Выполняя срочную работу, я провозился до трех часов ночи и проснулся поздно. Единственное окно моей комнаты было закрыто шторой, и, лежа в постели с папироской в зубах, я пытался угадать, какая погода на дворе. Мне это было важно знать, так как я собирался ехать на натурную съемку.

Мои размышления были прерваны телефонным звонком. Протянув руку к столу рядом с кроватью, я снял трубку и услышал в ней голос своего друга Бориса Звягинцева.

— Здравствуй! — кричал он мне в ухо. — Уж десять часов, а ты лежишь в постели. Лентяй ты этакий!

Он случайно угадал, что я еще лежу. Но мне не хотелось подтверждать его догадку.

— Ничего подобного, — сказал я тоном утомленного человека. — Я встал в шесть часов и работаю, не разгибая спины. Я сейчас сижу за столом и забираю вчерашние фотографии.

— Ты лежишь на кровати, — возразил Борис, — и не видишь даже, что прожег одеяло.

Я взглянул на одеяло. Папироска, которую я держал в левой опущенной руке, в самом деле прожгла в нем порядочную дыру.

Опять угадал! Это было уже чересчур.

— Ты сегодня не в ударе и говоришь все время невпопад. Я уже три дня, как бросил курить.

— Басни, — уверенно сказал Борис. — Ты только что бросил папиросу, которую курил… Что же ты все лежишь и почесываешься (при этих словах я отдернул руку от затылка)?! Ведь ты знаешь, что я жду заказанных снимков.

— Все давно сделано. Я проявлял всю ночь, а сейчас отпечатки сушатся. Они развешаны на бельевой веревке.

— Не вижу я в твоей комнате никаких развешанных вещей, — уверенным тоном произнес Борис, — если не считать брюк, которые ты, раздеваясь, бросил на спинку стула.

Его самодовольный тон становился несносным, и я решил его срезать.

— Снимки сушатся в ванной, ты это отлично знаешь. Нечего разыгрывать из себя профессора черной магии. Подумаешь — сверхпроницательность: куда же я повешу брюки, если не спинку стула? Ты ведь знаешь мебелировку моей комнаты и мои привычки.

— Сейчас посмотрим, — сказал Брорис. — Одну минуту. Ага! На этот раз ты сказал правду. Снимки висят в ванной. Но я вижу, что два из них валяются на полу. Узнаю твою небрежность! Ага, а вон и крыса, которая подбирается к ним.

Это была с его стороны дешевая и мелкая провокация. Я не собирался поддаваться на нее. Но отпечатки должны были уже просохнуть, а мне, как всегда, не терпелось взглянуть на свою работу. Надев туфли и набросив халат, я побежал в ванную, бросив трубку на стол, где он продолжала верещать что-то мне вдогонку.

Отпечатки висели на веревке, которую я протянул вчера от вешалки к газовой колонке. Все это напоминало развешанное для просушки белье. Но два зажима были пусты, а снимки, которые должны были здесь висеть, лежали на полу. Я проявлял и печатал их последними, почти засыпая от усталости, и, должно быть, недостаточно аккуратно вложил в зажимы.

Но как Борис узнал об этом? Вернее догадался… Впрочем, и в этом не было ничего особенного. Руководствуясь теорией вероятности, я всегда могу предположить, что если человек зажигает полсотни спичек, то две из них дадут осечку или сломаются. Так же естественно, что если человек развешивает полсотни снимков, то два или три могут оторваться: слабый зажим, случайный ветерок при закрывании двери. Мало ли причин!

Борис угадал только цифру. В этом и вся его заслуга. Но какую другую цифру можно было привести, не глядя? Один мало. Три? Пожалуй, многовато. Остается два.

Размышляя таким образом, я снял отпечатки с веревки и вместе с ними вернулся в комнату. Трубка на столе встретила меня ехидно-одобрительным звуком.

— Наконец-то, — раздался голос Бориса, когда я поднес ее к уху, — можно считать тебя за работой. Но ты возмутительно небрежен. Неужели ты не видишь, что уронил один снимок? Он лежит позади тебя.

Я оглянулся. Меня начинала нервировать прозорливость моего друга! Положительно, он заморочил мне голову. На полу посреди комнаты лежал самый лучший из вчерашних фотоснимков. Хорошо еще — эмульсией кверху!

