XIII.

Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.

Дополнительное показание.

[Возвращение из заграницы в 1916 г. и планы о занятии административного поста. Хлопоты перед Штюрмером. Собрания и беседы у Бадмаева. Вопрос о выборе в Гос. Думу. Совет Бадмаева Распутину провести Протопопова и Курлова в члены правительства. Первая аудиенция Протопопова у б. царя в Могилеве. Благоприятное впечатление, произведенное Протопоповым, и царская благодарность Распутину за рекомендацию Протопопова. Переговоры Протопопова с Курловым в ожидании назначения. Участие Распутина, его деловые советы в продовольственных вопросах. Знакомство с Андрониковым. Ежемесячные платежи денег Распутину. Беседа со Штюрмером о назначении Протопопова и подборе товарищей министра. Посещение Гос. Думы. Приказ о назначении Протопопова управляющим министерством внутренних дел. Отношение М. В. Родзянки к назначению Протопопова. Климович. Васильев. Вступление в управление министерством и начало работы Протопопова. Телеграмма по поводу реквизиций и секвестров. Ознакомление Протопопова с составом и задачами министерства внутренних дел. Земства. Положение губернаторов. Повышенное настроение населения. Заботы по поднятию значения министерства внутренних дел. Продовольственное дело и вопрос о передаче его в министерство внутренних дел. Содействие Распутина. Доклад Протопопова царю о вступлении в должность. Первый доклад у б. царя. Забота об укреплении власти губернаторов. Протопопову поручено заниматься продовольственным делом. Курлов. Растрата А. Н. Хвостова. Вопрос царя о Распутине. Знакомство с б. наследником. План А. Н. Хвостова об отравлении Распутина. Протопопов у Штюрмера по возвращении из ставки. Записка Протопопова об укреплении власти губернаторов. Циркуляр о правах губернаторов и о привлечении к ответственности за допущение и произнесение речей оппозиционного характера. (21 августа.)]

В начале июля 1916 г., после моего возвращения из заграницы, где я был в качестве члена делегации законодательных учреждений, посетившей союзные страны, я стал надеяться, что мое желание быть назначенным на административный пост близится к своему осуществлению. Я знал, что наши послы: в Лондоне — гр. Бенкендорф, в Париже — А. П. Извольский, в Риме — М. Н. Гирс — сообщают министру внутренних дел все подробности о пребывании делегации заграницей; не сомневался, что они упоминают о моей деятельности, которую, как они мне говорили, они считали полезной. Я надеялся, что благоприятные обо мне сведения дойдут и до царя, и тогда Распутину легче будет исполнить свое обещание провести меня в члены правительства. В возможности быть назначенным на пост председателя совета министров я очень сомневался, хотя Распутин и говорил, что он «постарается» этого «добиться»; надеялся, что может быть мне предложат министерство торговли, хотя я принял бы и должность товарища министра, если бы получил такое предложение. В Государственной Думе давно ходили слухи о том, что кн. Шаховской будет уволен и, как о кандидате на место Шаховского, М. В. Родзянко говорил царю обо мне. Генерал Шуваев также отозвался царю с похвалою о моей деятельности по комитету суконной промышленности. Я надеялся, что Б. В. Штюрмер согласится представить мою кандидатуру на пост министра торговли и хотел заручиться его расположением. Старался это сделать через И. Ф. Мануйлова и И. Я. Гурлянда, близость которых к Штюрмеру была мне известна. От Мануйлова я слышал, что Штюрмер не доволен кн. В. И. Шаховским [надо: «В. Н. Шаховским»] и думает обо мне, как о его заместителе. Я просил И. Ф. Мануйлова поддержать меня перед Б. В. Штюрмером и сообщить мне результат. Гурлянд не отрицал намерения Штюрмера провести меня в министры торговли, но не очень меня обнадеживал. Е. В. Штюрмер лично мне сказала: «Почему бы вам не быть министром торговли?» Я ей ответил: «Протекции у меня нет, может быть вы пожелаете мне помочь». Хотя она не продолжала разговора, но я подумал, что она сказала это по поручению своего мужа, чтобы узнать мой ответ. Я говорил Распутину о своем желании быть министром торговли, но заметил, что это ему не особенно нравится, позже я узнал об его дружбе с кн. Шаховским.

