Силами восьми буксиров огромный корабль был выведен на середину реки и развернут носом вниз по течению. На мостике лоцман что-то сказал, первый помощник дал короткий свисток и повернул рычаг. Буксиры подобрали свои канаты и отошли. Из внутренностей судна послышался запуск малого двигателя, открывавшего дроссели трех основных машин. Три гребных винта начали вращаться, и гигант, по колоссальному корпусу которого пробегала частая дрожь, медленно двинулся в море.
Восточнее Санди-Хука лоцман был высажен, и началось плавание. В пятидесяти футах ниже палубы, среди адского шума, жара, света и тени, контролеры угля перекидывали отборное топливо из бункеров на участок заслонок, откуда полуобнаженные кочегары с лицами измученных чертей швыряли его в горнила топок. В машинном отделении смазчики с масленками и ветошью двигались взад и вперед среди порывистой, крутящейся, сверкающей стали. Старание смазчиков контролировалось людьми, улавливавшими фальшивые ноты в смешанном звуке нагруженного подшипника — нескладное стальное щелканье, производимое ослабленной шпонкой или гайкой. Палубные матросы установили на двух мачтах треугольные паруса, добавляя их импульс к внутренней силе плавучего рекордсмена. Пассажиры, разбредшиеся по палубе, находили занятия по своему вкусу. Некоторые погрузились в кресла, хорошо укутавшись — ибо, хотя стоял апрель, соленый воздух был холодным. Некоторые гуляли по палубе, осваиваясь с «морскими ногами», другие слушали оркестр в музыкальном зале, иные читали или писали в библиотеке. Было несколько оставшихся в своих койках — одолела морская болезнь, вызванная легкими качаниями судна на донных волнах.
После очистки палуб, с началом полуденной вахты, возобновилась нескончаемая уборка, которой так много времени уделяют моряки на пароходе. Бригада, возглавленная боцманом шести футов роста, по правому борту направилась к корме с ведрами и кистями, и матросы заняли свои места у ограждения.
«Шлюпбалки и пиллерсы, ребята, забудьте о леере[1] », сказал боцман. «Дамы, вам лучше немного отодвинуть назад свои кресла. Роуланд, слезай оттуда — не то упадешь за борт. Забери вентилятор — нет, ты краску разольешь — убери ведро и возьми у старшины немного наждачной бумаги. Работать внутри корабля, пока не выведете его из себя».
Матрос, к которому он обращался, подвижный человек в возрасте около тридцати лет, черная борода и бронзовый загар которого создавали впечатление здоровой энергичности, несмотря на бледно-голубые глаза и порывистые движения — оторвался от поручня и потащился вперед со своим ведром. Поравнявшись с дамами, к которым обращался боцман, он остановился взглядом на одной из них — молодой женщине с золотистыми волосами и глазами морской голубизны, — вставшей, когда он приблизился. Он вздрогнул и отшатнулся в сторону, словно избегая ее, и прошел дальше, слегка подняв руку в смущенном приветствии. На удалении от боцмана он прислонился к рубке и красил, прижав к груди свою руку.
«Что это?», пробормотал он утомленно; «действие виски или прощальный трепет угасшей любви. Прошло уже пять лет… и одного ее взгляда достаточно для замирания крови в венах… может разбудить всю страсть и чувство беспомощности, доводящие мужчину до безумия… или это». Он взглянул на свои дрожащие руки, все в шрамах и смоле, прошел вперед и вернулся с наждачной бумагой.
Молодая женщина была столь же возбуждена их встречей. На ее миловидном, но слегка усталом лице промелькнуло выражение, смешанное из удивления и тревоги. Не отвечая на его беглое приветствие, она схватила маленькую девочку, стоявшую за ней на палубе, и, повернувшись к салонной двери, заспешила в библиотеку, погрузившись в кресло рядом с господином военной наружности. Тот поднял глаза от книги и заметил: «Привиделся морской змей, Мира, или Летучий Голландец? Что случилось?»
«Ох, нет, Джордж», ответила она возбужденным голосом. «Здесь Джон Роуланд — лейтенант Роуланд. Я его видела только что… он так изменился… он пытался заговорить со мной».
«Кто? Это тот мучительный предмет твоей страсти? Тебе известно, что я его никогда не видел, и ты сама не много рассказывала о нем. Что он — в первом классе?»
«Нет, он, скорее всего обычный матрос, он работает, и у него поношенная одежда… такая грязная. Кажется, что он опустился… очень низко. И это все потому, что…»
«Потому, что ты невзлюбила его? Но ведь это не твоя вина, дорогая. Если в мужчине это есть, он опускается в любом случае. Чувствует ли он себя оскорбленным? Жалуется он или злится? Ты ужасно встревожена. Что он сказал?»
«Я не знаю… он ничего не сказал… Я всегда опасалась его. После этого я встречала его всего три раза, у него был такой пугающий вид… и он был очень вспыльчив, упрям, и ужасно сердит… тогда. Он обвинял меня в том, что я ввела его в заблуждение, что я играла с ним; он также что-то сказал о вечном законе удачи, и о высшем равновесии событий… всего сказанного им я не могла понять — кроме того, что, поскольку все свое страдание мы навязываем другим, оно ложится на каждого равными частями. Потом он ушел… очень взволнованным. Я всегда после этого ждала, что он будет как-то мстить — он может похитить нашу Миру — нашего ребенка». Она прижала улыбавшуюся дочь к своей груди и продолжила. «Сначала он нравился мне, до того, как я узнала, что он был атеистом… да, Джордж, он в самом деле отрицал существование Господа — и это при мне, исповедующей христианство».
«Должен сказать, он был удивительно смелым», сказал он с улыбкой «не зная тебя достаточно хорошо».
«После этого я уже с трудом его понимала», заключила она. «Я чувствовала себя словно в присутствии чего-то нечистого. Я все же думала, как славно было бы сохранить его для Господа, и пыталась убедить его в оберегающем милосердии Иисуса, но он лишь высмеивал все, что свято для меня. И сказал, что, как бы он ни чтил мои убеждения, он не настолько циничен, чтобы соглашаться с ними. И что он хотел бы оставаться честным к себе и к другим, искренне выражая при этом свое безверие — свою идею. Как будто возможна честность без Божьей помощи… и затем, однажды, я уловила в его дыхании запах спиртного… от него обычно исходил табачный запах… и я потеряла надежду. И уже после этого он исчез из виду».
«Выйдем, и покажи мне этого нечестивца», сказал ее муж, поднимаясь. Они подошли к двери, и молодая женщина выглянула за нее. «Он последний среди людей, там дальше… рядом с каютой», сказала она обернувшись. Ее супруг вышел наружу.
«Как наш отпетый разбойник надраивает вентилятор? Вот так Роуланд-мореход! Недурное падение. Не из-за лишения ли офицерства он ударился в беспутство? Упился до чертиков на приеме у Президента, не правда ли? Я, кажется, читал об этом».
«Я знаю, что он лишился своего места и был ужасно опозорен», ответила его жена.
«Что ж, Мира, теперь парень обезврежен. В следующие несколько дней мы еще встретимся, но на верхней палубе тебе лучше держаться от него подальше. Если он не совсем еще стал бесчувственным, он в таком же смущении, как и ты. Сейчас лучше оставайся в помещении — делается туманно».