Утаптывая снег, наполняя гамом улицы, поеживаясь от утреннего мороза, группами и в одиночку торопятся ребята к своим станкам, машинам.
Комнатушка кабельной сети, как и обычно, заполняется медленно.
В углу около электрической печки собрались в кружок комсомольцы.
— Ты был у Летуна на вечере.
— Был, а что.
— Говорят, драка была.
— Врут. Я ушел в пять, ничего не было. Свои ведь ребята все были.
— Свои-то свои, а вот Антона сегодня на работе нет.
— Да и верно.
— В больницу отправили…
— Почему?
Около ребят увеличивается толпа.
— Антона ранили.
— Брось…
— Ребята говорят.
Сначала шепотом, потом громче, в разных местах, начинают склонять имя Антона.
— А кто его?
— Не знаю…
— Он ведь с Дуськой пошел.
— Не Кудряш ли виноват?
— С чего ты взял?
— Он за Дуськой приударял… А на вечере Антон-то с ней того…
— А что, пожалуй, и верно…
— Бросьте трепаться, — возвысился голос подошедшего Летуна, — нельзя так, не зная точно, топить парня. Разузнать нужно сначала, а потом уже и обвинять… А то Петька… А может, и с Антошкой ничего не случилось.
А вот и Петька… Все повернули головы к двери. Слегка косясь на ребят и как-то необычно хмуро подошел к своему ящику Кудрин. Снял пальто, накинул на себя прозодежду. Ни с кем не здороваясь, направился прямо к себе в мастерскую…
— Петька, поди-ка сюда, — позвал его Летун.
— Зачем?
— Да подойди… Говорят, ты с Антоном подрался?
— Валитесь-ка вы все, знаете куда…
— А ты что лаешься-то?…
— Подрался, ну и подрался. Я ведь, а не вы.
— А зачем своего парня-то резать?
— А ты видал? Или ты меня за руку держал?
В комнату вошел Глазов.
— А ведь гудок-то, товарищи, был…
Медленно стали расходиться по своим местам. Долго еще не умолкали голоса.
* * *
Прозвенел, оставив дребежащий звук в воздухе, звонок. В столовку потопали ноги.
Кабельщики и посейчас не могут успокоиться:
— Антон-то на самом деле порезан. И кем — своим парнем, Петькой Кудриным. Так сказала тетка Антона, приходившая в завком с его бюллетенем.
В комнатушке коллектива комсомола за столом секретаря группа активистов — Шалька, Костя — «экономист», тут же и Федька Летун.
Сахалинский за столом внимательно слушает рассказ Летуна о вечеринке.
— Ну, так как же, ребята.
— Чего — «как же». Кудрина нужно вызвать, потолковать. Узнать в чем дело, а потом уже и выводы делать, — предложил Шалька.
— Но все-таки, почему он ударил его в бок?
— Да что ты все — почему, да почему. — Из-за Дуськи все это.
Вмешался Костя:
— Гнать нужно из комсомола… Невыдержанный он. Из-за девчонки — нож в бок. Не место ему среди нас.
— Да чем Кудрин то виноват? Больше, пожалуй, виноват Федька. Зачем он таких баб на вечер приглашает. А из-за них парень должен пропадать, — прожевав кусок булки произнес Петька Миронов. — Хотя и Антон также хорош: бабник-то он известный — ни одной девчонки, если попала ему на глаза, не пропустит.
— Брось-ка ты, Петя. Да и не нам это разбирать. На то следственные органы у нас существуют.
— А ты все-таки, Оська, поставь вопрос на бюро. Потолкуем, — бросил на прощанье Шалька.
Гудок снова звал на работу.
Иосиф остался один. Мысли вертелись вокруг злополучной вечеринки. Вот тебе и «досуг». Ведь это же практическое преломление проклятого вопроса об отдыхе молодежи…
Для Иосифа было ясно, что в этом деле, так же, как в деле с Герасимовым, меньше всего виноваты сами потерпевшие. Ни Кудрин, ни Смирнов, ни Дуська, а безделье. Не занятое ничем время — вот враг. Ведь если бы ребята могли организовать свой отдых лучше, без выпивки, то, пожалуй, и драки не было бы. Нужно что-то сделать.
Нужно ввести все это в систему… А как? А тут другая история. — Иону в приемный покой пронесли.
* * *
После обеда Иона, подойдя к своим тискам, вынул из кармана кисет, из другого трубку, не торопясь набил ее.
