XVII.

Допрос И. Ф. Манасевича-Мануйлова.

10 апреля 1917 г.

Содержание : Отношение Штюрмера к Распутину. Питирим, Волжин и Нарышкина. Распутин о Щегловитове и о Крыжановском. Опора Ставки. Интриги Крыжановского. Вырубова о Штюрмере. Штюрмер — министр иностранных дел. Фактически управляла императрица. Скрытая роль Гурлянда. Русское направление. Мнения Распутина о войне. Отношение к войне Александры Федоровны. Царь в характеристике Распутина. Приезд царя в думу. О Сухомлинове. Влияние Распутина на царя. Назначение Щегловитова председателем государственного совета. Распутин о Щегловитове как министре иностранных дел. Царь — «негож». Политика регентства. Список «правых». Чаплинский. Маклаков. Трепов. Макаров и Распутин. Дело Сухомлинова и Рубинштейна. История Добровольского. «Заурядный мошенник». Протопопов. Распутин о Протопопове. Назначение Раева. Обер-прокурор св. синода Кульчицкий [надо: «мин. нар. просв. Кульчицкий»]. Борьба Царского Села со Ставкой. Отношение Распутина к Бадмаеву. «Генерал Калинин». Воскресная «уха» у Распутина. Распутин и Мануйлов. «Занятия» Мануйлова. Охрана Распутина. Жалованье Мануйлова. Поездки Распутина в Царское. Распутин и Белецкий. Дело Петца. Князь Бебутов. Княгиня Тарханова. После убийства Распутина. Места свиданий Распутина со Штюрмером. Заграничная агентура. Штюрмер — «крамольный человек». Ржевский и А. Н. Хвостов. Спиридович и отношения с ним Мануйлова. Важное поручение заграницу. Служба Мануйлова в Риме. Заграничная печать. Наблюдение за нею. Наследство, полученное Мануйловым. Переписка с Карро, отношения с ним Мануйлова. На квартире Распутина после его исчезновения. Прекращение дела Мануйлова. Источник денежных получений Распутина. Отношение Распутина к женской половине Царского Села. Близость Протопопова к Распутину.

* * *

Председатель (обращаясь к Манасевичу-Мануйлову). — Пожалуйста, благоволите занять место. Так вот, нам хотелось бы остаться при нашем прежнем предположении, дать вам в известных рамках, которые мы в прошлый раз наметили, свободно высказать все то, что вы знаете. Вы, вероятно, вспомнили ваше показание для себя, а может быть и для нас вспомнили пробел этого показания.

Мануйлов. — Дело в том, что я хотел сказать относительно соотношения, которое было между Штюрмером и Распутиным уже после назначения Штюрмера. У Распутина и Штюрмера здесь, в крепости, были свидания.

Председатель. — Как вы говорите, когда?

Мануйлов. — После назначения Штюрмера председателем совета министров. Были свидания у них с Распутиным здесь, в крепости, у коменданта крепости, генерала Никитина. Дочь генерала Никитина играла очень большую роль. Это — фрейлина Никитина; она была посредницей между Штюрмером и Распутиным. Кажется, два свидания, насколько я помню, произошли у Питирима. Я знаю, что это было неприятно Питириму, но этого желал непременно Распутин, чтобы свидания имели место именно в лавре. Питириму это было неприятно, и поэтому только первые свидания были у Питирима, а потом уже у коменданта крепости. Дело в том, что с первых же свиданий Распутин стал выказывать недовольство против Штюрмера, главным образом потому, что из того, что он передавал во время свидания здесь, у Никитина, не все было выполнено Штюрмером, несмотря на то, что, как он говорил, Штюрмер должен был исполнять решительно все, что он хотел, так как это было условием первого свидания после назначения.

Председатель. — Кто это вам говорил?

Мануйлов. — Распутин говорил.

Председатель. — Как о том, что были установлены условия?…

Мануйлов. — Что был установлен известный модус.

Председатель. — Так и о том, что Штюрмер условия эти не исполнял?

Мануйлов. — Да, не исполнял. Дело в том, что когда Распутин сказал относительно Штюрмера, — как он называл его «старикашка» — что он не исполняет своих обещаний, тогда я ему говорю: «Но ведь не ты же способствовал его назначению, по крайней мере, Штюрмер это отрицает». Вы изволите помнить, я говорил об этом. А на это Распутин говорит: «Нет, — говорит, — он, старикашка, врет, я много сделал, я не только… Он ко мне ездил со своей женой, когда я жил еще на Английском проспекте». Он жил раньше на Английском проспекте. И тогда уже он хлопотал о нем.

Председатель. — У кого был?

Мануйлов. — У него на квартире. «Тогда уже, — говорит, я хлопотал о нем, я просил царицу и царя, чтобы его назначили в оберы», т.-е. в обер-прокуроры св. Синода. Так что Распутин в категорической форме говорил о том, что он сыграл большую роль в его назначении. Я думаю, что оно так и есть, потому что, если вы припомните, когда я первый раз приехал к Питириму, то секретарь его, Осипенко, говорил, что именно Штюрмер предполагается председателем совета министров, так как уговорил Распутин. Следовательно, отношения между Распутиным и Штюрмером стали холодными, несмотря на то, что фрейлина Никитина всячески старалась улаживать эти отношения. Она являлась к Распутину ежедневно и ездила часто в Царское Село к Вырубовой, служа, так сказать, посредницей между Распутиным, Штюрмером и Вырубовой. Теперь я хочу сказать…

Председатель. — Простите, а какая связь была между Никитиной и Штюрмером? Я понимаю связь Никитиной с Вырубовой на почве некоторых отношений с Распутиным. Но какая связь Никитиной со Штюрмером?

Мануйлов. — Дело в том, что сам генерал Никитин — давнишний приятель Штюрмера, и Штюрмер сам способствовал назначению его в коменданты.

Председатель. — Теперь скажите, пожалуйста, кто вам говорил о свиданиях Распутина со Штюрмером здесь, в Петропавловской крепости?

Мануйлов. — Это не было тайной.

Председатель. — Вы сами участвовали в этих свиданиях?

Мануйлов. — Никогда не участвовал. Это исключительно делалось так, что Распутин приезжал прямо сюда на автомобиле, за ним заезжала фрейлина Никитина; но меня тут не было. А вот на свидании, которое произошло…

Председатель. — То-есть два свидания?

Мануйлов. — Да, я говорю, оба раза я был там. Одно было очень характерное, где Распутин кричал на Штюрмера.

Председатель. — Вы сами были этому свидетелем?

Мануйлов. — Я сам слышал.

Председатель. — Почему же Распутин кричал?

Мануйлов. — Он кричал потому… Дело в том, что эти свидания происходили так: когда он приезжал, Распутин находился уже там, у Питирима, и они оставались вдвоем, т.-е. втроем — Питирим, Распутин и Штюрмер, а я уходил в соседнюю комнату и находился с секретарем митрополита Осипенко. Затем Питирим вышел, и остался тогда один Штюрмер с Распутиным… Г. председатель, можно одну минутку обождать? Мне нездоровится сегодня.

Председатель. — Пожалуйста. Может быть отложить допрос?

Мануйлов. — Нет, пожалуйста. Мне там так тяжело быть.

Председатель. — Вам воды, может быть? Вы удобно сидите?

Мануйлов. — Благодарю… Тогда вышел Питирим, и мы сидим втроем. Раздался крик очень сильный Распутина: «Ты не смеешь итти против желания мамаши!» Надо сказать, что мамаша и папаша, это — царь бывший и царица, это кличка, которую им дал Распутин, — мать земли русской и отец земли русской. Вот, собственно, под этими двумя кличками они были. Питирим очень удивился этому крику и тому, что там происходит.

Председатель. — Разве Питирим не был там?

Мануйлов. — Нет. Затем опять отдельные возгласы, и Распутин говорит: «Смотри, чтобы я от тебя не отошел, тогда тебе — крышка». Затем он еще говорил, но я не знал, в чем дело. Конечно, меня заинтересовало, что там произошло, и, когда Штюрмер уехал, а Распутин остался на некоторое время, и я вместе с ним вышел, я его спросил: «Что ты так кричал на старика?» — «Он не повинуется мамаше, стал сам прыгать». Вот его точное выражение: «Он, старикашка, должен ходить на веревочке, а если это не так будет, то ему шея будет сломана».

Председатель. — Это вскоре было после назначения Штюрмера председателем совета министров?

Мануйлов. — Это было вскоре. Я думаю, дней через 8–10, такой промежуток времени.

Председатель. — Это — некоторый формальный ответ, который дал на ваш вопрос Распутин, а по существу, в чем заключалось то, что Штюрмер пошел против воли бывшей императрицы?

Мануйлов. — Я думаю, все это было на почве их прошений, главным образом, потому, что всякий раз, как с чем-нибудь приходил Распутин, он всегда говорил, что это желание мамаши. Я не могу точно вам сказать, но у меня было такое впечатление, что это не на почве политической, а на почве такой… Затем отношение Распутина к Питириму…

Председатель. — Нет, позвольте немного остановиться на этом. Скажите, пожалуйста, как часто происходили эти свидания, вот здесь, у коменданта Петропавловской крепости?

Мануйлов. — Я думаю, раз в неделю, раз в 10 дней.

Председатель. — Они носили некоторую периодичность? Может быть, определенный был час и день?

Мануйлов. — Нет, периодичности не было. Последнее время я знаю, что Распутин уже тяготился этими свиданиями, не хотел ездить. Я вам это расскажу впоследствии. Тут я хочу перейти к этому хронологически. Питирим, как я вам говорил, очень надеялся на Штюрмера в смысле того, что он найдет единомышленника в политическом отношении, при чем его очень волновал в тот момент вопрос о приходе.

Председатель. — Кого волновал?

Мануйлов. — Питирима. И Штюрмер, когда были прелиминарные переговоры, в категорической форме обещал поддерживать всячески Питирима в этом направлении.

Председатель. — В каком направлении это должно было итти?

Мануйлов. — Осуществление прихода? Этому он придавал большое значение, и Питирим имел по этому поводу много свиданий даже с депутатами государств. думы. Но тут, вдруг, на пути встретился обер-прокурор св. Синода, не вдруг, но это естественно, конечно, встретился обер-прокурор св. Синода Волжин, который взял очень резкий тон против Питирима. Тогда сейчас же Питирим обратился к Штюрмеру, в надежде, что Штюрмер его поддержит, как его ставленник. Но Штюрмер всячески стал увиливать, и сразу отношения у них испортились. Штюрмер, однако, не мог итти против Волжина, так как ему покровительствовала Е. А. Нарышкина, статс-дама.

Председатель. — Т.-е. Волжину покровительствовала Нарышкина?

Мануйлов. — Да, да. Так что у них сразу стали отношения не важны, и Штюрмер отвиливал, только по телефону спрашивал о здоровьи митрополита и увиливал от какого бы то ни было свидания. Как я уже сказал, и отношения с Распутиным стали неважные, в виду того, что Штюрмер не исполнял его желаний.

Председатель. — Вы сказали несколько раньше, что Распутин тяготился свиданиями со Штюрмером?

Мануйлов. — Это уже под конец. Тут будет для вас много интересного, я думаю. И вот дело в том, что у Распутина были приемы, до 70 человек являлось к нему с просьбами, с прошениями, при чем было много вещей, которые он делал даром, а за многое он брал деньги, при чем он брал столько, сколько давали. Много и мало. У него не было какой-нибудь таксы определенной, никаких требований, но, конечно, денежные дела он настойчивее проводил, и вот, когда Штюрмер был назначен министром внутренних дел, а тут опять-таки Распутин способствовал назначению, потому что вышел конфликт с А. Н. Хвостовым, и тогда Распутин поехал к бывшей царице. Я был как раз у него в тот момент, когда он уезжал, и он говорил: «Вот сегодня утром Аннушка (это — Вырубова) звонила и говорила: «Кого же назначить министром внутренних дел?». Потом я вам расскажу, как произошло это назначение. «Я сам, — говорит, — не знаю, кого. Щегловитов хочет; но он — разбойник». Я вам доподлинные слова Распутина говорю. «Крыжановский меня тащит обедать, он хочет, но он — плут». Я могу рассказывать так, как он говорил?

Председатель. — Да, пожалуйста, именно так и нужно.

Мануйлов. — «Затем Белецкий хочет. Он, если меня не убивал, то наверное убил бы. А уж старикашка сидит, пусть он один и правит». Это значит — министр внутренних дел. Доподлинные его слова. И с этим он уехал в Царское, и вскоре, кажется, через два или три дня, состоялось назначение Штюрмера. Когда он был назначен министром внутренних дел, тогда Распутин считал поле для себя уже более широким, именно для этих прошений и для удовлетворения этих ходатайств. Но тут произошло то, чего он не ожидал. А именно, что Штюрмер совсем почти не откликался на его просьбы.

Председатель. — Почему?

Мануйлов. — Думаю, что он считал себя достаточно крепким потому, что во время его поездок в Ставку верховного командования он был очень хорошо встречаем всегда, и тот же Распутин говорил, что Штюрмер — второй царь.

Председатель. — Про Штюрмера?

Мануйлов. — Да, про Штюрмера. Так как против него был один Алексеев, который его не любит, а остальных он сумел обойти.

Председатель. — Это Распутин говорил?

Мануйлов. — Распутин.

Председатель. — Распутин, повидимому, великолепно разбирался в этих вопросах?

Мануйлов. — Он был очень умный. Он был великий комедиант. Но все-таки Штюрмер боялся без Распутина, т.-е. боялся, что Распутин может ему испортить, и поэтому настаивал на свиданиях.

Председатель. — В качестве меры предупредительной?…

Мануйлов. — Предупредительной. В это время уже многие сановники стали интриговать, было свидание Крыжановского с Распутиным, при чем это свидание было обставлено очень таинственно. Я совершенно случайно об этом узнал. Это было в поезде железной дороги, между Петроградом и Москвой. Крыжановский ехал нарочно в имение, когда Распутин уехал отсюда. Затем, недовольство Штюрмером росло, но кого назначить, он боялся рекомендовать.

