I

СТАРЫЙ СТАРШИНА

В Вильбайской школе происходит что-то необыкновенное. Английский флаг гордо развевается над старой, обвитой плющом школьной башней; классные пусты; издали доносятся звуки оркестра; вдоль большой лужайки, именуемой на школьном наречии «главной площадью», тянется двойной ряд экипажей; старуха Голлоп, продавщица сластей и фруктов, совсем захлопоталась; воспитанники бегают на свободе, одни во фланелевых куртках с бантами на рукавах, другие в праздничных костюмах; многие ведут под руку своих сестер или кузин, присутствие которых придает еще больше оживления.

Но из всех юных вильбайцев, празднующих сегодняшний день, самый торжественный вид у маленького Кьюзека, воспитанника из отделения мистера Вельча. Величаво выступает он рука об руку со своим отцом, мистером Кьюзеком, капитаном королевского флота. Со дня своего поступления в Вильбайскую школу Кьюзек надоедал всем и каждому бесконечными рассказами о своем отце, «капитане королевского флота», и теперь, когда он имеет наконец возможность показать товарищам своего знаменитого отца, он не помнит себя от гордости. Он стремится вперед, точно маленький пароходик с большим линейным кораблем на буксире. Ему так хочется поскорее похвастаться на «главной площади», что он даже забывает отвечать на вопросы отца.

Капитан Кьюзек, кроткий, добродушный человек, покорно следует за своим путеводителем. Он рад, что видит сына таким веселым и счастливым; рад и тому, что сознает себя причиной его радости. Правда, отправляясь в Вильбай, он не знал, что попадет на празднество; он рассчитывал только повидать своего Гарри и посмотреть школу, в которой он учится. Поэтому он был очень удивлен, когда оказалось, что его самого будут показывать. Но ему жаль огорчать мальчика, и он ни словом не намекает на то, что предпочел бы попасть в школу в менее шумный день.

Между тем Кьюзек-младший тащит отца мимо здания школы к «главной площади» и при этом ни на минуту не замолкает.

— Вот это отделение мистера Вельча, наше отделение, — трещит он, указывая отцу на правое крыло длинного здания. — В середине — отделение мистера Паррета, а налево — директора. В саду на старых вязах пропасть грачиных гнезд, только Падди не позволил нам лазать за ними.

— Кто такой Падди? — спрашивает отец.

— Падди? Это директор Патрик, — отвечает сын таким тоном, точно хочет сказать: «Неужели это не ясно?» — Ты увидишь его на площади — и его, и директоршу, и…

— Что это написало над той дверью? — снова спрашивает капитан, указывая на герб над подъездом.

— Не знаю. Какое-то латинское изречение… Однако, папа, нам надо спешить, а не то мы прозеваем «препятствия».

— Что это за «препятствия»? — с недоумением спрашивает капитан; он так долго был в море, что успел отстать от новейшего школьного словаря.

— Это такая игра. Сегодня у нас две большие игры: «препятствия» и «миля», и в обеих против нас Раусон, член Лондонского клуба спортсменов. Он нарочно приехал из Лондона, чтобы участвовать в наших играх. Но я стою за Виндгама: он отличился на мартовских бегах; теперь он в выпускном классе…

— Виндгам — воспитанник Вильбайской школы?

— Да. Он у нас во всем первый. Сегодня его последнее торжество, потому что завтра он выходит из школы… Ну что, братцы, начались «препятствия»?

Это обращение относится к двум мальчикам, которые бегут к ним навстречу; добежав до них, мальчики останавливаются. Кьюзек-сын продолжает:

— Кстати, это мой отец, он только что вернулся из плавания.

Мальчики, одетые во фланелевые куртки и легкие башмаки (костюм для бега), застенчиво раскланиваются с важным посетителем, видимо не зная, бежать ли им дальше, или подождать.

— Должно быть, и вы участвуете в играх? — ласково спрашивает капитан, оглядывая их костюмы.

Он не мог выбрать более удачной темы для разговора. Мальчики мгновенно оживляются.

— Как же, мы участвуем в беге для младших, классов, всего в сто ярдов, — отвечает один из них. — Вы поспели как раз к последнему кругу. В первом круге победа осталась нерешенной между мной и Ваткинсом. Нас бежало трое: Ваткинс, Фильберт и я. Фильберту дали пять шагов вперед — и, по-моему, совершенно несправедливо. Не правда ли, Тельсон? На мартовском беге он прибежал вторым после меня. Нас следовало поставить рядом. Но я все-таки перегнал его и прибежал вместе с Ваткинсом. а Тельсон прибежал вторым в своем круге!

— Я думал, что прибегу первым, но этот медведь Уэс чуть не сбил меня с ног, и я отстал, — замечает Тельсон.

