Цѣлыя двѣ недѣли жила Анюта, чувствуя каждый день болѣе и болѣе, что нетерпѣніе увидѣть опять своихъ заѣдало ее. Положеніе ея въ домѣ тетокъ совершенно измѣнилось; изъ ребенка, которымъ управляли Варвара Петровна и миссъ Джемсъ неограниченно, она сдѣлалась вдругъ молодою дѣвушкой, располагавшею своимъ временемъ и отчасти своими поступками. Она писала письма къ дядѣ и Машѣ, получала отъ нихъ отвѣты и никто не дотрогивался до ея писемъ. Она могла посылать Андрея по своему усмотрѣнію и приказать въ домѣ все, что хотѣла. Въ рукахъ ея, думала она, столько денегъ, столько денегъ, что она никогда не сумѣетъ ихъ истратить. Генералъ Богуславовъ прислалъ ей съ управителемъ шесть тысячъ.
Управляющій съ низкими поклонами объяснилъ, что ему приказано отъ опекуна генерала Богуславова доставлять всё немедленно по первому приказанію ея сіятельства. Говоря съ управителемъ, Анюта внутренно была чрезвычайно смущена и робѣла, но употребила всю свою волю, чтобы не обнаружить своего замѣшательства. Это вполнѣ удалось ей, и управитель вынесъ такое впечатлѣніе, что княжна хотя и молода, но видно, что у нея голова и своя воля. Говоритъ вѣжливо, но кратко и опредѣлительно. Да, будетъ настоящая госпожа! заключилъ онъ свои размышленія.
Прошелъ и май, какъ все проходитъ на свѣтѣ, и Анюта получила депешу, что завтра въ десять часовъ утра Долинскій съ семействомъ пріѣдутъ въ Москву.
Анюта встрепенулась какъ застигнутая врасплохъ птичка. Сердце ея забило тревогу, будто она каждый день не ждала этой телеграммы. Она тотчасъ вскочила съ такою живостію, что миссъ Джемсъ удивленно посмотрѣла на нее и не могла не промолвить тономъ дружескаго упрека.
— My dear! my dear!
— Папа пріѣзжаетъ завтра, сказала ей Анюта по англійски. На этомъ языкѣ она всегда звала папочку: папа.
Анюта позвонила.
— Максима, сказала она съ нетерпѣніемь вошедшей Ѳенѣ. — Что же ты стоишь, Максима дворецкаго! Замѣтивъ сама, что говоритъ поспѣшно, Анюта постаралась успокоиться.
Вскорѣ пришелъ и дворецкій.
— Максимъ, сказала ласково Анюта, — завтра въ девять часовъ наймите лучшую карету, слышите, лучшую, съ хорошими лошадьми и лакея, очень хорошаго лакея…
— Развѣ у насъ ихъ мало, ваше сіятельство, сказалъ Максимъ, — что нанимать приказываете.
— Это не мнѣ, Максимъ: дядюшка мой, тетушка и всѣ мои братцы и сестрицы пріѣзжаютъ завтра, и имъ надо на первое время нанять хорошаго лакея. Экипажи надо выслать на Смоленскій вокзалъ, четырехмѣстную карету, коляску и извощиковъ для сундуковъ.
— Ломоваго, ваше сіятельство?
— Ломоваго; какъ знаете лучше, такъ и распорядитесь и чтобы въ девять часовъ для меня заложена была тетушкина карета.
— Слушаю.
Анюта сошла внизъ сіяющая. Тетки тотчасъ замѣтили ея радость и угадали.
— Твой дядя пріѣзжаетъ? спросила у нея Александра Петровна.
— Да, завтра. Я распорядилась экипажами и желала бы, она обратилась къ Варварѣ Петровнѣ, которой лицо омрачилось при извѣстіи о пріѣздѣ дяди, — и желала бы встрѣтить ихъ на вокзалѣ, можно?
— Ты оставляешь насъ, сказала Варвара Петровна сухо, — и выходишь изъ-подъ моей власти, что же спрашивать, дѣлай какъ хочешь. Ты, кажется, птица вольная — еще крылья не отросли, а ужь изъ гнѣзда выпорхнула.