Председатель. — Кто боялся рекомендовать?

Мануйлов. — Распутин боялся. Недовольство росло у Распутина и одновременно у Вырубовой. Я Вырубову встречал у Распутина раза четыре-пять, может быть. Не стесняясь, она отзывалась очень нехорошо о Штюрмере.

Председатель. — На какой почве?

Мануйлов. — Т.-е., что он неверный человек, что на него нельзя положиться, не считается достаточно с мамашей — с царицей бывшей.

Председатель. — Это Вырубова выразилась так? И уже после назначения Штюрмера на пост министра внутренних дел?

Мануйлов. — Да, да. Так что дамская половина, вместе с Распутиным, шла против Штюрмера; очень рельефно это сквозило. Тут однажды произошел прямо переполох. Штюрмер уехал в Ставку верховного главнокомандующего, при чем никто не знал о том, что он едет, как-то таинственно было обставлено это, — даже Распутин не знал, следовательно, не знала и царица бывшая, раз Распутин не знал. Возвратившись оттуда, он стал министром иностранных дел. Я именно подчеркиваю переполох, потому что этого никто не знал, и Распутин рвал и метал.

Председатель. — Почему?

Мануйлов. — Потому что, как он мог уйти из министерства внутренних дел и стал во главе министерства иностранных дел, в котором он ничего не понимает?

Председатель. — Это Распутин вам говорил?

Мануйлов. — Да он кричал, кулаком ударяя по столу: «Этот старикашка совсем с ума сошел. Итти в министры иностранных дел, когда ни черта в них не понимает, и мамаша кричала». А он, бывало, 3–4 раза в неделю ездил в Царское Село, к Александре Федоровне. Так что это было на другой день после его посещения Царского. — «Как он может браться за это дело и, кроме того, еще с немецкой фамилией!»

Председатель. — Это говорил Распутин?

Мануйлов. — Распутин. Так что тут было большое недовольство Штюрмером, и Штюрмер стал реже ездить к императрице Александре Федоровне. До этого он довольно часто ездил к ней.

Председатель. — А как часто?

Мануйлов. — Два-три раза.

Председатель. — Чаще, чем к бывшему императору?

Мануйлов. — Да. Фактически, собственно, управляла делами она, несомненно.

Председатель. — Вы не знаете, со слов Распутина и со слов Штюрмера, как же они собственно объясняли, с какой целью Штюрмер ездил два раза в неделю к бывшей императрице?

Мануйлов. — Он, во-первых, держал ее в курсе решительно всех дел.

Председатель. — Откуда вы знаете?

Мануйлов. — Сам Штюрмер говорил, и Распутин говорил, и Вырубова говорила, что императрица решительно всем интересуется, что она в курсе всего.

Председатель. — В курсе всех государственных дел?

Мануйлов. — Да. При чем каждый раз беседа касалась Распутина, когда бывал Штюрмер, и она всячески просила прислушиваться к голосу Распутина, потому что она считала, что он несомненно находится в непосредственных отношениях с благодатью божиею.

Председатель. — Так. Это вам рассказывал Штюрмер, что во время этих бесед ему говорили, чтобы он считался?

Мануйлов. — Да, чтобы прислушивался.

Председатель. — Таким образом, эти встречи Штюрмера с Распутиным до некоторой степени были подсказаны Штюрмеру в Царском, Александрой Федоровной?

Мануйлов. — Несомненно.

Председатель. — Стало быть, они носили до некоторой степени и государственный характер?

Мануйлов. — Безусловно. Я в дальнейшем расскажу. Значит, это назначение было очень неприятно встречено, и образовался такой холод между дамской половиной и Штюрмером.

Председатель. — А вам Штюрмер не говорил, зачем ему нужно было это назначение и вообще получение этого портфеля?

Мануйлов. — Наоборот, он скрывал. Я был у него по его возвращении из Ставки, когда еще не было назначения А. А. Хвостова на пост министра внутренних дел. Я как раз был у него, и он ни одного слова не говорил о том, что он будет министром иностранных дел. Нужно вам сказать, что давно уже, когда он был еще директором департамента общих дел, и я у него бывал, он всегда мечтал быть послом или даже посланником, он считал себя почему-то способным к дипломатической службе. Давно был такой разговор: «А вот, если бы меня послали в Париж или в Рим, Берлин…» Так что, очевидно… Единственный человек, который был решительно в курсе всего, это был, как я уже вам говорил, Гурлянд. Он от него не скрывал ничего. Так что это назначение было встречено сразу, так сказать, нехорошо, и отношения как будто бы даже испортились между Распутиным и Штюрмером. Хотя он видел его несколько раз и после назначения его министром иностранных дел, здесь, в крепости. Он здесь с ним встречался.

Председатель. — Что, эти свидания были наедине? Или при ком-нибудь?

Мануйлов. — Я думаю, начинались они при всех, а потом они наверное уходили. Я так думаю потому, что даже у Питирима, как я вам говорил, сам Питирим вышел.

Председатель. — Вы видите в этом уходе Питирима некоторый общий прием?

Мануйлов. — Да. Питирим более близкий человек, чем генерал Никитин, более посвященный, значит, наверное свидания были один-на-один, при чем Распутин всегда тащил с собой прошения разные. Когда же случился этот скандал в государственной думе…? Позвольте вспомнить…

Председатель. — А вы что-нибудь о состоянии Штюрмера министром иностранных дел знаете?

Мануйлов. — Дело в том, что когда он был назначен, Распутин говорил, что после свидания здесь, в крепости, ему Штюрмер сказал, что он изменит все, что было у Сазонова.

Председатель. — Распутин сказал?

Мануйлов. — Да, что будут назначены новые люди, и будет чисто русское направление.

Председатель. — Что это значит — чисто русское направление?

Мануйлов . — Тогда как раз убрали Шимкевича [надо: «Шиллинга»]. Была целая кампания против немецкого влияния. Шимкевич [надо: «Шиллинг»] был директором канцелярии у Сазонова.

Председатель. — Т.-е. русское направление нужно понимать так, что Штюрмер и лица с русскими фамилиями будут вести это русское направление?

Мануйлов. — Тот же Распутин отнесся очень отрицательно к этому заявлению Штюрмера и сказал: «Он ничего путного не сделает, полез в это дело, и это будет для него крышка».

Председатель. — Это в разговоре с вами говорил Распутин?

Мануйлов. — Да, теперь я перейду к Распутину.

Председатель. — Нет, скажите, пожалуйста, еще, что говорил Распутин о своем отношении к миру с Германией?

Мануйлов. — Дело в том, что совершенно несправедливо в публике думали, что Распутин стоит за немцев. Это не верно. Он говорил так: «Если бы я был здесь, войны не было бы, я бы не допустил войны, потому что нельзя проливать кровь, когда мы не готовы, но раз уж началась война, надо вести ее до конца, потому что если война — надо вести до конца, потому что если ссора — так ссорьтесь, а полуссора, это — не дело, потому что опять будет ссора». Это у меня даже записано.

Председатель. — Это отношение Распутина к войне, а каково было отношение к войне Штюрмера?

Мануйлов. — Я лично несколько раз спрашивал его, и он всегда избегал говорить относительно этого. Он человек очень хитрый и в высшей степени двуличный.

Председатель. — И очень сдержанный?

Мануйлов. — В высшей степени сдержанный.

Председатель. — Раз вы были в отношениях с Распутиным, вы не знаете, каково было отношение Александры Федоровны к войне, в передаче Распутина?

Мануйлов. — Он говорил, что она стоит страшно за продолжение войны и что про нее говорят неправду, что она стоит за мир; что ей, конечно, тяжело было, были, говорят, моменты, когда она плакала, говоря о том, что брата ее убили или ранили (я не помню); но она всецело стояла за войну. Это он мне много раз говорил искренно, потому что была такая обстановка, что он не врал, — я глубоко убежден в этом. На царя, наоборот, он смотрел так, что царь ненадежный, и царь скорее может уступить, чем она.

Председатель. — Пожалуйста, остановитесь несколько на этом вопросе и постарайтесь вспомнить, что он вам говорил об отношении бывшего императора к войне?

Мануйлов. — Он давал вообще такую характеристику царя, что он врет: «Он тебе перекрестится, будет креститься 10 раз, и соврет. Его слову верить нельзя. Он, — говорит, — меня двадцать тысяч раз обманывал. По одному делу, которое мне нужно было (мне он не сказал по какому делу), я ему сказал: «Ты, парень, перекрестись», и он перекрестился. Я ему сказал: «Ведь ты опять соврешь». Я позвал княжен…»

Председатель. — Дочерей?

Мануйлов. — Да… «Позвал княжен и сказал ему: «Вот ты при них перекрестись», и он при них перекрестился. И тут действительно исполнил то, что я его просил». Так что он считал его человеком в высшей степени ненадежным.

Председатель. — На мой специальный вопрос о том, каково, по словам Распутина, было отношение к войне бывшего императора, вы ответили общим положением о том, что Распутин считал царя человеком ненадежным. Но не помните ли вы, из ваших бесед с Распутиным, как в частности?…

Мануйлов. — Он говорил, что когда жил в Сибири и когда была объявлена война, он был страшно удивлен, как царь решился на подобную вещь: «Я, — говорит, — был убежден, что в последнюю минуту он все-таки не решится». Тогда я ему говорю, что теперь, конечно, будут вести войну до конца. Он говорит: «Ты думаешь так? А разве на него можно надеяться? Он может изменить каждую минуту, он несчастный человек, у него внутри недостает». Вот его фраза.

Председатель. — Теперь давайте вспомним, какая у вас была следующая предполагаемая тема?

Мануйлов. — Я хочу рассказать интересную вещь о Распутине, о том, какое было его влияние на Царское Село; это для вас интересно. Он говорит как-то раз: «Я имею больше влияния на царя, чем на нее». Я говорю: «А говорят — больше на нее». «Нет, я больше на него, я ему все говорю, и у нас были такие сцены, что он кидался на меня, хотел меня бить, а потом просил прощения со слезами». Это между ним и царем были такие сцены. Когда Штюрмер был уже председателем, то снова пошли разговоры относительно того, что реакционная партия работает против думы. Тогда у меня был Бурцев, и мы разговаривали по этому поводу. Бурцев очень волновался и говорил, что из всех этих разговоров может что-нибудь произойти; нужно что-нибудь такое сильное, чтобы разбить эту волну, которая начинается. Тогда я говорю Бурцеву: «А что если царь приедет в думу?» Он говорит: «Это — невозможная вещь; во-первых, он в Ставке, а затем, как это сделать?» Тогда я говорю: «А через Распутина?» «Не знаю, как думаете, но это будет очень полезно». Я поехал к Распутину и говорю: «Вот, слушай, так и так, говорят против думы». «Да, да, это все клопы, которые ворочаются против думы, но клопы кусаются и могут наделать бед». Я говорю ему: «Ты имеешь влияние, устрой так, чтобы папаша приехал в думу». Он стал бегать по комнате, а потом говорит: «Ну, ладно, папаша приедет в думу, ты скажи этому старикашке (Штюрмеру), что папаша будет в думе, и если его спросят, чтобы он не артачился». Я тогда сказал Штюрмеру, что есть такое предположение, что, вероятно, будет царь. Он отнесся очень сочувственно. И представьте себе, через 4–5 дней царь был в думе. Вот это в смысле того, какое он имел влияние.

Председатель. — Так что эта мысль возникла в разговоре Бурцева с вами?

Мануйлов. — Да, это, так сказать, историческое. Затем я хочу рассказать по поводу Сухомлинова; это будет для вас интересно. Если я немножко перебегаю, вы меня простите. Дело в том, что Распутин был против Сухомлинова; он, главным образом, способствовал его удалению. Он был, главным образом, под влиянием кн. М. М. Андроникова, который был сначала в дружбе, а потом стал врагом. Вы, вероятно, всю эту историю знаете?

Председатель. — На какой почве он стал врагом Сухомлинова?

Мануйлов. — Он поссорился с мадам Сухомлиновой. Дело в том, что Андроников стал разыгрывать домашнего друга и стал раскрывать Сухомлинову истинную подкладку отношений Манташева к мадам Сухомлиновой. Тогда Сухомлинов стал расспрашивать, бросился к нему на шею, благодарил; но потом, как всегда бывает, муж рассказал все жене, и Андроникова выгнали. Вот на этой почве вышла ссора.

Председатель. — Значит, вы остановились на том, что Распутин был против Сухомлинова?

Мануйлов. — Да, он способствовал его удалению. Затем мадам Сухомлинова стала посещать Распутина, и Распутин в нее влюбился. Он говорил: «Только две женщины в мире украли мое сердце, это — Вырубова и Сухомлинова». Так и говорил: «украли мое сердце». Говорили даже, что мадам Сухомлинова была в близких отношениях с ним.

Председатель. — Он говорил?

Мануйлов. — Вокруг говорили, он не говорил. Он только говорил, что она украла его сердце. Вот после того уже произошло это освобождение Сухомлинова, после того, как установились отношения мадам Сухомлиновой к Распутину. Затем, по поводу влияния Распутина на царя, могу вам рассказать еще один факт, это — назначение генерала Рузского. В Петрограде проживает один господин по фамилии Миклос. Он — темный человек, и я его совершенно не знаю. Были разговоры даже о том, что он чуть ли не шпион. У него был вечер, на котором было много офицеров, был Распутин, и эта группа офицеров стала говорить Распутину о необходимости назначения генерала Рузского.

Председатель. — На какой пост?

Мануйлов. — На пост, который он занимал, — командующего северным фронтом. Он так волновался, что тут же написал царю телеграмму, которая начиналась так: «Народ глядит всеми глазами на генерала Рузского, коли народ глядит, гляди и ты». И несколько дней спустя Рузский был назначен. Когда он был назначен, Григорий Распутин хотел, чтобы Рузский с ним свиделся и чтобы у них установились отношения. Но Рузский отклонил это. Затем назначение Щегловитова председателем государственного совета было сделано исключительно Распутиным, который говорил: «Он будет старшой в государственном совете».