— А теперь победа колеблется между нами двоими, — продолжает первый мальчик, по фамилии Парсон, — нам дано пять шагов вперед против Ваткинса; все же остальные не опасны, так что победа будет или за мной, или за Тельсоном.

— Я готов держать пари за тебя, дружище, — говорит великодушный Тельсон.

— Ну, не знаю. Ты бегаешь не хуже моего, — возражает Парсон.

— Все зависит от того, как я начну. Гулли отвратительно командует; он всегда сбивает меня с толку. Не понимаю, отчего бы не командовать Паррету.

И мальчики бегут дальше, совершенно позабыв о своем товарище и его отце и, очевидно, вполне убежденные в том, что все эти флаги и банты красуются единственно в честь «бега для младших классов», в котором оба они участвуют. Капитан Кьюзек с улыбкой провожает их взглядом и спрашивает сына:

— Гарри, кто эти мальчики?

— Это не из моего отделения, это «мартышки», — отвечает Гарри презрительно.

— Я хотел бы посмотреть, как они будут бегать.

Но Кьюзек-младший вовсе не намерен тратить время на такие пустяки, как бег учеников младших классов, а так как они уже дошли до «главной площади», кишащей праздничной толпой воспитанников и гостей, то ему легко избежать ответа на высказанное его отцом желание.

Очевидно, «главная площадь» только что была свидетельницей какого-то важного события. Все общество толпится за веревкой, натянутой на кольях вокруг лужайки. Воспитанники, учителя, гости — мужчины и дамы — смешались в одну пеструю движущуюся толпу, так что даже юный Кьюзек, несмотря на всю свою ловкость, останавливается в затруднении, куда и как провести ему отца. В беседке играет музыка; издали, со стороны палаток, слышно дружное «ура», а вокруг стоит такая оглушительная болтовня и смех, что бедный капитан перестал понимать, где он. Он очень желал бы засвидетельствовать свое почтение как директору Патрику и его жене, так и наставнику, в отделении которого находится его сын. Хотелось бы ему также посмотреть на бег для младших классов, но сегодня он не имеет своей воли, он должен делать то, что ему скажет Гарри.

Между тем Гарри поминутно окликает в толпе своих знакомых и каждому из них объявляет, что к нему приехал отец. Но все его знакомые заняты, и представление ограничивается тем, что вежливый капитан дружески кивает всей толпе вообще, потому что при всем желании не может различить, которые из окружающих их молодых лиц принадлежат к друзьям его сына. Вдруг Гарри хватает за рукав одного мальчика:

— А, Пиль, это ты! Я тебя искал. Вот отец.

— Как поживаете, капитан? — спрашивает мальчик.

Он слышал уже от Гарри, что сегодня должен приехать его отец, и заранее приготовил приветствие, каким встретит такого важного гостя, как капитан королевского флота.

Капитан улыбается и собирается вступить в беседу с другом своего Гарри, но это ему не удается, потому что Пиль (его полная фамилия — Пильбери) очень спешит.

— Я бегу домой за лентой, я потерял свой бант. Но я еще успею вернуться к «миле», — говорит он.

— Разве «препятствия» уже кончились?

— Давно!.. Где же вы были? Знаете, кто взял приз?

— Нет! Кто? — спрашивает Гарри с нетерпением.

— Виндгам. Не можешь себе представить, какое было торжество! После третьего препятствия в круге оставалось только пятеро: Виндгам, Блумфильд, Гем, Типпер и Раусон. Гем и Типпер не перепрыгнули четвертого препятствия и вышли из круга. Блумфильд перепрыгнул и очутился впереди, за ним Виндгам, а лондонский спортсмен ярдов на пять позади Виндгама. Лондонский-то себе на уме: он не спешил, потому что берег силы для пятого препятствия… Пятое препятствие все трое перепрыгнули почти разом, но Блумфильд споткнулся и упал. Если бы ты видел, Кьюзек, что было после этого! Лондонский воображал, должно быть, что возьмет приз шутя. Как бы не так! Виндгам не отставал от него ни на шаг и после шестого препятствия обогнал его на целый ярд и добежал до цели первым. Не правда ли, великолепно? Ну, однако, мне надо бежать… Увидимся на «миле»!..

И Пильбери убежал.

Славная победа Вильбайской школы в «препятствиях», то есть в беге с препятствиями, была столь же неожиданна, сколь и приятна для школьников: они сильно побаивались приезжего спортсмена. Зато теперь они, видимо, надеются, что и в «миле» победа будет на их стороне. Радостное возбуждение написано на всех лицах. Гарри внезапно вспоминает, что если он хочет показать отцу «милю», то есть бег на расстоянии мили, ему следует поторопиться, чтобы занять место у веревки. Он тащит отца на другой конец лужайки, к столбу, служащему финишем, где толпа пореже. Гарри принимается работать локтями и протискивается с отцом к самой веревке. Отсюда им виден почти весь круг.

