ПРЕДѢЛЪ СКОРБИ.

Повѣсть.

На дальнемъ сѣверѣ есть глухія, таинственныя мѣста, о которыхъ туземцы говорятъ неохотно, на вопросы отвѣчаютъ уклончиво.

– Кто тамъ былъ? Туда развѣ вѣтеръ залетаетъ или перелетныя птицы садятся! Тамъ все вода! – говорятъ они.

Дѣйствительно, тамъ все вода. Тамъ царство озеръ.

Вездѣ мерцаютъ ихъ блѣдные, блестящіе лики, а надъ ними виситъ небо блѣдное отъ ихъ отраженій. Среди голубыхъ пространствъ причудливо вьются жилы болотистой, размокшей земли, кое-гдѣ выростаютъ лѣса и кустарники, рѣдкіе, точно ворсинки на щупальцахъ морскихъ чудовищъ. Только тамъ, гдѣ чуть подымаются небольшіе бугры, являются болѣе крупныя и здоровыя деревья. Кое-гдѣ небольшая рѣчушка соединяетъ два водоема и своимъ журчаніемъ нарушаетъ однообразіе стоячихъ водъ. Глазъ теряется въ жемчужныхъ, бѣлесыхъ даляхъ, гдѣ чернѣютъ слабо намѣченные темные острова, полуострова и сизые далекіе мысы тщедушныхъ береговъ.

Страна эта – владѣніе безпредѣльной печали.

Печаль эту создаетъ, конечно, не обиліе воды, а характеръ ея береговъ. Воды тамошнія поражаютъ не въ бурю, когда ходятъ по нимъ крупныя волны, не въ ясные дни, когда ихъ тихо уснувшія зеркала нѣжно ласкаетъ солнце, и онѣ жадно слѣдятъ за бѣгущими надъ ними облаками; не въ лунную ночь, когда свѣтъ мѣсяца кладетъ на нихъ дрожащую дорожку, и тысячи звѣздъ проникаютъ лучами въ ихъ черную глубь, – воды здѣшнія больше всего трогаютъ своимъ видомъ въ обычные, сѣрые, слегка вѣтренные дни, когда, разбитыя на мелкую рябь, онѣ съ мягкимъ шумомъ ласкаютъ окружающія ихъ противныя болота. Нѣтъ у нихъ красивыхъ береговъ, нѣтъ утесовъ, обрывовъ, нѣтъ скалъ и гранитовъ. И онѣ кажутся благодарными даже этимъ окружающимъ ихъ отбросамъ земли, словно понимаютъ, – что еслибъ ихъ не стало, лазоревые водоемы опорожнились бы, потекли бы въ океанъ, для всѣхъ одинаково горькій и равнодушный. И онѣ жмутся къ болотамъ, вбирая ихъ муть, плещутся въ грязныхъ, измятыхъ мхахъ. Мертвенно-сѣрая гладь водъ ничего тогда не отражаетъ. Сѣть некрасивыхъ морщинъ и ржавой пѣны плыветъ по нимъ съ вѣтромъ, и только въ говорѣ волнъ слышится безутѣшная грусть.

Такъ живутъ тамошнія, озера.

Зимою все умираетъ, все исчезаетъ подъ толстыми покровами льда и снѣга; все превращается въ молчаливую, бѣломраморную усыпальницу, накрытую студенымъ небомъ. Рѣдкіе, заиндевѣлые лѣса точно паутина чуть отмѣчаютъ на снѣгахъ свой кружевной узоръ; густой, неподвижный воздухъ давитъ все съ силой крѣпкаго хрусталя. Солнце всходитъ безъ блеска и сейчасъ же закатывается. Длинныя ночи, – внизу мрачныя и туманныя, вверху сіяютъ – фосфорическимъ блескомъ. Эти ночи царятъ тогда надъ землею. Ничто не нарушаетъ глубокой тишины. Развѣ гулъ трескающейся отъ холода почвы, подобно грому, прокатится судорожно по окрестностямъ, – и больше ни звука. Тихо. Слышно, какъ шелестятъ летящія къ землѣ звѣздочки инея, и холодно, – такъ холодно, что путникъ почти радъ безлюдію, радъ, что никто кромѣ него не страдаетъ отъ этой невыносимой стужи.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, во второй половинѣ зимы, необычное для этой мѣстности явленіе нарушило спокойствіе пустыни. Нарта, запряженная парой оленей, и два человѣка, сплошь зашитые въ мѣха, пробирались съ большимъ скрипомъ и сопѣніемъ по обледенѣлому пространству. Люди вязли нерѣдко по колѣни въ сугробахъ снѣга, паръ ихъ дыханія съ шипѣніемъ вылеталъ изъ-подъ мѣховыхъ капоровъ. Онъ соединялся съ паромъ, окружающимъ вспотѣвшихъ оленей, и образовалъ кругомъ каравана бѣлое облако, которое осѣдало въ видѣ чешуекъ снѣга на одеждѣ и упряжи, таяло за ними въ воздухѣ, подобно струямъ бѣлаго дыма. Мужчина шелъ впереди съ возжей въ рукахъ, упираясь въ снѣгъ длиннымъ, какъ посохъ, прутомъ. По временамъ онъ внимательно осматривалъ лѣсъ или вглядывался въ даль, гдѣ бѣлизна озеръ сливалась съ блѣднымъ небомъ. Женщина плелась за нимъ, не обращая ни на что вниманія. Ошейникъ изъ бѣличьихъ хвостовъ совершенно закрывалъ ей глаза и лицо. Она руководилась въ движеніяхъ исключительно слухомъ, рѣзкими звуками движущейся впереди ея нарты. Когда вдругъ олени остановились, она немедленно сдернула мѣховое покрывало и взглянула вопросительно на провожатаго. Свернутые въ сторону олени стояли поперегъ дороги. Вожатый съ открытымъ лицомъ, красный и испуганный, указывалъ прутомъ на прогалину въ кустахъ.

– Прошелъ… Видишь?! – шепталъ онъ.

Женщина поспѣшно вытерла ладонью обледенѣлыя рѣсницы.

На снѣгу тутъ же впереди былъ протоптанъ человѣческій слѣдъ. Онъ шелъ изъ лѣсу и направлялся тропой, которой ѣхали они.

– Должно быть уже близко! Подожди, крикну! – замѣтилъ мужчина и сталъ хрипло голосить:

– Аху!.. ху… гуу!

Женщина, нѣсколько погодя, присоединила къ его зову свой слабый голосъ. Оба путника принадлежали къ мѣстному якутскому племени.

– Уху!.. ху!.. Гууу!..

Послѣ нѣсколькихъ возгласовъ они умолкли и прислушались. Но въ неподвижномъ воздухѣ, въ которомъ только что голоса ихъ гудѣли подобно набату, царила тяжелая тишина.

– Должно быть не здѣсь!.. Или, можетъ быть, померли!? – сказалъ мужчина.

– Нѣтъ, Петручанъ! Они долго живутъ!.. – отвѣтила дрожащимъ голосомъ женщина. – Поѣзжай дальше!

Петручанъ подозрительно взглянулъ на дорогу и заколебался, затѣмъ схватилъ оленей и повелъ, стараясь держаться возможно дальше отъ таинственныхъ слѣдовъ. Женщина уже не закрывала лица, хотя жестокій морозъ больно щипалъ ей щеки, лобъ и носъ. Ея черные тусклые глаза грустно глядѣли на слѣды, возбуждающіе такой ужасъ въ ея товарищѣ. Сердце ея билось учащенно, спертое, неровное дыханіе мѣшало итти.

– Господи!.. Даже этотъ уродъ боится!..

Они прошли еще нѣсколько сотъ шаговъ. Опять Петручанъ остановилъ оленей. На этотъ разъ онъ сдѣлалъ это до того стремительно, что животныя задними ногами повскакивали на тальниковыя облучки нартъ. Самъ якутъ высоко подпрыгнулъ, поднялъ вверхъ руки, поджалъ колѣни, какъ будто порывался улетѣть немедленно отъ замѣченнаго на дорогѣ предмета. Мѣховое покрывало его капора совсѣмъ отстегнулось, и изъ мѣховой оторочки выглянуло противное лицо – плоское, прыщеватое, съ провалившимся носомъ и маленькими гноящимися глазками. Якутъ былъ смертельно блѣденъ, крупныя капли пота выступили на его верхней губѣ.

– Анка!.. Смотри… Видѣла?!. Кровь… – шепталъ онъ упавшимъ голосомъ. – Нѣтъ, дальше не поѣду! Ни за что не поѣду… Пусть лопнутъ глаза мои, если поѣду… Кровь…

Дѣйствительно, тотъ, кто до нихъ прошелъ здѣсь, истекалъ кровью. Она образовала вдоль слѣдовъ ровную нить большихъ и мелкихъ алыхъ крапинокъ съ желтымъ ободкомъ. Анка съ ужасомъ глядѣла на эти знаки страданія.

– Мужчина или женщина? – спросила она.

Петручанъ заглянулъ внутрь одного изъ ножныхъ отпечатковъ.

– Кто его знаетъ? Кажись, женщина…

– Голубчикъ, милый Петручанъ, поѣзжай еще немного. Крикнемъ сначала, а затѣмъ поѣдемъ. Хорошо?

– Крикнуть – крикну, но не поѣду. Зачѣмъ я долженъ пропадать? Они нуждаются, они должны искать. Мы оставимъ здѣсь вещи и пищу. Пусть они придутъ, пусть возьмутъ! На морозѣ ничего не сдѣлается клади. Никто ничего у нихъ не тронетъ…

Развѣ лисица…

– Онъ задумался на мгновеніе, но скоро вернулся къ прежнему рѣшенію.

– Нѣтъ, не поѣду… ни за что не поѣду! Скажу обществу, что кровь была. Нѣтъ такого закона, чтобы ходить людямъ, гдѣ кровь прокаженныхъ. Вѣдь отъ одного ихъ вида, сказываютъ, захворать можно… Госпожа¹⁾ не шутитъ!

– Тогда я никого не увижу! – вскрикнула Анка.

– И лучше!.. Зачѣмъ тебѣ? Онъ все равно, что умеръ. Ты теперь на меня смотрѣть должна. У меня, правда, носа мало-мало не хватаетъ, но у него вѣрно совсѣмъ нѣтъ на лицѣ тѣла, однѣ кости…

– Петручанъ, Петручанъ, ты обѣщалъ!.. Одинъ разъ… единственный разъ!.. Когда увижу его безъ тѣла на лицѣ, то, можетъ быть, забуду его!.. Перестанетъ онъ во снѣ мучить меня, ходить ко мнѣ… Вѣдь шаманъ говорилъ, что лучше всего посмотрѣть!.. Я хочу успокоиться, жить какъ другіе люди… Тогда я, можетъ быть, привыкну и… и тебя полюблю…

Петручанъ отрицательно трясъ головою.

– Крикнуть – крикну, а не поѣду… Нѣтъ такого закона, чтобы ѣздить. Всякому жизнь дорога! Еслибъ не кровь, поѣхалъ бы… да – кровь! Отъ одного запаха человѣкъ захворать можетъ… Тогда ты не пошла бы за мною туда… ой, нѣтъ… не ври!.. Уху… гу… гу… оха!

Они прокричали нѣсколько разъ изо всей мочи и, сдвинувъ съ ушей капоры, ждали, не отзовется ли кто. Спустя немного изъ-за кружева бѣлыхъ лѣсовъ, изъ морознаго тумана долетѣли къ нимъ жалобные звуки, похожіе на вой голодныхъ собакъ…

– Слышишь, есть!.. Зовутъ!.. – вскрикнула Анка и бросилась бѣжать. Петручанъ поймалъ ее за рукавъ.

– Куда? Съ ума ты сошла?!. Чуть было не наступила на кровь…

– Пусти… пусти… Я сейчасъ… я издали. Только взгляну… Ты останься здѣсь… Вернись… сейчасъ…

Она вырвалась у него изъ рукъ и побѣжала по сугробамъ снѣга. Капоръ совсѣмъ сдвинулся у ней на затылокъ, и лютый морозъ жегъ открытое лицо; густой, насыщенный снѣговой пылью, воздухъ хлынулъ ей широко въ открытый отъ волненія ротъ. Минутами ей казалось, что она упадетъ, что земля куда-то далеко уходитъ изъ-подъ ея ногъ.

Тѣмъ не менѣе она все бѣжала, толкаемая невѣдомой ей силой. Сердце ея судорожно сжималось и болѣло, глаза ничего не видѣли, уши не слышали, она не замѣчала, что Петручанъ бѣжитъ слѣдомъ вмѣстѣ съ оленями и нартой. Наконецъ, она увидѣла вдали юрту, до верху заметенную заносами снѣга, а передъ ней нѣсколько черныхъ человѣческихъ фигуръ. Онѣ вдругъ разомъ стали на колѣни и протянули къ, ней руки. Впереди стоялъ ея мужъ.

Она окончательно забыла обо всемъ и бросилась къ нему.

– Анка!.. Да что ты!?. Постой!.. Остановись! Сумашедшая баба, что ты дѣлаешь?.. Подожди, подумай… – останавливалъ ее Петручанъ, тщетно стараясь нагнать.

Чѣмъ ближе слышала она за собою его погоню, тѣмъ быстрѣе бѣжала. Ея приближеніе, въ свою очередь, вызвало переполохъ въ кучкѣ несчастныхъ. Первая шарахнулась въ испугѣ маленькая, почти голая дѣвочка; за ней попятился исхудалый кощей съ длинными волосами и движеніями тунгузскаго охотника; далѣе живой скелетъ, лицо котораго представляло сплошную язву, поднялся съ колѣнъ… Только онъ оставался неподвиженъ и хотя глядѣлъ на нее, но, казалось, не видѣлъ. У него, она сейчасъ же замѣтила, было все то же доброе, немного сонное лицо и тѣ же грустные глаза.

Анка подскочила къ нему и схватила его за руку.

– Ты… живъ… дышишь, Грегоре́й?! И лицо у тебя есть… Они налгали… И губы есть… все какъ раньше… Я знала… Я останусь… я не хочу… Какъ они мучили меня… прогоняли… Точно я была прокаженная… Всѣ… всѣ… Безносый и тотъ… Петручанъ… нѣтъ… нѣтъ!.. – бормотала она безсвязно.

– И ты значитъ заболѣла?!. – прохрипѣлъ живой скелетъ, касаясь ея плеча.

Анка оглянулась и въ ужасѣ шарахнулась прочь отъ протянутой къ ней безъ пальцевъ руки. Она замѣтила чудовищное лицо, на которомъ блестѣли оскаленные зубы, и сознаніе быстро вернулось къ ней.

– Зачѣмъ ты меня трогалъ? Ты знаешь, что нельзя!

Я здоровая!.. Что случилось?!.

Мертвецъ разсмѣялся. Въ то же время худая, высокая женщина, лучше другихъ одѣтая, которая до сихъ поръ угрюмо наблюдала изъ дверей, выскочила неожиданно изъ юрты и промчалась мимо Анки.

– Стой!.. Куда?!. Не смѣй!.. Раньше вещи оставь!.. Я знаю, общество послало… Оставь, или я вымажу кровью всю твою безносую морду… проклятый воръ!.. – кричала она.

Всѣ оглянулись за ней. Петручанъ, который уже поворотилъ нарту въ обратный путь, заколебался, затѣмъ поспѣшно сталъ сбрасывать съ саней кладь, мѣшки, посуду, постель. Опорожнивъ нарту, онъ прыгнулъ на нее и ускакалъ во всю прыть. Женщина и не думала гнаться за нимъ; она засмѣялась, наклонилась надъ брошеннымъ „добромъ“ и принялась рыться въ немъ. Тамъ было много больше того, что послало „общество“, такъ какъ Петручанъ въ испугѣ сбросилъ не только Анки, но и свои собственныя вещи. Прокаженные собрались кругомъ „богатствъ“, разсматривали ихъ, дѣлили и дѣлали по поводу нихъ замѣчанія. На ихъ озвѣрѣлыхъ, истрадавшихся лицахъ засіяли неожиданно мягкіе, человѣческіе проблески.

– А все-таки помнятъ! Есть еще на свѣтѣ добрые люди – якуты… – проговорилъ длинноволосый мужчина съ ухватками тунгуза. – Да, да!.. Даже о тебѣ, Бытерхай, вспомнили!.. Смотри, какую послали тебѣ рубаху?.. Совсѣмъ хорошую послали рубаху… – добавилъ онъ, поднимая на воздухъ небольшую ситцевую рубашенку.

Маленькая, подвижная какъ обезьянка, дѣвочка подбѣжала къ нему.

– Отдай!.. Мое!.. – вскрикнула вдругъ высокая женщина и выхватила платье изъ рукъ мужчины.

Отсутствуют страницы 10-11

лалъ уговоръ… доказывалъ, что уже выслалъ тебѣ много. Наконецъ, общественное собраніе собралось, уважило мои слезы и присудило отдать мнѣ половину… Онъ сказалъ, что пошлетъ эту половину прямо тебѣ, что онъ уже послалъ… Развѣ онъ послалъ тебѣ что-нибудь? Насилу добилась, что далъ мнѣ нѣсколько штукъ!

Грегоре́й молчалъ.

– Я знала, что онъ все вретъ, но что могла подѣлать я… Отъ васъ вѣдь дыханіе на тотъ свѣтъ не проходитъ! А онъ доказывалъ, и общество соглашалось, что я одна безъ мужика не управлюсь, что скотъ пропадетъ… И приказали общественники, чтобы братъ взялъ половину и тебя кормилъ…

– Какже! жди!.. – проворчалъ Грегоре́й. – А куды дѣлся твой скотъ? Вѣдь половину, говоришь, отдали?!

– Безъ земли, безъ работника, безъ сѣна, что могла подѣлать я, одинокая женщина?!. Петручанъ пріютилъ меня…

Анка умолкла; грудь ея тяжело подымалась.

– Этотъ безносый…

– Этотъ… Противный, дурной…

– Онъ любилъ тебя?

Женщина продолжала волноваться; слезы тихо струились по ея щекамъ.

– Дѣться было негдѣ!.. Смерть ходила за мной… Все опротивѣло… Грусть, тоска, точно тѣни, всюду вились за мной… Я никакъ не могла забыть тебя… Не могла забыть, какъ познакомились мы!.. Слезы наполнили мои внутренности… Я желала во что бы то ни стало еще разъ увидѣть тебя… хоть издали, хоть на мгновеніе… Случилось иначе… Я не жалѣю… я съ тобою… Вездѣ умирать надо и смерть вездѣ одинакова… Ты долго еще можешь прожить, и мы можемъ еще натѣшиться съ собою… А тамъ – умремъ вмѣстѣ… Все равно я не могла забыть тебя, тоска сосала мое сердце и толкала мои ноги къ тебѣ…

– Какже!.. Вѣрь ей!.. – прошипѣла неожиданно Мергень. – Кто сюда, въ нашъ адъ, охотой придетъ?! Заболѣла она, и люди прогнали ее!.. Только я, я одна среди васъ здорова-здоровехонька гибну!.. Помните вы, – я сейчасъ, какъ пришла, въ самомъ началѣ показывала вамъ мое тѣло свѣжее, молодое, безъ пятнышка, безъ прыщика… Помните вы?.. За что, проклятые, страдаю я съ вами? Опорочили вы меня вашимъ дыханіемъ, осквернили кровью вашей!.. Закрытъ для меня міръ!.. Да поглотитъ васъ за то жгучій огонь раньше предѣла жизни!.. Пусть громъ бьетъ непрерывно въ язвы ваши!..

– Изъ-за чего ты опять взбѣсилась, Мергень?! – простоналъ Салбанъ. – Развѣ мы затащили тебя сюда?..

Вѣдь собственный твой мужъ привезъ тебя къ намъ и связанную бросилъ… Еслибъ мы тогда не нашли и не развязали тебя, комары бы тебя съѣли или съ голоду ты погибла бы…

– Пусть бы тогда погибла я лучше, чѣмъ такъ… ходить безъ души!

– Всѣ вѣдь мы только тѣни людей! – вздохнулъ Теченіе.

– Да зачѣмъ эта сюда пришла добровольно? Зачѣмъ?! Обижать насъ, объѣдать насъ?! Снимѣмъ-те съ нея мы, прокаженные, одежду, вымажемъ ее сокомъ своимъ, пусть поскорѣе узнаетъ муки наши, – кричала, выходя изъ себя, женщина. Она вскочила съ своего мѣста и направилась къ супругамъ. Присутствующіе видимо оробѣли. Анка, блѣдная, дрожащая, обхватила руками свое платье. Мергень остановилась передъ ней и разсмѣялась.

– Что? боишься?! Вотъ я какая! Помни… Не разъ, вѣрно, ты слышала обо мнѣ отъ якутовъ… Слышала?.. Такъ вотъ помни!..

– Слышала, – шепнула Анка. – Я знаю, что тебя обидѣли люди, и что ты мстишь имъ, разносишь заразу…

– Нѣтъ!.. Погоди! Придетъ время… Теперь я еще, слава Богу, здорова!.. Да, обидѣли меня они, обидѣли!.. Ухъ, какъ обидѣли!.. Вѣдь и я была добра, тиха, и все у меня было…

– Выкипитъ!.. Смотрите: готово, бѣжитъ! – воскликнула Бытерхай и показала рукою на котелъ.

Общее вниманіе направилось въ эту сторону, и женщины занялись приготовленіемъ къ ужину. Вскорѣ больные размѣстились у стола кругомъ большой деревянной чашки и стали оттуда поочереди черпать похлебку. Только Салбанъ и Кутуяхсытъ ѣли особо изъ маленькихъ чашекъ; ихъ израненныя губы не выносили горячей пищи и мѣшали имъ поспѣвать за другими.

– Дай Богъ здоровья Петручану, что пріѣхалъ! Опять пришлось бы намъ голодать!.. Вчера съѣли послѣднюю рыбицу, – сказалъ Теченіе, тщательно облизывая ложку.

– Не вижу, чѣмъ онъ лучше другихъ? Общество послало… Поѣхалъ онъ, потому что его заставили… Очередь! – замѣтилъ нехотя Грегоре́й.

– Скажи, жена твоя?.. – вставила Мергень и сердито взглянула на Анку.

– Ты ее не слушай, Анка, а разскажи лучше, что новаго на свѣтѣ? – обратился къ ней Салбанъ.

Начались подробные разспросы и разсказы о рыбной ловлѣ, о неурожаѣ сѣна, о голодѣ, угрожающемъ весною общинѣ. Прокаженные слушали напряженно; все это близко касалось и ихъ. Дальше пошли болѣе частныя сообщенія о знакомыхъ, о родныхъ, кто женился, кто умеръ, у кого родилась дочь, сынъ.

– Муччилла женился. Взялъ женщину худую, черную, а далъ за нее десять штукъ скота…

– Кому же далъ, вѣдь она сирота?

– Князю далъ. Извѣстно – у всякой женщины есть цѣна и калымъ… Нельзя!.. Только много далъ!..

– Вотъ видишь, Грегоре́й! Мужикамъ все въ пользу! Даже среди прокаженныхъ имъ барышъ! За женщинъ не платятъ, даромъ пользуются… – разсмѣялась Мергень.

Анка пристально взглянула на нее, она уже поднялась, чтобы собрать и помыть посуду. Она грубо выхватила чашку изъ рукъ Бытерхай, которая прилежно вылизывала ее, гдѣ только могла достать языкомъ.

– Посуду продырявишь, обжора! Давай!..

Ребенокъ съежился и протянулъ впередъ свои худыя, какъ плети, рученки, болѣзненно согнувшіяся подъ тяжестью чашки.

Изъ новостей высшаго порядка самое большое впечатлѣніе произвелъ разсказъ „о барынѣ, что пріѣхала изъ дальнаго юга, въ сто лошадей“.

– Особыя для нея дороги въ тайгѣ прорубали, особые мосты на рѣчкахъ строили, по старымъ она ѣздить не могла… Такая большая она была барыня!.. Отъ самой царицы ѣхала, вездѣ побывать должна была, все осмотрѣть должна была… Только сюда къ намъ попасть не могла. Изъ-за болотъ, говорятъ, да комары ее больно искусали… Вотъ и вернулась… Все спрашивала больныхъ про травы для лѣченія…

– Какое лѣченіе… Извѣстно – смерть наше лѣченіе! – простонали согласно супруги Салбанъ.

– Изъ-за этихъ-то травъ задумали господа выстроить домъ съ желѣзными ставнями…

– Караулку! – поправилъ Теченіе.

– Туда доктора всѣхъ больныхъ соберутъ лѣчить со всего края…

– Мцы!.. мцы!.. – причмокнули слушатели. – Гдѣ же имъ такой домъ выстроить… Насъ много!.. Къ примѣру: здѣсь насъ семеро, въ Борскомъ улусѣ тоже есть, въ восточныхъ земляхъ, въ сѣверныхъ улусахъ тоже есть… Извѣстно: гдѣ рыба, тамъ и прокаженные! А вѣдь половина якутской земли питается рыбой!.. Какъ же такъ? Всѣхъ что-ли посадятъ!.. Кто изъ якутовъ знаетъ, что съ нимъ будетъ черезъ годъ?.. Вѣдь и мы были когда-то здоровы и веселы?.. Никто изъ насъ не зналъ, что внутри его ядъ сидитъ…

– Развѣ царь прикажетъ по поводу этой травы? Тогда другое дѣло! Но чѣмъ же виноваты мы, чѣмъ мы виноваты?.. – повторяли больные.

– Пусть бы насъ лучше сразу убили! Зачѣмъ жить, если нужно сидѣть въ оградѣ, въ домѣ съ желѣзными ставнями. Свѣта не видно, звука не слышно!.. И зима, и весна, сказываютъ, тогда одинаковы. Ни сѣтей ставить, ни птицъ ловить, ни растеній собирать…

Теперь мы все-таки хоть немного, какъ другіе… какъ люди… а это вѣдь всякому лестно… Тогда – ничего! Что дадутъ они намъ?.. Ничего не дадутъ!.. Ничего дать они не могутъ… У самихъ не всегда есть… Теперь человѣкъ собственнымъ промысломъ можетъ дополнить, тогда… желѣзные ставни кругомъ…

– Навѣрно исправникъ выдумалъ, чтобы только людей обижать… – вспылилъ Теченіе.

– Молчи, молчи… Не болтай попусту!.. – остановилъ его Грегоре́й.

– Что сдѣлаютъ мнѣ?.. Эхъ? Пусть придутъ, пусть приведутъ свое войско…

– Мы имъ всѣмъ рожи кровью вымажемъ! – разсмѣялась Мергень… Пусть всѣ болѣютъ! Тогда и намъ будетъ лучше, тогда всѣ сравняются!..

Теченіе замолчалъ и косо взглянулъ на нее.

– Совсѣмъ я не желаю, чтобы всѣ были, какъ мы… Я не такой!.. Пусть живутъ, на здоровье имъ, пусть веселятся, пусть имъ Богъ даетъ! Авось и насъ не забудутъ!.. Развѣ раны меньше у меня болѣть станутъ, когда онѣ у другихъ откроются?.. Нѣтъ!.. Но и насъ въ острогъ, думаю, садить не за что. Развѣ мы виноваты?.. За что въ гробъ людей живьемъ заколачивать!..

– Вѣрно!.. Согласны!.. Пусть имъ Богъ дастъ, пусть живутъ, но и мы хотимъ умереть по положенію … – согласились присутствующіе.

Затѣмъ всѣ разбрелись по угламъ. Анка развязала свои узелки и принялась что-то шить и прикраивать для мужа. Мергень тоже работала иглой; Салбаны тихонько стонали, а Теченіе чинилъ у огня сѣти и хриплымъ голосомъ разсказывалъ Бытерхай сказку:

„Говорятъ, въ одно утро низенькая старушка „съ пятью коровами“ пошла на хорошее поле искать коровъ. Съ широкаго поля взяла съ корнемъ цвѣтокъ съ пятью отростками, не сломавши ни корешка, ни одной вѣтви, и положила на подушку. Потомъ вышла, сѣла доить коровъ. Сидитъ она, слышитъ: вдругъ зазвенѣли бубенчики-колокольчики, ножницы упали со стукомъ. Бросилась старушка, разлила молоко, прибѣжала домой, видитъ: трава травою. Снова вышла, сѣла доить коровъ. Опять зазвенѣли бубенчики-колокольчики, опять упали ножницы. Опять пролила молоко. Посмотрѣла: на лѣвой сторонѣ дома сидитъ дѣвушка. Глаза, что два свѣтлыхъ камня, брови, какъ два черныхъ соболя протянули лапки другъ къ другу. Ротъ изъ складного серебра, носъ изъ кованнаго серебра. Когда говоритъ, на лицѣ будто бабочка порхаетъ, когда глотаетъ, въ горлѣ будто пролетаетъ ласточка. Сквозь бѣлое платье сквозитъ лунное тѣло, сквозь прозрачное платье сквозитъ тѣло любимое.