Председатель. — Он вам говорил это до назначения Щегловитова?

Мануйлов. — Да, может быть, за месяц. При мне Распутин звонил Щегловитову по телефону и говорил: «Вчера был у мамаши, все сделано, как ты хошь».

Председатель. — А как это вязалось с тем, что вы слышали от Распутина, что «Щегловитов хочет, но он разбойник?»

Мануйлов. — Он говорил относительно того, что государственный совет пошел влево тогда и что нужен человек, который бы, так сказать, придержал. Вот он на такую роль и шел.

Председатель. — Так что на эту роль годился и разбойник?

Мануйлов. — Он с большим презрением говорил о Щегловитове: «Мне сказали, что его называют Ванька-Каин, у него и морда такая».

Председатель. — А что вы знаете про отношения Щегловитова к Распутину? Эта фраза: «Щегловитов хочет, но он разбойник», по-моему свидетельствует, что Щегловитов искал ходов к Распутину, и даже они виделись. Что вам известно по этому поводу, когда и как Щегловитов стал ходить к Распутину?

Мануйлов. — Я думаю, что было очень незадолго до его убийства.

Председатель. — Вы считаете, что это было за месяц?

Мануйлов. — Даже больше, но это не давнишнее отношение, потому что это было только в последнее время, когда я захаживал, или мадам Щегловитова звонила, или он. Я знаю, что Распутин был у Щегловитова.

Председатель. — Когда вы захаживали к Распутину?

Мануйлов. — Однажды, когда я зашел, он спросил: «Ты его знаешь?» (Я его не знаю.) Я говорю: «Знаю, как политическую фигуру». — «А что если он станет во главе иностранных?» Я отвечаю: «Это немыслимая вещь, но раз Штюрмер может, то может и Щегловитов и кто угодно».

Председатель. — Простите, я не понимаю, вы говорите: «немыслимая вещь». Почему — раз Штюрмер может, то может Щегловитов и кто угодно?

Мануйлов. — Раз Штюрмер может, кто угодно может. И была мысль о назначении его министром иностранных дел. Одним словом, эта мысль у Щегловитова: — или внутренних дел, или председателем государственного совета. Очевидно, в этой области и были разговоры.

Председатель. — Почему вы высказываете это предположение?

Мануйлов. — Потому, что он говорил, что Щегловитов хочет быть министром внутренних дел.

Смиттен. — А что вас убедило в том, что Распутин, сообщая о возможном назначении Щегловитова председателем государственного совета, подразумевал свою собственную инициативу. Может быть, он передавал, что кандидатура Щегловитова выдвинута в Царском Селе? Какие признаки были, что это ведет Распутин, что вас в этом убедило?

Мануйлов. — Он сам мне говорил, что он хлопочет для Щегловитова.

Председатель. — Скажите, вы не углублялись в эту историю? Ведь Щегловитов все-таки не обращался некоторое время к Распутину, что же это был за момент, когда Щегловитов все-таки решил к нему обратиться? Это не пришлось вам установить?

Мануйлов. — Так по крайней мере Распутин говорил, так можно было понять. Он был человек некультурный, неинтеллигентный, все говорил полуслова. Время было такое — большое политическое брожение, и выдвигались фигуры реакционные. Распутин, между прочим, говорил о том, что группа государственного совета усиливается правыми элементами, и его толкают на то, чтобы провести несколько правых…

Председатель. — Это Распутин говорил?…

Мануйлов. — В государственный совет, для того, чтобы усилить; но Распутин говорил: «Какого чорта от них толку? Все равно — что права, что лева, — папаша ничего не понимает». Он все упирал на то, что царь негож.

Председатель. — Т.-е. это в связи с той мыслью, что Александра Федоровна должна быть Екатериной II.

Мануйлов. — Несомненно, в тайниках души вопрос шел о регентше.

Председатель. — О низвержении Николая II и о регентстве Александры Федоровны?

Мануйлов. — Это чувствовалось. Он был очень ловкий человек и не договаривал.

Председатель. — Я поставил вопрос, на который вы не вполне ответили, — не можете ли вы нам осветить, как Щегловитов, который некоторое время, повидимому, не опирался на Распутина, пришел к мысли опереться на него, т.-е. искать у Распутина?

Мануйлов. — Я думаю, тут не в Распутине было дело, а нужно было наложить руку на Александру Федоровну через Распутина.

Председатель. — Значит, все эти назначения, которые были в государственном совете, и все перемены, которые произошли в связи с 1-м января, после смерти Распутина, они, в сущности, были намечены при Распутине и Распутиным; это, так сказать, его кандидатура?

Мануйлов. — Я знаю, что он передал список, который ему кто-то дал. Но он сказал так: «Я эту бумажонку отдаю, но руку не прикладываю, пусть они, — т.-е. царица, — решают, как хотят. Я руку не прикладываю потому, что правые тоже дураки. Все равно они ничего не сделают». В эту группу должен был войти Трусевич.

Смиттен. — Вы этот список видели?

Мануйлов. — Я видел мельком.

Председатель. — Кто был в этом списке?

Мануйлов. — Был Трусевич, его проводил Щегловитов потому, что он женат на его дочери.

Председатель. — Кто еще был в этом списке?

Мануйлов. — Кривцов, Римский-Корсаков, Шаховской, кажется.

Председатель. — А были там Разумовский и Чаплинский?

Мануйлов. — Чаплинский был. Это тот, который вел дело Бейлиса, и Распутин говорил: «На этом кровь».

Председатель. — Это он говорил, когда передавал список?

Мануйлов. — Да.

Смиттен. — Чьим почерком был написан этот список, вы не знаете?

Мануйлов. — Женский почерк.

Председатель. — Около этого времени, очевидно, и происходит сближение Распутина с некоторой группой правых, в той форме, что группа правых решила использовать Распутина?

Мануйлов. — Тут же делаются ходы, через кого — не знаю, по поводу Маклакова, и Распутин мне говорил: «Вот на меня напирают, чтобы этот шут гороховый был председателем совета министров, но пока я жив, я этого шута не пущу».

Председатель. — Может быть, относительно Маклакова была чья-нибудь личная просьба?

Мануйлов. — Нет, об этом он помянул, когда показывал этот список.

Председатель. — Ах, вот как!

Мануйлов. — Именно, что выдвигают Маклакова, который имел секретное свидание с Николаем II.

Председатель. — Когда?

Мануйлов. — Это относится к тому же периоду времени, а потом Маклаков уехал в деревню, чтобы в случае, если будет что-нибудь, то как будто остаться в стороне.

Председатель. — Кто вам говорил про это секретное свидание?

Мануйлов. — Григорий Распутин.

Председатель. — Значит, вопреки ему?

Мануйлов. — Да, вопреки.

Смиттен. — В чем состояла секретность этого свидания?

Мануйлов. — В том, что никто не знал, т.-е. не через гофмаршальскую часть.

Председатель. — Вы вели довольно правильно хронологическую линию, но потом оборвали ее, — я хочу спросить относительно Штюрмера. Значит, было недовольство назначением Штюрмера министром иностранных дел, не правда ли? Как же это случилось? Ведь не раз бывало, что дума нападала на министра и, тем не менее, министр оставался. Как случилось, что эти речи первого ноября повели за собою отставку Штюрмера?

Мануйлов. — Дело в том, что царица его не поддержала. Ведь он, главным образом, как я вам говорю, опирался на Распутина и на царицу. Тут они его вовсе не поддержали. Когда он поехал в Ставку, то он был принят царем очень сухо, и сам предложил уйти. Он рекомендовал Трепова. Это мне рассказывал Распутин, так как царица прочитала Распутину письмо своего мужа, где царь сообщал, как произошла отставка Штюрмера.

Председатель. — Какие были отношения у Штюрмера с Треповым?

Мануйлов . — Штюрмер знал, что Трепов хочет сесть на его место. Он об этом с первых дней мне сказал по-французски. Как-то раз Трепов вышел у него из кабинета, он и сказал: «Celui-là veut s'asseoir sur ma chaise». [Этот хочет сесть на мое место. (фр.)]

Председатель. — Это было в начале 1916 г.?

Мануйлов. — Да, тут он его и рекомендовал.

Председатель. — Вы не знаете, отношения Штюрмера с Треповым имели некоторую эволюцию? Сначала соперник, а потом он его рекомендовал?

Мануйлов. — Очевидно, он считал возможным его рекомендовать. Тут интересная вещь. Назначение Трепова было очень неприятно Распутину, хотя родственник Трепова, генерал Мосолов, Александр Александрович, который управлял Кабинетом, кажется, он стал ездить к Распутину и говорить ему о том, чтобы сладить отношения и устроить мир между ними.

Председатель. — Почему же Распутин был недоволен назначением Трепова?

Мануйлов. — Он считал его врагом.

Председатель. — Своим?

Мануйлов. — Своим личным. Но тут произошла следующая интересная вещь. Генерал Мосолов приехал однажды к Распутину и сказал, что Трепов, который теперь назначен председателем совета министров, не хочет, чтобы «ты, Григорий, занимался всякими делами и вмешивался в политику. Он, с одной стороны, знает, что ты нуждаешься в деньгах, поэтому готов пойти тебе навстречу, и даст тебе 200.000 руб., только ты не вмешивайся в политику и не мешай Трепову».

Председатель. — Это было вскоре после назначения Трепова?

Мануйлов. — Несколько дней спустя после назначения Трепова. Тогда Распутин говорит: «Что же, я соглашаюсь, только я должен посоветоваться с одним близким человеком. Ты приезжай на завтра или на после. Я тебе тогда скажу, и деньги с собой вези. Если этот мой человечек мне скажет, я возьму». Он в тот же день был у царя (царь был здесь) и рассказал ему эту историю. Царь ему, конечно, сказал, чтобы он денег никаких не брал. Назавтра приехал Мосолов. Распутин говорит, что «человечек этот, царь Николай второй, он не велел мне».

Председатель. — Вы были при этой сцене или вам рассказывали?

Мануйлов. — Рассказывал мне Распутин. У него много народа сидело, так что, вероятно…

Председатель. — Вы не припомните, кто еще был?

Мануйлов. — Был Симанович. Тот самый, который у него бывал, потом несколько женщин, которых я не знаю. Так что, одним словом, он из этого не делал секрета. Я думаю, многие этот факт знают.

Председатель. — Скажите, что же, вы заметили работу Распутина против Трепова?

Мануйлов. — Я думаю, что да, несомненно.

Председатель. — Простите, это ваше предположение или вы знаете?

Мануйлов. — Нет, так, фактов у меня никаких нет.

Председатель. — Хотя бы и по рассказам Распутина?

Мануйлов. — Да. Безусловно. Он говорил царице, что нельзя держать Трепова, что он негож, что фамилия эта несчастливая. Это он мне сам рассказывал. Я помню. Теперь я хочу рассказать по поводу назначения Добровольского.

Председатель. — Пожалуйста.

Мануйлов. — Дело в том, что присутствие Макарова в министерстве юстиции было очень неприятно Распутину, и нужно сказать, что охлаждению со Штюрмером значительно способствовало назначение Макарова. Дело в том, что Макаров, когда был министром внутренних дел, в этот период времени, настоял на высылке Распутина из Петрограда, и Распутин, узнав о том, что снова назначен Макаров министром юстиции, рвал и метал.

Председатель. — Значит, Макаров был назначен министром юстиции без Распутина?

Мануйлов. — Без Распутина. Это сделал сам Штюрмер. Вообще Макаров имел большое влияние на Штюрмера в смысле политическом. Одним словом, присутствие Макарова в министерстве юстиции было очень неприятно Распутину, главным образом, из-за двух дел: из-за дела Сухомлинова и из-за дела Рубинштейна, которое перешло от военных властей в министерство юстиции. Поэтому было решено найти, как там говорили, своего министра юстиции.

Председатель. — Где говорили?

Мануйлов. — У Распутина.

Председатель. — Решено было кем? Может быть, и вы были там, так что можете сами свидетельствовать об этом?

Мануйлов. — Нет, нет. Одним словом, Распутин говорил, что нужно, чтобы министр юстиции был свой, что юстиция должна быть своя. Тогда Симанович стал говорить о том, что у него имеется подходящий на такое амплуа человек — Добровольский, при чем он говорил, что Добровольский такой человек, который пойдет на что угодно, лишь бы быть у власти, так как его денежные дела очень запутаны.

Председатель. — Откуда его знал Симанович?

Мануйлов. — Симанович лично знал и, кажется, учитывал ему векселя, — говорил, что учитывает векселя Добровольскому. Тогда произошло несколько свиданий между Добровольским и Распутиным; Распутин был у Добровольского, на Каменноостровском. Он сам мне рассказывал, что далеко ездил, на Каменноостровский. Он ему не особенно понравился. Произвел на него отрицательное впечатление, но Симанович всячески настаивал на том, что это та самая юстиция, которая нужна.

Председатель. — А что же Распутину не понравилось?

Мануйлов. — Физически, внешне он не понравился.

Председатель. — А как он говорил? Вы часто передаете его подлинные слова?

Мануйлов. — Говорил, что у него глаза мошеннические, что он не смотрит, не может смотреть прямо, вообще говорил, что это человек неважный. Но Рубинштейн настаивал, и тут шел вопрос о большом материальном вознаграждении: насколько я слышал, более ста тысяч Рубинштейн дал Распутину за свое освобождение и был освобожден. И тогда сделали так, что Добровольскому было устроено свидание с императрицей. Он был вызван то же самое, как я сказал, секретным образом, т.-е. по телефону. Дежурный камер-лакей вызвал его в Царское. Он поехал. Затем уже было все налажено к назначению Добровольского.

Председатель. — Это свидание состоялось между Добровольским и бывшей императрицей?

Мануйлов. — Да, состоялось. И не одно, а кажется два свидания подряд. Затем, когда я приехал к Распутину, он был ужасно встревожен и говорит: «Подумайте, какого рода дело! Симанович-то привел юстицию, хотел привести прямо заурядного мошенника». Он так и сказал, это — его подлинные слова.

