Дом двенадцать «а» не так-то просто было найти. Номер висел на желтой каменной арке с железными створками, похожими на решетку.
За воротами оказался целый город. Тут были здания в пять и шесть этажей. А некоторые дома состояли как бы из трех домов, образуя гигантскую подкову. И все они были двенадцать «а»!
После долгих поисков Женя разыскала квартиру доктора Анны Ивановны Токаревой. На Женин звонок вышла толстая, добродушная старушка. Она впустила Женю в темную, заставленную сундуками и шкафами переднюю:
— Что ты, девочка, Анны Ивановны нету! Она еще год назад на фронт уехала. А теперь со своей частью за границей. У тебя что, к ней дело есть?
Женя стояла в раздумье, не зная, как быть.
— Мне бы ей одну вещь передать…
— Эту, что ли? — Старушка протянула руку к пакету с карточками.
— Нет, что вы!
Женя не знала, показывать ли этой старушке то, что надо самой Анне Ивановне отдать. Но старушка настаивала.
— Да ты скажи, какую вещь-то? Может, ты мне оставишь? Ведь она мне невестка, не чужая. Я передам.
Женя достала из кармана коробочку, вынула оттуда поблескивавшую золотом звезду и протянула старушке:
— Это от ее сына, младшего лейтенанта Токарева. Вот. Он просил передать…
Старушка охнула, руки ее затряслись:
— Голубчик мой… внучек… Мишенька…
И вдруг она тяжело рухнула на сундук. Слезы потекли по ее полному лицу, губы дрожали.
— Мишенька, Мишенька… — всхлипывая, повторяла она.
— Бабуся, не надо… что вы…
От волнения Женя сама не слышала своих слов. Да разве она думала, что так выйдет! Ей и в голову не пришло, кто эта старушка. Дядя Миша говорил, что бабушка его живет отдельно, где-то при заводе. Только Женя, конечно, должна была сама догадаться. А то вон что получилось…
— Бабуся, не убивайтесь… не надо так! — с отчаянием проговорила она, наклоняясь к старушке. — Это я все наделала! Я уйду… я сейчас уйду… Вы только простите…
Старушка тяжело вздохнула, вытерла краем серого фартука красное от слез, распухшее лицо.
— Что ты, что ты, девочка! Никуда я тебя не пущу!
И, бережно держа в руках орден, она провела Женю в светлую квадратную комнату.
Прямо против Жени, в простенке между окнами, стоял высокий, накрытый вышитой дорожкой комод. На нем в рамке красного дерева смеялся озорной, растрепанный мальчишка, повязанный пионерским галстуком. А вот он уже комсомолец. Серьезные глаза, брови прямые, густые. Таким его и Женя знала. В углу карточки твердый почерк:
Михаил Токарев в день окончания школы 17 июня 1940 года
Старушка положила орден на комод.
— Мишенька… Мишенька… — шептала она, глядя на карточку.
Возле большого круглого зеркала, точно все еще ожидая своего хозяина, лежала стопка новых учебников. «Основы станкостроения», — прочитала Женя и вспомнила, что дядя Миша был студентом и собирался стать инженером, строить станки на заводе «Красный пролетарий». Над комодом висела карточка — могучий танк «КВ» и возле него танкист с серьезными, строгими глазами и прямыми, решительными бровями. «Мишин папа, — догадалась Женя. — Это вместе с ним дядя Миша, как только началась война, пошел в ополчение…»
Старушка вытерла слезы фартуком и спохватилась:
— Девочка, да ты что стоишь, ты садись!
Она обняла Женю, подвела ее к широкому низкому дивану, усадила.
— А Мишу моего ты откуда знаешь? Неужто встречались?
— А я его в лесу встретила. Там много дивизий стояло. И наша редакция тоже. Это за Минском было… — начала Женя каким-то чужим, хриплым голосом.
