Приступая къ переводу пятой главы этой исторіи, переводчикъ объявляетъ, что онъ признаетъ ее апокрифическою, такъ какъ Санчо говоритъ здѣсь языкомъ, возносящимся, повидимому, надъ его ограниченнымъ умомъ, и высказываетъ, порою, такую проницательность, что нѣтъ возможности предположить, дабы она была плодомъ его собственной мыслительности. Во всякомъ случаѣ, исполняя разъ принятую имъ на себя обязанность, переводчикъ считаетъ себя не вправѣ пропустить ее, и продолжаетъ такимъ образомъ:
Санчо возвращался домой такой довольный, въ такомъ веселомъ расположеніи духа, что жена завидѣвъ, на разстояніи выстрѣла изъ арбалета, сіяющее радостью лицо своего мужа, спросила его: «что съ тобой, милый, чѣмъ ты такъ доволенъ?э
— Жена! отвѣчалъ Санчо, я былъ бы еще довольнѣе, еслибъ не былъ такъ веселъ.
— Я тебя не понимаю; ты говоришь, что былъ бы еще довольнѣе, еслибъ не былъ такъ веселъ. Пусть назовутъ меня дурой, но я не могу представить себѣ, какъ человѣкъ можетъ быть недоволенъ тѣмъ, что онъ веселъ.
— Знай же, Тереза; я доволенъ тѣмъ, что рѣшился опять отправиться съ господиномъ Донъ-Кихотомъ, который пускается въ третій разъ искать приключеній. Знай, что я уѣзжаю, во первыхъ, по необходимости, а во вторыхъ, въ надеждѣ найти еще разъ столько же денегъ, сколько мы недавно издержали съ тобой. Конечно, если-бы Богъ допустилъ меня мирно и безбѣдно жить въ моемъ домѣ, не заставляя шататься по горамъ и доламъ, что сдѣлать Ему очень легко, стоитъ только захотѣть — то радость моя была бы полнѣе, потому что мнѣ не пришлось бы горевать о разлукѣ съ тобой и съ дѣтьми. Ну, не правду ли я говорилъ, что былъ бы довольнѣе, еслибъ не былъ такъ веселъ.
— Право, тебя нѣтъ возможности ни слушать, ни понимать съ тѣхъ поръ, какъ ты вбилъ себѣ въ голову это рыцарство, замѣтила Тереза.
— Богъ меня слышитъ, и этого съ меня довольно, отвѣчалъ Санчо. Жена, позаботься въ теченіи этихъ трехъ дней о моемъ ослѣ; удвой его кормъ, осмотри упряжь, и вообще постарайся, чтобы все нужное въ отъѣзду было въ исправности; потому что мы отправляемся не на свадьбу, а ѣдемъ взглянуть на Божій міръ, сражаться съ великанами и вампирами, слушать вой, лай, гамъ, мычанье и рычанье, и все это было бы еще благодать небесная, еслибъ вмѣстѣ съ тѣмъ не приходилось намъ натыкаться на ангуезскихъ погонщиковъ и очарованныхъ мавровъ.
— Да, я не думаю, чтобы оруженосцы странствующихъ рыцарей ѣли даромъ хлѣбъ своихъ господъ; и во время твоей отлучки Санчо, я не перестану молить Господа, да охранитъ онъ тебя отъ всякихъ напастей, молвила Тереза.
— Слушай жена: еслибъ я не надѣялся быть скоро губернаторомъ острова, то готовъ былъ бы сію же минуту провалиться на мѣстѣ.
— Что ты болтаешь, Санчо? перебита Тереза. Да здравствуетъ курица, да здравствуетъ она съ типуномъ своимъ. Живи же ты, мой милый, какъ жилъ до сихъ поръ, и ну ихъ, всѣ эти острова. Безъ острова ты родился, безъ него живешь, и безъ него умрешь и обойдешься, какъ обходятся многіе люди. Голодъ, вотъ лучшая приправа, и такъ какъ она есть у всякаго бѣдняка, поэтому бѣдняки всегда ѣдятъ съ апетитомъ. Но, если бы тебѣ случилось, какъ нибудь сдѣлаться губернаторомъ, не забудь тогда жены твоей и твоихъ дѣтей. Вспомни, что сыну твоему скоро минетъ 15 лѣтъ, и его пора посылать въ школу, если только церковникъ, дядя его, по прежнему готовитъ его въ духовное званіе. Дочь наша, Саншета, тоже въ такихъ лѣтахъ, что не испугается мужа, и если я не ошибаюсь, она такъ же сильно желаетъ выйти замужъ, какъ ты — сдѣлаться губернаторомъ. Во всякомъ случаѣ дѣвкѣ лучше найти дурнаго мужа, чѣмъ хорошаго любовника.
— Жена! если мнѣ удастся быть губернаторомъ, такъ, клянусь Богомъ, я пристрою дочь мою такъ высоко, что никто не дерзнетъ приблизиться къ ней иначе, какъ величая ее барыней.