Председатель. — Так он делал разницу между заурядным мошенником и незаурядным?

Мануйлов. — «Заурядный мошенник». Вот так он сказал. Я говорю, — в чем же дело? — «Да вот, у императрицы получены сведения, что Добровольский брал взятки, будучи в Сенате, и гроши брал, и много брал, сколько ни давали, все брал». Распутин так говорил.

Председатель. — Это еще до назначения было?

Мануйлов. — До назначения. И говорит опять: «Да, — говорит, — теперь все пропало, все пропало».

Председатель. — То-есть?

Мануйлов. — Т.-е. это назначение не может состояться, и Макаров остается, так как не было кандидатов. Был кандидат у государя в Ставке в то время, я забыл, сенатор… Трегубов. Тогда произошел, как я говорил, переполох по этому поводу.

Председатель. — Значит, этот человек, этот «заурядный мошенник», как выразился Распутин, еще не назначен, стало быть, можно его еще и не назначить?

Мануйлов. — Можно не назначить. Некоторое время спустя Распутин сказал: «Одним словом, о Добровольском и думать нечего». Затем, несколько дней спустя, он рассказывает, что Добровольского поддерживает великий князь Михаил Александрович, который выдвигает всячески его кандидатуру, и что те сведения, которые были у царицы, часть их не подтвердилась, но что во всяком случае он на себя никакой ответственности брать не хочет, и если пройдет Добровольский, пусть пройдет, а если нет — так и нет. И он был уже назначен после смерти, после убийства Распутина. Теперь, может быть, вы зададите вопросы?

Председатель. — А какие отношения у Добровольского были с Михаилом Александровичем? Почему Михаил Александрович поддерживал его кандидатуру?

Мануйлов. — Тогда он говорил о георгиевском комитете: в георгиевском комитете Добровольский — товарищ председателя.

Председатель. — Сегодня, давая показания по довольно существенным вопросам, вы высказались так, что, повидимому, вы отличаете существенное от несущественного. Что же еще осталось вам сказать из того, что вы знаете?

Мануйлов. — Так много вопросов. Я не знаю, что вас интересует.

Председатель. — Что вы знаете о действиях этих лиц? Вы о Штюрмере уже говорили; может быть, вы знаете что-нибудь об отношении к этим лицам Протопопова?

Мануйлов. — Вот я и хочу по поводу Протопопова. Дело в том, что Протопопов всячески искал сближения с Распутиным и бывал у одного господина по фамилии Книрша. Такой подозрительный господин, у которого бывали вечера. Я никогда не был на этих вечерах и всегда избегал этого Книршу. Там были большие пиры, пьянства, и там бывал Протопопов.

Председатель. — Бывал и Распутин?

Мануйлов. — Да. Протопопов был в это время вице-председателем государственной думы.

Председатель. — А кто такой Книрша? Каково его общественное положение?

Мануйлов. — Он — альфонс, на содержании у женщины. Вообще очень темный господин.

Председатель. — А внешне какое у него было положение? Его position sociale?

Мануйлов. — Он в страховом обществе был. У него Протопопов и встречался. Надо вам сказать, что я Протопопова знал как журналист и несколько раз был у него от «Вечернего Времени», и затем, когда я был назначен при Штюрмере, он как раз вернулся из-за границы и просил меня доложить о том, что он желает с ним видеться. Тогда Штюрмер пригласил его обедать.

Председатель. — Через вас, значит, он просил?

Мануйлов. — Да. Во всяком случае я только сказал, что я видел вице-председателя государственной думы Протопопова, который желал бы вас видеть. Когда вы можете его увидеть? Он мне сказал: «Завтра или послезавтра, к обеду, в 8 ч. На Елагином Острове». Он жил на Елагином Острове. Я позвонил Протопопову. Вот, в чем была моя роль.

Председатель. — Вы знаете имя, отчество Книрша?

Мануйлов. — Забыл.

Смиттен. — Где Протопопов к вам обратился с этим вопросом, что он желает видеть Штюрмера?

Мануйлов. — Это было, кажется, у Кюба. Я его встретил.

Смиттен. — Случайно?

Мануйлов. — Случайно. Он говорил, что как раз хотел позвонить председателю совета министров и хотел спросить.

Председатель. — Вы завтракали с ним у Кюба?

Мануйлов. — Нет. Я отдельно был. Я его встретил. После этого свидания Штюрмер уехал в Ставку, а затем Протопопов был вызван в Ставку и сделал доклад свой относительно путешествия. Затем, относительно назначения Протопопова я ничего не могу сказать потому, что я не знаю. Дело в том, что о сближении с Распутиным я ничего не знаю потому, что в этот период времени я был арестован.

Председатель. — Вы когда были арестованы?

Мануйлов. — Я был арестован 19 августа. И уже в предварительном заключении, в «Правительственном Вестнике», смотрю — Протопопов министр внутренних дел. Я даже не думал, что это может быть тот самый Протопопов.

Председатель. — Когда вы были освобождены?

Мануйлов. — 2-го октября, благодаря сенатору Завадскому. У меня был тогда удар. И в 24 часа я был освобожден. Так что я даже не думал, что это тот самый…

Председатель. — Значит, этот удар у вас был до суда?

Мануйлов. — Нет, у меня было два удара. Один, а затем, опять после суда, второй раз. Я ведь за это время пережил невероятные вещи.

Председатель. — Пожалуйста, вы лучше не волнуйтесь. Продолжайте.

Мануйлов. — Да, относительно Протопопова.

Председатель. — Вот выясняется, почему вы от назначения Штюрмера министром иностранных дел скакнули прямо к ноябрю, — вы были в заключении.

Мануйлов. — Да, я прочитал и не думал, что это тот самый Протопопов — министр внутренних дел, — потому что я знал, что он мечтал всегда быть министром торговли и промышленности. Когда я вышел из предварительного заключения…

Председатель. — Скажите, вам сколько лет?

Мануйлов. — Сорок восемь. Когда я вышел из предварительного заключения, то несколько дней спустя, когда мне немного легче стало, я поехал к Распутину. Первое, что я узнал — что Протопопов — министр внутренних дел, т.-е. я раньше знал, но что тут, одним словом, только и говорили, что о Протопопове. Он сказал: «Вот, пока ты там сидел на замке, Протопопов назначен, теперь Россия здесь держится» (показывает на руку). Я спрашиваю: «Как это произошло, скажите мне?». Он говорит: «Это я сделал, ведь надо же и для государственной думы что-нибудь, надо из государственной думы брать. Мы ошиблись на толстопузом (он так называл Хвостова А. Н.)… на толстопузом, потому что он тоже из этих дураков, правых. Я тебе говорю, все правые дураки. Вот теперь мы взяли между правыми и левыми — Протопопова».

Председатель. — Скажите, раз вы говорили о том, что происходило без вас с Распутиным, так не сказал ли он вам более конкретно, как это произошло, что Протопопова назначили? Как произошло его сближение с Распутиным?

Мануйлов. — Протопопов, как я вам говорил, уже давно искал этих путей, и, когда он со мной говорил относительно свидания со Штюрмером, я говорю: «Александр Дмитриевич, в городе все говорят, что вы будете министром торговли». Он говорит: «Что вы! Я не прочь. Да ведь надо с Григорием поговорить». Он так ответил. Очевидно, он подумал, что я тут могу быть полезен, но я совершенно отклонился и больше ничего не знал. Распутин мне рассказывал, что он сблизился с Протопоповым через… старушка есть, княгиня Тарханова.

Председатель. — Это кто вам рассказывал?

Мануйлов. — Распутин. Она большая приятельница Протопопова и большая приятельница Симановича. Теперь я хотел рассказать относительно назначения Раева. Вас, может быть, интересует вопрос о назначении его в обер-прокуроры св. Синода?

Председатель. — Да, пожалуйста.

Мануйлов. — Дело в том, что, когда были раздоры Волжина с Питиримом, тут возник вопрос относительно заместителя, и тогда Распутин собирал сведения, бывал и обедал, одним словом, готовился к назначению Кульчицкого, который был впоследствии министром народного просвещения.

Председатель. — Распутин готовился?

Мануйлов. — Да. Распутин, так сказать, проводил.

Председатель. — Почему Кульчицкий являлся кандидатом Распутина?

Мануйлов. — Я не знаю. Я слышал, что он бывал там. Одним словом, Кульчицкий бывал у Питирима, и вопрос был решон, но в последний момент почему-то не прошло, и тогда вот явился Раев, который тоже был кандидатом Распутина.

Председатель. — Так что, значит, Кульчицкий прочился раньше на пост прокурора св. Синода? Скажите пожалуйста, какая связь между Раевым и Распутиным?

Мануйлов. — Раев тоже был рекомендован Распутиным.

Председатель. — А Распутину кем?

Мануйлов. — Не могу сказать. Я рассказываю то, что знаю. Раев — сын митрополита петроградского — Палладия. Теперь я хочу рассказать относительно влияния. Моментами было влияние Царского, т.-е. царицы больше, чем Ставки. Затем Ставка брала верх, и затем, один момент, когда состоялось назначение Хвостова, А. А., на пост министра внутренних дел, а Штюрмера на пост министра иностранных дел, то, как я вам докладывал, был переполох у Распутина и у Вырубовой, очевидно и у царицы. Я царицу никогда не видел и не знаю. Так что, судя по всему, они не ожидали этого и видели в этих назначениях перевес Ставки. Тогда Распутин был очень мрачен, вечером уехал в 6 часов в Царское и вернулся только в 2 часа ночи. И в 2 часа ночи раздался его звонок по телефону. Я спал, меня разбудили: «Экстренно приезжай, я тебе новость сообщу». Я тогда приехал к нему, и он говорит: «Решено папашу больше одного не оставлять, папаша наделал глупостей, и поэтому мамаша едет туда». Было решено, что она будет жить в Ставке.

Председатель. — Это когда?

Мануйлов. — Вот, когда был назначен А. А. Хвостов министром внутренних дел, а Штюрмер министром иностранных дел.

Председатель. — Эти два момента, кажется, не совпадают.

Мануйлов. — Совпадают. Хвостов, А. А., был министром внутренних дел вместо Штюрмера, Штюрмер — министр иностранных дел.

Председатель. — А. А. Хвостов?

Мануйлов. — Да, не толстопузый, как говорил Распутин, а тот, который был министром юстиции. Так что боязнь Ставки была большая в том смысле, что там влияние будет больше. В Ставке, судя по всему, имел большое влияние Воейков, которого Распутин называл «Воейка».

Председатель. — Так что, когда говорили — влияние Ставки, нужно было понимать влияние, главным образом, Воейкова?

Мануйлов . — Воейкова, Нилова и Саблера [надо: «и Саблина»]. Помимо этих лиц, на Ставку очень влиял Алексеев, когда он там был, но кроме того господа из правых, как Римский-Корсаков. Это крайние правые, они попадали туда, т.-е., главным образом, попадали их записки, с которыми бывший царь считался. Так что, значит, был момент, когда Царское имело больше влияния, и царица всегда брала верх, и, во всяком случае, если бывал перевес там, она немедленно ехала туда или царь сюда вызывался, и таким образом бразды правления не выпускались. Затем, может быть, у вас есть еще вопросы?…

Председатель. — Да, вот из главных действующих лиц, про отношения Маклакова с Распутиным вам ничего не известно?

Мануйлов. — Позвольте мне продолжать. Мы остановились на Протопопове. И вот, когда я явился, то там, в этом кругу, говорили о Протопопове, что это действительно их человек, что это человек глубоко предан царице и готов сделать все для того, чтобы ей угодить. Надо вам сказать, что свидания Распутина с Протопоповым происходили довольно часто в квартире П. А. Бадмаева, тибетского доктора; Бадмаев имел на него большое влияние. Бадмаев был друг Курлова. Распутин не особенно верил Бадмаеву и говорил: «Этот китаец за грош продаст», но ездил с Протопоповым и предостерегал его от Бадмаева. А Бадмаев был очень связан с Протопоповым и с Курловым: Курлов ему деньги должен. Протопопов был известен под кличкой «генерала Калинина».

Председатель. — Почему?

Мануйлов. — Когда он говорил по телефону, он всегда говорил «генерал Калинин». Я узнал об этом его псевдониме только после убийства Распутина. Я думал, что это какое-нибудь самостоятельное лицо, но оказалось, что это был псевдоним. Это мне сказали девочки, дочери Распутина. Протопопов действительно делал все для Распутина. Потом я узнал, что он бывал даже и ночью у Распутина на квартире. Как потом оказалось, за час до того, как Сумароков-Эльстон приехал, Протопопов был у него на квартире.

Председатель. — Как это оказалось? Кто вам это сказал?

Мануйлов. — Мне это сказали девочки. Последнее время, незадолго до убийства, Распутин был, однако, недоволен Протопоповым из-за государственной думы. Он говорил так: «Он из того же мешка вышел, а пошел против, значит может пойти и против царицы в конце концов; у него честь эластичная»; он другое еще слово сказал, я сейчас не помню.

Председатель. — Это не подлинные его слова?

Мануйлов. — Его подлинные слова: «Честь его тянется, как подвязка». Кроме того, он говорил, что он путает очень по продовольственному вопросу. «Он сам, — говорит, — ко мне прибежал, просил, чтобы продовольственный вопрос ему дать, а когда папаша и мамаша согласились, то он струсил. Когда министр — трус, он не может быть на своем месте». Это уже были моменты недовольства им, но все-таки он считал его самым близким человеком. Был недоволен Распутин тем, что Протопопов хочет непременно быть председателем совета министров и сосредоточить всю власть в своих руках.

Председатель. — Почему он был недоволен, как он это высказывал?

Мануйлов. — Он говорил о том, что была ошибка делать Штюрмера министром внутренних дел. Нужен председатель без портфеля, что тут опасность для престола, что можно захватить всю власть при таком слабом царе. Конечно, все это он иначе говорил, но суть была такая.

Председатель. — Скажите об отношениях Распутина к Маклакову.