Анюта подумала, что не изъ гнѣзда выпархиваетъ она, а именно въ гнѣздо свое теплое возвращается, но смолчала не желая раздражать тетку, и отвѣчала кротко.
— Пока я у васъ въ домѣ, я безъ вашего позволенія ничего не сдѣлаю, такъ же какъ въ собственномъ моемъ домѣ я безъ позволенія папочки тоже ничего не сдѣлаю.
— А если я скажу тебѣ, что считаю, что въ толпѣ всякаго народа на вокзалахъ тебѣ совсѣмъ не мѣсто, что жь ты послушаешься, сказала Варвара Петровна съ легкою насмѣшкой, — послушаешься меня и останешься дома?
— Конечно послушаюсь и останусь дома, отвечала Анюта; — позвольте мнѣ позвонить. Она позвонила, вошелъ лакей.
— Скажите Максиму, что кареты въ девять часовъ не нужно. Я не выѣду такъ рано. Въ которомъ часу могу я поѣхать въ гостиницу Дюсо, гдѣ папочкѣ съ семьей взяты комнаты?
— Часъ отъ часу не легче — по гостиницамъ и трактирамъ. Развѣ твой дядя не можетъ самъ сюда пріѣхать?
— Нѣтъ, тетушка, умоляю васъ. Мнѣ не слѣдуетъ ждать его, я должна сама ѣхать къ нему. Конечно, я возьму миссъ Джемсъ.
— Какъ я не люблю этихъ отелей, въ корридорахъ и на лѣстницѣ которыхъ встрѣчается Богъ вѣсть кто. Молодой дѣвицѣ тамъ не мѣсто. Въ наши годы никогда бы насъ не отпустили въ трактиры.
— Однако, сказала Александра Петровна, видя разстроенное лицо Анюты, — ей непремѣнно надо встрѣтить дядю — этого даже требуетъ вѣжливость, не говоря уже о ея родственныхъ обязанностяхъ и нѣжной къ нему любви.
— Я не мѣшаю, — но съ условіемъ, пусть съ ней поѣдутъ и миссъ Джемсъ и Лидія, сказала Варвара Петровна.
— Тетя, пожалуста, обратилась Анюта къ Лидіи. Но вопросъ и просьба были неумѣстны: Лидія была въ восторгѣ, что поѣдетъ съ Анютой, увидитъ этого папочку, столь обожаемаго и о которомъ она столько слышала, увидитъ все семейство и посмотритъ какъ всѣ они встрѣтятъ Анюту.
Спала-ли Анюта эту ночь, встрѣтила-ли она зорю этого счастливаго дня, дня, о которомъ она мечтала въ продолженіе шести лѣтъ? Когда горько плакала она предаваясь дѣтской печали, когда радовалась дѣтскою радостію, какъ страстно стремилась она подѣлить и эту печаль, и эту радость со своими, какъ страстно мечтала она о свиданіи съ ними! И вотъ оно это свиданіе, наконецъ наступило!
— Нынче! нынче, твердила Анюта про себя одѣваясь наскоро. Однако спѣшить было некуда: поѣздъ приходилъ въ десять часовъ, прежде одиннадцати они не могли быть въ гостиницѣ, а такъ какъ поѣдетъ она не одна, то и не хотѣла ихъ застать неубранными съ дороги. Имъ надо дать время одѣться, думала она, предупредить ихъ почему она не пріѣхала имъ на встрѣчу и что пріѣдетъ къ нимъ съ теткой и Англичанкой. Опять послала она гонца за Максимомъ. Онъ явился.
— Голубчикъ Максимъ, сказала Анюта ласково, — сдѣлай мнѣ удовольствіе, поѣзжай самъ и отдай эту записку моему дядюшкѣ Долинскому. Ты узнаешь его потому, что онъ пріѣдетъ съ семействомъ, тремя взрослыми дочерьми, студентомъ и всѣ въ глубокомъ траурѣ… Да вѣдь ты моего братца студента знаешь, здѣсь у меня видалъ.
— Знаю, ваше сіятельство, какъ не знать Димитрія Николаевича Долинскаго.
— Ну, и прекрасно. Отдай дядюшкѣ отъ меня эту записку и проводи ихъ всѣхъ до экипажа. Помоги имъ сдать вещи, они въ Москвѣ не бывали, чтобъ у нихъ чего не украли.