У Бадмаева обыкновенно собирались П. Г. Курлов, Распутин и я. Иногда приезжали с его мызы и члены семьи П. А. Бадмаева. Разговор часто касался дороговизны и продовольственного кризиса, как причин растущего недовольства населения. Я высказывал свое мнение, что к борьбе с дороговизной и продовольственным кризисом должны быть призваны торговые люди и банки, что чрезмерный рост цен есть следствие малой производительности русской промышленности и отсутствия конкуренции, а не самостоятельное явление, находил вредным для дела применяемую в широких размерах и в отношении многих предметов торговли и промышленности систему реквизиции, секвестров и запрещений вывоза, которая убивает частную инициативу и озлобляет производителя и торговца. Разговор иногда касался и предстоящих выборов в Государственную Думу. Все высказывались за необходимость достигнуть выбора возможно наиболее благонадежного (консервативного) большинства Государственной Думы. Я находил, что в Государственной Думе и в государственном совете почти нет представителей торговли и промышленности и банков, что этот класс должен готовиться к предстоящим выборам и должен провести в законодательные учреждения человек 50–80 своих представителей, для этой цели я предполагал возможным устроить «центральное выборное бюро» в Петрограде, которое могло бы войти в переговоры и заключить соглашение с правительством. На расходы по выборам банки и торгово-промышленный класс могли бы предоставить в распоряжение бюро от 2-х до 3-х милл. руб. В точности назначения этих сумм я себе не представлял, думая о расходах на печать, агитацию, разъезды агентов, устройство собраний, покупку цензов, может быть на подготовку голосов. Опорными выборными ячейками служили бы отделения частных банков в провинции; их число, помнится, около 1.200; их сила — частный кредит и учетная вексельная операция. Представители купечества и банков могли бы заменить в Государственной Думе часть представителей от духовенства; я находил их число слишком значительным и думал, что его следует уменьшить.

Бадмаев очень советовал Распутину провести меня и Курлова в члены правительства; говорил, что «это будет польза царю, хорошо и ему», что ему надо иметь в правительстве людей, которые его любят, как я и Курлов. Распутин ответил: «я это понимаю; как-нибудь устроим». Бадмаев также указывал, что царь не сделает ошибки, если назначит меня председателем совета министров; что моя привычка вести собрания и мой характер дадут мне возможность объединить совет; участие в будущей газете создаст опору в прессе, а звание члена Государственной Думы — возможность совместной с нею работы; что за мною пойдут коммерческий мир и банки, и я сумею правильно направить борьбу с продовольственным кризисом и дороговизною. Распутин соглашался. Я говорил Бадмаеву, что все же не верю в возможность своего назначения на пост председателя совета министров. Бадмаев ответил, что верит в силу и влияние Распутина на царицу и царя и раз он этого желает, то и добьется. Распутин все наши разговоры передавал царице и царю, — что нам и говорил.