Но заплаканные глаза старушки смотрели так ласково, что Женя скоро оправилась. И она старалась все припомнить про дядю Мишу: как он, этот незнакомый младший лейтенант, кинул охапку тонких березовых веток в ее костер, который никак не разгорался, и как ловко таганок сложил и укрыл от дождя. А потом они вместе варили в котелках немудреный фронтовой суп. Лейтенант вынул из своего вещевого мешка серебряную ложку с надписью «Мишка» и сказал: «Это мне мама подарила, когда я еще маленьким был».
А как дядя Миша удивился, когда узнал, что Женя и сама умеет разводить костры, да еще невидимые!
— Какие ж такие невидимые? — удивилась старушка.
— Если в глубокой яме развести, то огня не видно. Партизаны всегда так делали.
— Неужто ты в партизанах была?
— А то как же! — Женя обрадовалась, что нашла чем отвлечь старушку от грустных мыслей. — Я у партизан почти два года пробыла.
— Что ж ты там делала?
— Да все, что придется. Поварихе помогала. В деревню сапоги чинить относила. Партизанские поручения выполняла, как связной… Я и в разведку просилась — не пускали. Только я все равно как куда-нибудь пойду, так все и высмотрю…
Старушка подперла голову руками и не сводила с Жени глаз, а она рассказывала, рассказывала…
Советская Армия освободила Минск. Партизаны — почти весь отряд — ушли в гвардейскую дивизию. Командира отряда дядю Сашу назначили в политотдел дивизии, а потом редактором газеты «Красный стяг», и Женя очутилась в редакции.
— Только дядя Саша все думал меня в тыл отправить. Нечего, мол, ребятишкам на фронте делать…
В тот день, когда Женя встретилась в лесу с дядей Мишей, майор пришел из политотдела и объявил:
«Вот скоро отправят меня в командировку, в тыл. Сам соберусь и тебя захвачу. Повоевала — и довольно! Учиться пора».
«А куда в тыл?» — заволновалась Женя.
«Еще точно неизвестно. Может, даже в Москву, вот куда!»
Все заговорили о Москве, и дядя Миша тоже. Он попросил:
«Будешь в Москве — зайди к моей маме на Чистые пруды. Передай от меня привет!»
— Только на следующий день я его… — Женин голос вдруг сорвался.
Жене все так ясно представилось, точно это произошло не год назад, а только вчера.
На рассвете началось наступление. Все кругом гудело, земля тряслась. Это действовала наша артиллерия. Потом к передовой полетели штурмовики «Ил-2», или, как их называли враги, «черная смерть». Самолеты летели сплошной тучей и так низко, что, казалось, вот-вот заденут верхушки деревьев.
И вдруг все стихло: в наступление пошла пехота.
В лесу, где расположились тыловые части дивизии, остались одни часовые. В эти грозные минуты каждого тянуло туда, к передовой, где вслед за огневым валом нашей артиллерии шли в бой полки.
Сотрудники редакции еще ранним утром ушли в ту сторону, где полыхало багровое зарево, — они должны были сегодня же написать о сражении в газету. Все работники типографии тоже куда-то исчезли.
Женя пошла в штаб. Но и штаба уже не было — он двигался вслед за наступающими частями, и на месте его палаток остались лишь вырытые в земле квадратные ямы со ступеньками. Никого не осталось и в зеленом фургоне дивизионного клуба — на время боя работники его превратились в санитаров и помогали выносить раненых из-под огня.
Напряженно всматривалась Женя в алевшее зарево, которое медленно отодвигалось все дальше и дальше на запад. Там в бой за Родину, за партию сейчас шли солдаты и офицеры, которых она знала по именам, с которыми, может, вчера тут, в лесу, вместе сидела у костра… Нет, больше она не в силах была оставаться одна в этом вдруг затихшем, безмолвном лесу. Она тоже должна быть со всеми, должна знать, что происходит сейчас там, на передовой.
Женя поправила сбившуюся пилотку, подтянула ремень и пошла в медсанбат, палатки которого виднелись неподалеку.
