IV.

Допрос ген. С.С. Хабалова

22 марта 1917 г.

Содержание : Первые распоряжения Хабалова 23 и 24 февраля. План охраны города. Генерал Чебыкин и полковник Павленков. Меры по снабжению столицы хлебом. Обыски и аресты. Арест рабочей группы военно-промышленного комитета. Военные меры. 25 февраля. Эпизод на Трубочном заводе. Стрельба учебной команды у Думской часовни на Невском. Телеграмма Николая II: «Завтра же прекратить». Собрание начальников частей 25 февраля вечером. Заседание Совета Министров в ночь с 25 на 26 февраля. Мнения о способе подавления беспорядков. Глобачев об аресте двух членов рабочей группы П.П.К. [надо: «В.П.К.». [Прим. В.М.]] 26 февраля. 4-я рота Павловского полка. Телеграмма Хабалова царю. Смещение Хабалова. Назначение генерала Иванова. 27 февраля. Распоряжение о стрельбе. Волынский полк. Преображенцы и литовцы. Отряд под начальством полковника Кутепова. Поджог окружного суда. Расчет на семеновцев, измайловцев и егерей. Резерв под начальством полковника Аргутинского-Долгорукова. Попытка достать патроны. Вечер 27 февраля и ночь на 28-е. Тщетное обращение за помощью в Кронштадт. Сообщение о приезде генерала Иванова с войсками. Присоединение к правительственным войскам Павловского полка. Колеблющееся настроение резерва на площади Зимнего дворца. Переход от нападения к обороне. Последние ресурсы старой власти. Роль Занкевича, Хабалова и Беляева. Поиски «последнего убежища». Переход в Адмиралтейство в ночь на 28 февраля. Вторник 28 февраля. Решение разойтись, сложив оружие. Арест Хабалова и Протопопова. Вопрос о пулеметах. О заседании Совета Министров 27 февраля. Совет воспользовался броневыми автомобилями. По совету Протопопова, расклеены печатные объявления, что хлеб имеется. Объявление о том, что по болезни Протопопова его замещает товарищ. Начало волнений на Нарвском тракте и на Выборгской стороне. Телефонный разговор Родзянко с Хабаловым. Совещания о предстоящих беспорядках. Павленков, Чебыкин. Контр-разведка в петроградском округе. Соколов, Якубов. Организация воздушной обороны.

* * *

Председатель. – Я должен вас ознакомить с тем, что вы находитесь перед лицом Чрезвычайной, – по первоначальному наименованию Верховной Следственной Комиссии, которая учреждена актом временного правительства для рассмотрения противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц как гражданского, так и военного и морского ведомств. К этой Комиссии перешли права первого департамента Государственного Совета, при рассмотрении объяснений от высших должностных лиц. Таким образом, вам не только принадлежит право давать те показания, которые вы имеете здесь дать, но это составляет и вашу обязанность – дать объяснения по вопросам, которыми Комиссия интересуется. Вы изволили понять?

Хабалов. – Да.

Председатель. – Будьте добры дать эти объяснения. В изложении ваших показаний вам предоставлена свобода… Но, в интересах сохранения вашего и нашего времени, я просил бы вас держаться некоторого определенного плана и осветить в известном порядке вопросы, которые нас интересуют. Вы, впоследствии, будете допрошены судебным следователем. Теперь же перед Комиссией стоит вопрос о вашей роли, как начальника военного округа, командовавшего войсками округа, в 20-х числах февраля. Ваши объяснения должны коснуться тех мер, которые вы приняли, в связи с возникавшим народным движением. Будьте добры сегодня, в этих пределах, дать ваше объяснение. При этом нас интересуют не только ваши действия, но и действия ваших должностных лиц, с которыми вы за это время соприкасались. Весьма возможно, что известные действия должны быть приписаны не вам, а какому-либо другому высшему должностному лицу… Так как нас интересует истина, будьте добры дать объяснения в полном объеме.

Хабалов. – Возникшие с 23 февраля в городе волнения имели своим первоначальным источником недостаток хлеба. Эти волнения выразились в скопищах на улицах, и первоначально, в первый день, за исключением одного эпизода, где были красные флаги с революционными надписями – по Нарвскому тракту при пересечении с Балтийской ж. д. – носили характер скоплений на улицах толпы, которая кричала: «хлеба!!!» Впоследствии этот характер уже видоизменился: появилось большое количество флагов с надписями: «долой самодержавие!», «долой войну!» и аналогичными в этом стиле… А в самый последний день, 25-го февраля – и это был третий день – со стороны толпы были уже отдельные случаи нападения на войска. Видели бросание на Невском ручной гранаты, затем, петарды были брошены вслед жандармскому взводу. Затем было бросание бутылками и еще какими-то предметами в роты лейб-гвардии третьего стрелкового полка; была, наконец, стрельба из револьверов в разных местах, в том числе у часовни Гостиного двора – в 9-й резервный запасный кавалерийский полк… Поэтому первые мои меры заключались в распоряжении о том, чтобы толпа не была допускаема собираться, и это должно быть исполняемо по плану, заранее выработанному и не впервые уже применяемому. Дело в том, что весь город на этот случай был разделен на участки, соответствующие числу запасных батальонов… Всей охраной города ведал начальник запасных гвардейских батальонов генерал Чебыкин; но он был в это время болен и был в отпуску: его заменял помощник его, – полковник л.-гв. Преображенского полка Павленков… Эта охрана города, на случай народных волнений и беспорядков, в каждом районе осуществлялась таким образом, что части войск данного района, т.-е. соответствующего запасного батальона, занимали каждая – определенное здание, имеющее общественное значение: банки, дворцы и т.п. здания. В каждом из них ставился караул, а затем часть оставалась в виде резерва и должна была направляться туда, где этого потребуют обстоятельства. Желая в эти первые дни избежать какого-либо кровопролития, приказано было толпу, если она собирается и по требованию не расходится, разгонять кавалерией, что и было возложено на части двух казачьих полков, девятого запасного кавалерийского полка, который тоже здесь стоит, – на жандармов и, затем, на те конные части, которые здесь были. Все это касается того, как разгонять толпу на улицах, чтобы не было беспорядков… Но это – во-вторых. А во-первых, я постарался принять меры к тому, чтобы увеличить количество печеного хлеба. Для этого мною были приглашены 24-го – даже раньше, 23-го, пекаря, и я излагал им, что волнения не столько вызывались недостатком хлеба, сколько были волнением провокационным… За некоторое время перед этим у меня были городской голова и градоначальник, который тогда еще был уполномоченным по продовольствию. Это было за несколько дней до волнений, я думаю – за неделю…

Председатель. – Градоначальник Балк?

Хабалов. – Да, Балк и городской голова Лелянов… Разговаривали об упорядочении дела продовольствия в столице: я указывал, что пора бы городу взять это дело в свои руки, что надлежало бы ему упорядочить вопрос о выдаче муки и наблюдать за тем, как эта мука используется… Городской голова этому сочувствовал, и вслед за тем было собрание, как известно, – в городской думе, которое выработало проект карточек. Когда появилось в печати о карточках, то сразу, как мне об этом известно из доклада, в рабочей среде заволновались, считая, что по одному фунту на человека – мало и что поэтому надо запасаться… И в эти дни, перед 23-м февраля, усиленно закупали хлеб и из него выпекали сухари. Вот почему в объявлении, которое, с целью успокоения от моего имени, помещено в газетах, было сказано, что хлеба у нас хватит, что мука подвозится, – она действительно в последние дни стала подвозиться – и что, таким образом, беспокоиться нечего… На следующий день, 24-го, ко мне в штаб округа явилась депутация от общества пекарей из здешних мелочных лавочников. Они говорили: «Вот, по вашему объявлению, теперь все на нас обрушиваются: говорят, что мы не печем, что мы куда-то муку прячем, мы воруем, вот пожалуйста!»… На это я просил депутатов высказать, чем они объясняют недостаток хлеба. «Мало, – говорят, – нам муки дают. Дают нам 30.000, а нам нужно плохо 50.000». – Я говорю на это, что 50.000 пудов давным-давно не выдавали и, при всем желании, выдать невозможно, потому что нет муки столько… – «Ну, – говорят, – если бы хоть 35.000: мы бы справились! У нас, кроме того, горе не в том заключается, что муки мало, а в том, что у нас рабочих мало, пекарей мало… Пекаря все забраны на военную службу. Мы подали прошение о том, чтобы пекарей освободили, потому что с теми, которые остались, сладу нет, не работают, пьянствуют, никак не заставить работать»… Эта просьба их, действительно, пришла в штаб. Я приказал немедленно прошение это – об освобождении 1500 человек – переслать в главное управление генерального штаба, в отдел по отсрочкам, – с просьбой возможно скорейшим образом удовлетворить… Затем дальше, ко мне является депутация от общества фабрикантов, которое как раз ведает продовольствием фабрик: в это общество входят почти все фабрики. Они опять таки обратились с просьбой усилить отпуск муки и, если можно, дать ее от интендантства. Тогда я приказал окружному интенданту все количество хлеба, какое возможно, дать из полковых хлебопекарен и полковых частей войск. Однако, по выяснении вопроса о том, что можно дать из войсковых частей, оказалось, что они не в состоянии дать чего-нибудь существенного, ибо некоторые из них в огромном составе: на довольствии у них состоит около 18.000 нижних чинов, и у них остались те же печи, какие были в мирное время в казармах… Выяснилось, что от всех запасных частей, в Петрограде стоящих, можно дать каких-нибудь 100 или 200 пудов… Это выходит – не стоит шкурка выделки!… Но, тем не менее, я приказал интенданту непременнейшим образом изыскать средства, чтобы из военных запасов дать что-нибудь, главным образом, на фабрики и заводы, именно – обществу фабрикантов… Интендант доложил, что положение таково: в первый день можно дать 600 пудов, следующие дни будут давать по 1.000 пудов. Затем, далее, он передает обществу фабрикантов одну из пекарен, законтрактованную военным ведомством, а именно интендантством, с тем, что она будет работать уже не на интендантство, а на фабрикантов и заводчиков, для удовлетворения рабочих… Эта пекарня могла дать до 2.000 пудов. Следовательно, от интендантства можно было ожидать до 3.000 пудов хлеба для фабрик.

Председатель. – В день?

Хабалов. – В день. Затем, я настоятельно потребовал от Вейса, чтобы он усилил отпуск муки и чтобы увеличил его не только до 3.000-5.000 пудов, но довел бы до 10.000. Вейс возражал мне, что неосторожно увеличивать этот расход, ибо муки, вообще говоря, немного. К числу 23-му запасы муки, как у города, так и у уполномоченного, определялись в 500.000 пудов. Это, при отпуске около 35.000 пудов… виноват: при отпуске в 40.000 пудов, – выходило, что-то такое, дней на 10, на 12… Виноват, стало быть, я от Вейса требовал, чтобы он увеличил отпуск муки, при чем довел бы его до 40.000 пудов. Вейс говорил, что считает, что нужно быть осторожным, что нельзя расходовать широко. Он указывал, что, в сущности говоря, в пекарнях есть мука. Он докладывал, что 23 числа он лично объехал Большой Сампсониевский пр. и осмотрел подряд пять лавок: оказалось, что мука во всех лавках была, при чем в одной из них имелись запасы приблизительно на пять дней, судя по той работе, которую эта пекарня может выполнять. В других пекарнях имелось запасов еще больше, а в одной из них – почти на десять дней. Поэтому он объяснил, что, сколько вы ни отпускайте, они не перепекут всего в хлеб, так как делают себе запасы… Я послал генерала, состоящего при мне для поручений, генерала Перцова, осмотреть пекарни по Гороховой, чтобы проверить слова Вейса; так это, или не так?… Генерал Перцов проверил и доложил, что он действительно заходил в две или три лавки и что в них мука тоже оказалась. Так что, кажется, не недостаток муки был виною тому, что хлеба мало. Надо сказать, что 24-го, кажется, я у себя на квартире созвал: городского голову Лелянова, кажется, его помощника – Лелянова, если не ошибаюсь; затем – Вейса, затем…

Председатель. – Какую должность занимал Вейс?

