Въ домѣ гетмана Разумовскаго никто не ложился въ эту ночь. Все было на ногахъ и всѣ лица были смущены и встревожены.
Въ десять часовъ утра не спавшій гетманъ поѣхалъ къ принцу, а отъ него черезъ часъ былъ уже въ канцеляріи, гдѣ Гудовичъ и Нарышкинъ разбирали дѣла, перешедшія къ нимъ изъ уничтоженной тайной канцеляріи. «Слово и дѣло» не существовало и не повторялось уже три мѣсяца. Теперь донощикъ говорилъ: «имѣю за собой важность» и его вели къ лѣнивому Гудовичу и остряку Нарышкину.
Французъ, каменьщикъ Валуа, былъ уже допрошенъ и поставленъ, по просьбѣ пріѣхавшаго гетмана, на очную ставку съ Тепловымъ.
И ничто не подтвердилось. Все оказалось выдумкой и клеветой. Подтвердилось только многими свидѣтелями, что Тепловъ за три дни передъ тѣмъ зѣло шибко побилъ Валуа за ухаживаніе и приставаніе къ его, Теплова, возлюбленной, живущей на Васильевскомъ островѣ.
— Ну, извините, Григорій Николаевичъ! сказалъ, смѣясь, Гудовичъ. — Натерпѣлись страху, небось. Что дѣлать! Ну, а ты, прохвостъ, теперь улетишь далеко. Я изъ-за тебя ночь не спалъ!
— Если бъ вы мнѣ вчера сказали имя донощика, глухо и озлобленно выговорилъ Тепловъ, — то я бы самъ догадался, въ чемъ дѣло…
Около полудня Тепловъ былъ освобожденъ по приказу государя и поѣхалъ домой. Лицо его было чернѣе ночи.
Черезъ часъ явился къ нему Перфильевъ и передалъ отъ государя записку, собственноручно написанную. Въ ней было;
«Григорій Николаевичъ. Не серчай! Зачту!..»
И много народа перебывало у Теплова за весь день, Онъ не принималъ никого и сидѣлъ, задумавшись, въ кабинетѣ.
Не болѣе, какъ черезъ часа четыре послѣ Перфильева, къ нему явился Григорій Орловъ.
Тепловъ былъ изумленъ этимъ визитомъ буяна-гвардейца, съ которымъ онъ не имѣлъ ничего общаго и который за всю зиму раза три всего былъ у него въ гостяхъ. Онъ тоже не захотѣлъ, конечно, его принимать, но Орловъ уперся и насильно, яко бы по дѣлу, влѣзъ къ нему.
Черезъ нѣсколько минутъ Тепловъ былъ озадаченъ откровенной рѣчью гвардейца. Онъ считалъ его трактирнымъ буяномъ и шалуномъ, думающимъ только о попойкахъ, женщинахъ и картахъ, а тутъ, передъ нимъ, оказался вдругъ совсѣмъ иной человѣкъ.
Но и Орловъ, въ свою очереди былъ не мало удивленъ. Онъ думалъ, что ему придется разжигать Теплова насмѣшками и шутками, которыя будто бы ходили объ немъ въ городѣ, что ему придется убѣдить Теплова считать себя оскорбленнымъ. А, между тѣмъ, это оказался напрасный трудъ. Когда Орловъ вошелъ въ горницу, то нашелъ Теплова ходящимъ быстрыми шагами изъ угла въ уголъ. Лицо его было сильно взволновано. Послѣ первыхъ же словъ Орлова, Тепловъ еще болѣе измѣнился въ лицѣ и губы его затряслись. Онъ замахалъ руками, хотѣлъ говорить и не могъ; затѣмъ, передохнувъ, онъ заговорилъ и Орловъ узналъ, что этого человѣка нечего уговаривать и разжигать.
Тепловъ былъ, дѣйствительно, внѣ себя отъ случившагося съ нимъ позора. Человѣкъ — въ высшей степени самолюбивый и даже мелочнаго самолюбія, сановникъ изъ самыхъ свѣжеиспеченныхъ дворянъ, да вдобавокъ еще не изъ тѣхъ гренадеръ, которые взводили цесаревну на престолъ, а изъ тѣхъ, которые справляли еще очень недавно всякія лакейскія домашнія услуги.
