На порогѣ стояла стройная и граціозная женщина, вся въ черномъ. Она казалась не маской, а привидѣніемъ. Вся она съ головы до ногъ была окутана въ легкій и прозрачный черный газъ. На черныхъ, какъ смоль, волосахъ лежала брилліантовая діадема съ большой яркой звѣздой, изъ-подъ которой падалъ длинный газовый вуаль. Охвативъ ее всю, какъ легкое черное облако, онъ лежалъ прозрачными волнами на обнаженныхъ плечахъ, вился по изящному бюсту, сбѣгалъ, ниспадая по платью до полу и, отлетая назадъ; развѣвался за нею надъ шлейфомъ, змѣей лежащимъ на паркетѣ. И вся она была осыпана звѣздами, отъ буклей прически до башмаковъ. По юбкѣ тоже разсыпались семь звѣздъ Большой Медвѣдицы. На вырѣзанномъ воротѣ корсажа, окаймляющемъ грудь, горитъ самая яркая звѣзда, а у пояса, подъ сердцемъ, на черномъ атласномъ корсажѣ, плотно обхватившемъ ея пышный бюстъ, лежитъ, покачнувшись и граціозно прильнувъ къ груди, большой сіяющій полумѣсяцъ. Лунный серпъ вспыхиваетъ и сверкаетъ…. и бьющая волна его свѣта, пронизывая облако газа, обдаетъ алмазнымъ сіяніемъ и всю ея черную фигуру и все окружающее. И подъ легкими черными волнами газа снѣжно бѣлѣются, какъ изваяніе, изящныя обнаженныя плечи и руки, не раздѣленныя рукавомъ. Только двѣ черныя ленты съ двумя алмазными звѣздочками на бантахъ отдѣляютъ руки отъ плечъ.
Черная маска съ плотнымъ кружевомъ черезчуръ тщательно скрывала все лицо ея отъ діадемы на букляхъ до горла. Лицо не существовало, и вмѣсто него была нѣмая мертвая личина, ничего не говорящая, но за то лучистый огонекъ будто вспыхивалъ въ отверстіяхъ маски, гдѣ сверкали два глаза, такіе же черные и такіе же блестящіе, какъ и вся эта костюмированная «Ночь». Но тотъ, кто видѣлъ теперь эти плечи и руки, какъ изваянныя изъ бѣлаго мрамора, тотъ ни мгновенія не поколебался бы рѣшить, красавица ли эта явившаяся незнакомка или нѣтъ.
Шепелевъ, подобно всѣмъ, и даже болѣе всѣхъ, стоялъ, какъ бы подъ обаяніемъ изящнаго костюма, эффектно идущаго въ разрѣзъ со всѣми остальными.
«Она явится, какъ чернильное пятно на бѣлой бумагѣ», вспомнилъ онъ слова Маргариты… Нѣтъ это не пятно. Она явилась сюда, какъ таинственная, но сіяющая звѣздами южная ночь, которая больше говоритъ сердцу, болѣе чаруетъ его, чѣмъ самый свѣтлый и сверкающій солнцемъ день.
Но незнакомка знала, что дѣлала. Она знала, что когда пройдетъ, всѣ сотни глазъ будутъ слѣдить за ея змѣино-вьющимся шлейфомъ! Она знала, что ей не опасно закрыть лицо, что ея бюстъ, ея плечи и руки скажутъ о лицѣ! И скажутъ больше, чѣмъ, быть можетъ, сказало бы оно само за себя! Невѣдомое всегда чаруетъ человѣка и всегда очаровательнѣе того, что онъ знаетъ и видитъ…
Шепелевъ, смущаясь, двинулся къ вошедшей, наклонился, хотѣлъ что-то сказать. Но, вспомнивъ, что говорить ничего не нужно, онъ пошелъ снова впередъ и только косо оглянулся, чтобы видѣть, идетъ ли она за нимъ.
Она идетъ. Всѣ взоры выстроившихся рядомъ сановниковъ, какъ если бы снова государь проходилъ, пристально, невольно слѣдятъ за нею и, конечно, не чувство почтенія приковало теперь ихъ глаза.