— Хорошо, — сказал я усталым голосом, на этот раз уже без притворства, — скажи, наконец, что тебе от меня нужно? Мне надоело это утро загадок и отгадок — не знаю, как их назвать. К тому же я спешу на натурную съемку.

— В такую погоду? — удивился Борис.

Я отдернул штору. Был пасмурный день. О съемке на открытом воздухе нечего было и думать.

— Вот что, — продолжал между тем голос в трубке, — доделывай отпечатки и приходи ко мне. Да захвати фотоаппарат. Есть интересный сюжет. Жду к двенадцати часам. Пока!..

Борис повесил трубку.

Рассмотрев снимки и аккуратно обрезав края, я разложил их по заготовленным заранее пакетам: порядок в фотографии — первое дело. Теперь я счел возможным позавтракать. Подкрепившись, я быстро оделся, сунув в карман фотоаппарат и направился было к выходу, как вдруг зазвонил телефон.

Это опять звонил Борис.

— Иду, иду! — крикнул я в трубку. — Неужели не видишь? Где же твоя хваленая сверхпроницательность?

— Я отлично вижу, что ты еще не готов, — возразил спокойно Борис. — Разве можно выходить на улицу без галстука? Я потому и позвонил… Твоя рассеянность когда-нибудь погубит тебя: вместо того чтобы сфотографировать тигра через решетку, ты полезешь к нему в клетку, и он съест тебя.

Я провел рукой по воротнику. Галстука не было. Куда же он запропастился? Я отлично помнил, как сам достал его из комода.

— Ну, что ты, как сыч, водишь глазами по всей комнате! — издевался Борис. — Ты, наверное, ослеп. Вон он, висит на спинке кровати. Черный в белую полоску, твой любимый.

Галстук — и именно черный в белую полоску — действительно висел на спинке кровати.

— Послушай, — пролепетал я, изумившись на этот раз не на шутку, — скажи, наконец, каким же образом?..

— Приходи — сам увидишь!

Послышался щелчок: Борис повесил трубку.

Надев галстук, я вышел на улицу. Институт, в котором работал Борис, находился напротив моего дома, и, чтобы попасть туда, мне достаточно было перейти мостовую.

Поднявшись на пятый этаж, я прошел по короткому коридору и постучался в дверь лаборатории Бориса.

— Входи!

В большой комнате, почти на самой ее середине, стоял большой прибор, закутанный в синюю материю. По внешнему виду он напоминал зачехленную зенитную пушку.

По стенам тянулись длинные узкие столы и полки, уставленные всевозможными аппаратами и измерительными приборами, как это всегда бывает в лабораториях.

Борис в синем халате стоял у окна и рассматривал… обыкновенный кирпич, который он держал в руках.

— Как думаешь, — спросил он задумчиво, — можно ли видеть сквозь камни?

Это была его обычная манера: ошарашить меня неожиданными вопросами.

— Нет, конечно, — ответил я, по возможности спокойно, так как подозревал уже очередной подвох.

— А почему?

— Ну потому, что он сплошной, — рассеяно ответил я, не сумев подобрать более подходящего ответа. — Камень ведь!

— А как же драгоценные камни? — перебил Борис. — Ведь они прозрачные. Потом — стекло: оно тоже «сплошное», а сквозь него хорошо видно… Почему же нельзя видеть сквозь кирпич?

Я не очень силен в физике. Собственно, как фотограф, я хорошо знаю только оптику. Мне всегда казалось как-то само собой разумеющимся, что стекло пропускает свет, а дальше вступали в силу законы отражения, преломления и т. д., которые я знаю уже хорошо. Борис, видимо, решил посрамить меня именно в оптике — моем, можно сказать, родном деле.

Но Борис глядел на меня неподдельно миролюбиво и даже кротко. Он был в прекрасном настроении, — верный признак большой творческой удачи. Когда у него что-нибудь не ладилось, он делался невозможным: злился на себя, не слушал никаких утешений, работал по ночам, днем ходил с красными глазами и на вопросы отвечал невпопад.

