А Витя с Маринкой, которых сейчас все искали, преспокойно ехали в поезде.
После обеда Витя пошел в кино в Дом пионеров, но до начала сеанса оставалось еще пропасть времени, и он завернул в мастерскую. Витя только что кончил строить моторную лодку, и ему не терпелось спустить ее на воду.
В мастерской было полно ребят. Витя проверил мотор и уже хотел спустить лодку в бассейн для испытания, но сзади кто-то тихонько дернул его за рукав:
— Ребята, не мешайте!
Снова его кто-то затеребил. Он сердито буркнул.
— Да ну вас! — Обернулся и увидел Маринку: — А, это ты! Здорово!
Витя ничуть не удивился: в Доме пионеров они часто встречались.
— Виктор, поди сюда. — Маринка потянула его в сторону. — Мне посоветоваться… Я у Жени была.
— У Жени? — Витя сразу забеспокоился. Он ведь до сих пор никак не мог понять, что это с ней сегодня стряслось. Она была такая странная, а бабушка ее еще бранила.
— А что с ней? — спросил Витя.
Маринка подняла очки и потерла пальцем переносицу.
— Надо про Зину узнать, вот что! Про Женину сестру. Тамара Петровна что-то знает, а сказать не хочет. Я обещала пойти в управление сегодня, может Журавлева уже вернулась. А у тети Клавы зачет, и она сейчас не может. Как же теперь быть? С кем мне пойти?
Витя подумал минуту и решительно сказал:
— Со мной! Пошли, только быстро!
— Сейчас? Постой, а как же кино?
— Ничего, тут рукой подать. До кино как раз успеем.
Витя и Маринка бегом пустились к раздевалке, оделись и торопливо вышли на улицу. Маринка потащила Витю к остановке. И во-время — троллейбус уже подошел.
— Так быстрей, — сказала Маринка. — Мы с тетей Клавой всегда так ездим.
Троллейбус мигом доставил ребят почти к самому управлению. Они вошли в главный подъезд. Дежурный спросил:
— Ребята, вы к кому?
— Нам Журавлеву, Анну Игнатьевну, — солидно проговорил Витя.
— Подполковника Журавлевой в Москве нет, ребята. А вам ее лично? — спросил дежурный.
— Да-да, лично! — подхватил Витя. И с таинственным видом добавил: — Журавлева ищет одну девочку, а она нашлась!
— Как нашлась? — вмешалась Маринка.
— Ну да… — Тут Витя замялся, но посмотрел на взволнованную Маринку и решился: — Зина-то ведь давно нашлась!
— А где же она? — удивилась Маринка.
Витя пригнулся к самому ее уху и тихо сказал:
— Зина — это Нина… Нина Волошина. Ясно? Только Женя не узнаёт ее, и потому никто не верит. А я догадался, да только говорить не хочу… Вот Журавлева приедет — я скажу ей, и она сразу разберется.
— Ой, что ты говоришь! — пробормотала Маринка и ошеломленно посмотрела на Витю. — Ой, Зина — это Нина!
Милиционер слушал удивленно и недоверчиво. Вдруг Маринка схватила его за руку и спросила:
— Товарищ дежурный, а когда Журавлева приедет?
Дежурный объяснил, что товарищ Журавлева вовсе не уехала. Вернувшись из Минска, она заболела и сейчас лежит у себя в Ухтомской. И к ней даже часто машину посылают со всякими делами. Потому что Анна Игнатьевна хоть и болеет, а работает.
— А она скоро поправится? — спросила Маринка.
— Вот уж этого я не знаю, — ответил дежурный.
Маринка с отчаянием посмотрела на Витю.
— Надо в Ухтомскую ехать, вот и все! Дежурный говорит, что это близко! — горячо сказала она, направляясь к двери.
— Я знаю, — сказал Витя. — Туда электричка ходит. Только нам уже в Дом пионеров пора.
«Да, сейчас кино начнется!» подумала Маринка. Она только что прочитала книжку «Пятнадцатилетний капитан», и как теперь интересно увидеть все это на экране, да еще послушать самого Дика Сэнда! Но ведь она дала Жене честное слово!
— Нет, Виктор, поехали к Журавлевой. Женя ведь знаешь как ждет!.. А Нина!..