Мануйлов. — Здесь я много сказать не могу, я знаю только то, что я уже сказал, что он считал его несерьезным человеком. Теперь про отношения Распутина к Вырубовой?

Председатель. — Это может иметь интерес.

Мануйлов . — Несомненно. Были три женщины, по-моему, может быть я ошибаюсь, психически ненормальные, которые были при Распутине: Вырубова, сестра милосердия Акилина Лахтинская [надо: «Акулина Лаптинская»] и Мария Головина. Это безусловно психопатки чисто половой формы.

Председатель. — Т.-е. вы думаете, что их связывали с Распутиным половые отношения?

Мануйлов. — Нет, но я думаю, что это был половой психоз. По поводу Вырубовой я могу сказать следующее: по воскресеньям у Распутина была так называемая «уха», на которую приходили его знакомые. Сидело за столом человек 20, по крайней мере. Так — сидит Распутин, так — Вырубова. Начинается о чем-то разговор, потом Распутин говорит: «Вот ты, Аннушка, само добро, от тебя добро идет». И начинает на эту тему говорить. Она смотрит на него совершенно дикими глазами, впивается в него и каждое его слово ловит, потом хватает его руку и при всех (тут были самые подозрительные дамы) целует ее. Я присутствовал несколько раз. Ее я видел раза четыре. Два раза я слышал, как Распутин на нее кричал так, как не позволит себе кричать даже на горничную или на кухарку кто бы то ни было, и она сносила это. Тут было полное подчинение, и она была аннулирована. Такое же отношение было к царице. Присутствовавший при такой сцене епископ Исидор рассказывал мне, что он кричал на императрицу, и она не смела ни одного слова сказать. Так что эти женщины были у него в полном повиновении.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, какие у вас были отношения с Распутиным?

Мануйлов. — Никаких; никогда он мне никаких дел не устраивал, ни наград. Я ничем не воспользовался в его отношениях ко мне.

Председатель. — Но во всяком случае фактически это были довольно тесные отношения?

Мануйлов. — Как я докладывал, сначала были враждебные отношения, затем, когда я поступил к Штюрмеру, я приблизился. Меня страшно интересовал этот мир, и я не жалею, что я это видел, потому что много интересного узнал. Никаких особенно интимных отношений у нас не было, ни в каких кутежах его я не участвовал. Одно время я почти каждый день у него бывал.

Председатель. — Это какое время?

Мануйлов. — Когда был Штюрмер.

Председатель. — Т.-е., когда Штюрмер был у власти?

Мануйлов. — До августа, когда я был арестован.

Председатель. — Какое внешнее положение ваше было у Распутна? Кто вы были?

Мануйлов. — Там бывала такая масса народа, — приходят, даже и не спрашивают, кто и что, садятся, пьют чай и уходят.

Смиттен. — Скажите, пожалуйста, у вас были известные обязанности, вы состояли на службе; как же это сочеталось с вашими служебными обязанностями?

Мануйлов. — У меня никаких обязанностей не было.

Смиттен. — Это не вызывало порицания, что вы отвлекаетесь Распутиным от службы?

Мануйлов. — Я к Штюрмеру приезжал, когда хотел; у меня не было часов для занятий. Я продолжал писать в «Вечернем Времени», где был занят от 12 до 2-х.

Смиттен. — А никаких поручений, связанных с личностью Распутина, у вас не было, вы не получали от Штюрмера?

Мануйлов. — Было несколько раз. Один раз он был очень смущен холодным приемом у царицы и просил узнать, в чем дело.

Председатель. — Когда это было?

Мануйлов. — Это было в самом начале. Оказалось, что ничего серьезного не было.

Смиттен. — Вы спрашивали по этому поводу Распутина?

Мануйлов. — Да. Оказалось ничего особенного, она просто была чем-то расстроена, но не против Штюрмера.

Смиттен. — И Штюрмер вас просил справиться у Распутина, не знает ли он причины?

Мануйлов. — Да. Затем надо было что-то узнать в Царском Селе. Но все это были мелочи.

Иванов. — Распутин находился под особой охраной?

Мануйлов. — Об этом я и хочу сказать. Когда я впервые вошел туда, тогда был начальник охраны ген. Комиссаров, который и заведывал его охраной. Затем произошел такой скандал, который совпал как раз с историей Ржевского. Комиссаров наговорил каких-то дерзостей Распутину, и тот жаловался и громко говорил о том, что Комиссаров его обидел и т. д. Тогда больше Комиссарова не было, и его охраняло охранное отделение. При чем во время охраны Комиссарова дежурство несли, кажется, шесть или восемь сыщиков и постоянный автомобиль на углу.

Председатель. — А во время охраны охранным отделением?

Мануйлов. — Меньше было наблюдения. Между прочим, Распутин просил устроить ему автомобиль.

Председатель. — Кого просил?

Мануйлов. — Чтобы был постоянный автомобиль. Тогда я сказал Штюрмеру, но Штюрмер не захотел, говоря, что это неудобно. Тогда ему царица сказала, спустя некоторое время, что нужно отцу Григорию (как она его называла) дать автомобиль.

Председатель. — Какого ведомства был дан автомобиль?

Мануйлов. — Охранного отделения.

Председатель. — А какой военный автомобиль полагался ему?

Мануйлов. — Это не верно.

Председатель. — Вы не ездили с Распутиным в военном автомобиле?

Мануйлов. — Это было один раз. Тогда мне дал автомобиль генерал Секретев. Тогда нужно было Распутину поехать в Царское Село, а до этого он заезжал куда-то на Пушкинскую или на Знаменскую, я хорошо не помню.

Председатель. — Вместе с вами?

Мануйлов. — Я не заходил. Я довез и оставил.

Председатель. — Какая связь между генералом Секретевым и вами, или между генералом Секретевым и Распутиным?

Мануйлов. — Я знал генерала Секретева, потому и попросил. Штюрмеру полагалось несколько автомобилей. Между прочим, я говорил генералу Секретеву, что если у вас есть лишний автомобиль, которым не пользуется председатель, дайте мне его на несколько дней. Мне нужно было, у меня были разные дела. Он мне дал, но потом взял обратно.

Председатель. — Это был военный автомобиль?

Мануйлов. — Военной автомобильной школы.

Председатель. — Вы ездили с Распутиным на Знаменскую и затем в Царское Село?

Мануйлов. — Нет, я только довез его до царскосельского вокзала.

Ольденбург. — Вам не известно, чтобы Распутин пользовался этим автомобилем, принадлежавшим председателю совета министров, но числившимся в военном ведомстве, для каких-нибудь других поездок?

Мануйлов. — Нет. Дело в том, что я ездил несколько раз даже ночью на военном автомобиле, который принадлежал одному офицеру автомобильной школы. Тогда все это смешали, и генералу Поливанову рассказали эту историю.

Председатель. — Сколько вы получали содержания по должности состоящего при Штюрмере?

Мануйлов. — Сначала я получал 500 руб., потом Алексей Николаевич Хвостов прибавил мне тысячу. 1.500 рублей в месяц, на все расходы, которые у меня были, потому что прежде полагалось всем, состоящим при председателе совета министров, представлять расходы, а тут, чтобы никаких расходов не представлять. Затем это жалованье было уменьшено до 500 рублей.

Председатель. — Т.-е. до 6 тысяч в год? А разве вам не приходилось представлять в департамент полиции какие-то счета, в связи с Распутиным?

Мануйлов. — Когда вопрос шел относительно его поездок в Царское Село, царица не пожелала, чтобы он ездил по железной дороге, так как его знали, и это вызывало разговоры, заметки, и тогда было приказано нанимать автомобиль.

Председатель. — Через кого она выразила свое нежелание?

Мануйлов. — Она сказала Штюрмеру.

Председатель. — Во время доклада? Какое же было распоряжение?

Мануйлов. — Было распоряжение нанимать ему автомобиль. Он нанимал и счет давал мне. Я платил из своих денег и затем представлял эти счета, которых, кажется, было три или четыре.

Председатель. — Куда?

Мануйлов. — В департамент полиции.

Председатель. — Почему департамент полиции должен был оплачивать поездки по вызову Александры Федоровны?

Мануйлов. — Это Штюрмер сделал такое распоряжение; так же было и после Штюрмера, при Протопопове. Это всегда из секретных сумм платилось.

Председатель. — То-есть при Протопопове было, что Распутина возили не по железной дороге, а в автомобиле, и что это оплачивалось из средств департамента полиции?

Мануйлов. — Это сам Распутин говорил.

Председатель. — Кроме того, и вы сами можете удостоверить, так как вы представляли эти счета.

Мануйлов. — Я говорю, что я платил раза четыре.

Смиттен. — Такой расход, как автомобиль, оплачивался из секретных сумм департамента полиции. Значит, та сумма, которую вы получали, составляла чисто ваше жалованье?

Мануйлов. — Состоящие при председателе и прежде, при графе Витте, на всевозможные расходы, на извозчиков, на посылки по министерству — курьерам, постоянно представляли счета.

Смиттен. — У председателя совета министров Штюрмера не было никакого секретаря, который бы заведывал мелкими расходами по канцелярии, по рассылке курьеров? Все это лежало на обязанности состоящего при нем лица?

Мануйлов. — К председателю совета министров были прикомандированы лица от министерства внутренних дел. И я был прикомандирован от министерства внутренних дел, но мы не касались канцелярии совета министров.

Смиттен. — Каких же курьеров вы оплачивали?

Мануйлов. — Пустяки. Почти все это жалованье шло мне.

Смиттен. — Значит, было время, когда вы получали 18 тысяч в год?

Мануйлов. — Это было 2 месяца.

Смиттен. — Было 2 месяца, когда вы получали по 1.500 рублей в месяц, т.-е. 18 тысяч в год. Ведь это почти министерское жалованье.

Председатель. — В какие месяцы это было?

Мануйлов. — Я не помню, это в начале назначения Штюрмера.

Смиттен. — Не можете ли вы пояснить точнее, какие же ваши высокие государственные обязанности оплачивались так щедро?

Мануйлов. — Я не могу сказать. Мне назначили, и я не отказался от этого. При графе Витте я то же самое получал тысячу рублей в месяц, а Рачковский, который состоял при министре внутренних дел, при Горемыкине, получал 2.000 рублей.

Председатель. — Какие у вас были отношения с Белецким?

Мануйлов. — Хорошие.

Председатель. — Когда вы с ним познакомились?

Мануйлов. — Я познакомился с ним, когда он был вице-директором департамента полиции, когда Столыпин был председателем.

Председатель. — Как затем складывались ваши отношения?

Мануйлов. — У меня все время были хорошие отношения с ним.

Председатель. — Каковы были отношения у Белецкого с Распутиным?

Мануйлов. — Хорошие отношения. Белецкий бывал у Распутина, и затем они встречались в некоторых домах. Распутин мне об этом говорил. Они встречались у жены полковника Свечина.

Председатель. — А какова история того, как Белецкий хотел быть министром внутренних дел через Распутина?

Мануйлов. — Я не могу вам этого сказать. Я только знаю, что у них были переговоры по этому поводу, но после истории Ржевского Распутин относился недоверчиво к Белецкому. Хотя Белецкий говорил, что он тут не при чем, но у Распутина осталось против него скорее неприязненное отношение.

Председатель. — Что вам известно об аресте Петца?

Мануйлов. — Я знаю близко эту историю. Дело Петца собственно касалось меня. Рассказать вам?

Председатель. — Пожалуйста, только вкратце.

Мануйлов. — Дело в том, что одна близкая мне женщина сошлась с этим Петцем в Райволе. Я об этом узнал. Одновременно я имел сведения о том, что этот Петц пользуется очень нехорошей репутацией в Райволе и говорил прислуге, которая мне об этом передавала, что он хочет меня убить и что у него постоянно револьвер.

Председатель. — Что значит: в Райволе пользовался дурной репутацией?

Мануйлов. — Он слывет за кота.

Председатель. — А какое его положение общественное?

Мануйлов. — Никакого. Он недоучка, он держал лошадей.

Председатель. — Что значит: держал лошадей?

Мануйлов. — У него была конюшня, и он давал лошадей. Я просил эту даму прекратить эти отношения; но она не прекращала, и однажды, когда я от нее ушел и потом через 10 минут вернулся, этот молодой человек через задний ход убежал, так что я его видел.

Председатель. — Это было в котором году?

Мануйлов. — Насчет годов я не помню, я года путаю. Белецкий был тогда товарищем министра. Я рассказываю Белецкому про этого молодого человека и говорю, что опасаюсь, как бы не вышло какой-нибудь истории, и прошу, нельзя ли узнать подробно, кто этот господин и т. д. Тогда он мне сказал, что наведет справки. Несколько дней спустя, он мне сказал о том, что репутация этого господина очень нехорошая, что у него имеются сведения от 6-й армии, сведения отрицательные.

Председатель. — А какое отношение имел Белецкий к 6-й армии?

Мануйлов. — Не знаю, но одним словом, какие-то секретные сведения из 6-й армии. Затем проходит несколько дней, и я узнаю о том, что этот молодой человек арестован. Один его приятель, Макаров, звонит и просит, не могу ли я помочь в этом деле, что он ни в чем неповинен и т. д. Тогда я попросил Белецкого освободить его и рассмотреть это дело. Белецкий сказал, что он занялся этим делом, и через шесть дней этот молодой человек был освобожден.

Председатель. — Таким образом, вы имели отношение к освобождению Петца, но не имели отношения к его аресту?

Мануйлов. — Никакого.

Председатель. — Тем не менее вы не отрицаете, что личные отношения Петца послужили основанием к аресту, в связи с теми сведениями, которые раньше о нем были и которые лишь послужили поводом?

Мануйлов. — Очень может быть, что на него обратили внимание, но репутация его была очень плохая, так что, как мне говорили, местная власть очень отрицательно о нем отзывалась.

Смиттен. — Когда вы говорили о Белецком, вы указывали на то, что в 6-й армии имеются неблагоприятные сведения?

Мануйлов. — Нет.

Смиттен. — Вы указывали только на ваши личные отношения?