Ее здесь хорошо знали.
«А, это ты, Катюша! — кивнула ей бойкая черноглазая медицинская сестра Соня. — Иди к выздоравливающим». И сразу же забыла о ней, отвернулась.
Соня стояла возле зеленой санитарной машины с большим красным крестом и отдавала распоряжения санитарам, которые выносили оттуда раненых. Из операционной палатки показался высокий сухощавый врач. Соня подошла к нему и, указывая на раненого, которого санитары вынесли последним, тихо проговорила.
«Очень тяжелый… потеря крови…»
«Оставить на носилках! — отрывисто бросил врач. — Немедленно сделать…»
Сложных медицинских названий Женя не поняла.
Санитары осторожно опустили носилки и пристроили их возле высокой ели. Женя пристально всматривалась в бледное лицо раненого. Оно казалось знакомым.
Это был лейтенант, дядя Миша! Перевязанный, в окровавленной, распоротой по швам гимнастерке. И на ней неярко блестел орден Отечественной войны.
Дядя Миша тоже узнал девочку.
«Катя…» — еле слышно прошептал он синими губами.
Она села на траву около носилок.
Дядя Миша сказал:
«А к маме ты все равно зайди. Обязательно…»
Женя решила, что он бредит.
«Дядя Миша, мама далеко, ее тут нету. Вот вы поправитесь — и поедете к ней в Москву».
И осторожно погладила его руку.
Дядя Миша открыл глаза и тихо произнес:
«Нет, в Москве мне больше не бывать… Катюша, ты вот что… Сними, сними орден… Отдашь его матери…»
Женя испугалась:
«Что вы, дядя Миша, да мы в Москву вместе поедем!»
А он все свое:
«Нет, я не увижу Москву. И ты к маме зайди, непременно зайди. Ей легче будет от тебя узнать…»
Говорить ему было трудно, и он замолчал. Потом сказал еле слышно:
«Не забудешь? Чистые пруды, двенадцать «а», Токарева Анна Ивановна. Ее там все знают».
Женя стала снимать орден, а руки не слушаются…
Потом пришли санитары и унесли дядю Мишу. Женя знала, что его должны оперировать, и пошла к операционной палатке. Она долго напрасно ждала: дяди Миши все не было. А потом выбежала Соня, черные глаза ее были заплаканы.
«Молоденький такой… мальчик совсем…» — проговорила она, ни к кому не обращаясь, и закрыла лицо платком.
Женя бросилась к ней:
«Ну как? Что?»
Соня вытерла слезы:
«Кончился».
И вернулась в палатку.
А Женя вынула из кармана своей гимнастерки орден Отечественной войны. Как только поедет она в Москву, так сразу же зайдет к Анне Ивановне Токаревой, Чистые пруды, двенадцать «а». Никогда она этого адреса не забудет…
— Только я вот когда в Москву приехала…
Женя замолчала. Старушка смотрела прямо перед собой. Глаза ее были сухи. Рука судорожно мяла синюю кайму скатерти.
— А у тебя что же, родственники в Москве? — спросила немного погодя старушка.
— Нет, я в детском доме живу.
Токарева вздохнула:
— У чужих, говоришь… Вот оно что… Родных, значит, ни души?
— Сестра у меня осталась.
И Женя рассказала про Зину и про советы Вали из справочного бюро. Видно, такой уж день выдался у Жени — не могла она больше молчать!
— Покажи-ка, что это еще за адресные карточки?
Женя развернула пакет.
Старушка надела очки, стала рассматривать открытки.
— Найдем твою Зину! — отрезала она и сдвинула очки на лоб. — Вместе будем искать. Ты карточки надписывай, а я в управление схожу. Весь свет обшарим, а Зину найдем!
Тут в комнату вошел стриженый загорелый мальчик.
«Дяди Миши братишка», — подумала Женя — так мальчик напоминал знакомого ей лейтенанта.
