Шли к станции Коренево, лежащей между городами Рыльск и Суджа и образующей вместе с ними прямую линию фронта, на которой столкнулись: с запада — немцы, и с востока — соединенные партизанские отряды.
Отряд Остапа Оверко находился в тылу немецких частей, дерущихся против партизан, но ни Остапу, ни Федору не было ясно, что делать — надо ли пробиваться на соединение с своими или лучше действовать именно в тылу неприятеля?
И то, и другое было чрезвычайно трудно. На всех путях, на всех дорогах и станциях, во всех городах, местечках, селах кишмя кишели немцы и гайдамаки, носились белогвардейские карательные отряды, путалась между ногами державная варта.
По нескольку раз в день налетали на небольшие части, вступали в бой, с налету опрокидывали врага и неслись дальше. В Высоком разбили артиллерийский обоз и, захватив с собой сколько могли снарядов, помчались дальше. Под Конотопом, у Поповки, сожгли железнодорожный пакгауз с военными грузами. Но, спешно уходя, потеряли орудие и часть зарядных ящиков.
Под Александровкой, после того как партизаны сожгли состав с прессованным сеном и понеслись дальше по своему пути, Остап внезапно обнаружил, что вдогонку несется эскадрон немецкой кавалерии.
Надо было в несколько минут решить, что делать. С артиллерией от эскадрона не уйти. И свернуть с дороги тоже нельзя: размытые дождем проселки, дорожки и тропинки превратились в густое липкое месиво, страшное, как болото.
Остап тихим голосом приказал:
— Рассыпаться цепью... Повернуть орудия... Пулеметы тоже... Двум пулеметчикам сойти с дороги в стороны... Ждать тихо — не галдеть, не курить... Как подойдут близко, совсем близко — бить по прямой пушками, пулеметами, ружьями...
На разбитой дороге, в темноте осенней ночи, не миновав шума и крика, быстро воздвигли род походной крепости. Возникла плотная стена телег и тачанок с торчащими мордами пулеметов, с грозно высунутыми тонкими стволами орудий. Фланговым пулеметам придавали большое значение — Петро и Федор сами спустились по обеим сторонам дороги и засели в грязных, наполненных водой канавах.
И сейчас же, точно враг ожидал — когда же, наконец, все будет готово, недалеко на разбитом шоссе послышался топот копыт, частый и равномерный стук железа о камень, быстро надвигающийся шум стремительного движения.
Шум надвигался все ближе и ближе, темная масса вырастала из черноты ночи почти у самой крепости, но невидимая крепость молчала, как мертвая.
И вдруг плотную темноту черной украинской ночи прорезал сноп круглого пламени, и под ним, словно из-под ног, грохнул удар подземного грома, И сразу же, где-то совсем близко, рядом, с боков, сверху, снизу, торопливо, настойчиво, неустранимо застукало: «Та-та-та-та... Та-та-та-та...»
И снова подземный гром с красно-черным жалом пламени и дыма грохнул в синеву на миг освещенной ночи, озарив толпу вздыбленных, упавших, уносящихся коней.
Сквозь грохот орудий, стук пулеметов и ружейные выстрелы, сквозь крики партизан доносились стоны и вопли неприятеля, паническое ржание лошадей, какой-то еще странный шум.
После каждого выстрела Петро кричал из канавы:
— Ще разок!!.
И покрывал свои слова пулеметной очередью.
Опанас бил без передышки. Через ровные промежутки грохот и пламя вырывались в темноту, освещая дорогу и рассеянный эскадрон.
— Бей вправо; вон за ту будку! — кричал Остап. — Вон куда они сбились!..
— Есть вправо! — менял прицел Опанас и давал сам себе команду: По будке!.. Шрапнелью... Огонь!..
Сергунька подносил ленты Федору и Петру и каждый раз, возвращаясь, кричал Горпине и Ганне:
— Ще, ще!.. Давай больше!..
Но больше уже не понадобилось.
Встреченный неожиданным огнем орудий и пулеметов, сдавленный размытыми полями, эскадрон, потеряв большую часть своего состава, панически бежал по той же дороге обратно.
Убедившись, что неприятель разбит, Остап приказал сниматься.
Быстро продвигались вперед, готовые к встрече с новой частью. Решили полностью повторить операцию — впереди стена из тачанок, орудий и пулеметов, с боков пулеметы и цепи.
Но встреч больше не было.
Серый рассвет раскрывал туманные поля, наполненные водой канавы, одинокие кусты. В полумраке нерастаявшей ночи лица партизан казались иссиня-желтыми, глаза впалыми. Орудия и тачанки, грохоча, не мешали дремать уставшим людям. Даже верховые, измученные многими бессонными ночами, укачиваемые мерным шагом лошадей, иногда засыпали, потом просыпались, недоуменно оглядывались и снова засыпали.