„Послѣ того сынъ Похвального Господина Кровяного Глаза, Харджитъ-Бергень, пошелъ на промыселъ въ темный лѣсъ. Сидитъ сѣрая бѣлка на кудрявой лѣсинѣ около дома низенькой старушки съ пятью коровами. Нашелъ здѣсь бѣлку, сталъ стрѣлять; съ темнаго утра ни разу не попадаетъ; наступилъ закатъ солнца. Въ это время стрѣла упала въ трубу. „Старуха, возьми стрѣлу, отдай мнѣ“ – говоритъ онъ; не получаетъ отвѣта. Задымилась кровь въ его носу, зарумянилась кровь въ щекахъ, забѣгала кровь во лбу; пришла съ боку сердитая мысль, пришла съ затылка хвастливая мысль; влетѣлъ онъ въ домъ. Влетѣлъ, увидалъ эту дѣвушку, увидалъ – обмеръ. Потомъ ожилъ, влюбился; вышелъ, побѣжалъ, на лошадь прыгнулъ и во весь опоръ прилетѣлъ домой. „Родители мои! – говоритъ, – у низенькой старушки, съ пятью коровами такая хорошенькая дѣвушка! Возьмите эту дѣвушку и дайте мнѣ!“. Тутъ отецъ послалъ людей на девяти коняхъ; во весь опоръ поѣхали; влетѣли къ низенькой старушкѣ съ пятью коровами. Всѣ они пали безъ чувствъ отъ красоты той дѣвушки. Очнулись, вышли вонъ, одинъ самый лучшій человѣкъ остался. „Низенькая старушка съ пятью коровами, – говоритъ онъ, – дай эту дѣвушку сыну Похвальнаго Господина Кровяного Глаза!..“

Теченіе оборвалъ разсказъ и задумался. Женщины уже вносили въ избу постели, днемъ провѣтривавшіяся на морозѣ.

– Знаешь, дитя мое, Бытерхай! Иди спать! Раны мои сегодня что-то болятъ, не охота говорить… Должно быть, будетъ завтра перемѣна: непогода или оттепель!?.

Бытерхай послушно поднялась и направилась въ уголъ, гдѣ спала вмѣстѣ съ Теченіемъ. Тотъ долго сидѣлъ у камина, осматривалъ и обмывалъ теплой водой изувѣченныя ноги. Усталый, измученный онъ уснулъ немедленно, чуть доплелся къ постели.

– Ты спишь, Теченіе?! Не спи, милый, не спи!.. Ты ничего не слышишь?! – будила его долго спустя Бытерхай. – Теченіе, добрый мой господинъ, проснись!.. Я боюсь!..

– А что?.. – съ просонья спрашивалъ Теченіе. – Что случилось?!

– Гремитъ, сильно гремитъ!

– Пусть гремитъ!.. Ледъ на озерахъ къ перемѣнѣ лопается!

– Нѣтъ!.. Не такъ гремитъ!.. Это вѣрно идетъ та барыня въ сто лошадей, что хочетъ насъ посадить за желѣзныя ставни…

– Пусть ѣдетъ! Спи!.. Не бось, уйдемъ!

– И меня возьмешь съ собою? Мой милый, серебренькій… мой добрый…

– Возьму, возьму… Только спи!

III.

Зимою сообщеніе больныхъ съ внѣшнимъ міромъ почти прекращалось. Недостатокъ одежды и упадокъ силъ удерживали ихъ дома. Небо, снѣга, солнце они видѣли только тогда, когда принуждены была выйти, чтобы принести дровъ изъ собранной лѣтомъ кучи топлива, захватить льда или снѣга на воду или провѣтрить свое платье и постели. Исполняли это обыкновенно болѣе здоровые: Грегоре́й, Анка, Теченіе, иногда Мергень. Все время они проводили въ темной затхлой юртѣ, и почти не было у нихъ другихъ впечатлѣній кромѣ голода и мученій проказы, которая точно многоголовый червь ползала въ ихъ внутренностяхъ, въѣдалась въ мышцы, обвивалась кругомъ костей. Стоны болѣе или менѣе громкіе и ужасные все время носились въ темномъ отравленномъ воздухѣ юрты.

Зима стояла попрежному суровая и холодная. Между тѣмъ, запасъ дровъ близился къ концу. Это заставляло ихъ скупиться въ отопленіи. Огонекъ чуть тлѣлъ въ обширномъ каминѣ юрты. Часто мятель почти тушила его, вбрасывая сквозь трубу вороха снѣговой пыли и струи холоднаго воздуха. Больные сильно страдали отъ холода и сырости. Сквозь щели въ стѣнахъ невыносимо дуло, и морозъ торжествующе просовывалъ въ ихъ жилище свои хищные когти.

– Ахъ, Теченіе!.. Теченіе!.. Скверно осмотрѣлъ ты по осени избу… Теперь и дровъ много идетъ, и холодъ насъ мучитъ!

– Эхъ!.. Самъ страдаю! Вы забыли, что подъ конецъ работъ нарывы выскочили у меня на ладоняхъ… Никакъ не могъ…

– Вѣрно!.. мы все забыли… Всякій о себѣ только думаетъ!.. Больной человѣкъ похожъ на вонючаго пса!.. Ухъ, какъ холодно!.. Суставы ноютъ, жилы тянетъ… Смерть моя что-ли идетъ? – стонала Кутуяхсытъ, протягивая изнуренныя руки къ чуть-чуть мерцающему огню.

– Не согрѣть-ли тебѣ воды, старуха? – мягко спросила ее Анка.

– Опять дрова жечь!.. Кто пойдетъ за ними нонѣ въ обледенѣлую тайгу? Топоромъ не сможешь, такъ губами откусывать что-ли станешь! Не ты ли, красавица Анка, пойдешь? Бѣлыя у тебя правда зубы… Такъ попробуй… Что?!. Большая ты барыня чужимъ распоряжаться!.. Не смѣть попусту изводить дровъ… – кричала Мергень.

Ея лицо, окруженное вихрями черныхъ спутанныхъ волосъ, явилось на минуту изъ темнаго угла, откуда она въ послѣднее время почти не выходила.

– Господи, что теперь дѣлается на свѣтѣ, у людей?!. – стоналъ Салбанъ. – Вѣдь сегодня праздникъ, масляница…

– Ходятъ якуты, гостятъ! Въ юртахъ смѣхъ и пѣсни… Огни горятъ… Пахнетъ топленымъ масломъ, мясомъ… Всѣ веселы, всѣ сыты… пѣсни поютъ, загадываютъ загадки… Свадьбы играютъ…

– Помнишь, Грегоре́й, какъ разъ годъ тому назадъ взялъ ты меня отъ родителей. Новую выстроилъ юрту. Хорошо было намъ тепло, чисто… Помнишь, пришли сосѣди, стали мы ворожить… заставили шило показывать судьбу и вдругъ оно тебѣ черную показало дорогу… Никто не повѣрилъ. – Такой ты былъ тогда бойкій, крѣпкій, къ работѣ охочій… А теперь: оба мы здѣсь!.. Развѣялось богатство наше, точно дымъ, прошла молодость наша!.. – шептала мужу Анка.

– Правда. Когда я домъ строилъ, не думалъ, что останется онъ пустымъ, что потухнетъ огонь мой… Я думалъ, что наполнится жилище говоромъ и смѣхомъ дѣтей… Теперь черная туча закрыла намъ міръ! Часто думаю, стоитъ ли жить, не лучше ли умереть? – отвѣтилъ Грегоре́й.

Анка вздрогнула.

– Слушай, тогда я осталась бы здѣсь совсѣмъ одна! Нѣтъ, нѣтъ!.. Мы можемъ еще долго жить. Смерть и старость вездѣ одинаковы, въ проказѣ ли, въ здоровьи ли! Старость та же проказа. Тоже человѣкъ живъ да не живетъ. Не думай худо, прошу тебя… – шептала молодая женщина.

Она умоляюще взглянула въ лицо мужа еще здоровое, но уже испещренное сине-багровыми пятнами. Грегоре́й ничего не отвѣтилъ, обычное, сонное равнодушіе его охватило.

Потрескиваніе угля и стоны Салбана мѣрно чередовались, точно тиканіе маятника. Въ углу Бытерхай тихо, не громче сверчка, говорила на ухо Теченію:

– Разскажи, Теченіе, какъ это бываетъ праздникъ? Что въ праздникъ дѣлаютъ люди? Отчего они тогда смѣются? Разскажи что-нибудь. Такъ скучно сегодня! Всѣ молчатъ! Только сердце стучитъ…

– Замолчи, дурочка! Отчего тебѣ тяжко и скучно? Развѣ видѣла другое? Намъ скучно, потому что всякій свое вспоминаетъ!.. Разные есть праздники: есть праздники, когда не работаютъ, одѣваются и ѣдятъ какъ всегда. Есть праздники побольше, когда одѣваются немного лучше и ѣдятъ лучше. Наконецъ, есть такіе большіе праздники, когда всѣ одѣваются въ свои лучшія платья и ѣдятъ какъ на свадьбѣ, сколько влѣзетъ, до сытости… Тогда всѣмъ весело…

– Такъ, знаешь, не надѣть ли мнѣ сегодня платокъ, который ты, Теченіе, подарилъ мнѣ намедни?!

– Э, не стоитъ! Сегодня не такой большой праздникъ. Платокъ ты спрячь на Пасху или на Миколу Вешняго… Сегодня праздникъ такъ себѣ… Иди ко мнѣ!

Рыбакъ нѣжно прикрылъ полою своего рванаго кафтана голыя плечики ребенка.

– Скверно поступила Мергень, что отняла у тебя рубашку…

– И не говори!.. Сейчасъ у меня слезы изъ глазъ текутъ, какъ вспомню! Никогда, никогда еще у меня не было рубашки… Анка сказала, что она когда-нибудь сошьетъ рубашку… Я говорю: когда-нибудь… Я знаю, что теперь нельзя. Анка хорошая! Она зачѣмъ сюда пришла?

– Такъ, пришла по ошибкѣ, по глупости пришла… Теперь она останется поневолѣ, вернуться она уже не можетъ… Кто сюда разъ попалъ, не возвращается… Мы проклятые, Бытерхай!

– Проклятые?! Кто же насъ проклялъ?

– Да такъ! Летаетъ по воздуху, въ водѣ плаваетъ, въ ѣдѣ сидитъ проказа. Человѣкъ съѣстъ ее и готовъ. Онъ веселъ, играетъ, шутитъ, не знаетъ, что она уже въ немъ… Весело умѣютъ играть якуты. Въ юртѣ тѣсно для веселья. Морозъ на дворѣ трещитъ. Выбѣгутъ дѣвушки и парни на дворъ, станутъ ловить другъ друга. Кто кого поймаетъ, тотъ того поцѣлуетъ… Это называется „играть съ закрытыми глазами“, потому что когда цѣлуются, то глаза закрываютъ. Или пригонятъ во дворъ табунъ лошадей… А то пляшутъ… Берутся за руки мужчины и женщины, кружатся пѣсни поютъ и тоже тогда при смѣнкѣ цѣлуются…

– Зачѣмъ они все цѣлуются?

– Дурочка, ты еще маленькая! Выростешь,узнаешь…

– Не хочу узнавать! Тебя только одного цѣловать буду! Салбанъ и Кутуяхсытъ скверно пахнутъ!.. Мергень я боюсь; Грегоре́й и Анка не глядятъ даже на меня… Тебя только люблю, ты одинъ добрый!..

– Эхъ!.. Не болтай! Къ тому времени буду я вѣрно не лучше Салбана… Подожди, авось и тебѣ пошлетъ Богъ какого-нибудь не совсѣмъ стараго человѣка!

– Онъ выстрѣлитъ, стрѣла влетитъ въ трубу. Онъ войдетъ. Увидитъ меня, упадетъ въ обморокъ, затѣмъ придетъ въ себя, влюбится, выскочитъ, сядетъ на лошадь, помчится къ родителямъ и скажетъ имъ, – начала Бытерхай извѣстную ей сказку.

Теченіе разсмѣялся.

– Хорошо все помнишь, дѣвка!

– Такъ помню, такъ помню… Глаза закрою, все сейчасъ вижу!

– Эй, люди! Не устроимъ ли мы себѣ праздникъ? – предложилъ неожиданно Теченіе; онъ поднялся со скамьи и сталъ у огня.

– Да, да! Устроимъ и мы праздникъ!.. Ужасно скучно сегодня… Растопимъ огонь побольше… Хорошо?! Что? Согласны?! – поддержала его Анка.

– Подбрось дровъ! – крикнулъ Теченіе.

– Я такъ всегда говорю, что грѣхъ намъ, прокаженнымъ, о завтрашнемъ днѣ думать!.. – вздохнулъ Салбанъ. – Богъ не пожелалъ, чтобы мы о будущемъ думали, отнялъ у насъ здоровье.

– Какъ же! Еще что? Съ ума вы посходили!? Одни вы, что ли? Столько зимы впереди… ни дровъ, ни ѣды, а они праздники выдумываютъ…. Думаете, общество пошлетъ подмогу? Ждите… какъ же?.. – набросилась на ихъ предложеніе Мергень.

Но она съ трудомъ двигалась, и никто ея не боялся теперь и не слушалъ.

Праздникъ состоялся. Прокаженные вволю согрѣлись у щедро растопленнаго огня, съ наслажденіемъ выкупали въ жаркомъ воздухѣ свои изъявленные бока. Удовольствіе наполнило ихъ воспаленные глаза слезами умиленія, застывшіе члены вновь пріобрѣли прежнюю гибкость. Рыбы они сварили цѣлую гору.

– Богъ и намъ посылаетъ иногда облегченіе, – шептала Кутуяхсытъ.

Обильная трапеза ихъ опьянила, и скоро всѣ глубоко заснули. На нѣкоторое время замолкли даже стоны.

На разсвѣтѣ пронзительный крикъ нарушилъ неожиданно тишину.

Грегоре́й, который первый проснулся, схватилъ Анку за руку.

– Это ты?.. Что такое?!

Другіе тоже подняли головы.

– Что такое?

Стоны, но иные, не ихъ стоны, стоны, полные силы, призыва и борьбы, неслись изъ темнаго угла Мергень.

– Анка, ты пойди къ ней!.. – проговорилъ дрожащимъ голосомъ Грегоре́й.

Якутка поспѣшно одѣлась, растопила огонь и исчезла въ темномъ углу. Крики на мгновеніе умолкли, затѣмъ раздались съ прежней силой. Испуганная Бытерхай крѣпко схватила за руку Теченіе.

– Теченіе, я боюсь… Такъ боюсь… Кричитъ… А теперь и другое кричитъ… Теченіе, сжалься, милый, скажи слово! Вѣдь это ребенокъ кричитъ?.. Маленькій ребенокъ… Анка вынесла его и грѣетъ у огня… Онъ пищитъ… Жалобно пищитъ… Развѣ и его люди прогнали съ того свѣта? Онъ такъ пищитъ, Теченіе, слышишь?..

– Эхей! Теченіе, помоги! Скорѣе согрѣй воды въ котлѣ!.. – говорила торопливо Анка.

– Парень или дѣвка? – спросилъ Теченіе.

– Парень! Твой что ли?..

Теченіе отрицательно покачалъ головой.

– Вовсе жирный парень! Лучше, что парень – будетъ работникъ! – добавилъ онъ.

Анка обмывала у камина новорожденнаго, поливая его изо рта водою. Родильница тихо стонала.

– Анка… иди сюда! – звала она. – Парень или дѣвка? Парень!.. Хорошо. На кого похожъ, ты замѣтила? Понеси, покажи ему! Ему теперь даже не любопытно… Бѣдныя мы, женщины, Анка! Вездѣ тоже!.. Нѣтъ угла, гдѣ бы спрятаться могли мы предъ судьбой!.. Что же онъ молчитъ, Анка? Не взглянетъ даже!.. Ты теперь у него, молодая, свѣжая… Будешь для него работать и страдать… Не вѣрь ему, Анка! Не вѣрь никому… Себѣ только вѣрь, потому, по правдѣ, себѣ только человѣкъ хорошо желаетъ… Былъ у меня любимый мужъ… Взялъ меня изъ дому молоденькую, холеную… Работала я ради него, изъ кожи лѣзла, старалась, любила… Дѣтей у насъ не было… Чѣмъ же я виновата? Богъ не давалъ! А вотъ онъ возненавидѣлъ меня за это… Останусь, – говоритъ, – черезъ тебя точно обгорѣлый столбъ, точно пень безъ вѣтвей… Потухнетъ огонь мой, опустѣетъ земля моя!.. Развѣ я была виновата?! Вѣдь Богъ не давалъ… Возненавидѣлъ онъ меня… Нашелъ себѣ другую, а меня сталъ бить, мучить, морить голодомъ… Когда я не умерла, онъ отвезъ меня сюда, въ этотъ живой гробъ, откуда никто не возвращается къ жизни… Вѣдь онъ могъ меня просто прогнать, да боялся, что я потребую у него свой скотъ, что родные заступятся за меня, и ему не позволятъ вторично жениться… вотъ и вывезъ сюда, откуда никто не возвращается…

Она горько и долго плакала.

– Дай младенца! Ты уже его спеленала? – спросила она, наконецъ, немного успокоившись.

– Сейчасъ дамъ его тебѣ, только раньше брошу на огонь жертву. Мы не ждали, что это случится сегодня ночью и не приготовили ничего. Теченіе, сходи, дружище, въ амбаръ, принеси лучшую рыбу, – нужно поблагодарить за новое дыханіе… Да захвати по пути мой турсучекъ, остался тамъ еще кусочекъ масла… спрятала я его для тебя, Мергень…

Теченіе почесалъ затылокъ.

– По правдѣ, такъ долженъ бы итти Грегоре́й! – проворчалъ онъ, но надѣлъ обутки и вышелъ въ сѣни. Слышно было, какъ онъ тамъ возился въ темнотѣ, стучалъ дверьми и посудой. Наконецъ, вернулся, окруженный облакомъ морознаго тумана.

– Ухъ! Какая стужа!.. Холодъ… Снѣгъ валитъ!.. Непогода мететъ, чьи-то грѣхи заметаетъ!

– Почтенный рыжебородый Старикъ, Господинъ Нашъ Огонь – очагъ! Покровитель скота! Воспитатель и защита дѣтей нашихъ… прійми ласковымъ сердцемъ нашу убогую чистосердечную жертву и въ будущемъ не оставь насъ милостью своей, дари, посылай намъ скотъ многій и пестрый, мохнатыхъ жеребятъ, мальчиковъ тугопальцыхъ, способныхъ натягивать лукъ, и румяныхъ дѣвушекъ съ молочными грудями… – молилась Анка, бросая въ огонь куски жирной рыбы.

– Любитъ старикъ! Охъ любитъ! – замѣтилъ Теченіе, благодушно кивая головою на сгорающую съ шипѣніемъ жертву.

– Всю рыбу вы ему отдали… всю рыбу… – проговорилъ жалобно Салбанъ, но жена быстро заткнула ему ротъ обернутой въ тряпки рукою.

– Не грѣши, не болтай зря!

– Зачѣмъ намъ косматые жеребята, пестрый скотъ?.. Что бы мы съ ними подѣлали? Гробъ бы намъ слѣдовало просить, доски на гробъ… Вотъ это я понимаю, а рыбу съѣсть бы слѣдовало… – не унимался сердитый старикъ.

Анка, между тѣмъ, растопила масло въ крошечной кострюлечкѣ, вылила его на блюдечко и поднесла къ губамъ Мергень, лежавшей въ полузабытьи.

– На, пей, женщина!

Больная, не открывая глазъ, стала жадно глотать возбуждающій, ароматный напитокъ. Затѣмъ подняла вѣки и вперила удивленный взоръ въ Анку.

– Уйди!.. Зачѣмъ?!. Говорю тебѣ, уйди!.. – проговорила она глухо и оттолкнула ея руку вмѣстѣ съ блюдечкомъ.

Анка взяла младенца и ушла отъ нея. Однако, она не вернулась къ мужу, который неподвижно лежалъ на своей постели и спалъ или притворялся, что спитъ. Она усѣлась на пустой скамьѣ. Дитя безпокойно двигалось на ея колѣняхъ, она сквозь слезы глядѣла на пустую, темную внутренность юрты, на постели кругомъ подъ стѣнами, гдѣ въ полуснѣ чуть двигались и стонали живые мертвецы…

– Современемъ и я стану такой… Господи, пожалѣй меня грѣшную, дай скорую безболѣзненную смерть!..

Мысль, что ей некуда отсюда уйти, что міръ навсегда закрытъ для нея, что она вѣчная раба этихъ людей, казалась ей просто чудовищной. Мужество покидало ее, воля слабѣла подобно тому, какъ гнется подъ напоромъ вѣтра истлѣвшее внутри дерево. Не лучше ли умереть сейчасъ, раздумывала она, забывая доводы, которые приводила Грегоре́ю. Она вѣдь никому не нужна! Только мѣшаетъ… другимъ!..

Она уже съ меньшимъ отвращеніемъ вспоминала безносаго Петручана, который любилъ ее и былъ совершенно одинокъ!.. Ей казалось, что она ошиблась въ выборѣ… Горькія слезы потекли у нея ручьемъ изъ глазъ.

– Господи, за что ты такъ наказываешь меня?

Плачъ облегчилъ ее; она ослабѣла и вздремнула.

Но она все не могла подойти къ мужу и просидѣла всю ночь въ тревожной дремотѣ.

Дневной свѣтъ заглянулъ внутрь юрты сквозь ледяныя окна и озарилъ сѣрымъ, мертвеннымъ свѣтомъ грязный полъ съ лужами грязной воды и скамьи, прикрытыя рваными лохмотьями. Анка уже ничего не видѣла, не слышала шума мятели, врывающейся сквозь отверстіе камина, не замѣчала стоновъ просыпающихся товарищей, не вняла даже зову Грегоре́я, который надумался, наконецъ, и сталъ просить ее вернуться. Она сладко спала съ младенцемъ на колѣняхъ; нѣжная улыбка свѣтилась на ея мѣдномъ лицѣ, хотя слезы все еще дрожали на длинныхъ рѣсницахъ.

IV.

– Слышишь, старуха?… Сегодня ночью у меня отвалились два послѣдніе пальца. Будешь меня теперь кормить точно малаго ребенка… – стоналъ Салбанъ.

– Ну, такъ что-жъ? Буду!.. Развѣ я не дѣлала этого до сихъ поръ? Твои пальцы не велика потеря… чуть висѣли! Не тужи, старина, – утѣшала его Кутуяхсытъ.

– И то правда! А все-таки жалко… Досадно какъ-то смотрѣть, что они валяются на землѣ… Брось ихъ старуха въ огонь…

– Угару надѣлаете да и огонь оскверните… Не шутите съ огнемъ… – проворчалъ Грегоре́й.

– О руки мои, руки сильные – прощайте! Теперь я ужъ совсѣмъ какъ пень, опаленный молніей! Помнишь, Кутуяхсытъ, какъ мы косили сѣно, бывало, на нашемъ островѣ? Кто бы тогда подумалъ, что я умру здѣсь? Мой прокосъ былъ самый широкій въ окрестности. Помнишь, старуха… Сосѣди приходили къ намъ, разсказывали новости… Затѣмъ пришла ночь кромѣшная, и окружила насъ, и не прекратилась, не просвѣтила ни-ни… Двѣ дочери было, двухъ сыновей мы воспитали, а развѣ знаемъ, что съ ними… Сначала они ходили… Хотя издали глаза наши видѣли ихъ… Теперь, давно уже, никто не ходитъ, и мы не знаемъ даже, живутъ ли они, размножаются или погибаютъ… Пусть ихъ!..

– Не проклинай, старикъ! – удержала его Кутуяхсытъ.

– Если по человѣчески ѣсть, такъ ѣды осталось на два дня, а если не по человѣчески ѣсть, такъ не знаю… Одинъ Богъ знаетъ… – торжественно проговорилъ Теченіе, являясь на порогѣ юрты съ посудой въ рукахъ. Анка шла сзади за нимъ.

– Крохи остались! – добавила она.

– Какъ крохи? На два дня?.. Какъ же это?

– А зима стоитъ, какъ стояла… – загалдѣли присутствующіе.

– Это къ лучшему!.. Авось общество пошлетъ еще сколь-нибудь до распутицы…

– Какъ же – жди! Анка сказывала, у самихъ пустые амбары.

– Если нѣтъ, такъ что и толковать…

– Не сходить ли Анкѣ?!

– Убьютъ меня! Боюсь, не пойду!.. – отказывалась молодая женщина, встряхивая головой.

Прокаженные столпились въ раздумьи кругомъ камина. Мерцающее зарево огня освѣтило ихъ страшныя лица съ сине-багровыми подтеками, съ рубцами зажившихъ ранъ и свѣжеоткрытыми язвами. Сквозь дыры лохмотьевъ виднѣлись темные и тощіе члены. Пламя ласкало ихъ, согрѣвало ихъ измученныя тѣла, вносило въ уставшія души крохи странной надежды на что-то. Больные жались къ огню, всѣмъ существомъ старались возможно больше впитать въ себя свѣта и тепла, а дровъ тоже не хватало, и вскорѣ долженъ былъ наступить холодъ и мракъ.

– Какъ же порѣшимъ, люди? – спросилъ Теченіе.

– Будемъ ждать… Что же другое можемъ мы дѣлать? Надо готовиться… – отвѣтилъ мрачно Грегоре́й и голосъ его вдругъ измѣнился, прозвучалъ хрипло и глухо. Всѣ взглянули въ его сторону.

– Уже въ горло къ тебѣ пробралась, Грегоре́й. Не ждетъ она, не смотритъ! – засмѣялась Мергень. – Боюсь, что Анка не достаточно захватила съ собою, тряпья…

Грегоре́й не отвѣчалъ. Въ его мутныхъ, красныхъ глазахъ вспыхивали и потухали безпокойные огоньки.

По временамъ ему казалось, что все кругомъ куда-то проваливается, что тьма потопляетъ весь міръ и что сквозь открывшіяся, какъ ему казалось, по всему его тѣлу язвы пробирается внутрь его жгучій огонь. Онъ думалъ, что продержится много дольше, что болѣзнь пощадитъ его, между тѣмъ она оказалась такъ близко!

Онъ поднялся и направился къ своей постели.

– Уходишь, Грегоре́й? Кто же будетъ дрова носить? Вѣдь рѣшили ждать!.. Потому что, если не ждать, то, что мы можемъ дѣлать… А если ждать, такъ дрова надо въ избу нести… – доказывалъ Теченіе.

Грегоре́й продолжалъ молчать. Все для него поблѣднѣло въ сравненіи со сдѣланнымъ имъ только что открытіемъ.

– Пусть будетъ, что будетъ!..

Теченіе нѣкоторое время размышлялъ, какъ ему поступить въ виду явнаго равнодушія всѣхъ.

– Хорошо! – пробормоталъ онъ и рѣшительно надѣлъ на голову шапку – Гдѣ мои рукавицы?

Бытерхай подала ему комочки тряпья, замѣнявшіе рукавицы. Теченіе сердито надвинулъ ихъ на руки и все тѣмъ же рѣшительно-обиженнымъ шагомъ заковылялъ къ дверямъ. Анка пошла за нимъ. Они стали вдвоемъ носить въ юрту топливо. Мергень издали наблюдала за ними, но и не думала пошевелиться.

– Ты хоть помогла бы намъ! Вѣдь ты здорова! – не выдержавъ, сказалъ ей Теченіе.

– Чего еще?.. Позови свою Бытерхайку… Она тоже здорова!..

– Дитя маленькое она, слабое…

– Знаемъ, какое дитя… Работать дитя, а что ты, старый чортъ, съ ней выдѣлываешь, того никто не знаетъ!

– И не стыдно тебѣ, злая женщина?

– Стыдно?! Что ты сказалъ? Повтори! Ты хорошъ?!. Безмозглый дуракъ!.. Да гдѣ здѣсь хорошіе?.. Да зачѣмъ они здѣсь? Хорошій это здоровый, это богатый, сильный… Хорошій человѣкъ никого просить не станетъ, онъ самъ все найдетъ, онъ самъ себѣ господинъ, не такъ какъ вы, проклятая проказа! Я найду, когда мнѣ понадобится… Я-то хорошая!.. Я не прокаженная… Меня Богъ не отмѣтилъ, какъ васъ… Изводить бы васъ, проклятыхъ, а не помогать бы вамъ, нужно… Да!.. Еслибъ васъ не было здѣсь и меня бы не было… И зачѣмъ васъ только щадятъ? Зачѣмъ жалѣютъ?..

Брань и проклятья полились рѣкою. Никто не возражалъ ей, не прекословилъ. Тогда Мергень схватила съ гнѣвомъ ребенка, прижала къ груди и зашипѣла:

– На, соси, идолъ! Авось выростетъ изъ тебя изувѣръ, и заплатишь всѣмъ имъ за мои муки!..

Теченіе съ Анкой разъ за разомъ постукивали дверьми, таская, подобно муравьямъ, бревна въ избу. Бытерхай пугливо побѣжала за ними.

