III

МЕЖДУЦАРСТВИЕ

Кто будет школьным старшиной? Этот вопрос никому не приходил в голову до тех пор, пока не уехал Виндгам. Школьники до того освоились со старым порядком вещей, продолжавшимся целых два года, что мысль о подчинении кому-нибудь другому, кроме «старика Виндгама», казалась им просто дикой. Но так или иначе, а с отъездом Виндгама приходилось примириться с этой мыслью и решить вопрос, кому занять место старшины.

С незапамятных времен вильбайские старшины были тем, что называется «молодец на все руки». Должно быть, в местном воздухе было что-нибудь такое, что одинаково способствовало как развитию мускулов, так и успехам в науках, потому что трое последних старшин соединяли в своем лице первого ученика и главу клуба спортивных игр — две совершенно отдельные роли. Но лучшим из троих был бесспорно Виндгам: он был далеко впереди своих товарищей и по древним языкам и по математике; а такого гребца, такого игрока в крикет не было во всей школе! Оба его предшественника были тоже первыми учениками; искусство же их в спортивных играх, хотя на этом поприще они и не были первыми, было настолько велико, что давало им право на почетное место школьного старшины. Таким образом, в памяти настоящего поколения пять лет вильбайские старшины были всегда первыми во всем. И вдруг оказывается, что этот порядок вещей может нарушиться…

Вторым учеником после Виндгама был Риддель, юноша сравнительно неизвестный, приехавший в Вильбай два года тому назад из другой школы. О нем знали только, что он очень застенчив, слаб физически и редко принимает участие в спортивных играх, что у него очень мало друзей, что он никогда не вмешивается в общественные дела школы. Злые языки уже давно окрестили его «святошей». Вообще в школе Ридделя не любили. Таков был юноша, которому, согласно букве закона, то есть как первому ученику, принадлежало теперь старшинство. Едва ли нужно говорить, с каким отчаянием встретила вильбайская молодежь это открытие.

— Не может быть, чтобы директор назначил старшиной Ридделя! Риддель — старшина школы? Ведь это курам на смех! Уж лучше прямо закрыть школу, — сказал Ашлей Котсу, когда они обсуждали этот вопрос в описываемый день вечером в комнате Ашлея.

— Что же делать директору? Назначение старшины не зависит от его личного вкуса, — возразил на это Котс.

— Как не зависит? Разве есть такой закон, по которому первому ученику должно принадлежать старшинство, хотя бы он не умел держать весла и не мог пробежать сотни ярдов?

— Положим, что нет. Только… кто же будет старшиной, если не Риддель?

— Как кто? Понятно, Блумфильд! Он самый подходящий человек. Все хотят, чтобы он был старшиной.

— Но он чуть ли не последний в своем классе…

— Что ж за беда? Фельтон ничего не смыслит в гребле, однако пока он был старшиной, он же был капитаном школьной флотилии…

Тут в комнату вошел третий классный старшина.

— Послушай-ка, Типпер, что тут говорит Котс! Он уверяет, что Риддель будет старшиной, — обратился к вошедшему Ашлей.

Типпер расхохотался:

— Вот была бы штука! Представь себе Ридделя, отстаивающего интересы школы на июньских шлюпочных гонках или на мартовских бегах!.. Верно, Котс так думает потому, что он принадлежит к отделению директора?.. Напрасно, друг мой Котс! Увидишь, что скоро мы, парретиты, победим вас, директорских…

— Уж не ты ли метишь в старшины? — спросил Котс Типпера с язвительной улыбкой.

Типпер рассердился. Он отлично играл в крикет и хорошо бегал, но учился плохо; всем было известно, что он с трудом перешел в шестой класс. Поэтому слова Котса сильно его задели как намек на его плохие успехи в науках, и он ответил с раздражением:

— Что же, я думаю, что в должности старшины я был бы не хуже каждого из вас, директорских. Но если хочешь знать правду, то я говорил не о себе, а о Блумфильде.

— Вот и я то же говорю, — подхватил Ашлей. — Но Котс доказывает, что Блумфильд не может быть старшиной, потому что он плохой ученик.