Орловъ увидалъ ясно, что незачѣмъ скрываться отъ Теплова, что пожилой и умный сановникъ на столько глубоко оскорбленъ арестомъ, что никогда его не проститъ.
— Нельзя, нельзя, нельзя… шепталъ Тепловъ, ходя изъ угла въ уголъ. — Такъ не поступаютъ! Ошиблись? Такъ не ошибайся, прежде осмотрись!
Давъ высказаться Теплову, осыпать все и всѣхъ бранью, произнести нѣсколько такихъ угрозъ, которыя было бы даже опасно такъ громко произносить при малознакомомъ ему человѣкѣ,- Орловъ заговорилъ въ свою очередь искренно и закончилъ бесѣду словами:
— И такъ, Григорій Николаевичъ, теперь понимаете, почему я съ вамъ пріѣхалъ? Насъ народу не мало, но сидимъ мы, у моря погоды ждемъ! Какъ быть, что дѣлать — не знаемъ. И покуда, только набираемъ и набираемъ народъ. Я и братъ, какъ только заслышимъ, что кого одолжили, погладили, подарили, вотъ какъ васъ теперь этимъ арестомъ, мы ѣдемъ, знакомимся и зовемъ къ себѣ. A тамъ, дальше, что Богъ дастъ! Пріѣзжайте къ намъ и найдете препорядочную кучку молодцовъ, которымъ нынѣшніе порядки не въ моготу. Заправилы у насъ нѣтъ. Коли угодно, можете взять команду! Приказывайте и распоряжайтесь, слушаться и повиноваться будемъ слѣпо, если только увидимъ, что попали въ руки настоящаго опытнаго заправилы. Угодно вамъ или нѣтъ?
Тепловъ, видимо смущенный, пристально глядѣлъ въ глаза Орлова, какъ бы колеблясь.
— Григорій Николаевичъ, горячо и простодушно воскликнулъ Орловъ:- да вы боитесь, опасаетесь меня! Поймите, вы, умнѣйшій въ Питерѣ человѣкъ, и не можете отличить правды отъ кривды. Посудите, могу ли я лгать и притворяться. Развѣ я хитрю, развѣ я не наговорилъ вамъ сейчасъ такихъ словъ, за которыя вы можете меня черезъ часъ выдать съ головой и меня прикажутъ схватить и сослать въ Пелымь. А когда человѣкъ отдается такъ головой въ руки, нешто можно ему не вѣрить? Я вамъ предлагаю быть у насъ, перезнакомиться со всѣми нашими пріятелями. Я иду и на то, что вы на другой же день можете быть хоть фельдмаршаломъ. Стоитъ вамъ только всѣхъ насъ назвать и выдать. Только одно, прибавлю, тотъ кто это сдѣлаетъ, конечно, двухъ дней головы не сноситъ. Какой-нибудь изъ насъ да останется, чтобы ему горло перерѣзать.
Послѣднія слова Орловъ произнесъ такимъ голосомъ, по которому видно было, что этотъ вопросъ о предателѣ давно рѣшенъ въ кружкѣ.
Тепловъ задумчиво молчалъ нѣсколько минутъ, не зная, что отвѣтить. Но вдругъ, снова вспомнилъ онъ ужъ въ сотый разъ, какъ его въ мундирѣ, во всѣхъ орденахъ, выходящаго изъ маскарада посланника садиться въ карету, схватили два кирасира… изорвали платье… поволокли на извощичьи сани. Снова вся кровь хлынула въ сердце и ударила въ голову, зарумянила лицо самолюбца, и подъ этимъ наплывомъ гнѣва и горечи онъ выговорилъ вслухъ:
— Нѣтъ, нельзя, нельзя! Никогда не прощу! Нѣтъ, такого дѣла не прощаютъ!
— Вѣстимо не прощаютъ, проговорилъ Орловъ.