Потоки солнечнаго свѣта, яркаго отъ бѣлизны снѣговъ, ослѣпили ее. Мгновеніе она стояла въ ихъ ореолѣ, неподвижная, нагая, точно мѣдный истуканчикъ, тоненькая, точно былиночка. Природная граціозность дѣвочки вполнѣ окупала недостатки ея костюма. Анка взглянула на нее и улыбнулась. Несмотря на собственное страданіе, она не могла равнодушно переносить вида этихъ маленькихъ худенькихъ ручекъ и ножекъ.

– Тебѣ чего… Иди въ избу… Замерзнешь…

– Мергень сказала… Я помочь хочу… Хоть одно бревно мнѣ дайте…

– Иди, иди… Вотъ твое бревно! – засмѣялся благодушно Теченіе и подалъ ей самое маленькое изъ попавшихся ему полѣньевъ.

– А все таки хорошо, что дѣвка пришла… Есть у нея совѣсть!.. – добавилъ онъ, когда двери за ребенкомъ закрылись.

Анка вздохнула.

– Что съ нами будетъ?

– Эхъ! Не тужи!.. Рано еще тужить… Не впервые… Вѣдь и тамъ, на міру, теперь голодъ, и дѣться передъ нимъ некуда… Не тужи! Отъ заботы хуже человѣкъ тощаетъ! Думать слѣдуетъ, но вѣдь все всегда дѣлается не по думкѣ, наоборотъ. Вотъ и я думалъ, что Грегоре́й будетъ мнѣ товарищъ, а вотъ… Слѣдовало ему итти, слѣдовало итти съ нами. Ты ему задай головомойку… Пусть живетъ, какъ люди, пока живется, а то такъ сразу осѣлъ!.. Нельзя такъ!.. Нехорошо! – добавилъ онъ мягко.

Губы Анки дрогнули.

– Что же я подѣлаю!.. Не дитя онъ маленькое!.. Бѣдная моя головушка, и зачѣмъ я только живу на свѣтѣ…

– Знаешь, Анка, я тебѣ что посовѣтую?.. Я тебѣ вотъ что скажу: ты пожалуйся князю, что скотъ у тебя незаконно отняли, потребуй, чтобы его вернули… Все-таки со скотомъ будетъ намъ лучше… Сердцу будетъ лучше. А то теперь человѣкъ одинъ, не за что ему ухватиться… Вольный онъ. А тогда и сѣно, косить нужно, и поить, и кормить… Мы бы съ Грегоре́емъ ловко еще могли сѣно косить… Право!.. Ты не смотри, что у меня ноги больныя…

– Да какъ пожаловаться мнѣ… Вѣдь князь далеко!

– Скажи тому, что привезетъ пищу. Когда-нибудь привезутъ же они пищу…

Анка призадумалась; въ ея потускнѣвшихъ глазахъ опять заигралъ лучъ надежды. Она стала выспрашивать у Теченія кой-какія подробности о мѣстности, сѣнокосахъ, водѣ… Такъ разговаривая, они проработали все время, пока силы окончательно не оставили ихъ.

Прокаженные сварили послѣдній ужинъ и легли „пережидать“… Каждый изъ нихъ прикрылъ себя возможно плотно одѣяломъ и принадлежащимъ ему платьемъ и затѣмъ попробовалъ заснуть. Анка подѣлилась раньше того своими мечтами съ мужемъ, но тотъ встрѣтилъ ихъ довольно равнодушно.

– Да, да… Увидимъ.

Въ затихшей юртѣ раздавались только по временамъ жалобные стоны Салбана. Тотъ и лежать даже не могъ спокойно. Онъ упирался затылкомъ въ спинку кровати и такъ полусидя проводилъ все время. Стоны его то слабѣли, то учащались. Кутуяхсытъ, не меньше его страдавшая, все-таки нѣтъ, нѣтъ подымалась, чтобы подать ему пить или обмыть теплой водой заплывшія раны. Тогда больной затихалъ на мгновеніе и шепталъ старухѣ забытыя слова признательности. Никто другой къ нему не приближался. Даже Теченіе съ ужасомъ отворачивался отъ картины ожидающихъ и его современенъ мученій.

Все время никто не выходилъ на дворъ. Они въ началѣ еще крѣпко приперли двери полѣномъ. Дни они узнавали по лучамъ солнца, которые, пробираясь въ ихъ юрту сквозь ледяныя окна, отбрасывали на земляномъ полу радужныя пятна. Ночи узнавали по лунному свѣту, который вмѣсто солнца слегка серебрилъ внутренность ихъ всегда темной избы. Ежедневно они съѣдали немного оставшейся пищи съ большой подмѣсью древесной заболони, стружекъ, обрѣзковъ кожи. Наконецъ, и этого не стало. Они жили, но сознаніе ихъ уже помутилось, голодныя грезы и дѣствительность смѣшались въ одинъ дикій кошмаръ. Только въ углу Мергень не прекращалось движеніе, и по временамъ тамъ плакалъ-плакалъ младенецъ. Остальные, казалось, совсѣмъ ослабѣли. Тѣмъ но менѣе, когда ночью на дворѣ послышался неожиданно протяжный вой, всѣ подняли головы.

– Слышали?.. Пріѣхали… Зовутъ!..

Они жадно прислушивались, не повторятся ли звуки. Теченіе подползъ къ дверямъ и открылъ ихъ. Столбъ луннаго свѣта ворвался въ юрту на облакахъ морознаго тумана. Вой раздался совсѣмъ близко.

– Волки! – шепнулъ якутъ и захлопнулъ поспѣшно двери.

Опять надолго воцарилась тишина въ юртѣ, нарушаемая только стонами Салбана и плачемъ младенца. Наконецъ, Салбанъ замолкъ.

– Эй, Теченіе, вставай!.. Салбанъ умеръ… Надо его вынести, – крикнула спустя нѣкоторое время Мергень.

Никто ей не отвѣтилъ. Даже Теченіе притворялся, что ничего не слышитъ или, дѣйствительно, уже не слышалъ. Никто не пошевелился. Мергень, которая до того времени старательно избѣгала всякаго движенія, выскочила изъ своего угла, растопила огонь и направилась къ рыбаку.

– Вставай!

Она дернула его за плечо, за волосы, но якутъ не шевелился.

– Дѣйствительно, помирать собираются!.. Нужно будетъ мнѣ самой потрудиться… Совсѣмъ старикъ воздухъ отравитъ!

Она сбросила остатокъ платья и нагая, страшная, съ обвисшими исхудалыми грудями и волосами, въ безпорядкѣ разсыпанными по плечамъ, подошла къ трупу шагомъ разсерженной волчицы. Она взглянула ему въ лицо и вздрогнула, но мужество сейчасъ же вернулось къ ней, въ глазахъ замелькали даже гнѣвъ и ненависть.

– И мнѣ придется вотъ такъ умирать!..

Толчкомъ ноги она сбросила тѣло на полъ и попробовала потащить его къ двери, но члены, за которые она ухватилась, обрывались. Тогда она отыскала въ кучѣ хвороста два толстые сука и помощью ихъ стала подталкивать мертвеца къ дверямъ. Высокій порогъ задержалъ ее, дверная тяга бросила ей въ лицо весь удушливый запахъ трупа. Голова закружилась у ней, она отошла на мгновеніе къ огню и влѣзла на шестокъ, чтобы отогрѣть иззябшія колѣни.

– Теченіе!.. Грегоре́й!.. Встаньте, проклятые отбросы, помогите мнѣ выбросить вашего родителя… Я одна не справлюсь, да и моя ли это обязанность?

Никто не отвѣтилъ. Мергень собралась съ силами, завязала носъ и ротъ платкомъ, схватила тѣло въ охабку и попробовала перевалить его чрезъ порогъ. Сдѣлать это было не легко, безформенное, мягкое туловище Салбана то и дѣло выскользало у нея изъ рукъ, или задѣвало за косякъ повисшими членами.

– Теперь навѣрно уже заболѣю, – раздумывала Мергень, чувствуя на груди влажное прикосновеніе трупа. Потоки морознаго воздуха, насыщеннаго луннымъ сіяніемъ, лились на нее сквозь открытыя двери, точно свѣтлый ледяной водопадъ; руки ея коченѣли, и она съ трудомъ управилась съ задачей. Затѣмъ двери быстро захлопнулись, и она бросилась поскорѣе къ огню, дрожа отъ волненія и холода.

– Помоюсь, а то умру отъ одного запаха!

Она положила кусокъ льда въ котелокъ, растаяла его и умылась. Затѣмъ она принялась безпокойно блуждать по юртѣ въ поискахъ пищи. Ребенокъ ея жалобно пищалъ. Она, между тѣмъ, осмотрѣла по пути платье Анки и взяла, что было получше. Затѣмъ она перебрала лохмотья Теченія и присвоила себѣ его ножъ. Около Грегоре́я она остановилась въ раздумьи, но не тронула его. Наконецъ, она вернулась къ огню, который совершенно почти выгоралъ и слабо мерцалъ. Дитя все плакало. Мѣрное, сдавленное дыханіе спящихъ производило впечатлѣніе отдаленнаго хода мимо идущихъ людей. На мгновеніе Мергень почудилось, что, дѣйствительно, гдѣ-то далеко мимо нихъ пробирается таборъ пастуховъ. Она открыла двери и прислушалась. Вдали виднѣлись все тѣ же непорочно бѣлые снѣга, облитые луннымъ свѣтомъ, надъ ними рѣяли тишина и сумракъ ночи, а у ногъ Мергень – сейчасъ же за порогомъ – лежалъ жалко свернувшійся трупъ Салбана. Мергень вернулась въ избу и растопила большой огонь. Образъ далекихъ юртъ, гдѣ спятъ счастливые сытые люди въ теплѣ и въ чистотѣ, гдѣ пахнетъ жизнью и здоровьемъ, преслѣдовалъ ее неотступно.

– Пойду! – прошептала она. – Пойду!.. Пусть убьютъ!..

Она сорвала со спящаго Грегоре́я заячій кафтанъ Анки, схватила лисью шапку послѣдней, подвѣшенную на гвоздѣ въ изголовьи. Грегоре́й проснулся и поднялъ голову. Взоры ихъ встрѣтились.

– Тебѣ чего? – спросилъ мужчина глухимъ голосомъ:

– Чего?… Жизни… Любви твоей, глупый мужиченко! – разсмѣялась женщина.

Она подвязала ножъ у пояса, взяла въ руки дорожный посохъ и вышла. Двери гулко хлопнули за ней. Огонь, вздутый сквознякомъ, выбросилъ изъ камина искры пламя и клубы дыма въ юрту.

– Ушла? – спросила Анка. – И я бы пошла, да силъ нѣту!

– Платье твое унесла, проклятая – замѣтилъ Грегоре́й. – Слушай, Анка, не взять ли къ намъ дитя… слышишь, какъ плачетъ, еще замерзнетъ…

– Не встану, не смогу… силъ нѣтъ!..

Грегоре́й не настаивалъ, но супруги долго не могли уснуть, все прислушиваясь къ тихому плачу ребенка.

Мергень прямо направилась въ тайгу. Она держалась той же тропы, по которой тогда пріѣхала Анка, такъ какъ въ той сторонѣ ближе всего находились жилые дома. Мракъ и отсутствіе дороги не мѣшали ей. Мѣстная уроженка, она знала прекрасно окрестности, а окрѣпшій уже на снѣгахъ весенній „настъ“ позволялъ итти по ихъ поверхности, точно по гладкому льду. Она не разъ уже раньше предпринимала подобные набѣги, гонимая неудержимой тоской и ненавистью къ обидѣвшимъ ее людямъ. Иногда ей удавалось украсть тамъ что-нибудь, подобрать оставленную на дворѣ одежду или дорожную суму; лѣтомъ она осматривала сѣти сосѣдей и уводила лодки… Она отличалась силой и мужествомъ. Шла она бойко, не останавливалась и все постукивала впереди себя по снѣгамъ посохомъ, чтобы избѣжать недостаточно отвердѣвшихъ подъ „настомъ“ сугробовъ. Она торопилась пройти пустыню, пока голодъ и холодъ не обезсилятъ окончательно ея тощаго тѣла.

– Худо!.. Не дойду, однако, на этотъ разъ!.. – думала она, когда послѣ часу съ лишнимъ напряженной ходьбы, ея ноги стали гнуться и мысли путаться.

Она съ трудомъ преодолѣла себя, смочила снѣгомъ высохшія губы и двинулась дальше. Вскорѣ далекій лай собакъ ободрилъ ее.

– Еще немного… Еще смогу! Проснулись уже люди или нѣтъ? Вотъ важно! Если проснулись, войду прямо въ юрту… Пусть со мной дѣлаютъ, что хотятъ…

Холодный потъ облилъ ее, когда она стала размышлять, что могутъ съ ней сдѣлать остервенѣлые отъ испуга люди.

Въ мутной снѣговой дали неясно обрисовались очертанія засыпанныхъ снѣгомъ юртъ. Жильцы ихъ еще спали. Огонь не свѣтился въ ледяныхъ окошечкахъ, и дымъ чуть струился изъ трубъ. Поодаль чернѣли меньшія строенія, амбары и скотники. Мергень замедлила шаги. Собаки съ лаемъ бросились къ ней, но она остановила ихъ якутскимъ окрикомъ. Они знали ее, дружили съ ней и теперь подошли къ ней, виляя хвостами въ ожиданіи обычной подачи. Мергень быстро проскользнула мимо дома и собакъ въ скотный хлѣвъ. Когда она открыла его двери, ее обдалъ острый запахъ навоза, столь милый всякому якуту. Мергень вошла тише тѣни, содрагаясь отъ страстнаго волненія. Мгновеніе она стояла неподвижно и слушала. Кто-то спалъ въ хлѣву. Его мѣрное дыханіе внятно пробивалось сквозь вздохи и сопѣніе жующихъ жвачку животныхъ. Неизвѣстный продолжалъ крѣпко спать, и Мергень протянула ладно впередъ руки. Пальцы ея коснулись мохнатой, теплой спины. Тогда она скользнула ладонями вдоль тѣла, поискала вымя и прикурнула на колѣняхъ подъ брюхо животнаго. Вымя было полно молока. Якутка почти легла подъ вздутымъ животомъ скотины, охватила его руками и прильнула судорожно губами къ соскамъ. Сладостная нѣга и теплота разлилась по всему тѣлу несчастной; она почувствовала, какъ ея собственныя груди, такъ долго остававшіяся пустыми, наливаются молокомъ и кровью съ каждымъ новымъ глоткомъ.

– Кто тутъ?!. Кто здѣсь?!. – окрикнулъ ее испуганный женскій голосъ, когда она уже обратно подкрадывалась къ дверямъ.

Хищница успѣла выскочить въ самый разъ; изъ трубы юрты во дворѣ вылеталъ густой, искристый багровый дымъ, и внутри гудѣли голоса. Мергень выбѣжала изъ воротъ веселая, добрая, раздумывая, залаютъ ли на нее собаки или нѣтъ, и что подумаетъ про ночное посѣщеніе караулившая скотъ работница?

По утру дома собравшіеся кругомъ огня прокаженные встрѣтили ее радостными восклицаніями.

– Ты вернулась и, можетъ быть, что-нибудь принесла?!.

Мергень встряхнула отрицательно головой и взяла ребенка у няньчившей его Анки.

– Ничего не нашла… Завтра!..

Но и на слѣдующій день она не нашла ничего.

Вернулась она поздно, уже днемъ, съ прострѣленной ногой.

Больные не рѣшились ее разспрашивать. Мрачная, съ судорожно стиснутыми зубами, она безъ посторонней помощи осмотрѣла и перевязала свою рану. Ночью случился съ ней бредъ и лихорадка. Ея стоны скоро перешли въ дикое, похожее на вой, пѣніе, которому немедленно завторили волки, рвущіе на дворѣ трупъ Салбана. И этотъ страшный хоръ уже не замолкалъ, только то крѣпчалъ, то слабѣлъ временами. Однообразіе его нарушали лишь восклицанія больной, проклятія, звѣроподобные звуки, ржаніе и взвизгиваніе… Прокаженные перестали вѣрить, что это голоситъ женщина… Во мракѣ юрты вдругъ замелькали всѣ злые боги, повелители голода, мора и страданій… Младенецъ умеръ…

. . . .

Набѣги Мергень не остались, однако, безъ послѣдствій.

Нѣсколько дней спустя больные услышали зовъ снаружи и поплелись къ выходу.

– Не подходи… Стой!… – заревѣлъ якутъ, когда они открыли двери. Онъ угрожающе выставилъ впередъ свое копье-пальму.

– Я вамъ привезъ ѣду… общество послало… До весны должно вамъ хватить… Больше не будетъ!.. Сами голодаемъ… Для Теченія я привезъ сѣти, пусть рыбу ловитъ… Сами вы себѣ должны ѣду промышлять, не всѣ вѣдь вы помираете.

– Сѣти всегда стары, никуда не годныя, – жаловался Теченіе.

– Даромъ даемъ, жалѣючи даемъ!.. Бери, что есть… А пусть эта чортова дочь, колдунья Мергень, не шляется, скажите ей, что убьемъ ее, какъ собаку… Нѣтъ такого закона, чтобы моръ по свѣту разносить.

– Не пустимъ ее больше, она ранена, она болѣетъ!.. Будьте увѣрены, – кричали восторженно нищіе…

– Послушай… не уходи… – начала говорить слабымъ голосомъ Анка. – Послушай… попроси князя… скажи ему, что жалуюсь я, что Петручанъ… обманулъ меня… нѣтъ… не обманулъ, а по ошибкѣ забылъ отдать мнѣ мой скотъ… Пусть отдастъ также мои вещи.

– Говори громче! – издали прокричалъ якутъ.

– Да не… могу… Подойди ближе… не бойся, я еще здорова…

– А!.. это ты, Анка!… Бѣдняжка, зачѣмъ ты ушла сюда?

– Ничего не подѣлаешь!.. Значитъ – судьба! Скажи князю, пусть прикажетъ отдать мнѣ скотъ и вещи… они мои… у Петручана…

– Пусть прикажетъ, а то сами пойдемъ за ними…

– Не смѣйте!.. Живьемъ васъ изжаримъ, запремъ въ пустую юрту и сожжемъ… Вотъ подлецы!.. – ругался якутъ.

– Всѣхъ отравимъ, всѣмъ ядъ привьемъ!.. – воскликнула бѣшено Мергень, не осмѣливаясь, однако, выглянуть за двери.

– Что она? Съ ума сошла!?. Вотъ баба-то звѣрь!!. – заговорилъ вдругъ спокойно пріѣзжій. – Вы думаете, намъ васъ не жаль?.. Жаль, еще какъ, да сами нуждаемся теперь и голодаемъ… Дневной свѣтъ меркнетъ, когда человѣкъ живыми глазами посмотритъ на ваши мученія, но что же мы можемъ подѣлать? Даемъ, сколько въ состояніи дать! И князю я согласенъ сказать, а только вы ужъ насъ пощадите, не трогайтесь съ мѣста, сидите въ вашемъ углу…

– Иди съ Богомъ! Будьте счастливы, живите, богатѣйте и не забывайте насъ, среди послѣднихъ послѣднѣйшихъ, среди несчастныхъ несчастнѣйшихъ!.. – кричали вслѣдъ ему прокаженные.

V.

Кратковременны здѣсь весна, лѣто и осень – кратковременны и скоротечны. Они пролетаютъ здѣсь въ какомъ-то лихорадочномъ напряженіи. Особенно весна полна необычнаго шума, движенія, рокота бѣгущихъ потоковъ, пѣнія и говора перелетныхъ птицъ, живительныхъ дуновеній южнаго вѣтра. Земля точно въ упоеніи, при несмолкаемыхъ возгласахъ радости и нѣги, спѣшитъ сбросить съ себя снѣговые покровы. Съ поразительной быстротой таютъ, рвутся, слетаютъ снѣга, обнажаются черныя вспухшія груди бугровъ, скользкія покатости обрывовъ, мысы и острова. Всплываютъ изъ подъ снѣга черные лѣса, напоенные теплой влажностью и ароматомъ древесной смолы. Тамъ и сямъ блестятъ голубые заливы живой воды. Тучи пернатыхъ гостей, бѣлыхъ какъ снѣгъ лебедей, сѣрыхъ утокъ и гусей, мелкихъ и безчисленныхъ, точно пчелиные рои, куликовъ, плавунчиковъ, полевыхъ пѣтушковъ садятся на прогалинахъ, плещутся въ водѣ, гогочутъ, шныряютъ въ прошлогоднихъ пожухлыхъ аирахъ. Разнообразные голоса ихъ тонутъ въ общемъ гомонѣ жизни, какъ звуки отдѣльныхъ инструментовъ въ музыкѣ оркестра. Онъ гремитъ непрерывно въ лучахъ незаходящаго солнца, никто не спитъ, не отдыхаетъ, всѣ торопятся вволю насладиться тепломъ, любовью, движеніемъ… всѣ точно боятся, глядя на скованныя еще льдами озера, что вотъ-вотъ вернется только что исчезнувшая зима. Проснулись, наконецъ, все еще дремлющіе, крупное водоемы. Въ нихъ собралось уже достаточно воды, заколебались и поднялись ихъ ледяные щиты. Кругомъ, вдоль береговъ, образовались широкіе „забереги“, въ которыхъ волны, вздымаясь, крошили и объѣдали постоянно края оставшихся льдовъ. Рыбы весело заплескались въ просторныхъ полыньяхъ. Нерѣдко послѣ жаркаго дня, когда заря клала на черныя спокойныя воды свой алый отблескъ, въ столбахъ свѣта можно было замѣтить ряды неподвижныхъ черныхъ точекъ, это огромныя рыбы высунули наружу кончики мордъ и лѣниво отдыхали въ теплой водѣ. Ихъ жабры, уставшія дышать въ зимнихъ, тинистыхъ омутахъ, жадно втягивали теперь съ влагой пахучій свѣжій воздухъ. Днемъ рыбьи круги постоянно мутили воду.

Теченіе смолилъ на берегу лодку. Онъ прилежно водилъ горячимъ желѣзомъ по швамъ, предварительно усыпаннымъ толченой лиственной смолой. Легкій вѣтерокъ далеко кругомъ разносилъ вмѣстѣ съ синимъ дымомъ пріятный ароматъ горящаго янтаря. У огня сидѣла Бытерхай съ вѣнкомъ желтыхъ полярныхъ анемоновъ на черныхъ кудряхъ. Другого платья не ней не было. Она упиралась локтями въ согнутыя колѣни, а на ладони положила головку и внимательно слушала пѣсенку рыбака, мягко звучащую на фонѣ мощнаго весенняго хора:

Изъ праваго ворота выходила красота – душа,

Ея русая коса ниже пояса была…

Ой, ой! Дунай… Дунайдаюшка ты мой!

Къ ней все въ гости пріѣзжали разбогатые купцы,

Разбогатые купцы, – все донскіе казаки…

Ой, ой! Дунай! Дунайдаюшка ты мой!..

Продаешься ли, красотка, за серебряны рубли?

Милый твой лежитъ покойный во широкомъ во пути…

Ой, ой!.. Дунай… Дунайдаюшка ты мой!

– Ты это какъ поешь, Теченіе?

– А что? Нравится тебѣ?.. Это „губернская“ пѣсенка, русская пѣсенка! Ии-і… Сколько тамъ чудесъ?! Церквей сколько, домовъ, людей. Охъ-сіэ! Ходилъ я туда и не разъ… Ты, дѣвка, не думай, что я всегда былъ такой безногій… Нѣтъ, и я былъ проворенъ, и меня любили женщины…

– Голосъ пѣсенки шибко хорошъ! Переведи ее, Теченіе!..

Рыбакъ терпѣливо перевелъ слова по якутски.

– Что она продастъ имъ, Теченіе?

– Себя продастъ. Тамъ такъ и сказано, что себя.

– И что же: они съѣдятъ ее?

Теченіе засмѣялся.

– Дурочка ты! Выростешь, узнаешь!..

– Какъ узнаю, если отсюда не выйду?

– И то правда. Не выйдешь отсюда. Отсюда никто не выходитъ…

Дитя и рыбакъ невольно взглянули на тотъ берегъ озера, гдѣ надъ далекимъ лѣсомъ вился чуть замѣтный сизый дымокъ.

– Эхъ! Погоди… Есть у тебя еще время впереди, дѣвка!.. Не тужи, говорю тебѣ. Еще тебѣ, можетъ быть, Богъ кого пошлетъ… А теперь помоги мнѣ стащить лодку на воду и поплывемъ забрасывать сѣти…

Изъ праваго ворота выходила красота…

Запѣлъ онъ, но сейчасъ же спохватился.

– Тссть!.. Тихонько надо двигаться. Ты садись сзади и, помни, не шевелись. И меня утопишь, и сама утонешь…

Легкая лодочка ласточкой помчалась по спокойной водѣ. Рыбакъ описалъ большую дугу, повернулъ ее и сталъ выбрасывать сѣти: Бытерхай свѣсила голову на край суденышка и наблюдала, какъ дрожитъ, колеблется, ломается въ водѣ ея отраженіе, какъ мутнѣютъ въ набѣгавшей волнѣ желтые анемоны вѣнка. Теченіе составилъ весьма хитрый планъ. Онъ отрѣзалъ сѣтями отсупленіе назадъ рыбѣ, грѣющейся у береговъ. Затѣмъ онъ сталъ ее пугать, разсчитывая, что въ суматохѣ она не замѣтитъ западни. Расчеты его вполнѣ оправдались. И когда рыбакъ съ большимъ шумомъ плавалъ по ометанному мѣсту, берестяные поплавки сѣтей то и дѣло ныряли въ воду, которая сильно рябилась и бурлила подъ ними. Уловъ оказался сверхъ ожиданія обильнымъ. Вскорѣ дно лодки загудѣло подъ ударами вынутой изъ воды рыбы. Большія щуки широко раскрывали зубастые пасти, силясь что-нибудь укусить передъ смертью. Но Бытерхай и не думала класть туда палецъ. Плоскія, серебристыя „бранатки“, съ карими глазами, подскакивали всѣмъ тѣломъ сразу, точно подбрасываемыя въ рѣшетѣ серебряные рубли. Теченіе одну изъ нихъ удержалъ дольше въ рукахъ.

– Смотри, Бытерхай! Эта рыба, какъ мы… Отъ этой рыбы болѣзнь наша… – сказалъ онъ, протягивая къ дѣвочкѣ рыбу съ странно распухшей головой, покрытой шрамами и ссадинами, напоминающими проказу. Чудовище вяло трепыхалось въ пальцахъ ребенка и злобно глядѣло ему въ лицо мутными, скверными глазами.

– Я пущу ее, Теченіе… Мнѣ жаль ее…

– Нѣтъ, нѣтъ!.. Не отпускай!.. Ее нужно на берегъ, да такъ въ землѣ зарыть…

– Мнѣ жаль ее, она какъ мы!.. – шептала дѣвочка.

– Да, да… Это отъ нихъ мы гибнемъ. Такую рыбу человѣкъ съѣстъ, даже не знаетъ, что врага съѣлъ. У нихъ въ началѣ, какъ и у людей, не замѣтно, маленькія только подъ чешуей пятна… Зарыть ее надо въ землю живьемъ, чтобы, Боже упаси, капля крови но упала нигдѣ, чтобы ядъ не отравилъ цвѣтка или ягоды… Даже изъ-подъ земли онъ вылѣзетъ, черви вынесутъ его наружу, птицы растащутъ во всѣ стороны… Лучше бы сжечь, но огонь не любитъ скверноты, сердится, мститъ…

Такъ разговаривая, они плыли къ берегу. Луна взошла и, подмѣшивая свое серебро къ красному зареву заката, освѣщала имъ дорогу. Дальше за ними въ сумеркахъ колыхались розовыя отъ зари льдины, а еще дальше синѣли дымчатыя дали береговъ. Когда рыбаки вышли на землю и взглянули съ бугра на окрестности, они увидѣли кругомъ тысячи такихъ блестящихъ водоемовъ, красныхъ отъ заката, серебристыхъ отъ льдовъ и луннаго свѣта, чуть прикрытыхъ точно рѣсницами, зеленоватыми побѣгами рѣдкой тайги. Якутъ направился съ дѣвочкой прямо къ юртѣ, сквозь открытыя двери которой виднѣлся весело пылающій огонь. Руки ихъ были полны добычи, а сердце – радости. У порога ихъ встрѣтила Мергень, которая вышла позвать ихъ ужинать.

– Съ промысломъ!.. – привѣтствовали ихъ громка остальные.

Ихъ окружили и стали осматривать рыбу.

– Пожалуй, хорошій будетъ годъ!.. – замѣтилъ Грегоре́й.

– Да вотъ, если бы рѣчку перегородить, Грегоре́й… Запаслись бы мы рыбой на всю зиму…

– Кости болятъ у меня… Вода холодная… – отвѣтилъ задумчиво якутъ.