— Вздор! — решил Типпер. — Не все ли равно для нас, будет ли старшина первым или двадцатым в своем классе? Лишь бы он был первым во всем остальном. Я не понимаю, как директор может хоть одну минуту колебаться в своем выборе…

К такому заключению пришли вильбайцы почти на всех советах, собиравшихся в этот день для обсуждения вопроса о старшинстве. К этому заключению пришел и сам Блумфильд.

— Вы понимаете, друзья, что я нисколько не интересуюсь старшинством ради старшинства, — говорил он своим ближайшим товарищам в тот же вечер после уроков. — Я знаю, как скучно быть старшиной: все к тебе лезут со всяким вздором, за все отвечай. С одними «мартышками» хлопот не оберешься: того накажи, тех помири… Но, разумеется, я приму старшинство, если все найдут, что этого требует польза школы.

— Я надеюсь, что если директор не догадается сам, до какой степени Риддель и старшинство не вяжутся между собою, то у Ридделя хватит ума отказаться. Я не думаю, чтобы старшинство особенно его привлекало, — заметил Портер.

— Конечно, нет, — подхватил Блумфильд. — Раз я слышал, как он говорил, что очень жалеет Виндгама и ни за что не хотел бы быть на его месте, особенно в те дни, когда идут приготовления к экзаменам.

— По-моему, проще всего пойти к Ридделю, сказать ему прямо то, что мы обо всем этом думаем, и попросить его, чтобы он отказался от старшинства, — предложил Гем.

— Конечно, это будет очень прямо, но нельзя сказать, чтобы вежливо, — засмеялся Портер.

— Какая тут вежливость, когда дело идет о пользе школы! — проворчал Гем. — Риддель не обидится: он сам должен понимать, что как старшина он никуда не годится. Его ни в грош не будут ставить!

— Это правда, — согласился Блумфильд и прибавил со скромной улыбкой: — Надеюсь, никто из вас не считает меня хвастуном, но мне кажется — говорю это по совести, — что я, во всяком случае, лучше Ридделя сумел бы сохранить в школе дисциплину и порядок.

Блумфильду очень хотелось попасть в старшины, хотя он тщательно скрывал это не только от других, но даже от себя.

— Еще бы! Недаром, когда речь заходит о старшинстве, все в один голос называют тебя и говорят, что не хотят никого другого! — сказал Вибберлей, известный подлипало, который за последнее время сильно заискивал перед Блумфильдом.

— Воображаю, как хорош будет Риддель в роли верховного судьи! — заметил Гем со смехом. — Хотел бы я взглянуть, с каким лицом будет он наказывать какого-нибудь «мартышку»… Я думаю, первым делом в обморок упадет.

— Или возьмет преступника в свою комнату и вместе с Ферберном и всей этой компанией святош начнет его отчитывать. Бедные «мартышки»! — отозвался с комическим вздохом Джилькс, классный старшина из отделения директора, неприятный юноша с кошачьими манерами.

— Да, признаюсь, я предпочел бы, чтобы Блумфильд поколотил меня двадцать раз, чем выслушать одну проповедь этого плаксы Ридделя, — поддакнул Вибберлей.

— Я думаю, что ни ты и никто из нас не имеет права называть Ридделя плаксой, — вмешался вдруг Портер. — Он хороший малый и, наверное, сумеет постоять за себя не хуже каждого из нас. А что он не силач и не любит физических упражнений, так он этого и не скрывает, и, наконец, в этом нет преступления.

— Ай да Портер! Настоящий проповедник! — захохотал Вибберлей не совсем естественно.

— Портер прав, — сказал Блумфильд нахмурившись: — Ридделя не за что бранить. Я только нахожу, так же как и остальные, что он слишком мало известен, для того чтобы быть старшиной, и что на эту должность нужен человек, который… которого бы все знали и уважали… Однако будет об этом толковать! Скоро все решится. А пока, Гем, не прокатиться ли нам опять по реке? Утром ты не много наработал. Что ты на это скажешь?

Гем вздохнул и покорно отвечал:

— Ладно.

Друзья принялись разыскивать своего рулевого — нашего знакомца Парсона. Но отыскать его оказалось делом нелегким. Его не было ни в классных, ни в дортуарах. Никто не видал его после окончания уроков… Не найдя Парсона в его собственном отделении, Блумфильд и Гем, естественно, отправились в отделение Тельсона. Но и там его не было, и странная вещь — не было и самого Тельсона. Но еще более странно было то, что, как показали розыски, кроме Парсона и Тельсона, недоставало еще пятерых мальчуганов из отделения мистера Паррета. Убедившись, что розыски ни к чему не приведут, Блумфильд и Гем пошли на реку вдвоем, взяли за рулевого сына сторожа и перестали думать о Парсоне и компании.

