1742 год, первые дни марта.
Благословенный край, не унылый и однообразный, а могучий и своенравный в своих очертаниях. Здесь громоздятся заоблачные горные выси и кряжи, словно упираясь в самое небо, и отвесными уступами и стремнинами спускаются в цветущие долины; а по этим утесам, извиваясь меж камней и густой чащи, где нога людская от века не ступала, бьются и скачут с вечным гулом пенистые водопады. Примчавшись с разных сторон, они сплетаются вместе, сливаются в стремительно бурные потоки и, достигнув равнины, широко, спокойно, будто сознавая, с каких недосягаемых для человека вершин принеслись, – плавно льются, извиваясь по долинам мимо жилья, деревень и садов.
В этом краю началась уже весна. Вершины гор стоят еще в своих серебряных, а при закате – пунцовых шапках, но ближайшие к долинам утесы и скалы уже сбросили с себя снеговые глыбы, уже почернели и скоро позеленеют так же, как уже зеленеет вся долина.
В одной из этих долин, на почтовой дороге из крепости Святого Маврикия в старинный небольшой, но богатый городок Сион, приткнулась к холму, сплошь покрытому виноградниками, маленькая деревушка Вильи.
На краю деревушки, в небольшом беленьком домике, полузакрытом зеленью и увитом пахучими лиловыми цветами, станция и постоялый двор. Ежедневно проезжает здесь много путешественников из Италии и из Франции. Раза два-три в день среди тишины окрестности раздаются знакомый жителям стук колес и трель конских копыт по гладкой кремнистой дороге, звенят бубенчики, хлопает бич и трубит кондуктор, чтобы давали дорогу его четверику или шестерне веселых и сытых коней. И какой-нибудь тяжелый, но красивый экипаж проезжего сановника грузно, с грохотом, но как-то весело врывается в маленькую улицу и загромождает проезд, остановившись перед маленьким крылечком, где на вывеске стоит, размахнув лапами, золотой лев. Вокруг этого льва надпись, немножко смытая дождем, стертая временем, гласит: «Au Lion d’Or. On loge a cheval, et a pied» [Золотой лев. Поселяем всадников и путников (фр.)] .
И действительно, маленький постоялый двор живет не столько проезжими сановниками, которые все спешат отдохнуть и пообедать в большом городе, а не в деревушке, – главные постояльцы те, которые путешествуют верхом и пешком.
Содержательница постоялого двора, Мария-Анна Дюкло, известна всей долине, известна в самом Сионе. Она женщина уже за пятьдесят лет; на вид ей каждый даст гораздо больше.
Все окрестные поселяне деревушек и одиноких хижин, рассеянных по скатам гор, знают и любят содержательницу «Золотого Льва», но все они зовут ее странным именем – Тантиной.
Когда-то в этом домике было весело: звучали детские голоса, жила большая семья; но по прихоти судьбы вся семья вымерла. Мария-Анна пережила и детей, и внучат и осталась одна на свете. Она постарела не по годам, но кротко примирилась со своею судьбою и, не имея своей семьи, стала матерью и бабушкой для всех соседей. Все деньги, которые остаются на постоялом дворе, переходят к беднейшим поселянам долины и гор. Всякий идет со своей нуждой, со своим горем, а часто и со своей радостью к tante Anna, и всякий от мала до велика, от крепости Святого Маврикия до Сиона, знает хорошо и любит добрую и щедрую tante Anna; но уже давно кто-то из ласкаемых старушкою детей прозвал ее вместо tante Anna [Тетка Анна.] – Tantina. И слово это повторилось другими детьми, повторилось взрослыми, будто понравилось всей долине, и теперь уже почти и забыли когда-то счастливую в своей семье Марию-Анну Дюкло и знают только общую благотворительницу – свою Тантину.
Несмотря на достаток от проезжих и возможность иметь помощницу и наемников, удрученная годами и горем, старушка от привычки и любви к труду сама хлопочет с раннего утра в домике, сама готовит и услуживает всякому проезжему и прохожему, и чем более устал путник, чем беднее одет он, чем более истрепана его обувь и пестрые штопаные лохмотья одежды, тем услужливее с ним Тантина и при расчете искусно старается обсчитать, конечно, себя. Иной спутник скажет спасибо, а другой только покачает головой и, удивляясь, вымолвит:
– Как у вас дешево жить! У нас все это дороже.