Мануйлов. — Я указал, что этот молодой человек грозит меня убить, что у него очень нехорошая репутация, что она дала слово с ним не видеться, что эта история продолжается и что я прошу, так как у меня не хватает характера порвать, прошу меня оградить от этой истории. Он мне сказал: «Я это дело рассмотрю». Потом, несколько дней спустя, сказал о том, что у него имеются отрицательные сведения.

Смиттен. — Вы в то время состояли при Штюрмере?

Мануйлов. — Нет.

Смиттен. — Кем же вы были?

Мануйлов. — Сотрудником газет.

Смиттен. — Не можете ли вы сказать, почему такого рода обращение, в качестве сотрудника газеты, к Белецкому побудило заняться личностью этого Петца?

Мануйлов. — Личные отношения мои с Белецким.

Председатель. — Какие у вас были отношения с князем Бебутовым?

Мануйлов. — Князя Бебутова я много лет знаю. Были отношения самые хорошие. Никаких других не было.

Председатель. — Сколько лет вы Бебутова знаете?

Мануйлов. — Я его знаю 20 лет. Вы говорите про Давида Осиповича Бебутова, который был в кадетской партии?

Председатель. — Да. Вы виделись с ним в России или и заграницей?

Мануйлов. — Он, кажется, приехал в Париж. Я его видел в Париже тоже.

Председатель. — Чем занимался князь Бебутов?

Мануйлов. — Вот для меня всегда было тайной, чем занимался князь Бебутов.

Председатель. — А эта тайна не была подозрительна?

Мануйлов. — Да. Одно время он был у Плеве. Тогда был такой М. В. Набоков. Он был управляющим канцелярией министерства земледелия. Он умер. Этот Набоков был приятелем Бебутова. Затем, как-то раз, я приехал из-за границы и вечером был позван к Плеве и случайно вдруг вижу Бебутова выходящим от Плеве. Я был очень удивлен потому, что Бебутов слыл за крайнего либерала.

Председатель. — А Плеве был в то время министром внутренних дел?

Мануйлов. — Да. И он мне рассказал, что у него какие-то дела. Я не знаю. Потом в Париже он мне говорил, сам мне рассказывал, что он несколько раз был у Плеве, что это были, так сказать, такие дела, которые политического характера не имели.

Председатель. — А вам не известно, что князь Бебутов был осведомителем министерства внутренних дел?

Мануйлов. — Нет.

Председатель. — На мой вопрос вы сказали, что денежные средства князя Бебутова были для вас тайной. Я вас спросил, эта тайна не казалась вам подозрительной, и вы, как будто, были склонны ответить, что это было подозрительно для вас, но вы не выяснили из разговора с Бебутовым?

Мануйлов . — Нет, он мне говорил, что у него какие-то дела в Англии. Между прочим, одно время здесь появился некий грек Мицакис. [Вероятно, имеется в виду сотрудник загран. агентуры грек Георгий Анастасьевич Мелас.] Этот Мицакис был с ним в деловых отношениях. Мицакис этот, как я потом узнал, был агентом Рачковского заграницей.

Председатель. — Значит, грек Мицакис, агент Рачковского, заграницей был лицом близким Бебутову?

Мануйлов. — Близким я не скажу, но был в сношениях.

Председатель. — Вы тоже были в довольно близких отношениях с Бебутовым?

Мануйлов. — Я с ним встречался у Набокова. Затем, одно время, он стал меня посещать довольно часто. Затем приехал в Париж, был у меня в Париже, потом он скрывался некоторое время, потом снова заезжал, потом снова скрывался. Вообще был всегда таинственным. Когда приходил ко мне, раньше звонил по телефону, спрашивал: «Никого у вас нет?» — «Нет». Ну, тогда он приходил и рассказывал о том, что оказывает очень большие услуги кадетской фракции, что он большие свои деньги потратил на это дело.

Председатель. — Вы имели с ним отношения до самого последнего времени?

Мануйлов. — Я его давно не видел, я думаю, года четыре.

Председатель. — Скажите, до войны вы виделись с ним, а после войны не виделись?

Мануйлов. — Нет, не виделся после войны.

Председатель. — Не будем ли мы считать, что грань — год войны?

Мануйлов. — Я видел его до войны.

Председатель. — Незадолго до начала войны?

Мануйлов. — Не помню хорошо.

Председатель. — Где вы его видели?

Мануйлов. — Он был у меня в Петрограде, я был у него, кажется, раза два в Петрограде. Я был очень удивлен. Он, между прочим, мне рассказывал, что у него какое-то большое дело заграницей, а потом из газет я узнал, что он ездил по делу графа Орлова-Давыдова. Ведь он был в процессе Пуаре и Орлова-Давыдова. Роль его весьма неважная. Я был очень удивлен. Вообще источник его материального состояния мне всегда казался странным.

Председатель. — Между тем, благополучие материальное было довольно значительное?

Мануйлов. — Он жил довольно хорошо.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, почему вы заговорили с дочерьми Распутина о том, кто такой генерал Калинин?

Мануйлов. — Потому что они говорили о том, что расследование об убийстве их отца непосредственно ведет сам генерал Калинин. Я тогда спросил, кто такой генерал Калинин? Они говорят: «Разве вы не знаете? Это — А. Д. Протопопов».

Председатель. — Это вам совершенно ясно? И вы совершенно категорически можете удостоверить?

Мануйлов. — Да.

Председатель. — Скажите, на чем основано ваше утверждение, что княгиня Тарханова сблизила Протопопова с Распутиным, в той части, где, значит, вы утверждаете, что княгиня Тарханова была в некоторых отношениях с Распутиным?

Мануйлов. — Дело в том, что когда я последнее время бывал у Распутина, то она постоянно там бывала. Почти каждый раз, как я там был, я видел княгиню Тарханову, затем она мне сама сказала, что она 38 лет в дружбе с А. Д. Протопоповым, и затем княгиня Тарханова в самых близких отношениях с Симановичем. Так что это было очевидно, что это был один из каналов сближения.

Председатель. — Так. Вот теперь я бы хотел задать вопрос, касающийся ваших отношений с Вырубовой. Вы уже несколько выяснили этот вопрос. Скажите, вы собственно говорили, что вы довольно близко стояли к Вырубовой?

Мануйлов. — Нет, нет, я этого не мог сказать. Я у Вырубовой был в Царском всего два раза.

Председатель. — Скажите, что это за история с письмом на имя Вырубовой, напечатанным в «Новом Времени», вы помните эту историю?

Мануйлов. — Нет, не помню.

Председатель. — Может быть, вы припомните. Письмо, посланное в Царское Село на имя Вырубовой, напечатано в «Вечернем Времени», не в «Новом Времени», а в «Вечернем»?

Мануйлов. — К какому времени это относится?

Председатель. — Сейчас я этого не могу сказать. Надо навести справку.

Мануйлов. — Нет, не помню. Я не имею никакого касательства.

Председатель. — Скажите, как сложились ваши отношения с Протопоповым после убийства Распутина?

Мануйлов. — Я не видел Протопопова по выходе из предварительного заключения. Я с ним ни разу не виделся, а только раз по телефону говорил с ним. Дело в том, что тогда как раз разыскивались убийцы, и еще не было выяснено все дело Распутина, т.-е. при каких обстоятельствах. Вот была у меня опять-таки Вырубова и говорит, что она видела одно лицо, пользующееся доверием, которое удостоверяет, — лицо, чуть ли не принадлежащее к судебному ведомству, как она сказала, — которое удостоверяет, что будто бы Распутин жив и они его держат, как заложника. Это сведение мне показалось интересным, и я тогда позвонил к Протопопову и сообщил ему это сведение. Я ему позвонил единственный раз, когда был этот разговор, и он сказал, что не верит.

Председатель. — А какое письмо вы писали Протопопову после убийства Распутина?

Мануйлов. — Никакого письма я не писал. Я писал относительно дела моего личного, которое должно было появиться в суде. Я просил, так как в печати писали невероятные вещи, и против меня подготовлялось общественное мнение, сочиняли, бог знает что, и я просил нельзя ли, чтобы не печатали таких вещей. Вот какого рода письмо.

Председатель. — Вы имеете какое-нибудь отношение к Ярославлю, или имели в прошлом?

Мануйлов. — Не был никогда.

Председатель. — Вы там не служили никогда?

Мануйлов. — Никогда. Вы думаете про мои отношения со Штюрмером? Нет. Я со Штюрмером познакомился, когда он был директором департамента общих дел.

Председатель. — Это действительно вам совершенно ясно? Вы категорически можете сказать?

Мануйлов. — Категорически.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, вот что. Не происходили ли свидания Распутина со Штюрмером еще в одном месте, на квартире лица вам довольно близкого?

Мануйлов. — Да, это было один раз. Это было на третий день его назначения. Дело в том, что Распутин тогда у меня на квартире еще не бывал.

Председатель. — Вы просто не хотели этого?

Мануйлов. — Не хотел. Тогда Штюрмер говорит: «Нужно видеть непременно Распутина, где бы можно было его видеть?» Я говорю: «Есть одно место, там никого не бывает. Если хотите, приезжайте». И он приехал на Бассейную, 36.

Председатель. — Эта квартира Лерма.

Мануйлов. — Да. Это единственный раз. Это было через три дня после назначения.

Смиттен. — Вы присутствовали при этом свидании?

Мануйлов. — Я был в другой комнате.

Председатель. — Была квартира предоставлена, а лица, которому принадлежала эта квартира, не было?

Мануйлов. — Нет, не было. Он, когда прощались, расцеловался с Распутиным.

Председатель. — Штюрмер?

Мануйлов. — Да, я был в столовой.

Смиттен. — Скажите, в то время наблюдение за Распутиным, филерское, производилось уже?

Мануйлов. — Да, я думаю.

Смиттен. — Так что посещение квартиры Лерма должно быть филерами зафиксировано?

Мануйлов. — Да.

Смиттен. — Кем велось наблюдение? Охранным отделением?

Мануйлов. — Нет, Комиссаровым, т.-е. его так называемым летучим отрядом.

Председатель. — Теперь расскажите о предположениях Штюрмера создать в Петрограде бюро заграничной агентуры с вами во главе. Вот этот инцидент нам хотелось бы осветить.

Мануйлов. — Нет, это не так. Я вам скажу сейчас. Дело в том, что заграничная агентура, в то время, как, по крайней мере, говорил Штюрмер, не давала никаких сведений, а расходовались очень большие деньги. Как-то раз я был у него, кажется, незадолго до его назначения министром внутренних дел. Я ему говорю: «Обратите ваше внимание на то, что расходуются колоссальные деньги, и теперь совсем не по тому пути идет агентура. Агентура заграничная должна быть направлена на борьбу с шпионажем и с врагами государства».

Председатель. — Это была ваша мысль?

Мануйлов . — Моя мысль. А не то, что мы наблюдаем за какими-то странными революционерами, которые переезжают из одной квартиры в другую, и продолжаем воровать их письма, как это делалось всегда представителями заграничной агентуры. Я ему рассказал все, что я знал по моему пребыванию в Париже. Как организована Sûreté générale [охранное отделение (фр.)], в смысле борьбы с контр-шпионажем, и говорю: «Вот, на что нам следовало бы обратить внимание». Когда война началась, «Новое Время» командировало меня заграницу. Я объездил все страны, конечно, за исключением вражеских, и видел ту колоссальную работу, которая была сделана в Германии в смысле воздействия на печать, и говорю: «Вот, куда должно быть направлено все».

Председатель. — А как же в вашем сознании стоял вопрос о том, что в сущности это дело контр-шпионажа находится в руках военного ведомства?

Мануйлов . — Нет. Дело в том, что во Франции контр-шпионаж разделен на две части. Есть в министерстве внутренних дел так называемое Sûreté générale [охранное отделение (фр.)], специальное отделение, которое ведает контр-шпионажем, и есть военный шпионаж, который ведет главный штаб. Контр-шпионаж есть наблюдение за военными агентами, за посольствами, так что там это разделено. Я ему все рассказал и говорю: «Конечно, теперь несколько поздно, потому что война. Но это — вещь, которая была бы нам очень полезна, и совершенно бесполезно теряем мы время в наблюдениях за социал-демократами». Действительно, кажется, он заинтересовался, хотя он рамольный человек, только моментами хотел создать что-то и говорил по этому поводу. Тем дело и кончилось, так что, собственно, это не вылилось ни в какую форму.

Председатель. — Вы, значит, должны были, реорганизуя иностранную агентуру, переехать в Париж или остаться здесь?

Мануйлов. — Я говорил в общих чертах.

Председатель. — Но во всяком случае вы должны были заменить этого самого Красильникова?

Мануйлов. — Нет, нет.

Председатель. — Вот вы только что называли Штюрмера рамольным человеком, но вы не замечали, что этот человек был с некоторой внешней выдержкой?

Мануйлов. — У него была очень большая выдержка. Он умел молчать, и казалось, что это молчание очень глубокомысленно. Но он рамольный, и только утром, в 8 часов, когда он назначал мне свидания, тогда и можно было с ним говорить. Потом я его видел в 4 часа, в 5 часов. Это был совершенно конченный человек, он засыпал несколько раз при мне, и мне лично казался очень усталым. Так что за этот период, что я его видел, он как-то умственно очень понизился, но это очень хитрый был человек.

Председатель. — Вы отрицаете, что вы производили по поручению Штюрмера расследование о поездке Ржевского и о связи Ржевского с А. Н. Хвостовым?

Мануйлов. — Нет, я этого не отрицал.

Председатель. — Скажите, такое поручение вы действительно имели?

Мануйлов. — Дело в том, что следствие вел Гурлянд, а мне было поручено одновременно также заняться этим делом, и, как я вам докладывал, я допрашивал Гейне, потом любовницу Ржевского. От нее и получил этот ордер. Ордер этот был на канцелярию министра (обращаясь к Б. М. Смиттену) — вы меня тогда спрашивали, — не на министерство внутренних дел, не на кредитную канцелярию, а на канцелярию министра внутренних дел.

Смиттен. — На 60 тысяч?