19 июля 1916 г. я был первый раз принят царем в особой аудиенции, которая была мне испрошена С. Д. Сазоновым и Б. В. Штюрмером. Я представлялся царю в г. Могилеве, в царской ставке. Доложил ему про прием, оказанный делегации от законодательных учреждений в Англии, Франции и Италии, а также свой разговор в Стокгольме с Варбургом и общее впечатление о настроении и силах наших союзников. Доклад длился около 2-х часов. После доклада царь пригласил меня к обеду. Я чувствовал, что он остался доволен моим докладом. После моего возвращения из Могилева я был у Бадмаева, которому рассказал про ласковый прием, оказанный мне царем. Он мне сказал, что уже знает это от Распутина, что царь сообщил царице о благоприятном впечатлении, которое я на него произвел; говорит, что я вовсе не октябрист, а свой — правый, и приказал царице благодарить Распутина за то, что он меня рекомендовал. Распутин говорил также и мне, что теперь я скоро получу назначение, что сразу председателем совета министров я не буду, что временно я получу министерство, — какое он мне сказать не мог. Я предполагал, что получу министерство торговли или земледелия или министерство внутренних дел. Говоря об этом с П. Г. Курловым, я высказал нежелание итти в министерство внутр. дел. Он ответил: «Напрасно, почему бы тебе отказываться». Я сказал, что чувствую себя неподготовленным, и пойду только, если он будет моим товарищем и обещает мне помогать. Он ответил согласием, добавив, что его желание быть командиром отдельного корпуса жандармов, который также имеет права товарища министра. Я обещал Курлову устроить его назначение, если буду иметь возможность. Курлов говорил, и я тоже думал, что председатель совета министров должен одновременно быть и министром внутренних дел или иметь на этом месте своего друга, иначе положение председателя совета министров будет непрочно. Я говорил Курлову, что, если я не пройду в председатели совета министров, то проведу его в министры внутренних дел. Я предвидел, что назначение Курлова будет встречено враждебно Государственной Думой, понимал это и Курлов, однако мы оба надеялись, что Дума примирится с ним, когда ближе его узнает и увидит, что он честно и усердно работает. В конце августа я уехал из Петрограда, прося Курлова: «побереги мои интересы, которые стали близки и тебе». Курлов понял, что я прошу его продолжать хлопоты, через Бадмаева и Распутина, о моем назначении, в котором мы оба стали заинтересованы. Я просил Курлова известить меня, если мне надо будет приехать. В начале сентября я получил две телеграммы: одну от Курлова П. Г. — «приезжай скорее», другую от кн. М. М. Мышецкой — «будешь назначен, не на торговлю, а внутренние дела». Приехав в Петроград, я узнал, что Курлов послал мне телеграмму по поручению Распутина, а кн. Мышецкая предположение о моем назначении узнала от кн. Тархановой; думаю, что последней сообщил Симонович [надо: «Симанович»] , который вел дела Распутина и часто бывал у него. Распутин мне сказал, что министр внутренних дел А. А. Хвостов уходит и что я буду назначен на его место, что я должен обратить особое внимание на продовольственный вопрос, главное в Петрограде, где народ волнуется; что я должен успокоить царя, сказать ему, что постараюсь это дело исправить. Я поблагодарил Распутина за то, что он для меня сделал, сказал, что для Петрограда надо достать большое количество продуктов, о чем я войду в переговоры с банками и хлеботорговцами, и обещал подумать, как улучшить способы распределения продуктов. Распутин сказал, что надо принять меры к уменьшению «хвостов» перед лавками, т.-е. достичь уменьшения количества людей, ожидающих очереди, советовал устроить в лавках сквозные проходы и заранее развешивать и подготовлять продукты для отпуска покупателям. Я сказал, что эти распоряжения надо будет сделать, что это лежит на обязанности градоначальника, — кн. Оболенский же мало распорядителен. Ко мне приехал С. П. Белецкий, чтобы поздравить с ожидаемым назначением. Он просил позволения прислать ко мне кн. М. М. Андроникова, который желает со мною познакомиться; советовал принять его; говорил, что если я его обижу отказом, Андроников непременно сделает мне вред: «наклевещет в Царском»; если же немного приласкать его, он может быть «очень полезен». Я просил Белецкого передать Андроникову, что я буду ожидать его посещения. Он был у меня на следующий день. Говорил о своих добрых отношениях к А. А. Макарову и другим министрам, о том, что пишет царю письмо, доводя до его сведения то, что ему другие не скажут; посылает ему свою газету (кажется: «Русский Гражданин»), в которой пишет правду про министров и сильных мира сего, ничуть не стесняясь, что он ничего не ищет и ни от кого не зависит. Просил позволения, после моего назначения, поднести мне икону, как он делает, обыкновенно, при назначении министров. (После моего назначения, он мне прислал икону спасителя.) Андроников производил впечатление человека умного, очень приятного собеседника, но чувствовалось его желание ослепить, запугать, забрать в руки. Он пробыл у меня часа два. Уехал очень довольный. Позднее, уже будучи министром, я, по просьбе Андроникова, дал ему свою фотографию с надписью; пометил ее: «15 сентября 1916 г.», сделав это из боязни отказать Андроникову в его просьбе и, в то же время, не желая показывать свое знакомство с ним, которое я вел после своего назначения. Я поехал к С. П. Белецкому и спросил его, сколько он платил Распутину, когда был товарищем министра внутренних дел. Белецкий мне ответил, что платил 1.000 р. ежемесячно. Кажется, я сказал Белецкому, что буду платить столько же. Через несколько дней, я сказал Распутину, что буду давать ему 1.000 р. в месяц на его расходы. Он мне ответил: «Ну, это все равно; это неважно». 1-го и 15-го числа каждого месяца я платил ему по 500 р., либо лично, либо посылал со своим служащим Павлом Савельевым. Всего я дал Распутину 3.500 р. из собственных моих средств.