До начала бега остается с полчаса, Гарри продолжает раскланиваться на все стороны и представлять своего отца публике. Круг еще не очищен для бега, и перед ними мелькает смешанная толпа гостей и школьников. Между последними они узнают неразлучных Тельсона и Парсона, беспокойно оглядывающихся, очевидно также в поисках мест. Капитан окликает их весело:

— Ну что, кто из вас взял приз?

Сконфуженные лица мальчиков служат красноречивым ответом на его вопрос. Тем не менее Парсон отвечает:

— Приз взял Ваткинс. У меня перед самой целью развязался башмак, и я упал.

— А мне Ваткинс подстроил каверзу. Мы бежали рядом, он задел меня плечом, как будто нечаянно, я сбился с ноги и отстал, — говорит Тельсон.

— Дело в том, — подхватывает Парсон, пролезая под веревку, к великому негодованию других мальчуганов, — дело в том, что Ваткинса не следовало допускать бегать с маленькими. Ему, наверное, больше тринадцати лет. Правда, Тельсон?

— Конечно, больше, — соглашается Тельсон, также успевший протискаться в первый ряд. — К тому же он в «чистилище», а этот бег только для младших классов.

— Что такое «чистилище»? — спрашивает капитан у своего сына.

— Право, не знаю, как это объяснить, — говорит Гарри не совсем любезно: ему досадно, что Тельсон и Парсон заняли лучшие места. — «Чистилище» — это… ну, словом, «чистилище».

— «Чистилищем» школьники называют средние классы, — объясняет капитану стоящий с ним рядом незнакомый мужчина.

— Вот так название! Ха-ха! — смеется капитан и завязывает разговор со своим соседом.

Они так увлекаются воспоминаниями о собственном детстве и о старых школьных порядках, что не замечают, как проходит время до начала бега.

Участники бега должны три раза обежать круг. Всех бегущих четверо, из которых трое уже отличились в беге с препятствиями. Высокий красивый юноша в красной полосатой куртке, занимающий первое место с внутренней стороны круга, — Виндгам, рядом с ним — Ашлей, в такой же полосатой форменной куртке, а между Ашлеем и другим воспитанником, Блумфильдом, — Раусон, опытный лондонский спортсмен, которого так боятся вильбайцы; его мужественное, обросшее бакенбардами лицо представляет странный контраст с юными, почти детскими лицами его соперников.

— Теперь черед Ашлея постоять за школу: он со свежими силами, — замечает Тельсон.

И действительно, сейчас видно, что Ашлей со свежими силами. Не успели подать знак к началу, как он стремительно бросается вперед. Но это особого рода тактика, имеющая цель сбить с толку и утомить лондонца, и тактика эта возымела свое действие. Раусон, испугавшись смелого приема Ашлея, также пускается со всех ног, стараясь не отставать от него. Блумфильд и Виндгам не особенно спешат и к концу первого круга отстают от передних ярдов на пятнадцать. Лондонец, видимо, в затруднении: держаться ли ему рядом с Ашлеем, или поберечь силы для следующих кругов? Если он отстанет, то, пожалуй, Ашлей обгонит его и добежит до цели первым; если же он будет держаться наравне с Ашлеем, то хватит ли у него сил на последний круг, когда задние начнут «припускать»? Он думает, должно быть, что хватит, потому что продолжает бежать рядом с Ашлеем. Из толпы раздаются громкие крики поощрения, и всего громче с того места, где стоят Парсон с Тельсоном.

— Молодец, Ашлей! Держись! Не сдавайся!.. Лондонец запыхался!.. Припусти, Виндгам!.. Так, так, молодец! Ура за школу!

Состязающиеся пробегают мимо. Начинается второй круг. К концу второго круга Ашлей начинает выказывать признаки усталости, а Блумфильд ускоряет шаг.

— Эге! Кажется, не Ашлей, а Блумфильд вывезет школу, — замечает Тельсон.

— Вот он! Бакенбардист-то лондонский все впереди… Ничего! Блумфильд бежит, точно рысак!.. Ашлей, голубчик, продержись еще чуточку! — кричит Парсон.

