Іоаннъ Іоанновичъ былъ изумленъ «финтомъ» своей внучки, т. е. успѣшнымъ заступничествомъ за Орловыхъ. Вдобавокъ старикъ не зналъ, какимъ образомъ удалось Маргаритѣ выхлопотать ихъ прощеніе. Старикъ много размышлялъ, но не могъ догадаться, гдѣ и въ комъ сила внучки. Во всякомъ случаѣ, онъ счелъ нужнымъ исполнить обѣщаніе и перевелъ на ея имя одну вотчину.
«Есть ходы при новомъ дворѣ! думалъ онъ. Стало быть, надо къ этой цыганкѣ въ дружбу войти. Вотъ и не плюй въ колодезь. A вѣдь я ужь наплевалъ.»
Кромѣ того, послѣдняя бесѣда его съ молодой женщиной не выходила у него изъ головы. Холостякъ и брюзга повѣрилъ выдумкѣ красавицы, что она въ близкихъ отношеніяхъ съ какимъ-то старикомъ. Подобныхъ примѣровъ въ столицѣ за послѣднее время было безъ числа. Одинъ изъ первыхъ вельможъ, покойный Петръ Ивановичъ Шуваловъ, подавалъ собой примѣръ придворнымъ Елизаветы, и его отношенія къ молодой красавицѣ Апраксиной были извѣстны всему городу. Старикъ Трубецкой, полицмейстеръ Корфъ, Тепловъ, и много старыхъ сановниковъ, пріятелей Іоанна Іоанновича, были и теперь зазорными примѣрами. Графиня Кейзерлингъ у генерала Корфа и красивая хохлушка Олеся Квитко у Теплова — предметы ихъ страсти, попеченій и большихъ расходовъ, были извѣстны всей столицѣ. Хохлушка была даже принята въ домѣ Разумовскихъ, а «Козырьлиншу» знала въ лицо и боялась вся полиція гораздо больше, чѣмъ самого полицмейстера.
Именно одного изъ богатыхъ пріятелей сенаторовъ Скабронскій даже заподозрилъ теперь въ сношеніяхъ съ красивой внучкой, такъ какъ Маргарита была съ нимъ знакома давно.
«Да. Вотъ лихъ…. Внучка! подумалъ, наконецъ, старикъ. Хоть и не родная, не настоящая, не дочка сына родного, а такъ себѣ, съ боку припека, жаромъ вздуло. A все внучка»….
И старый холостякъ задумывался довольно часто объ этихъ двухъ внезапныхъ открытіяхъ: о значеніи внучки при дворѣ и о старикѣ, ея пріятелѣ.
— Какъ же это я прозѣвалъ! воскликнудъ онъ однажды, переставъ уже доказывать себѣ, что Маргарита ему внучка. Съ самаго ея пріѣзда дурачился, въ себѣ не пускалъ, самъ не ѣздилъ. Все, вишь, за свои карманы опасался…. A чортъ ли въ деньгахъ? Умрешь, все такъ останется! Монахамъ да холопамъ пойдетъ… Старый, ты, тетеревъ, — досадливо кончалъ Іоаннъ Іоанновичъ, зляся уже на себя. Право, тетеревъ! Токуешь на суку и не видишь ничего кругомъ.
Маргарита, послѣ освобожденія Орловыхъ, къ дѣду не поѣхала, а послала только сказать человѣка, что просьба графа дѣда исполнена.
«И знать не хочетъ! подумалъ старикъ. Востра цыганка! Нечего дѣлать, поѣду благодарить ея цыганское сіятельство». Но на первый разъ Іоаннъ Іоанновичъ не засталъ внучки дома и вернулся домой совсѣмъ не въ духѣ. Вообще, дворня графа замѣтила, что баринъ сталъ придирчивѣе, ворчливѣе и будто нравомъ неспокоенъ.
Въ тотъ день, когда Фленсбургь насильно заставилъ графиню себя принять, старикъ тоже собрался въ ней.
Въ ту минуту, когда Маргарита и Лотхенъ звонко хохотали, шутя на счетъ дѣдушки, онъ входилъ на крыльцо дома.
Люди Скабронскихъ, понимавшіе отлично значеніе участившихся посѣщеній графа-дѣда къ молодой барынѣ, его единственной наслѣдницѣ, стали съ особеннымъ усердіемъ и предупредительностью кидаться на встрѣчу къ его каретѣ и наперерывъ спѣшили высаживать старика и вводить по ступенямъ….