Да и впрямь, если это былъ не монархъ, не государыня, то это была тоже царица, но иная… Царица бала! Царица, всегда, за всѣ вѣка, всюду и всѣми провозглашаемая молчаливымъ, но единодушнымъ общественнымъ мнѣніемъ. И если это царствованіе кратко, продолжается одну ночь, но всякая бывавшая хоть разъ царицей большого блестящаго бала, до старыхъ лѣтъ помнитъ это, передаетъ и дѣтямъ, и внучатамъ, какъ событіе въ жизни, какъ собранную дань съ побѣжденнаго, какъ дорогую и свѣтлую минуту. И это воспоминаніе самое отрадное! Всегда сладко и тепло сказывается оно на сердцѣ какой-нибудь сѣдой, уже морщинистой бабушки!..
Шепелевъ прошелъ нѣсколько шаговъ по залѣ, увидѣлъ Гольца, приблизился къ нему, ни слова не говоря и только оглядываясь на «Ночь», какимъ-то фантастическимъ видѣніемъ скользящую за нимъ по паркету.
Гольцъ обернулся, сдѣлалъ движеніе, выдавшее его удивленіе, и затѣмъ — какъ показалось Шепелеву — съ страннымъ двусмысленнымъ выраженіемъ лица быстро подошелъ къ незнакомкѣ и сказалъ ей громко по-нѣмецки:
— Прошу считать, меня вашимъ давнишнимъ знакомымъ, даже другомъ. Прошу васъ здѣсь быть, какъ дома, какъ хозяйка. Я съ нетерпѣніемъ ожидалъ васъ… Прежде всего я позволю себѣ испросить сейчасъ позволенія у государя представить ему «Ночь», а затѣмъ и познакомить съ «Ночью» нѣкоторыхъ гостей.
— Благодарю васъ за честь быть представленною его величеству, вымолвила «Ночь» голосомъ, который показался проходившему мимо нея Шепелеву страннымъ, будто искусственнымъ.
Ему показалось, что костюмированная незнакомка нарочно измѣняетъ свой голосъ. Онъ пріостановился невольно, хотя не имѣлъ на это права и разслышалъ еще фразу:
— Помимо государя, баронъ, я могу, въ качествѣ маски, говорить съ кѣмъ хочу, не будучи знакома? И мнѣ широкое поле интриговать, такъ какъ я пріѣзжая, не могу быть узнана.
— Конечно, разсмѣялся Гольцъ какъ-то странно.
Шепелевъ, нехотя, вернулся на свое мѣсто и думалъ: «Какія плечи и руки! Какая, должно быть, красавица! И опять таки ея пріятельница! Должно быть и пріятельницы ея всѣ такія же красавицы, какъ она. Эта, пожалуй, даже еще красивѣе графини».
Въ ту минуту, когда Гольцъ, покинувъ «Ночь», подошелъ къ государю, Петръ Ѳедоровичъ стоялъ у канделябра и читалъ бумагу, вытащивъ ее изъ обшлага кафтана. Лицо его было сумрачно.
Гольцъ подождалъ; государь прочелъ бумагу до конца, поднялъ глаза и выговорилъ по-нѣмецки:
— А, это вы, баронъ, отлично…. Подойдите сюда. Посмотрите. Вы можете мнѣ совѣтъ дать, потому что и прочитать это можете. Я получилъ это, выходя изъ кареты, на вашемъ подъѣздѣ…. пріятное очень развлеченіе для бала!.. И государь передалъ Гольцу письмо на французскомъ языкѣ.
Гольцъ быстро пробѣжалъ его. Оно было подписано французскимъ именемъ и даже громкимъ: Валуа. Содержаніе письма былъ доносъ. Писавшій его доводилъ до свѣдѣнія государя, что одинъ изъ важныхъ сановниковъ, г. Григорій Тепловъ, позволилъ себѣ въ присутствіи нѣсколькихъ свидѣтелей отозваться о его величествѣ въ самыхъ ужасныхъ выраженіяхъ, прибавляя и грозясь, что скоро всему будетъ конецъ: государь будетъ свергнутъ съ престола, а замѣненъ истиннымъ и законнымъ императоромъ, Іоанномъ Антоновичемъ, томящимся въ заключеніи.
— Ну, что же скажете? вымолвилъ Петръ Ѳедоровичъ, когда Гольцъ прочелъ.
— Но кто же этотъ Валуа? произнесъ Гольцъ. — Французъ?