Мануйлов. — Да.

Председатель. — А какое участие в этом было Осипенко?

Мануйлов. — Дело в том, что этот Гейне, которого я допрашивал, его разыскивал тогда Симанович целый день, и в конце концов разыскал его на частной квартире у той дамы, у которой я был. Там случайно находился Осипенко. Так как мне было приказано самым частным образом, то я говорил, он записывал… и Осипенко там был.

Председатель. — Т.-е. Гейне и Осипенко были найдены в квартире?

Мануйлов. — Нет, нет. Дело в том, что Гейне Симанович привез на квартиру, а там, на квартире, находился Осипенко.

Председатель. — Симанович привез Гейне на квартиру Лерма?

Мануйлов. — Где я находился.

Председатель. — А Осипенко?

Мануйлов. — А Осипенко был там случайно, он просто приехал вечером случайно. А вас не интересует Андроников?

Председатель. — Да, интересует. Что вы можете сказать о нем?

Мануйлов. — Я хотел обратить внимание, что Андроников имеет значение.

Председатель. — Какое, по вашему мнению, он имеет значение?

Мануйлов. — Дело в том, что назначение А. Н. Хвостова было сделано через Андроникова. Андроников был посредником между А. Н. Хвостовым и Григорием Распутиным.

Председатель. — А в каких отношениях, по тому, что вы знаете, находился Андроников с Распутиным?

Мануйлов. — Он был в очень близких отношениях. Андроников бывал там, а потом что-то такое там произошло, и последнее время Распутин его ненавидел и даже способствовал его высылке из Петрограда. Ведь он был выслан из Петрограда.

Председатель. — Скажите, кто это Дексбах, и в каких отношениях вы были с ним?

Мануйлов. — Дексбах состоял при Столыпине и при Коковцове. Я с ним ни в каких отношениях не был.

Председатель. — А Деканози вы знаете?

Мануйлов. — Нет. Не знаю.

Председатель. — Каковы были ваши отношения со Спиридовичем?

Мануйлов. — Спиридовича я знаю давно. Дело в том, что, когда я приехал из-за границы, я был у покойной матери. Она жила в Киеве, и там был Спиридович начальником охранного отделения.

Председатель. — Когда это было?

Мануйлов. — Много лет тому назад. За эту болезнь я все забыл. Когда министром был Плеве, по-моему, тогда я его видел. Затем я его видел в Петрограде, когда он был при Воейкове заведующим политической агентурой.

Председатель. — При Воейкове заведующим политической агентурой дворцового ведомства? Это называется заведующим дворцовой охраной? А какие у вас с ним были отношения?

Мануйлов. — Отношения были добрые, самые обыкновенные. Он бывал у меня иногда; я очень редко бывал у него, очень редко.

Председатель. — А какая миссия вам устраивалась заграницу? Вы знаете этот инцидент?

Мануйлов. — Вот такого рода вещь. Я получил письмо от Спиридовича, когда Штюрмер был министром иностранных дел. В этом письме он, между прочим, писал: «Меня спрашивают, кто бы мог быть нам полезен для исполнения очень важного поручения заграницей? Я назвал вас и Базили». Базили тогда заведывал дипломатической частью в Ставке. С этим он уехал в Петроград. Меня очень интересовал этот вопрос, и я тогда спросил Штюрмера, что это такое, не известно ли ему? Он сказал, что он ничего не знает, и этот вопрос больше никогда не поднимался. Что это такое было, я не знаю, потому что я был потом арестован и Спиридовича не видел совсем.

Председатель. — Как же вы понимали это слово в письме: «спрашивали», кто спрашивал?

Мануйлов. — Может быть, царь, я не знаю. Так — спрашивали. Может быть, Базили спрашивал.

Завадский. — Какие же у вас отношения были со Спиридовичем раньше?

Мануйлов. — Я просто много лет его знал.

Завадский. — Значит, Спиридович никогда никаких дипломатических поручений не нес, а только охрану?

Мануйлов. — Только.

Завадский. — Следовательно, Спиридовича о миссии дипломатической и спрашивать не могли?

Мануйлов. — Я до сих пор не знаю, в чем дело. Я его с тех пор не видел. Этот разговор мог быть в области предположений. Это письмо я получил за четыре дня до ареста, и это письмо Спиридовича было найдено тогда при аресте. Меня потом по этому поводу спрашивали в контр-разведочном отделении.

Смиттен. — Откуда было прислано письмо?

Мануйлов. — Из Ставки.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, вы вообще можете рассказать в нескольких словах ваше прошлое? Вы служили в Риме? Когда это было?

Мануйлов. — Когда был директором духовных дел Мосолов; потом он был членом государственного совета. Он умер.

Председатель. — Какие были ваши функции?

Мануйлов. — У нас католическое духовенство не имеет права прямых сношений с Ватиканом, и тогда агенты по духовным делам, которые являются посредниками между Ватиканом и нашим католическим духовенством, передают всевозможные бумаги. Бракоразводные процессы проходят через эту контору.

Председатель. — Этот агент по духовным делам состоит при после?

Мануйлов. — От министерства внутренних дел, но в ведении посла.

Председатель. — Значит, в Петрограде он связан с министерством внутренних дел по департаменту духовных дел, а там — с послом. Это было ваше внешнее положение, но какие еще вы приняли на себя функции?

Мануйлов. — В виду того, что в это время там был кардинал Ледоховский и велась очень сильная униатская пропаганда, министры иностранных дел и внутренних дел обратили внимание на эту часть и вообще на польскую агитацию, так как весь вопрос был в том, чтобы полонизировать костел.

Председатель. — В какой период времени вы были?

Мануйлов. — Я был при Плеве.

Председатель. — Я спрашиваю, кроме официального положения, какие вы приняли на себя функции?

Мануйлов. — Наблюдение за пропагандой католицизма.

Председатель. — Т.-е. за влиянием Рима на Россию?

Мануйлов. — На Привислинский край. Тогда, между прочим, был очень серьезный вопрос о минских приходах.

Председатель. — Вы были высланы из Италии?

Мануйлов. — Ничего подобного, никогда. Это все газетные глупости. Наоборот, я теперь был в Италии.

Председатель. — Вы состояли некоторое время в контр-разведке?

Мануйлов. — Никогда.

Завадский. — Никакого касательства не имели?

Мануйлов. — Здесь? Нет.

Смиттен. — Вы говорите «здесь — нет», а в другом месте?

Мануйлов. — Где же я мог?

Председатель. — Вы не работали по осведомлению, по агентуре, по министерству внутренних дел?

Мануйлов. — Одно время мне была поручена заграничная печать.

Председатель. — Когда это — одно время?

Мануйлов. — Это было при Плеве. Тогда я из Рима поехал в Париж с сохранением моего места в Риме и ведал этой частью. Но по осведомлению никогда не работал.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, какое было ваше вознаграждение не в 1916 г., а раньше, в 1914–1915 годах?

Мануйлов. — Дело в том, что в Риме я получал около 12 тысяч рублей. Затем, в Париже, когда мне была поручена печать (Лопухин был тогда директором департамента полиции, а Плеве был министром внутренних дел), тогда я получал 1.500 рублей в месяц. Кроме того, давались деньги на газеты, при чем давались так, что мы брали абонементы на известное количество номеров газеты, например, «Фигаро», в виде компенсации за помещение статей.

Председатель. — А в последние годы, 1913–14–15?

Мануйлов. — Последние годы я не служил совершенно.

Председатель. — Какие ваши средства в настоящее время?

Мануйлов. — В последние годы я довольно удачно играл на бирже. Вообще же я получил наследство от отца, довольно большое.

Председатель. — В котором году и какое по размерам?

Мануйлов. — Наследство в 200 тысяч, при чем духовное завещание отца было составлено так, что я получаю деньги, когда мне минет 35 лет.

Председатель. — Т.-е. 13 лет тому назад?

Мануйлов. — И до 35-летнего возраста пользовался процентами с капитала.

Председатель. — Где утверждено это духовное завещание?

Мануйлов. — Здесь.

Председатель. — Как зовут вашего отца?

Мануйлов. — Федор Иванович.

Смиттен. — Это — нотариальное завещание?

Мануйлов. — Кажется, нет.

Председатель. — Где хранились эти деньги?

Мануйлов. — В Сибирском банке.

Председатель. — Когда он умер?

Мануйлов. — Давно, лет 25 тому назад.

Смиттен. — Копию с этого духовного завещания вам приходилось когда-нибудь снимать?

Мануйлов. — Нет, я его читал. Дело в том, что это духовное завещание читал председатель суда Рейнбот, который говорил моему адвокату Аронсону, что на него произвело хорошее впечатление это духовное завещание.

Председатель. — Значит, эти деньги вы получили через Сибирский банк лет 13 тому назад?

Мануйлов. — Эти деньги пошли потом в государственный банк.

Председатель. — Значит, вы их получили?

Мануйлов. — К сожалению, не получил, у меня были долги и я получил сравнительно очень немного.

Председатель. — Сколько вы получили?

Мануйлов. — Кажется, 15 тысяч мне очистилось.

Председатель. — Значит, на 185 тысяч вы сделали долгов?

Мануйлов. — Одним словом, я попал в руки ростовщиков и остался без всяких средств.

Председатель. — В настоящее время как велики ваши средства?

Мануйлов. — После этого я составил себе капитал игрой на бирже.

Председатель. — Через какой банк?

Мануйлов. — Тогда я играл в нескольких банках, в конторе Жданова. Ее теперь нет. Там была биржевая горячка. Потом у меня опять почти ничего не осталось. Но я зарабатывал очень много в газетах и затем, в последние годы, опять составил себе состояние тоже на бирже.

Председатель. — Где хранятся ваши средства в настоящее время?

Мануйлов. — В настоящее время в Лионском кредите.

Председатель. — Как они велики?

Мануйлов. — Теперь до 200 тысяч. Все это было следователем проверено, все бумаги.

Председатель. — Вы получили 25 тысяч от Хвостова. Скажите, в каком отношении к получению этих 25 тысяч стоял Штюрмер?

Мануйлов. — Ни в каком.

Председатель. — У вас не было в этом отношении беседы со следователем Середой?

Мануйлов. — Я только говорил Середе относительно того, что Штюрмер в курсе моих отношений к Хвостову.

Председатель. — Т.-е. денежных отношений?

Мануйлов. — Нет, я не говорил Штюрмеру.

Председатель. — Что же знал Штюрмер?

Мануйлов. — Штюрмер действительно знал, что Хвостов хочет начать кампанию с графом Татищевым, и затем знал, что Алексей Николаевич Хвостов хочет со мной видеться, одним словом, что они стараются всячески завязать отношения со мной. А о деньгах я ничего не мог сказать. Вопрос о деньгах не был решон между мною и Хвостовым.

Председатель. — Вы были допрошены прикомандированным к штабу Петроградского округа Лебедевым? Это было в сентябре 1916 года.

Мануйлов. — Нет, не в сентябре.

Председатель. — Я это могу доказать документально, что это было в сентябре 1916 г. Вероятно, вы были под арестом?

Мануйлов. — Да.

Председатель. — Вам задавался вопрос, не вели ли вы переписки с Карро, и вы это обстоятельство отрицали.

Мануйлов. — Нет, не отрицал. Не я ему писал, а Карро писал мне.

Председатель. — Когда спрашивают о переписке, это значит, что оба человека друг другу писали.

Мануйлов. — Я никогда не писал Карро, но Карро мне писал.

Председатель. — Вы говорили о том, что во всяком случае эта переписка была самая незначительная.

Мануйлов. — Нет, это не так. Карро корреспондент «Нового Времени» в Копенгагене, и он мне присылал письма.

Председатель. — Я спрашиваю по формальному вопросу, что вы говорили и чего не говорили. Вы отрицали, что были в переписке с Карро, кроме самой незначительной.

Мануйлов. — Я не знаю. По-моему я, кроме телеграмм, ничего ему не посылал по поручению Суворина.

Председатель. — Но вы отрицали, что Карро вам когда-нибудь писал про Карла Рене?

Мануйлов. — Нет, я этого не помню.

Председатель. — Вы этого не помните?

Мануйлов. — Про Карла Рене я говорил следователю, что эта фамилия мне известна. Очевидно, это не так записано.

Председатель. — Теперь вы расскажите по существу про ваши отношения с Карро. Карро — французский журналист, сотрудник «Матэн», которого вы, по поручению «Нового Времени», привлекли в качестве сотрудника.

Мануйлов. — Карро был корреспондентом в «Матэн» и посещал «Новое Время». В один прекрасный День Карро было отказано, и он остался без места. Я в это время был в Париже и получил от Карро телеграмму: «Нахожусь в очень тяжелом положении; что мне делать? Не можете ли вы переговорить в «Матэн»?» Я переговорил. Там не хотели о нем слушать. Когда я возвратился, я предложил Суворину взять его в качестве корреспондента. Его послали в Копенгаген.

Председатель. — И он там стал жить. Какие были ваши сношения с Карро, относящиеся к лету 1916 г.?

Мануйлов. — Он мне присылал письма относительно того, что происходит в Копенгагене, для осведомления редакции, то, что неудобно было печатать, и, между прочим, несколько писем, которые были мною переданы Суворину. Суворин читал эти письма и многим воспользовался.

Председатель. — Это менее всего нас интересует. Он писал, вы передавали в «Новое Время». Но какие были еще у вас отношения с Карро?

Мануйлов. — Никаких отношений не было. Затем он мне написал письмо, в котором говорил о Рене.

Председатель. — Для вас ясно, что такое Рене?

Мануйлов. — Я тогда говорил следователю, что я вспомнил, что, когда я был заграницей (это было во времена Плеве), то в Берлине был какой-то Рене, которого рекомендовал генерал фон-Валь.

Председатель. — Рекомендовал кому?

Мануйлов. — Министру внутренних дел Плеве.

Председатель. — Рекомендовал консула Рене?