Хабалов. – Он уполномоченный по Петрограду.

Председатель. – Кроме Вейса, позвали кого еще?…

Хабалов. – Кажется, городской голова и Демкин, а затем там были полициймейстер, начальник охраны…

Председатель. – Какой полициймейстер?

Хабалов. – Балк, т.-е. виноват – градоначальник…

Председатель. – А начальник охраны кто?

Хабалов. – Павленков – начальник войсковой охраны города, т.-е. командующий теми войсками, которые выступают в случае беспорядков, например, народных волнений. Затем был Глобачев, еще – начальник штаба, и, позвольте…

Председатель. – А от департамента полиции?

Хабалов. – Может быть, Васильев, – не ручаюсь… Затем, позвольте: не было ли министра Протопопова?…

Председатель. – Так, пожалуйста, вспомните – относительно Васильева и Протопопова…

Хабалов. – Я не могу поручиться: может быть, были, а может быть, нет…

Председатель. – У вас протокол этого совещания составлен?

Хабалов. – Нет, не составлен.

Председатель. – Генерал, напрягите свою память. Ведь это совещание исключительной важности… Может быть, вы припомните. Притом Протопопов довольно крупная фигура…

Хабалов. – Совершенно верно. Но вы меня извините: память у меня плохо работает, – я не могу сказать… и не потому, что я желал бы скрыть и не сказать правду: я ручаюсь, что я желаю сказать всю правду, какую только могу сказать… Но если я скажу: «наверное был Протопопов» – это не будет верно… Хотя – весьма вероятно, что он был…

Иванов. – А когда это было?

Хабалов. – Это было 24-го.

Председатель. – Вы определили состав совещания? Будьте добры перейти к вопросу о том, о чем вы совещались, в интересующем нас направлении. Все, о чем вы говорили, ближайшим образом относится к событиям, нас интересующим. Вы совершенно правильно ведете свой рассказ… Один маленький вопрос о личном составе: был у вас генерал Гордон?

Хабалов. – Понятия не имею об этом генерале! Дело в том, что меня уже спрашивали о нем очень усиленно, – спрашивал министр юстиции Керенский. Но я решительно о нем понятия не имею. Может быть и видел, – Аллах его ведает!…

Председатель. – Кроме Глобачева, был ли еще какой-нибудь жандармский генерал?

Хабалов. – Безусловно, был жандармский генерал Клыков.

Председатель. – Какой Клыков?

Хабалов . – Начальник жандармского отделения [надо: «нач. спб. губ. жанд. управления (Клыков)»]; но на этом совещании он не был.

Председатель. – Вы знаете в лицо генерала Курлова?

Хабалов. – Знаю.

Председатель. – Не было его на этом совещании?

Хабалов. – Нет.

Председатель. – Вы это хорошо помните?

Хабалов. – Он мне не был нужен, так зачем же ему было присутствовать?

Председатель. – Но, может быть, вы ему были нужны?

Хабалов. – Нет, зачем же?

Апушкин. – Лица, которых вы назвали, участвовали в заседании по вашему вызову; а сами они не могли приехать?

Хабалов. – Нет, так как я их созывал…

Апушкин. – Разве генерал Курлов не мог приехать, если бы того пожелал?

Хабалов. – Нет, не мог.

Председатель. – Пожалуйста, продолжайте…

Хабалов . – Здесь, изволите ли видеть, обсуждался вопрос о мерах прекращения этих беспорядков… Меры эти слагались из нижеследующего: во-первых, надо дать хлеба и увеличить его количество не одним только усилением отпуска муки, потому что этим способом, как выяснилось из предшествующих сообщений Вейса и Перцова, нельзя достигнуть увеличения печеного хлеба. Ведь говорят, что мука не перепекается, прячется про запас, если же перепекается – в хлеб для лошадей или продается в уезд, потому что в уезде она стала втрое дороже, чем в городе… Следовательно, надо было принять меры к тому, чтобы вся полученная мука перепекалась в хлеб, чтобы ежедневному отпуску муки соответствовало количество выпеченного хлеба; надо было наблюсти за тем, чтобы каждый получал столько муки, сколько он в состоянии выпечь. Я и раньше предлагал городскому голове Лелянову, и здесь подчеркнул ему настойчиво: «Вы там вырабатывайте ваши планы продовольствия населения, какие вам нужны, – это вещь сложная… Но теперь, сейчас же привлекайте к надзору за вашими пекарнями тех, кто у вас есть под рукой! У вас есть попечительства о бедных, торговые попечительства, санитарные попечительства, – словом, у вас есть известный персонал, состоящий на городской службе, который сейчас же, сию минуту возьмет на себя эти обязанности, обязанности надзора за тем, кто сколько получил муки, кто сколько израсходовал и т.д…» Я даже посоветовал завести тетрадочки, где на одной странице была бы записана ежедневная выдача муки, а на другой, – расход ее на хлеб выпеченный и где, кроме того, указано, сколько выпеченного хлеба поступает в продажу. Пускай пока проверяют, записывают; что дальше будет – неизвестно… По вопросу, о том, чтобы увеличить количество выпеченного хлеба, я несколько раз обращался к Вейсу лично по телефону с просьбой, чтобы он выдал муки, или прямо вызывал его к себе…

Затем, вот другие меры: так как усматривалось, что выступление толпы, несомненно, инспирируется кем-то (и что инспирируется оно, по моему мнению, революционерами), то начальником охранного отделения доложено было, что им намечены уже революционеры, которые это дело инспирируют, и что предположено произвести обыск в ночь с 24-го на 25-е и арестовать. По его словам, между прочим назначено было собрание, кажется в бывшем помещении рабочей группы военно-промышленного комитета, где они должны были собираться под предлогом, якобы, обсуждения вопроса о продовольствии, но в существе дела для обсуждения вопроса об организации беспорядков… Начальник охранного отделения Глобачев испрашивал разрешение произвести обыски и аресты, что мною и было разрешено. Наконец, третий вопрос был о военных мерах, которые надо принять во время беспорядков. Так как указывалось, что казаки I Донского полка очень плохо разгоняли толпу, атаковали вяло, т.-е. подойдут к толпе и остановятся, вместо того, чтобы гнать… что у них не оказывалось нужных в данном случае нагаек, то мною были приняты меры, чтобы усилить состав кавалерийских частей и была вызвана из Кречевицких казарм часть запасного кавалерийского полка.

Повторяю опять таки, я усиленно не желал прибегать к стрельбе: желательно было обойтись без стрельбы… Должен сказать, что в первые дни, 23 и 24 числа, толпа свирепо расправлялись с полицейскими, которые разгоняли: один полицейский Василеостровской части, Шалфеев, был избит вдребезги (у него переломаны были руки), затем, еще несколько человек, – так что всех было 28… Но на войска нападения не было: даже были случаи, когда толпа на Невском встречала казаков криками «ура»… Это было на 25-е число. А 25-го произошло нижеследующее: толпа на Невском была гораздо больше, чем в предшествующие дни, и с утра, как я докладывал, появились красные флаги с революционными надписями. На Знаменской площади, местный пристав Крылов, поднявший руку, чтобы отнять флаг и арестовать флагоносца, был убит. Затем мне докладывали, сначала Балк, а потом по телефону жандармский ротмистр, что взвод жандармов, разгонявший…

Председатель. – Какой жандармский ротмистр?

Хабалов. – Виноват: фамилии его я, к сожалению, не помню; словом, они сообщили мне об инциденте, который произошел между Аничкиным мостом и Литейным.

Председатель. – Будьте добры сказать, этот жандармский ротмистр служил в охране, или же в полиции?

Хабалов . – В жандармском полицейском дивизионе, в конном взводе. Он доложил, что бросали ручные гранаты, петарды, которыми ранили жандармов… Виноват: еще утром, произошел другой инцидент. Нужно сказать, что по расписанию, о котором я докладывал, на все заводы были назначены войсковые части, где – рота, где – полурота – для предупреждения возникновения беспорядка на самом заводе… На Трубочном заводе, на Васильевском острове – это казенный завод артиллерийского ведомства, – рабочие с утра стали выходить бастовать. При чем, как мне сообщали, делалось это недружно: одни мастерские бастовали, другие не желали бастовать… Подпоручик Иосса (я за фамилию не отвечаю, но кажется так), командовавший ротой Финляндского полка, занимавшей этот завод, вывел ее вооруженную; тогда к нему подскочил один из рабочих и стал угрожать кулаком перед его носом и осыпать ругательствами. Тот выхватил револьвер и уложил его на месте… Это произвело такой эффект, что моментально толпа разбежалась, и беспорядки кончились. Этот инцидент со стрельбой и убийством рабочего произошел помимо распоряжения начальства, а просто потому, что, когда револьвер заряжен, – этакий случай всегда может быть!… Затем, к вечеру уже… Я боюсь напутать: да, к вечеру, часам, должно быть, к 8, – произошел еще случай на Невском проспекте. Учебная команда 9-го запасного кавалерийского полка, которая целый день разгоняла толпу на Невском и рассеивала ее в конном строю, без употребления оружия, – возвращаясь, после такой атаки, подверглась нападению со стороны толпы у Гостиного Двора, у часовни. Нападение выразилось в форме нескольких револьверных выстрелов из толпы, стоявшей у часовни, при чем одним из таких выстрелов был ранен в голову рядовой. Тогда начальник команды остановил ее, спешил, и открыл огонь по толпе: этим огнем было убито трое, и девять ранено… Сначала было известно, что трое убито, потом же оказалось, что больше… Это было как раз часов около 9… Нужно сказать, что в этот день я весь день был в квартире градоначальника, потому что тут же находились и начальник охраны, и распоряжавшийся войсками подполковник Павленков [надо: «полковник Павленков»]. И туда являлось очень много народа: там была порядочная суматоха и теснота, потому что все являлись туда, кто охраны просить, кто за сведениями… Раздавались звонки от военного министра и других. Опять таки, я извиняюсь, если я говорю не последовательно… Трудно изложить это так объективно…

Председатель. – Пожалуйста, продолжайте…

Хабалов. – Затем, около девяти часов я получил телеграмму за подписью его императорского величества: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай».

Председатель. – Где находится теперь эта телеграмма, генерал?

Хабалов. – Не могу вам сказать, потому что я ее передал начальнику штаба… Может быть, начальник штаба мне ее и вернул, но я не помню… Я доложу вам дальше. Эта телеграмма, как бы вам сказать? – быть откровенным и правдивым: она меня хватила обухом… Как прекратить завтра же? Сказано: «завтра же»… государь повелевает прекратить, во что бы то ни стало… Что я буду делать? как мне прекратить? Когда говорили: «хлеба дать», – дали хлеба и кончено. Но когда на флагах надпись «долой самодержавие», – какой же тут хлеб успокоит! Но что же делать? – Царь велел: стрелять надо… Я убит был – положительно убит! – Потому что я не видел, чтобы это последнее средство, которое я пущу в ход, привело бы непременно к желательному результату… Нужно сказать, что каждый вечер собирались все начальники участков военной охраны, докладывали, что происходило в течение дня, и затем выясняли, что делать на завтра… И тогда к 10 часам должны были собраться начальники участков, командиры запасных батальонов для выслушания распоряжений на завтрашний день.

Председатель. – Это было 25-го февраля?