Между тем таинственное исчезновение семерых мальчиков объяснялось очень просто. Наступившее в школе временное междуцарствие, бывшее причиной чудесного избавления Парсона от рук правосудия, подало ему и его верному другу блестящую мысль достойным образом отпраздновать это редкое в вильбайской хронике событие. А отпраздновать было чем. Уже давно младшие члены отделения мистера Паррета жаждали свести кое-какие счеты с младшими членами отделения мистера Вельча. Долг был давнишний — еще с середины великого поста, когда вельчиты ни с того ни с сего поколотили парретитов, и заканчивался ничем не вызванным оскорблением, нанесенным бедному Парсону на реке в утро описываемого дня. Надо сказать, что парретиты гордились своею аккуратностью в счетах; поэтому их очень огорчило то, что до сих пор обстоятельства, над которыми они не были властны, другими словами — боязнь Виндгама, мешали им расквитаться с их кредиторами. И вот наконец представляется прекрасный случай свести счеты! Главного старшины нет, значит они ничем не рискуют (потому что самое большее, что может сделать классный старшина, это оштрафовать пятью-шестью страницами стихотворений, а ведь это сущий вздор); а раз они ничем не рискуют, то, разумеется, грешно терять драгоценное время. На этом основании Парсон, Бошер, Лаукинс, Прингль, Кинг и Векфильд — все фаги из отделения мистера Паррета, — с подкреплением в лице Тельсона из отделения директора, не откладывая в долгий ящик, отправились с деловым визитом в отделение мистера Вельча. Вот причина, по которой Блумфильд и Гем в целом отделении мистера Паррета не могли найти себе рулевого.

Мы сейчас узнаем, что делали юные парретиты в отделении мистера Вельча. Но прежде мы должны дать читателю краткую характеристику этого отделения.

Отделение мистера Вельча считалось самым буйным во всей школе; младшие его члены, когда они поднимали шум, шумели так, как не шумели оба других отделения, взятые вместе. Все самые непозволительные шалости исходили из отделения мистера Вельча. Вельчиты систематически надоедали и учителям и товарищам. Сами они считали себя гонимыми судьбой. Действительно, за последние пять-шесть лет ни одна награда, ни один приз не попадали в отделение мистера Вельча; почему — этого они не разбирали; они решили, что весь мир против них, и потому воевали со всем миром. Впрочем, это им не мешало воевать и между собою. Все отделение распадалось на враждебные кучки; ссорам и раздорам не было конца. Старшие вечно вздорили между собою и не обращали внимания на младших, а те делали все, что хотели.

В описываемый вечер в отделении мистера Вельча, в комнате, занимаемой Кьюзеком и Пильбери, шел пир горой. Накануне вечером капитан Кьюзек, прощаясь с сыном, подарил ему пять шиллингов. Само собою разумеется, что на другой день во время большой перемены Кьюзек-младший скрылся из школы по дороге в Шельпорт — местечко в полумиле от школы, — захватив с собой пустую картонку, и вернулся с той же картонкой, битком набитой всевозможными лакомствами: тут были и мятные пряники, и орехи, и засахаренные сливы, и баночка с шербетом, и леденцы, и копченые сельди. Весть о покупке Кьюзека мигом разнеслась по всему отделению, результатом чего было то, что Кьюзек внезапно приобрел необыкновенную популярность среди товарищей. Кое-как ему удалось благополучно донести картонку до своей комнаты.

Там, посоветовавшись предварительно со своим другом Пильбери, Кьюзек решил в тот же день после уроков устроить вечеринку и пригласить на нее четверых своих приятелей: Куртиса, Фильнота, Моррисона и Моргана.

Разумеется, эти четыре счастливца приняли приглашение с восторгом. Понятно также, что все остальные, не удостоившиеся этой чести, очень обиделись на Кьюзека и между собой обозвали его скаредом.

Если точность есть признак вежливости, то в этот вечер Куртис, Фильнот, Моррисон и Морган оказались самыми вежливыми молодыми людьми во всей школе: с последним ударом колокола, возвестившего окончание уроков, они уже были в комнате Кьюзека.

