Шепелевъ вышедъ на улицу совершенно пустынную и глухую. Сначала ему показалось темно на дворѣ, но затѣмъ черезъ минуту, благодаря мѣсяцу, выплывшему изъ-за тучи, на дворѣ стало свѣтло, какъ днемъ.
Юноша быстрой походкой, скрыпя сапогами по морозному снѣгу, притоптанно у желтой лентой среди улицы, бодро зашагалъ вдоль сугробовъ, заборовъ и пустырей.
«Авось ничего, — думалъ онъ — сколько разъ тутъ хаживалъ. Да притомъ не нѣмцы рамбовскіе, а свои православные грабятъ, говоритъ Пелагея Михайловна, оно все-таки не такъ страшно. Со своимъ-то братомъ грабителемъ и поговорить можно; ну тулупъ что ли отдамъ, да и побѣгу домой. A вотъ если бы нѣмецъ, — бѣда. Тутъ со страху не токмо нихт-михтъ скажешь, а хуже того, растеряешься, по пѣтушиному заговоришь».
И молодой человѣкъ быстро шагалъ, раздумывая. Какъ часто случалось ему, о томъ — трусъ онъ или нѣтъ? За послѣднее время послѣ его поступленія въ преображенцы, этотъ вопросъ часто появлялся въ его головѣ, и онъ никакъ не могъ рѣшить его. Иногда ему казалось, что онъ «ничего», какъ и всякій другой офицеръ или солдатъ, за себя постоитъ; иногда-же случалось ему пугаться пустяковъ, чувствовать дрожь по спинѣ, и языкъ прилипалъ къ гортани. И затѣмъ малый долго укорялъ себя:
— Трусишка, дѣвка красная, щенокъ. Всякой вороны пугаешься!
Уже около получаса, какъ шагалъ Шепелевъ по узкой протоптанной дорогѣ, гдѣ, очевидно, ѣздили только въ саняхъ, да и то больше въ крестьянскихъ дровняхъ. Онъ изрѣдка оглядывался и назадъ, на освѣщенную луной пустынную улицу и съ невольнымъ чувствомъ боязни вглядывался нѣтъ ли кого позади его. Наконецъ, при поворотѣ за уголъ въ другую улицу, гдѣ былъ оврагъ и мостъ, на счетъ котораго предупреждалъ его рядовой Державинъ, и гдѣ ограбили прикащика Гариной, онъ снова оглядѣлся. Поворачивая за уголъ, онъ увидѣлъ, что за нимъ вдали зачернѣлось что-то и быстро увеличивалось.
«Это не грабители, подумалъ онъ. Кто-то ѣдетъ». Черезъ нѣсколько мгновеній молодой человѣкъ ужь приближался къ мосту и невольно пристально оглядывалъ его со всѣхъ сторонъ. И вотъ, вдругъ сердце въ немъ екнуло.
— Показалось! Помилуй Богъ! — чуть не вскрикнулъ онъ, ободряя себя.
Но нѣтъ, не показалось. Изъ подъ моста появились двѣ фигуры и бородатый мужикъ съ дубиной, медленно обходя мостъ, чтобы преградить ему дорогу, крикнулъ весело, какъ показалось Шепелеву, не смотря на страхъ:
— Не спѣши, баринъ! Аль не баринъ, солдатъ. Не спѣши! Тутотка по ночамъ не указано ходитъ.
Шепелевъ хотѣлъ что-то произнести, но не могъ. Мужикъ поднялся на мостъ, молодой человѣкъ хотѣлъ броситься бѣжать назадъ, но сзади поднимался на тотъ же мостъ другой товарищъ. Невольно и почти безсознательно онъ взмахнулъ пустыми руками и крикнулъ, задыхаясь:
— Не подходи, убью!
Но оба мужика съ обѣихъ сторонъ, какой-то спокойной походкой, приближались къ нему.
— Вишь какой страшный! A ну, убей! Погляжу! — выговорилъ, подходя, молодой парень съ дубиной. — Ну, не маши. A то вотъ я размахнусь, такъ взаправду ты у меня пополамъ перелетишь.
Въ ту же минуту бородатый мужикъ взялъ юношу за плечо и выговорилъ спокойно:
— Давакось тулупъ и сапоги, а достальное — Господь съ тобой. Намъ не треба въ вашей амуничкѣ; и продать-то нельзя не покупаютъ. A вотъ тулупчишко и сапожки — это можно.