Тепловъ протянулъ ему руку и выговорилъ твердо и рѣзко:
— Да, я съ вами. Лишь бы только васъ было больше, да не дураки, да не болтуны. A остальное все само приложится! Не даромъ я правилъ при гетманѣ цѣлой страной, цѣлой Хохландіей, чтобы не управить вами. Да, у тебя губа не дура, Григорій Григорьевичъ, что ты влѣзъ ко мнѣ нынѣ силкомъ. Скажи своимъ, что вы такого человѣка теперь залучили къ себѣ, который заставитъ васъ дѣйствовать какъ по писанному и разыгрывать все, какъ по нотамъ. Когда у васъ сходка?
— Да мы всякое утро собираемся, а иногда и вечеромъ. Иногда ночь сидимъ. Запремся и будто въ карты дуемся, а сами толкуемъ.
— Только толкуете?
— Да.
— Ну завтра же утромъ я буду у васъ. Словъ мало, надо и дѣло! Ну, голубчики! произнесъ вдругъ Тепловъ, какъ бы обращаясь къ какимъ-то невидимкамъ, стоящимъ передъ нимъ въ горницѣ. — Обзавелись вы теперь благопріятелемъ въ особѣ Григорія Теплова!..
И на другое же утро въ квартирѣ Орловыхъ собрались пріятели ихъ; но, на этотъ разъ, комнаты едва вмѣстили новыхъ друзей и товарищей.
Давно ли Пушкинъ и Бибиковъ стали бывать здѣсь? A они были уже свои люди, послѣ нихъ явились уже другіе, болѣе новички. За послѣднюю недѣлю человѣкъ десять новыхъ друзей изъ разныхъ полковъ появились у Орловыхъ. Не прошло двухъ часовъ бесѣды, въ которой всѣ больше слушали Теплова, чѣмъ говорили, какъ вся компанія повеселѣла и какъ бы ожила. Тепловъ задавалъ имъ такіе вопросы, дѣлалъ такія возраженія, предлагалъ такія вещи, что молодежь сразу признала въ немъ не болѣе не менѣе, какъ своего главнокомандующаго. Будто разумъ вдохнули въ тѣло. Какъ тройка борзыхъ коней, почуявъ сильныя искуссныя руки, подобравшія возжи, мчится съ мѣста бодрѣе и веселѣй, такъ всѣ эти молодые люди воодушевились сразу, почуявъ, что у нихъ завелся настоящій искуссный и замѣчательный руководитель.
Въ сумерки, когда молодежь начала уже расходиться отъ Орловыхъ, каждый уходилъ веселый, довольный, какъ будто бы на другой день предстояло начатъ общее дѣло, которое, по убѣжденію теперь каждаго изъ нихъ, должно кончиться неминуемо полнымъ успѣхомъ. Алексѣй Орловъ бодрѣе и радостнѣе всѣхъ другихъ весело отправился съ тайнымъ порученіемъ отъ Теплова къ главѣ синода, Сѣченову.
Когда у Орловыхъ остались самые близкіе, самые давнишніе друзья, братья Рославлевы, Всеволожскіе, Ласунскій и Пассекъ, то послѣдній, самый дѣльный изъ всѣхъ, обратился къ Теплову съ вопросомъ:
— Григорій Николаевичъ, неужели вы, которому молва приписываетъ такое вліяніе на Разумовскихъ, — не можете поручиться сейчасъ же, что графъ Алексѣй Григорьевичъ и графъ гетманъ тоже присоединятся къ нашему дѣлу?
— Нѣтъ, Петръ Богдановичъ, объ этомъ и думать нечего. Да ихъ государственное положеніе и не дозволяетъ того. Случись что, они противъ насъ не пойдутъ, но чтобы теперь имъ пристать къ компаніи молодцовъ-офицеровъ, — это невозможно. Подумайте, мнѣ сорокъ пять лѣтъ, а вѣдь я самый старшій у васъ. Между вами, поди, ни одного сорокалѣтняго не найдется, а по чину самый чиновный, поди, только маіоръ. Нѣтъ, вы графамъ Разумовскимъ не компанія, да я и не сунусь къ нимъ съ такимъ предложеніемъ. Гетманъ Кирилла Григорьевичъ выгонитъ меня вонъ, а Алексѣй Григорьевичъ и того хуже, поѣдетъ да государю и доложитъ. И ужь тогда, коли меня стащутъ, такъ опять не выпустятъ. Да они намъ и не нужны….