— Нѣтъ, нѣтъ, Санчо! Ради Бога, и не думай объ этомъ. Послушай меня, выдай Саншэту за равнаго ей, это лучшее, что ты можешь сдѣлать. Если же ты нарядишь ее, вмѣсто сапогъ, въ ботинки, и вмѣсто шерстяныхъ юбокъ въ бархатныя платья; если простую Машку, которой всѣ говорятъ ты, сдѣлаешь какой-нибудь доной-Маріей, то бѣдное дитя само себя не узнаетъ, и на каждомъ шагу чуть не станетъ говорить: глядите, какая я мужичка.
— Молчи дура! отвѣтилъ Санчо. Какіе-нибудь два, три года, такъ передѣлаютъ эту мужичку, что ее не отличишь потомъ отъ любой барыни. Да что долго толковать, пусть сдѣлается она сначала барыней, а потомъ будетъ время подумать объ остальномъ.
— Санчо! принаравливайся въ своему положенію и не старайся возвыситься надъ тѣмъ, чѣмъ Богъ судилъ тебѣ быть. Не забывай ты этой пословицы: вытри носъ сыну своего сосѣда и признай его за своего. Скажи, на милость, какъ это хорошо было бы для Саншеты выйти замужъ за какого-нибудь дворянчика, который, всякій разъ, какъ найдетъ на него блажь, станетъ честить ее названіемъ мужички и госпожи: верти веретено. Нѣтъ, не бывать этому; не для того я родила ее на свѣтъ. Заботься Санчо о томъ, какъ бы привезти намъ денегъ, и предоставь мнѣ пріискать мужа Саншетѣ. У насъ подъ бокомъ живетъ сынъ нашего сосѣда Ивана Тохо, Лопесъ Тохо, парень здоровый и проворный, я его знаю давно, и знаю, что онъ не совсѣмъ кисло поглядываетъ на Саншэту. Этотъ — намъ ровня, и дочь наша будетъ счастлива съ нимъ. Оба они будутъ у насъ на глазахъ; всѣ мы: отцы, матери, дѣти, внуки, станемъ жить вмѣстѣ, и будетъ у насъ тишь да гладь, да Божья благодать. Не приготавливай же, Санчо, дочери нашей дворцовъ и хоромъ, въ которыхъ все будетъ чужимъ для нее, какъ сама она будетъ тамъ чужою для всѣхъ.
— Чортъ, а не женщина! воскликнулъ Санчо. Зачѣмъ ты перечишь мнѣ безъ складу и ладу? зачѣмъ хочешь помѣшать мнѣ выдать дочь мою за человѣка, который окружитъ меня дворянскими потомками. Слушай, Тереза: дѣдъ мой говаривалъ, что-тотъ, кто не умѣетъ схватить летящаго на него счастья, не долженъ роптать на судьбу, послѣ того какъ оно отлетитъ отъ него. Воспользуемся же благопріятной минутой, и не притворимъ счастію, подъ самымъ носомъ, дверей, въ ту минуту, когда оно стучится въ нашу избу. Пусть несетъ насъ попутный вѣтеръ его, надувающій теперь наши паруса.[2]
— Когда мнѣ удастся получить какое-нибудь управленіе, которое вытянетъ меня изъ грязи, продолжалъ Санчо, когда я выдамъ дочь мою, по моему желанію; тогда ты увидишь, глупая баба, какъ станутъ звать тебя Дона-Тереза Пансо, какъ на зло всѣмъ дворянкамъ нашего околотка, ты будешь сидѣть въ церкви на бархатныхъ подушкахъ и роскошныхъ коврахъ. Что-жъ? хочешь ли ты, какъ статуя, оставаться все въ одномъ положеніи, не возвышаясь и не понижаясь. Но, думай и говори что хочешь, я же знаю только, что дочь моя будетъ графиней.
— Санчо! будь осторожнѣе. Смотри, чтобы слова твои не погубили нашей дочери. Дѣлай, что хочешь, но я никогда не соглашусь видѣть Саншэту графиней. Ты знаешь, я всегда любила равныхъ себѣ, и не выкосила спѣси и высокомѣрія. При крещеніи меня назвали Терезой, отецъ мой звался Каскаіо: но тамъ гдѣ тронъ, тамъ и законъ, я довольна моимъ именемъ, и не хочу удлинять его изъ страха, чтобы, сдѣлавшись черезъ чуръ длиннымъ, оно не затронуло чужихъ языковъ. Неужели ты думаешь они поцеремонятся сказать: погляди-ка, какъ подняла носъ эта жена свинопаса. Еще вчера она сидѣла за прялкой, и чуть не въ одной юбкѣ тащилась къ обѣднѣ, а теперь, сударыня изволитъ щеголять въ бархатѣ и шелкахъ. Если Господь оставитъ при мнѣ моихъ пять или шесть, словомъ, столько чувствъ, сколько у меня ихъ теперь, то видитъ Богъ, я не доставлю нашимъ сосѣдямъ удовольствія острить языки на мой счетъ. Дѣлайся ты себѣ губернаторомъ, президентомъ, словомъ, чѣмъ хочешь; но что до моей дочери и меня, то нога наша никогда не переступитъ ограду нашей деревни. У хорошей жены сломана нога и сидитъ она дома, а честной дѣвкѣ праздникъ въ работѣ. Отправляйся же, Санчо, искать приключеній съ твоимъ господиномъ Донъ-Кихотомъ, и оставь насъ въ покоѣ. Странно только, откуда взялся у твоего господина этотъ донъ, безъ котораго прожили дѣды и отцы его.