Оба мужика стали растегивать съ крючковъ тулупчикъ и едва успѣли снять его съ оробѣвшаго Шепелева, — какъ одинъ изъ нихъ, бородатый, ахнулъ и бросился бѣжать опрометью съ моста въ сторону. Молодой парень пустился за нимъ. Въ ту же минуту, изъ-за угла, шибкой рысью, появилась и приблизилась тройка лошадей и большія сани.
Шепелевъ невольно бросился на встрѣчу санямъ, крича::
— Стой! Стой!
Тройка остановилась, но кучеръ крикнулъ ему:
— Пошелъ съ дороги! Раздавлю! Меня не ограбишь, а то вотъ господа изъ ружьевъ убьютъ!
Но сидѣвшіе въ саняхъ поднялись на своихъ мѣстахъ и, приглядѣвшись, очевидно, поняли настоящее положеніе дѣла.
— Нѣтъ, Степанъ, тѣ воры, а это преображенецъ. Они убѣжали съ платьемъ его. Вонъ они….
Шепелевъ быстро приблизился къ санямъ и увидѣлъ въ нихъ двухъ молодыхъ офицеровъ въ полузнакомыхъ, ему мундирахъ, такъ какъ онъ еще не привыкъ распознавать гвардейскіе полки. Это были измайловцы или кирасиры.
— Сдѣлайте милость, заговорилъ молодой человѣкъ, взволнованнымъ голосомъ, не оставляйте меня! Меня сейчасъ ограбили. Вы уѣдете, они опять меня догонятъ. Да и далеко идти, озябнешь въ одномъ сюртукѣ.
Оба офицера, крайне моложавые на видъ, казалось, чуть не по семнадцати лѣтъ каждый, зашептались между собой и вдругъ начали громко хохотать. Смѣхъ этотъ былъ на столько неожиданный, веселый и дѣтски искренній… что Шепелевъ самъ чуть не улыбнулся.
— Ну, садитесь, нечего дѣлать. Довеземъ и будемъ вашими спасителями. Вѣдь вы, кажется, не простой солдатъ, вы рядовой изъ дворянъ?
— Да-съ.
— Ну вотъ я и права! вымолвилъ офицеръ и вдругъ будто смутился, но тотчасъ же засмѣялся звучнымъ, почти дѣтскимъ смѣхомъ.
Шепелевъ не замѣтилъ ничего, влѣзъ на облучекъ около кучера и себя не помнилъ отъ радости. Мысленно онъ клялся никогда болѣе пѣшкомъ не ходить къ Тюфякинымъ. Тройка двигалась небольшою рысью, такъ какъ узкая дорога не позволяла ѣхать шибче, ибо пристяжныя то и дѣло проваливались въ мягкомъ снѣгу.
— И какъ это тутъ однимъ ходить по ночамъ? заговорилъ кучеръ. — Я вотъ сказывалъ, моя правда и вышла, обернулся онъ въ сани. — Вотъ видите, барыня… охъ, тьфу!.. баринъ. Видите, баринъ, говорилъ я: скверное тутъ мѣсто, воровское. Первый разъ поѣхали и вотъ одного уже упасли. A въ другой разъ поди, и насъ кто ограбитъ и коней отобьетъ. И прощай, лошадушки.
— Ну, перестань, не болтай! — выговорилъ другой офицеръ, молчавшій до тѣхъ поръ.
Голосъ его показался Шелелеву еще мягче, звучнѣе, еще болѣе юношескій, нежели голосъ перваго, и вдобавокъ со страннымъ акцентомъ, выдававшимъ будто не русское происхожденіе.
Шепелевъ, окончательно прійдя теперь въ себя, обернулся съ своимъ новымъ знакомымъ и сталъ всматриваться въ нихъ. Оба офицера были дѣйствительно крайне моложавы, а второй, сейчасъ заговорившій, былъ замѣчательно красивъ собой. Не смотря на то, что мѣсяцъ скрылся снова за тучи, Шепелевъ могъ разглядѣть обоихъ, и лицо второго офицера показалось ему необыкновенно оригинальнымъ. Въ особенности большіе глаза и тонкія, черныя, какъ смоль, брови поразили его. Эти брови и глаза напомнили молодому человѣку портретъ пріятельницы его матери, который всегда висѣлъ у нея въ спальнѣ. А пріятельница эта была родомъ не русская, а грузинская княжна.
«Совсѣмъ та матушкина пріятельница, — подумалъ Шепелёвъ. — Красавецъ офицеръ! Вотъ кабы мнѣ быть такимъ!»*
Офицеры зашептались снова между собой и вдругъ опятъ начали смѣяться. Въ эту минуту мѣсяцъ скользнулъ изъ-за облака, и на улицѣ стало снова свѣтло, какъ днемъ.