— Очень мило с твоей стороны, дружище, что ты позвал нас, — сказал один из гостей, с нежностью наблюдая за распаковкой картонки. — Что у тебя тут?

— Разные разности: орехи, пряники, засахаренные сливы…

— Сливы! Ах, какая прелесть! Где ты их достал?

— В новой лавке. В старой ничего нет, кроме изюма с миндалем и тому подобной дряни.

— И сельди! Вот это хорошо! — заметил Морган, любивший покушать основательно.

— Нельзя же без существенного, — отозвался хозяин деловым тоном. — Только вот горе — сковородки у нас нет. Не знаю, на чем мы их будем жарить.

— А ни твоей аспидной доске разве нельзя? — придумал Куртис.

— Оно бы можно, да у меня на ней написано решение геометрической задачи, которое я еще не успел списать в тетрадку, — отвечал Кьюзек.

— Досадно… Как же нам быть с сельдями?

— Я придумал, друзья! — воскликнул вдруг Фильнот. — В лаборатории есть чудесная кастрюлька — та, в которой разводят фосфор и всякую всячину для опытов. Лаборатория теперь не заперта — я видел, там занимаются шестиклассники, — так я мигом сбегаю туда и притащу вам эту кастрюльку.

— Но ведь она грязная! Отравишься еще, чего доброго, — заметил благоразумный Пильбери.

— Пустяки! Мы ее вымоем и выжжем.

И Фильнот скрылся. Остальные, чтобы не терять времени, занялись растопкой камина. Прошло пять минут и десять, а Фильнот не возвращался. Это было очень странно, так как лаборатория была на том же этаже, в конце коридора. Камин горел ярким пламенем; все угощение было разложено по тарелкам.

— Куда он провалился? — не выдержал Куртис. Ему не так хотелось сельдей, как мятных пряников, но он понимал, что нельзя приниматься за десерт до ужина.

— Уж не наделал ли он какой беды в лаборатории и не досталось ли ему от шестиклассников? — пришло в голову Кьюзеку.

— Да что нам его ждать? Начнемте без него, — предложил Куртис, умильно поглядывая на пряники.

И начали бы, если бы было на чем поджарить сельди.

— Давайте съедим их сырыми. Не все ли равно? Куртису было, конечно, все равно, так как сельди были для него делом второстепенным, но Морган, как любитель существенного, решительно воспротивился такому варварскому предложению:

— Нет, это не годится. Уж лучше я схожу к экономке и попрошу вилки: поджарим сельди на вилках — еще вкуснее будет.

И он вышел. Прошло еще несколько минут. Гости стояли вокруг стола, нетерпеливо постукивая о пол каблуками и глядя жадными глазами на аппетитно разложенные на столе яства. Хозяин достал где-то в углу однозубую вилку и стал было жарить селедку; но вилка оказалась слишком коротка; он обжег себе руку, уронил селедку в огонь, рассердился и наконец воскликнул:

— Да что с ними приключилось, в самом деле? Таких молодцов только за смертью посылать, право! Пойду-ка я сам…

Кьюзек вышел — и тоже пропал.

— Однако это становится скучным, — объявил Куртис после трех минут общего тягостного ожидания. — Не приняться ли нам за пряники? В сущности, ведь все равно, с чего ни начать — с сельдей или с пряников. Жаль будет, если пряники зачерствеют.

Ему ничего не отвечали. Пильбери задумчиво отломил кусочек пряника и положил в рот. Моррисон зевнул.

— Претяжелая, должно быть, эта кастрюля: трое снести не могут, — пошутил Куртис.

— Погоди, кажется, идут, — прервал его Моррисон. Куртис выскочил в коридор, Моррисон за ним.

Пильбери услышал за дверью топот нескольких пар ног, шум борьбы и крик Куртиса:

— Сюда, Пиль! Выручай!

Пильбери высунулся за дверь, недоумевая, что могло случиться с его товарищами. Вдруг чьи-то цепкие руки схватили его за плечо и вышвырнули из комнаты с такой силой, что он стукнулся головой о противоположную стену коридора, и вслед за тем мимо него в пустую комнату прошло несколько фигур; он узнал в лицо только Парсона и Бошера, но, разумеется, догадался, кто были остальные. Дверь с треском захлопнулась, и замок щелкнул. Прощай, пряники, шербет и сливы!