Витя колебался:
— Ну хоть на минуту зайдем, хоть на Дика Сэнда поглядим!
Но Маринке уже представилась смешная, вихрастая первоклашка с круглыми от любопытства глазами. То-то она обрадуется, когда узнает! То-то праздник будет в детском доме!
И Маринка накинулась на Витю:
— Какой там Дик! Едем сейчас, и всё!
— Ладно уж, — вздохнул Витя, — раз такое дело… Сейчас, только у дежурного адрес спрошу.
Витя и Маринка спустились в метро и поехали на вокзал: Витя купил билеты, и пригородный электрический поезд повез ребят в Ухтомскую.
В вагоне было светло. Усталые пассажиры дремали. Витя с Маринкой сидели на широкой скамейке возле окна, за которым разыгралась метель. Глядя в окно, Маринка думала: какая Женя счастливая — нашлась ее Зина! А ведь если бы нашли Маринкину сестру, они, пожалуй, тоже друг друга не узнали бы…
— Станция Ухтомская! — объявил проводник, помахивая зеленым фонарем.
Вслед за немногими пассажирами ребята вышли из вагона.
Было темно, снег продолжал падать, холодный ветер дул в спину. Куда же идти? Они стояли на тускло освещенной платформе и озирались по сторонам.
— Вам куда, ребята? — окликнул их мужчина с толстым портфелем, перевязанным веревочкой.
Витя подошел к нему:
— Вы не знаете, где здесь живет Журавлева?
— Депутат Журавлева? Как не знать, тут ее все знают! Идите, ребята, по дороге прямо, а потом туда, вон за березовую рощу. Как выйдете из рощи в поле, там увидите ее дом. — Мужчина уверенно показывал рукой куда-то в темноту. Местный житель, он хорошо знал, где роща, и ему казалось, будто он видит ее. — Видишь, мальчик, вон там!
Витя сказал:
— Вижу, — хотя он ничего, конечно, не видел.
Ребята взялись за руки и быстро зашагали, поскрипывая подшитыми валенками по мерзлой кочковатой дороге. Скоро огни станции остались позади. Дул пронизывающий ветер. Сухой снег колол лицо. Ноги скользили.
Маринке стало страшно. Ей вспомнился сон. Кругом вот так же метет снег. И совсем как здесь — поле, а за ним лес. Какая-то тетенька в длинном платье несет Маринку на руках. Маринка маленькая. Ей холодно и страшно, и она тихонько плачет. А тетенька ее утешает. А потом Маринка почему-то лежит прямо на снегу совсем одна. Она кричит, но никто не отзывается. Она барахтается и проваливается в снег…
Раньше Маринка думала, что все это было на самом деле. И она даже как-то спросила маму: «Почему меня, такую маленькую, оставили в лесу? Это же нехорошо!» А мама ответила: «Что ты, Маринка, успокойся! Это все тебе приснилось». И Маринка стала забывать страшный сон. Но сегодня, в эту снежную, вьюжную ночь, ей снова все вспомнилось.
У Маринки бывали и другие странные сны. Особенно часто она видела ту тетеньку, в длинном платье. Тетенька носила ее на руках, пела ей песни… А то Маринка вдруг видела черноглазую маленькую девочку. Будто они вместе играют в саду, где сверкают большие-большие шары. Или будто Маринка катается по комнате в автомобиле, и черноглазая девочка — она немного поменьше Маринки — обиженно плачет. И это, конечно, Маринкина сестра, кто же еще!
А мама не любит Маринкиных снов и старается о них не говорить. Потому, что это всё сны про первую Маринкину маму. А ее уже нет — ее фашисты убили. Раньше Маринка часто вспоминала свою первую маму и тетеньку в длинном платье и плакала…
Ветер задувал все злее и злее. Наконец ребята миновали рощу, которая осталась в стороне, и очутились в открытом поле. Далеко-далеко впереди они увидели огонек. Это было окно Анны Игнатьевны Журавлевой.
Во время поездки в Минск Анна Игнатьевна простудилась и теперь работала у себя дома. На столе перед ней громоздились бумаги, письма, папки. Она взяла увесистую папку с надписью:
«Начато: 7 августа 1944 года.
Кончено:…….»
Похоже на то, что это затянувшееся дело скоро кончится!
Анна Игнатьевна откинулась на спинку кресла, закурила.