Подошел к горну, положив уголек, раскурил. А от мастера к нему Петька Миронов:
— Иона, Павел Дмитрич зовет…
— Чего ему нужно?
А сам, положив около тисков трубку, неторопливо вышел из мастерской.
Петька остался. Бросилась в глаза оставленная Ионой трубка.
— Вася, — подошел он к работающему на токарном Димитриеву, — дело есть.
— Чего?
Зашептались, смеются. Подошел Бугрин, посвятили и его в свою выдумку. Смеху прибавилось. И скоро все знали о шутке, выдуманной Петькой.
— Ловко…
— Смотрите, чтобы несчастья не было.
— Волков бояться — в лес не ходить.
— Пока еще с этого люди не умирали.
— А Петька Миронов возился около трубки Ионы…
Ребята смеялись, давая советы:
— Ты побольше всыпь-то.
— Не жалей казенного добра…
— Брось, Петька… Немного давай, а то, смотри, греха какого-нибудь не вышло бы…
А тот:
— Не учи, сам знаю. Но, — обращаясь ко всем — смотрите — не выдавать, ежели что…
Минут через двадцать вошел Иона и как всегда первым делом — за трубку. Сорок глаз следили за ним… Он спокойно взял ее, пальцем — чтобы потуже было — нажал на табак. Подошел к горну. Поковырялся там. Всунул уголек. Запыхтел. Глаза настороженно следят. А через минуту… вспыхнуло… и Иона, ухватившись за лицо, истошным голосом закричал.
— Что… наделали?.. Ой… больно… Глаза…
Мастерская ответила безмолвием. Тишина. И только Петька:
— Что мы наделали…
Подбежали к Ионе. Тот валялся на полу, стоная и крепко укрывши лицо руками.
Прибежали из соседней монтажной. Крики Ионы донеслись и туда…
— Что случилось?
Митя Якимов подбежал, нагнулся над Ионой, приподнял его и увидел окровавленную массу вместо хорошо знакомого лица Ионы…
— Что случилось?.. Кто сделал?!
И из угла виновато:
— Он трубку раскуривал…
— Ну, а дальше?
— Дальше… — и уже смелее раздался чей-то голос — взрыв, и он упал…
Голос Петьки придушенный, дрожащий:
— Не выдавай, ребятки…
Якимов сразу: — Кто кричал? Молчание.
— У-у, — протянул Якимов… Сволочи вы, а не люди…
Иону положили в принесенные носилки и отнесли в приемный покой…
Мастерская наполнилась рабочими со всех цехов. Молчали. Петька Миронов забился в угол и не то рыдал, не то лязгал как-то зубами. Каждый старался не глядеть в глаза другому.
А потом словно прорвало. Заговорили разом. А из гомона басистый голос:
— Ну, братцы, особенно из-за жида беспокоиться нечего. Было б из-за кого…
— Что же жид-то по-твоему не человек?
— Человек-то он человек. Да не такой как мы. Жид — одним словом.
— Бросьте, сволочи… — возвысился голос вернувшегося Мити. — Иона — еврей. Верно. Ну, а зачем так делать-то? Зачем увечить человека? Что он плохо кому-нибудь сделал? Или он как работник хуже хотя бы тебя вот, Журавлевский.
— Да ты меня не замай… — снова покрывая все, произнес голос басистый. — Я-то тут не при чем… Я просто так…
— Вот-то и плохо, что мы все просто так. И благодаря вот этому «просто-так», человек погибает.
— Ничего, жиды живучи. Выживет…
— Выживет, говоришь. А если нет. А если он останется слепым? А ведь у него шестеро ребятишек. На кого они?.. Кто поможет?
— Власть поможет… Она-то, ведь, ихняя.
— Брось, Журавлевский. Сам не знаешь, что говоришь. Чьи ты слова-то перепеваешь? И тебе ли? рабочему? их говорить? «Ихняя». Врешь. Твоя, наша власть. Мы с тобой вместе неделю тому назад поднимали руки за нашего депутата в Совет. Вот тебе и власть. А ты говоришь — «ихняя»…
— Правильно, Митя… — Верно говорит парень.
Якимов возбужденно:
— Ну, кто затеял-то?
А Журавлевский снова:
— Да твои комсомольцы… Вон Петька Миронов…
— Петька, ты.