— Будьте покойны, я ужь все сдѣлаю, какъ должно быть. А гдѣ они изволятъ остановиться?
— Имъ взяты комнаты въ гостиницѣ Дюсо.
— Я ихъ туда и сопровождать буду, сказалъ важно Максимъ.
— Благодарю тебя, милый Максимъ, я на тебя надѣюсь, знаю что все будетъ сдѣлано хорошо, прилично. Дядюшка человѣкъ пожилой.
— Не въ первой, не въ первой, ваше сіятельство, сказалъ Максимъ уходя. — Будьте покойны!
Анюта осталась со своимъ нетерпѣніемъ. Она рѣшилась ѣхать къ своимъ послѣ завтрака, слѣдственно часу во второмъ.
«Развѣ никогда не пройдутъ эти четыре часа? теперь только десять часовъ, думала Анюта, пристально смотря на стрѣлку своихъ большихъ стѣнныхъ часовъ, висѣвшихъ въ бывшей ея классной, и свѣряя ихъ со своими маленькими часиками, которые вынула изъ-за пояса. Четыре часа. Что я буду дѣлать? читать — не могу! Работать?»…
Она взяла канвовую, шерстями расшитую неоконченную подушку и сдѣлала нѣсколько стежковъ, но отложила ее въ сторону.
«Не могу, сказала она про себя, руки дрожатъ и считать узора не могу — въ глазахъ рябитъ.»
Она вынула часы.
Прошло только три минуты.
«Это ужасно! А ждать надо четыре часа! нѣтъ, я не въ состояніи. Пойду къ кому-нибудь, къ кому? Къ миссъ Джемсъ. Нѣтъ, будетъ говорить что не умѣю владѣть собою. Неправда это, умѣю. Къ тетушкамъ? тетя Саша въ постели и къ ней въ этотъ часъ не пускаютъ никого — теплыя катаплазмы ставятъ, растираютъ и пачкаютъ!.. эта такая исторія и торжественная и томительная!»… Анюта улыбнулась. «Къ тетѣ Лидіи? она занимается своимъ туалетомъ, навертываетъ на себя цѣлый аршинъ чужой косы и терпѣть не можетъ, чтобы въ это время къ ней приходили. Тоже исторія торжественная! Къ кому же идти? Ахъ, къ Аринѣ Васильевнѣ!..»
И Анюта направилась въ свѣтелку Арины Васильевны. Ея тамъ не было, а большая книга Четій-Миней раскрытая лежала на столѣ. Очки простыя, мѣдныя лежали на раскрытой книгѣ. Анюта сѣла.
«Вѣрно по хозяйству старушка хлопочетъ. Я подожду ее!!
Машинально глаза Анюты упали на слѣдующія строки:
Блажени милостивіи, яко тіи помиловани будутъ…
Она прочла слова эти, подумала, повернула страницу и увидѣла, что то было житіе Филарета Милостиваго. Въ ожиданіи Арины Васильевны она принялась читать его и прочла уже до половины, когда старушка вошла въ комнату.
— Здравствуйте, Арина Васильевна, меня захватило такое нетерпѣніе ѣхать на свиданіе съ папочкой и моею семьей, что пока я не знала что съ собой дѣлать и пришла къ вамъ.
— Милости просимъ, моя милая княжна.
— А васъ не было и глаза мои упали вотъ на эти строки, и я принялась читать. Какое житіе! Это прелесть!
— Прелесть? сказала качая недовольно головой Арина Васильевна, — бары-то все по своему, а мы говоримъ: прелесть дьявольская, и о житіи такъ говорить не пригоже.
— Я хотѣла сказать, что интересно, что поучительно, поправилась Анюта.
— Я знаю, что вы хотѣли сказать — именно поучительно, особенно вамъ, потому денегъ у васъ слишкомъ много. Но на все Божія воля, одного испытываетъ, даетъ слишкомъ много, другаго испытываетъ — даетъ слишкомъ мало, а то и ничего не даетъ, а отвѣтъ одинъ держать будемъ.