— Легче! Легче! ворчалъ графъ, по привычкѣ всегда бранить прислугу. — Эдакъ крымцы только въ полонъ запорожцевъ берутъ. Того гляди ноги мнѣ переломаете. Дома что ль барыня?
— Дома-съ.
— A Кирилла Петровичъ дома; аль ужь выѣхалъ на тотъ свѣтъ? угрюмо и серьезно вымолвилъ Скабронскій, снимая шубу и на утвердительный отвѣтъ лакея прибавилъ: Дурни! Говорятъ: да-съ. A что, да-съ? Померъ? Ну, пошли, докладай.
Но Маргарита стояла уже на порогѣ прихожей и, любезно улыбаясь, выговорила:
— Милости просимъ.
— А, хозяюшка. Ну что хозяинъ?
— Ничего, все тоже.
— Надо будетъ потомъ провѣдать и его, полюбоваться какъ себя отхватываютъ заграничнымъ житьемъ.
— A я собиралась къ вамъ сейчасъ.
— Не лги! Не собиралась! усмѣхнулся Іоаннъ Іоанновичъ, входя. — Ну, здравствуй, внучка-лисынка. Дай себя облобызать за ребятъ Орловыхъ. Спасибо тебѣ.
Маргарита, внутренно смѣясь, подставила лицо подъ губы старика. Нагибаться ей не приходилось, такъ какъ головой своей она была ему по плечо.
— Я очень рада, дѣдушка, что могла вамъ въ пустяуахъ услужить.
— Какіе это пустяки! Тебѣ развѣ?… Ну, сядемъ. Вертушуу эту прогони, показалъ Іоаннъ Іоанновичъ на Лотхенъ. — Ишь вѣдь егоза! воскликнулъ онъ, садясь на диванъ и, поднявъ свою толстую трость, погрозился на субретку. — Охъ, я бы тебя пробралъ. Будь ты моя, билъ бы трижды на день. Какая бы стала у меня шелковая.
— Я бы умерла съ перваго раза отъ такой палки! выговорила Лотхенъ, дерзко заглядывая въ глаза старика.
— Да, отъ такой палки можно…. разсмѣялась Маргарита.
— Тотъ разъ вы меня вотъ тутъ толкнули такъ, что у меня до сихъ поръ грудь болитъ! лукаво произнесла нѣмка.
— Ахъ мои матушки! Жалость какая! пропищалъ Скабронскій, будто бы передразнивая голосъ Лотхенъ. — Ну, убирайся въ свой шестовъ, курляндская стрекоза!
Лотхенъ, смѣясь и переглядываясь съ барыней, выскочила вонъ.
— Ишь вѣдь хвостомъ машетъ. По себѣ выискала и горничную. Вся въ тебя: верченная, заговорилъ Іоаннъ Іоанновичъ. — Порохъ-дѣвка. Поди, небось, у нея обожателей — стая цѣлая, а?
Маргарита разсмѣялась.
— Да вѣдь и у тебя стая… Кромѣ энтаго небось есть… Энтаго стараго, что денегъ даетъ на прожитокъ?
— Денегъ даетъ? Кто? изумилась Маргарита. Іоаннъ Іоанновичъ объяснился рѣзче.
Маргарита, давно забывшая свою выдумку про старика, въ котораго будто влюблена, раскрыла широко глаза.
— Какой старикъ? Что вы, дѣдушка?
— Такъ ты это надысь наплела? воскликнулъ Скабронскій страннымъ голосомъ. — Все выдумки? Ахъ ты, плутъ-баба!
Маргарита смутилась и не знала, что сказатъ, что выгоднѣе, что нужнѣе.
— Да, выдумка, но не совсѣмъ. Это все должно рѣшиться на дняхъ… но я… Видите-ли… Много новаго съ тѣхъ поръ. И я не знаю еще… что будетъ.
Скабронскій замолчалъ, не спуская глазъ съ внучки, и, наконецъ? будто рѣшаясь на что-то, выговорилъ рѣзко:
— Денегъ тебѣ надо?
— Денегъ? H — нѣтъ! Зачѣмъ…
— Дать тебѣ денегъ? говорю я.
— Зачѣмъ? У меня есть.
— Ну, вотчину подарить доходную?
— Нѣтъ, зачѣмъ! Я не управлюсь.
— Ой, подарить! подмигивалъ дѣдъ.
— Да нѣтъ, не надо.
