранявшие Гуса, напомнили императору о данном им слове. Сигизмунд разразился бранью, заявил, что покинет Констанц, если Гуса тотчас не выпустят на свободу.
Это было чистейшее притворство. С первого же дня пребывания в Констанце он стал клонить дело Гуса к угодному ему концу — к гибели проповедника.
Пока Гус томился в темнице, ввергнутый туда по приказу папы, собор принялся судить самого главу церкви.
Обвиненный собором во всех смертных грехах, Иоанн XXIII получил повеление отречься. Надеясь сохранить тиару, он бежал из Констанца, но был пойман и заточен в подземелье немецкого замка.
А Гус тем временем все просил собор выслушать его. Только после тяжкого полугодового заключения, в начале июня предстал он перед верховным судилищем церкви.
Гус начал спокойно излагать свое учение. Со всех сторон поднялись неистовые крики. Широко разинутые рты извергали брань:
— Довольно твоих хитростей! Отвечай, исчадие ада, признаешь свою вину или нет, да или нет?..
Гус отвечал:
— Я думал, что здесь больше порядка, приличия и доброты…
— Он был скромнее в тюрьме! завопил один из кардиналов.
— Там никто не орал на меня!
Через два дня его снова слушали в соборе. Гус творил долго, и на этот раз его не перебивали. Закончил он словами:
— Я без колебания отрекусь от своих мнений, если мне покажут, в чем мое заблуждение. Я по своей доброй воле приехал в Констанц. Если б я отказался явиться сюда, никто не мог бы меня принудить к этому.
В зале зашумели прелаты: «Гордыня! Вызов!»
Тут горячий Ян из Хлума вскочил и закричал:
— Я только бедный рыцарь, но я мог бы в моем замке защищать магистра Яна хоть год!
Сигизмунд сидел в зале и видел, сколько недоумения написано на лицах прелатов. Все как бы спрашивали себя: «А император? Чего он ждет в этом деле? Почему не одернул дерзкого чеха из своей свиты?»
Опасаясь, что его намерения могут быть поняты превратно, Сигизмунд решил раскрыть карты.
После того как Гуса увели снова в темницу, император подошел к группе кардиналов, стоявших в сторонке:
— Вы слышали, что он сознался в своих ересях. Теперь, если он не отречется, сожгите его. Поступите с еретиком по всей строгости церкви! Да и покаяние его будет малого стоить. Дайте ему только вернуться в Чехию, и он начнет все сначала. Я скоро покину Констанц. Надеюсь, что с еретиком будет быстро покончено…
1 июля Гус из своей темницы письменно отказался отречься от своих взглядов. А через шесть дней он в последний раз предстал перед своими судьями.
Один из епископов-прокуроров стал читать длинное заключение. Гус несколько раз кричал, протестуя против приписываемых ему ересей. Кардинал-председатель велел приставам зажать ему рот.
Прочли приговор:
— «Гус, нераскаявшийся еретик, приговаривается к лишению сана и к сожжению. Все книги его будут сожжены, его память — проклята, а душа осуждена на муки ада».
Гуса подняли на помост, надели на голову высокую бумажную митру, на которой написано было «еретик» и нарисованы черти, дерущиеся за его душу. Затем его передали в руки светских властей для свершения казни.
По дороге на костер осужденный видел, как сжигали написанные им книги.
Возведя Яна Гуса на сложенный костер, его еще раз спросили, не желает ли он отречься от своих заблуждений. И снова Гус ответил твердым голосом: он отречется и раскается, если ему докажут, что он заблуждался.
Палач приказал подложить под дрова факел.
Сожжение Яна Гуса.
* * *
«…Запах горелого человеческого мяса пришелся попам по вкусу», — писал К. Маркс по поводу костров, зажженных Констанцским собором[25].
Кровожадные аппетиты кардиналов особенно распалила казнь второго чешского еретика, ученика и друга Гуса — магистра Иеронима Пражского.
Выходец из бедной рыцарской семьи, Иероним Пражский получил богословское образование в университетах католической Европы. В студенческие годы он долго кочевал между Парижем, Веной, Оксфордом, Прагой и усвоил всю схоластическую премудрость своего времени.
Когда Ян Гус начал борьбу с засильем немецких магистров в Пражском университете, Иероним тотчас пошел за ним и стал первым и преданнейшим его помощником.
Еще решительнее примкнул Иероним к походу Гуса против злоупотреблений церковников. В этой трудной борьбе роль Иеронима была исключительно важной: он непрестанно колесил по Чешскому королевству и соседним странам, сеял повсюду, в селах и городах, дворцах и замках, семена гуситства.
Церковники бросали Иеронима в тюрьму в Пеште, в Вене, но всякий раз магистру удавалось ускользать из лап инквизиторов. Его отлучили от церкви, однако Иеронима Пражского это так же мало смутило, как и Яна Гуса.
Любопытной страницей жизни этого борца за чешское народное дело были попытки вызвать движение солидарности западных славянских народов — чешского и польского — с русским на почве воссоздания единого церковного культа. В основе этой идеи лежала трезвая оценка национальных интересов.
Для осуществления задуманного он отправился в далекое путешествие в русско-литовские земли, побывал в Витебске и Пскове,
Однако начатое Иеронимом дело не было доведено им до конца: от этого его отвлекла поездка Гуса в Констанц.
Иероним намерен был сопровождать туда Гуса, но Гус решительно отклонил предложение друга. Расставаясь, Иероним сказал: «Если только узнаю, что ты попал в беду, я поспешу, на крыльях полечу выручать тебя!»
Иерониму не пришлось долго ждать — вскоре он оказался в Констанце.
Однако достаточно ему было один раз послушать допрос, который кардиналы учинили здесь закованному в цепи, измученному Гусу, чтобы понять всю бесполезность и опасность своего приезда: помочь Гусу он был не в силах, зато сам легко мог угодить в лапы констанцских судей.
Иероним пустился в обратный путь, но на чешской границе был схвачен и доставлен в Констанц для следствия и суда.
Его бросили в сырое подземелье, приковали короткой цепью к столбу. Узник не мог ни лечь, ни сесть.
Год продержали Иеронима в подземелье. Затем он предстал перед кардиналами. Вышло так, как рассчитывали тюремщики: еле живой Иероним поклялся не отдавать предпочтения учению Гуса перед учением церкви.
Но собору было мало и этого. Появились новые обвинения против покаявшегося, начались новые допросы.
Иероним тем временем нашел в себе силы превозмочь минуты малодушия. Как в былые дни в Праге, зазвенел его голос под сводами судилища;
— Я знал Гуса с самого его детства. Это был чистый сердцем и справедливый человек. Вы осудили его, несмотря на его очевидную невиновность. Я готов последовать за ним! Я не отступлю теперь и перед пытками. Одно лишь тяготит, одно терзает мое сердце —. раскаяние в страшном грехе, совершенном мною против памяти магистра Яна. Постыдно устрашившись смерти, я отрекся от моего лучшего друга и учителя. Перед казнью ни о чем не прошу, молю лишь о прощении мне этого тяжкого преступления.
30 мая 1416 года Иероним взошел на костер.
Как и при казни Гуса, одежду, книги еретика бросили в огонь. Горсть праха, оставленную пламенем, утопили в Рейне.
Церковники хотели стереть с лица земли последние следы пребывания на ней людей, посмевших восстать против их власти.