Хабалов. – Совершенно верно. Как раз через час после получения этой телеграммы они должны были собраться. Когда они собрались, я прочел им телеграмму, так что телеграмма эта мною была оглашена, и ее видели другие члены совещания.

Председатель. – Вы сейчас нам точно передали текст этой телеграммы?

Хабалов. – Я думаю – точно… Позвольте повторить еще раз: «Повелеваю завтра же прекратить беспорядки в столице, недопустимые во время тяжелой войны с Германией и Австрией. Николай».

Председатель. – Скажите, генерал, эта телеграмма была передана по телеграфу или по радио-телеграфу?

Хабалов. – По телеграфу; она была, очевидно, по прямому проводу из Ставки…

Председатель. – Вы не знаете, где был приемный аппарат этого прямого провода?

Хабалов. – Я думаю, что он был в главном штабе, потому что ее мне принесли или из главного штаба, или из генерального штаба…

Председатель. – Значит и тут и там были приемные провода?

Хабалов. – Прямые провода были и из морского штаба и из главного управления генерального штаба. Очевидно, по прямому проводу была передана телеграмма…

Председатель. – Значит, это не была радио-телеграмма?

Хабалов. – Нет, нет! Она напечатана на Юзе, а на Юзе есть прямые провода…

Председатель. – Пожалуйста, продолжайте…

Хабалов. – Я тогда объявил: «Господа! государь приказал завтра же прекратить беспорядки. Вот последнее средство, оно должно быть применено… Поэтому, если толпа малая, если она не аггрессивная, не с флагами, то вам в каждом участке дан кавалерийский отряд, – пользуйтесь кавалерией и разгоняйте толпу. Раз толпа аггрессивная, с флагами, то действуйте по уставу, т.-е. предупреждайте троекратным сигналом, а после троекратного сигнала – открывайте огонь»… Как доказательство моего состояния нервного сообщу вот что. Это меня нисколько не оправдывает, потому что, в моем положении, нервы должны быть железные, и терять голову никогда не нужно, следовательно, это не извинение, а только объяснение… Вечером ко мне обращается городской голова и говорит, что он, наконец, придумал какой-то проект распределения хлеба. Нужно сказать, что в этот день ко мне заезжал министр внутренних дел Протопопов…

Председатель. – 25-го?

Хабалов. – Да, может быть и 25-го, – он несколько раз приезжал… Вероятно, это было 25-го… Вероятно, он приехал в дом градоначальника, и тут что-то такое сказал: «Там, город, выдумал какой-то проект заведывания продовольствием, но это – неправильная организация, это революционный проект»… Хотя, толком он ничего не сказал – что там такое? Я же этого проекта раньше не видал… Так вот: звонит городской голова и говорит, что выработан проект. А я ему отвечаю: «Вы выдумали какой-то незаконный проект, который совершенно не согласен с городовым положением: я не могу на это согласиться». Он говорит: «Что мне с ним делать?» «Делайте, – что хотите!» – вот мой ответ, показывающий, мне кажется, что у человека голова была не в порядке… Затем, в этот же вечер меня пригласили на заседание Совета Министров. Я явился в это заседание, оно происходило на квартире у председателя Совета Министров. Там, вначале, помню, что председатель Совета Министров… что-то такое говорил… дай бог памяти! – надо вспомнить… Трудно сказать: так в этом заседании скользили мысли, бросались с одного предмета на другой!… Сначала шел разговор о том, почему арестовали двух рабочих депутатов, которые незадолго перед тем выпустили воззвание с приглашением бастовать…

Председатель. – Это было 25-го или 26-го?

Хабалов. – Виноват: это было на 26-е… Заседание Совета Министров началось, я думаю, часов в 12 ночи.

Председатель. – На понедельник или на воскресенье?

Хабалов. – На воскресенье… То ночное заседание, о котором я вам доложил, происходило в тот самый вечер, когда я получил телеграмму.

Председатель. – Значит, заседание Совета Министров было в ночь с 25-го на 26-е, т.-е. после того, как у вас собрались начальники частей и вы дали распоряжение… Повидимому, память вам не изменяет, так как вы сразу в вашем показании, еще не рассказывая о событиях в воскресенье, инстинктивно перешли к изложению того, что было в Совете Министров.

Хабалов. – Совет Министров был 25-го. В этом заседании… Я точно не знаю: был уже, кажется, объявлен перерыв занятиям в Государственной Думе?… Кажется, уже был объявлен перерыв… хотя не могу доложить; был ли объявлен, или только собирались объявить…

Председатель. – Расскажите вкратце, что же было на этом заседании Совета Министров?…

Хабалов. – На этом заседании было следующее: была длинная довольно речь министра земледелия о том, может ли этот современный кабинет поладить с Государственной Думой и работать с Государственной Думой… Он пришел к тому заключению, что работать невозможно, и что этот состав министров не может работать с Государственной Думой; это после всех речей и прений по продовольственному вопросу, оказалось, что, в сущности, большинство Государственной Думы, так сказать, считало распоряжения министра земледелия целесообразными и готово было их одобрить; но оно не могло их одобрить, потому что оно стало бы в противоречие с самим собою!… А поэтому, какие бы даже целесообразные распоряжения ни производили, все равно Государственная Дума с ними работать не станет!… А следовательно, – выход один – уход всего министерства… Хотя последнего он категорически не сказал, но, по смыслу, можно было догадаться… Затем, говорил довольно длинную речь министр иностранных дел Покровский, который высказал общее мнение, что с Государственной Думой поладить нужно, без Государственной же Думы работать нельзя. И что, в сущности говоря, требования Государственной Думы таковы, что они должны быть приемлемы и что те, кто Государственной Думе неугодны, должны уйти. Потом была речь Кригер-Войновского, которая тоже сводилась к тому, что Государственная Дума вовсе не так революционно настроена, что в речах этого, – как его? – Родичева – и еще кого-то – были очень веские соображения… Вторая была, кажется, речь Некрасова – точно не помню… По словам Кригер-Войновского, получилось впечатление от этих речей вполне умеренное… Смысл речи Кригер-Войновского был таков, что, если Государственной Думе неугоден этот состав, если она не желает с ним работать, то об этом следует доложить государю и просить заменить нас другим составом…

Председатель. – Затем?

Хабалов. – Затем, довольно длинно докладывал Протопопов… Но так как, в сущности, он докладывал о том, что происходило на улицах, и докладывал, по моему мнению, не обстоятельно, то я попросил позволения сказать, что происходило на улицах, и доложил то, что я вам доложил, т.-е. последовательно те события, которые были в этот день, – а именно: происшествие на Знаменской площади, где был убит пристав, затем происшествия на Невском. Я доложил, затем, о происшествии на Трубочном заводе… И – вот уже не помню: доложил ли я эту телеграмму или нет?… Но я доложил о том, какое распоряжение было мною дано. В конце концов, высказались несколько министров – военный, юстиции и земледелия – что, если уже дело так обстоит на улицах, что в войска стреляют, кидают и т.д., – то таким беспорядкам должна быть противопоставлена сила…

Председатель. – Генерал, что же? Про эту телеграмму вы не помните, доложили ли вы ее? Вам ведь не было смысла не докладывать о ней?

Хабалов. – Конечно, не было. Мне был полный смысл доложить. Но доложил ли я или нет – не могу сказать…

Председатель. – Но надо полагать, что доложили?

Хабалов. – Думаю, что доложил. Но хоть под присягу меня ведите: я не могу точно сказать, – я не помню…

Председатель. – Вы говорите: Протопопов довольно необстоятельно доложил о событиях дня. Какой был вывод в речи Протопопова, – какое его предложение?

Хабалов. – Опять таки этого не могу вам доложить… Но словом, Протопопов стоял здесь за то, чтобы беспорядки были прекращены вооруженною силою… по-моему, такой смысл…

Председатель. – Перед ним высказался только что Риттих и некоторые другие министры на тему о том, что Дума и даже умеренные ее круги – не Родичев и Некрасов, а другие, – недовольны министерством и не желают с ним работать. Вы, конечно, знаете, что, главным образом, это касалось Протопопова. Не можете ли нам сказать, каково было отношение Протопопова к таким речам этих министров, которые говорили раньше его?

Хабалов. – Я должен вам, сказать, что Протопопов говорил несколько раз… Когда я пришел, он говорил первый. Потом к нему обратился председатель Совета Министров с тем, чтобы он изложил, что такое происходит, – и он довольно длинно и, по-моему, не обстоятельно, все это рассказал… Я ожидал, признаюсь, что Протопопову следовало бы сказать: «Я ухожу» – по-моему, так… но такого слова я не слыхал.

Председатель. – Вы долго были на этом заседании?

Хабалов. – Я думаю, часа два…

Председатель. – До его конца? – Когда другие министры стали расходиться?

Хабалов. – Нет, я уехал до конца: я видел, собственно, что я буду присутствовать в заседании Совета Министров, где будут говорить об отставке министерства. При чем же я тут? А между тем, было три часа ночи…

Председатель. – Вы остановились на речи Протопопова и на том, что после его речи вы рассказали, что было на улицах Петрограда в субботу.

Хабалов. – Да. На мое заявление министр земледелия высказал, что он этого не знал и не слышал, но что если на улицах начинают стрелять по войскам, и толпа, которая доселе была пассивна, переходит к аггрессивным действиям, что же остается? – Остается подавлять беспорядок силою оружия…

Председатель. – Больше не было в заседании министров ничего, что вы нашли бы нужным отметить?

Хабалов. – Я говорил, что был вызван начальник охранного отделения Глобачев для объяснения, почему были арестованы эти два, оставшиеся на свободе, члена рабочих депутатов… т.-е. нет: рабочей группы центрального военно-промышленного комитета. Ну вот, он и доложил, что полиция явилась на это собрание. Собрание оказалось, в сущности, публичным, потому что там были не члены рабочей группы – их было всего два, а в общем, – было человек 50… Так как эти двое были уже привлечены к следствию по 102 статье, в числе остальной группы, то они, по требованию судебного следователя, и были арестованы. Затем, остальные были задержаны до выяснения их личности.

Председатель. – Продолжайте ваш рассказ о последовавших событиях.