— Нѣтъ. Ну ладно. A я вотъ привезъ.
Гляди. Старикъ вынулъ изъ кармана огромную сложенную бумагу и передалъ внучкѣ.
— На. Вотъ мы какъ! Бери! Да покажи потомъ: вы какъ? лукаво и загадочно выговорилъ Іоаннъ Іоанновичъ.
Маргарита взяла, развернула бумагу, но не поняла въ ней ни слова.
— Что это такое?
— Это дарственная. По сей грамотѣ — ты владѣтельница вотчины въ триста душъ, кой я тебѣ обѣщалъ. Будешь съ нихъ теперь имѣть оброку болѣе тысячи рублей и до двухъ.
Заставивъ себѣ подробно все объяснить и разсказать, Маргарита поглядѣла старику въ лицо добродушно, но печально и затѣмъ вздохнула, опустивъ глаза на бумагу.
Это было сыграно и очень искусно.
«Начинается игра въ кошку и мышку, — подумала она, внутренно смѣясь. Игра въ умную и молодую кошку съ старой и глупой крысой… Давно я ждала этого».
Маргарита взяла бумагу за два края и быстрымъ движеніемъ разорвала ее на четыре части.
— Что ты, что? ахнулъ Скабронскій.
— Уничтожаю то, что для меня обидно…
Изорвавъ бумагу на мелкіе клочки, она бросила ихъ на полъ и быстрымъ движеніемъ пересѣла на диванъ, гдѣ сидѣлъ старикъ.
Взявъ его за обѣ руки и наклоняясь лицомъ къ его лицу, она быстро заговорила ласково, глядя ему въ глаза.
— Вы добрый, хорошій… Но скажите… Вы думаете, деньги… Деньги! Деньги! Неужели все на свѣтѣ отъ денегъ зависитъ? Вы вотъ богаты, мы раззорены. Мужъ умретъ — мнѣ еще хуже будетъ, но я не горюю. Я сейчасъ найду мужа, какого пожелаю. И у меня будетъ опять большое состояніе, если я захочу… Но я не того хочу, не того… Не того я хочу!.. И голосъ Маргариты перешелъ въ шепотъ и сталъ дрожать.
— Знаете ли вы, чего я хочу?
— Ну, ну… смущался Іоаннъ Іоанновичъ и отъ голоса красавицы внучки и отъ близости странно-воодушевленнаго красиваго лица.
— Я хочу быть любимой. Любви я хочу. Я этого еще не знавала. Да! Ни разу, никогда. Мужъ меня не любилъ… Вы знаете, какую жизнь онъ велъ всегда. Я была сотая женщина въ его жизни. Онъ на меня смотрѣлъ такъ же, какъ и на всѣхъ своихъ прежнихъ наложницъ.
И Маргарита, все болѣе воодушевляясь, заговорила, какъ будто не видя старика, какъ бы забывшись и разсуждая сама съ собой… быстро, страстно, порывисто:
— Мнѣ все равно, кто онъ будетъ. Нищій, не знатный, старый… уродливый даже, преступный, даже разбойникъ. Мнѣ все равно… Но тотъ, который меня полюбитъ, какъ я этого хочу… за того я душу отдамъ, хоть на смерть пойду… И это будетъ такъ. Скоро будетъ. Какъ онъ умретъ — я найду этого человѣка!
И красавица вдругъ вскинула руки на плечи старика и прильнула лицомъ въ нему на грудь. Скабронскій ахнулъ, двинулся… Но въ ту же секунду Маргарита быстро встала, отошла къ окну и, повернувшись спиной въ дѣду, прислонилась лбомъ въ холодному стеклу. Это было ей необходимо, потому что она боялась за свое лицо, боялась, что выдастъ себя и свою игру.
Старисъ сидѣлъ, не шелохнувшись на диванѣ? какъ пришибленный. Ему все еще, какъ въ туманѣ, чудилась она въ его объятіяхъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ глядѣлъ на клочья изорванной бумаги.
«Блажитъ? Комедіантка! Не даромъ цыганка», — говорила въ немъ его природная подозрительность и дальновидность. Но клочки казенной бумаги будто спорили съ нимъ и сбивали его съ толку.
«Изорвала вѣдь… Не взяла… Триста душъ!»