— Я только знаю, баронъ, — разсмѣялся государь, хотя лицо его было угрюмо, — что это не случайный потомокъ французской королевской фамиліи, давно угаснувшей. Но, замѣтьте, все-таки, что это имя напоминаетъ цѣлый рядъ заговоровъ, покушеній и убійствъ. Послѣдніе Валуа кончили трагически свое существованіе, хотя сами были тоже устроители самой страшной и позорной въ исторіи рѣзни въ ночь св. Варѳоломея. Мнѣ часто приходитъ на умъ эта ночь и я всякій разъ съ ужасомъ представляю себѣ, какъ это происходило на улицахъ многолюднаго города, гдѣ братъ убивалъ брата и отецъ — сына.
— Да, это была не дипломатическая ночь, усмѣхнулся Гольцъ. — Но позвольте мнѣ, ваше величество, уничтожить дурное воспоминаніе, представить вамъ сейчасъ другую ночь, не Варѳоломеевскую.
Государь не понялъ и пристально взглянулъ ему въ лицо.
— Позвольте мнѣ представить вамъ «Ночь», иначе говоря, маску, изображающую «Ночь». Но съ однимъ условіемъ, если вы позволите, я только завтра скажу вамъ, кто она. Говорить съ ней вы можете свободно по-нѣмецки. Она не русская, пріѣзжая, и ея родной языкъ — вашъ и мой…. Прибавлю еще, васъ необходимую нескромность, что «Ночь» замѣчательная, по истинѣ, красавица и таковою слыла и въ Парижѣ, и въ Вѣнѣ….
— Давно она въ Петербургѣ?
— Объ этомъ позвольте мнѣ умолчать до завтра. Завтра вы узнаете все: кто она, что она, откуда и зачѣмъ. И мы вмѣстѣ посмѣемся весело.
— Отлично! весело выговорилъ государь и фамильярно хлопнулъ Гольца по плечу бумагой, которую держалъ въ рукахъ.
Но это движеніе невольно снова напомнило ему о доносѣ.
— Но что же съ этимъ дѣлать, баронъ?
— Право, не могу вамъ сказать.
— Ахъ…. фуй!.. Русскій отвѣтъ…. Стыдитесь, господинъ прусскій посолъ! Ну, ну совѣтуйте, скорѣе совѣтуйте! Велѣть его сейчасъ арестовать?
— Кого? Этого француза? спросилъ Гольцъ. — Пожалуй….
— О, нѣтъ! воскликнулъ государь. — Теплова, Теплова.
— Я бы этого не сдѣлалъ, ваше величество. Зачѣмъ спѣшить? Наконецъ, признаюсь вамъ…. Гольцъ разсмѣялся добродушно и прибавилъ:- Признаюсь откровенно, что я, какъ хозяинъ дома, прошу отложить этотъ арестъ. Зачѣмъ вы хотите портить мнѣ балъ? Мнѣ хочется, чтобы всѣ сегодня были веселы. A арестъ такого лица, какъ Тепловъ, у меня на балѣ, смутитъ, конечно, весь домъ, а затѣмъ, конечно, тотчасъ всю столицу. Тепловъ, наконецъ, такая личность, что, откровенно говоря, мнѣ кажется все это ошибкой, если не преступнымъ поступкомъ, т. е. дерзкой клеветой на русскаго сенатора со стороны однофамильца французской королевской династіи. Вспомните, ваше величество, разсмѣялся Гольцъ, — что послѣдніе короли этой династіи были ужасные лгуны и клеветники. Позвольте мнѣ, прежде всего, будто отъ себя, узнать у г. Бретейля, который знаетъ въ лицо всѣхъ своихъ соотечественниковъ, что за птица этотъ Валуа.
Государь согласился и поблагодарилъ, но попросилъ барона сдѣлать это тотчасъ же.
Гольцъ быстро отыскалъ среди играющихъ въ карты французскаго посланника и объяснился съ нимъ. Разумѣется, и Бретейлю то же самое пришло на умъ, и онъ выговорилъ разсѣянно, какъ бы себѣ самому:
— Les Valois ont régné en France!
— Полагаете вы, что это одинъ изъ нихъ? съострилъ Гольцъ довольно дерзко.
— О, нѣтъ! встрепенулся вдругъ уколотый французъ. — Если бы, напримѣръ, одинъ изъ сыновей геніальной интригантки Екатерины Медичисъ былъ теперь въ Петербургѣ, вамъ не удалось бы, баронъ, заключить съ Россіей вашъ новый трактатъ.
И Бретейль язвительно улыбнулся, глядя на Гольца, который невольно вспыхнулъ.