Хабалов. – В воскресенье 26-го числа войска выступили и заняли, по обыкновению, все посты, которые полагаются по расписанию… Оказалось, что им пришлось стрелять в толпу в разных местах. Волынцы стреляли в толпу на Знаменской пл. и Суворовском. Затем, Павловский полк стрелял на Невском около Казанского собора. Затем, около 4-х часов дня… Но я не могу доложить вам, господа, где и сколько стреляли… Нужно сказать, обстановка здесь была отчаянная!… Я находился сам в здании градоначальства, и народу туда набилась целая куча… В этот день я уже о раздаче хлеба никаких распоряжений не делал. Около 4-х часов мне сообщили, что 4 рота лейб-гвардии Павловского полка, расквартированная в зданиях придворно-конюшенного ведомства и которая, как оказалось впоследствии, состояла преимущественно из эвакуированных, а численностью доходила до 1.500 человек – что она выбежала на улицу, стреляя вверх, с какими-то криками и толпится на Конюшенной площади, около мостика, недалеко от храма Воскресения Христова… Запросив командира батальона по телефону, я получил сведения, – но не от него, а от кого-то другого, – что рота эта требует, чтобы увели в казарму остальных и чтобы не смели стрелять… При чем указано было, что сама рота стреляла во взвод конно-полицейской стражи. Это последнее мне показалось неверным. С какой стати станут стрелять по конно-полицейской страже? Потом выяснилось, что эта рота, действительно, взбунтовалась; она, собственно, не выходила: ее не вызывали вовсе, – вызывали учебную команду и другие роты. А эта рота не была вызвана и сидела в своей казарме… Так вот эта рота бунтует, требует, чтобы вернулись другие, остальные роты в казармы и чтобы не смели стрелять… Тогда я приказал командиру батальона принять меры к увещеванию, водворить роту эту в казармы, потребовать, чтобы офицеры ее были непременно при роте, так как, по моим сведениям по телефону, там было два офицера, а их должно быть не два, а много больше…

Я передал начальнику охраны, полковнику Павленкову, чтобы он, со своей стороны, принял меры, чтобы это не разрослось, не разыгралось дальше… Кроме командира батальона и офицеров, приказал еще полковому священнику, чтобы он уговорил их, устыдил и привел к присяге верности и чтобы рота шла в казармы, а винтовки свои сдала… В конце концов, после увещевания батальонного командира и после увещевания священника, эта рота вернулась в свои казармы и винтовки помаленечку сдала. Но не все винтовки: 21 винтовка исчезла! Следовательно, исчезли, повидимому, и люди с ними… Меня все время требовал военный министр, чтобы по телефону я ему сообщал, что делается в городе. Я по телефону и сообщал. Когда было сообщено вечером об этой роте, он потребовал сию же минуту полевой суд и расстрелять… Признаюсь, я считаю невозможным не то что расстрелять, но даже подвергнуть какому-либо наказанию человека, не спросив его, хотя бы упрощенным судом, не осудив его… а тем паче предать смертной казни!… Поэтому я потребовал прокурора военно-окружного суда Менде с тем, чтобы спросить, как быть с этой ротой, в которой первоначально было 800 человек: что же делать? – «Несомненно, должно быть дознание, и только после дознания, – полевой суд». – Ну, тогда, – я говорю: – 800 человек – это штука! – дело немыслимое: это в неделю не допросишь… Я приказал начальнику моего штаба, генералу Хлебникову, – а может быть Чижевскому – назначить целую следственную комиссию: было назначено 5 человек с генералом во главе. А покуда я приказал, чтобы сам полк выдал нам виновных, дабы их арестовать… Первоначально предполагалось арестовать весь батальон и посадить здесь – в Петропавловской крепости, поэтому вечером поздно я вел переговоры с Николаевым: найдется ли такое помещение, чтобы можно было арестовать такую массу. Когда же оказалось, что в действительности их не 800, а 1.500 человек, то это оказалось физически невозможно, ибо нет такого помещения… Ну, тогда я приказал арестовать хотя бы самых главных зачинщиков, приказал их допросить; их было 19 человек, и их препроводили в крепость…

Председатель. – Их полк сам выдал?

Хабалов. – Их выдало само полковое начальство, несомненно – начальство. Простите, я говорю: полк, но полков здесь нет: здесь имеются запасные батальоны. Они по числу так велики, что превышают мирный состав полка в три-четыре раза… Так, в этой роте было 1.500 человек, а во всем полку в мирное время 1.770 человек. И таким образом, одна эта рота по числу людей почти равнялась полку мирного времени… Стало быть, те, кто находился в крепости, вовсе не были такие люди, которых завтра расстреляют, а это были люди, подлежащие суду… Затем, расстреляю ли я их или нет, – это вопрос; либо до сих пор я никого не расстрелял; когда случалось, заменял каторжными работами на разные сроки… Вот уже это обстоятельство, это возмущение роты Павловского полка, оно уже показало, что дело обстоит неблагополучно. На следующий день войска должны были, опять таки попрежнему, занять те же самые пункты…

Председатель. – Простите! Это вы переходите к понедельнику. Но что же, генерал, вы сообщили о результатах в Ставку?

Хабалов. – Да, совершенно верно: я сообщил в Ставку. – Сообщил я следующее: «Не могу выполнить повеление вашего величества», и что беспорядки продолжаются, «А я не могу»… В штабе округа, если телеграмма потребуется, – она должна быть.

Председатель. – Слушаю.

Хабалов. – Словом, в Ставку я доносил несколько раз, и в окружном штабе есть несколько донесений, – должны быть: там оттиски телеграмм сохраняются… Я государю доносил, что я ничего сделать не могу. В ответ на это я получил на другой день извещение, что вместо меня назначен генерал Иванов… Так что на следующий день я не был главнокомандующим войсками округа.

Сен. Иванов. – Это было 26-го?

Хабалов. – Нет, 27-го.

Председатель. – Вы получили опять по тому же телеграфу?

Хабалов. – Нет, это было несколько иначе: получил, очевидно, военный министр, в главном управлении генерального штаба. А мне по телефону это передали… Я должен прервать, – потому что нужно рассказать день…

Председатель. – Совершенно верно. Я вас прервал своим вопросом. Так вот вы начали излагать события с утра, с понедельника…

Хабалов. – С утра, с понедельника происходит следующее… Позвольте вернуться немножко назад: нужно сказать, что это несчастное распоряжение о том, чтобы употреблять в дело и винтовку, было вызвано, между прочим, и тем, что кавалерия была вымотана. Она разгонит одну толпу, – соберется другая! Словом, мотались непоенные лошади и некормленные люди, и они вымотались, выдохлись… Так вот, начинаю с утра. Утром я на своей квартире… дай бог памяти…

Председатель. – Вы не устали, генерал? Может быть, сделать перерыв? Или воды дать?

Хабалов. – Нет, благодарю. Воды не надо, я не нервничаю… Но при всем желании быть правдивым и последовательно рассказать то, что было, – это трудно сделать: потому что эти события – ведь это котел!…

Председатель. – Пожалуйста, будем разбираться…

Хабалов . – Словом, по какому-то случаю, утром… (Старается припомнить.) Да, вот что такое! – Ночью – ночью еще сообщили про 2-й экипаж, флотский, Балтийский, – что, будто ночью он подымает восстание… И что там, не знаю, какие-то агитаторы… Словом, мне это передавали ночью, но ночью не могли меня дозвониться по телефону, и это передали моему начальнику штаба. Утром рано мне это же передал градоначальник, – утром рано, часов в 7 или 6 пожалуй (имейте в виду, что я в 3 часа ночи приехал: значит, ночью не спал). Ночью мне звонили о том, что 2-й флотский экипаж волнуется, будто восстанет, станет, во главе мятежников, бастующих, – теперь я узнал, что ночью уже были приняты меры, был произведен обыск, оказалось, ничего подобного нет, – все эти сведения фальшивые… Вообще, фальшивых сведений была масса и в первые дни и во время беспорядков: целая куча фальшивых сведений была!… Утром же, часов в 7 или 6, мне звонят по телефону из Волынского полка – командир батальона – о том, что учебная команда этого полка отказалась выходить; что сначала сообщение было, будто бы они убили своего начальника команды учебной, а по другим сведениям, – что он сам застрелился перед фронтом, когда они отказались ему повиноваться… Ну, тогда я передал командиру батальона одно: «Постарайтесь – постарайтесь, чтобы это не пошло, не разгорелось дальше! Верните в казармы и постарайтесь обезоружить: пусть они сидят дома»… Сам же отправился немедленно в дом градоначальника. Нужно сказать, что полковник Павленков страдает грудной жабой (вообще все офицеры, здесь находящиеся, – больные, а все здоровые в армии: сюда же эвакуированы все больные). И с утра в этот день полковник Павленков был не в состоянии явиться на службу. Поэтому я вызвал в градоначальство заместителя его, полковника Михайличенко, лейб-гвардии Московского полка, и приехал сам. Когда приехал туда, то там, по полученным сведениям, оказалось, что к волынцам, которые стоят на улице и винтовок сдавать не желают, присоединяется и рота Преображенского полка, состоящая из эвакуированных; затем, то же самое – часть литовцев. А вслед за этим, дальнейшие сведения о том, что эта вооруженная толпа с присоединившейся толпой фабричных и других двигается по Кирочной, что она разгромила казармы жандармского дивизиона и что, вслед за тем, она громит и помещение школы прапорщиков инженерных войск… Тогда приходилось подумать об усмирении этой толпы. Мною был сформирован отряд в составе 2 рот кексгольмцев, 2 рот преображенцев, роты стрелков его величества, если не ошибаюсь, – словом, тех, кого можно снять из ближайших окрестностей, с Невского… К ним была присоединена, вызванная полковником Михайличенко, пулеметная рота из Стрельны, присоединен эскадрон драгун 9 запасного полка… И вот этот отряд в составе 6 рот, 15 пулеметов и полутора эскадронов, под начальством полковника Кутепова, героического кавалера [надо: «георгиевского кавалера»], был отправлен против бунтующих с требованием, чтобы они положили оружие, а если не положат, – то, конечно, самым решительным образом действовать против них… Тут начинает твориться в этот день нечто невозможное!… А именно: отряд двинут, – двинут с храбрым офицером, решительным. Но он как-то ушел, и результатов нет… Что-нибудь должно быть одно: если он действует решительно, то должен был бы столкнуться с этой наэлектризованной толпой: организованные войска должны были разбить эту толпу и загнать эту толпу в угол к Неве, к Таврическому саду… А тут: ни да, ни нет!… Посылаю, известий нет… Посылаю три разъезда казаков, – из тех казаков, которые были у меня. Нужно сказать, что, отправивши этот отряд, я остался без войск и надо было собирать другой отряд, чтобы в случае восстания дальнейшего, иметь что противопоставить… Отправляю этот отряд из трех разъездов. – Получаю только сведение, что отряд Кутепова дошел только до Кирочной, что двинулся по Кирочной и Спасской, но что дальше продвигаться не может, – надо посылать подкрепление… Получаю вслед за тем известие о том, что окружный суд разгромлен и подожжен… Литвинов, брандмайор, доносит по телефону, что приехал с пожарной командой тушить окружный суд, но толпа не дает, и что он это сделать не в состоянии… Тогда были взяты – не помню какие – две роты, посланы были туда к окружному суду, чтобы разогнать эту толпу или допустить пожарных для тушения пожара… Но опять эти посланные роты вышли, пропали, и вести нет! Вслед затем, донесение от Московского полка. Московский полк был расположен так: что его часть была расположена на Сампсоньевском проспекте у казарм, – эта часть должна была не допускать толпу собираться на Сампсоньевском пр. около заводов. А другая часть, 4-я рота с пулеметами, должна была занять Литейный мост и Нижегородскую ул., и здесь не пропускать толпу рабочих в Литейную часть – отсюда, а равно из Литейной – сюда… Словом, чтобы держать в своих руках, по возможности, подход к складу огнестрельных припасов… Около полудня получено донесение, что 4-я рота подавлена толпой, что офицеры, которые пытаются сопротивляться, – кто убит, кто ранен, что, вслед затем, колоссальнейшие толпы запружают Сампсоньевский проспект, что остальные роты стоят на дворе казарм, будучи бессильными, очевидно, предпринять что-нибудь… Положение становилось критическим! Дать что-нибудь в подкрепление становилось трудным: к кому я ни обращался, – везде говорят, что у них свободных рот нет, что дать не могут… Только к вечеру выяснилось, что могли дать семеновцы, измайловцы и егеря; но из них прибыло, в конце концов, только три роты измайловцев и 3 роты егерей. Засим, – Финляндский полк дать мне не может… На-ряду с этим… Хотя виноват: я не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение…

Председатель. – Пожалуйста, пожалуйста! – это очень важно.

Хабалов . – Повторяю, наряду вот с этим идет ряд требований: дать роту туда-то для охраны, дать сюда для охраны… Председателю Совета Министров дать караул для охраны его… Но, признаться, я считал, что это значит бросить 20 человек: что такое 20 человек? – Охраны ничего не дадут – ровно, а вот разве только лишнее кровопролитие будет… Где караула нет – оно лучше! Но в виду настоятельных просьб, послана была рота, которая должна была занять Моховую с двух концов: со стороны Симеоновской и со стороны Пантелеймоновской. Затем, когда выяснилось…

Председатель. – А со стороны министра внутренних дел Протопопова было требование о присылке частей для охраны его?