– Въ воду незачѣмъ входить глубоко… Тамъ городьба уже раньше стояла и остался даже одинъ столбъ…

– Еще свалюсь внизъ… Руки у меня совсѣмъ ослабѣли!.. Тамъ глубоко, я плавать не умѣю…

– Дѣйствительно, еще упадетъ!.. – согласилась Анка.

– Да вѣдь и я пойду… У меня ноги хуже его, а я не боюсь… Обо всемъ такъ судить можно, но тогда зоживо сгнить остается… Тогда человѣкъ раньше силъ своихъ умретъ…

– Что тутъ долго разсуждать! Грегоре́й долженъ пойти… Это его работа, мужская обязанность… Если ты, Теченіе, пойдешь, то и онъ долженъ пойти!.. – вскричала Мергень. – Иначе не дадимъ ѣсть ни ему, ни Анкѣ. Она здоровая, она сюда по собственной волѣ пришла… ѣду общество только больнымъ поставляетъ, нечего объѣдать ихъ…

Грегоре́й молчалъ.

– Пойду я одна съ Теченіемъ… – сказала робко Анка.

– Иди, иди!.. Тамъ кругомъ кусты густые! – разсмѣялась Мергень.

– А можетъ быть, и ты пойдешь съ нами?.. – чистосердечно спросилъ Теченіе у Мергень.

– Какъ же!? А дома кто останется… присмотрѣть Кутуяхсытъ? – проворчала якутка.

– Не надо! не надо… – простонала старуха… Идите всѣ, копите пищу… Мнѣ только утромъ оставьте немного ѣды, воды заготовьте и ступайте… всѣ ступайте!..

– Такъ пойдешь съ нами, Мергень? – Вотъ ловко! Ты вѣдь крѣпкая, удалая… – обратился къ якуткѣ льстиво Теченіе.

– Посмотримъ!.. – отвѣтила та мрачно.

На другой день по утру, во время завтрака она предложила мужчинамъ съ дружеской улыбкой:

– Вотъ какъ сдѣлаемъ: пусть Теченіе съ Анкой отправляются рѣчку городить, а мы съ Грегоре́емъ нарѣжемъ, наготовимъ тальнику и станемъ плести „морды“… „Мордъ“ у насъ нѣтъ, а безъ нихъ не зачѣмъ городьбу городить…

– Правда, а только мы морды думали вечерами доспѣть. Что за работа для двоихъ мужчинъ двѣ морды сплести?!

Грегоре́й тоже вдругъ заупрямился.

– Пойду да пойду! – повторялъ онъ упрямо. – Колья вамъ таскать стану… Лишь бы могъ я на мостикѣ удержаться… все стану дѣлать…

Мергень не сказала больше ни слова, только ложку сердито бросила на столъ и отошла въ свой уголъ. Она, разумѣется, не пошла съ ними, и никто не смѣлъ объ этомъ ей напомнить.

– А что? Побоялся!.. – шепнулъ Анкѣ съ улыбкой Теченіе и кивнулъ головою въ сторону Грегоре́я, который съ топоромъ на плечѣ шелъ впереди ихъ. – Побоялся!.. Говорю тебѣ… Онъ знаетъ, что я лютъ до бабъ, лютѣе татарина… Право!

– Разсказывай!.. – смѣялась Анка, довольная и необычно веселая.

Они миновали уже ближайшій къ юртѣ „кочкарникъ“ и вошли въ тальниковыя рощи, безлистныя, но уже покрытыя кистями серебристыхъ сережекъ. Бытерхай шла въ концѣ кортежа и все время пѣла, какъ птичка; она не пропустила ни одной лужи, чтобы не взглянуть въ нее на себя, не полюбоваться платкомъ, который набросила ей Анка на плечи отъ комаровъ, вмѣсто рубашки. Утки, которыя уже разбились на пары и разсѣялись по кустамъ и камышнику вить гнѣзда, то и дѣло вспорхивали у нихъ изъ-подъ ногъ: бѣлыя, чуть пестрѣющія съ веснѣ куропатки съ карканьемъ взлетали на вершины лиственницъ. Теплый вѣтерокъ дулъ имъ въ лицо, гналъ по небу бѣлыя тучи, качалъ деревья и сгонялъ прочь преслѣдующихъ ихъ комаровъ… Рыжія прошлогоднія травы тоскливо шумѣли, точно жаловались, что приходится имъ умирать именно теперь, когда все кругомъ вновь зеленѣетъ. Нѣжная, блѣдная зелень, точно золотистый туманъ окутывала освѣщенные солнцемъ лѣса, ложилась тонкой пеленой на грязно-желтые луга, отражалась въ чистой, стремительной рѣчушкѣ вмѣстѣ съ коричневыми пнями и сизыми вѣтвями нависшихъ надъ ней деревьевъ, вмѣстѣ съ голубымъ небомъ надъ ними. Глубокія струи воды съ мѣрнымъ рокотомъ неслись изъ озера въ озеро.

Рыбаки остановились на берегу въ томъ мѣстѣ, гдѣ большой черный столбъ торчалъ изъ воды; теченіе колебало имъ, и темное его отраженіе странно дрожало и мерцало на водѣ, точно стремилось оторваться и уплыть съ бѣгущими мимо волнами. Стаи молодыхъ рыбокъ съ видимымъ интересомъ кружились недалеко отъ этого страшнаго пугала и бросались бѣжать, лишь только въ его поведеніи происходила малѣйшая перемѣна.

– Здѣсь перегородимъ, здѣсь самое узкое и самое неглубокое мѣсто!..

Бытерхай развела огонь. Взрослые принялись вырубать бревна и стаскивать ихъ къ берегу. Затѣмъ они построили маленькій плотъ и при его помощи вбили первый столбъ. На немъ они укрѣпили въ видѣ мостика два древесныхъ пня, вбили слѣдующій столбъ, устроили мостикъ дальше и такъ, шагъ за шагомъ, подвигались постепенно къ серединѣ потока. Анка съ ужасомъ глядѣла, какъ дрожатъ подъ ихъ тяжестью неокрѣпшіе еще лѣса, какъ быстрина напираетъ на столбы, вырываетъ у людей изъ рукъ погруженные въ нее бревна, поворачиваетъ ихъ поперегъ и угрожаетъ ежеминутно опрокинуть въ воду и работающихъ, и ихъ работу.

– Господи!.. Берегитесь, не упадите… – шептала въ ужасѣ Анка.

– Не болтай!.. Только пугаешь… Мы и такъ едва стоимъ… – шутилъ Теченіе, вгоняя изо всей силы новый столбъ въ дно. Грегоре́й держалъ балку, Теченіе колотилъ ее толстымъ полѣномъ, а вода внизу съ шипѣніемъ завивала пѣнистыя змѣйки кругомъ новаго врага ея быстрины. Къ вечеру рыбаки едва добрались съ работою до половины русла и вернулись домой усталые и голодные. Уже издали они замѣтили отсутствіе огня на каминѣ, дымъ не струился изъ трубы въ достаточномъ обиліи, и въ окнахъ не было видно свѣта.

– Не сварила, должно, быть ужина, проклятая баба!.. – бѣсился Теченіе.

Въ темной юртѣ царила глубокая тишина. Кутуяхсытъ проснулась только тогда, когда они растопили огонь.

– Съ голоду я, уснула… – объяснила имъ старуха, – Мергень все унесла. Взяла лучшій котелъ, топоръ, ножъ, вещи собрала въ узелъ и пошла… Спрашиваю ее: куда? Молчитъ, точно не человѣкъ говоритъ къ ней… Лучшій котелъ, топоръ, ножъ, вещи собрала въ узелъ и всю пищу… Говорю ей, молчитъ; точно не человѣкъ… – повторяла обиженно старуха.

– Ножъ, топоръ, самый лучшій котелъ… – бормоталъ изумленно Теченіе. Онъ бѣгло осматривалъ оставшіяся хозяйскія принадлежности.

– Охъ-сіэ! Да вѣдь она взяла и мою сѣть, лучшую сѣть… Пожалуй, что и лодку увела… – добавилъ онъ испуганно и выскочилъ вонъ изъ юрты; другіе послѣдовали за нимъ.

– Ну и дьяволъ!.. Пусть ее не минуетъ гибель!.. Язви ее проказа въ самое сердце. Взяла все!

– Оставила насъ, все равно, безъ рукъ… Завтра въ ротъ положить нечего будетъ… Сѣти-то на озерѣ, а она лодку. Побей ее громъ!.. – горячился рыбакъ.

Онъ сейчасъ же хотѣлъ строить плотъ и отправляться за сѣтями, но Грегоре́й остановилъ его.

– Навѣрно взяла ихъ… Только попусту ночь промаешься… Язва она, извѣстно!.. Ну ее къ чорту!..

– Можетъ, и лучше, что, ушла… Спокойнѣе будетъ… Если намъ вернутъ скотъ, все выйдетъ хорошо… Богъ милостивъ, не дастъ погибнуть намъ неповинно, – утѣшала ихъ Анка.

– Какъ же? Вернутъ тебѣ!.. Развѣ сама пойдешь за нимъ… Кто тамъ торопится?!. Да и что подѣлаемъ мы безъ лодки, безъ сѣтей? – не унимался Теченіе.

– Все таки лучше будетъ, спокойнѣе… Завтра, Богъ дастъ, городьбу кончимъ, добывать станемъ, – повторяла Анка.

– Скоро комаръ пойдетъ, а у насъ нѣтъ ни крошки запасовъ! – замѣтилъ мрачно Грегоре́й.

– …Взяла лучшій котелъ, ножъ, топоръ, вещи собрала въ узелъ… Говорю ей: куда? – разсказывала въ десятый разъ Кутуяхсытъ.

Бытерхай шныряла по угламъ, разыскивая, не оставила ли тамъ невзначай Мергень отнятой у нея рубашки.

VI.

Ночью, если на небѣ нѣтъ облаковъ, обильныя испаренія здѣшнихъ озеръ отъ соприкосновенія съ остатками льда сгущаются въ сѣдую мглу. Она покрываетъ окрестности сплошнымъ бѣлымъ пушистымъ ковромъ. На поверхности ея, точно косматый барашекъ, завиваются отдѣльныя струйки. Снизу просвѣчиваютъ темныя пятна бугровъ, мысовъ, перешейковъ. Лѣса пробиваются сквось мглу и чернѣютъ верхушками надъ ней въ видѣ странныхъ воздушныхъ острововъ.

Вездѣ тишина и бѣлизна зимы, но въ то же время тепло, мягко и трепетно чутко. Но временамъ подтаявшая снизу льдина шлепнется съ грохотомъ въ воду, разорветъ острой вершиной пелену тумана и на мгновеніе блеснетъ изъ подъ нея снизу черная съ просѣдью рябь озера. Стая утокъ проплыветъ съ кваканьемъ на утреннія пажити, безпечная подъ туманной, молочной броней. Выше въ чистомъ воздухѣ пусто; не видно орловъ и коршуновъ, не пищатъ ястреба, чайки дремлютъ еще въ гнѣздахъ, защищая яйца отъ холодной росы. На блѣдномъ небѣ мерцаютъ блѣдныя звѣзды, и только съ каждымъ мгновеніемъ растетъ и крѣпнетъ румяная заря. Цвѣта ея густѣютъ и все шире разливаются по небу, все ярче и глубже окрашиваютъ колышущіеся туманы. Весь горизонтъ напоенъ огненнымъ ихъ блескомъ. Наконецъ, оттуда, гдѣ кроется восходящее солнце, брызнулъ далеко на небо золотой лучъ. Звѣзды потухли. Легкій вѣтерокъ побѣжалъ мелкой волною по игламъ. Къ первому лучу присоединился второй, третій… цѣлый столбъ лучей – золотыхъ, ослѣпительныхъ, быстрыхъ, а за ними взошло солнце. Туманы порѣдѣли, озера начали блестѣть, всплыли кругомъ нихъ весенніе блѣдно зеленые берега. Вѣтерокъ погналъ льды изъ края въ край по волнамъ. Они плыли, колыхались, звонко постукивали другъ о друга, а солнце зажигало пламенныя искры въ ихъ мокрыхъ граняхъ.

Такъ восходитъ здѣсь солнце ежедневно, пока льды не стаютъ въ конецъ.

Обыкновенно прокаженные не выходили изъ юрты въ туманъ. Сырость болѣзненно дѣйствовала на ихъ ослабѣвшее тѣло. Но на этотъ разъ любопытство взяло верхъ, и Теченіе ушелъ до восхода солнца на рѣчку, осмотрѣть съ вечера поставленную въ городьбѣ „морду“. Неотлучная Бытерхай сопутствовала ему. Сонные, кислые они брели среди тумана по старымъ слѣдамъ… Слабые голоса просыпающагося дня долетали къ нимъ съ озеръ и тайги.

– Скажи, Теченіе, что будетъ, если мы столько поймаемъ рыбы, что не подъ силу окажется снести ее намъ?! – шептала тихонько дрожащая отъ холода Бытерхай.

– Не болтай! Промышленникъ никогда такъ не долженъ сказывать!.. Пусть только Богъ дастъ, а какъ-нибудь справимся…

– Страшно въ туманѣ… Все будто кто-то сбоку стоитъ… Ей-Богу, стоитъ!.. Теченіе, милый, я боюсь, я не пойду… Дай мнѣ руку… коснись меня… хоть дай мнѣ палецъ…

Рыбакъ добродушно протянулъ назадъ руку и подалъ дѣвочкѣ указательный палецъ. Тропинка была настолько узка, что рядомъ они по ней итти не могли.

– Теченіе, скажи правду: стоитъ тамъ что-нибудь или нѣтъ?!

– Ну тебя!.. Сказалъ: не стоитъ!

– Зато ходитъ! Слышишь, какъ трещитъ? Господи… Это, должно быть, самъ чортъ хохочетъ… Господи! что будетъ съ нами?!

– Молчи!.. Не поминай недоброе… Это гагара хохочетъ… Впрочемъ, правда твоя, что-то трещитъ!..

Они остановились. Рѣчка была уже недалеко, ея однообразный шумъ явственно,долеталъ къ нимъ. Теченіе замеръ и прислушался; Бытерхай прильнула неподвижно къ его ногѣ.

– Что?.. Что слышно?..

– Ходитъ… Кто-то ходитъ по мостикамъ. Слышишь, какъ стучатъ жерди?!

Дѣвочка закрыла глаза и присѣла къ землѣ. Она буквально отъ страха превратилась въ льдинку. Рыбакъ продолжалъ внимательно слушать. Взоръ его мало-по-малу сталъ различать въ туманѣ болѣе темную грань земли и силуэты деревьевъ, склонившихся надъ свѣтлой, воздушной пропастью рѣчки.

– Вотъ она, вотъ тутъ рѣчка!.. – шепнулъ онъ.

Туманъ въ этой пропасти непрерывно колебался, точно дергали его снизу струи бѣгущей воды. Рѣже пролетали болѣе крѣпкія, воздушныя теченія и рвали сплошную туманную занавѣсь, образуя въ ней окна и прорѣхи. Одинъ изъ такихъ порывовъ на мигъ обнажилъ столбы и мостики городьбы. На нихъ дѣйствительно стояла темная, низко склонившаяся фигура. Въ то же время опять скрипнули мостики, раздался всплескъ воды и сопѣніе.

– Медвѣдь!.. – пробормоталъ испуганный якутъ. Бытерхай затряслась и вскочила.

– Тише!.. Молчи!.. Съѣстъ насъ!

Вначалѣ медленно, затѣмъ все быстрѣе и быстрѣе, они попятились назадъ и побѣжали.

– Только бы туманъ не сдуло вѣтромъ… Торопись, дѣвка!.. – шепталъ Теченіе на бѣгущую впереди него дѣвочку.

– Медвѣдь! – вскричалъ онъ, врываясь въ юрту. – И ловко мы удрали!.. Я и не думалъ, что мои ноги въ состояніи такъ быстро шевелиться!?

– Гдѣ вы его встрѣтили?

– Конечно, „морду“ нашу онъ осматривалъ, захотѣлъ рыбы поѣсть!.. Стоитъ на мостикѣ, черный, большущій, какъ туча, и мастеритъ себѣ! Только бы столбовъ не вывернулъ…

– Что столбы?! Разъ онъ узналъ дорогу, не скоро оставитъ насъ… Разъ рыбы поѣлъ, – все пропало!.. – сѣтовалъ Грегоре́й.

– Пропали наши труды!.. – заголосила Анка и Кутуяхсытъ.

– Теперь онъ будетъ караулить… Чего добраго, и къ намъ въ амбаръ еще навѣдается… Теперь онъ голоденъ… Кореньевъ нѣтъ, ягодъ нѣтъ, утята еще не вылупились, куропатки и зайцы ушли въ камни… Будетъ онъ нашу рыбу караулить… „Морду“ въ воду броситъ и будетъ ее осматривать… Доля наша проклятая!.. – согласно причитали якуты.

Въ большомъ страхѣ они просидѣли весь день въ юртѣ, поддерживая большой на каминѣ огонь. Бытерхай частенько выходила за порогъ и возвращалась съ радостнымъ сообщеніемъ:

– Не идетъ, не слышно!..

– Только бы не съѣлъ онъ Мергень! Развѣ трудно медвѣдю съѣсть одинокую женщину, – замѣтила со вздохомъ Кутуяхсытъ.

– Зачѣмъ убѣжала? А все-таки жалко, хорошая изъ нея вышла бы хозяйка, – отвѣтилъ Теченіе.

– Ничего ей онъ не сдѣлаетъ!.. Ночью будетъ баба жечь огонь, а днемъ онъ не придетъ… У Мергень есть лодка, сѣти, у нея все на озерѣ, на материкѣ это совсѣмъ не то…

– Да!.. Еслибъ у насъ была лодка, мы бы тоже могли пробраться по рѣчкѣ, посмотрѣть издали… Хотя онъ и плаваетъ, а уйти отъ него на ладьѣ можно. А что, Грегоре́й, – что зря сидѣть? сами себѣ, сшили бы мы тунгусскую „берестянку?“ Что ты на это скажешь? А?!

– Корья-то откуда возьмемъ?.. Лучше пусть Анка пойдетъ къ князю, все разскажетъ. О скотѣ тоже могла бы она похлопотать по пути… Не убьютъ ее вѣдь, а такъ всѣ мы помремъ.

Анка тоскливо взглянула на мужа и промолчала.

На завтра подъ давленіемъ голода, мужчины преодолѣли страхъ и двинулись въ поиски за пищей.

– Смотри, гдѣ пристроилась вѣдьма! – сказалъ Теченіе, указывая на крошечный островокъ среди Большого озера. – Хорошо выбрала. Кругомъ все видно… Вездѣ близко, а достать ее нельзя! Подожди, проклятая, ужъ рано или поздно, а отниму я у тебя мои сѣти… Не даромъ я всю зиму глаза на нихъ изводилъ, починялъ! Ужъ я ихъ найду… только лодку бы мнѣ.

Грегоре́й не отвѣчалъ; онъ долго и внимательно глядѣлъ на зеленый крошечный кружокъ земли, брошенный одиноко среди голубаго, водяного простора. Солнце золотило кудрявую листву острова и воду кругомъ него; надъ вершинами деревьевъ вился сизый дымокъ. Онъ-то и выдалъ Мергень.

– Да, хорошо выбрала!.. Комаровъ мало, всюду близко… Пусть сидитъ?.. А мы достанемъ коровъ и намъ тоже будетъ не дурно. Анка пойдетъ. Я ужъ знаю, она пойдетъ. Сѣно будемъ косить… Развѣ намъ теперь худо безъ ссоръ, безъ ругани?.. Тихо, спокойно… Не люблю, когда бабы ругаются, все чего-то ждешь, все опасаешься… Пусть она сидитъ себѣ на островѣ… Съ Богомъ!.. – разсуждалъ всю дорогу Грегоре́й.

Промышленники вернулись съ довольно обильной добычей. Они нашли нѣсколько утиныхъ гнѣздъ, и хотя яйца были уже съ зародышами, но и это – „слава Богу“ – пища!

Дня черезъ два они до того набрались смѣлости, что рѣшили провѣдать „городьбу“. Они отправились послѣ завтрака. Теченіе вооружился старой сковородой и барабанилъ въ нее все время. Грегоре́й размахивалъ пылающей головней. Оба они неистово ревѣли. Теченіе шелъ впереди, но высказывалъ мало довѣрія къ товарищу; онъ частенько оглядывался назадъ; Грегоре́й отвертывался, пряча отъ него поблѣднѣвшее лицо и глаза.

– Сознайся, Грегоре́й! Бросишь меня, если онъ выскочитъ? – не утерпѣлъ и спросилъ наконецъ рыбакъ.

– Охъ, должно быть, брошу! – сознался Грегоре́й. – Сердце сидитъ у меня въ глоткѣ…

– Тогда онъ съѣстъ меня… Куда дѣнусь я на моихъ ослабшихъ ногахъ… Даже на дерево не взлѣзть мнѣ… Знаешь, не пойдемъ лучше, а подожгемъ лѣсъ!

Сырой, весенній лѣсъ не хотѣлъ горѣть.

– Пусть будетъ, что будетъ! – мужественно рѣшилъ тогда Теченіе. – Пойдемъ, Грегоре́й, все равно, какъ умереть, умремъ вѣдь съ голоду!

Они опять принялись шумѣть, двигались они тихо, но вскорѣ очутились надъ рѣчкой. Здѣсь все осталось по прежнему. Солнце золотило зеленоватыя струи, въ которыхъ отражались живописно нависшія надъ ними ивы и ольхи. Черные мостики городьбы бросали сверху на воду трепетныя тѣни, кругомъ столбовъ вились обычныя змѣйки теченія. Якуты чутко прислушивались, не трещитъ ли гдѣ, но когда все кругомъ оказалось спокойно и неподвижно, они быстро развели огонь и принялись осматривать изгородь. Та оказалась попорченной, а „морда“ совсѣмъ исчезла.

– Проклятая людоѣдка! Смотри, ножомъ порѣзала! Что она съ нами хочетъ сдѣлать?! – вскрикнулъ неожиданно Теченіе, который первый подошелъ къ мосткамъ.

– Что же ты говорилъ, что медвѣдь!? Что же ты говорилъ? Что ты думалъ, пустая башка, людей голодомъ морилъ!.. – вспылилъ Грегоре́й.

Теченіе поглаживалъ въ смущеніи подбородокъ.

– Черное было, большущее казалось… Никогда въ туманъ не пойду на промыселъ… – шепнулъ онъ. – Смотри, смотри: вотъ гдѣ она, наша морда! Застряла въ тальникахъ. Людоѣдка отпустила ее съ водой… рыбы даже не взяла… Смотри, плаваетъ гнилая внутри морды… О дьяволъ! Лишь бы намъ напакостить! И чего ей надо?.. А городьбы-таки не могла сломать!.. Хорошо мы ее доспѣли!.. Только одно прясло вырвало… Должно быть, я тогда помѣшалъ ей… испугалась.

– Какъ же! Сбросилъ бы ты ее однако въ воду, какъ она эту морду, не пожалѣлъ бы!.. – насмѣхался надъ нимъ Грегоре́й.

– Эхъ! Однако подумалъ бы я… Лошадь-баба! Молодецъ-баба! А только… все таки… стоялъ бы я однако на берегу да кричалъ! – отвѣтилъ весело Теченіе, къ которому съ исчезновеніемъ опасности вернулось хорошее расположеніе духа.

Якуты вынули изъ воды „морду“, исправили поврежденія и поставили ее на мѣсто. Затѣмъ легли у огня и стали ждать добычи.

– Столько напрасно труда! – ворчалъ Теченіе. – Эта баба, точно слова въ загадкѣ… Думаешь, она – то, а она – другое!.. Какъ быть, не знаешь! Одно полагаю, что Мергень не изъ-за меня на эту „морду“ сердится… Какъ думаешь, Грегоре́й? добавилъ онъ и хитро сощурилъ глазъ.

Грегоре́й насупился.

Вскорѣ нѣсколько щукъ попало въ ловушку. Рыбаки рѣшили, что Теченіе снесетъ добычу домой, а Грегоре́й останется караулить „городьбу“.

– Пошли мнѣ съ Анкой постель и посуду… – кричалъ оставшійся вслѣдъ ковыляющему по дорожкѣ товарищу.

VII.

На небѣ не было ни тучъ, ни тумана, но синева его, казалось, помутнѣла. Красный дискъ заходящаго солнца низко стоялъ надъ водою. Въ рыжемъ его свѣтѣ сѣрыя волны мѣрно плещущихся озеръ переливались, точно расплавленная желтая мѣдь. Шумъ лѣса, говоръ волненія, шорохъ колышущихся травъ мягко рѣяли надъ засыпающей землей. Въ нагрѣтомъ воздухѣ пролетали холодныя, рѣзкія дуновенія. Костеръ чуть горѣлъ; сѣдой дымъ его лѣниво таялъ въ воздухѣ. Немногочисленные, но жалящіе уже комары носились поодаль дыма надъ головами Грегоре́я и Анки, сидящихъ близко у огня.

– Никакъ придется сходить къ князю, Грегоре́й!.. Вижу, что придется, да боюсь, милый!.. Помню, я была маленькой, пришелъ къ рамъ въ юрту однажды такой, какъ мы, хотѣлъ войти въ избу, отецъ поймалъ его вилами за шею и не пускалъ; онъ ревѣлъ и бился…

– А ты не входи къ нимъ въ юрты… Зачѣмъ тебѣ входить!? Ты такъ кричи имъ, издали… Должны отдать тебѣ, вѣдь твой скотъ, вѣдь присудили тебѣ, и Петручанъ держитъ его незаконно. Развѣ ты обѣщала ему что-нибудь?

– Нѣтъ, я не обѣщала ничего! Мой скотъ!.. – вздохнула женщина. – Пеструха стельная осталась, а у Лысухи уже былъ теленокъ, красивый, жирный… Охъ!.. Нѣтъ совѣсти у безносаго урода! Все заграбилъ!.. И ящики съ платьемъ заграбилъ… все…

– Какая-такая бываетъ совѣсть у людей, которые чего глазами не увидятъ!?. Каждый думаетъ, что другому лучше…

– Вѣрно! Я тоже не думала, что здѣсь такъ худо!..

– Такъ ты жалѣешь?

Анка промолчала.

– Нѣтъ! – сказала она задумчиво, – не жалѣю! Зачѣмъ жалѣть, когда нельзя измѣнить? Только бы насъ эта вѣдьма оставила въ покоѣ… Можетъ быть, Богъ пошлетъ намъ ребенка!? Проживемъ какъ-нибудь! А въ старости будутъ насъ дѣти беречь, какъ у… людей. Я долго останусь здорова. Возможно, что и дѣти наши останутся всю жизнь здоровыми… Вѣдь госпожа наша чудна, вѣдь иногда она щадитъ тѣхъ, кто близко, а беретъ издали… Тогда и здѣсь со временемъ зазвучали бы пѣсни и смѣхъ. Наполнились бы жилища, построились бы юрты, размножился бы народъ… Даже, если бы онъ умиралъ нашей смертью, то лучше, чѣмъ теперь, когда его нѣтъ… Не правда ли? Старость вездѣ скверна, вездѣ старики хвораютъ, а молодость веселится… Очень бы я, Грегоре́й, желала дѣтей!

– Пошто намъ теперь они?.. Безъ скота не будетъ народа! Отъ рыбы немного толку… Для рыбы, для звѣря, для промысла нужны крѣпость и ловкость… Еслибъ еще мы жили согласно – полъ-горя! Но теперь…

– И чего только ей нужно?.. Вѣдьма проклятая…

Якутка оборвала и обернулась въ ужасѣ, такъ какъ замѣтила въ взглядѣ Грегоре́я испугъ. Среди рѣчки стояла въ лодкѣ Мергень; красные лучи заката, падая сзади, рѣзко оттѣняли ея стройную фигуру. Теченіе несло ея лодку прямо къ „городьбѣ“. Она слегка правила длиннымъ весломъ и въ то же время внимательно обыскивала берега ястребинымъ взглядомъ. Она замѣтила ихъ, вскрикнула, присѣла и нѣсколькими крѣпкими ударами повернула лодочку, какъ волчекъ на мѣстѣ. Затѣмъ ловко погнала ее назадъ противъ теченія. У выхода въ озеро она оглянулась и погрозила имъ кулакомъ.

– Вотъ чортъ! И чего ей нужно?.. – проговорилъ изумленно Грегоре́й. – Не пріѣдетъ сегодня больше… можно лечь спать! Ты домой пойдешь, Анка, или останешься? Ночью будетъ, думаю, холодно!

– Останусь! – рѣшила послѣ нѣкотораго раздумья Анка. – Если позволишь, останусь!