Но Ашлей отстает еще больше и больше и наконец выходит из круга, покрытый славой за ту черную работу, которую он выполнил на общую пользу. Теперь все взгляды с тревогой обращены на трех оставшихся. Лондонец все еще впереди, и расстояние между ним и Блумфильдом почти не уменьшается, а между тем до финиша остается не более четверти мили. Зловещее молчание воцаряется в толпе. Вильбайцы упали духом. Но вдруг раздается единодушный радостный крик… Что случилось? Блумфильд и Виндгам оба начинают нагонять лондонца. Крик переходит в такой неистовый рев, что грачи вылетают из гнезд и кружатся в воздухе в паническом страхе. «Главная площадь» еще ни разу не видала такого великолепного бега. Шаг за шагом сокращают вильбайцы расстояние, отделяющее их от соперника, который видит опасность и тоже прибавляет шагу.

Несколько секунд победа колеблется между тремя соперниками, но наконец — о радость! — лондонец бесспорно начинает уставать.

— Смотрите! Смотрите! Наши сейчас догонят лондонца! — кричит Тельсон вне себя от восторга.

— Великолепно! Вильбай! Ура! Поравнялись!.. Виндгам впереди! Оба впереди! Молодцы наши!

Бег кончен. Виндгам достиг цели первым, за ним Блумфильд, а за Блумфильдом приезжий атлет, окончательно посрамленный. Что же после этого удивительного в том, что школа теряет голову? Веревка летит на землю, и вся толпа бросается к победителям. Тельсон забывает о своем закадычном друге Парсоне; Кьюзек теряет в толпе отца; все спешат поздравить героев дня, которых уже успели подхватить на плечи и несут с торжеством среди восторженных криков и аплодисментов.

Так кончились майские бега 18.. года, и не было в этот день ни одного мальчика во всей школе, чье сердце не билось бы гордой радостью за победу школы.

Вильбай недаром славился на весь околоток своим искусством во всех спортивных играх и насчитывал в списке своих питомцев множество отличных бегунов, гребцов и игроков в крикет. Но чтобы школа могла победить даже лондонского спортсмена, да еще два раза подряд, — этого ожидали разве только самые смелые, да и те были очень удивлены, когда ожидания их оправдались.

Быть может, лицом, которое события этого достопамятного дня взволновали менее всех, был сам герой дня. Виндгам — «старый старшина», как его теперь называли, потому что сегодняшний день был его последним школьным днем, — отличался большой скромностью и сдержанностью. Он ненавидел всякие чествования и потому тотчас же по окончании бега скрылся в свою комнату, где необыкновенно долго провозился с умыванием.

Толпа воспитанников долго ломилась в его дверь, требуя, чтобы он вышел принять их поздравления. Но он преспокойно продолжал заниматься своим туалетом. Тогда, видя, что здесь они ничего не добьются, школьники отправились чествовать Блумфильда, который, как было известно, относился к своим лаврам не столь равнодушно. Впрочем, и старшине не удалось вполне избегнуть предназначавшихся для него почестей. Он не мог не выйти к парадному обеду, всегда бывавшему в этот день в большом школьном зале. Когда же по окончании обеда директор, согласно обычаю, предложил тост за здоровье бывшего главного старшины школы, который, по его словам, был у них не только лучшим «классиком», но и первым во всех спортивных играх, то, право, можно было подумать, что старая крыша провалится от грома рукоплесканий. Виндгам охотно отказался бы от обязанности отвечать на речь директора, если бы это было в его власти. Но Вильбай скорее согласился бы пожертвовать целой неделей каникул, чем разойтись без речи в таком торжественном случае, как настоящий. Когда Виндгам встал, оглушительные крики «браво» долго не давали ему заговорить. Неизвестно, сколько времени простоял бы он таким образом, если бы классные старшины не прибегли к мерам строгости для водворения тишины.

Тогда Виндгам сказал следующее:

— Я очень благодарен нашему директору за ту доброту, с какою он отозвался обо мне. Конечно, все вы отлично знаете, что школа ничего не теряет с моим уходом. (Слышны крики: «Нет, нет, много теряет!») Для такой школы, как наша, один человек ничего не значит, и те, кто сказал «нет», сказали это, не подумав.

Тут аплодисменты совершенно заглушают голос оратора. Те, кто кричал «нет», чувствуют себя пристыженными.

— Годы, которые я провел здесь, будут всегда лучшими годами моей жизни, — продолжал Виндгам. — Я горжусь тем, что был вильбайским старшиной. Я не гордился бы этим, если бы не считал, что наша школа — очень хорошая школа. А хороша она, как мне кажется, потому, что вильбайцы всегда ставили интересы школы выше своих собственных. До тех пор, пока так будет продолжаться, школа будет стоять на прежней высоте. Благодарю вас, мистер Патрик, и вас, джентльмены!

Таковы были прощальные слова вильбайского старшины. На следующий день он уехал, и только гораздо позже вильбайцы поняли, как много потеряли они с его отъездом.

Почему они это поняли и как им пришлось не один раз припоминать прощальные слова своего главного старшины, будет рассказано в следующих главах настоящего повествования.