Хабалов. – Не помню… Нет, кажется, не было… даже наверно не было. Тут разные были требования: например, Литовский замок сообщал…

Председатель. – А со стороны бывшего председателя Совета Министров Штюрмера?

Хабалов . – Нет, тоже не было. Из министров только кн. Голицын требовал; а потом было требование прислать к Мариинскому дворцу, и вечером туда была послана охрана. Затем была послана рота для занятия телефонной станции – она там ее и защищала… Виноват (возвращается к первоначальному изложению), когда выяснилось таким образом, что Выборгская сторона захвачена восставшей толпой, затем и Литейная часть, а что остальные части города сравнительно, относительно, благополучны, то мною предположено было собрать – стянуть возможный резерв, под начальством полковника Преображенского полка кн. Аргутинского-Долгорукова, – у себя на Дворцовой площади и затем направить таким образом: часть направить на поддержку Кутепову, который, очевидно, не мог справиться; а другую часть направить на Петроградскую сторону, вместе с лейб-гренадерами и ротой Московского полка, и постараться отбросить этих мятежников по возможности к северу, к морю… Ибо положение было тем хуже, что сзади находятся заводы Пороховые – взрывчатых веществ: сохрани бог! взрыв одного из этих заводов, – и от Петрограда не осталось бы ничего… Положение создалось трудное. И проект сформирования резервов оказался очень трудным, потому что прибывшая 3-я рота Преображенского полка оказалась без патронов, достать же патронов невозможно, потому что бастующая толпа занимает Выборгскую сторону… Достать негде! Тогда из частей (начальствовал тут всем Павленков, а я присутствовал, как старший начальник) – тогда решили достать эти патроны из частей – от 181 пехотного полка. Но оказалось, что полк, хотя и не восстал в самом деле, но, по–видимому, командир только и мог сделать, что удержать этот полк. А командир Финляндского запасного полка, на требования прислать роту, говорил, что у него в полку находятся только две надежных роты, и они только своим присутствием сдерживают полк… Тогда пытались добыть патроны от военных училищ, от Павловского и Владимирского.

Председатель. – Вечером в понедельник?

Хабалов. – В ночь… Собственно, это восстание солдат и рабочих – оно произошло в понедельник: значит, – я говорю о понедельнике… Наша попытка добыть патроны оттуда не увенчалась успехом, потому что не могли доставить их: если бы они и послали, патроны попали бы в руки мятежников – революционеров… Видя, что войска отсюда мне не собрать, что у нас осталась только горсть, – я обратился по телефону в Кронштадт, к тамошнему коменданту, чтобы он прислал войско, а если не войско, то хотя бы патроны… Но комендант мне сообщил, что он не может прислать, так как тоже опасается за крепость. Таким образом, к вечеру положение становилось почти безнадежным, – в смысле атаки. Оставался только вопрос один: об обороне этого отряда (резерва, стоящего на Дворцовой пл.). Военный министр, который прибыл сюда, в дом градоначальника, сообщил мне, что вместо меня назначен генерал Иванов, что генерал Иванов прибудет с войсками, чтобы я продержался до подхода Иванова… Значит, надо было уцепиться за что-нибудь… Нужно сказать, что настроение офицеров, в частности Измайловского полка, было не таково, чтобы можно было рассчитывать на особенно энергичное действие: они высказывали, что надо войти в переговоры с Родзянко… Когда это до меня дошло, то я счел необходимым сообщить об этом военному министру – тут же в доме градоначальника. Это было часов около 6 вечера, в понедельник, или в 5, так что – в 5 или в 6 вечера… В ответ на это генерал Беляев приказал тут же находившемуся начальнику генерального штаба Занкевичу немедленно принять командование над всеми войсками Петрограда. И, следовательно, я явился как бы устраненным, хотя прямо мне не было сказано, что я устранен от должности… Генерал Занкевич принял начальство над всеми войсками, которые фактически у него находились: одна пулеметная рота, две батареи без снарядов, ибо у батареи было 8 всего снарядов; затем, в то время стояли у Зимнего дворца две роты Преображенского полка, – может быть, их было и больше немного, – а затем, в тот же вечер, пришел с музыкой Павловский полк. Он пришел сам, очевидно, по побуждению своего батальонного командира… Виноват, я забыл сказать, что в этот день Павловским полком командовал не настоящий командир батальона, потому что несчастный был смертельно ранен накануне… По одним сведениям (простите: я скачу!), по одним сведениям, он был ранен, будто бы, своими же войсками, не эти сведения [надо: «но эти сведения»] неверны; а по другим, – он был ранен тогда, когда уходил от взбунтовавшихся четырех рот, которых он уговорил вернуться в казармы: он уходил к тем ротам, которые находились на Невском пр. около Казанского собора; тут, на Екатерининском канале, его остановила толпа, он пытался выхватить револьвер, чтобы стрелять, но револьвер у него выхватили и ударом шашки отрубили у него три пальца, другим ударом разрубили ему голову – одним словом, он вероятно уже не жил… Словом, Павловский полк явился не по моему вызову, а может быть, по вызову полковника Павленкова, потому что я считал этот полк ненадежным, считал, что было бы лучше, чтобы они оставались в казармах… Но полк этот весь пришел вечером с музыкой и стал на площади около Преображенского полка. Вечером же туда заехал (т.-е. к градоначальнику) великий князь Кирилл Владимирович: он выразил неудовольствие, что ему ничего не сообщили о том, что происходит, и спрашивал, что делать с гвардейским экипажем, командиром коего он состоял… На это я доложил его высочеству, что гвардейский экипаж мне не подчинен, что я не в праве им распоряжаться, а сейчас – вот что происходит: очертил ему действия… Великий князь поговорил со мной, потом пошел говорить с градоначальником Балком; разговор, собственно, не привел к каким бы то ни было определенным результатам… В конце концов, он поставил вопрос: что делать с его частью? Я говорю: «Ваше высочество, как в вашей части? Ручаетесь вы, что она будет действовать против мятежников, – то милости просим! вот наши резервы, пускай пожалуют сюда!… Если ж она не будет действовать против мятежников и заявит, что против своих не будет стрелять, то пусть они лучше останутся в своих казармах». Великий князь высказал, что он не ручается за то, как они будут себя держать, но что две роты учебной команды, наиболее надежные, он пришлет. – И действительно прислал… Генерал Занкевич, бывший когда-то командиром лейб-гренадерского полка, получил это назначение (командира войсками петроградской охраны), поехал домой, надел мундир лейб-гренадерского полка и выехал к резерву, стоящему на Дворцовой площади. Поговорив с нижними чинами, с командой, он вынес такое убеждение, что на них рассчитывать нельзя. Таким образом, к вечеру оказалось, что все попытки организовать резерв, достаточный для того, чтобы на Выборгской стороне рассеять толпу и открыть дорогу к источнику боевых запасов, оказались тщетными: образовать резерв, чтобы послать в патронный завод, не удалось… Тогда вопрос пошел по обороне – о том, чтобы удержаться! Первоначальное предположение было удержаться в центре города, около Зимнего дворца, занявши местность по Мойке, – от Зимнего моста и до Зимней канавки включительно. Но с выделением роты на телефонную станцию оказалось, что сил наших для этого недостаточно, а потому решено было сосредоточиться в каком-нибудь одном здании. Генерал Занкевич настаивал усиленно на Зимнем дворце. Я предлагал Адмиралтейство. Адмиралтейство по своему положению дает возможность обстреливать три улицы: Вознесенский пр., Гороховую и Невский пр., т.-е. подступы от трех вокзалов. Затем, само по себе, это – отдельное здание, в котором можно было некоторое время держаться: предполагалось именно днем держаться… Вначале мы в него и перешли. Но ген. Занкевич усиленно настаивал на том, что мы должны умереть около Зимнего дворца, что мы должны занять дворец и там, в нем, обороняться… Потом в Зимний дворец мы и перешли. Но признаться сказать, переходил я туда не особенно охотно: именно Зимний дворец и был нежелателен, – нежелателен по тому впечатлению, что это Зимний дворец и что мы Зимний дворец обратим в крепость… Когда мы перешли в Зимний дворец, то оказалось, что из стоявших там частей: Преображенский полк ушел в казармы, Павловский полк еще раньше ушел, гвардейский экипаж тоже еще того раньше ушел, – так что там оставались: три роты Измайловского полка, одна Егерского, одна Стрелкового, две батареи, пулеметная рота, да еще часть городовых и жандармов пеших… Часть очень маленькая: всего-навсего полторы, две тысячи человек, притом с весьма малым запасом патронов! Когда мы перешли в Зимний дворец, то ко мне обратился управляющий дворцом, генерал Комаров, с просьбой чтобы мы дворец освободили, чтобы мы его не занимали… Я согласился с ним, пошел с ним и сообщил ген. Занкевичу, который опять таки наотрез отказал, говоря, что в нравственном смысле, если помирать последним верным слугам царя, то именно защищая его дворец… Через несколько времени, совершенно случайно, приехал во дворец великий князь Михаил Александрович, который в этот день был в городе (хотел уехать в Гатчину, но не мог выехать и приехал во дворец). Великий князь также высказался, что лучше не занимать дворец, при чем он попросил и меня и военного министра, обоих…

Председатель. – Вы оба были тут?

Хабалов. – Да, мы оба были.

Апушкин. – В какой роли были вы, после того, как ген. Беляев приказал принять распоряжение над войсками Занкевичу? Вы остались в распоряжении ген. Занкевича? Почему вы остались?

Хабалов. – Занкевич принял начальство над теми войсками, которые были тут…

Апушкин. – Перед этим вы сказали, что вам прямо не было сказано, что вы отстраняетесь; а раньше вы сказали, что ген. Иванов назначен на ваше место… Вопрос сводится к следующему: сначала последовало назначение Иванова, а затем последовало распоряжение Беляева принять распоряжение над войсками ген. Занкевичу: как же вы понимали вашу роль, в связи с этим распоряжением и с назначением Иванова на ваше место? Для меня неясна ваша роль в последующих событиях, с тех пор, как последовало распоряжение передать командование ген. Занкевичу.

Хабалов. – Я не знаю… Я оставался здесь, и обращались ко мне.

Апушкин. – Ген. Занкевич говорил: «Пойдем, займем Зимний дворец», а вы оставались в распоряжении ген. Занкевича?

Хабалов. – Нет, этого не было…

Апушкин. – Значит, было двоевластие? Занкевич, вы… И затем был еще ген. Беляев?

Хабалов. – Был ген. Беляев…

Председатель. – Продолжайте, пожалуйста, генерал. Вы остановились на приезде великого князя и на том, кто присоединился к вашему мнению.

Хабалов. – Он вызвал двоих: меня и ген. Беляева. Великий князь высказался…

Председатель. – Т.-е. вы были у него в Зимнем дворце?

Хабалов . – Да; великий князь высказался за то, чтобы мы не занимали Зимний дворец. Я задал вопрос: куда же итти с остальными войсками? И тут, на этом совещании, в котором принимали участие ген. Беляев, Занкевич и я, мы трое решили: нельзя ли в Петропавловскую крепость? Я звонил по телефону, вызвал бар. В.И. Сталя [надо: «В.И. Стааля»], помощника коменданта, с тем, чтобы спросить его: есть ли возможность пройти в крепость через Троицкий мост? Есть ли возможность сделать это без боя, а если с боем, то какие там силы около крепости, и занята ли крепость? Он сообщил, что крепость не занята, но на Троицкой площади имеются вооруженные толпы; что там имеются бронированные автомобили, что там имеются, кажется, орудия, что на Литейном мосту… т.-е. нет, не на Литейном, а на Троицком мосту имеются баррикады… Тогда я передал ген. Занкевичу, что надо пробиваться: попробуем пробиться!