Уловъ рыбы въ рѣчкѣ оказался въ этомъ году сверхъ ожиданія обильнымъ. Попадались преимущественно большія изсѣра-зеленыя щуки съ красно-желтыми плавниками. Жители юрты весь день проводили за чисткой и приготовленіемъ впрокъ добычи. Каждую рыбу взрѣзывали вдоль на двѣ половины, очищали отъ костей и вялили на воздухѣ или коптили въ дымѣ. Даже Кутуяхсытъ приползала на рѣчку, садилась у огня и на перебой съ Бытерхай жарила на угольяхъ и ѣла жирныя внутренности рыбъ, которыя уже некуда было дѣвать. Вечеромъ женщины вмѣстѣ съ Грегоре́емъ или Теченіемъ уносили часть запасовъ домой, гдѣ легче было ихъ спрятать отъ дождя и влаги. Кто-нибудь изъ мужчинъ оставался всегда караулить въ ночное. Мергень не показывалась. Разъ только они видѣли ее, какъ она проплывала черезъ озеро такъ далеко, что казалась имъ вмѣстѣ съ лодкой небольшой черной мушкой, пролетающей въ голубомъ воздушномъ просторѣ.

Прошло нѣсколько дней. Количество рыбы не уменьшалось. Но зато невѣроятно возрасли тучи комаровъ. Пребываніе въ болотистой мѣстности надъ рѣчкой, превратилось въ пытку. Особенно въ тихіе, пасмурные дни насѣкомыя буквально душили людей. Они не позволяли имъ открыть рта, лѣзли въ носъ, въ глаза, больно кусали по всему тѣлу. Послѣднее покрылось волдырями и страшно зудѣло. Ночевки стали невозможны.

– Не придетъ! Сама, вѣрно, не знаетъ, куда отъ овода дѣться! – утѣшали себя рыбаки.

Ежедневно кто-нибудь изъ мужчинъ шелъ осматривать „морды“ и обязательно приносилъ корзину, полную рыбы. Бытерхай также обязательно поджидала его на плоской крышѣ юрты.

Идетъ, идетъ…

На спинѣ корзина,

А въ корзинѣ рыба… –

пѣла она тоненькимъ голоскомъ, завидѣвши издали рыбака.

Но однажды она вбѣжала испуганная въ юрту.

– Нѣтъ!..

– Какъ нѣтъ, когда слышно шаги на дорогѣ?

– Мергень… – пробормотала дѣвочка побѣлѣвшими губами.

Всѣ бросились къ дверямъ. Грегоре́й поднялъ по пути топоръ. Но на дорожкѣ никого не было, кромѣ Теченія. Правда, тотъ шелъ скоро, гнѣвно размахивалъ руками, пустая корзина болталась у него на спинѣ, но… вѣдьмы не было видно! Развѣ, что въ дѣло замѣшалось колдовство, или она гналась за нимъ сзади, и дѣвочка видѣла ее сверху.

– Это ты, Теченіе? – спросили его предусмотрительно присутствующіе.

– Я! А что?.. Проклятая людоѣдка опять вырвала прясло въ городьбѣ и утопила „морду“… Даже найти ея не смогъ!..

Всѣ хлопнули себя въ досадѣ по ляжкамъ.

– И хочется ей, вѣдьмѣ, въ такой комаръ?!

– Что для нея комаръ? Сядетъ себѣ она въ лодку, на перекладинѣ повѣситъ котелокъ съ дымокуромъ и плыветъ въ дымѣ, точно въ палаткѣ… Не то, что мы!

Громъ ее побей, проклятую! – ругался Теченіе.

Мужчины наскоро вооружились и отправились отыскивать „морду“ и починять „городьбу“. Задача была не легкая… Хотя они обмахивались горящими головнями, комары темной тучей съ алчнымъ жужжаніемъ окружили ихъ. Вскорѣ ихъ лица и руки были искусаны въ кровь. „Морда“ на этотъ разъ зацѣпилась за водоросли далеко посерединѣ рѣчки и имъ пришлось перетащить на другую сторону изгороди свой строевой плотикъ. Наконецъ, все было приведено въ порядокъ. Грегоре́й, какъ болѣе сильный и менѣе уставшій, остался на стражѣ. О снѣ, конечно, не могло быть рѣчи. Якутъ въ защиту отъ комаровъ развелъ большой вѣнокъ огней въ нѣкоторомъ разстояніи отъ воды, чтобы не пугать рыбъ; самъ сѣлъ въ середину вѣнка и принялся варить ужинъ, напѣвая отъ скуки пѣсенку. Снаружи бѣшено гудѣло темное облако насѣкомыхъ; рыбакъ по временамъ умолкалъ и внимательно вслушивался въ отдѣльные таинственные звуки, неожиданно долетающіе къ нему изъ тайги сквозь жужжаніе комаровъ и шумъ бѣгущей рѣчки. Но это были обычные, таежные звуки, и якутъ опять смиренно закрывалъ красные, заплывшіе слезою отъ дыма глаза и продолжалъ напѣвать пѣсенку, однообразную, какъ бурленіе кипящей въ его же котелкѣ воды. Вдругъ треснула по близости вѣтка, надавленная неосторожной ногой. Грегоре́й открылъ широко глаза и схватился га ножъ. Въ сѣромъ полумракѣ полярной ночи, освѣщенномъ вспышками огня, стояла Мергень.

– Убить меня собираешься, Грегоре́й?! Ты уже забылъ, какъ меня любилъ и ласкалъ!

– Ты тогда не была еще такой злюкой… Зачѣмъ пришла? Зачѣмъ губишь и мучишь насъ зря?..

– Эхъ! Ты всегда былъ глупъ, Грегоре́й! Пусти меня, хочу посидѣть съ тобою, какъ раньше, поѣсть съ тобой вмѣстѣ рыбы, поболтать… Скучно мнѣ… Не бойся!.. Ты вѣдь крѣпче меня… Оружія у меня нѣтъ! Хочешь, я сброшу платье, чтобы ты не подумалъ, что я что-нибудь спрятала!..

Она быстро скинула кафтанъ и нагая явилась въ дыму. Грегоре́й продолжалъ соображать, но она не дождалась его позволенія, шагнула къ нему сквозь огонь и подсѣла съ боку на разостланной оленьей кожѣ.

– Опять я съ тобою… Помнишь – годъ тому?.. Только въ этомъ году, смотри, Грегоре́й, я жирнѣе… Смотри, какъ тѣло мое выровнялось и наполнилось кровью…

– Пищи у меня пропасть!.. Я утащила сѣти кругомъ у сосѣдей. Много ихъ у меня теперь!.. Вы думаете, вамъ только пакощу?.. Ну, нѣтъ!.. Что вы? Вы бѣдные, слабые черви. Вамъ я мѣшала, затѣмъ, чтобы ты пришелъ… Я не одна желала уйти отъ васъ… Надоѣло мнѣ жить съ вами… надоѣли мнѣ ваши стоны и ваши раны… Грегоре́й, ты еще здоровъ, тѣло у тебя чистое, брось ихъ… Заживемъ чудесно!.. Поставимъ на островѣ круглый домъ, земляную „урасу“… Будешь сидѣть въ прохладѣ, въ сухости… я буду промышлять… Я знаю въ окрестности всѣ мѣста, всѣ рыбныя заимки, всѣ плесы… Общество тоже дастъ мнѣ, чего пожелаю, только бы я ихъ не трогала… И скотъ дастъ и сѣти…

– Ну, нѣтъ! Скота тебѣ не дадутъ, скорѣе убьютъ тебя… Вѣдь у тебя тамъ ничего не осталось. Твой мужъ все продалъ, все увезъ съ собою въ губернію…

– И безъ скота будетъ намъ хорошо. Когда ты будешь со мною, все найду… Въ мѣха дорогіе одѣну тебя… лисицъ, зайцевъ, волковъ и дикихъ оленей таскать, промышлять стану… Петли, западни, луки по всему лѣсу устрою… Иди ко мнѣ!.. Каждый день мясо ѣсть будешь, лучшіе куски жира отдамъ тебѣ, мозгъ костей… И добрая я стану… подобрѣю, смирюсь… Стану сладка, точно ягоды послѣ осеннихъ морозовъ, стану послушная, точно молодая телка… Я вѣдь оттого сердита, что одинока… Когда вспомню, что тамъ по бѣлу свѣту ходятъ, спятъ, размножаются, живутъ въ холѣ и теплѣ люди тѣ, что обидѣли меня… Бѣшеная кровь бросается мнѣ въ голову, и я должна что-нибудь сломать… Хочу я тогда, чтобы всѣ плакали и убивались… Но съ тобою я буду другая… Стану ходить тихо, говорить медленно…

Она прижималась къ нему все сильнѣе, дразнила его обнаженнымъ, горячимъ плечомъ, опираясь о его чуть прикрытое рубашкой тѣло.

– Былъ у тебя ребенокъ… Теперь жалуешься ты, что одинока… а съ нимъ что ты сдѣлала? – проговорилъ хрипло Грегоре́й.

Мергень вздрогнула и отодвинулась отъ него.

– Богъ свидѣтель, само умерло! – воскликнула она. – Да! Вотъ что! Ты, ты спрашиваешь меня!.. Ты даже глазомъ не повелъ, когда я мучилась, не посмотрѣлъ даже… Воды пить не подалъ… А теперь такъ ты требуешь?.. Ахъ разбойникъ!.. Не обманывай!.. Прямо скажи, что сытъ ты отъ нашего бабьяго тѣла, что есть у тебя жена молодая… что она тебя держитъ… Не лги, не притворяйся… Что ты?! Ты все равно, что грязная тряпка… Развѣ ты когда-нибудь что-нибудь сдѣлалъ по собственной охотѣ?.. Кричать на тебя всегда приходится, все равно, какъ на быка: Грегоре́й, иди! Грегоре́й, помоги! Грегоре́й, сдѣлай!.. Ты мерзлякъ, ледяное чучело!.. Любила я тебя тогда, потому что другого не было, но Анка… Анка дура!.. Нашла сокровище…

Лицо Мергень налилось кровью, глаза засверкали дикимъ огнемъ, ротъ раскрылся, и обнажились крупные, бѣлые зубы. Грегоре́й протянулъ впередъ руки.

– Уйди!.. Уйди ты дьяволъ!.. Ты еще большого человѣка когда-нибудь убьешь!..

Мергень привскочила, ударомъ ноги опрокинула котелокъ съ пищей и закричала въ изступленіи:

– Проклятый гнилушка!.. Язви тебя проказа по всему тѣлу съ завтрашняго дня! Помни, дуракъ, помни… Теперь ужъ я вамъ ничего не прощу, не пощажу васъ!.. Когда всѣ вы издохнете, когда не будетъ васъ, найду себѣ парня молодого, хорошаго… воспитаю его… Не стара я еще, не дряхла я, еще я поживу… Думаешь ты, – повѣшусь, если не пойдешь?!. Нѣтъ… Эко сокровище?!. Сумасшедшая баба къ нему прибѣжала, такъ онъ вообразилъ, что вправду что-нибудь стоитъ! Пропади ты пропадомъ!.. Всѣхъ васъ изведу, всѣхъ, очищу округу… чтобы не осталось васъ на сѣмя, чтобы исчезло съ вами ваше проклятье!.. Тогда уйду отсюда далеко, гдѣ не знаютъ меня, и никто не заставитъ меня жить въ отравленныхъ мѣстахъ… Пропадайте вы, голодайте вы…

Грегоре́й вскочилъ. Въ глазахъ Мергень зажглись знакомыя ему, ужасныя искры; онъ предусмотрительно наступилъ ногой на топоръ, а рукою коснулся рукоятки ножа. Женщина замѣтила его движеніе и перепрыгнула на другую сторону костра.

– Что – испугался?!. – разсмѣялась она. – Ухъ сіэ! Богатырь, что позволитъ себя женщинѣ накрыть молочною ложкою!..

Опа бросила въ него съ размаху головней и исчезла. Грегоре́й слушалъ нѣкоторое время, куда направилась она, взялъ даже горящее полѣно и, защищаясь имъ отъ комаровъ, пошелъ навѣдаться къ рѣчкѣ. Мергень тамъ не было. Гладкая лента бѣгущей воды тихо струилась, отражая по пути прибрежные кусты и травы. На озерѣ зато надъ бѣлой пеленой легкаго тумана чернѣли нѣкоторое время голова и плечи удаляющейся якутки, а внизу подъ ней скользило темное пятно ея лодки. Вскорѣ все это исчезло въ сѣдыхъ сумеркахъ лѣтней ночи.

– Наказаніе съ этой бабой!.. Совсѣмъ мужикъ-баба!.. Что жъ я могъ тутъ подѣлать?.. Дура!.. Пищу вылила, а „морду“-то еще не время смотрѣть… Какъ же быть?.. Громъ ее побей!.. Сказала, что боюсь ея… Конечно – боюсь! Развѣ не стану бояться такой вѣдьмы?!. Поцѣлуешь ее, а она тебѣ, пожалуй, губу откуситъ!.. Развѣ извѣстно, что съ ней можетъ случиться… Богъ, ее знаетъ?!. Вотъ и теперь – пришла мириться, просила, чтобъ пустить ее, а затѣмъ пищу вылила… Адтоллеръ! – ворчалъ Грегоре́й, стараясь извлечь изъ золы и спасти куски полусваренной рыбы.

VIII.

Нѣсколько дней спустя у Грегоре́я открылась на рукѣ первая, болѣе крупная язва. Онъ самъ вѣрилъ безусловно и другихъ убѣждалъ, что это послѣдствіе колдовства Мергень.

– Откуда у меня могла оказаться сразу такая дыра? Еще вѣдь на нихъ не время?!. И сейчасъ чувствую во внутренностяхъ взглядъ этой вѣдьмы!.. Да и жечь меня стало раньше всего тамъ, гдѣ она коснулась головой!.. Охъ!.. грѣхи мои!.. Несчастье мое! – Онъ легъ, стоналъ и ничего не хотѣлъ дѣлать.

– Что же ты, Грегоре́й, такъ сразу!.. Не поддавайся… крѣпись!.. Всѣ мы болѣемъ. И я, знаешь, не на здоровыхъ хожу ногахъ… Пропадемъ, если всѣ ляжемъ… Мергень опять сегодня „морду“ осмотрѣла, рыбу унесла… Что станемъ дѣлать?!. – уговаривалъ его Теченіе.

– Пусть ее!.. Все черезъ васъ…

Между тѣмъ, Мергень, не встрѣчая больше Грегоре́я, все смѣлѣе и ближе подходила къ юртѣ. Прокаженнымъ казалось, что вотъ-вотъ откроются двери, и она явится среди нихъ. Въ лѣсу она остановила Бытерхай, собиравшую хворостъ.

– Что случилось съ Грегоре́емъ? Зачѣмъ его не видать… Что у васъ?

Дѣвочка смертельно перепугалась, поблѣднѣла и уставилась широко открытыми глазами на людоѣдку.

– Чего глаза пучишь? Отвѣчай, чортово отродье! Вѣдь, не съѣмъ тебя! – вскрикнула женщина и вдругъ насупилась, сплюнула, отвернулась и ушла.

– Сказала, что не съѣстъ меня теперь… Должно быть, зимою полагаетъ, – сообщила Теченію таинственно дѣвочка, разсказывая о происшествіи.

– Дай Богъ, чтобы другіе лѣтомъ не сдѣлали этого! – вздохнулъ Теченіе. – Что съ нами будетъ, ума не приложу! Сушеную рыбу въ это время года ѣсть, этого якуты испоконъ вѣку не дѣлывали. Что же будемъ ѣсть по осени? Объ этомъ никто не думаетъ… Или ты, Анка, пойдешь къ князю, или какъ? Должны тебѣ скотъ отдать… Твой онъ!..

– Какъ пойду теперь, въ такіе комары?

– Пустое! Скоро на Петровъ день комаръ совсѣмъ жало сломаетъ. Больше шумятъ они тогда, чѣмъ кусаютъ! Правда, дорога длинная, а все-таки въ вѣтеръ сходить можно, ничего!..

– Придетъ Петровъ, тогда и увидимъ! А теперь еще пища есть у насъ… Къ Петрову, можетъ быть, само общество на собраніи рѣшитъ, и пошлютъ намъ скотъ… можетъ быть, собранія и ждутъ для посылки?.. Вѣдь я сказала, что свое буду требовать! – объясняла неохотно Анка.

– Оставь ее! Придетъ время – пойдетъ! Она не такая, не обманетъ, сказала, такъ сдѣлаетъ! Теперь комаръ ее, правда, одолѣетъ, – защищалъ жену Грегоре́й. – Ты бы лучше „морду“ стерегъ, авось урвешь что-нибудь у проклятой людоѣдки!..

– Тоже… умникъ! Почему ты самъ не сходишь?

– Ну, вотъ Теченіе… Видишь, какой ты?!. Что тебѣ терять… Тебя она, хозяйка, уже всего сквозь проѣла, а у меня пока есть одна маленькая ранка! Можетъ быть, еще заживетъ… Только я долженъ беречь себя, видишь, чтобы на меня эта вѣдьма больше не смотрѣла. Ты долженъ пожалѣть меня!..

– Да, будто долженъ!.. На постели валяться всякъ можетъ… – ворчалъ Теченіе, но, несмотря на то, отправлялся на рѣчку и проводилъ тамъ дни, лишь бы не отдать добычи Мергень. Однажды онъ вернулся чрезвычайно возбужденный.

– Отняла!.. Взяла на моихъ глазахъ… Причалила лодкой прямо къ „городьбѣ“, влѣзла на мостикъ и отвязала „морду“! Кричу на нее: что ты! Ни гугу!.. Сталъ въ нее кидать палками, говоритъ: „ей, оставь, а то сойду на берегъ и поколочу тебя…“

– Что же ты ей?

– Ну, что я могу?!. Стыдить ее сталъ; она смѣется… Стыда она, безстыжая, не знаетъ!.. „Морду“ на мѣсто поставила… Мое, – говоритъ, не смѣйте трогать, а если ты, безногій, здѣсь будешь еще путаться, такъ я тебѣ въ конецъ твои копыта обломаю! Такъ и сказала: обломаю! Слышали, милые люди, ей даже мои бѣдные ноги мѣшаютъ!.. – кричалъ разгнѣванный якутъ. – Нѣтъ, больше одинъ я не пойду… Довольно, и если Грегоре́й не хочетъ, то ты должна ходить со мной, Анка!..

Грегоре́й приподнялся на постели и взглянулъ на него внимательно.

– Если хочетъ, пусть идетъ! Я ей не мѣшаю. Я не пойду, я боленъ!.. – сказалъ онъ мрачно.

– Нѣтъ, я лучше къ князю пойду, это вѣрнѣе! Вотъ только вѣтеръ подуетъ… – отвѣтила поспѣшно молодая женщина.

– Сходи, Анка!.. Непремѣнно сходи… Сѣти проси, лодку проси… – воскликнулъ торжественно Теченіе.

– Разскажи обществу, какъ бѣдствуемъ мы… Пусть общество знаетъ, что людоѣдка убить насъ хочетъ! – простонала Кутуяхсытъ.

– Скота сколько-нибудь проси! – добавилъ Грегоре́й. – Должны дать! Вѣдь онъ нашъ собственный… Не дадутъ, такъ всѣ пойдемъ за нимъ, всѣ… – грозилъ онъ.

– Когда будемъ съ сѣтями, съ лодкой, тогда у насъ съ Мергень другой пойдетъ разговоръ, – продолжалъ мечтать Теченіе. – Тогда я ужъ найду такой на озерахъ уголъ, что самъ чортъ сѣтей не разыщетъ… Бьюсь объ закладъ, что вѣдьма ногу сломитъ, а не найдетъ… Пусть лопнетъ отъ злости, что нашлись поумнѣе ея… Да! Все таки баба всегда останется бабой, куда ей тягаться съ мужикомъ… Съ сѣтями совсѣмъ другой разговоръ, плыву я себѣ, куда хочу, гдѣ хочу, бросаю ихъ…

– Только я однако возьму съ собою… Бытерхай!.. – начала робко Анка. – Страшно одной итти. Когда маленькая со мной будетъ, пожалуй, они пощадятъ меня… Некому будетъ съ ребенкомъ вернуться, побоятся они отвѣта… и пожалѣютъ скорѣе съ ребенкомъ…

– Что же, пойдешь, Бытерхай?

– Народъ увидишь, дѣтей увидишь… увидишь, какъ живучъ настоящіе якуты… Можетъ быть, самого князя увидишь.

Дѣвочка спряталась за уголъ камина и не отвѣчала.

– Народъ увидишь… Иди, дитя, увидишь, какъ жили мы когда-то… увидишь веселыя, открытыя мѣста, собакъ увидишь, скотъ… конный и рогатый… высчитывала Кутуяхсытъ.

– Можетъ, по пути и для себя что-нибудь получишь?! Можетъ, дадутъ тебѣ колечко мѣдное или оловянныя серьги… А то бусъ дадутъ… Есть у нихъ бусы красныя, бусы желтыя, голубыя… Богатые живутъ въ той сторонѣ сосѣди…

– Какъ же пойду – такая? – шепнула дѣвочка, выставляя изъ темноты свою голую спинку.

– Такая и иди… Скорѣе пожалѣютъ тебя и насъ всѣхъ. Убѣдятся въ нуждѣ нашей… – вздохнула Кутуяхсытъ.

– Сказывайте: комары заѣдятъ ее въ пути! Не дамъ ребенка! – вступился Теченіе.

– Конечно, заѣдятъ! Въ платокъ ее закутаю, что ли? А у людей можно будетъ снять платокъ… – совѣтовала Анка.

Согласно рѣшили всѣ, что обѣ онѣ пойдутъ въ первый вѣтреный день. Путь къ князю былъ не легкій; жилъ онъ верстъ за двадцать, если не больше, отъ прокаженныхъ; по дорогѣ часто попадались „калтусы“ и трясины; приходилось „кружить“ далеко въ обходъ. Встрѣчались тамъ и рѣчки, на которыхъ броды и переправы знакомы были Анкѣ, только по наслышкѣ.

Мужчины старались научить ее, разсказывали ей возможно подробно всѣ нужныя свѣдѣнія, чертили ей грубыя карты на полу и повторяли невѣроятное число разъ:

– Направо – озеро, налѣво – лѣсъ… дальше – болото… Затѣмъ опять озеро налѣво, а направо – лѣсъ… березнякъ. Поняла?! Пойдешь по тропинкѣ…

– Пойду по тропинкѣ… понимаю! – вздыхала Анка. – Богъ поможетъ, не дастъ погибнуть… Пойду, пойду, пока не дойду… Понимаю…

Пришелъ ожидаемый вѣтреный день. Съ утра уже подувало, а когда солнце поднялось выше и пригрѣло, вѣтеръ превратился въ бурю. Изъ подъ чистаго прозрачнаго неба полились на беззащитную землю стремительные воздушные водопады; отъ бѣшенаго ихъ напора на мелкихъ водоемахъ не могла подниматься волна, она сдувалась гладко, и озера слегка только выбились, хотя въ сущности дрожали и клокотали до дна. Зато на большихъ озерахъ вздымались огромныя волны, пѣнистые, косматые валы ихъ, покрытые сѣтью морщинъ, точно жилистые члены бѣшено ревущихъ чудовищъ, гнались другъ за другомъ. Они не прыгали высоко, не топорщились, но съ какимъ-то змѣинымъ шипѣніемъ выскальзывали изъ подъ мощныхъ напоровъ вѣтра и вскакивали то другъ на друга, образуя свирѣпые водовороты, то на берегъ, въ который со стономъ и громомъ шлепали мѣдными гривами. Между тѣмъ далеко на пучинахъ поднимались все новыя водяныя горы и шли къ берегамъ вмѣстѣ съ жужжащими порывами вѣтра. Тщедушные лѣса колыхались подъ дыханіемъ бури, какъ травы, а травы легли плашмя и не шевелились. Буря хватала съ волнъ пѣнистые гребни и разбрасывала ихъ по воздуху въ видѣ тончайшей водяной пыли. На эти туманы снизу метущагося дождя солнце бросало причудливые радужные узоры.

Женщина и ребенокъ съ трудомъ брели сквозь эти воздушные и водяные буруны. Цвѣтные миражи то и дѣло затѣняли имъ и безъ того плохо замѣтную дорогу. То широкій поясъ радуги, мерцающей до боли глазъ, рѣялъ передъ ними, то набѣгала яркая туча – оранжевая, красная или голубая и исчезали въ ея клокочущихъ нѣдрахъ и лѣса, и болота.

Холодный вѣтеръ пронизывалъ путешественницъ, мокрое платье стѣсняло ихъ движенія. Зато не было комаровъ.

– Много ихъ погибнетъ отъ этой непогоды… Сдуетъ ихъ въ озера, затопчетъ въ травахъ… – утѣшала прозябшую дѣвочку Анка.

– Пусть ихъ топчетъ!.. Пусть ихъ топчетъ!.. Только бы насъ пустилъ вѣтеръ, а то дуетъ ужасть… подъ платокъ забирается!..

– Нечего надѣть больше, дитя мое!.. Ужъ какъ-нибудь старайся, шевели ножками…

Путницы миновали одно, другое озеро, то которое, должно было „остаться направо“, и даже то, которое „должно было остаться налѣво“, давно уже „ихъ сторона“ подернулась солнечной мглою. Онѣ пробрались съ большимъ трудомъ черезъ рыжее болото и вскарабкались на небольшой лѣсистый бугоръ. Тысячи блѣдныхъ водяныхъ пятенъ заблестѣло передъ ними сквозь рѣдкій кустарникъ.

Многократныя наставленія Грегоре́я оказались совершенно безсильны передъ, этимъ сонмомъ незнакомыхъ водъ.

– Ничего не разберу… Вернуться нельзя, а куда итти. – Богъ одинъ знаетъ?!. Вернуться нельзя!.. Вѣдьма совершенно насъ погубитъ!.. бормотала Анка.

– Пойдемъ… куда-нибудь пойдемъ… Отъ холода на мѣстѣ нельзя устоять…

– Но куда итти? Говорилъ Грегоре́й, помню, все на закатъ солнца… Да тамъ – смотрю – озеро, а кругомъ – тайга-тайгой, ни проходу тамъ нѣтъ, ни проѣзду…

По возможности уклоняясь къ западу, онѣ побрели дальше черезъ трясины, покрытыя мхами и поросшія мелкимъ, чернявымъ лѣсомъ. Влажная, сѣдая плѣсень и грязно-зеленыя лишайники скользили у нихъ подъ ногами, обнажая ледяную подпочву. Спутанныя корни деревьевъ хватали ихъ ступни въ свои сѣти. На открытыхъ „бадаранахъ“ было еще хуже; тамъ онѣ вязли въ жидкое, холодное болото выше колѣнъ. Усталыя, много позже полудня добрались онѣ, наконецъ, до Большого озера, котораго крупныя желѣзно-черныя волны съ ужаснымъ ревомъ и всплескомъ вздымались и падали на низкій берегъ. Берегъ въ томъ мѣстѣ представлялъ топкую, узенькую гать, по другую сторону которой метались волны другого озера. Оглушенныя несмолкаемымъ шумомъ и движеніемъ, путницы рѣшили здѣсь отдохнуть и согрѣться. Но вблизи озера вѣтеръ не позволилъ имъ зажечь костра, и онѣ принуждены были вернуться назадъ, гдѣ укрылись подъ защитой небольшой возвышенности, сварили чай и поѣли немного вяленой рыбы.

Дальнѣйшій путь предстоялъ имъ вдоль Большого озера по узенькой, какъ ниточка, гати. Другой дороги здѣсь не было. Женщины вспомнили, что у Большого озера онѣ должны свернуть на югъ, и свернули туда, хотя часто гребни волнъ хлестали имъ черезъ дорогу и хватали ихъ за ноги. Дѣться имъ было некуда, вездѣ предстояло тоже.

Онѣ съ замираніемъ слѣдили всякій разъ, какъ вдали въ изрытой гребнями пучинѣ зарождалась великанъ-волна, подкатывалась къ нимъ все ближе и ближе, подымалась все выше и выше, съ шипѣніемъ заворачивала пѣнистый свой чубъ, затѣмъ съ громомъ падала совсѣмъ близко отъ нихъ, точно поднявшійся на дыбы и затѣмъ упавшій сказочный многоголовый змѣй. И всякій разъ, когда лапы этого змѣя, чуть коснувшись ихъ, уходили назадъ, изъ груди путницъ вылеталъ облегчительный вздохъ. Такъ онѣ бѣжали все время межъ волнъ, прижимаясь другъ къ другу, ободряя и нашептывая взаимно себѣ попутныя указанія.

– Анка, я боюсь… Ты зачѣмъ меня взяла!

– Я сама боюсь, дитя мое!.. Но и тамъ за нами вѣрная смерть… Когда снѣгъ и ледъ покроютъ землю, когда придетъ распутица, что ѣсть станемъ мы… Развѣ съѣдимъ тебя, дѣточка моя!.. Берегись!.. Опять идетъ волна, не схватила бы тебя!.. Только бы добрести намъ до лѣсу.

– Развѣ тамъ есть люди?

– Не знаю, есть ли, нѣтъ ли?! Ничего я не знаю, дитя мое… Сердце не позволяетъ мнѣ думать, все оно трепещетъ… Я никогда въ жизни не ходила одна такъ далеко… Я женщина, я хозяйка; родители мои были люди состоятельные, воспитывали меня въ береженіи, все я ѣздила на собакахъ, на оленяхъ или лошадяхъ…

– И на быкахъ ѣздила?