— Кирпич, стал объяснять Борис, — как и все вещи на земле, состоит из атомов, ничтожно мелких частиц материи. Но каждый атом — это как бы маленькая солнечная система. Вокруг ядра атома вращаются спутники — электроны. Поперечники их орбит в десятки тысяч раз превышают диаметр атомного ядра. Таким образом, в атоме гораздо больше пустоты, чем заполненного пространства. А раз все вещества состоят из атомов, то, значит, и они не «сплошные», а с пустотами. Что же касается кирпича, то это вообще пористый материал — кирпичные стены пропускают сырость, то есть влагу, а также воздух… Разве ты не слышал, что стены каменных домов «дышат», наподобие того, как человек дышит через поры своей кожи? Так что кирпич совсем не «сплошной», как ты его назвал.

— Почему же мы все-таки не видим через кирпич, а через стекло видим? — осмелился спросить я.

— Прозрачность зависит от свойств среды и длины волны падающего света. Например, эбонит непрозрачен для видимых световых лучей, но хорошо пропускает инфракрасные лучи. Кирпич тоже не пропускает света, но это вовсе не означает, что он вообще не прозрачен. Есть лучи, которые свободно проходят через него.

— Рентгеновские! — догадался я. Как раз третьего дня я ходил на просвечивание (врач заподозрил у меня расширение сердца). Пока я дожидался своей очереди, мне удалось увидеть на экране силуэт грудной клетки пациента — моего предшественника. Я хорошо различал темную решетку ребер, то расширяющуюся, то суживающуюся, и более нежные силуэты сердца и легких.

— Да, рентгеновские лучи проникают в различные, даже металлические предметы на десятки сантиметров, — подтвердил Борис. Но я не только их имею в виду. Есть другие лучи, еще более мощные. Они приходят на землю из мирового пространства и называются поэтому космическими — от слова «космос», что значит «мир». Эти лучи обладают способностью пронизывать «непрозрачные» вещества на глубину десятков метров. Их обнаруживают глубоко под землей, в шахтах, с помощью специальных приборов.

— Но заполучить в свое распоряжение такие лучи очень трудно, — возразил я. — Пока же для моих глаз и для глаза моего фотоаппарата кирпич, увы, непроницаем. Если ты хочешь, чтобы я заснял тебя в производственной обстановке, то оставь свой кирпич, а возьми в руки вот этот омметр или какой-нибудь прибор и сделай сосредоточенное лицо.

— В моих руках, — торжественно сказал Борис, — имеются лучи не менее чудесные, чем инфракрасные, рентгеновские или космические. Это совершенно новые лучи, которые обладают поразительными свойствами.

Он положил кирпич, подошел к похожей на пушку установке и стал снимать с нее синий чехол.

Я увидел массивную тумбу, на которой покоился металлический, похожий на несгораемый шкаф ящик со множеством рукояток, как у телевизора. Из ящика выходил сверкающий никелем ствол.

— Ты будешь видеть сейчас сквозь камни и даже фотографировать!

С этими словами мой друг откинул дверцу с боковыми стенками, образовавшими козырек, как это бывает, когда открываешь матовое стекло у фотокамеры-«зеркалки», Внутри козырька оказался экран, молочная поверхность которого, размером приблизительно с ученическую тетрадь, была совершенно чиста.

— Я посылаю лучи в любом направлении.

Борис повернул одно, потом другое маховое колесо, и блестящий ствол двинулся налево, затем книзу.

— Они пронизывают камень или любой другой материал на заданную глубину, — продолжал он. — Часть лучей отражается при этом от встречных предметов. Отраженные лучи улавливаются вот этой электромагнитной линзой и отбрасываются на флюоресцирующий экран. Так же как ты с помощью твоего фотоаппарата можешь получить резкое изображение выбранного тобой предмета, а все, что лежит впереди или позади него, выйдет неясным и размытым, так и я могу поймать в фокус зрения этого «ультраглаза» любой предмет на удалении до ста метров. Все, что не в фокусе, не будет видно вовсе. Вращая рукоятку настройки, можно изменять глубину резкости. «Ультраглаз» видит все, что находится в радиусе его действия, за какими бы материальными преградами этот предмет ни скрывался.

Говоря это, мой друг поставил ствол «ультраглаза» горизонтально и начал трогать руками маленькие рукоятки, производя, по-видимому, настройку прибора.

— Откуда же берутся эти лучи? — спросил я. — Тоже из мирового пространства?

— Они создаются искусственно, — ответил Борис. — Для искусственного получения этих лучей и создания «ультраглаза» потребовался источник энергии неслыханной прежде мощности.