«Итак, что мы знаем о деле Максимовой? — думала она. — Мы знаем, что двадцать девятого ноября 1941 года в селе Залесье фашисты убили партизанку Максимову. Старшую ее дочку Женю спасли партизаны. А другую, Зину, подобрала тетя Паша».
Первая поездка в Залесье помогла установить, что действительно тетя Паша и Васильевна — одно и то же лицо.
Но как же Васильевна бросила девочку в лесу? Вот что было совершенно непонятно. Из-за этого Журавлева терялась в догадках и даже вторично выехала в Минск. Следы Зины, которые тогда были наконец найдены, заставляли думать, что девочка погибла в лесу. Но Анна Игнатьевна и майор Гаврилюк продолжали поиски.
Вернувшись в Москву, Журавлева, несмотря на болезнь, вместе с Тамарой Петровной снова просматривала фашистскую кинопленку и другие документы, сопоставляя даты и события, о которых ей рассказали бывшие партизаны…
И вот теперь все ясно. Партизаны эвакуировали ребят на самолете. Тетя Паша в морозную февральскую ночь понесла больную, изможденную Зину в лес. Но не в партизанский лагерь, а к условленному месту, откуда ее должны были отправить на аэродром. Тетя Паша отдала девочку, но на обратном пути наткнулась на эсэсовцев. Ее обыскали, нашли в кармане детскую рукавичку. Стали допрашивать: «Куда шла?»
Васильевна отвечала: «Несла в лес дитё. Пускай замерзает — кормить нечем. Ребенок чужой».
Васильевна так и погибла, но не выдала тайны партизанского аэродрома. А Зина — теперь это уже совершенно ясно — была благополучно вывезена на самолете на Большую землю.
Сейчас, опять продумывая это сложное дело, которое многим казалось безнадежным, Анна Игнатьевна все больше и больше убеждалась, что идет по верному пути. Ошиблась не она — ошибается Кольцова. Сейчас Кольцова придет, и разговор с ней, несомненно, даст Анне Игнатьевне то последнее звено, которого ей все еще недоставало. «Да где же она, эта Кольцова?» Анна Игнатьевна еще несколько дней назад отправила ей открытку. Кольцова обещала приехать в Ухтомскую, даже сообщила, каким поездом. Но назначенный час давно прошел, а ее все еще нет.
В это время в дверь постучали, и вошла Надежда Антоновна:
— Извините, я опоздала! Я к вам прямо с поезда. Ой!
Надежда Антоновна не села — она провалилась в глубокое кожаное кресло и стала объяснять, что ее задержали в затоне.
— Сами понимаете, ремонт всего машинного отделения.
Выехала она из затона не вчера, как рассчитывала, а только сегодня на рассвете.
— И вот прямо к вам! Я даже в Москву не заезжала, дома не была. Маринку еще не видела!
«Точная не точная, а девочку любит!» — подумала Журавлева, кутая ноги серым байковым одеялом. И заговорила:
— Вы просили меня разыскать семилетнюю сестру вашей приемной дочери. Но сестре вашей девочки не семь лет, как вы утверждаете, а двенадцать. Вы меня ввели в заблуждение.
— Это… это… — растерянно проговорила Кольцова, пытаясь встать, но снова погружаясь в бездонное кресло. — Вы ошибаетесь, это невозможно!
Журавлева подняла на Надежду Антоновну свои темносерые глаза:
— Какие у вас доказательства?
Анна Игнатьевна ожидала, что Кольцова начнет возражать, возможно у нее даже окажется какой-нибудь документ. Но ведь девочка под чужой фамилией, а документы легко спутать.
К ее удивлению, Кольцова спорить не стала.
— У меня нет никаких доказательств, — тихо проговорила она. — Я знаю только одно. Маринка, то-есть Маша, раньше часто вспоминала какую-то черненькую девочку. Эта девочка, видно, была очень капризная, избалованная. Чуть что — в слезы. А больше… больше я от Маринки ни о какой девочке не слыхала.
Журавлева достала из папки фотокарточку какой-то женщины и долго молча смотрела на нее, словно искала у нее ответа. По огорченному лицу Анны Игнатьевны Кольцова поняла: случилось что-то такое, чего та не ожидала.