Остап и Федор тихо переговаривались между собой.
— Теперь восстают крестьяне почти везде... — рассказывал Федор. — В Топоровской волости, Сквирского уезда, крестьяне сожгли весь помещичий хлеб, организовали большой отряд и ушли... В Каневском — спалили Лазуровскую экономию... В Звенигородском, в Шполе, в Лебедине, в других местах — крестьяне поднялись целыми селами, организовали отряды, здорово немцам насолили...
— Як ты все упомнишь!... — удивлялся Петро. — Где и шо и як...
— Нет, всего не упомнить... Тут никакой головы нехватит...
— А що в Киеве? — спрашивал Остап.
— В Киеве весело... — рассказывал Федор. — Народу — не протолкнуться... Фабрикантов, заводчиков, банкиров, помещиков — сколько угодно!.. Из Москвы, из Петрограда, из всех средних губерний столько их понаехало, что деваться некуда... Делать им нечего, денег еще много, — вот и гуляют целые дни по Крещатику, кутят целые ночи. Офицерья столько, что куда ни глянешь — одни погоны... Служат немцам и гетману... Сволочь продажная... Пошли в гайдамацкие полки, в карательные отряды, в контрразведку, в сыщики, в холуи...
— А что — рабочие?.. — спрашивал Остап. — Скоро поднимутся?..
— Настроение пролетариата — хоть сейчас поднимайся... Но положение тяжелое... Все в подполье. Кругом — безработица, люди разрозненные, голодные, бессильные. Военно-полевые суды, расстрелы, виселицы, тюрьмы, концентрационные лагери... Очень много гадят меньшевики, эсеры... Но к зиме, думаем, полностью окрепнем...
— Без городских рабочих трудно... — тихо говорил Остап. — Одной деревне не справиться... Если б все сразу, и тут и там, — тогда сила большая, тогда власть наша...
— Верно, — соглашался Федор, — совершенно верно. К этому дело и подвигается... А пока много городских рабочих идут в партизанские отряды... А в Донбассе большие массы рабочих пошли под командой луганского слесаря Ворошилова под Царицын.
— Ось это здорово!.. — горячо восторгался Петро. — Ось это — да!.. Это армия!..
— А що там наши гайдамацки полки, которые из пленных составлены? — вспомнил Остап свою часть, с которой прибыл из Германии.
— А, синежупанники, — рассмеялся Федор. — Это очень занятное дело... Ну, многие, конечно, вроде тебя, поразбежались... Но в целом полки, хоть реденькие, все-таки остались... Захотели их немцы послать бороться с большевиками, с партизанами, охранять помещичьи экономии. Ну, конечное дело, отказались они... «Ага, — подумали немцы, — значит сами вы тоже такие?.. Большевики?.. Ладно!..» И — приказ: «Немедленно сдать оружие!..» А синежупанники: «Нет, не сдадим». — «Нет, сдадите!» — «Ни хрена подобного!!» Немцы начали стрелять. Те отвечают. Пошла перепалка... Видят немцы — скандал. Народ весь в городе кипит, возмущается — «неужели будут целые полки украинцев расстреливать?...» Ну, думали, думали, решили в городе не стрелять. Приказали им: «Выступить за черту города!» — «Пожалуйста, сделайте ваше одолжение. Уйдем». Так они и прошли через весь город с обозами, кухнями, пулеметами... А куда ушли, что с ними стало — не знаю, не скажу...
Верстах в пятнадцати в стороне от станции Ворожба, недалеко от маленькой деревни, остановились утром на отдых.
И сейчас же вокруг отряда стали появляться крестьяне, взволнованно рассказывающие о больших событиях где-то совсем близко.
От беженцев узнали, что бои идут у станции Коренево, но кто с кем сражается, какие там части, каково положение — никто толком сказать не умел.
Какой-то молодой крестьянин посоветовал:
— Поближе к Ворожбе, вон по той дорози — село Дьяковка... Живут там железнодорожники... у них все узнаете...
— Узнать бы можно, — отсоветовал другой парень, — колы б там не было немцев... Там и пушки, и броневики, и конники...
— Добре... — порешил Остап. — Надо зараз выступать... По дороге все узнаем...
Пока поили коней у колодца, пока кормили их овсом из брезентовых кормушек, пока подправлялись сами — время шло, а когда отряд двинулся к перекрестку дорог, навстречу ему побежал сухощавый, черный, с воспаленными глазами человек и, задыхаясь, кашляя, замахал еще издали руками.
— Стойте, стойте, товарищи!
