Гарун, продавец мочалы
Чарльз, секретарь сэра Томаса, делал героические попытки, чтоб удержаться против течения. Он толкал замаскированных коленями, спиной, локтями, плечами, готов был кусать их зубами, чтоб только догнать своего патрона. Однако вакхическая толпа несла его, баюкала, качала в такт музыкальным волнам вальса, бешено вившимся в диком кружении такими заразительными «тремя четвертями», что Чарльз, несмотря на весь ужас не мог не выделывать танцевальных па.
— Сударь, вы толкаете меня!—пронзительно взвизгнул один из замаскированных, которого Чарльз нечаянно схватил за руку.
Полумаска приподнялась на лоб. Обиженный и до одури напуганный английский таможенный чиновник выпучился на секретаря.
— Это вы? — Изумленно произнес Чарльз. — Я никого не узнаю в тесноте.
Я потерял сэра Антрикота. Умоляю вас, помогите мне его догнать!
— Тут что-то делается, сударь! — прохрипел чиновник.— Мне положительно жутко. Не кажется ли вам, что толпа все возрастает?
Они принялись вдвоем орудовать локтями, пока наконец не протиснулись к тому самому месту, где секретарь потерял патрона. Но там его уже не было. Только в глубокой нише, полузакрытой шелковой портьерой, полулежал кто-то и, казалось, спал. Чарльз кинулся туда с недобрым предчувствием. Так и есть! Сэр Томас Антрикот лежал на каменном сидении в глубоком сне. Руки его раскинуты. Пиджак плотно застегнут. Домино запахнуто. Секретарь лихорадочно расстегнул его, сунул pyку под жилетку и дико вскрикнул: письмо, роковое письмо быдо вырезано вместе с карманом!
Таможенный чиновник уставился на секретаря, ничего не понимая. Чарльз был бледен, как мертвец.
— Сэра Томаса усыпили, и обокрали,— шепнул он, опасливо косясь по сторонам.-— Надо дать знать полиции. Бежим отсюда!
А в это время за той же шелковой портьерой, неподвижно стояла фигура женщины, опустившей капюшон глубоко на лоб. Она была бледнее секретаря. Два ярких, чересчур ярких глаза из-под прямых бровей, похожих на античные брови Диониса, впились в развернутый лист бумаги, лежавший у нее в руке. Женщина дочитала письмо, свернула его, спрятала на, грудь.
— Нет, это не должно попасть в руки австрийцам,— пробормотала она со странным выражением ненависти и торжества.—Нет, это слишком- большой козырь!
Она осторожно выглянула в зал и тотчас же отпрянула назад. С двух сторон, не спуская глаз с ниши, где лежал неподвижный сэр Томас, к ней подвигались две длинные, тощие, сухие фигуры в голубых домино.
— Дудки! — глуховатым голосом продолжала красавица.— Не для вас я вытащил каштаны из огня! Это стоит дороже какого-нибудь, венгерского дворянства! Ищите-ка меня хоть при помощи полиции!
С этими словами она плотно задернула портьеру, натянула на лицо полумаску, запахнулась в капюшон и, выждав минуту, когда движенье в зале стало еще тревожней и беспорядочней, ринулась вниз с лестницы и смешалась с толпой.
Между тем Чарльз успел вызвать полицию. В Ковейте, как и всюду, где хозяйничают англичане, она вербовалась из вышколенных, вымуштрованных индусов. Смуглые люди в полицейских мундирах и белых касках, молчаливые, узколицые, как тени, выросли у входа в «Гонорию». Десятка два их, поблескивая эполетами и оружием, ровным шагом, поддались по лестнице. Навстречу им уже бежали сам сиятельный хозяин, дрожащий от страха и потерявший голову Апопокас.
— Обман! Низкий обман!- — вопил князь Гонореску, хватая молчаливого начальника полиции.—Я не выдавал столько пригласительных билетов! Злоумышленники втерлись в мой дом с неизвестной целью! Господина Томаса Антрикота усыпили и ограбили! Меня самого чуть не усыпили и не ограбили, если б только я заснул! Арестуйте их!
— Тише! — сухо проговорил индус, не шевельнув и бровью.— В порту большие политические беспорядки. Распорядитесь, чтоб ни музыка, ни веселье не нарушались!
Но и музыка и веселье мгновенно оборвались, как только первый полицейский мундир вырос на верхней ступеньке лестницы. И, точно по мановению волшебного жезла, кто-то вдруг оборвал пестрые ленты серпантина. Фонтаны остановились. Толпа затихла. Без крику, без сговору, в одну -и ту же секунду сотни рук приподнялись к полумаскам и сорвали их с лиц. В странном, изменившемся, умолкнувшем, неподвижном зале стояла, переводя тяжелое дыхание, грозная, безмолвная вооруженная толпа арабов.
На верхней ступеньке появились второй, третий, четвертый полицейские. Скоро вся небольшая кучка их стояла наготове, поблескивая смуглыми зернами глаз и нащупывая рукой револьверы. Несколько секунд тишины. Потом, сквозь тихо подавшуюся толпу, прыгнул человек не то арабского, не то европейского типа, оборванный, в бедном бешмете и стоптанных туфлях. Он остановился перед индусом и взглянул ему прямо в глаза.
— Не твоих ли это соотечественников взнуздали, как коней в конюшне? — проговорил он ироническим голосом, запахивая полы своего бешмета — левую направо, a пpaвую налево.— Да буду я жертвой молоку твоей матери, если ты не стыдишься того, что делаешь. Не на арабской ли ты земле, индус? Зачем ты наводишь порядок у чужих, а не станешь хозяином у себя дома?
Га!—закричали арабы, надвигаясь на полицейского. — Гарун, продавец мочалы, прав! Чего вы пришли хозяйничать на нашей земле, рабы английских псов?! Уходите обратно!
— Бунт! — пролепетал румынский князь с перекошенным судорогой лицом.— Апопокас, собери девичник, запри кассу, уложи вещи, приготовь все к отъезду. Мы погибли, если не улизнем!
Пятясь спиной от арабов, оба доблестных румына, зеленые от тошнотворного страха, добрались до собственных комнат, где уже сидел, трясясь, как сито в руках булочника, Врибезриеку, всем своим туловищам защищая сундук с деньгами.
Между тем Минни и ее подруги, накинул шарфики на головы, шли по безлюдным закоулкам виллы. Через минуту шум, глухие голоса полицейских, разоренные крики американского представителя остались позади. Черная ковейтская ночь пахнула им в лицо тысячью запахов и ветром Персидского залива. Они были на свободе. Пробираясь по набережной, к: оцепленному войсками дипломатическому кварталу, они не разговаривали И не оглядывались, а потому и не заметили высокой, статной женщины в черном капюшоне, ловкими и бесшумными прыжками поспевавшей вслед за ними.