— Маша была слабенькая, — проговорила Кольцова, точно в чем-то оправдываясь. — Впрочем, начну по порядку. В Москву прилетел самолет из Белоруссии с детьми партизан. Это было… это было в 1942 году, в феврале…
— Семнадцатого февраля, — уточнила Журавлева, стряхивая пепел с папиросы.
— Да, совершенно верно, семнадцатого! — подхватила Надежда Антоновна. — Поместили ребят в нашем детском саду. Работники пароходства своих ребят эвакуировали из Москвы, и здание пустовало. Ну так вот, мы узнали, накупили подарков и пришли…
Надежда Антоновна говорила взволнованно и, может быть, громче, чем следовало, забывая, что ведь это, в сущности, официальный прием, что перед нею занятой человек, у которого каждая минута на счету. Она видела перед собой не подполковника, а простую, огорченную женщину, которая тревожится о ребенке не меньше, чем она сама.
— Приехали мы и смутились — столько начальства, — продолжала Кольцова. — Ребят встречали белорусский нарком со своим заместителем, генерал, врачи… Истощенных детей решили отправить в больницу, остальных эвакуировать в детские дома в Среднюю Азию…
Надежда Антоновна помолчала.
— Да, так про Машу… — Она снова заговорила совсем тихо: — Ребятишек подарками завалили, все играют. Ко мне подбежала девочка лет пяти и протянула ручонки. Самая некрасивая, измученная. Обняла меня за шею. И вот уходить пора, а она не отпускает, да и мне уже не хочется с ней расставаться. Тут и капитан говорит: «Что ж делать, Надежда Антоновна, бери девчурку! И твоя жизнь светлее будет! Мы все станем тебе помогать»…
Вьюга не унималась. Снова налетел ветер, и было слышно, как он завыл в трубе, как внизу уныло и жалобно заскрипели ставни. Надежда Антоновна невольно прислушалась.
— Да, так девочку я взяла, — продолжала она. — Нянчил Машу весь пароход. Главной нянькой был Рамзес.
Анна Игнатьевна улыбнулась:
— Громкое имя!
— Это собака нашего капитана. Чудесный пес!.. Рамзес караулил Маринку, когда она играла в саду. Попробуй-ка, подойди к ней — так зарычит!.. Рамзес сам покупал Маринке молоко. Да, представьте себе! Дам я ему сумку в зубы, а в сумку положу деньги, и он отправляется в магазин. Там его уже, конечно, знали…
Не скрывая своего волнения, Анна Игнатьевна курила папиросу за папиросой. Рассказ Кольцовой был убедительнее всяких документов.
— Да, а в конце концов что же вышло? Девочка окрепла, поздоровела, ее и не узнаешь! Но вот что плохо. Сперва Маринка долго болела, и я ее никуда не пускала. В детский сад не водила. Она целыми днями была или одна, или среди взрослых, а они, что греха таить, баловали ее. Развита Маринка не по возрасту, а подружек у нее нет. Одна для нее, видите ли, недостаточно умна, другая мало читает… Она даже ссориться с девочками начала. — Надежда Антоновна провела пальцем по мягкой коже кресла. — Капитан на меня и напустился: «Сама ты, Надежда Антоновна, виновата! Видала, как в детских домах? Чтобы сестер и братьев не разлучать — есть дома, где трехлетки с семнадцатилетними ребятами растут. Мальчики и девочки вместе. Это государство семью бережет. А ты Маринку удочерить удочерила, а сестрой ее не интересуешься. Надо, чтобы сестры вместе росли, вот какое дело!»
Надежда Антоновна посмотрела на окно — оно было до самого верха затянуто пленкой льда. Ох, и вьюга! Ох, и мороз!.. И совсем тихо продолжала:
— Анна Игнатьевна, вы поймите, сестра моей приемной дочери не может быть мне чужая. Меня только смущало немного, что эта «черненькая сестренка», как ее называет Маринка, очень уж капризная. Но я и с этим примирилась — ничего, воспитаем! А вы мне вдруг заявляете, что у Маринки совсем другая сестра, чуть ли не взрослая!
Выслушав рассказ Кольцовой, Анна Игнатьевна облокотилась на стол и ладонью прикрыла глаза. Да, эта женщина правильно рассуждает. Наивно думать, что Маша могла забыть свою старшую сестру, а какую-то маленькую чужую девочку помнит!