Он остановился, отдышался и быстро, точно боясь, что его не дослушают, заговорил:
— Товарищи! Мне надо поговорить... Кто здесь старший?
— Ну, к примеру, я, — ответил Остап.
— Товарищи, я железнодорожник... Со станции Коренево... В Ворожбе застрял со вчера... Только здесь вам нельзя оставаться... На станции уже знают о вас... Вероятно двинут части... Я поеду с вами, все расскажу...
Его посадили в бричку, повернули обратно, чтобы ехать другой дорогой, и двинулись резвой рысью.
И картина событий стала совершенно ясной.
Десятого сентября немцы и гайдамаки неожиданно окружили повстанческий отряд и, застав его врасплох, разгромили штаб, взяли в плен командира отряда и человек пятнадцать партизан. Всех их на глазах селян расстреляли. Заодно расстреляли, перепороли, увели многих мирных крестьян и сожгли их дворы. В ответ на это несколько партизанских отрядов, соединившись, ночью тринадцатого сентября взорвали мосты в тылу у немцев и захватили станцию Коренево.
— Но, товарищи, там партизанам не удержаться, хотя и говорят, что их скопилось несколько тысяч с орудиями и пулеметами!.. Немцев еще больше. Вчера туда гнали конницу, четвертый Егерский полк, части пятой артиллерийской бригады... Сейчас грузят эшелон в шестьдесят вагонов и готовят новые составы...
Железнодорожник взволнованно и торопливо, словно учитывая каждую секунду, высказывал свои соображения:
— Надо действовать в тылу... Обязательно в тылу... Это им страшнее прямого боя...
— Есть тут поблизости мосты?.. — тихо спросил Остап.
— Вот, вот!.. Об этом речь... Есть мост, и большой, над оврагом...
— Какая охрана?
— Обыкновенная... Несколько человек... Иногда больше, иногда меньше...
— Когда этот эшелон пройдет мост?..
— Думаю... Погрузят к вечеру... У ближайшего моста, значит — часов в восемь-девять...
— Добре...
Уже синие сумерки переходили в темную гущу сентябрьского вечера, когда отряд остановился в ста саженях против железнодорожного моста. Вдали за мягким поворотом пути хрипло загудел старый паровоз, и воздух вызвездило красноватыми точками искр.
— Он, он, он!.. — закричал железнодорожник. — Другого сейчас не может быть!.. Он!..
Но взрыв еще не был подготовлен.
— Бей прямой наводкой! — тихо сказал Остап Опанасу.
— Верно... — согласился Федор. — Может выйдет, может нет, а рискнуть надо...
— По мосту!.. Прямой наводкой!.. Два патрона!! Огонь!!!
Один за другим два снопа света, двойной грохот прорвали темноту, и сразу же, где-то совсем близко, повторились, как верное эхо, как огненное отражение в черной воде.
Зеленый фонарик на мосту погас, и мишень исчезла.
— Есть!.. — закричал кто-то.
— Есть... — тихо повторил Остап. — Бей дальше!..
Снова вспыхнули и рявкнули два грома и снова повторилось в темноте, будто кто-то их удачно передразнивал.
Из-за поворота выползли три огромных желтых фонаря. Становясь все больше и ярче, они несли с собой быстро нарастающий глухой гул, лязг, стук.
Внезапно осветив гибельный провал, обломки повиснувших перил, блеск скареженных рельсов, паровоз тревожно заревел, но было уже поздно... И вдруг три огромных ярких глаза коротко качнулись, замигали и, погаснув, с грохотом полетели в овраг. Вслед за паровозом туда же один за другим рухнули с трехсаженной высоты десятка два вагонов.
Глухие крики и стоны понеслись из темной глубины провала.
Тогда из черноты поля, вырываясь вместе с комом пламени и дыма, методически, одна за другой по уцелевшим вагонам забухали две партизанские пушки.
Шесть пулеметов с установленных вдоль дороги тачанок ровной отрывистой очередью били по вылезающим из вагонов немцам, не давая им опомниться. Конная шеренга неустанно стреляла пачками по той же цели.
Оттуда слышны были яростные слова незнакомой свирепой команды, звуки сигнала, отдельные выстрелы...
— Хватит!.. — крикнул Остап на ухо Петро. — Шуми сбор!.. Треба уходить!..
— Есть уходить!.. Станови-и-сь!!! Стро-о-йсь!..
Через минуту размашистым аллюром пошли по сырой, утоптанной дороге.
Свернув затем влево, отряд пошел на север, к Рыльску, уходя от непосредственного немецкого тыла у станции Коренево.
В полночь остановились у реки Сейм и здесь заночевали.
Где-то невдалеке на востоке часто вспыхивали синие зарницы и глухо бухали орудийные выстрелы.