Кажется, 16 сентября, Б. В. Штюрмер, приехав из ставки, пригласил меня вечером к себе. Он сказал мне, что в числе кандидатов на пост министра внутренних дел он назвал и мою фамилию, что государь на ней остановился, затем Штюрмер спросил меня, согласен ли я принять назначение. Я ответил, что ослушаться царя не могу, но опасаюсь, сумею ли справиться с делом; спросил Б. В. Штюрмера, будет ли он помогать мне и имеет ли он ко мне доверие. Штюрмер ответил, что, конечно, всегда готов помочь мне и дать совет, что питает ко мне доверие и что к делу я привыкну; надо только подобрать хороших товарищей, так как ни кн. Волконский, ни Степанов не годны. Первый годен лишь для представительства, второму же верить нельзя — подведет, а кроме того выпивает. Штюрмер очень советовал мне его заменить: рекомендовал на его место кн. Оболенского (бывшего харьковского губернатора, назначенного мною позже в Ярославль; затем он заведывал делами «совещания о дороговизне» при Б. В. Штюрмере), говорил, что я, вероятно, слышал, как Климович и Степанов его подвели, даже не предупредив с арестом Мануйлова, что Климовича, как совершенно не терпимого человека, он уже убрал, при чем настоятельно советовал заменить и Степанова. Я понял слова Б. В. Штюрмера так, что если я не уволю Степанова, то Штюрмер сам примет меры. Я ответил, что очень ценю его советы, послушаюсь, но прошу меня не торопить, раз он имеет ко мне доверие, — выбор ближайших сотрудников просил предоставить мне, на что Штюрмер не возражал. Я сказал ему, что, по примеру А. Н. Хвостова, я желал бы сохранить звание члена Гос. Думы. Штюрмер нехотя согласился. Он кончил разговор, сказав мне, что о моем согласии принять назначение он донесет царю и что, если я буду назначен, то сначала управляющим министерством, о чем на-днях, вероятно, получу приказ.

Я был после своего разговора со Штюрмером в Государственной Думе; слух о моем назначении там уже был известен и некоторые члены Думы поздравляли меня; поздравил и М. В. Родзянко, другие смотрели на меня вопросительно; я был доволен, но все же мне было неловко. В. М. Пуришкевич спросил меня: «Зачем вы идете, все равно вылетите через месяц». Я ответил: «Что же, в движении — жизнь».