И все-таки!..
Анна Игнатьевна подняла голову.
— Товарищ Кольцова, — она взяла из папки фотокарточку и положила ее перед Надеждой Антоновной, — знаете, кто это? Это женщина, которая спасла вашу приемную дочь!
Резким движением Анна Игнатьевна пригнула лампу на высокой гибкой подставке к самому столу, так что в комнате стало темно — весь свет теперь падал на фотографию молодой женщины с огромными грустными глазами на спокойном лине.
…Витя заметил, что свет в мезонине пропал:
— Маринка, мы опоздали! Журавлева, наверное, спать легла!
Он остановился посреди дороги.
Только тут ребята спохватились, что уже поздно, что люди, пожалуй, спать ложатся, а о Вите и Маринке дома, конечно, беспокоятся.
— А все потому, что мы канителимся! — Маринка схватила Витю за карман пальто и потащила за собой.
Они подбежали к забору, из-за которого виднелась небольшая дача. Окно в мезонине оставалось темным.
— Скорей! Скорей!
Маринка побежала по узкой дорожке, поднялась на две скользкие ступеньки и потянула к себе обитую черной клеенкой дверь. В сенях их встретил толстый лысый человек в форме железнодорожника. Он с удивлением посмотрел на облепленных снегом ребят.
— Анну Игнатьевну? — переспросил он. — Сейчас мы ее вам предоставим. Только сначала снег отряхните, а то она у нас простужена.
Витя и Маринка долго хлопали друг друга варежками. Потом железнодорожник показал им комнату Журавлевой. Маринка поднялась по крутой лестнице, постучала.
— Войдите!
Маринка вошла первая. В полумраке она увидела сидевшую за столом женщину в расстегнутом кителе, с завернутыми в одеяло ногами.
— Здравствуйте, товарищ Журавлева!
— Маринка?.. — Надежда Антоновна вскочила. — Как ты сюда попала?
— Мама?.. — изумилась Маринка. — Мама, а мы к товарищу Журавлевой! Мама, мы ее нашли!
— Кого «ее»? — Анна Игнатьевна подняла лампу, и в комнате опять стало светло.
— Женину сестру Зину, вот кого мы нашли! — крикнул худощавый мальчик, стоявший возле двери с шапкой в руках.
— Зину?.. Погодите!
Журавлева сбросила одеяло и с волнением шагнула навстречу Маринке, не сводя с нее глаз. Это же приемная дочь Кольцовой, девочка, которую Анна Игнатьевна хотела увидеть, поговорить с ней, показать ей карточку Васильевны. Если девочка хоть немножко, хотя бы смутно помнит Васильевну, то узнает ее. И тогда все концы сойдутся!
— Так вы нашли Зину? — повторила Журавлева, за улыбкой скрывая волнение. — Где же она?
— В детском доме! Ее зовут Нина! — разом выпалили ребята. И наперебой стали объяснять, как они еще давно оба догадались… нет, не оба, а это все он, Витя…
— Подойди-ка сюда, Маринка. — Журавлева взяла со стола увеличенный портрет женщины в платке и протянула девочке: — Постарайся, вспомни. Кто эта тетя?
Маринка пристально смотрела на круглое лицо с высоким чистым лбом и большими задумчивыми глазами. Белые, вышитые крестиком углы платка были стянуты под подбородком.
Смутно-смутно, точно сквозь какую-то пелену, в Маринкиной памяти стало оживать это лицо. Она словно увидела его склоненным над собой. «Девочка, не плачь», — говорил негромкий голос… И вдруг Маринке вспомнилось, как эта самая женщина вытащила ее из снега, завернула в тулуп и принесла в избу. При свете огарка она чем-то мазала застывшие Маринкины руки и ноги… В избу заходили соседки, они звали эту тетю…
— Я знаю! Я вспомнила! Это Васильевна!
И тогда Анна Игнатьевна сказала:
— Выходит, что ты сама себя нашла.
— Себя?.. — Маринка даже потрогала пальцем свою вязаную кофту и растерянно поглядела из-за очков сперва на свою приемную мать, потом на Журавлеву.
Анна Игнатьевна взяла Маринкин холодный указательный палец, тоже ткнула им Маринку в грудь и сказала с расстановкой:
— Зина — это ты!