— Футболист он у меня, — отрекомендовала старушка и показала на его сбитые, в ссадинах колени. — Хомич с Чистых прудов.
«Хомич» нахмурился, кивнул Жене. Быстро прошел к окну и стал рыться в ящике, где лежали какие-то гвозди, отвертка, сломанный фарфоровый изолятор.
— Витюшка, да ты знаешь, кто это? — сказала Антонина Степановна. — Она нам Мишин орден привезла.
— Где? — Мальчик кинулся к ордену, стал его рассматривать.
А бабушка вдруг поднялась с дивана:
— Эх, я старая! И чайку-то не предложила!
И засуетилась, захлопотала. Походка у нее была легкая, плавная, совсем бесшумная. Так иногда ходят очень полные люди.
— Сейчас я тебя вареньем угощу. Клубника в этом году уж очень удалась. Миша клубнику любил…
То и дело вытирая глаза фартуком, она включила электрическую плитку. Вышла и вернулась с алюминиевым чайником. Руки у нее дрожали, и она сплеснула из чайника воду. Плитка сердито отфыркнулась паром. Старушка открыла буфет, достала красивую пеструю чашку. Чашка жалобно задребезжала на блюдце — казалось, вот-вот упадет. А клубничное варенье из тонконогой вазочки ленивой струйкой потекло на белую накрахмаленную скатерть.
— Ничего… это ничего, — растерянно сказала Антонина Степановна. — Отстирается. — И налила чай.
Тем временем Витя забросал Женю вопросами, и ей пришлось снова рассказывать о своей встрече с лейтенантом Михаилом Токаревым.
Старушка слушала, вздыхала и один за другим намазывала вареньем ломти булки.
— Кушай, кушай, — приговаривала она. — Небось, у вас там, в детском доме, такого варенья не дадут.
— …Мы потом дядю Мишу сколько раз вспоминали! — закончила Женя. Она, кажется, все-все про него рассказала. И вдруг почувствовала, что страшно устала.
Ох, как не хотелось ей расставаться с бабушкой дяди Миши, которая вдруг стала ей точно родная! Но дольше нельзя было задерживаться.
— Бабуся, до свиданья! — Женя встала из-за стола. — Спокойной ночи!
— А тебе разрешили к нам-то? — спохватилась старушка и строго посмотрела на девочку. — Ты, наверное, и не отпрашивалась?
— Нет, разрешили. Я как вчера стала у Тамары Петровны к вам отпрашиваться, пришлось про орден сказать, и она сама мне велела скорее пойти. «Вот, — говорит, — сейчас мы с тобой дяде Саше письмо напишем, завтра пойдешь и бросишь его. А потом к Токаревым. И как же ты, Женя, — говорит, — мне еще в первый день про орден не сказала? Надо было сразу к ним, раз такое поручение!» А я Москвы еще не знала тогда и боялась, что меня не отпустят.
— Стало быть, все в порядке?
— Нет, в управление-то я не отпрашивалась, сама зашла, — сказала Женя. — Только я сразу как приду, так и признаюсь.
— Это ты правильно. А не накажет тебя Тамара Петровна?
Женя замялась:
— Не знаю…
Антонина Степановна отрезала от булки горбушку с золотой хрустящей корочкой, намазала вареньем. Получилось как пирожное.
— А если тебя захотят наказать, — проговорила она, завертывая «пирожное», — скажи, у родственников, мол, задержалась. Токаревы с Чистых тебе родня. А если все равно накажут, ко мне придешь! — Лицо старушки покраснело, и на нем вдруг заметнее стали прямые, решительные седые брови. — Так смотри, Евгения, в случае чего — приходи. Я тебе теперь, как и Витюшке, бабка.
Женя вышла на лестницу.
Витя выскочил за ней и крикнул:
— Так ты приходи! Каждый день приходи! У нас каждый день розыгрыш. На кубок Чистых прудов!
А бабушка подошла к комоду и долго смотрела на отливавшую золотом, лучистую звезду.