— Бѣдный-то за что же? сказала Анюта. — Я понимаю богатый, ему грѣхъ большой не помогать несчастному, а бѣдняку…
— Ему отвѣтъ тоже великій, если не смирился, если позавидовалъ, если зло имѣлъ, если волѣ Божіей не покорился съ любовію и захотѣлъ, спаси Господи отъ грѣха такого, — силкомъ себѣ присвоить чужое. Если даже того и не сдѣлалъ, а о томъ помыслилъ, и то грѣхъ большой! Да, такъ-то! всѣ отвѣтъ дадимъ, а ты, моя княжна, двойной отвѣтъ Богу отдашь.
— Отчего же, Арина Васильевна?
— А тебя судьбы Господни такъ вели. Была ты бѣдная сиротка, изъ милости взяли тебя добрые люди, потомъ дядя бѣдный взялъ; ты видѣла вокругъ себя недостатки.
— Въ домѣ дяди недостатковъ не было, а у другихъ видѣла.
— Ну да, а потомъ сама стала богатою, у! какою! Не всегда жила въ этихъ-то палатахъ. И теперь ѣдешь въ свои палаты. Большая на тебѣ лежитъ тягота и вездѣ сторожитъ тебя грѣхъ смертный.
— Я постараюсь дѣлать все къ лучшему, сказала Анюта.
— Трудно это, молода ты. Веселиться захочется. А ты не вдругъ: присмотрись, сама вникни, въ руки людей хитрыхъ не давайся, чужимъ умомъ не живи, чужими глазами не гляди. Входи сама во все; управителямъ воли не давай, изъ нихъ какіе есть грабители и кровопійцы — Каины, прости Господи! Да что твой Каинъ? Онъ убилъ однажды, а эти убиваютъ почитай каждый день, губятъ души христіанскія. А власть у тебя большая, деньги у тебя великія, помни это. Душенька-то у тебя добрая, да разумъ коротокъ, молода!
— Состарѣюсь, сказала Анюта смѣясь, — а пока молода буду, добрыхъ людей стану слушать.
— А какъ это ты разберешь, кто добръ и кто добрымъ прикидывается. Придетъ, подольстится, прихоти да затѣи твои барскія справить, — вотъ и добрый.
— Дядюшка и тетушка меня оградятъ, сказала Анюта, — наставать.
— А они сами-то, чай, люди добрые, да простые, ихъ оплести не мудрено. А вотъ тебѣ мой совѣтъ, княжна ты моя сердечная: ни на кого не полагайся, все сама, все сама, своими глазами; черезъ другихъ не смотри, а сама въ оба. Да не трать денегъ на затѣи — пойдетъ, это я знаю, все такое — излишнее. Не лошадь, а десять лошадей, не птицу, а двадцать птицъ, не домъ, а дворецъ, и купить надо и то и другое… А все это однѣ затѣи; сорить деньгами грѣшно. Помни, что и рубль бѣдняку въ великую помощь, ужь не говоря о сотняхъ и тысячахъ. Ты вотъ читала Филарета Милостиваго; гдѣ ужь намъ подвизаться какъ этотъ угодникъ Божій подвизался! Хорошо если мы, читая житіе его, душой умилимся, да сердце великое угодника Божія поймемъ. Такъ-то!
Анюта слушала внимательно слова старушки и дивилась выраженію лица ея: оно просіяло и озарилось тѣмъ внутреннимъ свѣтомъ, исходящимъ изъ тайника души, которая по своему настроенію или омрачаетъ, или просвѣтляетъ черты лица человѣческаго, сотворяетъ изъ дурнаго и стараго прекраснаго, а изъ красиваго — отвратительнаго.
«А кто счастливѣе, подумала Анюта, изъ насъ двухъ. Предо мною лежитъ необозримое, роскошное поле жизни. Я вступаю на него окруженная моими любимцами и иду по цвѣтамъ и лугамъ. Но что ожидаетъ меня впереди? Какъ перейду я это поле, какъ дойду до конца? А вотъ она, эта милая старушка, уже перешла его — и не по цвѣтамъ шла она, а по колючкамъ и терніямъ; смиренно вынесла она убійственную скорбь, пережила всѣхъ, и идетъ къ могилѣ бѣдная какъ Іовъ и богатая добродѣтелями, сердобольная какъ Филаретъ Милостивый, надѣленная съ избыткомъ свѣтомъ души, смиреніемъ сердца, спокойствіемъ духа. Я думаю, она счастливѣе меня.»