Пильбери, Моррисон и Куртис, очутившиеся втроем в темном коридоре, пришли в себя не сразу. Вдруг с трех разных сторон они услышали три знакомых голоса: Фильнот кричал из лаборатории: «Отоприте!», и неистово стучал в дверь; Морган кричал из собственной комнаты, где тоже сидел взаперти, а голос Кьюзека слабо доносился откуда-то издали, как оказалось потом — из умывальной. Тут только бедные вельчиты поняли всю глубину своего несчастья. Однако у них хватило присутствия духа освободить товарищей и напасть на неприятеля соединенными силами. Но осада не увенчалась успехом: неприятель крепко засел в крепости. Тщетно осаждающие ломились в дверь, грозили, даже просили — в ответ им раздавался лишь вызывающий смех.

— Не стесняйтесь, друзья, будьте как дома, — говорил в комнате чей-то знакомый голос, но у говорившего рот был так набит, что трудно было сказать наверное, чей именно. — Чудесные сливы! Бошер, возьми себе еще: ты мало взял.

— И сельди недурны. Кьюзек, почем ты платил за сельди?

Этот голос несомненно принадлежал Парсону.

— Жаль только, что доску твою мы немножко испортили, — продолжал первый голос. Говоривший успел проглотить то, что у него было во рту, и осаждавшие узнали голос Тельсона. — Очень уж спешили к тебе в гости — не успели захватить сковородку. Прости, друг любезный!

Громкий хохот осажденных встретил эту шутку; осаждавшие же принялись колотить кулаками в дверь в бессильной ярости. Кьюзек наклонился к замочной скважине и закричал дрожащим от гнева голосом:

— Воришки! Дрянные мальчишки! Сейчас же выходите из моей комнаты!

— Погоди: неловко вставать, не окончив ужина, — отвечал ему Тельсон.

— Смотри, Тельсон, доберусь я до тебя!

— Улита едет, когда-то будет, а вот до твоих сельдей мы уже добрались…

Настала короткая пауза. Вдруг Пильбери закричал испуганным голосом:

— Директор идет!

— Напрасно, голубчик! Не попадемся мы на эту удочку. Директор уехал в Шельпорт, я сам видел, — послышался в ответ спокойный голос Парсона.

— А когда так, я сейчас же иду жаловаться на вас старшине, — объявил выведенный из терпения Кьюзек.

— Сделай милость! Только вот беда — старшины-то у нас нет, — ответил Парсон соболезнующим тоном и прибавил дружелюбно: — Да вы не волнуйтесь, джентльмены: мы не все съедим, и вам останется.

Убедившись, что переговоры ни к чему не поведут, осаждающие стихли. Распростившись с мечтой о вкусном ужине, они перешли к выжидательной тактике, утешаясь тем, что когда-нибудь неприятель должен же будет выйти из крепости и тогда настанет их черед действовать. Но осажденные тоже не дремали. Они обдумали свой набег во всех подробностях и заранее позаботились об отступлении. План отступления был следующий: часть войска отвлекает внимание неприятеля, то есть болтает, стучит посудой, вообще делает вид, что ужин все еще продолжается, остальные же тем временем потихоньку отставляют стол и скамью, загораживающие дверь, и затем по сигналу все бросаются в коридор и пробивают себе путь кулаками. Сказано — сделано. Ужин так затянулся, что у осаждающих заныли ноги от усталости. В угрюмом молчании, прислонясь к двери, ждут они конца пира. Фильнот и Куртис уже подумывают, не сесть ли им на пол, как вдруг дверь быстро распахивается (надо сказать, что она отворялась внутрь), и трое из осаждающих — Кьюзек, Куртис и Пильбери — летят на пол прямо под ноги осажденным, которые, перепрыгнув через тела, выскакивают из крепости плотной кучкой, по всем правилам военного искусства, и пускаются бежать к своему лагерю. Моррисон, Фильнот и Морган пробуют перерезать им путь, но отброшены с уроном. С торжествующим смехом добежали посетители до площадки лестницы, и преследователи их имели удовольствие видеть, как они один за другим спустились по перилам и как, ни в чем не бывало отправились попарно в свое отделение.