Председатель. – К Петропавловской крепости?

Хабалов. – К Петропавловской крепости… И занять эту крепость, пока последнее убежище… Ген. Занкевич ответил отрицательно, указывая на то, что при том колеблющемся настроении офицеров Измайловского полка, который составляет теперь главные наши силы, производить атаку невозможно, что это кончится неудачей, а поэтому надо остановиться на том, чтобы занять Адмиралтейство. Тогда мы перешли в Адмиралтейство. На следующий день…

Председатель. – Когда вы попали в Адмиралтейство?

Хабалов. – Ночью.

Председатель. – Ночью с понедельника на вторник, с 27-го на 28-е?

Хабалов. – С понедельника на вторник.

Председатель. – Пожалуйста, продолжайте…

Хабалов. – Здесь мы предполагали обороняться, заняв для обороны фасады, выходящие к Невскому. Артиллерия была поставлена во дворе, а пехота была размещена по второму этажу; пулеметы поставлены также во втором этаже на подходящих для обстрела углах… Короче говоря, мы готовились к обороне. События показали, что и оборона наша безнадежна. У нас не только не было патронов, почти не было снарядов, но, кроме того еще, и есть было нечего! С величайшим трудом достали мы там небольшое количество хлеба, которое и роздали нижним чинам. А дальше добывать этот хлеб представлялось совершенно невозможным: надо было доставать с бою! Что касается сотни казаков, которых мы расквартировали в казармах Конного полка, они остались без сена: лошадей напоить негде, пришлось разрешить сходить в их казармы Конного полка… Они прошли туда, прошли благополучно, там попоили лошадей; но когда они шли назад, по ним стреляли, двух лошадей убили… Затем все время раздавались единичные выстрелы. Но по Адмиралтейству постреливали, а из Адмиралтейства не отвечали! Наконец, около 12 часов, адъютант военного министра…

Председатель. – В 12 час. ночи?

Хабалов. – Нет, дня.

Председатель. – Во вторник 28-го февраля?

Хабалов. – Да.

Председатель. – В Адмиралтействе находились вы и ген. Беляев?

Хабалов. – Ген. Беляев, ген. Занкевич и я.

Председатель. – Около 12 часов, значит, явился адъютант…

Хабалов. – Капитан 2-го ранга или подполковник – фамилии я не помню – и заявил от имени морского министра, что морской министр требует, чтобы очистили немедленно здание Адмиралтейства, так как, со стороны восставших заявили, что если мы в 20 минут не очистим, то с Петропавловской крепости будет открыт артиллерийский огонь… Положение казалось безнадежным… С той маленькой горсточкой, которая была у нас, обороняться было немыслимо!

Председатель. – А сколько у вас было сил численностью?

Хабалов. – Я думаю, что было около тысячи полторы – не более… Надо было очистить Адмиралтейство. Теперь явился вопрос. Что же? Если мы выйдем с оружием и будет отступать от города, проходя через город, несомненно, что это приведет к нападению со стороны толпы, и к ответу – со стороны этих ( т.-е. бывших под командою Хабалова ) войск… Т.-е. выйдет кровопролитие и кровопролитие безнадежное, в смысле какого-нибудь успеха… Поэтому здесь, так сказать, в совете (порядка здесь было очень мало: советчиков было очень много, командиров, тоже может быть, слишком много…. или слишком мало!), в совете решено было так: сложить все оружие здесь в самом здании Адмиралтейства, просить принять на хранение, а затем выйти обезоруженными, – именно на тот конец, что по обезоруженным стрелять не станут и обезоруженные отвечать не могут, – следовательно, будет избегнуто лишнее кровопролитие. Так и было поступлено. Артиллерия оставила свои замки и орудия, пулеметные роты оставили свои пулеметы…

Председатель. – Скажите, пожалуйста, генерал, сколько было у вас орудий?

Хабалов. – Всего было два, – без снарядов, как я докладывал… Снарядов было всего 80. Так что на одну батарею было мало, не только на две, – бесполезно было посылать их… Мы пытались достать на станции Кошелевке, где были снаряды, но попасть на станцию Кошелевку не было никакой возможности. Таким образом, эти войска постепенно так и разошлись… Вот, собственно, этим и кончается все то, что я говорил… Затем мы были арестованы, я был задержан в Адмиралтействе в этот же день.

Председатель. – В Адмиралтействе?

Хабалов. – Да.

Председатель. – Сдачи этого отряда не было, а просто разошлись?

Хабалов. – Просто разошлись, – постепенно, оставив орудия… Сдачи не было. Кому же сдаваться? Сдаться можно было, если бы были войска, а тут кому было сдаться? Сдаться было некому… Но и выйти вооруженными, так как стреляли, нельзя было.

Председатель. – Генерал, а, в частности, вас кто задержал?

Хабалов. – Меня задержала толпа нижних чинов, которая осматривала это здание.

Председатель. – И генерала Беляева тоже?

Хабалов. – Нет, уехал. Все разъехались… Я остался там.

Апушкин. – Когда вы потеряли связь с генералом Беляевым?

Хабалов. – Должно быть тогда, когда генерал… уехал…

Апушкин. – Вы говорите, что было совещание, на котором было много советчиков, – было решено положить оружие, и после этого вы потеряли связь, каждый стал действовать на свой страх и риск?

Хабалов. – Да…

Председатель. – Генерал мы сделаем маленький перерыв.

После перерыва.

Председатель. – Позвольте поставить вам несколько вопросов. Что вы знаете, ближайшим образом, относительно распоряжения охранять порядок – в смысле пулеметов?

Хабалов. – В смысле пулеметов? Я решительно ничего не знаю относительно каких-то особенных пулеметов…

Председатель. – О пулеметах в руках полиции?

Хабалов. – Понятия не имею! Думаю, что их не было… Дело в том, что 23-го полиция отвечала за порядок на улицах.

Председатель. – У вас было введено осадное положение в Петрограде?

Хабалов. – Какое же осадное положение! Это осадное положение было поставлено на совещании у председателя Совета Министров, кажется, 27-го числа. Затем, вечером, когда мы были в Адмиралтействе, то мне передал об этом Беляев, как о высочайшем повелении. Оно было напечатано в Адмиралтействе, и так как не было возможности расклеить его по городу, то перед градоначальством по Адмиралтейской площади было разбросано несколько листков.

Председатель. – Оно было передано генералом Беляевым, как высочайшее повеление? Каким образом он его получил?

Хабалов. – Этого я не могу объяснить… Но оно было редактировано «по высочайшему повелению»… Генерал хотел, чтобы я сделал обязательное постановление, что, на основании этого осадного положения, воспрещается выходить из домов с 9-ти часов вечера. Но так как это являлось каким-то курьезом, под которым совестно было подписаться, то я его не издал… Да и какое же «осадное положение», когда власть владеет только площадью Зимнего дворца!…

Председатель. – И сама находится в осадном положении…

Хабалов. – Да и раньше, когда про это осадное положение говорили: законные права были даны командующему войсками – колоссальные… при чем тут осадное положение, которое ничего не прибавляет? Зачем его объявлять – я решительно понять не могу! Тут что-то говорили, что осадное положение потому нужно, что будто бы в это время не может заседать исполнительная Комиссия Государственной Думы… Такие были разговоры…

Председатель. – Где, в Совете Министров или нет?

Хабалов. – Вот не могу вам этого сказать: в Совете ли Министров это было, или говорил Протопопов…

Председатель. – Вы были в Совете Министров 27-го? Вы говорите, было заседание…

Хабалов. – Я там был, я днем туда поехал: это было часа в 2-3.

Председатель. – Где?

Хабалов. – В доме председателя Совета Министров… Но разговоры мои с председателем Совета Министров ограничились тем, что ему очень не понравилось, – он обиделся, что не был ему прислан караул для его охраны… Он даже рассердился… Но я поспешил уехать и прислал ему роту, которая закупорила Моховую.

Председатель. – Кого из министров вы видели у председателя Совета Министров?

Хабалов. – Кажется все были: был военный министр, кажется, Протопопов…

Председатель. – Будьте добры, очертите ваши встречи и содержание ваших разговоров с Протопоповым. Вы изволили не раз упоминать его имя, при чем вы сказали, что он несколько раз к вам приезжал. Так вот: зачем он к вам приезжал, какие были разговоры у вас с ним, и вообще, что делал в эти дни бывший министр внутренних дел?

Хабалов. – Вы меня ставите в очень затруднительное положение, – потому, что он приезжал в эти дни несколько раз, на короткое время… Раз он приставал, чтобы я воспользовался броневыми автомобилями. Нужно сказать, что про эти броневые автомобили я был такого мнения, – что это прекрасная вещь, если я знаю, кто там сидит и кто ими управляет, если я отвечаю за него: ведь ничего не значит повернуть направо, кругом, – нет ничего проще!…

Председатель. – Значит, он приставал к вам с броневыми автомобилями?

Хабалов . – Да, чтобы ими воспользоваться. Нужно сказать, что в последний день, 27-го утром, я не помню, кто – должно быть, Михайличенко, – потребовал… или капитан Московского полка? – кажется он, одним словом, тот, кто заменял, в течение двух часов больного полковника Павленкова… так или иначе, но ко мне в канцелярию градоначальника явился капитан автомобильной броневой роты и доложил, что у них есть несколько автомобилей в починке на Путиловском заводе, что из них может быть изготовлено два, вернее один, автомобиль. Я на это ему поставил такой вопрос: «Ну, хорошо, автомобиль-то автомобилем, а кто будет управлять: это лицо будет надежно?» Капитан остановился в затруднении и молчал. Я говорю: «Если руки, которые будут управлять автомобилем, ненадежные, то мне ваш автомобиль ненужен». – «Можно, – говорит, – посадить туда офицеров»… – «Прекрасно! тогда отправьтесь к генералу Секретову [надо: «Секретеву»] и привезите мне ответ, и если автомобиль надежный, тогда присылайте, а если ненадежный, тогда благоволите его не присылать… И, мало того, благоволите сделать так, чтобы ни один из этих автомобилей не был захвачен революционерами, т.-е. благоволите снять магниты и проч.

Председатель . – Почему вы послали капитана к генералу Секретеву?

Хабалов . – Потому что генерал Секретов [надо: «Секретев»] заведывает этими автомобилями.

Председатель. – Позвольте просить вас вернуться к тому, о чем речь шла раньше… На вопрос, что вы знаете о действиях и мероприятиях бывшего министра внутренних дел Протопопова, вы изволили сказать: он ко мне заезжал и приставал с этими автомобилями…

Хабалов. – Не только с ними, но приставал еще и с тем, чтобы я взял его начальника штаба ген. Никольского… Генерала Никольского я знаю с капитанских чинов: для чего мне Никольский? Что он сделает?

Председатель. – Пожалуйста, еще относительно Протопопова…

Хабалов. – Затем он же сказал, что город составил такое постановление, которое принять нельзя…

Председатель. – Вы уже упоминали об этом, что революционным он считал это постановление…

Хабалов. – Что организация эта революционная. Какая эта организация – я не видел…

Председатель. – Он приставал к вам с автомобилями – какого числа приблизительно?

Хабалов. – Этого я не могу сказать.

Председатель. – Давайте вспомним: 25-го была суббота, 26-го воскресенье, 27-го понедельник. Когда приблизительно? Может быть, по событиям припомните: в какой момент разыгравшихся событий он мог приставать к вам с автомобилями?

Хабалов. – Честное даю вам слово, что, при всем моем искреннем желании, я затрудняюсь вам ответить!…

Председатель. – Войска уже действовали оружием, когда он приставал с автомобилями? После приказа государя?