— О чемъ ты, моя княжна, задумалась? спросила у нея старушка.
— О томъ, что вы, Арина Васильевна, такія хорошія, святая вы женщина, воскликнула Анюта.
Арина Васильевна испугалась.
— Что ты, что ты, заговорила она быстро, — меня грѣшную, недостойную возвеличиваешь! Я этого не стою, ничего я не стою, и ты мнѣ никогда ничего такого не говори, Христа ради не говори!
— Лидія Петровна приказали сказать, доложилъ вошедшій Андрей, — что сейчасъ будутъ завтракать, а послѣ завтрака пора ѣхать.
— Сейчасъ иду, сказала Анюта, подошла къ старушкѣ и прибавила съ какою-то безсознательною торжественностію: — Арина Васильевна, все что во мнѣ есть Божьяго, все отъ васъ. Вы научили меня вѣрить безусловно, научили меня любить бѣдныхъ, скорбѣть о нихъ, научили добро помнить, зло прощать, и мало ли чего хорошаго и христіанскаго я отъ васъ слышала! Теперь, нынче же я вступаю въ новую жизнь. Я ворочусь сюда, но ужь почти гостьей. Я ѣду къ дядѣ и съ нимъ буду жить въ своемъ собственномъ домѣ. Перекрестите меня, пожелайте мнѣ жить какъ должно.
— По божьему, миловать ближняго и любить его, — а ближній нашъ самый близкій есть бѣднякъ и несчастный. Господь благослови тебя!
Старушка перекрестила Анюту и долго обнявшись цѣловались со слезами старая, бѣдная ключница и молодая, красивая, богатая княжна.
* * *
Предъ самымъ обѣдомъ Лидія и миссъ Джемсъ возвратились домой. Лидія вошла въ диванную, съ румянцемъ на щекахъ, съ необычайною живостію движеній и съ блестящими глазами. Она сняла шляпу и подошла къ сестрамъ, забывая свою обычную робость.
— Вѣкъ буду жить и никогда этой трогательной, сердце захватывающей сцены не забуду, сказала Лидія, — я и вообразить себѣ не могла ничего подобнаго.
— Разскажи, воскликнула Александра Петровна съ неудержимымъ любопытствомъ.
— Когда мы туда ѣхали, Анюта все молчала; я даже удивилась, какъ это рвалась, рвалась она, какую исторію подняла, чтобы съ ними жить, шесть лѣтъ не видала ихъ, а ѣдетъ къ нимъ и сидитъ тихо, какъ наказанный ребенокъ, молчитъ какъ рыба и глядитъ куда-то на улицу, точно въ воду опущена. Пріѣхали, вышли, я спросила этажъ и нумеръ. Половой говоритъ: «Въ бельэтажъ пожалуйте, цѣлое отдѣленіе взято направо». Я даже удивилась — вѣдь они такъ бѣдны.
— А ларчикъ открывается просто, сказала Варвара Петровна съ досадой: — У Анны денегъ много, — заплатитъ.
— Не прерывай ее пожалуста, сказала Александра Петровна.
— Я оглянулась, а Анюты ужь и слѣдъ простылъ; гляжу, она летитъ по лѣстницѣ какъ птичка. Я за ней; она замѣшкалась спрашивая что-то у половаго, и я догнала ее. Стремительно отворила она дверь въ гостиную, остановилась этакъ на порогѣ, а я стою сзади нея и вижу — вся она дрожитъ. Обвела она это гостиную взглядомъ, да какъ бросится. Я гляжу, въ гостиной много ихъ, и всѣхъ съ одного взгляда не могла я различить, вижу только Анюта рыдаетъ схвативъ за шею еще молоденькаго старичка, и онъ цѣлуетъ ее и тоже плачетъ, а справа высокая румяная женщина въ траурѣ обхватила шею Анюты и тоже плачетъ и цѣлуетъ ее въ голову.
— Это Маша! сказала Александра Петровна.