– И на быкахъ, дочь моя!..

– Если у насъ будетъ скотъ, то и я буду ѣздить на быкахъ…

– Будешь, дѣточка, будешь… только иди…

И онѣ шли, шли, а лѣсъ все какъ будто не приближался, все темнѣлъ онъ, также туманный и далекій. Грохотъ волнъ въ конецъ спуталъ ихъ мысли. Минутами разбирала ихъ охота лечь у воды и позволить себя слизать этимъ мощнымъ, пѣнистымъ языкамъ. По движенію обвисшихъ рукъ, по неровному ходу ребенка Анка угадывала, что и Бытерхай раздѣляетъ ея желаніе; тогда жалость просыпалась въ ней и она, съ стиснутыми зубами, съ зажмуренными глазами, тащила ребенка насильно все дальше по зыбкимъ топямъ. Изрѣдка необычное дуновеніе бури или крикъ застигнутой ими на плоской отмели чайки приводилъ ихъ временно въ чувство; затѣмъ онѣ опять погружались въ полусознательный, мучительный, полный борьбы и напряженія, упорный бѣгъ.

Грязныя, мокрыя, невѣроятно уставшія, онѣ добрались наконецъ подъ вечеръ до лѣса. – Вѣтеръ притихъ, озера поменьше немного успокоились и только озеро-великанъ, кругомъ котораго онѣ брели съ полудня, все также ревѣло и било въ берега. Впрочемъ, и оно уже не бросало по прежнему на воздухъ холодной, дождевидной пыли.

Путницы передохнули.

– Слава Богу… не погибли мы… Людей не видно, а все-таки въ лѣсу теплѣе… Смотри, Бытерхай… не замѣтишь ли ты гдѣ огонька… Смотри хорошенько, глаза широко открывай! – сказала Анка ребенку.

– Зачѣмъ намъ сосѣди?.. Насъ не пустятъ, насъ еще собаками затравятъ и лошадьми затопчутъ… Теперь темно… ночь!

– И то правда! Такъ знаешь, разведемъ огонь и проночуемъ въ лѣсу, а завтра двинемся дальше… Куда-нибудь да попадемъ!..

Но огня имъ не удалось развести; хлеставшія на нихъ въ пути съ озера волны промочили даже спрятанный въ кожаномъ мѣшочкѣ трутъ. Онѣ отдохнули немножко, согрѣлись, прижались другъ къ другу, поѣли вяленой рыбы и двинулись дальше. Озеро великанъ, береговъ котораго онѣ рѣшили держаться, все ревѣло и сверкало въ сумракѣ пѣною сердитыхъ, сѣдыхъ волнъ.

Послѣ нѣсколькихъ часовъ ходьбы путешественницы почувствовали подъ ногами болѣе твердую и гладкую почву. Вскорѣ во мракѣ померещилась имъ блѣдная прогалина лѣсной дорожки. Онѣ безъ труда отыскали ее и пошли по ней гусемъ. Маленькая якуточка опять стала дрожать всѣмъ тѣломъ, какъ раньше надъ озеромъ.

– Боюсь людей! Анка, позволь мнѣ держаться за платье… Когда тебя чувствую, не такъ страшно… Шибко боюсь… Что онѣ сдѣлаютъ съ нами?

Дорожка вывела ихъ къ небольшому плѣшивому бугру съ видомъ, открытымъ на озеро. На вершинѣ ютилась небольшая юртенка. Изъ трубы ея струился дымъ, но свѣту въ окнахъ не было видно. Около юрты ни амбаровъ, ни изгородей; только у берега на откосѣ лежала вверхъ дномъ рыбачья лодка.

– Бѣдные… или… лѣсникъ! Ни скота, ни даже собакъ?!. Войти или нѣтъ? – размышляла вслухъ Анка.

– Нѣтъ, нѣтъ!.. Уйдемъ!.. – противилась Бытерхай.

Жажда поѣсть теплой пищи, согрѣться, обсушиться преодолѣла страхъ. Анка перекрестилась и толкнула дверь.

– Кто тамъ? – загудѣлъ внутри голосъ.

– Мы – якуты-люди!

– А!.. – а!.. зѣвнулъ спрашивающій. – Чего же ночью шляетесь… Откуда вы? Женщина, слышу…

– Да, мы идемъ издали, мы заблудились!..

– Эхъ! Джелликъ!.. вставай, парень, растопи огонь… Люди пришли, дорожніе…

Онъ принужденъ былъ нѣсколько разъ повторить приказаніе, пока заспанный подростокъ поднялся наконецъ съ кровати и бросилъ дровъ на тлѣвшія уголья. Анка раздула огонь. Пламя стремительно вспыхнуло и яркій красноватый блескъ озолотилъ лицо, грудь, руки женщины и тщедушную фигурку не отступающей отъ нее ни на шагъ Бытерхай.

– Откуда идете и куда? – разспрашивалъ старый якутъ, не вставая съ постели.

– Прости насъ, господинъ!.. – начала дрожащимъ голосомъ Анка. Въ лѣсу непогода, темно и холодно… Трутъ замокъ у насъ… Огня мы развести не могли… Боимся звѣря… Не сердись, добрый господинъ… Мы… изъ проклятаго мѣста… оттуда. Но… мы еще не болѣемъ… Не прогоняй насъ, умоляемъ тебя или, прогоняя, дай намъ головешку отъ твоего огня…

– Огня прохожимъ не даемъ! Не трогай огня!.. Да ты сама кто такая?!

– Я – Анка! Грегоре́я изъ рода Кылгасъ жена.

– А!.. Да, да! Знаю, слыхалъ… Та, что сама туда ушла?! Зачѣмъ ты пошла туда, если ты вправду здорова?

Анка не отвѣчала.

– Скверно вы сдѣлали, что вошли. Отойдите къ дверямъ!

– Отойдите къ дверямъ… – повторили еще голоса и остальные жители юрты вышли изъ темноты къ камину.

Оказалось ихъ трое: старикъ, старуха и парень.

Бытерхай ужаснулась; у стариковъ не только волоса, но и глаза были бѣлые. Парень тоже руками впереди все щупалъ и уставлялся не впопадъ то туда, то сюда мутными, остановившимися глазами! Голые, исхудалые, морщинистые, они внимательно прислушивались ко всякому шороху, повернувши въ ихъ сторону широкія лица и страшные мертвые взоры. Дѣвочка чуть дышала. Она вспомнила всѣ ужасныя сказки Теченія.

– Господи, пришла кончина наша!.. – шептала она.

– Ребенокъ съ тобой, слышу? – спросилъ старикъ.

– Да, дѣвочка.

– Чья? Твоя?!

– Нѣтъ. Неизвѣстно чья… Тамъ родилась!

– Крещеная по крайности?

– Эхъ!.. Кто ее крестилъ?.. Вѣдь насъ даже Богъ забылъ!

Старикъ сочувственно вздохнулъ.

– Бѣдняжки!.. А только и мы не богатѣй… Худо попали вы! А какъ сюда вы пришли?.. Какимъ пупутемъ? И куда идете?

– Мы – къ князю!

Анка разсказала вкратцѣ о цѣли своего путешествія, разсказала о Мергень, о голодѣ, угрожающемъ имъ, о Петручанѣ, о своихъ коровахъ и скверномъ братѣ Грегоре́я, который присвоилъ себѣ, весь ихъ достатокъ.

– Ну да! Я слышалъ. Князь приказалъ Безносому, чтобы онъ отдалъ… а брату не могъ велѣть; сильный онъ, самъ княземъ скоро будетъ. Не слушаетъ онъ общества!.. А нѣтъ ли у васъ съ собою посуды! Вы съ посудой должны ходить. А то какъ вамъ ѣсть подать? У насъ у самихъ посуды мало.

Послѣ васъ разбить ее придется. Какъ сдѣлаемъ мы?.. Останьтесь ужо, коли пришли. Лягте у дверей на скамьѣ… Ложитесь, запросто. Вываримъ скамью завтра, кипяткомъ вымоемъ! А впрочемъ на все Господня воля! Бѣдный – тоже прокаженный!.. Ничего то онъ не можетъ, ничего ему нельзя… Все равно, какъ мы… да вы… Спите… Парень вамъ завтра дорогу покажетъ!..

– Пусть вамъ Богъ пошлетъ здоровье… Пусть вамъ дастъ все лучшее!.. – громко благословляла ихъ Анка.

Онѣ съ Бытерхай съѣли быстро и прожорливо поданную имъ пищу и крѣпко уснули на твердыхъ, голыхъ, но сухихъ доскахъ.

IX.

Буря затихла… Утромъ дулъ только слабый вѣтерокъ. Солнце весело бѣжало по безоблачной лазури. Свѣтъ и тепло обильно ниспадали на чуть плещущіяся воды.

Слѣпой парень велъ вчерашнихъ гостей своихъ по тропинкѣ, кругомъ того же Большого озера. Направо росъ необычно буйный для этой мѣстности лиственный лѣсъ, налѣво забилась золотисто-голубая безпредѣльная гладь.

Слѣпой шагалъ размашисто впереди женщинъ и строго соблюдалъ, чтобы разстояніе между нимъ и прокаженными не уменьшалось.

– Очень вы надбавили дороги!.. – бойко говорилъ онъ. – Надо было вамъ пройти по той сторонѣ озера… Отъ березняка – поворотъ… Прежнее озеро вы должны были оставить вправо…

– А ты откуда все это знаешь?

– Я-то?! – разсмѣялся самодовольно якутъ. – Я здѣсь все кругомъ знаю, всюду хожу. По всплеску волнъ, по шуму лѣса, по твердости почвы мѣстность узнаю… Здѣсь по близости нѣтъ дерева, котораго я бы не помнилъ, не обшарилъ руками… Ничего, что я слѣпой, а все могу. На лодкѣ плаваю, сѣти бросаю, рыбу добываю… Пятнадцать есть у насъ сѣтей. Сѣно и то кошу… Живемъ кое-какъ! Старики обѣщаютъ мнѣ въ этомъ году дѣвку купить… То же слѣпую. Зрячіе за насъ, за слѣпыхъ, не идутъ. Мы слѣпы вѣдь искони, изъ роду мы, отъ прадѣдовъ… Ну, дальше вы сами ступайте… Съ Богомъ… Мнѣ домой вернуться пора… Отсюда сосѣди близко… Идите все по той же тропинкѣ!.. И князь не особенно далеко… Вотъ въ той сторонѣ его дымъ!..

Онъ махнулъ рукою на дальній мысъ, надъ зеленымъ лѣсомъ котораго дѣйствительно носились столбы дыма.

– Отвелъ бы ты насъ къ сосѣдямъ… Ты добрый, а они, Богъ знаетъ, еще собакъ на насъ напустятъ! – просила его Анка.

– Не могу. Старикъ запретилъ. Нужно сѣти смотрѣть. Вчерашняя буря вѣрно ихъ совсѣмъ спутала!

И женщины пошли дальше однѣ.

Берегъ подымался все выше, становился суше. Рослыя, богатыя листвою деревья, мало-по-малу, превратились въ чащу. Бытерхай забыла свой испугъ; она въ изумленіи оглядывалась кругомъ, порывалась все спрашивать, и только озабоченное лицо Анки удерживало ее отъ шумныхъ проявленій восторга. Но когда онѣ повстрѣчали неожиданно какихъ-то рогатыхъ чудовищъ, которыя выбѣжали изъ лѣса, лягаясь и размахивая вздернутыми вверхъ хвостами, дѣвочка не выдержала и схватила женщину за руку.

– Видѣла?!. Это что такое?

– Коровы, дитя мое!

– Такихъ ты просишь? Что-то они сдѣлаютъ у насъ? Больно большія… Ногами лягаютъ… Еще намъ юрту разломаютъ… Шутка ли?!

– Не бось! Справимся!.. Пусть бы только дали, – грустна сказала Анка.

Тревога Анки видимо возрастала, по мѣрѣ того, какъ кругомъ возрастали признаки близости жилищъ, пни срубленныхъ деревьевъ, изгороди, коровій и лошадиный пометъ. Наконецъ, сверкнула въ кустахъ ясная, просторная поляна. На полянѣ зачернѣли строенія въ сѣдомъ туманѣ дымокуровъ.

Анка сняла платокъ съ дѣвочки.

– Послѣ опять накину, а теперь пусть они видятъ, – что нѣтъ у тебя ничего…

Бытерхай въ то же время замѣтила, что губы и руки сильно дрожатъ у Анки, и сама стала страшно дрожать отъ холода и волненія.

– Уху!.. ху!.. Люди!.. – кричала Анка, останавливаясь на краю поляны.

Черная, востроносая собака бросилась къ нимъ съ лаемъ.

– Уху!.. ху!.. Люди!.. – продолжала кричать женщина, медленно подвигаясь къ строеніямъ.

– Что за шумъ? Чего вамъ?.. Кто вы такія? – вскрикнулъ мальчикъ въ синей, дабовой рубахѣ. Онъ съ лопатой въ рукахъ выскочилъ изъ хлѣва, гдѣ, очевидно, выгребалъ навозъ.

– Мы… оттуда… мы издали… мы… прокаженные!..

Мальчикъ замеръ съ широко открытымъ ртомъ. Затѣмъ молча повернулся и стрѣлой понесся къ юртамъ. Анка стала на колѣни и руки молитвенно скрестила на груди. Спустя нѣкоторое время, двери открылись и а порогѣ появился старикъ якутъ, съ лукомъ въ рукахъ; за нимъ сзади пугливо толпились женщины и дѣти.

– Почему вы сюда пришли, на какомъ такомъ основаніи?.. Знаете, что вамъ запрещено?! – началъ онъ грозно.

Анка сквозь слезы, съ трудомъ побѣждая волненіе, разсказала ему о причинахъ своего прихода, всю свою исторію.

– Такъ это ты, Анка?! Ты – Грегоре́я жена? Бѣдняжка!.. – пробормоталъ старикъ сочувственно. Онъ приблизился къ нимъ, собралъ немного щепокъ, сору и развелъ между ними и собою небольшой огонь. Тогда и женщины, и дѣти приблизились къ прокаженнымъ.

– Слушайте, князь далеко! Вы не той пошли дорогой. Не совѣтую ходить къ нему. Ты, Анка, сама, – слышалъ я, – умная, хорошая женщина, должна понять, что нельзя вамъ по всей землѣ разносить несчастіе… Должна пощадить людей! Ты сказываешь, что ты здорова, а все-таки нельзя. Первое, ты не знаешь; затѣмъ, ты въ платьи, въ волосахъ, въ прикосновеніи тѣла заразу ихъ, ихъ соки должно быть несешь… Вѣдь ты однимъ съ ними воздухомъ дышишь. Вѣдь ты ѣшь съ ними и пьешь?! Слушай, я тебѣ посовѣтую. Ты съ дѣвкой посиди здѣсь, а я съѣзжу къ князю и позову его. Онъ пріѣдетъ, непремѣнно пріѣдетъ, потому что опять нѣтъ такого закона, чтобы вы безъ пищи гибли…

– Энгъ! Живое вѣдь и они тѣло! – согласились дружно женщины.

– Смотрите, какъ тоща эта дѣвочка?.. Головка, какъ цвѣточекъ, а ручки, ножки, какъ травинки…

– Только животъ большой! – замѣтилъ мальчуганъ.

– Должно быть отъ худой пищи, отъ древесной коры, отъ заболони…

– Однако отъ коры!.. Одной заболонью вѣрно и кормятся, – подтвердила одна изъ женщинъ.

– А хорошенькая дѣвочка! Смотрите, какіе большіе у нея глаза!.. какія густыя и выгнутыя рѣсницы!..

– Ты чья?

– Говори! – шепнула ребенку Анка, дергая его за руку.

– Я – Теченія…

– Ха! ха!.. Теченія? Кто это такой?

– Тоже – прокаженный. Но это неправда. Она родилась раньше его прихода. Она неизвѣстно чья… Никто не знаетъ…

– Бѣдняжка! Рубашенки даже нѣтъ у нея!..

Старикъ якутъ передъ отъѣздомъ приказалъ накормить путницъ.

Имъ принесли большія чашки съ кислымъ варенымъ молокомъ. Благоговѣніе, съ какимъ прокаженныя принялись за это любимое якутское блюдо, глубоко взволновало присутствующихъ.

– Давно, должно быть, не ѣли… бѣдняжки! – вскричали многія. Посыпались подарки, платки, рубашки, даже обутки и теплое платье.

– Надѣнь, надѣнь! – кричали женщины и дѣти Бытерхай, которая, восхищенная подаренной рубашкой, не знала, что съ ней дѣлать.

Наконецъ, къ огню подползъ неожиданно крошечный мальчуганъ и бросилъ несчастнымъ украшенныя рѣзьбой и рогами деревянныя игрушки.

– Ай да, Мурунъ! И онъ тоже хочетъ что-нибудь подарить несчастнымъ… Возьми, Бытерхай, это для тебя, это коровы, – одобрили всѣ ребенка.

Бытерхай жадно схватила игрушки и спрятала за спину; глаза ея горѣли и чувствовала она себя, видимо, на седьмомъ небѣ.

Когда пріѣхалъ князь, женщина и ребенокъ – накормленныя, пріодѣтыя – сидѣли на томъ же мѣстѣ за огнемъ и весело разговаривали съ все увеличивающейся толпой любопытныхъ.

Пріѣздъ князя сразу напомнилъ Анкѣ о минувшихъ и ожидающихъ ее страданіяхъ. Искреннія слезы потекли у нея изъ глазъ, когда она вновь стала разсказывать про свои горести, про общую ихъ нужду.

– Слышалъ я уже это! – сурово сказалъ князь. – Жаловались мнѣ ваши сосѣди, что обижаете ихъ, что воруете сѣти, ломаете амбары.

– Это не мы… Это Мергень!.. Она и у насъ все уноситъ!..

– Такъ скажи ей, что мы на нее облаву устроимъ… Вѣдь она не только воруетъ, вѣдь она заразу по всей округѣ разноситъ!.. вѣдь она хуже дикаго звѣря… И вы тутъ больше не смѣйте шляться… Въ этотъ разъ прикажу вамъ выдать лодку и сѣти, а въ другой… берегитесь!

– И корову, господинъ, прикажи… Мой скотъ, что задержалъ неправильно Петручанъ Безносый…

– Такъ онъ еще не отдалъ? Я уже ему говорилъ. Долженъ отдать… одну! Онъ говоритъ, что ты должна осталась ему за содержаніе, – и люди это подтверждаютъ, что онъ скотъ твой всю зиму кормилъ, что онъ стогъ сѣна на нихъ убилъ…

– Господи, да вѣдь я все лѣто работала… Молоко, масло отъ скота онъ все поѣлъ… Нѣтъ у людей вижу, совѣсти…

– На это, онъ сказываетъ, уговору не было… Молчи! Корову съ теленкомъ получишь… Опять скажу, чтобы не медля отослалъ, а теперь ступайте! Черезъ озеро перевезутъ васъ, сюда – ближе!

Плотный, мрачнаго вида якутъ ждалъ ихъ уже съ весломъ въ рукѣ на берегу. Тутъ же стояли двѣ лодки. Въ большую Анка положила подаренныя ей вещи, пищу, сѣти, посадила въ корму Бытерхай, а сама сѣла посрединѣ съ весломъ. Якутъ помѣстился въ свою лодку, причалилъ ихъ лодки, подвязалъ къ себѣ сзади и потащилъ ихъ. Легкая волна чуть покачивала ихъ, уходила изъ подъ весла и, казалось, толкала прочь отъ берега. Собравшіеся у воды якуты кричали имъ слова утѣшенія и сочувствія.

По мѣрѣ того, какъ солнце пригрѣвало, вѣтеръ стихалъ. Пловцы быстро скользили по прозрачной, позлащенной солнцемъ зыби. Позади блѣднѣли, туманились, исчезали зеленые берега, гдѣ росли высокія стройныя деревья, гдѣ толпились „люди“, гдѣ кипѣла жизнь, богатая и разнообразная. Анка обернулась, чтобы еще разъ взглянуть на нихъ, и увидѣла столбъ дыма, низко ползавшій вдоль берега. Это выжигали то мѣсто, гдѣ сидѣли онѣ.

Молчаливый проводникъ безъ словъ высадилъ ихъ на томъ берегу, показалъ, куда ѣхать дальше, и уплылъ. Въ виду поздняго времени онѣ рѣшили проночевать въ тайгѣ и добрались домой только на слѣдующій день въ полдень.

Необычный успѣхъ ихъ путешествія опьянилъ положительно всѣхъ.

– Ѣда… одежда… сѣти, лодка, даже – сахаръ, чай и соль!.. Знаешь, Анка, ты большая удачница! – восторгался Теченіе. – Еще сегодня вечеромъ сѣти поставлю. Только нужно лодку осторожно перетащить на озеро, чтобы „вѣдьма“ не замѣтила. Князь, сказываешь, на насъ всѣхъ сердится. Я вѣдь давно говорилъ, что на насъ всѣхъ будутъ серчать за проклятую людоѣдку… Никто вѣдь не знаетъ… И какая ей польза разносить хворь по всему свѣту? Всѣ заболѣютъ, и намъ только хуже будетъ, некому помогать будетъ… И вправду облаву на нее устроить!.. А то какъ?.. Какъ думаешь, Грегоре́й?

Грегоре́й глядѣлъ въ то время задумчиво на огонь, у котораго кипятились чайники и ничего не думалъ но кивнулъ значительно головою.

На завтра уже у нихъ была свѣжая рыба. Несмѣтное количество комаровъ, сброшенныхъ въ воду бурей, которыя толстымъ на палецъ слоемъ покрывали нѣкоторые плесы, привлекла къ берегамъ тучи серебристыхъ лососей. Хотя подаренныя обществомъ сѣти были плохи, но обиліе рыбы покрывало недостатки снастей. Теченіе ликовалъ. Мергень что-то подозрѣвала и возможно, что замѣтила лодку, потому что нѣсколько разъ подплывала къ берегу и, стоя въ лодкѣ съ ладонью козырькомъ у глазъ, долго всматривалась въ ихъ юрту. Ея смуглая, стройная фигура съ узкимъ только поясомъ на голыхъ бедрахъ, рѣзко выдѣлялась на синевѣ спокойно спящихъ водъ.

– Смотритъ, воронъ!.. Высматриваетъ… Напрасно щуришь вѣки, воровка!.. Ничего не увидишь! Говорилъ вѣдь я: мужикъ всегда мужикъ, и никогда бабѣ съ нимъ не сравняться! – хвасталъ Теченіе.

Впрочемъ, увѣренность его продолжалась не долго. Нѣсколько дней спустя онъ вернулся смущенный и злой.

– Нашла!.. – сказалъ онъ у порога.

– Ну и что? Унесла?! Опять ничего нѣтъ?! – спросили всѣ хоромъ.

– Эхъ!.. Не такой я дуракъ… Сѣти у меня каждая въ другой тони… Одну взяла!

– Найдетъ и остальныя. Нѣтъ, надо съ этимъ покончить! – рѣшительно воскликнулъ Грегоре́й. Успѣхъ Анки, а главное, надежда на получку коровы опять вернули ему силы и воспламенили любовь къ женѣ. Рана на плечѣ перестала мѣшать и даже стала подживать.

– Поѣдемъ и заберемъ у нея лодку! – сказалъ онъ послѣ нѣкотораго раздумья. – Всему будетъ конецъ. Останется она плѣнницей на островѣ. Съ голоду не умретъ, запасы у нея вѣрно есть, кое-что мы ей свеземъ, если смирится…

– Какъ же?! Откуда мы возьмемъ?! – воспротивилась Кутуяхсытъ, но Теченіе не далъ ей окончить.

– Найдемъ! Если она не будетъ намъ пакостить, все будетъ! Сѣтей у насъ: разъ, двѣ, три… двѣнадцать, вмѣстѣ съ тѣми, что у нея, да „морда“… Будетъ рыбы прорва! Только знаешь, Грегоре́й, мой совѣтъ застичь ее врасплохъ, ночью, во снѣ… Не отъ страха говорю, а отъ ума… Днемъ можемъ ея на островѣ не найти, уплыветъ куда-нибудь… Вѣдь, она шлюха! Тогда и лодки не будетъ, и взять ее нельзя будетъ. Вѣдь когда нѣтъ, тогда взять нельзя. Что?.. вѣрно говорю?!

– Вѣрно. Я самъ думалъ ночью. А только, если не удастся, намъ застичь?!.

– Какъ не удастся?.. Силою она, думаешь, воспротивится? Тогда… конечно, оставимъ ее… Вѣдь мы не убить ее пойдемъ, а за лодкой… Замѣтитъ насъ, такъ мы мимо проплывемъ, а нѣтъ, такъ лодку подцѣпимъ… Не дастъ, такъ безъ лодки вернемся… Такъ-ли, сякъ-ли, а все мы въ выигрышѣ… Хуже не будетъ!..

– Хуже не будетъ, это вѣрно! – согласился Грегоре́й.

Они не особенно хорошо знали мѣсто осѣдлости Мергель и потому стали ждать луны, чтобы въ темнотѣ не попасть въ какую-нибудь ловушку. Наконецъ, въ одну тихую, теплую ночь они поплыли, старательно избѣгая мѣсячнаго свѣта, который легъ дрожащимъ серебрянымъ столбомъ по серединѣ озера. Осторожно, чуть касаясь веслами по поверхности сонной, затуманенной воды, они двигались вдоль береговъ. Такимъ образомъ они подошли къ тому мѣсту, гдѣ удлиненная на водѣ тѣнь лѣсистаго острова Мергень далеко выбѣгала къ нимъ. Но между тѣнью, гдѣ прятались они, и тѣнью острова находилась свѣтлая полоса. Они были увѣрены, что Мергень не ожидаетъ ихъ съ той стороны, тѣмъ не менѣе разогнали лодку, проскочили стрѣлою опасное мѣсто и спрятались у острова раньше, чѣмъ сомкнулась серебряная зыбь, всколыхнутая ихъ пирогой.

– Ты ничего не слышалъ?

– Ничего. Все, кажется, хорошо! Смотри теперь осторожно. Здѣсь на водѣ за версту комара слышно!

Они плыли у самой земли, стараясь погружать и вынимать весла безъ малѣйшаго всплеска. Съ краю обрывистаго берега склонялись къ нимъ косматыя лиственницы, точно присматривались при свѣтѣ густо мерцающихъ на небѣ звѣздъ, – что за незванные гости посѣщаютъ ихъ въ неурочный часъ. У поворота на мысу рыбаки увидѣли вдругъ въ чащѣ очень близко красный огонечекъ.

– Смотри: не звѣрь ли? – шепнулъ Теченіе, но Грегоре́й показалъ молча на струйки бѣлаго дыма, поднимавшагося тамъ же надъ верхушками деревьевъ и тающаго высоко въ темной синевѣ ночи. Сквозь чащу можно было различить очертанія конусообразной „урасы“. Огонь свѣтился въ ея внутренности. Якуты сейчасъ же остановились, лодку свою вытащили до половины на мель и принялись потихоньку шарить на берегу. Лодки Мергень тамъ не оказалось. Тогда они, соблазненные удачею, рѣшились заглянуть въ кусты. Лодки и тамъ, не оказалось.

– Должно быть, около дома спрятана она… – шепнулъ Теченіе.

Находились они въ разстояніи всего нѣсколькихъ шаговъ отъ „Урасы“ и сквозь открытый входъ ея могли видѣть догорающій огонь по серединѣ. Внутри ни кого не было. Любопытство побѣдило ихъ робость и они вошли туда.

– Нѣту!.. Можетъ быть, ѣздитъ по сосѣдямъ и воруетъ?! Смотри, какой порядокъ вездѣ… Одежа, рыба, посуда – все на мѣстѣ. Лошадь – не баба! – восхищался Теченіе.

– Страсть сердитая! – отвѣтилъ Грегоре́й, ощупывая постель, глубоко продавленную въ подстилкѣ изъ мха и вѣтокъ.

– Эхъ! Да еслибъ она была добрая… Слышалъ!? – вскрикнулъ Теченіе и дернулъ Грегоре́я за рукавъ.

– Слышалъ. Знаешь, я думаю, она тутъ недалеко. Постель совсѣмъ теплая! – замѣтилъ Грегоре́й. – Уйдемъ лучше.

– О, да! Уйдемъ лучше!.. Хотя что она въ сущности сдѣлаетъ намъ, если придетъ; скажемъ, въ гости пришли… Двое вѣдь насъ! Попробую я немного ея вяленой рыбы, важная, должно быть, у нея рыба…

Теченіе уже протянулъ руку къ вялившимся въ дыму пластамъ рыбы, какъ въ тотъ же мигъ зазвенѣла тетива, и стрѣла съ зюзюканіемъ пронеслась мимо рыбака. Оба друга немедля упали ничкомъ на землю и поползли въ кусты. Оттуда опрометью бросились къ своей лодкѣ. Сзади за ними все время кто-то пронизывалъ воздухъ стрѣлами.