— Ну, однако, послушайте, сударь солдатъ, выговорилъ первый офицеръ. — Садитесь, какъ слѣдуетъ, лицомъ къ конямъ. Нечего насъ такъ разглядывать. Сглазите, пожалуй, вмѣсто благодарности, что мы васъ захватили.
Шепелевъ отвернулся, какъ ему приказывали, и вдругъ странная мысль пришла ему въ голову. Ему показались эти офицеры подозрительными.
«И совсѣмъ будто по пятнадцати или четырнадцати лѣтъ каждому», подумалъ онъ.
Между тѣмъ, начались улицы Петербурга, дорога сдѣлалась сразу вдвое шире. Кучеръ припустилъ тройку во всю рысь, и воскликнулъ:
— Эхъ! не любо безъ бубенчиковъ. Точно вотъ воры ѣдемъ, ворованное веземъ; либо конокрады, чужую тройку угнали.
— Я тебѣ ужь сказала, не болтай, — раздался строгій голосъ второго офицера.
И затѣмъ тотчасъ-же Шепелевъ услыхалъ за спиной своей новый звонкій залпъ хохота.
— Я тебѣ сказалъ, не болтай, — повторилъ-тотъ же красавецъ офицеръ. — Еслибъ я былъ гнѣвный баринъ, я бы тебя за болтовню прогналъ, — продолжалъ офицеръ, какъ бы умышленно громко и съ разстановкой, будто желая обратить вниманіе на свои слова.
Шепелевъ, сидѣвшій рядомъ съ кучеромъ, замѣтилъ. какъ тотъ ухмыльнулся и потрясъ головой, какъ бы говоря:
— Охъ ужь вы, затѣйники!
Они ѣхали шибко и вскорѣ были ужь около Итальянскаго дворца. Затѣмъ повернули на Невскій проспектъ и быстро доскакали до площади, гдѣ налѣво показалась небольшая церковь — казанскій Соборъ. Здѣсь, тотъ-же красивый офицеръ, очевидно, владѣлецъ саней, остановилъ кучера и обратился къ Шепелеву.
— Ну, господинъ солдатъ, слѣзайте и бѣгите домой. Шибко бѣгите, вамъ надо согрѣться. A то застудитесъ и заболѣете, и умрете! И тогда не стоило мнѣ васъ спасать.
— Слушаю-съ.
— Вамъ непремѣнно надо жить, я вамъ это приказываю! полушутя вымолвилъ офицеръ, когда Шепелевъ слѣзъ съ облучка и сталъ предъ санями.
— Спасибо вамъ, господа; отъ всей души благодарю, съ чувствомъ вымолвилъ Шепелевъ, кланяясь. — Если бы не вы. Богъ вѣсть, что бы было. Убили бы, пожалуй, меня.
Красивый офицеръ наклонился изъ саней и протянулъ Шепелеву руку. Юноша, привыкшій, по обычаю, цѣловаться, здороваясь и прощаясь, или просто кланяться, не зналъ, что значитъ эта протянутая рука.
— Дайте руку, сказалъ офицеръ.
Шепелевъ, недоумѣвая, протянулъ руку и маленькая ручка сжала ее. И не выпуская ея, офицеръ проговорилъ съ своимъ страннымъ акцентомъ:
— Послушайте, если мы съ вами гдѣ-нибудь встрѣтимся, то вы не дивитесь и не ахайте! Потомъ, объ этомъ случаѣ не только не говорите при мнѣ, но даже не кланяйтесь мнѣ и не узнавайте меня, будто я вамъ незнакомъ и будто никогда мы съ вами не видались. Поняли вы меня?
— Понялъ, недоумѣвая и нерѣшительно произнесъ Шепелевъ.
— И не кланяйтесь и ничего не говорите со мной.
— Слушаю-съ.
Офицеръ принялъ руку и погрозился пальчикомъ со словами:
— Если вы не исполните этого, меня узнаете, разболтаете все, то вамъ будетъ очень дурно! Я извѣстенъ лично государю, тотчасъ же ему пожалуюсь, и васъ вышлютъ вонъ изъ столицы. Клянусь вамъ Святой Маріей, что я не шучу. Такъ вѣрно, все исполните?
— Будьте покойны. Да мы нигдѣ, никогда и не встрѣтимся. Я нигдѣ не бываю и никого не знаю. Ни единой души не знаю во всемъ Петербургѣ.
— Вотъ какъ? Почему-жъ, господинъ-нелюдимъ?