Да, Маша, послѣ меня съ ней познакомили. И вотъ оторвалась Анюта отъ старичка и всѣ они бросились на нее, и поцѣлуямъ и слезамъ ихъ конца не было. Наконецъ Анюта сѣла, лицо ея такъ и сіяло, а слезы все текли по щекамъ, и всѣ они толпились вокругъ нея и всѣ обнимали ее наперерывъ и никто не говорилъ ни слова. Только слышала я восклицанія: Анюта, Маша, Агаша, Ваня! право какъ въ святцахъ, все имена одни. Но глядѣть на все это равнодушно было совсѣмъ нельзя. Спросите у миссъ Джемсъ; она, какъ ни есть Англичанка, вѣкъ свой ходить, будто аршинъ проглотила, а и то прослезилась.
— Ну, а какіе они изъ себя? Разскажи, сказала заинтересованная Александра Петровна.
— Когда они опомнились, то Анюта всѣхъ поочередно мнѣ представила, и я скажу однимъ словомъ: мужъ и жена люди почтенные, а дѣти, одинъ красивѣе другаго. По моему Дмитрій, который сюда ходилъ, студентъ, всѣхъ хуже. Ваня, это красавецъ, и сестра его Лида тоже. Они на одно лицо; высокіе, статные, белокурые, съ вьющимися, золотистыми волосами и съ голубыми какъ бирюза глазами. Лица у обоихъ открытыя, добрыя. Другія дѣвочки черноволосыя, одна меньшая совсѣмъ Цыганка.
— Какъ, и манерами?
— Да, почти, сказала Лидія со смущеніемъ, — впрочемъ я не имѣла времени долго разсмотрѣть ихъ.
— Помилуй, да вѣдь теперь скоро пять часовъ, а вы поѣхали въ два часа.
— Но мы тамъ не остались. Миссъ Джемсъ и я были въ городѣ, на Кузнецкомъ Мосту и я заѣзжала въ часовню Иверской и въ Казанскій соборъ. Что же намъ было тамъ дѣлать — мѣшать имъ. Притомъ Анюта обратилась ко мнѣ и сказала: «Я останусь; пришлите за мной въ девять часовъ вечера».
— Пусть миссъ Джемсъ поѣдетъ за ней, сказала Варвара Петровна.
— И отдастъ эту записку Анютѣ, прибавила Александра Петровна; — она взяла со стола листикъ почтовой бумаги и написала на немъ карандашомъ, который носила всегда при часахъ, нѣсколько словъ, сложила записку и отдала Лидіи.
— Я зову ихъ обѣдать, сказала она сестрѣ, — не назначая дня. Пусть пріѣдутъ когда отдохнутъ отъ дороги.
Когда вечеромъ миссъ Джемсъ отдала Анютѣ записку отъ тетки, Анюта прочла ее вслухъ.
«Милая, писала тетка, мы желаемъ видѣть у себя столь тебѣ дорогихъ родныхъ твоихъ, желаемъ полюбить ихъ и чтобъ они насъ полюбили. Мы просимъ ихъ обѣдать, и пусть назначатъ день сами, но съ условіемъ: всѣхъ, всѣхъ до одного, отъ мала до велика.»
Анюта въ этотъ одинъ день такъ свыклась опять со своими и они съ нею, какъ будто никогда они и не разставались!
— Назначьте день, папочка, сказала она обращаясь къ Долинскому, — а я скажу Машѣ два слова.
И она увела Машу въ другую комнату.
— Завтра утромъ я пришлю тебѣ портниху, не дорогую и не модную, но искусную. Она шьетъ всѣ мои простыя и лѣтнія платья. Закажи сестрамъ что нужно.
— Я желаю платья попроще и не хочу и онѣ не захотятъ дорогихъ платьевъ.
— Конечно, сказала Анюта, — къ тому же теперь весна; портниха тебѣ принесетъ кисеи и батистовъ, пусть онѣ выберутъ.
— А я еще въ траурѣ, скаэала Маша, — и его, конечно, не сниму.
— Вели только перешить фасонъ твоихъ платьевъ по здѣшней модѣ, сказала Анюта и прибавила: — Папочка, когда же вы будете обѣдать у тетокъ моихъ?
— Я не знаю, какъ Маша.
— И когда мы уѣдемъ въ деревню?
— Прежде недѣли не могу, у меня здѣсь кое-какія покупки, а притомъ изъ К** добрые пріятели надавали столько коммиссій, что бѣда. Ты подумала ли о томъ, какъ намъ переѣхать; насъ такое множество! Вдругъ, право, не сочтешь, и папочка сталъ считать по пальцамъ: Пять, да два сына семь, да ты восемь, да моей прислуги…
— Еще забыли, со мной миссъ Джемсъ и она будетъ полезна намъ. Она будетъ учить Лизу по-англійски.