Я оглянулся, ища толстые шины и гигантские изоляторы, какие привык видеть около сверхмощных высоковольтных установок, которые мне приходилось фотографировать. Ничего подобного не было. От стенного штепселя к «ультраглазу» тянулся простой осветительный шнур, словно он питал энергией не сверхмощную установку, а обыкновенный фонарь. Впрочем, этот ток использовался, как я узнал после, для освещения шкалы и для приведения в действие электромоторчиков, облегчающих работу с «ультраглазом».

— Источник энергии находится внутри. — пояснил Борис, заметив мое недоумение, и указав на массивный ящик прибора. — Это небольшой кусок урана. С тех пор как найден способ использования атомной энергии, ученые и конструкторы получили мощное средство, позволяющее решать задачи, которые прежде казались невозможными для человека и считались под силу только таким космическим «экспериментаторам», как, Солнце. Но помоги мне подвинуть «ультраглаз».

Установка сравнительно легко катилась на своих колесах по гладкому полу. Во всяком случае, вдвоем мы ее свободно сдвинули с места.

— В романе Лесажа «Хромой бес», написанном в начале восемнадцатого века, — сказал Борис, — его герой бес Асмодей летал над городом и заглядывал под крыши домов. Мы сейчас станем подобными асмодеями и посмотрим, что делается внутри дома, в котором ты живешь.

Я предложил подкатить для этого «ультраглаз» к окну. Мне не терпелось испытать на практике этот странный прибор, в силу которого я еще не совсем верил. Но мой друг возразил, что подтаскивать его сверхзоркую машину к окну вовсе не обязательно, она даже «не заметит» стены лаборатории. «Ультраглаз» видит через кирпич так же, как наш глаз сквозь стекло. Его можно поставить где угодно. Надо только, чтобы нам самим было удобно, глядя в окно, выбирать объект для наблюдения и в то же время управлять перемещением ствола и механизмами настройки «ультрагаза».

— Твою комнату я уже видел, — сказал Борис. — Давай наведем на соседнюю квартиру. Кто там живет?

— Скрипач Сабуров.

Тонкие пальцы Бориса вращали рукоятки прибора. Внезапно раздался легкий шорох, и молочно-белый экран «ультраглаза» окрасился в голубоватый тон. По нему проскочило несколько яркосиних искр, потом появились неясные контуры комнаты. Я увидел стену с полосатыми обоями и висящие на ней часы.

Но впереди в воздухе висела какая-то сетка, мешавшая наблюдению: я различил воздушные, просвечивающие кирпичи.

Борис тронул рукоятку резкости: кирпичная сетка исчезла, внутренности комнаты как бы придвинулись, изображение стало более отчетливым и чистым.

Можно было ясно видеть худощавую фигуру музыканта, водившего смычком по скрипке, нагнувшись к нотам на пюпитре рояля; дочь аккомпанировала ему.

— Теперь поедем книзу!

Изображение на экране поплыло вверх, ноги скрипача уходили за верхнюю кромку экрана, а снизу надвигалась висящая под потолком люстра, затем круглый стол под ней, наконец показался паркетный пол.

— Стоп! Хватит!

Но комната, изображение которой мы видели, была пуста. Мы двинули «ультраглаз» влево и очутились в кухне — тоже пустой.

В следующей комнате этой квартиры нас ждало необычное зрелище. На столе, покрытом чем-то вроде сложенной простыни, стоял электрический утюг. Какое-то темное пятно окружало утюг. Оно расплывалось, увеличивалось.

— Что это такое? — удивился я. Похоже было на процесс появления большой фотопластинки. Но тут же я догадался: — Да ведь это пожар! Вернее, он сейчас произойдет. Утюг оставлен невыключенным и… Борис! Надо его сейчас же выключить.

— Ну, — возразил Борис, — «ультраглаз» не может выключать электрические утюги. Скажи, какой номер этой квартиры — хотя бы приблизительно? Ты ведь живешь в этом доме…

Он стоял у телефонного аппарата и набирал номер.

— Кажется, сорок третья.

Через две минуты мы увидели на экране «ультраглаза», как на столе затрепетало пламя.

А еще через минуту в комнату ворвались двое пожарных, которые быстро потушили начинавшийся пожар.

У меня отлегло от сердца.

— Вот, видишь, это один из примеров полезного применения нового прибора, — заметил Борис. — Но что ты там вздыхаешь с таким сожалением.