Хабалов. – Я думаю – раньше…

Председатель. – Так что еще до приказа пустить в ход оружие он приставал к вам пустить в ход броневые автомобили?

Хабалов. – Т.-е. рекомендовал как средство, чтобы ими воспользоваться…

Председатель. – Я понимаю. Какие еще мероприятия были предположены Протопоповым?

Хабалов. – В самый первый день он обратился ко мне, чтобы я выпустил воззвание к населению о том, что им нечего беспокоиться, что хлеб будет… Вот вследствие чего и было мое напечатанное объявление, что хлеб имеется – это было самое первое. Он обращался ко мне по телефону.

Председатель. – Больше вы ничего не припомните относительно Протопопова? Постарайтесь припомнить все, что вы знаете в этом отношении?

Хабалов. – Душой рад припомнить… Но дело в том, что тот, кто говорил с Протопоповым, тот знает, что это человек, у которого мысли скачут, и когда он приезжает, то сидит иногда довольно долго… А если захотите подвести резюме – да о чем же мы говорили? – это довольно трудно…

Смиттен. – Вы говорили, что во время вооруженного восстания, в квартире председателя Совета Министров, на Моховой, были заседания, на которых вы присутствовали. Одно из них было 27-го?

Хабалов. – Я был только на одном.

Смиттен. – Тут вы и видели Протопопова?

Хабалов. – Да.

Смиттен. – Протопопов был в качестве частного человека, или в качестве министра внутренних дел?

Хабалов. – Этого я не могу сказать. Поставлено было два вопроса: один о пресловутом объявлении об осадном положении, – позволю так назвать; другой вопрос о том, что Протопопов болен, и что по болезни его заменяет товарищ…

Смиттен. – Было такое объявление от правительства?

Хабалов. – Да, это объявление было за моей подписью.

Смиттен. – По чьему же распоряжению?

Хабалов. – По распоряжению Совета Министров и передано через военного министра.

Смиттен. – Какого числа – вы не помните?

Хабалов. – Когда мы были в Зимнем дворце, – значит, это было 27-го.

Председатель. – Разрешите вернуться к вопросу о пулеметах… Вы помните ход вашего показания: мы перешли к Протопопову, но вы исчерпывающим образом не высказали, что вам известно относительно пулеметов?

Хабалов. – Относительно пулеметов докладываю, что я впервые услыхал этот вопрос от министра юстиции Керенского – о ген. Гордоне и о пулеметах, когда я находился в здании Государственной Думы. Он меня спросил о каких-то пулеметах, которые будто бы стояли на крышах и стреляли с крыш. Я говорю, что решительно не понимаю, какие могли быть пулеметы. Он говорит: «Генерал Гордон ими заведывал». Я решительно понятия не имею о генерале Гордоне, которого, кажется, в жизни моей не видел… Впрочем, может быть и видел. Но чтобы я с ним имел какой-нибудь разговор по делу, если бы в самом деле ему надо было дать пулеметы для обороны города, – этого я бы не мог не помнить. Я бы это помнил. Я говорю, что я такого разговора не помню.

Председатель. – Значит, в план подавления беспорядков, который был выработан на случай этих беспорядков, не входила стрельба по народу с крыш из пулеметов?

Хабалов. – Никоим образом, – ни боже мой!…

Председатель. – Так что, если бы гражданские власти говорили, что мы не знали про пулеметы, а про это знает военная власть, т.-е. в лице вас, начальника округа, то это было бы неверно?

Хабалов . – Это совершенно неверно. Позвольте мне дополнить. Дело в том, что, напрягая всю свою память: да не было ли чего-нибудь такого? – Откуда взялся этот Гордон? Я припомнил следующее. Действительно, в штабе округа была какая-то бумага от министра Протопопова, где он просил разрешения этому Гордону заниматься в окружном управлении или в складе…

Председатель. – Генералу Гордону, или просто Гордону в том или ином чине? Разрешения заниматься чем?

Хабалов. – Я понял таким образом, что от главного артиллерийского управления несколько раз поступали уведомления о том, что немецкие агенты всячески стараются устроить взрывы на заводах. Я понял, что этому господину нужно производить какие-нибудь осмотры, т.-е. свои следственные и розыскные действия.

Председатель. – Бумага от Протопопова в штаб округа или в главный штаб?

Хабалов. – Штаб округа, сколько помнится… Я сказал, что с моей стороны препятствий нет. Но затем я отсюда, будучи уже в заключении, послал довольно длинное прошение – рапорт или заявление – министру юстиции, в котором изложил, что если бы в самом деле по моему распоряжению были даны пулеметы, я не мог сделать это словесно. Откуда их дать?… В моем распоряжении могли быть пулеметы только в частях войск, да и то в гвардейских. Гвардейские пулеметы подчинены мне не были, как начальнику гарнизона; а в остальных частях они были подчинены инспектору войск. И если бы я желал дать какому-то Гордону, то я не мог бы это сделать: мои предписания не были бы исполнены, если бы даже я их делал… Затем, даже артиллерийский склад (он назывался окружный артиллерийский склад), он не только пулеметы, но даже патроны для пулеметов мне не отпустит!… Он отпускал только по распоряжению главного артиллерийского управления. Следовательно, если бы Гордону были даны пулеметы, то по распоряжению главного артиллерийского управления, но никак не мною. Если бы я желал дать, то не мог бы этого сделать. Написавши все это (в заявлении к министру юстиции), я спохватился вот о чем: что видно существует воздушная оборона Петрограда… Эта воздушная оборона Петрограда находится в ведении начальника ген. Бурмана. Оборона эта состоит из ряда учреждений разведочных и затем полевых, т.-е. из радиостанций, расположенных частью далеко от Петрограда, частью ближе, затем из ряда прожекторов, устроенных в Петрограде и его окрестностях, и, наконец, из целого ряда батарей противоаэропланных, – в том числе и пулеметных батарей, – при чем пулеметные состоят из разного числа пулеметов: один, – два, – три пулемета. И эти пулеметы размещены, действительно, в Петрограде, на некоторых зданиях. Есть, например, такие пулеметные противоаэропланные батареи на здании Зимнего дворца…

Председатель. – А на частных зданиях есть?

Хабалов. – Весьма возможно, что есть и на частных… Но дело в том, что на эти воздушные батареи есть план у того же генерала Бурмана, где все нанесено и где сказано, где сколько стоит… Единственно, что я допускаю, что, может быть, в этот день 27-го эти противоаэропланные пулеметные батареи стреляли против жителей… А может быть, они стреляли и против правительственных войск. Может быть, они начали стрелять потому, что в них стали стрелять – господь их ведает!… Словом, я настолько мало о них знал и думал, что ни тогда министру юстиции, когда он меня спрашивал в Думе, не сказал, ни потом, писавши об этом бумагу… Я забыл об этой воздушной обороне, и потом, в конце только, вспомнил…

Апушкин. – Кому был подчинен генерал Бурман?

Хабалов. – Он был подчинен мне.

Председатель. – Я хочу спросить вас по нескольким пунктам вашего показания; вы выразились, по поводу начавшихся волнений, что вам казалось или вы полагали, что они имеют провокационный характер… Как вы понимаете это выражение?

Хабалов. – Я так понимаю: ранее, из того, что мне доносило охранное отделение и что послужило поводом к аресту рабочей группы, я уже видел, что цель, в конце концов, устроить восстание, свергнуть существующее правительство и заменить его временным правительством… Стало быть, раз такая цель поставлена, – первоначально восстание приурочивалось к 14-му февраля, но затем 14-го февраля почему-то не вышло; то, что не вышло 14-го, почему не выйдет 28-го? Так что мне казалось, что не столько действительный недостаток хлеба, сколько это поджигание…

Председатель. – Т.-е. вы «провокационный характер» понимаете в смысле «революционный»?

Хабалов. – Революционный, но в смысле, что, может быть, известные группы, может, анархические или другие устроят, – те, словом, которые бунтуют, мутят…

Председатель. – Насчет плана диспозиции войск, на случай восстания, скажите, где и у кого может находиться экземпляр этого расписания? Где его найти?

Хабалов. – Вы найдете его в управлении гвардейских запасных частей.

Председатель. – Почему там?

Хабалов. – Потому что начальником охраны петроградских войск был начальник гвардейских запасных частей и войск и туда входили все гвардейские запасные полки.

Апушкин. – Генерал Чебыкин?

Хабалов. – Да.

Председатель. – А еще где можно найти экземпляры?

Хабалов. – Затем, можно найти в штабе округа, потом у меня был экземпляр в столе, но затем все бумаги были взяты: может быть, он находится здесь у вас…

Апушкин. – Генерал Беляев, будучи в контакте с вами на площади Зимнего дворца, в Зимнем дворце, затем в Адмиралтействе, не сообщал об обстоятельствах, при которых он покинул свою квартиру в министерстве? Он не рассказывал вам, как он оттуда уехал и где он был перед встречей с вами и вообще при каких обстоятельствах и как он переехал?

Хабалов. – Я помню, он говорил, что ему пришлось уезжать под выстрелами…

Апушкин. – Может быть, он указывал, какие им были приняты меры?

Хабалов. – Нет, он не говорил… Дело в том, что когда вечером требовали послать охрану к Мариинскому дворцу, то отвечено было, по заявлению генерала Занкевича (ответил, кажется, я), что у нас мало войска и что мы не можем так растянуться: у нас нет средств охранять Мариинскую площадь, и что поэтому мы просим всех г.г. министров пожаловать или сюда или в Адмиралтейство… кажется, в Адмиралтейство… Сколько помнится, я говорил об этом по телефону…

Апушкин. – В каком платье был генерал Беляев, когда был в Адмиралтействе?

Хабалов. – В военном.

Апушкин. – В офицерском чине или была на нем солдатская шинель?

Хабалов. – Шинели на нем не было.

Апушкин. – Вам известны те меры, которые он принимал для обеспечения документов, находящихся в его руках?

Хабалов. – Об этом я ничего не знаю.

Родичев. – Беспорядки начались на Путиловском заводе?

Хабалов. – Нет: на Путиловском заводе ничего не было – там даже было дольше спокойно, чем где-нибудь… Беспорядки начались в первый день, 23-го, в двух местах, на Выборгской и на Нарвском тракте, на дороге, которая ведет к Ново-Петергофскому шоссе – там, где она пересекает Ораниенбаумскую ж.д.

Родичев. – Закрытие Путиловского завода могло состояться без вашего согласия?

Хабалов. – Без моего согласия.

Родичев. – А по чьему распоряжению?

Хабалов. – Очевидно, военное управление.

Родичев. – Вас не спрашивали об этом?

Хабалов. – Ни малейшим образом!

Родичев. – Следующий мой вопрос будет о том, когда вы узнали о роспуске Государственной Думы и каким образом?

Хабалов. – Я думаю, что я об этом узнал в заседании Совета Министров – ночью с 25-го на 26-е, – должно быть, так… хотя не ручаюсь за достоверность.

Родичев. – Скажите: на следующий день вам стало известно, что Дума не расходилась?

Хабалов. – Нет, об этом мне ничего не было известно…

Родичев. – О том, что происходило в Государственной Думе, вам ничего не сообщалось?

Хабалов. – Со мной говорил Родзянко 26-го, в воскресенье.

Родичев. – О чем были переговоры у вас с Родзянкой?