Мануйлов. — Нет, он кажется немец, он был нашим агентом в Берлине по печати. Об этом вам может дать сведения некто Гольмстрем, который заведует иностранной печатью в главном управлении по делам печати. Он знает это подробно, так как это было в его ведении, при Плеве. Когда Лебедев спросил меня, я сказал, что фамилию Рене помню, но не знаю, тот ли это Рене. Я его никогда не видел.

Председатель. — Я повторяю вопрос, в каких же отношениях вы были с Карро летом 1916 года?

Мануйлов. — Я от Карро получил несколько писем для редакции, и больше ничего. Я ему написал, кажется, 2 телеграммы, но писем никогда не писал. Он до сих пор корреспондент «Нового Времени», насколько я знаю.

Председатель. — Где сейчас находится Карро?

Мануйлов. — Он корреспондент «Нового Времени» в Копенгагене.

Председатель. — Когда вы его последний раз видели?

Мануйлов. — Когда я был здесь, года три тому назад.

Председатель. — До войны или после?

Мануйлов. — До войны, а может быть и после, когда «Новое Время» его командировало.

Председатель. — Давно вы живете на улице Жуковского?

Мануйлов. — Лет 12.

Смиттен. — Скажите, какими способами осуществлялись наблюдения ваши в Риме за движением католицизма в России или за пропагандой униатства?

Мануйлов. — Мы там пользовались в этом случае французской миссией, там тоже были наблюдения.

Смиттен. — Какими способами? Официально вам этих сведений Рим не дал бы, вы должны были прибегать к неофициальным.

Мануйлов. — У нас было несколько человек, которые нам помогали.

Смиттен. — Как они именовались? Была какая-нибудь агентура?

Мануйлов. — Это были агенты.

Смиттен. — Так что в ваших руках было сосредоточено руководство этой агентуры по добыванию в Риме, в Ватикане этих сведений?

Мануйлов. — Относительно пропаганды фиде, это — специальный отдел при Ватикане.

Смиттен. — Вы получали оттуда сведения, значит, это шло секретным путем. Какое количество агентов находилось в вашем ведении?

Мануйлов. — Было несколько человек, при чем двое были французы, которые давали сведения совершенно безвозмездно, те же, которые указывали и французской миссии.

Председатель. — Вы в оживленной переписке были с Карро?

Мануйлов. — Я ему не писал, но он довольно часто писал мне. Много телеграмм присылал, когда задерживали его деньги в «Новом Времени».

Председатель. — Где эти письма и телеграммы Карро?

Мануйлов. — Я их не берег, я не придавал значения. Карро считается человеком корректным, с ним никогда ничего не было.

Смиттен. — Какое же тут затруднение представлялось для Карро в непосредственном обращении в «Новое Время»?

Мануйлов. — Я заведывал иностранным отделением, и ко мне поступали заявления не от одного Карро, но и от других. Например, почему такая-то статья не прошла, почему задержка и т. п.

Смиттен. — Значит, более или менее официального характера?

Мануйлов. — Безусловно.

Председатель. — В котором году закрылась контора Жданова?

Мануйлов. — Несколько лет тому назад, думаю, лет 6.

Председатель. — С тех пор, где вы держали ваш капитал, в каком банке?

Мануйлов. — В Лионском кредите.

Председатель. — Это было на следствии Середой проверено?

Завадский. — Вы Риве знаете? Кто это?

Мануйлов. — Да, знаю. Иностранный корреспондент.

Завадский. — Он написал какую-нибудь книгу?

Мануйлов. — Он говорил, что хотел писать.

Завадский. — С этой книгой не была связана какая-нибудь тревога Штюрмера?

Мануйлов. — Не знаю. Я знаю только, что после того, как я был арестован, ко мне позвонил Риве и сказал, что он был арестован и сидел чуть ли не в крепости (боюсь теперь спутать). Тогда я спросил, — в чем дело. Он рассказал, что всю эту историю наделал один корреспондент, по фамилии Кюрц, который был в сношениях с разведкой.

Завадский . — Это — румын, подозреваемый в шпионстве. [«Это» — (Кюрц) — «румын, подозреваемый в шпионстве»: — Кюрц (см. указ.) француз, а не румын, командированн. воен. м-вом в Румынию в 1915 г. с контр-развед. целями.] Нет, есть такой рассказ, что Штюрмеру пришлось выкупать книгу Риве.

Мануйлов. — Этого я не слыхал. Вообще Штюрмер не был откровенен со мной. Очень может быть, что он сделал это помимо меня.

Завадский. — Нет, он сам впоследствии рассказывал, что он вместе с вами получал деньги от Штюрмера.

Мануйлов. — Нет, никогда. Я даю честное слово, никогда этого не было.

Завадский. — Вы были у Распутина на квартире утром, после того, как он в ночь исчез?

Мануйлов. — Был.

Завадский. — Что вы там делали? Он в ночь на субботу исчез, а 17-го утром вы были у него?

Мануйлов. — Был.

Завадский. — Что вы там делали, почему вы явились туда?

Мануйлов. — Я звонил утром на квартиру Распутина, и мне, кажется, Головина сказала по телефону: «Мы не знаем, что с Распутиным, приезжайте». Я приехал; там был переполох. Там ждали, звонили всюду, затем приехал Симанович вместе с епископом Исидором и рассказал о том, что они были у пристава той части, где это произошло, и рассказывали все подробности.

Завадский. — Вы его бумаги не разбирали?

Мануйлов. — Никаких.

Завадский. — Не касались?

Мануйлов. — Нет.

Смиттен. — А министр внутренних дел при вас посетил квартиру Распутина?

Мануйлов. — Протопопова при мне не было.

Завадский. — Когда дело ваше шло еще у судебного следователя, вы следователю Середе говорили о том, что Макарова должен заменить Добровольский; это было недели за три до этой перемены. Почему вы это знали?

Мануйлов. — Об этом были разговоры у Распутина. Я уже об этом докладывал.

Завадский. — И вы сообщили это Середе. Вы рассказывали как достоверный факт; значит, вы Распутину всегда доверяли?

Мануйлов. — Я видел, что он делает, что хочет; я вам приводил факты.

Завадский. — Ни от кого, как от Распутина, вы больше не слышали?

Мануйлов. — Нет.

Завадский. — Вы знали в то же время, что бывшая императрица возражала против Добровольского, и, тем не менее, вы считали, что раз Распутин хочет…

Мануйлов. — Когда я говорил следователю, очевидно, тогда не было истории относительно взяточничества Добровольского.

Завадский. — Вы можете объяснить, какими путями вы или ваши друзья добились требования царицы о прекращении вашего дела, а потом высочайшего повеления?

Мануйлов. — Когда это дело шло, я был освобожден, и Распутин мне сказал: «Дело твое нельзя рассматривать, потому что начнется страшный шум в печати, я сказал царице, и она написала сама министру юстиции письмо, или ее секретарь».

Председатель. — Сама написала или секретарь?

Мануйлов. — Кажется, секретарь от ее имени. А затем, когда было уже назначено, то Распутин мне сказал, что императрица послала телеграмму царю о том, что дела не будет.

Председатель. — Скажите, какого именно шума в связи с этим делом боялся Распутин?

Мануйлов. — Он боялся газетной кампании, одним словом, того, чтобы его имя как-нибудь не всплыло в этом деле.

Завадский. — А как же оно в этом деле могло всплыть?

Мануйлов. — Я бывал у него очень часто. Затем, главным образом, они боялись, что на суде откроются все подробности дела Ржевского. Вот что их пугало. Вы не думайте, что они защищали только меня. Тут вопрос шел об истории Хвостова, и они боялись, что откроется вся история Хвостова и его назначение. Я помню, даже Распутин просил, чтобы Аронсон приехал к нему и дал ему слово, что о нем не будут говорить.

Завадский. — Они боялись, что вы на суде будете говорить?

Мануйлов. — Конечно. Они боялись, как бы я не раскрыл. Тут все это было сделано не столько из-за меня, сколько из-за самоохраны.

Завадский. — От вас или от ваших единомышленников исходила угроза, что вы будете говорить и требовать себе помилования?

Мануйлов. — Никогда не угрожали.

Председатель. — Так что вы утверждаете, что вопрос о помиловании, т.-е. инициатива вопроса о помиловании, принадлежала Распутину?

Мануйлов. — Безусловно Распутину.

Завадский. — Почему вы знали про телеграмму царя министру юстиции о вашем помиловании раньше, чем телеграмму получил министр юстиции?

Мануйлов. — Вот как было. Распутин позвонил мне по телефону и говорит: «Сейчас мне из дворца звонили, у мамы есть телеграмма от мужа, о том, что этому делу не быть». Так что я от него это узнал. Это было ночью, когда я узнал.

Смиттен. — Скажите, вы обращались к митрополиту Питириму с просьбой содействовать прекращению вашего дела?

Мануйлов. — Нет. Прекращению — нет. Относительно помилования теперь, это — да.

Смиттен. — Как вы можете объяснить его ходатайство?

Мануйлов. — Тут опять-таки Осипенко был свидетелем по моему делу. Он как раз находился в момент моего ареста, и это смущало их страшно, что ему придется быть на суде.

Председатель. — Вы что-то хотели сказать о жизни Распутина. Об образе жизни. Эта материя довольно бесконечная, но, может быть, вы просто в нескольких словах изложите, что вы хотели сказать Комиссии, что именно имели в виду.

Мануйлов. — Я хотел обратить внимание на то, что, во-первых, вам интересно, на то, кто давал деньги Распутину. Он получал их из министерства внутренних дел.

Председатель. — В каком количестве?

Мануйлов. — Кажется, 1000 рублей в месяц давал министр внутренних дел лично.

Председатель. — Т.-е. генерал Калинин?

Мануйлов . — Генерал Калинин. А затем [надо: «а также»] Штюрмер.

Председатель. — А с каких пор завелась эта выдача?

Мануйлов. — При А. Н. Хвостове. Больше всех давал ему Хвостов.

Председатель. — Из каких сумм?

Мануйлов. — Вот, из секретных. Затем, что я еще хотел сказать? О кутежах его вы знаете, это не представляет интереса теперь, раз он умер. Может быть, у вас есть вопросы?

Председатель. — Так как вы были с ним в довольно тесных отношениях, вы можете сказать, как он относился к женской половине Царского Села во время этих кутежей? Ведь вы считали его развратным человеком?

Мануйлов. — Я думаю, он был больной человек.

Председатель. — Т.-е. на половой почве?

Мануйлов. — Да, безусловно, и больше воображением, чем действительностью. Такое впечатление, так мне представляется. Дело в том, что я во время кутежей, как я вам докладывал, не бывал, но все-таки знал, что происходило, от других лиц. Разговоры о том, что он хвастал своей близостью к Царскому Селу — не верны. Наоборот, он скрывал, особенно перед мало знакомыми лицами. Он очень осторожно говорил о бывшем царе и царице.

Председатель. — А когда он выпивал бутылку мадеры или какого-нибудь вина?

Мануйлов. — Он о них, вообще, не говорил. Он говорил о том, что может сделать то-то, добиться того-то, но старался точек на i не ставить.

Председатель. — Вы не присутствовали при том, как он хвастался своим отношением к Ольге Николаевне, великой княжне?

Мануйлов. — Нет. Но он много раз говорил: «Девки меня любят» (он их называл так). «Девки меня любят, и царевич любит очень, и без меня, что бы там министры ни делали, что бы они там ни говорили, они без меня обойтись не могут».

Председатель. — Нет, чтобы он ссылался на близкие отношения с той самой великой княжной, которая к нему относилась отрицательно?

Мануйлов. — Нет, это неправда. Это неверно.

Смиттен. — Скажите, пожалуйста, генерал Калинин, это — псевдоним министра внутренних дел Протопопова? Были ли еще какие-нибудь другие видные лица, занимавшие видные государственные посты, которые в домашнем быту Распутина назывались бы условными кличками? Или он составлял исключение?

Мануйлов. — Нет. Протопопов был с ним ближе всего.

Смиттен. — Когда и как возникли эти отношения?

Мануйлов. — Меня в это время не было.

Председатель. — Вы были под арестом?

Мануйлов . — Да, когда я вышел, уже это был расцвет отношений. Протопопов звонил туда, они звонили Протопопову, и даже дети звонили к нему. Одним словом, тут постоянные были сношения. Кроме того, эта княжна Тарханова [надо: «княгиня Тарханова»] постоянно туда ездила.

Председатель. — А как реализовались эти отношения, как происходили эти свидания с Протопоповым на нейтральной почве?

Мануйлов. — У П. А. Бадмаева. Другого места я не знаю.

Смиттен. — В вашем распоряжении не было какого-нибудь кадра лиц, который бы вел какое-нибудь наблюдение за Распутиным?

Мануйлов. — Нет, никогда. Там было постоянное наблюдение охранного отделения.

Председатель. — Между прочим, вы должны сказать вашей жене, что ведь вы сейчас находитесь под судебным арестом, т.-е. под арестом по постановлению суда, так что имейте в виду, что вам нужно хлопотать там, если вы хотите, об изменении меры пресечения.

Мануйлов. — Я хотел просить вас, я ведь совсем больной, вы сами видите, человек.

Председатель. — Мы не властны в данном случае. Я уже не говорю, что вы значитесь за министром юстиции, значит, за двумя учреждениями — за министром юстиции и за окружным судом. Здесь прежде всего вам придется считаться с судебным арестом, который безусловно имеет и значительную силу.

Мануйлов. — Там сказали, что многое от вас зависит.

Председатель. — Мы не можем отменить определения суда о вашем аресте. Сейчас, если бы даже мы хотели сделать постановление о вашем освобождении, мы этого не можем сделать. А вот, когда вы дождетесь снятия судебного ареста, тогда другое дело — тогда вы будете зависеть от одного лица — от министра юстиции, и тогда мы можем содействовать…

Мануйлов. — Г. председатель, я совершенно больной человек, вы сами видите.

Председатель. — Я вам должен был разъяснить это в виду того, что ваша жена не понимает этого. Она не хочет усвоить того, что вы находитесь под судебным арестом, сложение которого зависит от окружного суда, так что мера пресечения безусловно зависит от него.