— Да не думал я, Митя, что так выйдет-то… — И слезы у парня… — Я думал, что так… ничего… Предложил пороху подсыпать в трубку. Ребята одобрили. Вот они все тут. Я положил. А вышло вон что…
— Ладно. Иди в коллектив. С тобой особый разговор будет, а сейчас давайте-ка, ребята, по местам. Работа не ждет.
* * *
Вечером, после окончания работы, в проходной, в завкоме, в коллективе партии и комсомола, везде, в каждом уголке разговор о «шутке».
Иону отправили в больницу. Нелецкая каждый час звонит туда. Последние сведения: сильный ожог всего лица. Глаза не пострадали.
В коллективе комсомола — Якимов и Сахалинский. Ребята уже разошлись. Иосиф Сахалинский усиленно убеждает Митю:
— Нет, Митя, как хочешь, а разъяснительную работу по случаю с Ионой придется тебе взять на себя. Не могу я. Не поверят мне, скажут — сам еврей, так за своих заступается. Пожалуй, если я буду выступать, то и меня покроют.
— Эх, Оська, не ожидал я от тебя такой вещи. Не по-большевистски это. Ну и что ж, что еврей. Неужели поэтому и труса праздновать нужно. Нет, милый. Ты — еврей, так ты поди и расскажи о себе. Мне-то ты рассказывал. Ведь только твоя речь правдивая. Речь о самом себе сослужит нам большую службу. Ты сам помнишь о погроме. Помнишь о твоей сестренке, что штыком прикололи к стене. Ты сам с революции в комсомоле, и на фронтах, и сейчас работаешь на дворе. Расскажи о самом себе, Ося. И это будет верно. А так прятаться, бояться — неправильно будет. — Хуже. Вот, мол, боится. А ты не бойся и разъясняй! А за меня не беспокойся.
— Но по-моему мало разъяснительной работы. Нам, по-моему, сейчас нужно взяться за пересмотр нашей комсомольской работы. Систему надо пересмотреть. И начинать ее нужно не с обкома или райкома, а с цеха, с мастерской, звена.
— Случай с Ионой нам и нужно использовать для этого поворота. Повторяю тебе еще раз, Ося, что все, что мы имеем: вечеринки, пьянство, прогулы — все это только от того, что ребятам некуда деваться. Энергии много, а провод-то один. Переключить эту энергию надо на что-то разумное, полезное. И нужно это начать сейчас.
Разъясняй ребятам, рабочим о вреде антисемитизма, о том, что мешает нашей стройке, но вместе с тем и узнавай у ребят, у взрослого рабочего, что же нужно сделать. Я уверен, что они об этом скажут. Они укажут, а ты уж это введи в систему. Собери около себя ребят, я сейчас буду свободен, каникулы на рабфаке — тоже не откажусь. А мыслишки кое-какие в голове бродят. И смотришь, через некоторое время мы сумеем из нашего коллектива сделать изюминку — ни скуки ни ничего такого, что питает нездоровые настроения. И дело будет на ять. Так что, давай, не кручинься, не вешай головы, а подними ее повыше и начинай…
В этот день долго не мог успокоиться Иосиф. Придя домой, обедал нехотя, машинально смотрел в газету, а мысли были далеко от нее.
«Что делать? — вот мысль, которая сверлила, вызывая боль в голове. — Кто поможет? Был он в райкоме, говорил. Встретили ребята шуточками. А секретарь с заворготделом обещали приехать на первый пленум коллектива и разрядить обстановку. Ох, уж это разряжение. Только и знают — приедут, произнесут часовые речи: „Трудный момент переживаем, товарищи. Классовый враг наступает. Идет борьба за молодежь. За кадры…“ А где этот враг? Что он из себя представляет? Как с ним бороться, — не скажут.
Да вот — наш случай. Враг ли Миронов Петька? Ведь свой, рабочий парень. Нет, не враг. Но… как же тогда. Ведь враг должен быть.
Враг — антисемитские настроения, примиренческое отношение к ним. Вот — враг. А Петька — оружие.
Петьку надо наказать, чтобы другим неповадно было. Тем, не нашим. А своих не острасткой брать. Надо работу ставить. Прав Митька. Да плохо и районщики врага видят. Нахватались верхушек и кроют. А это ли нужно нам? Они видят, как молодежь растет, как она с каждым днем становится все требовательней, все менее удовлетворенной. А от неудовлетворенности все и происходит…»
С этой мыслью забылся Ося, и скоро тихий храп указывал на то, что проблема решена.