— Жена! самъ чортъ должно быть сидитъ въ тебѣ, воскликнулъ Санчо, иначе не наговорила бы ты столько чепухи. Скажи на милость, что общаго имѣютъ мои слова съ Каскаіо, бархатомъ и президентами? Безтолковая баба! Безтолковая, потому что ты не слушаешь разсудка и отъ счастія своего бѣжишь, какъ отъ чумы. Еслибъ я настаивалъ на томъ, чтобы дочь моя, торчмя головой, кинулась съ башни, или отправилась таскаться по свѣту, какъ инфанта дона-Урака, ну, тогда, ты вправѣ была бы не слушать меня; но если я въ три шага и одинъ прыжокъ надѣюсь сдѣлать столько, что заставлю называть Саншэту сударыней; если я хочу видѣть ее, сидящею не на соломѣ, а подъ балдахиномъ, на большемъ числѣ бархатныхъ подушекъ, чѣмъ сколько альмогадовъ въ Марокѣ, что же, въ этомъ случаѣ, заставляетъ тебя перечить мнѣ?
— Что? знаешь ты кажется эту пословицу нашу: кто закрываетъ тебя, тотъ тебя открываетъ. На бѣдняка кидается взоръ мимоходомъ, но на богачѣ онъ останавливается надолго, и если богачъ былъ когда-то бѣденъ, то о немъ не перестаютъ говорить, судить и, что хуже всего, пересуды эти стоитъ только начать, чтобы никогда не кончить; сплетники, дѣло извѣстное, роятся на улицахъ какъ пчелы.
— Бѣдняжка! проговорилъ Санчо. Слушай-ка жена, продолжалъ онъ, что я скажу тебѣ, а скажу я тебѣ такое, чего ты отродясь еще не слыхивала, и что вышло не изъ моей башки, замѣть это: я повторю слова священника, проповѣдывавшаго у насъ во время поста. Онъ говорилъ, если память не измѣняетъ мнѣ, что въ умѣ нашемъ лучше запечатлѣвается то, что у насъ предъ глазами, чѣмъ то, что мы когда то видѣли.[3]
— Такъ, когда мы видимъ человѣка роскошно одѣтаго и окруженнаго многочисленной прислугой, мы чувствуемъ къ нему невольное уваженіе, хотя быть можетъ знали его, окруженнаго нищетой, и это потому, — что положеніе, въ которомъ онъ является намъ, затмѣваетъ собою то, въ которомъ мы когда то его видѣли. И въ самомъ дѣлѣ: почему этотъ человѣкъ, вознесенный судьбой, если только онъ благороденъ и добръ, долженъ быть меньше уважаемъ, чѣмъ человѣкъ богатый съ колыбели. Только одни завистники готовы корить разбогатѣвшаго бѣдняка его прошлой бѣдностью.
— Не про меня писаны эти мудрости, отвѣчала Тереза. Дѣлай, что хочешь и оставь меня въ покоѣ, если ты такъ твердо рѣшился исполнить то, что задумалъ.
— Рѣшился, а не рѣшився, замѣтилъ Санчо.
— Перестань переливать изъ пустого въ порожнее, возразила Тереза. Я говорю, какъ Богъ мнѣ велѣлъ, и этого довольно съ меня. Если же ты хочешь, во что бы то ни стало, быть губернаторомъ, то возьми съ собою твоего сына, пусть онъ пріобрѣтетъ при тебѣ навыкъ къ управленію; ты знаешь, сыновья должны рано ознакомливаться съ занятіями своихъ отцовъ.
— Когда я усядусь на губернаторскомъ мѣстѣ, тогда привезу къ себѣ сына по почтѣ и пришлю тебѣ денегъ. Въ нихъ у меня не будетъ тогда недостатка; потому что каждый охотно позычитъ губернатору. Только, послушай, когда станешь посылать ко мнѣ сына, принаряди его такъ, чтобъ онъ казался не тѣмъ, чѣмъ былъ, а тѣмъ чѣмъ долженъ быть.
— Присылай только денегъ, а ужъ я наряжу его. какъ херувима.
— Жена! что-жъ соглашаешься ли ты сдѣлать Саншэту графиней?
— Лучше бы ей на сто аршинъ уйти въ землю въ тотъ день, въ который станетъ она графиней. Впрочемъ, дѣлай, какъ знаешь. Ты мужъ и глава, а я рабыня твоя. Съ послѣдними словами Тереза захныкала такъ безнадежно, точно она ужъ зарывала въ землю свою дочь. Санчо нѣсколько утѣшилъ свою сожительницу, пообѣщавъ ей, какъ можно долѣе не дѣлать Саншеты графиней, послѣ чего отправился въ Донъ-Кихоту, переговорить съ нимъ касательно приготовленія къ предстоявшему отъѣзду.