И Тепловъ, собираясь уѣзжать, взялся за шапку.
— Помните одно… Осторожнѣе! заговорилъ онъ снова. — Намъ нужна гвардія — это ваше дѣло! Намъ нужны сенаторы, хотя бы только десятка два, но самыхъ дѣльныхъ — и это мое дѣло…. Намъ нужно духовенство, синодъ…. Ну, объ этомъ уже вѣрно постарался Сѣченовъ и еще постарается самъ Петръ Ѳедоровичъ!.. Простите покуда…. Заходи, тезка, завтра въ вечеру на пару словъ, обратился Тепловъ съ Григорію Орлову. — На парочку, братецъ, самыхъ важныхъ словъ которыхъ всѣмъ вамъ незачѣмъ и знать!!.,
— Ладно. Буду! отвѣчалъ Григорій, весело улыбаясь.
— Только эту парочку словъ не я скажу тебѣ! Я съ тебя потребую признанія, сказалъ Тепловъ. — Не ради бабьяго любопытства, а ради дѣла. Коли ты подтвердишь мою о тебѣ догадку, то дѣло пойдетъ у насъ совсѣмъ какъ по маслу.
Въ эту минуту въ передней раздался ударъ хлопнутой двери, быстрые шаги и затѣмъ обѣ половинки дверей въ гостиную тоже распахнулись съ громомъ, такъ что ключъ, выскочивъ изъ замка, зазвенѣлъ по полу.
На порогѣ появился Алексѣй Орловъ, съ оживленнымъ лицомъ, и, слегка задохнувшись, крикнулъ:
— Скорѣе…. Идите! Всѣ!
Офицеры повскакали съ мѣстъ и бросились къ нему.
— Что такое? Что? былъ общій вопросъ.
— Скорѣе, говорятъ, идите. Такое…. Такое увидите, чего отъ роду не видали.
— Да что?
— Слышите барабанъ…. Рота измайловцевъ! Съ караула идетъ. A кто впереди? А?! За простого капрала шагаетъ. Это?!
— Ну! Ну!
— Графъ гетманъ! Самъ вашъ Кирилла Григорьевичъ! обратился Алексѣй въ изумленному Теплову.
Всѣ офицеры бросились въ разсыпную по горницѣ хватать свои шляпы, кивера и шпаги.
— Да вретъ онъ все… Чего вы его слушаете! крикнулъ Пассекъ. — Балуется!
— Ей Богу же! Ей Богу.
— Полно блажить, Алеша! Тутъ тебѣ поручили важное дѣло, а ты…
— Стану я тебѣ, чучело, даромъ божиться да грѣшить! крикнулъ Алексѣй рѣшительно.
— Да не можетъ статься. Гетманъ при мнѣ въ маскарадѣ былъ обласканъ государемъ, сказалъ Тепловъ, — а это же вѣдь хуже плюхи…
— Идите, говорятъ вамъ! Жалѣть послѣ будете! крикнулъ Алексѣй и побѣжалъ внизъ.
Офицеры бросились за нимъ. Тепловъ послѣдовалъ тоже.
Между тѣмъ, барабанный бой приближался и на глаза высыпавшей на улицу молодежи изъ-за угла Адмиралтейскаго проспекта показалась рота Измайловскаго полка. Впереди двигалась, шагая въ тактъ барабаннаго боя, въ блестящемъ на солнцѣ мундирѣ, во всѣхъ орденахъ и Андреевской лентѣ, высокая всѣмъ знакомая фигура графа-гетмана.
Густыя брови его слегка сдвинулись; глаза были опущены въ землю и лицо немного блѣдно.
Онъ, очевидно, замѣчалъ останавливающійся по бокамъ народъ, столпившуюся кучку офицеровъ, изумленно и молчаливо взиравшихъ на него, но медленно и гордо шагая передъ ротой среди улицы — поровнялся и прошелъ, не поднявъ глазъ, опущенныхъ въ землю. На лицахъ солдатъ, равномѣрно шагавшихъ за гетманомъ, было замѣтно что-то особенное, необыденное. Они будто не знали какъ имъ смотрѣть на прохожихъ, переглядываться и смѣяться чудной оказіи или смотрѣть тоже изъ подлобья, какъ гетманъ.