– Проклятая! И кто бы могъ подумать, оружіе есть у ней?! Украла его гдѣ-нибудь, должно быть!.. Подожди, и я себѣ сдѣлаю лукъ! – грозилъ ей издали Теченіе, налегая изо всѣхъ силъ на весло.

На берегу стояла Мергень, голое ея тѣло блестѣло въ лунномъ свѣтѣ, какъ бронза, въ рукахъ изгибался натянутый лукъ.

– Подожди, проклятая вѣдьма, князь сказалъ, – устроятъ на тебя облаву, спромышляютъ тебя, какъ дикаго звѣря!..

Въ отвѣтъ она пустила имъ стрѣлу и попала въ бортъ лодки. Большой кусокъ доски отлетѣлъ съ шумомъ въ воду.

– Бѣжите!?. О, мужчины… о, воины, которыхъ можно сдуть въ воздухъ, поставивъ себѣ на ладони!..

– Не всѣ разбойники, какъ ты… Никого не жалѣютъ… – воскликнулъ Грегоре́й. Якутка злобно засмѣялась.

Два дня спустя исчезъ Теченіе. Испуганные жители юрты не знали, что и подумать. Грегоре́й предпринялъ розыски вдоль озера, предполагая, что рыбакъ утонулъ. Но ни тѣла, ни лодки не нашелъ, хотя была на озерахъ волна, и ихъ бы гдѣ-нибудь непремѣнно выкинуло. Слѣдовъ медвѣдя тоже Грегоре́й не нашелъ.

– Убила его? – рѣшили они молча про себя, не смѣя подѣлиться другъ съ другомъ печальной догадкой.

Опять остались они безъ пищи и безъ средствъ добывать ее. Корову общество и не думало послать имъ. Въ отчаяніи Анка рѣшилась еще разъ сходить къ князю.

Въ этотъ разъ она прошла по хорошей дорогѣ и попала къ князю относительно быстро и безъ приключеній. Зато приняли ее тамъ совсѣмъ иначе. Князь кричалъ на нее, ругался, грозилъ сжатыми кулаками и навѣрное билъ-бы ее, еслибъ не опасался прикоснуться къ ней. Не дали ей подаянія, даже поѣсть не дали, какъ слѣдуетъ. Якутъ верхомъ на лошади, съ копьемъ въ рукахъ, погналъ ее обратно домой. Дрожащая, ослабѣвшая съ голоду и волненія, она чуть плелась. Только видъ коровы, которую всадникъ велъ привязанную за собою, да жалобные возгласы теленка, который навьюченный болтался въ корзинѣ съ боку сѣдла всадника, поддерживали ея силы и бодрость.

– Наконецъ… есть!.. – шептала она спекшимися губами.

Въ половинѣ пути почувствовала Анка, что дальше итти не въ силахъ, и попросила своего стража, чтобы позволилъ ей покормить теленка и самой пососать немного молока изъ полнаго вымени коровы. Якутъ согласился, развелъ огонь, сварилъ себѣ чай и смотрѣлъ изъ-подлобья, какъ женщина все ласкаетъ, цѣлуетъ свою скотину.

– Жаль Божьяго созданія, сгніетъ, какъ и вы… – недружелюбно проворчалъ онъ.

X.

Бытерхай только теперь узнала, что такое настоящая дружба. Маленькій Бысъ, новый жилецъ юрты, былъ такой смѣшной, когда его заставляли перепрыгивать высокій порогъ! Онъ такъ своеобразно перебиралъ узловатыми ногами, оттопыривалъ неожиданно хвостъ, что смѣхъ то и дѣло брызгалъ изъ сжатыхъ губъ дѣвочки. Мало того, не разъ Бысъ вдругъ въ самый торжественный моментъ, когда его вели, напримѣръ, къ водопою, подымалъ такую неслыханную кутерьму, принимался до того стремительно бѣгать кругомъ Бытерхай, тащить изъ ея рукъ свою веревку, что заставлялъ ее вертѣться съ собою на мѣстѣ, какъ волчокъ, при чемъ черные волосы дѣвочки взлетали надъ ея головой точно вороньи крылья. Это были, по примѣру прежнихъ временъ, все еще единственныя вещи, которыя пока могли взлетать на воздухъ при движеніи хорошенькой Бытерхай. Рубашечку – красивую синюю рубашечку съ красными ластовками и воротникомъ, она сейчасъ же по возвращеніи отъ князя спрятала… къ большому празднику.

Были у Быса и другія любопытныя, своенравныя привычки. Случалось, среди самаго бѣшенаго бѣга, прыжковъ, ляганій, онъ вдругъ безъ всякой видимой причины останавливался, разставлялъ изогнутыя дугой ноги, настораживалъ уши лопатами, выпучивалъ круглые глаза и глядѣлъ удивленно въ совершенно пустое мѣсто… Надо полагать, – онъ тамъ видѣлъ нѣчто, но что это было такое, тщетно старалась узнать Бытерхай. Все, что она тамъ сама замѣчала, были совсѣмъ обычныя, скучныя вещи. Поэтому она въ такихъ случаяхъ становилась около друга на колѣняхъ, забрасывала ему на теплую, морщинистую шею рученки, цѣловала въ мордочку и говорила:

– Глупый Бысъ! Тамъ нѣтъ ничего, пойдемъ домой, а то Анка скоро пригонитъ Лысанку… Нужно ихъ встрѣтить!..

Дружба ихъ постепенно выросла до того, что Бытерхай положила въ корыто Бысу „на всегда“ свои разныя, „отъ людей“ полученныя игрушки. Она не прочь была даже спать вмѣстѣ съ теленкомъ и навѣрно перешла бы съ пустой кровати Теченія въ темный и влажный уголокъ за каминомъ, если бы этому не воспротивилась Анка.

– Нельзя!.. Даже ночью не оставишь въ покоѣ скотины… Еще ее испужаешь храпѣніемъ и задавится она на привязи… А то упадетъ и ногу сломитъ… И коровѣ нужно свое время…

Бытерхай не настаивала. Она привыкла слушаться; къ тому же, по собственному опыту знала, что всякому нужно и пріятно имѣть „свое время“. Особенно съ появленіемъ Лысанки этого времени оставалось у нея все меньше и меньше. Къ обязанностямъ дѣвочки носить воду, подметать избу, таскать хворостъ, собирать щавель, коренья, ягоды, присоединилась теперь забота, чтобы знать постоянно, гдѣ находится и что дѣлаетъ корова. Взрослые сказали ей разъ на всегда, что если она замѣтитъ скотину въ опасномъ мѣстѣ на бадяранѣ, у обрыва, надъ озеромъ, то она должна прогнать ее въ другое мѣсто или увѣдомить объ этомъ старшихъ. Если дѣвочка не была въ состояніи замѣтить коровы съ плоской крыши юрты, то должна была отправляться за ней въ поиски въ кусты, на „калтусъ“, гдѣ все еще много было комаровъ и овода. Огромный ростъ животнаго, его горячее дыханіе, длинный хвостъ, блестящіе рога, клекчущія копыта, красный языкъ, большущіе, выпуклые глаза, нетерпѣливыя, быстрыя движенія – все это возбуждало въ ребенкѣ неимовѣрный ужасъ, съ которымъ даже любовь къ Бысу безсильны были бороться.

– Вѣдь это его мама!.. – успокаивала она самое себя. Несмотря на это, когда приходилось ей гнать заблудившееся животное домой, дѣвочка отыскивала самую большую, какую только въ состояніи была поднять, хворостину и, осторожно выглядывая изъ за деревьевъ, покрикивала издали: „Хотъ! хотъ!..“

Корова обыкновенно оглядывалась нѣкоторое время изумленно, отыскивая, кто такой на нее кричитъ, затѣмъ степенно направлялась домой и протяжнымъ мычаніемъ вызывала легкомысленно забытаго среди веселыхъ луговъ и сладкихъ травъ теленка.

Это мычаніе, трескъ ломающихся подъ тяжестью животнаго кустовъ, топотъ его ногъ, сопѣніе и запахъ его, когда поставленное ночью въ юртѣ оно пережевывало жвачку или переступало неспокойно съ ноги на ногу во время доенія – невыразимо пріятно щекотали слухъ прокаженныхъ.

– Глаза мои еще увидѣли Божью тварь… Ноздри мои еще дышутъ его запахомъ… А не думала я, что удостоюсь передъ смертью… – Вотъ Салбанъ, бѣдняжка, не дождался… – говорила частенько Кутуяхсытъ.

Жизнь ихъ потекла съ тѣхъ поръ болѣе сильной струей, въ сердцахъ народились несбыточныя мечты; вернулись къ нимъ старыя привычки. Грегоре́й весь день напролетъ косилъ сѣно, Анка перетряхивала и сгребала его. Чего, впрочемъ, не принялась теперь дѣлать эта женщина? Съ того дня, когда она крайне измученная, но веселая, вернулась со скотиной домой, съ тѣхъ поръ, когда мысль ея была въ состояніи хоть на чемъ-либо положительномъ опереться, Анка сгорала въ лихорадкѣ труда. Подобно полевой мышкѣ, она шныряла по тайгѣ и тащила домой все съѣдобное или годное къ употребленію. Черную смородину, щавель, дикій чеснокъ, сладкіе коренья, „ѣду озеръ“, какіе то пахучіе листья и молодые побѣги – все, все несла она и бросала въ большой деревянный чанъ, куда сливались молочные остатки. Тамъ все закисало и превращалось въ питательный студень, изъ котораго Анка умѣла приготовлять великолѣпную похлебку, подбавляя воды и древесной заболони. Такимъ образомъ домашніе даже не чувствовали, какъ дѣлаются въ молокѣ огромныя сбереженія. У нихъ всегда было молоко и по утру, и вечеромъ къ чаю, приготовленному изъ сушеныхъ пахучихъ травъ, было даже масло, конечно, къ праздникамъ… Все у нихъ было, правда, было немного, потому что одна корова куда какъ немного даетъ молока, но было все, что бываетъ „у людей“ тамъ на миру! А это главное!

– На будущій годъ опять Лысуха отелится… Тогда будетъ у насъ уже три штуки… Бычекъ подростетъ, станемъ по немногу возить на немъ кладь, дрова, рыбу… Сколько теперь трудовъ, сколько времени уходитъ на тасканіе вещей… И насъ можетъ, Богъ дастъ, прибудетъ! – говорила со вздохомъ молодая женщина, брала за руку мужа и прикладывала его ладонь къ своему лону, гдѣ билась уже новая жизнь. Всякій разъ, когда видѣла Анка, Грегоре́й мраченъ, безсмысленно и вяло глядитъ въ огонь, она подсаживалась къ нему, глядѣла въ лицо и ободряла.

– Не тужи! не думай!.. Забудь о болѣзни… Всякъ, кто родился, умретъ. Скажи лучше, успѣешь или нѣтъ набить завтра новые обручи на разсохшуюся бочку подъ кислое молоко. Скоро нужна будетъ. Прежняя уже полная.

– Уже полная? – удивлялся мужъ.

– Полная, – отвѣчала Анка съ гордостью. – Ахъ, еслибъ ты поправилъ на рѣчкѣ городьбу и „морду“… Что-то теперь не видно Мергень. Авось, оставитъ она насъ!.. Совѣсть, можетъ быть, проснулась въ ней послѣ того, какъ загубила неповинную душу…

– Такъ ты думаешь, что это она?..

– Кому же больше? Иначе вѣтеръ хоть бы лодку пригналъ!..

– Видѣлъ я ее вчера… – мрачно проговорилъ Грегоре́й.

Анка, чтобъ скрыть безпокойство, поправила порывисто платокъ на головѣ.

– Гдѣ? – спросила она, погодя.

– Плыла по озеру на востокъ.

– Видишь: въ другіе теперь направилась углы. Попробуй, поправь городьбу! Я помогу тебѣ…

Побуждаемый ею, Грегоре́й малу-по-малу втянулся въ привычный ему трудъ рыбака и скотовода. Все рѣже посѣщала его хандра, и онъ не разъ громко напѣвалъ, отбивая бойко косу. Городьбу и „морду“ онъ поправилъ и вставилъ послѣднюю въ окно городьбы. Только перемѣнилъ направленіе жерла, такъ какъ близилась осень и рыба стремилась теперь въ обратную сторону изъ мелкихъ тучныхъ, но быстро охладѣвающихъ ночью водъ въ глубокіе, обширные омуты. Опять на жердяхъ сушилки на плоской крышѣ юрты появились распластанныя, въ прокъ вялящіяся рыбы.

Никто не мѣшалъ имъ, не пакостилъ. Наоборотъ; однажды, по утру, къ большому своему удивленію, они нашли на берегу озера старую свою лодку, весло и три сѣти. Въ носу лодки за его поперечинку заткнутъ былъ маленькій деревянный крестикъ. Случай этотъ неимовѣрно взволновалъ всѣхъ и страшно напугалъ Анку. Она не подала виду, только избѣгала говорить о происшествіи и не любила, когда говорили объ этомъ другіе при ней. Кутуяхсытъ какъ-то въ ея отсутствіе не выдержала и спросила неожиданно Грегоре́я:

– А, что бы ты сказалъ, если бы вдругъ она… вернулась?!.

– Эхъ, не вернется. Богата – все у нея теперь есть!

– И кто бы подумалъ, что Теченіе тогда не утонулъ…

Никому не пришло даже въ голову, что она… его… Вотъ вѣдьма-то!

– Кто его знаетъ, можетъ, онъ и утонулъ, а она только лодку да сѣти нашла, да и отдала намъ…

– Берегись все-таки, Грегоре́й, берегись… Двое ихъ теперь!.. – простонала старуха.

– Чего беречься?.. Не боюсь ихъ… – притворно равнодушно отвѣтилъ рыбакъ.

Опять тѣнь этой женщины проплыла надъ мирной жизнью юртешниковъ, подобно ненастной тучѣ. Анка не пускала больше мужа одного осматривать „морду“. Чаще всего сама ходила на рѣчку вмѣстѣ съ Бытерхай.

Разъ возвращалась она оттуда, сгибаясь подъ тяжестью полной рыбъ корзины, когда замѣтила съ изумленіемъ вторую лодку на берегу озера. Она страшно стала бояться неожиданностей, и сердце ея болѣзненно сжалось. Въ юртѣ на скамьѣ за столомъ сидѣлъ… Теченіе и спокойно разсказывалъ что-то Кутуяхсытъ.

– Ты живъ, Теченіе!? А мы уже похоронили тебя! – воскликнула Анка, искренно обрадовавшись его возвращенію.

– Живу, Анка, дышу… Слава Богу! И, вотъ видишь, пришелъ къ вамъ въ гости… Какъ только улучилъ время, пришелъ…

– А гдѣ пропадалъ ты?.. А мы-то, мы-то… убивались! Страху сколько наѣлись изъ-за тебя… Гдѣ обрѣтаешься теперь?!.

– Времени все не хватало… Давно навѣстилъ бы васъ… – бормоталъ смущенно рыбакъ. – Надо временемъ пользоваться, рыбу ловить, сѣти чинить…

– И такъ, ты, ни про что, ни за что, оставилъ насъ на погибель, безъ луча надежды, безъ соломинки.

Рыбакъ въ замѣшательствѣ поглаживалъ подбородокъ, избѣгая встрѣтиться съ ней взглядомъ.

– По крайности, хорошо ли тебѣ?

– У васъ все-таки лучше, – отвѣтилъ онъ уклончиво.

Онъ кивкомъ указалъ въ открытую дверь, сквозь которую долеталъ издали звонъ Грегорье́вой косы.

– Сбѣгай, Бытерхай, крикни хозяина. Скажи, что вернулся Теченіе…

– Ожитой…

– Ожитой… ожитой… бѣги! – усмѣхнулась Анка.

Дѣвочка все-таки успѣла мигнуть Бысу, что скоро вернется, и птицей помчалась на лугъ.

– Какъ же это случилось? – спрашивалъ весело Грегоре́й, когда послѣ многократныхъ привѣтствій и восклицаній всѣ присутствующіе усѣлись за столъ и принялись за поставленную въ честь Теченія пищу.

– Случилось! – отрѣзалъ рѣшительно Теченіе, и жадно протянулъ ложку къ кислому молоку. – Скотина у васъ есть, и совсѣмъ другой теперь разговоръ… Много даетъ она молока?.. Вотъ видите, можетъ быть и лучше, что я исчезъ. Безъ этого, кто знаетъ, получили ли бы вы корову…

– Мергень знаетъ, что мы со скотомъ? – спросила Анка.

– И Мергень знаетъ. Мы давно видѣли ее съ того берега. Теперь Мергень лежитъ пробита… Недѣлю тому назадъ вернулась прострѣлена и сейчасъ легла… Кровью сильно истекла въ пути…

– Пробита, говоришь? – переспросили всѣ.

– Ну, да! Должно быть, помретъ. А хотѣла уже исправиться…

– Скажи, Теченіе, что ты надумалъ намъ лодку и сѣти отдать… Правда?.. – сказалъ вскользь Грегоре́й.

– Зачѣмъ непремѣнно я? Конечно, я ее отвезъ руками, но она сама надумала: „Теченіе, – говоритъ, – у насъ двѣ лодки, одна безъ употребленія стоитъ и сѣтей у насъ, слава Богу, много, отвези имъ… у нихъ ничего нѣтъ…“

– Пусть бы лучше не отсылала! Пусть бы лучше о насъ она совсѣмъ забыла… – воскликнула порывисто Анка.

– Не говори, помретъ она, кровью она истекла… Пусть Богъ проститъ ей всякія прегрѣшенія… – причиталъ жалобно Теченіе. – У васъ теперь хорошо, весело, а у насъ грустно. Дай-ка, Грегоре́й, косу, попробую, не забылъ ли я?!

Онъ прогостилъ у нихъ до вечера, и осмотрѣлъ внимательно Лысанку и сдѣлалъ на ея счетъ нѣсколько дѣльныхъ замѣчаній. Онъ погладилъ Быса, приласкалъ Бытерхай и подарилъ ей гостинца – великолѣпную вяленую „юкалу“. Анка, съ своей стороны, налила ему въ берестяной „турсучекъ“ немного молока.

– Эхъ, Теченіе! Остался бы ты, паря, лучше ночевать… Поздно, темно, непогода поднимается. Будетъ волна… – соблазняли его домашніе.

– Нельзя! Никакъ нельзя! Она тамъ одна, ей некому воды подать. Вѣдь она тоже живая душа!.. Пусть только она не помретъ, а посмотрите, что будетъ! Головой ручаюсь, будетъ хорошо… Это уже мое дѣло!.. Хорошо у васъ, правда: и скотъ есть, и весело, и работа настоящая, а только… нельзя, никакъ нельзя!.. Опять пріѣду вскорости погостить, сосѣдями будемъ, а такъ… нельзя!

Добрякъ взялъ „турсучекъ“ и поковылялъ къ озеру. Жители юрты проводили его на берегъ и стояли, пока онъ не сѣлъ и не уплылъ.

Волны качали лодочку, которая, ныряя и взлетая съ гребня на гребень, плыла на встрѣчу вѣтру, стремилась упрямо туда, гдѣ въ потемнѣвшей дали чернѣлъ островъ съ деревьями, нависшими съ крутыхъ береговъ.

XI.

Задули вѣтры съ запада, встрѣтились съ вѣтрами съ востока, наскочили тучи на тучи, какъ въ котлѣ закипѣло въ пасмурномъ небѣ, а когда сѣверный вѣтеръ обвѣялъ все своимъ ледянымъ дыханіемъ, полились непрерывно густые, ледяные дожди. Шумъ ненастья, несмолкаемая дробь водяныхъ капель, плескъ бѣгущей воды, тоскливый гомонъ волнующихся озеръ, довершили предѣлъ печали этой плоской, влажной, доступной всякой непогодѣ земли. Дождевыя облака потушили ея краски, замазали ея очертанія, превратили ее въ сѣрый, грязный, отвратительный лохмоть суши, которымъ постоянно потрясали бури, который бороздилъ вдоль и поперекъ желтый, противный ливень.

– Хорошо еще, что мы сѣно успѣли скопнить… – говорилъ Грегоре́й.

– А худо, что ты земли не успѣлъ набросать на крышу… Теперь течетъ, и скоро, не знаю, куда мы спрячемся!.. – замѣтила Анка.

– Куда спрячемся? Да вѣдь надъ кроватями, да надъ столомъ еще сухо, не протекло!

– Подожди, дай срокъ, протечетъ и тамъ. Боюсь, и въ амбарѣ прорветъ и подмочитъ сушеную рыбу.

„Срокъ“ былъ близокъ. Вскорѣ текло вездѣ. Холодная вода не располагаетъ людей къ дружбѣ, тѣмъ не менѣе жители юрты не ссорились. Не съ кѣмъ было ссориться. Анка съ мягкой веселостью устраняла всякій поводъ къ недоразумѣнію. Иногда Грегоре́й, кости котораго опять стали ныть съ началомъ ненастій, пробовалъ привередничать.

– Эти женщины всегда… – начиналъ онъ.

– О, да! ужасно глупыя эти женщины! – соглашалась Анка. – Любятъ васъ, берегутъ, работаютъ на васъ, дѣтей вамъ рожаютъ, няньчаются съ ними… да еще слушаются… Пусть бы лучше всѣ, какъ Мергень…

– Сейчасъ – Мергень? Зачѣмъ Мергень? – ворчалъ смущенный якутъ.

А то въ другой разъ, когда онъ особенно сердился, взяла его Анка за руку и подвела къ огню.

– Погрѣйся, старикъ, погрѣйся и сознайся, что сегодня тебѣ хуже, что опять мучаютъ тебя суставы… Садись къ теплу, авось полегчаетъ!

– Какой полегчаетъ?!. Вездѣ на голову каплетъ!

– Пусть каплетъ! Не потонемъ, дастъ Богъ! Придетъ ведро, глины на крышу накидаемъ… На всегда останется!

Сама Анка не уставала работать. Она пользовалась малѣйшимъ перерывомъ въ дождѣ и бѣжала – легко одѣтая, въ дырявой обуви – на лугъ за сѣномъ для Лысанки, на рѣчку осмотрѣть „морду“ или плыла на озеро провѣдать сѣти.

– Награди ее Господь!.. Сжалился Онъ надъ нами грѣшными и послалъ ее ради облегченія мученій нашихъ!.. – благословляла ее не разъ громко многострадальная Кутуяхсытъ.

Но все это продолжалось не долго. Какъ-то вечеромъ двери неожиданно открылись и явился промокшій, грязный Теченіе, а за нимъ слѣдомъ вошла Мергень, сильно исхудавшая, съ горящими лихорадочно глазами.

– Смыло… совсѣмъ смыло глину съ нашей „урасы“. Невтерпежъ!.. Хуже, чѣмъ въ чистомъ полѣ… Брр!.. Холодище!.. А у васъ хорошо, тепло и сухо!.. Всегда говорилъ я, что въ кучѣ лучше, – проговорилъ рыбакъ.

Мергень молча бросила узелъ съ вещами на свое старое мѣсто.

Домашніе только переглянулись. Что они могли подѣлать? Имъ даже въ голову не приходила возможность отказа. Домъ во всей якутской землѣ есть собственность тѣхъ, кто нуждается въ убѣжищѣ. Впрочемъ, сопротивленіе уже потому не могло состояться, что она не спрашивала ихъ и навѣрно не послушала бы ихъ. Въ случаѣ столкновенія, она – храбрая и ловкая – вмѣстѣ съ Теченіемъ представляла замѣтную силу, съ которой рукопашная была бы не безопасна… Дѣло могло кончиться Богъ знаетъ чѣмъ! Юртешники поневолѣ помирились съ ея появленіемъ.

Но вмѣстѣ съ ней вошла въ ихъ жилище угрюмая мрачность. Мергень ничего такого не дѣлала, ничего особеннаго; она осталась все тою же прежней Мергень и все почти время проводила у камина, на которомъ нещадно легла топливо, доставляемое покорно худенькими рученками Бытерхай. Острыя очертанія ея крупной фигуры, ея пронзительно-блестящіе глаза дѣйствовали угнетающе на присутствующихъ, разговоры съ ея появленіемъ умолкали и велись свободно только на дворѣ, подальше отъ нея. Даже Теченіе избѣгалъ шутить и балагурить въ ея присутствіи, а Анка содрогалась всякій разъ, когда пламенный взглядъ Мергень падалъ на ея лицо или руки.

Та присущая Анкѣ доброта и чистосердечность обращенія, которыя раньше скрашивали всѣмъ несладкую долю, вдругъ куда-то исчезли, поблекли. Ея хозяйственныя заботы и предпріятія постоянно натыкались на неожиданныя мелкія, но неодолимыя препятствія. Кутуяхсытъ то и дѣло сидѣла безъ теплой воды для ранъ, такъ какъ посуда нужна была Мергень. Платье Грегоре́я осталось не заштопаннымъ, такъ какъ шить можно было только при свѣтѣ огня, а Мергень не отходила отъ камина. Всякій болѣе громкій разговоръ или возня, разбудившіе спавшую Мергень, вызывали съ ея стороны брань и нареканія. Бытерхай не могла никакъ сообразить, когда ей носить воду, когда подметать избу. Мергень неотступно ругала ее то за пыль, поднятую при уборкѣ сора, то за самый этотъ соръ. Часто она, въ отсутствіе Теченія, колотила дѣвочку, и послѣдняя нерѣдко, вопреки приказанію Анки, засыпала не на своей кровати, а въ уголку Быса, положивъ облитое слезами личико на теплой шеѣ друга.

Мергень, между тѣмъ, быстро поправлялась въ теплѣ и холѣ. Недѣлю спустя она уже лично могла отправиться въ амбаръ и собственноручно перебрать „свое богатство“. Теченіе въ продолженіи безъ малаго двухъ дней перевозилъ эти вещи съ острова. И чего только тамъ не было: были запасы рыбьяго жиру въ мѣшечкахъ изъ скотскаго, пузыря, были горы вяленой и сушеной рыбы, были копченыя утки, оленьи языки, скотскіе желудки, налитые кровью; были, наконецъ, всевозможныя вещи, платье, посуда, оружіе, рыболовныя снасти – все награблено въ уединенныхъ рыбачьихъ заимкахъ въ отсутствіе занятыхъ промысломъ жильцовъ.

Мергень осматривала свою добычу съ гордостью настоящаго воина.

– Зачѣмъ развязали вы связки сушеной рыбы? – спросила вдругъ сурово она.

– Заплѣсневѣли. Необходимо было поѣсть ихъ, – отвѣтила Анка.

– Пусть гніютъ – не ваше! Будетъ съ васъ, что сѣтями моими пользуетесь…

– Сѣти-то вѣдь наши были, – замѣтилъ Грегоре́й.

– Были да сплыли! Что, развѣ получили бы вы ихъ, еслибъ я сама ихъ вамъ не вернула?.. Вѣдь приходилъ ты за ними, Грегоре́й!.. – добавила насмѣшливо Мергень.

– Вѣдьма! – ворчалъ Грегоре́й. – Когда вблизи ея Сяду, сейчасъ все тѣло у меня сводитъ… кость ломитъ… Язвы тоже стали пуще болѣть отъ ея прихода!

– Кабысь! Не говори: простите вы ей!.. Совсѣмъ она уже исправиться было пожелала, да въ печень ее желѣзомъ ткнули… Извѣстно – отъ печени всегда злость бываетъ!.. Подождите, ужо лѣто придетъ, то или ей полегчаетъ, или на островъ опять уйдемъ себѣ вдвоемъ, – уговаривалъ ихъ Теченіе.

– Не знаю, какъ мы до лѣта дотянемъ, моченьки нѣтъ! – вздохнула Анка.

Теченіе тоже вздыхалъ, кивалъ головою, заискивающе улыбался и, въ сознаніи своей виновности, старался вездѣ, гдѣ только могъ, замѣнить въ работѣ Грегоре́я. Работалъ онъ для нихъ для всѣхъ, но безпрекословно слушался только Мергень.

Послѣдняя мало-по-малу безраздѣльно завладѣла управленіемъ юрты.

– Сегодня надо починить всѣ сѣти, а завтра ихъ перенесете съ Грегоре́емъ на другую тоню. Тамъ промыселъ теперь лучше! – распоряжалась она.

Правда, она въ этомъ знала толкъ. Но она вмѣшивалась рѣшительно во все, даже собственнаго сѣна не позволила имъ безъ спросу метать.

– Видѣла: еще влажное, сгніетъ! – сказала имъ рѣшительно она.

Анка весь тотъ вечеръ ревмя ревѣла, поссорилась съ Грегоре́емъ, но сѣно осталось еще на недѣлю въ копнахъ.

Между тѣмъ наступила поздняя, холодная, сухая, ясная, рыже-золотистая осень. Широколистые кусты малины и дикой смородины покраснѣли; шиповникъ надѣлъ осенній багрянецъ. Нѣжно золотистыя березки постоянно дрожали порѣдѣвшей листвой и роняли съ вѣтромъ прозрачные свои листочки. Синева неба пріобрѣла серебристый блескъ и поблѣднѣла синева озеръ. Грязно-зеленые неизмѣнные мхи вдругъ одолѣли пожелтѣвшія травы, всплыли наружу и окрасили собою оголенные лѣса и топи. Выросли ночи и длиннѣе стали вечера.