— И меня, сказала Анюта.
— И меня, воскликнула Лида.
— И меня, сказала смѣясь Маша.
— Ну хорошо, хорошо, произнесъ папочка нетерпѣливо, — только прервали. Сколько же я насчиталъ душъ?
— Восемь безъ Англичанки, а она душа басурманская, считать ли ее? сказала смѣясь Лиза.
— Хоть и басурманская, а надо же и ей мѣсто, замѣтилъ смѣясь Ваня.
— Для переѣзда въ подмосковную, сказала Анюта, — приготовлено не менѣе пяти экипажей.
— Страсть какая! Лошадей то что! сказалъ папочка.
— Однако прощайте. До завтра, я съ утра буду у васъ, а когда вы всѣ пріѣдете обѣдать къ намъ? сказала вставая Анюта.
— Въ воскресенье лавки заперты, сидѣть въ гостиницѣ скучно, такъ мы къ вамъ, отвѣтила ей Маша.
— Такъ я и скажу тетушкамъ!
Настало и воскресенье. Александра Петровна волновалась. Ей хотѣлось, чтобы все было хорошо, всего вдоволь, но не затѣйливо. Прошло то время, когда они звали Долинскаго чиновника пріѣхавшаго изъ К** и думали этимъ сдѣлать ему честь. Теперь Долинскій и его семейство должны были жить съ Анютой. Анюта выбрала его въ попечители и выказывала ему ту любовь и почтете, какое хорошія дѣти имѣютъ къ родителямъ. Притомъ Анюта, воспитанная тщательно, большой знатокъ приличій и свѣтскихъ пріемовъ, провела цѣлые три дня со своими какъ она продолжала называть ихъ, и не только чѣмъ-либо была непріятно затронута, или разочарована, но казалась все больше и больше веселою и счастливою. Она не умолкая разсказывала Александрѣ Петровнѣ, которая слушала ее съ любопытствомъ, о добротѣ папочки, о разумѣ Маши, о восторженности и благородствѣ Вани, о красотѣ Лиды, о разсудительности Агаши и умѣ Лизы. Словомъ, всѣхъ своихъ она, казалось, полюбила еще больше. Особенно Ваня пришелся ей по сердцу и сдѣлался ея любимцемъ.
— Но Лиза твоя, говорила ей тетка, — походитъ на Цыганенка.
— Походить, соглашалась Анюта, — слишкомъ пылка, не живетъ, а горитъ, не дѣвочка, а молнія.
— Такая была и ты.
— О нѣтъ, я была гораздо хуже, но Маша и миссъ Джемсъ воспитаютъ Лизу.
— Но она уже большая.
— Не совсѣмъ, ей минуло только тринадцать лѣтъ. Конечно, надо потихоньку, помягче, Маша на это мастерица.
— Отчего же она оставила ее рости какъ траву въ полѣ?
— На это много причинъ. Дѣти выросли, расходы возросли, а доходы не прибавились, и Маша была поглощена хозяйствомъ, послѣдніе два года болѣзнiю маменьки, а потомъ… послѣ ея кончины, такъ грустила, что не могла обращать особаго вниманія на Лизу. Вотъ въ эти года Лиза совсѣмъ отъ рукъ отбилась, но сама умная дѣвочка, вы сами увидите. А при умѣ все возможно.
Ровно въ половинѣ пятаго Анюта встрѣтила на лѣстницѣ всѣхъ своихъ родныхъ и при лакеяхъ въ передней показала такое уваженіе къ дядюшкѣ, такъ она называла его при постороннихъ, что всѣ возымѣли высокое понятіе объ этомъ старичкѣ, державшемъ себя по старомодному, но очень достойно.
— А барышни, сестрицы княжны, красавицы, особенно одна, сказалъ Максимъ швейцару Конону. — Наша-то княжна, кажется, въ нихъ души не слышитъ. Глядитъ такъ зорко, словно орлиный взглядъ у нея, чтобы всѣ имъ должное отдавали, ихъ почитали, это я примѣтилъ когда она меня за ними въ вокзалъ посылала и потомъ сама къ нимъ въ гостиницу пріѣхала.