Хабалов. – Откуда он говорил, – я не знаю: из Думы или нет, – господь знает!… Он звонил ко мне в градоначальство, где я находился, и говорит: «Ваше превосходительство, зачем стреляете, зачем эта кровь?»… Я говорю: «Ваше превосходительство! я не менее вашего скорблю, что приходится прибегать к этому, но сила вещей заставляет это делать»… «Какая сила вещей?»… Я говорю: «Раз идет нападение на войска, то войска – волей-неволей не могут быть мишенью, они то же самое должны действовать оружием». – «Да где же, – говорит, – нападение на войска?»… Я перечисляю эти случаи. Называю случай с гранатой, брошенной на Невском между Аничковским мостом и Литейным. «Помилуйте, – говорит, – городовой бросил!» – «Господь с вами! какой смысл городовому бросать?»…

Председатель. – Но почему же вы не сослались, в разговоре с председателем Государственной Думы, на высочайший указ, который у вас был, на высочайшее повеление?

Хабалов. – На это я ничего не могу сказать.

Родичев. – Когда вы посылали отряд полковника Кутепова (вы его послали на Кирочную), не было ли ему дано каких-нибудь поручений, касающихся Государственной Думы?

Хабалов. – Нет, никаких.

Председатель. – Как велика была сила отряда Кутепова?

Хабалов. – Я уже докладывал.

Председател ь. – Прикиньте это на силы…

Хабалов. – Примерно, пехоты человек 700, эскадрон человек 100 – это значит – 800; пулеметная рота – двенадцать пулеметов, человек тоже около 100… Так, всего около 1.000 человек.

Родичев. – В ваших объяснениях вы употребили такую фразу: офицеры Измайловского полка были ненадежны, – они говорили: вступим в переговоры с Родзянко… Это было в воскресенье или в понедельник?

Хабалов. – Это было тогда, когда было уже восстание: это было вечером в понедельник, уже часов в 6.

Родичев. – Вы считали, что Родзянко является уже той стороной, которая предводительствует, стороной воюющей?

Хабалов. – Я считал, что Родзянко – это лицо, которое имеет вес и влияние…

Родичев. – Там, в другом лагере?

Хабалов. – Что существует какое-нибудь другое правительство, я понятия не имел: я не знал о его существовании…

Родичев. – Когда в Адмиралтействе было заседание Совета Министров, там шел разговор о переговорах с Родзянко?

Хабалов. – Нет, в Адмиралтействе заседание Совета Министров не состоялось: я предлагал туда пожаловать, но они не захотели…

Родичев. – А на Моховой в Совете Министров говорили об этом или нет?

Хабалов. – Нет.

Родичев. – Вы назначены высочайшей властью на должность командующего войсками: как же мог ген. Беляев вас отставить?

Хабалов. – Он, видите ли, не мог меня отставить от должности командующего войсками, но от должности командующего войсками здесь, в городе, он мог отставить.

Родичев. – Ведь вам было поручено государем командование войсками округа, в том числе и в Петрограде?

Хабалов. – Не только в Петрограде, но и в петроградском округе.

Родичев. – Теперь один еще вопрос: для вас распоряжение ген. Беляева было обязательно или вы просто не подумали об этом?

Хабалов. – Признаюсь, в этом случае, может быть, я и не разобрался…

Смиттен. – Распоряжение ген. Беляева состоялось в то время, когда вы были в градоначальстве?

Хабалов. – Да.

Смиттен. – Как же это связать: генерал Беляев в градоначальстве говорит вам о сложении полномочий и передаче распоряжений Занкевичу, а потом вы говорите, что, когда были в Адмиралтействе, вам ген. Беляев передавал, что последовал высочайший указ об осадном положении: почему он к вам обращался, а не к генералу Занкевичу?

Хабалов. – Я считаю, что Занкевич считался командующим этим отрядом в городе…

Смиттен. – Значит, вы считали, что ген. Беляев обращался к вам все-таки, как к командующему войсками округа?

Хабалов. – Несомненно, да.

Смиттен. – Меня интересует такой вопрос: распоряжения о подавлении беспорядков были сделаны после событий 23-го февраля, которые начались из продовольственного вопроса, или они были сделаны в предвидении начала занятий Государственной Думы 14-го февраля?

Хабалов. – Даже не это… Они составлены были гораздо раньше: они составлены были на случай беспорядков…

Смиттен. – Более конкретно: перед 14 февраля министр внутренних дел не входил в какие-нибудь переговоры относительно возможности этих беспорядков и необходимости созвать какое-нибудь совещание по вопросу о том, как к этим беспорядкам отнестись?

Хабалов. – Это вопрос чисто военный, и как вопрос военный я считал его лежащим не в компетенции министра внутренних дел и никогда сюда никого постороннего не допускал.

Смиттен. – А он инициативы не брал, чтобы обсудить вопрос о возможности беспорядков?

Хабалов. – Нет, я на этих заседаниях не бывал… Они бывали или под председательством Чебыкина или под председательством Павленкова. На них я командировал своего начальника штаба. Это были чисто военные вопросы…

Смиттен. – Вы говорили, что в течение этих беспорядков вы неоднократно представляли доклады государю о ходе событий. Не можете ли вы точно сказать, какого содержания вы посылали телеграммы?

Хабалов. – Вы меня ставите в очень затруднительное положение… Телеграммы эти вы можете получить совершенно точные: они в окружном штабе есть.

Председатель. – Т.-е. оттиски есть?

Хабалов. – Да.

Апушкин. – Они составлялись, главным образом, начальником штаба?

Хабалов. – Да.

Смиттен. – Еще один последний, вопрос… Что, жандармский ген. Гордон, которого Протопопов командировал в штаб округа, якобы для борьбы с немцами, он вам представлял какие-нибудь доклады?

Хабалов. – Никаких. Я не знаю, уместно ли давать здесь слово или нет?… Но могу дать слово, что эту фамилию я раз в жизни на бумаге видел! Бумага эта было неособенная – рядовая бумажка!… Шла она в общем докладе: «Препятствий нет?» «Нет»…

Председатель. – Значит, там, в делах штаба округа сохранилась бумажка о командировании Гордона?

Хабалов. – Да.

Смиттен. – В вашем ведении были какие-нибудь органы, которые заведывали бы контр-разведкой или они были только при главном управлении штаба?

Хабалов. – Имелось при окружном штабе контр-разведочное отделение.

Смиттен. – В частности, вы можете мне ответить на такой вопрос: были ли какие-либо организации на фабриках и заводах города Петрограда, которые вели бы какие-нибудь разведки?

Хабалов. – Как же, конечно, были!

Смиттен. – Разведка или контр-разведка?

Хабалов. – Как сказать?… Это называлось контр-разведочным отделением. По существу, контр-разведочные отделения назначаются для борьбы с шпионажем, с разведчиками неприятеля…

Председатель. – Кто заведывал этим отделением в штабе округа?

Хабалов. – Этим заведывал капитан Соколов. Да тут был еще… хотя он тут не касался…

Председатель. – Кто?

Хабалов. – Полковник Якубов… Но нужно сказать, что в последнее время он мне доставлял мало сведений о рабочих.

Председатель. – Скажите: для работы при контр-разведке, именно, у Якубова или Соколова и была эта бумажка относительно Гордона, от министра внутренних дел Протопопова?

Хабалов. – Нет, не была: по-моему, вовсе не там…

Председатель. – А где же?

Хабалов. – В штабе.

Апушкин. – А потом, она не пошла по контр-разведочному отделению?

Хабалов. – Не могу вам сказать…

Смиттен. – Доклады по контр-разведке представлялись вам?

Хабалов. – Да.

Смиттен. – Письменно или устно?

Хабалов. – Письменно.

Смиттен. – У вас не было сведений о том, что на фабриках началась агитация пораженческого характера, т.-е. высказывалось: «Долой войну!»…

Хабалов. – Я говорю вам, что в последнее время, в период от 14 февраля до 23 февраля, у меня письменных докладов, как раз по контр-разведочному отделению о фабриках и заводах, не было, потому что эти доклады доставлялись не то чтобы ежедневно, еженедельно, – они доставлялись, по мере того, как было что-нибудь достойное внимания…

Смиттен. – Письменные доклады тоже хранятся в штабе?

Хабалов. – В штабе.

Иванов. – Из ваших объяснений видно, что вы были озабочены правильной постановкой обеспечения продовольствием населения, что до последнего дня, до начала движения, даже 25, 26 февраля, вы продолжали такую свою деятельность, собирали совещание… Вы изволили указать, на что было обращено внимание председателем, что Протопопов заехал к вам с планом, выработанным городским самоуправлением, относительно правильной постановки распределения хлеба между населением, при чем он указывал на то, что план этот «революционный»… Вы, на второй вопрос господина председателя, изволили ответить, что вы не заинтересовались этим, не знали, почему он революционный… Ведь этот план, вероятно, тот же самый, который был раньше, за месяц, представлен, но опротестован градоначальником – по вашему требованию… Так что этот план был старый, а не новый… Мне хотелось бы знать, вы интересовались этим планом? Для вас было важно осуществление его: ведь если бы этот план был целесообразным, он мог удовлетворить население, волнующуюся толпу…

Хабалов. – Я позволю себе на это доложить нижеследующее: Протопопов не приезжал ко мне с каким-либо планом не только на бумаге, письменно изложенным, но даже не говорил, что план выработан в общих каких-то чертах… Он просто заявил: «Они там выдумывают что-то… Я знаю: это революционный проект, чтобы забрать продовольствие в свои руки»…

Иванов. – Вы знали, что такой план городским самоуправлением был выработан?

Хабалов. – Я отлично знал.

Иванов. – А его нельзя было провести?

Хабалов . – Дело в том, что тот план был подвергнут обсуждению в двух комиссиях. В одной комиссии, – когда округ не был еще выделен, а входил в состав северного фронта, и вопрос о продовольствии столицы был поручен главнокомандующим Рузским начальнику снабжения этого фронта ген. Савичу [надо: «Саввичу»]. И вот ген. Савич [надо: «Саввич»] собрал в Петрограде комиссию, состоящую из чинов ему подведомственных, а от города был городской голова и еще – не помню кто… Эта комиссия рассмотрела план, и нашла его непрактичным. Непрактичным в каком отношении…

Иванов. – Я боюсь вас затруднять… Меня не это интересует в вашем объяснении. Меня интересует: Протопопов возражал против этих планов, находил их недопустимыми? Важно выяснить, находил ли он этот план, выработанный для удовлетворения петроградского населения (не фронта) городским самоуправлением, – находил ли он его неправильным, революционным или находил допустимым?

Хабалов . – Тогда Протопопова еще не было. Если даже он и был, так до него этот план не касался: его даже и не спрашивали. Было два совещания: одно ген. Савича [надо: «Саввича»], которое нашло, что по таким-то соображениям этот план непригоден, а другое под председательством ген. Риттиха, т.-е. не ген., а министра, – у него в министерстве земледелия…

Председатель. – Позвольте считать этот вопрос исчерпанным.

Иванов. – Я удовлетворен.

Апушкин. – Скажите, пожалуйста, вступив в начальствование округа, вы ознакомились с организацией воздушной обороны, вы осмотрели, все ли в готовности?

Хабалов. – Нет, ничего не смотрел… Получал письменные доклады Бурмана, видел план.

Апушкин. – А почему? Вы не нашли времени?

Хабалов. – Просто не нашел времени.

Апушкин. – Второй вопрос: мне бы хотелось знать, в каком соотношении стояли вы с градоначальником?

Хабалов. – Он мне подчинен.

Председатель. – Генерал, ваши объяснения кончены, вы имеете какой-нибудь вопрос или желание, что-нибудь дополнительно сообщить Комиссии?

Хабалов. – Вероятно, вопросы найдутся для дополнительных объяснений… Но сейчас я затрудняюсь…

Председатель. – Генерал, если вы будете иметь какие-нибудь объяснения дополнительные, – благоволите сообщить через крепостное начальство.

Хабалов. – Слушаюсь.