— Да как же не вздыхать, — сказал я, показывая на экран. — Вот академик Березников. Мне заказали его фотографию для журнала. Я с ним договорился, он сам также просил меня снять его, — ему нравится моя работа. Но, представь, живем в одном доме и не можем встретиться. То его нет, то я на съемке. Он страшно занятой человек. И вот сейчас, видишь, ходит по комнате и нагибается над чемоданом. Уезжает на три месяца. Я, наверное, не успею даже перебежать улицу. Видишь, он смотрит на часы… Экая досада!

— Так чего же ты стоишь, разиня рот? Снимай! Ведь фотоаппарат у тебя в руках!

— Да, но у моего фотоаппарата обыкновенный объектив, а не «ультраглаз». Он через стены не снимает.

— Какой же ты недогадливый! Фотографируй изображение на экране.

— Пожалуй, будет недостаточно ярко для моей фотопленки: я взял с обычной чувствительностью. Нельзя ли… прибавить свету?

— Поверни вправо рукоятку с надписью «Яркость»

Я так и сделал и зафиксировал неуловимого ученого на пленке в нескольких вариантах. Забегая вперед, скажу здесь же, что когда я впоследствии увеличил фото и поместил лучший снимок в журнале с надписью: «Академик Березников перед отъездом в экспедицию», то все сведущие в фотографии были поражены естественной непринужденностью позы, которую принял перед объективом снимавшийся, а больше всех был удивлен сам академик Березников.

Действие «ультраглаза» было так чудесно, что мне было жаль расставаться с этим прибором. Я наводил его на различные объекты. Сделал несколько «мазков» «ультраглазом» в разных местах противоположного дома, а один раз даже проехал весь дом наискось — снизу до верху.

— Ну что ты попусту крутишь рукоятки? — сделал мне замечание Борис. — Это ведь не игрушка. Что-нибудь полезное можешь ты сделать с этим прибором.

Тут я вспомнил, что у нас в доме уже три года, как не ладится отопление. Почему-то в одних квартирах очень жарко, в других прохладно. Инженер, который приходил от жилуправления, говорил, что у нас скрытая проводка, трубы проложены в стенах, а чертежи утеряны и нет возможности окинуть всю систему отопления, так сказать, общим взглядом. Это затрудняет регулировку отопления.

«А что, если…» — подумал я, оглядывая с надеждой аппарат.

— Попробовать, что ли?

— Попробуй, — усмехнулся Борис, когда я рассказал ему свой план.

Я сфотографировал всю внутреннюю проводку в доме и получил точный фотоплан отопительной системы. Это помогло инженеру. После этого никто в доме не жаловался больше на неполадки с отоплением.

— Это потрясающее открытие, — сказал я, отпуская, наконец, с сожалением рукоятки «ультраглаза». — Но каково его практическое значение? Ведь не для того же оно предназначено, чтобы ликвидировать пожары, фотографировать сверхзанятых людей и изготовлять чертежи, снимая их прямо с натуры!

— Практическое значение открытия нашего института огромно, — сказал Борис, выключая главный рубильник. — С помощью «ультраглаза» металлург может заглянуть внутрь доменной печи во время плавки металла, химик — разглядеть, что происходит в кислотной башне, конструктор — увидеть за работой внутренние части турбины или генератора. Киносъемка с «лупой времени» позволит рассмотреть эти процессы в замедленном виде.

Можно заглянуть внутрь элеватора и слой за слоем просмотреть все зерно сверху до низу, чтобы убедиться, что оно не подверглось порче.

Врач увидит внутренние органы и ткани живого человека, как на разрезанном макете…

Борис привел еще кучу доводов в защиту «ультраглаза».

В заключение мой друг попросил сфотографировать его возле замечательно прибора.

Я полез в карман за магниевой лампочкой, которую я применяю обыкновенно для мгновенной вспышки при съемке в помещении, но не обнаружил ее.

— Неужели она выпала из кармана? — сказал я, выворачивая его наизнанку.

— Ты просто забыл ее, по своему обыкновению. Впрочем, это легко проверить.

Борис включил рубильник, навел «ультраглаз» на мою комнату и подозвал меня к экрану: я увидел… лампочку, лежащую на моем рабочем столе, на пакете с фотоснимками.

— Вот видишь, еще одно применение «ультраглаза», — сказал Борис, — специально для рассеяных фотографов. Ну, тащи ее скорее сюда!

И я побежал за лампочкой.