И чрезъ минуту старикъ думалъ:
«Тебя никто не водилъ за носъ за всю жизнь…. Ну, а много ты отъ этого выигралъ? Сидишь вотъ одинъ у себя въ хоромахъ, на сундукахъ съ червонцами, да бережешь, какъ песъ, чужое добро. Да, чужое! Не себѣ собралъ. Монахамъ, да хамамъ своимъ собралъ. Подохнешь, они за твой счетъ поликуютъ на свѣтѣ. A брилліанты? На двадцать тысячъ однихъ брилліантовъ накопилъ, когда жену себѣ искалъ. И они лежатъ зря! И они на иконы пойдутъ!»…
Прошло еще нѣсколько мгновеній. Іоаннъ Іоанновичъ поглядѣлъ на внучку и подавилъ въ себѣ глубокій вздохъ. Mapгарита слышала его, однако, хотя все также стояла у окна, не двигаясь, не оборачиваясь и припавъ лицомъ въ стеклу.
«Если бъ ей-то… такой красивой, да всѣ бы эти брилліанты нацѣпить на себя?! Диво! А что если все… Ей все отдать»… вдругъ сказалъ онъ себѣ мысленно то, что давно уже будто копошилось на сердцѣ старика. Въ послѣдніе свои годы дьявола кой-какъ потѣшить! Отдать! Хоть бы даже и за обманъ. Пустъ водитъ меня за носъ. Я вѣдь буду отъ того не въ убыткѣ.
И Скабронскій вдругъ воскликнулъ, какъ бы спѣша выговорить:
— Маргаритка, иди сюда…. Слушай меня, что я скажу. Да вѣдь ты умница! Нечего тебѣ сказывать! И такъ все поймешь. Поди же. Сядь сюда! Слушай! Когда я собирался жениться, то скупалъ четыре года… Да или же… Сядь!
Маргарита обернулась и подошла съ опущенной головой и со сложенными на груди руками. Лицо ея было черезчуръ сурово и мрачно.
— Я не сяду… Нѣтъ. Оставьте меня. Уѣзжайте! Уѣзжайте! глухо выговорила она вдругъ. — Лотхенъ! Лотхенъ! вскрикнула она.
— Что ты? изумился Скабронскій.
— Я безумная… Я не знаю, что я дѣлаю… Но такъ жить нельзя. Вѣдь я вдова… Я даже не вдова, а хуже… Вдова свободна, а я нѣтъ… Я не ребенокъ и не старуха… Я жить хочу. Поймите! Поймите! A какъ выдти изъ этого положенія! Какъ? горячо говорила Маргарита, наступая на Іоанна Іоанновича. — Любовникъ! Взять его не мудрено. A если онъ меня обезславитъ!.. A вся эта столичная молодежь — хвастуны… Я не хочу имѣть прозвище женщины, которая дурно ведетъ себя… A какъ найти и гдѣ найти человѣка, который бы сохранилъ тайну… Ахъ, дѣдушка, зачѣмъ вы мнѣ не чужой…. Зачѣмъ вы… Что я?! Я съ ума схожу… Я сама не знаю, что говорю!
Маргарита вдругъ схватилась руками за голову и выбѣжала изъ горницы въ ту гостиную, гдѣ была ея временная спальня. И слова, и голосъ, и лицо, и движеніе — все дышало искренностью.
Старикъ поднялся задумчивый и смущенный… и сталъ искать по горницѣ шляпу свою, которая была уже на головѣ его. Чрезъ нѣсколько минутъ Іоаннъ Іоанновичъ отъѣзжалъ отъ дому, конечно, не повидавшись съ больнымъ внукомъ.
A горничная была уже у графини и, разинувъ ротъ отъ вниманія, слушала разсказъ ея.
— Вѣдь повѣрилъ… повѣрилъ?.. A вѣдь онъ хитрый, умный онъ, Лотхенъ, очень хитрый, а повѣрилъ! Что значитъ человѣческое самолюбіе! закончила рѣчь графиня.
И кокетка изумлялась и себѣ, и старому дѣду…
— Ну, и я тоже искусная актриса. Я даже не ожидала отъ себя… Ну, а все-таки, я боюсь…. прибавила она, помолчавъ.
— Чего? разсмѣялась Лотхенъ.
— Не хватитъ умѣнія довести до конца! Или боюсь… дорого обойдется! Я не шучу, Лотхенъ, прибавила графиня задумчиво.
Лотхенъ перестала смѣяться и развела руками.
— Что жъ тутъ дѣлать?… сказала она тихо. — За то деньги. И какія деньги?! Куча! Кучи червонцевъ!!