— Я только очень недавно пріѣхалъ въ столицу поступить на службу. A родни у меня здѣсь нѣтъ. Прежде у меня была родственница въ Петербургѣ, Мавра Егоровна Шувалова, пріятельница покойной государыни. Она была рожденная Шепелева, и мое имя тоже Шепелевъ. A теперь я ни души не знаю и мы, вѣрно вамъ сказываю, нигдѣ повстрѣчаться пѵ можемъ.
Шепелевъ замолчалъ, а офицеръ пристально смотрѣлъ на него своими красивыми глазами и будто раздумывалъ о чемъ-то. Этотъ юноша рядовой, совершенная противоположность его самого, т. е. бѣлокурый и голубоглазый красавецъ, очевидно, теперь привлекъ вниманіе черноброваго офицера.
— Неужели вы во всей столицѣ совершенно никого не знаете?
— Ни единаго человѣка изъ чужихъ. Только дядя Квасовъ, у котораго я живу, да одинъ рядовой нашего полка, съ которымъ познакомился на дняхъ, а больше ни души не знаю.
— Вы и живете у этого дяди? Какъ вы сказали имя?
— Квасовъ. У него и живу.
— Гдѣ?
— На квартирѣ около ротнаго двора… Ахъ еще есть! ахнулъ вдругъ Шепелевъ. — Невѣста моя…. ея семейство.
— Вотъ какъ! вымолвилъ, звонко разсмѣявшись, офицеръ. Про невѣсту и забыли. И, не спуская глазъ съ лица Шепелева, онъ снова будто задумался вдругъ объ чемъ-то внезапно пришедшемъ на умъ.
Но тотчасъ прійдя въ себя, онъ выговорилъ:
— Ну, Степанъ, ступай домой! Прощайте, господинъ женихъ. Помните вашу спасительницу отъ грабителей.
Сани тронулись, Шепелевъ стоялъ и смотрѣлъ, недоумѣвая. Вдругъ ряженая красавица обернулась изъ саней къ нему и крикнула, когда лошади уже подхватили:
— A можетъ быть и до свиданья!
Затѣмъ Шепелевъ услыхалъ тотъ-же смѣхъ веселый и громкій. Сани скрылись, а молодой рядовой все стоялъ неподвижно на томъ-же мѣстѣ, не смотря на пробиравшій его морозъ, и, наконецъ, выговорилъ:
— Вотъ удивительное происшествіе! Вѣдь это еще удивительнѣе, чѣмъ миска на Голштинцѣ! Еще занимательнѣе самого даже моего нихтмихта. Разскажу дядѣ. Ахъ нѣтъ, ужъ лучше не разскажу, обожду, а то вѣдь какъ грозился! Чудные офицеры, точно будто барыни ряженныя… A что если и впрямь барыни, а не офицеры? Вѣдь онъ и сказалъ: спасительницу помнить, стало быть, кого же… его самого. Стало быть, онъ выходитъ: она. Вотъ ужь это подлинно, настоящія чудеса!!..
Однако, не смотря на мечтанія молодого малаго, морозъ окончательно пробралъ его, и онъ съ мѣста бросился бѣжать, во весь духъ къ квартирѣ дяди. И только пробѣжавъ около версты, онъ почувствовалъ, какъ члены его полузамерзлые снова отошли, и снова ему стало немного теплѣе.
Разумѣется. когда Акимъ Акимычъ встрѣтилъ племянника на крыльцѣ, полуодѣтаго. красноносаго, посинѣлаго, то ахнулъ и вскрикнулъ:
— A тулупъ?!..
— Сграбили, дядюшка! почти весело воскликнулъ Шепелевъ, врываясь, мимо Квасова, въ теплый корридоръ.
— Какъ сграбили?
— Да такъ, дядюшка, сняли; спасибо, самъ цѣлъ ушелъ, да не замерзъ на дорогѣ.
— Въ Чухонскомъ Яму?
— Да, дядюшка.
— Ну, и чудесно! Вотъ теперь безъ теплаго платья и маршируй, озлобился Акимъ Акимычъ.
— Другое сошьемъ. Что жъ дѣлать…
— Другое! Нѣтъ, шалишь… не дамъ. Въ поставщики Чухонскому Яму идти хочешь! Вѣдь опять снимутъ, коли по ночамъ будешь болтаться къ невѣстѣ. Скажи на милость, — обида какая! воскликнулъ снова Акимъ Акимычъ.
Не смотря на распросы дяди, Шепелевъ ни слова не проронилъ о своей удивительной встрѣчѣ и спасеніи.