Рота завернула и скрылась за угломъ Большой Морской, за ней въ нѣсколькихъ шагахъ слѣдовала большая красивая берлина, голубая съ позолотой, съ золотимъ гербомъ графовъ Разумовскихъ на темно-синемъ бархатномъ чехлѣ козелъ. Длинный цугъ красивыхъ и выхоленныхъ коней, по два въ рядъ, выступалъ лихо, горячась и играя нетерпѣливо.
Глаза и лицо старика-кучера, когда-то подареннаго гетману покойной императрицей, говорили толпѣ съ козелъ то, чего не могли сказать опущенные глаза его барина. Пустая берлина, качаась тихо на ремняхъ, шагомъ, будто на похоронахъ, тихо завернула за уголъ.
Между тѣмъ, прохожіе по всему пути останавливались и, обернувшись, глазѣли, разиня рты. Питерцы любили гетмана и теперь имя Кириллы Григорьевича было на всѣхъ устахъ, и всякій обращался къ сосѣду или вслухъ самъ къ себѣ съ вопросомъ:
— Что за притча?.. Гетманъ роту ведетъ?
— Что жъ это такое! вымолвилъ, наконецъ, и Григорій Орловъ въ кучкѣ офицеровъ.
Въ эту минуту показался на площади верхомъ Перфильевъ и крупной рысью ѣхалъ въ Морскую.
— Стой! Стой! Степанъ Васильевичъ! закричала вся кучка офицеровъ, бросаясь къ нему на встрѣчу.
Онъ круто остановилъ лошадь. Офицеры, а за ними и народъ, окружили его.
— Что такое? Объясни, братецъ видѣнное сейчасъ позорище, сказалъ Григорій Орловъ. — Гетманъ провелъ роту измайловцовъ, и самъ пѣшкомъ!
— Государь приказалъ… Завтра будетъ указъ всѣмъ высшимъ чинамъ гвардіи, даже фельдмаршаламъ, быть въ строю и бывать на всѣхъ экзерциціяхъ и во всѣхъ караулахъ. Всѣмъ отъ послѣдняго сержанта до генерала.
— Что-о?! воскликнули всѣ въ разъ.
— Да. Ѣду вотъ къ Никитѣ Юрьевичу съ указомъ, лично привести сейчасъ на плацъ преображенцевъ.
— Стараго филина, подѣломъ. A гетмана жаль, сказалъ Ласунскій.
— Трубецкаго? Разумѣется, не жаль!
— Да онъ съ тѣхъ поръ, что генералъ-прокуроромъ, шпаги въ руки не бралъ! воскликнулъ кто-то.
— Вспомнитъ небось, какъ подъ ружье поставятъ! воскликнулъ, смѣясь, Перфильевъ.
— Вотъ тебѣ бабушка и Юрьевъ день! захохоталъ Алексѣй Орловъ. Фельдмаршаловъ да генералъ-прокуроровъ будутъ скоро навѣсти ставить!
— Разумѣется, коли укажутъ! сказалъ сухо Перфильевъ, отъѣзжая отъ молодежи.
Въ кучкѣ офицеровъ наступило гробовое молчаніе… Нѣкоторые переглядывались.
— A видѣли лицо гетмана? Бѣлѣе скатерти! тихо сказалъ Пассекъ.
— Да, у него теперь на душѣ кипитъ.
Алексѣй Орловъ наклонился къ брату и шепнулъ ему на ухо:
— A гетманъ-то нашъ теперь! А?!
— Пожалуй, что и такъ! отвѣчалъ Григорій вслухъ и, увидя на крыльцѣ своего дома Теплова, подошелъ съ вопросомъ:
— Ну что, Григорій Николаевичъ, графы теперь поподатливѣе будутъ?
— Вѣстимо! отвѣчалъ весело Тепловъ. — Это еще лучше моего ареста.