Въ гостиной чинно сидѣли около сестеръ Богуславовыхъ всѣ Долинскіе, дѣти смирно, папочка церемонно, а Маша попросту. Замѣтивъ вязанье Александры Петровны, она взяла его и спросила у нея, знаетъ ли она новый какой-то point. Александра Петровна не знала; Маша попросила шерсти и спицъ, чтобы показать его.
— Это такъ легко, сказала она.
Вскорѣ Максимъ доложилъ съ особою важностію махая салфеткой, что кушанье поставлено. Онъ какъ-то искусно и щеголевато обвертывалъ большой палецъ салфеткой и потомъ пропускалъ эту салфетку на другіе пальцы, а конецъ ея висѣлъ черезъ руку.
Александру Петровну въ ея креслѣ покатили къ столу. Лиза смотрѣла во всѣ глаза, ей смерть хотѣлось самой катить кресло Александры Петровны, но это желаніе глубоко залегло въ ея сердцѣ, потому что она и слова сказать не рѣшалась, какъ истая дикарка. Обѣдъ прошелъ, какъ всѣ обѣды такого рода, не весело, да и не скучно. Анюта старалась оживить разговоръ, втягивая въ него Агашу, Ваню и Митю. Митя напустилъ на себя излишнюю развязность; въ два года жизни въ Москвѣ онъ завязалъ знакомство въ семьяхъ своихъ товарищей и силился прослыть свѣтскимъ человѣкомъ и записнымъ танцоромъ. Танцовалъ онъ плохо и потому въ величайшемъ секретѣ бралъ танцовальные уроки и изо всѣхъ силъ старался постичь тайны вальса. Анюта замѣтила стремленіе Мити къ свѣтскости и его желаніе выставить себя самостоятельнымъ и совершенныхъ лѣтъ человѣкомъ; она вскорѣ узнала, что всѣ эти замашки стоили дорого и что папочкѣ пришлось платить Митины долги.
Встали изъ-за стола и всѣ отправились въ гостиную.
— Теперь покажите мнѣ вашъ новый point, сказала Александра Петровна Машѣ.
А Варвара Петровна взяла Долинскаго и отправилась ходить съ нимъ по залѣ.
— Анна хочетъ жить съ вами, и я должна сказать вамъ нѣсколько словъ наединѣ. Она горяча, неопытна и скора. Умоляю васъ, не позволяйте ей выходить изъ строгихъ приличій. Съ нею ѣдетъ ея бывшая гувернантка, но она не будетъ въ возможности остановить Анны, если вы ея не поддержите.
— Будьте покойны, отвѣчалъ Долинскій, — я хотя и не жилъ съ аристократами и знатью, но я столбовой дворянинъ и въ домѣ матери моей соблюдались всѣ дворянскіе порядки. Притомъ же Анюта хотя и молода, но такъ превосходно воспитана, такъ послушна…
— Не всегда, сказала Варвара Петровна, — вы ея еще не знаете. У нея большой характеръ и что она захочетъ, то сдѣлаетъ. Она такъ молода еще и, какъ дѣвица знатнаго рода и очень богатая, у всѣхъ на виду. Ее надо оберегать отъ злоязычія и пересудовъ и отъ нея самой. Она легко увлекается и неосмотрительна. Вы должны быть ей вмѣсто отца, и отца не слишкомъ уступчиваго. Наблюдайте за ней зорко, остановите ее вовремя.
— Съ Божьею помощью, сказалъ Долинскій съ чувствомъ, — я постараюсь замѣнить ей отца насколько это возможно. Я знаю, что отвѣчаю за нее предъ Богомъ и совѣстью и взялъ на себя трудный долгъ руководить богатою наслѣдницей, взрослою дѣвицей, около которой многіе будутъ увиваться, ради ея состоянія. Я обѣщаюсь охранять ее, беречь ее, какъ сокровище мнѣ ввѣренное. Будьте на этотъ счетъ покойны.
На этихъ словахъ они возвратились въ гостиную и нашли оживленную бесѣду. Богуславовы и Долинскіе познакомились и къ радости и торжеству Анюты понравились одни другимъ.