— И такъ, вы не знаете…. но не знаетъ ли кто этого Валуа въ вашемъ посольствѣ?
Бретейль подумалъ, потеръ себѣ рукой лобъ, потомъ пожалъ плечами и всталъ, чтобы розыскать секретаря посольства.
Отъ него они узнали, что есть въ Петербургѣ Валуа, простой каменьщикъ, работающій въ домѣ графа Разумовскаго. Это показалось страннымъ совпаденіемъ для Гольца. Валуа писалъ, что онъ слышалъ слова Теплова при свидѣтеляхъ, не называя мѣста или дома, теперь же оказывалось, что Валуа работаетъ въ томъ самомъ домѣ, гдѣ Тепловъ прежде жилъ, а теперь бываетъ отъ зари до зари.
Гольцъ, ворочаясь къ государю, соображалъ, что если этотъ каменьщикъ окажется правъ, то произойдетъ сильный переворотъ при дворѣ и ему лично выгодный. Онъ предвидѣлъ неминуемое паденіе и, пожалуй, ссылку обоихъ братьевъ Разумовскихъ, вкругъ которыхъ, осторожно и тайно, группировались всѣ враги правительства и самые отчаянные враги его короля и его дѣтища, т. е. новаго мирнаго договора.
Свѣдѣнія, сообщенныя посланникомъ, произвели на государя такое же впечатлѣніе, какъ и на Гольца. Государь раскрылъ широко глаза и вымолвилъ любимцу своему тихо:
— Въ домѣ Разумовскихъ? Навѣрное! Конечно! Такъ! У Разумовскихъ? громче сказалъ государь. И лицо его пошло пятнами.
— Ну, баронъ, выговорилъ государь:- если бы это было не у васъ, я бы приказалъ сію же минуту арестовать Теплова, да, пожалуй, и этихъ близнецовъ хохловъ. Не даромъ говорятъ здѣсь, что хохлы хитрый и лукавый народъ! Ну, завтра къ утру Тепловъ будетъ у меня уже допрошенъ. Я имъ покажу примѣръ всѣмъ, что я не позволю шутить съ собой. Я не царица-баба, въ родѣ тетушки, да и не младенецъ-императоръ, котораго изъ люльки выкинули прямо на снѣгъ.
Государь помолчалъ нѣсколько минутъ и тяжело переводилъ дыханіе.
— Ну, что вы хотѣли? веселѣе произнесъ онъ наконецъ. — вы что-то мнѣ предлагали?
Но въ ту же минуту государь пристально устремилъ взглядъ въ дальній уголъ залы, гдѣ среди яркой, пестрой толпы, было странное, и черное, и сіяющее вмѣстѣ — пятно; серебристые лучи отъ массы брилліантовъ даже издали были замѣтны.
— Кто это? Что это? Домино? Нѣтъ?
— Нѣтъ, это она и есть, ваше величество, усмѣхнулся Гольцъ. — Позвольте, я сейчасъ представлю ее вамъ.
И Гольцъ быстро прошелъ залу, подалъ маскѣ руку и повелъ къ государю.
— Позвольте, ваше величество, сказалъ посолъ, весело улыбаясь, — представить вамъ — «Ночь», явившуюся въ Петербургъ, не вашу сѣверную, холодную, а южную, чудную и поэтическую, покровительницу любви и влюбленныхъ. Ручаюсь вамъ, что вы не будете скучать и даже забудете всѣ ваши заботы и всѣхъ этихъ крамольниковъ, серьезнѣе прибавилъ Гольцъ и, поклонившись, отошелъ отъ обоихъ.
— Я счастлива, наконецъ, заговорила «Ночь» чистымъ нѣмецкимъ языкомъ:- я достигла моей давнишней мечты видѣть предъ собой монарха, имя котораго скоро облетитъ весь міръ и останется на вѣки въ исторіи, сіяющее славой великихъ дѣлъ.
Государь, между тѣмъ, невольно любовался костюмомъ незнакомки, затѣмъ онъ подалъ ей руку и повелъ изъ зала, гдѣ снова начиналась музыка и танцы, въ другія комнаты, гдѣ можно было говорить.
И всюду толпы гостей становились рядами на проходѣ государя, но глаза всѣхъ были все-таки устремлены не на него, а на его спутницу, всю блестящую въ алмазныхъ лучахъ. и сіяющую своими снѣжно-бѣлыми плечами…..