Въ юртѣ эти длинные вечера проходили невообразимо скучно. Всѣ молчали, позѣвывали или обмѣнивались негромкими замѣчаніями. Общіе разговоры никогда не могли состояться. Всегда что-нибудь нехорошее да выходило изъ нихъ. Анка въ сторонкѣ шила маленькія рубашки и подрубала пеленки. Мергень, согнувшись дугою, грѣла у огня то спину, то бокъ, то колѣни.

– Чего они все молчатъ? Чего не разговариваютъ? Скука какая! Даже не смотрятъ въ мою сторону? – спросила она однажды Теченіе.

– Эхъ, старуха! И я здѣсь съ тобою по душѣ говорить не могу… Не такъ бывало у насъ на островѣ!.. Здѣсь людей много, а сердце не любитъ ушей!..

– Меня, скажи лучше, не любятъ! За что имъ и любить меня, когда я сама полюбить ихъ не могу!!. Что въ нихъ? Чѣмъ живы они? Скучно здѣсь, хуже, чѣмъ въ тундрѣ!.. Тоска сосетъ!

– А ты пожалѣй, пожалѣй ихъ, сразу полегчаетъ!.. Попробуй… Я всегда такъ дѣлаю, – совѣтовалъ Теченіе.

– Не могу! – отвѣтила Мергень и отвела въ сторону блестящій взглядъ. – Ты, Теченіе, ты бы и бревно любилъ, еслибъ сосѣдей не стало!.. Что стоитъ твоя любовь? – добавила задумчиво она.

– Лѣтомъ опять на островъ укочуемъ! – шепнулъ якутъ.

– Кабысь! Кто знаетъ, что случится до лѣта?..

Зима длинна!.. Можетъ быть, твои ноги совсѣмъ отвалятся!

Осень, какъ вездѣ на дальнемъ сѣверѣ, быстро, проходила. Перелетныя птицы уже улетѣли, уже не оттаивали днемъ скрытыя въ травахъ лужи воды и болотца. Но въ полдень солнце все еще припекало, и золотой свѣтъ дня прогонялъ холодные туманы.

Ежедневно жители юрты удѣляли часть времени осмотру и починкѣ своего жилища. Навозъ Лысанки, смѣшанный съ разведенной глиной, представлялъ прекрасную наружную обмазку. Дѣло не особенно быстро подвигалось впередъ, все не хватало навоза; вдругъ Мергень закапризничала;

– Не стоитъ плевка такая работа! Все ждать и ждать. Къ тому же, навозъ подсохнетъ и весною начнетъ горѣть отъ солнца. А тогда что мы сдѣлаемъ? А если вдругъ скотина подохнетъ?! Лучше по прежнему – щели мхомъ законопатимъ да поверхъ толстый слой глины положимъ. Корову я бы совсѣмъ выбросила вонъ изъ юрты. Нѣтъ въ нашей юртѣ ни ямы, ни жолобовъ. Куда вы дѣнете нечистоты? Будетъ вѣчная сырость и вонь. Пусть себѣ скотоводы построятъ для своей скотины хлѣвъ – и только! Изъ-за одной коровенки нельзя, чтобы задохнулись люди!..

Анка, услышавъ эти „вымыслы“, даже руками всплеснула отъ возмущенія, по, подумавъ, согласилась.

– Придирается большая барыня наша!.. Пусть ее… Хочетъ, можетъ и лучше… Построимъ, Грегоре́й!..

Теченіе, который съ безпокойствомъ ждалъ взрыва, удивился спокойствію Анки.

– Построимъ!.. Конечно, построимъ! – повторилъ онъ радостно. Завтра же начну съ Грегоре́емъ столбы рубить, бревна таскать!

Грегоре́й, которому Анка сообщила свои соображенія, ретиво принялся за работу. Въ нѣсколько дней оба якута смастерили не замысловатый остовъ юртенки; осталось обставить его стоймя вокругъ кругляками. По мѣрѣ того, какъ мужчины заканчивали „деревянную“ работу, Анка съ Бытерхай обмазывали снаружи стѣны зданія, вначалѣ глиной, а затѣмъ навозомъ. Юртенка снабжена была крошечными окошечками, низкими дверьми и камелькомъ. Полъ подъ стойломъ выложенъ былъ жердями; дальше у камина осталась голая земля. Вся постройка была до того крошечна, что Лысанка почти всю ее заполняла собою. Только около камина оставалось немного незанятаго пространства. Грегоре́й забилъ тамъ колья на лавку и устроилъ кровать. Мергень все замѣчала, но не вмѣшивалась. И у нея были тоже свои планы, связанны съ удаленіемъ Анки въ хлѣвъ на время беременности и родовъ. На крышу новой юрты и сѣверную ея стѣну для тепла набросали якуты сѣна, запасъ котораго должны были держать близко дома для Лысанки. Затѣмъ, жители большой юрты отпраздновали чаемъ съ масломъ и вяленой рыбой окончаніе работъ. Корова и теленокъ были водворены въ новомъ помѣщеніи, а на слѣдующій день Грегоре́й и Анка перетащили туда-же свои пожитки.

Вначалѣ они тамъ только спали, но впослѣдствіи время ихъ пребыванія все удлинялось. Грегоре́й сталъ тамъ производить болѣе мелкія работы. Огонекъ все дольше горѣлъ въ крошечномъ камелькѣ. Бытерхай тоже предпочитала духоту тѣсной избушки простору и свѣту большой юрты. Дѣвочка мечтала даже, что со временемъ и ее оставятъ ночевать, но Анка все ей отказывала, ссылаясь на недостатокъ мѣста. Дѣйствительно, даже пролѣзть внутрь было трудно. Приходилось жаться къ влажной стѣнѣ, чтобы не испачкаться о грязные бока Лысанки. Непріятности пути не пугали однако ни Бытерхай, ни Теченіе, который вскорѣ привыкъ ежедневно посѣщать сосѣдей Тогда обыкновенно хозяева варили „не въ счетъ“ лишній чай изъ пахучихъ полевыхъ и лѣсныхъ травъ.

Мергень само собою оставалась тогда въ большой юртѣ одна. Стоны Кутуяхсытъ единственно нарушали молчаніе покинутой избы, гдѣ чуть тлѣлъ забытый огонь. Со двора долетали взрывы хохота и говоръ веселящихся сосѣдей. Мергень не разъ нарочно принималась тогда пѣть, но пѣсня ея звучала рѣзко и дико. Обыкновенно, пѣсня эта только на время прекращала разговоры въ юртенкѣ. Затѣмъ, тамъ совсѣмъ перестали на нее обращать вниманіе. Тогда Мергень выходила наружу и жадно ловила слова разговора, слушала пѣсни и сказки. Чаще всего, впрочемъ, она звала сердито Бытерхай и Теченіе.

– Спать пора! Уже поздно!.. Завтра опять подыметесь на работу съ полудня… Будетъ зубы скалить-то!

– Ухъ сіэ!.. Прытка она другихъ на работу гонять! – шептала Анка, прижимаясь къ Грегоре́ю.

– Пусть ее!.. Хорошо, что мы сюда сразу перебрались… И то у меня въ костяхъ полегчало…

– Сна спокойнаго я тамъ не знала! Только эта вѣдьма пошевелится, сейчасъ просыпалась я… Казалось мнѣ, вотъ-вотъ встанетъ и придетъ къ намъ съ ножомъ.

– Спи спокойно! Сюда не придетъ скоро!..

– А дальше что?

– Что будетъ дальше? Убьютъ ее, потому она никакъ не оставитъ своихъ воровскихъ привычекъ… Убьютъ ее, а мы останемся съ ея богатствомъ!..

Проходили дни. Отношенія осложнялись все новыми проявленіями глухой борьбы. Мергень не разъ, крайне возбужденная, устраивала Теченію настоящія сцены.

– Забываешь меня!.. Оставляешь одну… Ради кого… скажи, безногій… Развѣ и ты… эту… тварь…

– Да нѣтъ же! Успокойся!.. Но вѣдь ты, Мергень, любишь молчать, разговаривать не любишь, а я страсть люблю разговаривать! Все прочее вздоръ… И какъ только тебѣ взбрело въ голову, что можно забыть такую великолѣпную, какъ ты, женщину?!.

Она охотно слушала его восхваленія, требовала даже лести, но не допускала рыбака къ себѣ. Онъ съ нѣкоторыхъ поръ сталъ ей противенъ, къ тому же, раны его отъ холодовъ и упорнаго труда увеличились.

– Вотъ видишь, какая ты? Ни себѣ, ни людямъ! – упрекалъ онъ ее.

По лицу Мергень онъ угадывалъ, что есть такіе, для которыхъ она была бы благосклонна.

– Молчи и проваливай!.. – сердито окрикнула Мергень любовника, замѣтивъ его испытующій взглядъ.

На слѣдующій день повторялось то же самое. Опять одиночество; огонь трещалъ на каминѣ, Кутуяхсытъ стонала, а снаружи долеталъ веселый говоръ. Кто-то разсказывалъ сказку и даже пѣлъ ея отрывки. Онъ ловко подражалъ богатырямъ, пѣлъ слова любви, молитвы, гнѣва и восторга… пѣлъ про богатырскую лошадь, про богатырскихъ враговъ и друзей… Боги, люди, красавицы и уроды выступали въ порядкѣ и, сообразно этому, мѣнялся голосъ пѣвца. Хорошо, чудесно!

Разъ Мергень показалось, что узнаетъ голосъ Грегоре́я. Грегоре́й очень рѣдко, но очень красиво разсказывалъ сказки. Она любила его слушать и вышла на порогъ юрты. Оказалось, что сказку разсказывалъ не Грегоре́й, а Теченіе. Онъ скоро ее кончилъ, затѣмъ пошли вопросы, сужденія, просьбы и въ концѣ запѣлъ иной мужской голосъ. На этотъ разъ пѣлъ дѣйствительно Грегоре́й, пѣлъ хорошо знакомую ей любовную, милую пѣсню.

„– Ахъ, сердце, зачѣмъ ты заставило говорить мои вздернутыя губы, зачѣмъ слушаешь – внимаешь ты?!.

„– Еслибъ духи моихъ словъ, моего голоса, пронзивъ ваше темя, остались бы въ вашей памяти, пѣла бы я, воспѣвала бы я!..

„– Почему истощилось мое сердце-печень, зрячіе глаза мои потемнѣли, мыслящая мысль моя смѣшалась?

„– Эй, Ягай! Будемъ пѣть, будемъ веселиться, пока время, пока не состарѣлись мы… Вѣдь годы бѣгутъ!..

„– Голосящая, мѣдная гортань моя пусть гудитъ, пусть выноситъ погромче… Будемъ пѣть и любить, пока старость и болѣзни не одолѣютъ насъ… пока смерть не превратитъ насъ въ горсть земли!..

„– Когда впервые я пришелъ къ тебѣ, я сказалъ: вотъ я! Въ сновидѣніяхъ буду являться тебѣ, днемъ буду ходить за тобою, какъ тѣнь!..

„– Ахъ, еслибъ силой моей пѣсни я могъ остановить вѣтерки, еслибъ я могъ разогнать тучи, могъ умѣрить жаръ солнца, ахъ, обвѣялъ бы я тебя всю, ласкалъ…“

Мергень знала хорошо эту пѣсню; Грегоре́й въ прошломъ пѣлъ ее не разъ ей.

Она порывисто открыла дверь хлѣва. Въ освѣщенной огнемъ глубинѣ юрты сидѣли съ подбородками на ладоняхъ Бытерхай, Теченіе и жадно слушали. Анка глазъ не сводила съ мужа. Всѣ они до того были увлечены пѣсней, что не замѣтили ни открытыхъ дверей, ни появленія Мергень. Только корова повернула къ ней влажную морду и изумленный взглядъ.

– Теченіе, иди сюда! – раздался вдругъ хриплый окрикъ, отъ котораго вздрогнули присутствующіе.

– Чего?

– Иди, иди… – шептала, толкая его, Анка.

– Что случилось? – спросилъ серьезно Теченіе; Мергень смѣрила его пылающимъ взглядомъ.

– Голоса человѣческаго по цѣлымъ днямъ не слышу… Лица человѣческаго не вижу… Только Кутуяхсытъ стонетъ да вѣтеръ въ трубѣ гудитъ… А вы тамъ справляете свадьбы, гулянья устраиваете, пѣсни… Довольно!.. Не позволю больше… Не позволю!.. Слышишь!.. Чаи распиваете, а послѣ другимъ молока и масла не хватаетъ…

– Скотина вѣдь ихъ!..

– Ихъ!?. Ну, да!.. Пусть!.. Такъ что же изъ этого? Кто станетъ кормить васъ, если не станетъ пищи, не я-ли?.. Кто, спрашиваю я?!. А развѣ теперь не пользуетесь моимъ добромъ, сѣтями, лодкой, посудой… Развѣ ты не помогалъ имъ собирать сѣно, метать его, хлѣвъ строить… А развѣ ты не мой?..

– Да твой, твой! – успокоивалъ ее Теченіе.

– Вотъ видишь!.. Такъ закрутили тебя, что замѣчанія мнѣ нельзя сдѣлать!.. Корова ихъ!.. Пусть ихъ… Только молоко общее, и, поѣдая его тайкомъ, они обкрадываютъ насъ… Да!.. Губятъ нашу жизнь для своей утробы… Когда придетъ голодъ, кто первый умретъ? Первые умираютъ тощіе, кто хуже ѣлъ, а больше работалъ. Такъ вотъ я не хочу, чтобы ты умеръ первый!.. Пусть лучше умираютъ они… Скажи имъ, что я хочу, я приказываю имъ, чтобы они обратно перебрались въ общую юрту, что иначе корову выгоню или зарѣжу, а домишко ихъ сожгу… Пусть сейчасъ, завтра же перебираются!..

– Нѣтъ, я этого имъ… сказать имъ этого не смогу… Слушать не захотятъ… Вольные люди…

– Хорошо!.. толкуй!.. Тогда я ихъ сейчасъ, сію минуту сожгу… хочешь?

Она съ мрачной рѣшимостью схватила съ камина горящую головню.

– Да, оставь… Скажу, ужо скажу!.. Ну и баба ты бѣдовая! Успокойся – скажу… Хоть, надо полагать, Анка не согласится. Корова собственная ея. Раньше ты мужа у нея отнять хотѣла, теперь скотину… Не хорошо… А я вѣдь думалъ, что ты уже исправилась…

Мергень разсмѣялась и оттолкнула его прочь отъ себя. Двери скрипнули и въ юрту боязливо проскользнула Бытерхай.

– Дуракъ ты былъ и будешь! Увидимъ, что запоетъ завтра твоя красавица… А я такъ думаю, что она запоетъ другое!..

Сказавъ это, она ушла сердито въ свой уголъ и стала раздѣваться. Теченіе медленно стаскивалъ обудки и раздумывалъ:

– Что съ ней!? Никогда не понять женщины человѣку. Безумныя онѣ… Завтра навѣрно другъ дружкѣ въ горло вцѣпятся. Надо будетъ предупредить Грегоре́я… Или вотъ что посовѣтую я ему: пусть Анка спитъ со скотиной въ хлѣву, а сюда пусть переберется Грегоре́й… Съ вечера пусть обыкновенно ложится какъ всѣ, а ночью пусть потихоньку туда уходитъ… Тогда выйдетъ, что Анки у насъ какъ будто нѣтъ… Ловко! Или пусть Грегоре́й съ Анкой сюда переберутся, а я съ Мергель туда, тогда будетъ еще лучше… Ухъ сіе!

Обрадованный рѣшеніемъ, онъ быстро уснулъ крѣпкимъ трудовымъ сномъ.

Мергень не спала. Всѣ минувшія давно похороненныя радости и надежды, вызванныя пѣсней, вновь встали передъ ней. Всѣ онѣ рухнули съ появленіемъ этой блѣдной, молодой женщины… Тьма неудачъ и несчастій пришла слѣдомъ за ней. Еслибъ ея не было, возможно, что хватило бы по веснѣ пищи и не случилось бы того, что случилось въ эту дикую, ужасную зиму. Она, Мергень, не мучилась бы теперь одинокая и презрѣнная, Грегоре́й не оставилъ бы ея, ненависть людей не клеймила бы ее, какъ теперь… Ея сердце тогда теряло уже гнѣвъ, уже начинало смягчаться, и она полагала, что вернутся къ ней со временемъ дни, когда она улыбалась часто и желала всѣмъ добра… Все рухнуло! Теперь опять кругомъ ночь, холодъ, одиночество, мерзость… И уже ничто не перемѣнится, миновало все безвозвратно!..

Она вспомнила лицо Грегоре́я въ тотъ вечеръ, когда онъ на рѣчкѣ оттолкнулъ ее съ нескрываемымъ отвращеніемъ, и всѣ впечатлѣнія этой мучительной, жаркой, алой, звѣздной ночи вспомнились ей.

Она порывисто привстала на постели.

– А теперь… Они тамъ… спятъ!.. Забросили руки другъ другу на шеи и… спятъ!.. Скотина теплымъ дыханіемъ грѣетъ ихъ. Сердца ихъ бьются увѣренно и тихо. И тамъ, гдѣ-то далеко, также спокойно спитъ съ другой женщиной и тотъ ужасный ея господинъ, котораго она перваго узнала и полюбила, и который высосалъ ея лучшія силы, затѣмъ оставилъ ее молодую и ввергнулъ сюда, въ настоящій, окружающій ее адъ…

Холодная дрожь пробѣжала по ея тѣлу.

Она оставила постель, притащилась къ камину и принялась раздувать огонь. Уголья всѣ давно истлѣли, покрылись золою, и только одна маленькая головешка слегка дымилась. Мергень вышла на дворъ за дровами. Видъ юртенки, мирно дремлющей въ палевомъ свѣтѣ утра, взволновалъ ее точно привидѣніе. Легкій дымокъ струился изъ камина, сквозь темныя, безъ стеколъ, окошечки виднѣлись внутри зданьица неподвижныя тѣни.

– Само загорѣлось!.. – подумала Мергень, и дикая, свирѣпая радость охватила ее. Она быстро вернулась въ свою юрту и прислушалась, что дѣлается тамъ. Теченіе мѣрно храпѣлъ, Кутуяхсытъ стонала спросонья. Тогда Мергень схватила головню, тихонько проскользнула назадъ къ хлѣву и воткнула огонь въ сѣно, наваленное на его сѣверную стѣну. Затѣмъ немедленно спряталась въ юрту и двери за собой притворила. Но не могла она долго оставаться въ неизвѣстности, все въ ней клокотало и горѣло. Она открыла двери, взглянула и выскочила. Огненные языки, не торопясь, омывали юртенку со всѣхъ сторонъ. Утренній вѣтерокъ раздувалъ ихъ. Мергень еще успѣла подкатить бревно къ дверямъ хлѣва и припереть ихъ. Въ то же время внутри загудѣло ужасное сдавленное рычаніе коровы, въ окошкѣ мелькнуло блѣдное человѣческое лицо и высунулись наружу голыя руки, посыпались отчаянные удары въ двери и послышались пронзительные крики…

– Горитъ!.. Спасайте!.. Отворите!..

Теченіе, Бытерхай, даже Кутуяхсытъ выскочили на этотъ зовъ на дворъ.

– Гдѣ горитъ? Что горитъ? – повторяли они безсмысленно, хотя тутъ же передъ ними подымались столбы пламени и дыма. Внутри огненной кучи ревъ скотины, человѣческіе возгласы, полные безпредѣльной боли и испуга, бурлили, гудѣли, трескъ и гулъ огня смѣшивались и опять разъединялись, крѣпчали и совершенно почти затихали, заглушенные густыми облаками дыма. Тамъ внутри все еще боролись, все еще дрожали подъ ударами людей двери, и стонали живыя души. Теченіе замѣтилъ, наконецъ, бревно, запирающее выходъ, и сквозь дымъ и пламя бросился туда. Жаръ захватилъ ему дыханіе, жегъ руки, спалилъ волосы, но онъ все-таки успѣлъ откинуть запору и открылъ двери. Въ тотъ же мигъ въ отверстіи появилась рогатая голова Лысанки. Животное уже не въ состояніи было выскочить, оно задѣло колѣнями за высокій порогъ, упало и закрыло собою выходъ. Теченіе пробовалъ его поднять, билъ, дергалъ за ноздри, но несчастная скотина только вытянула шею и жалобно мычала. Вдругъ, какъ бы подъ вліяніемъ удара сзади, она вскочила разъ еще на ноги, бросилась впередъ, но силы измѣнили ей, она ударила грудью въ косякъ, двери вывалились, а съ ними вмѣстѣ пошатнулась и рухнула вся стѣна. Куча горящихъ жердей и балокъ придавила и корову, и Теченіе. Мергень забыла объ опасности и быстро стала растаскивать жерди. Порывъ вѣтра раздулъ въ это время пожаръ; красные языки и черные клубы смолянаго дыма пахнули ей въ лицо, ошеломили, а затѣмъ остальная часть подгорѣвшей уже юрты покосилась и съ трескомъ повалилась въ ея сторону. Раньше, чѣмъ Мергень сообразила, въ чемъ дѣло, градъ угольевъ и вороха горячей земли засыпали ее, тяжелая матица ударила въ грудь и повалила навзничь. Со стономъ бѣшенства и нестерпимой боли она вилась, нѣкоторое время среди пылающаго костра, пока, наконецъ, затихла.

Восходящее солнце позолотило клубы сѣдого дыма на пожарищѣ и окаменѣвшія поодаль въ испугѣ фигуры Бытерхай и Кутуяхсытъ.

XII.

Старуха Кутуяхсытъ лишь только пришла въ себя, вернулась поспѣшно въ юрту, легла молча на свое мѣсто и больше не встала. Она умерла нѣсколько дней спустя. Бытерхай осталась одна. Испугъ уже не оставлялъ дѣвочки. У нея были подъ рукою запасы пищи въ амбарѣ, и она знала объ этомъ, но боялась пройти мимо труповъ, боялась проникнуть въ темное зданіе. Она питалась ягодами шиповника, кореньями, какіе могла найти по близости, да ловила въ юртѣ мышей. Она быстро худѣла, блѣднѣла, и силы покидали ее. Время, свободное отъ поисковъ пищи, она проводила въ угрюмомъ остолбенѣніи, въ углу юрты, хотя вонь разлагающейся Кутуяхсытъ совершенно отравила тамъ воздухъ. Дѣвочкѣ и въ голову не приходило уйти куда-нибудь.

Наконецъ судьба сжалилась надъ ней и послала ей освободителя. Возвращаясь съ ведромъ воды отъ озера, дѣвочка замѣтила въ аломъ заревѣ заката огромнаго косматаго звѣря. Сначала она вздрогнула отъ радости, – до того животное напоминало Лысанку. Ей вдругъ показалось, что ничего не было, что слѣдомъ за коровой сейчасъ же придутъ Анка и Грегоре́й. Но, присмотрѣвшись, она замѣтила, что бурый гость иначе ходитъ, что у него морда треугольникомъ, нѣтъ роговъ, нѣтъ хвоста, что лапы у него не съ копытами, а съ огромными, загнутыми когтями. Увидѣвъ дѣвочку, онъ присѣлъ, зѣвнулъ и принялся чесать за ухомъ задней лапой. Бытерхай бросилась опрометью въ открытыя двери и поспѣшно ихъ за собою захлопнула. Потомъ приблизилась тихонько къ окошку и стала наблюдать, что дѣлаетъ чудовище. Оно на стукъ дверей поднялось на дыбы, грозно ощетинилось и оглянулось кругомъ. Было тихо и сумрачно. Только озеро, багровое отъ зари, слабо плескалось вдали. Звѣрь послушалъ, понюхалъ и успокоился. Онъ опять обошелъ кругомъ юрту, остановился у пожарища и ткнулъ мордой въ посинѣлое лицо Мергень…

Всю ночь напролетъ онъ шумѣлъ тамъ, передвигалъ бревна, таскалъ что-то по землѣ и ворчалъ. Дѣвочка все слушала, не пропуская малѣйшаго звука. Поутру на томъ мѣстѣ, гдѣ лежали тѣла ея товарищей, взглядъ ея замѣтилъ только бѣлыя кости… Медвѣдь спалъ недалеко въ тѣни, уткнувши острую морду между лапъ.

Два дня пировалъ онъ на пожарищѣ. Послѣднюю ночь ему помѣшали другіе гости; онъ гнѣвно ревѣлъ и дрался съ какими-то сотрапезниками. Однако, онъ не ушелъ, и дѣвочка поутру опять увидѣла его спящимъ на прежнемъ мѣстѣ. Голодъ и жажда страшно мучили ее, она охотно сама бы поѣла тѣхъ остатковъ, что валялись среди угольевъ, хотя она замѣтила тамъ голову друга своего Быса, но она боялась выйти. Она залѣзала въ самый дальній уголокъ своей кровати, полудремала и видѣла въ мечтахъ зеленые, буйные лѣса, привольныя, цвѣтущія земли надъ озеромъ Великаномъ, гдѣ живутъ люди счастливые, богатые, гдѣ бѣгаютъ дѣти, и есть пестрыя, хорошенькія телята… Разбудилъ ее стукъ у окна. Огромная косматая лапа просунулась въ него, а вслѣдъ за ней появилась треугольная морда… Отверстіе, однако, оказалось мало и звѣрь только хищно повелъ по избѣ кровавыми глазками и оставилъ попытку. Дѣвочка боялась пошевелиться на мѣстѣ; она слышала, какъ онъ ходитъ кругомъ, какъ фыркаетъ и топочетъ. Вдругъ звѣрь прыгнулъ на крышу и вся юрта, казалось, пошатнулась подъ его тяжестью. Онъ долго ходилъ тамъ, нюхалъ и, наконецъ, сталъ рыть. Обмазка и навозъ съ шумомъ катились внизъ съ юрты. Затѣмъ треснули бревна потолка, шевельнулись и полетѣли на полъ. Въ ясномъ отверстіи провала опять появилась косматая морда съ кровавыми хищными глазами. Звѣрь неуклюже задомъ спустился внутрь юрты. На полу онъ привсталъ, отряхнулся, потянулъ носомъ воздухъ и направился прямо къ постели Кутуяхсытъ. По дорогѣ взглядъ его случайно встрѣтился съ блестящимъ лихорадочно взглядомъ Бытерхай… Звѣрь привсталъ, заревѣлъ сердито и, дыша все глубже, сталъ приближаться къ дѣвочкѣ мелкими шагами. Шерсть на немъ поднялась дыбомъ, зубы и когти защелкали, изъ пасти вмѣстѣ съ рычаніемъ полетѣла пѣна… Дѣвочка не шевельнулась, не вскрикнула даже тогда, когда онъ прижалъ лапами къ доскамъ ея нѣжное, худенькое тѣльце.

. . . .

Снѣга покрыли замерзшія озера, рѣдкіе лѣса и убогіе осенніе наряды земли. Крѣпкій морозъ превратилъ все въ твердый камень. Общество, узнавъ отъ промышленниковъ, что не видно больше дыма въ юртѣ прокаженныхъ, послало туда нарочнаго узнать, въ чемъ дѣло, дѣйствительно ли Богъ снялъ, наконецъ, свое „проклятье“ съ ихъ округи. Якутъ долго издали взывалъ къ больнымъ безъ послѣдствій. Тогда онъ подошелъ къ юртѣ и копьемъ приподнялъ ея двери. Онъ ораву замѣтилъ проломанную крышу и догадался, въ чемъ дѣло.

– Медвѣдь!.. – сказалъ онъ.

Съ тѣмъ и вернулся къ князю. Собраніе общества рѣшило тогда донести о случившемся начальству, заказать въ городѣ у попа панихиду, а юрту сжечь. Новый „нарочный“, набожно перекрестившись, подложилъ связку горящаго хворосту подъ старое, пропитанное ядомъ зданіе и сталъ въ сторонкѣ ожидать послѣдствій. Когда столбы густого дыма убѣдили его, что огонь хорошо разгорѣлся, онъ вернулся спокойно къ своимъ. На томъ мѣстѣ, гдѣ жили прокаженные, остались только двѣ обгорѣлыя площади, куча пожарнаго мусора и немного скотскихъ и человѣческихъ костей. Окрестности надолго остались пустыми. Никто сюда не заглядывалъ и не селился. Даже ягодъ собирать, ловить рыбу, преслѣдовать звѣрей не смѣли промышленники тамъ, гдѣ ступила нога прокаженныхъ…

Но ужасная „плѣсень жизни“ не исчезла съ послѣдними ея жертвами, не была навсегда убита вмѣстѣ съ ними, и вновь явится гдѣ-нибудь на тѣлахъ, „способныхъ страдать“, и опять заселятся и застонутъ „проклятыя пустыни“.