18 сентября я получил приказ о своем назначении управляющим министерством внутренних дел. Когда приказ мне был только что подан, М. В. Родзянко по телефону мне сказал: «Что вы делаете, одумайтесь». Я спросил: «Почему вы так говорите?» — «Вы погибнете, идите в какое хотите другое министерство, только не в министерство внутренних дел». Я ответил М. В. Родзянко, что уже поздно отказываться, что приказ о назначении лежит у меня на столе. «Ну, делайте, как хотите», — сказал М. В. Родзянко и положил трубку. Я думал тогда, что его слова вызваны завистью. В тот же день у меня был Е. К. Климович. Он назначался в сенат и оставлял службу по министерству внутренних дел. Мне было жаль, что он уходит; я знал его еще, когда он был московским градоначальником, и был хорошего о нем мнения. Все же удержать Е. К. Климовича я, против желания Штюрмера, не решался; я спросил его, знаком ли он с Распутиным. У меня была мысль: нельзя ли хоть временно удержать его; заручившись поддержкою Распутина, которого Штюрмер послушается. Не помню, что мне ответил Климович; кажется, сказал, что он только что познакомился с Распутиным, или, что он собирается в этот день у него быть. Я отказался от мысли защищать Е. К. Климовича и вследствие слов П. Г. Курлова, — он мне сказал, что просил П. А. Столыпина назначить Е. К. Климовича (бывшего в то время, кажется, начальником охранного отделения департамента полиции [такой должности не существовало. Климович был заведующим особым отделом департамента полиции]) градоначальником, в Керчь, в виду того, что он «не любит подчиненных умнее себя». Курлов высказал также свое мнение о том, что Е. К. Климович «заведет провокацию». На мой вопрос, кто бы мог заменить уходящего Климовича, Курлов указал мне на А. Т. Васильева, сказав, что при А. Т. Васильеве он будет все знать и будет руководить Васильевым, как я его просил; что самостоятельно Васильев не справился бы с делом директора департамента полиции, но что под руководством Курлова он может быть терпим. Позднее я узнал А. Т. Васильева лично, любил его, считаю честным человеком и очень верил ему. Свое вступление в управление министерством я решил начать с распоряжения, которое было бы популярно и вызвало бы чувство удовлетворения в обществе и печати. Я знал, сколько людей недовольно реквизициями и секвестрами, часто налагаемыми на принадлежащие им товары и продукты. Особенно стеснительными являлись запрещения вывоза из губерний хозяйственных продуктов и скота. Я пригласил к себе В. В. Ковалевского и поручил ему составить телеграмму губернаторам и уполномоченным председателя совещания по продовольствию, в которой указывалось бы: 1) на необходимость руководствоваться впредь точным смыслом закона 17-го августа 1915 г., который применение принудительных к продаже мер в каждом отдельном случае ставит в зависимость от утверждения председателя совещания по продовольствию и 2) делалось бы распоряжение о снятии не по закону наложенных принудительных мер. Телеграмма была составлена. Я ее подписал и свез к графу А. А. Бобринскому, который обещал мне тоже подписать телеграмму и ее отослать. О согласии Бобринского я сообщил В. В. Ковалевскому. Через несколько часов В. В. Ковалевский мне сказал, что А. А. Бобринский уехал в Ставку с докладом к царю и что за министра остался его товарищ А. Н. Неверов, который нашу телеграмму задержал, возражая против ее содержания. Я просил В. В. Ковалевского и А. Н. Неверова приехать ко мне — сговориться. После переговоров я согласился на предложение Неверова оставить за уполномоченными председателя совещания по продовольствию право, по их усмотрению, в необходимых случаях налагать реквизицию и секвестры. Запрещения вывоза, наложенные ими без утверждения председателя совещания по продовольствию, снимались, и впредь указывалось налагать их не иначе, как руководствуясь точным смыслом закона 17 августа 1915 года. Кажется, в депеше упоминалось и о снятии тех наложенных до получения ее реквизиций и секвестров, которые оказалось бы возможным снять без особого ущерба делу. В такой редакции депеша была послана за подписью моей и А. Н. Неверова. Распоряжение это было встречено с удовольствием. К сожалению, оно не было осуществлено, несмотря на мои неоднократные о том напоминания.

Приняв управление министерством, я ознакомился самым поверхностным образом с его личным составом, с перечнем входящих в него учреждений и с кругом их деятельности. Я узнал, что за последние годы многие части, прежде входившие в его состав, от министерства теперь отошли. Так, министерство финансов держало в своих руках распоряжение банковским и земельным фондом; выбор покупщиков принадлежал крестьянскому банку, следовательно, он распоряжался фактически распределением земли крестьянам; вновь образованное главное управление здравоохранения отстраняло министерство внутренних дел от обязанности заботиться о врачебном и санитарном благополучии населения; в министерство путей сообщения отошел общеимперский дорожный капитал, распределяя доходы с которого министерство внутренних дел прежде могло итти навстречу требованиям земств в деле улучшения грунтовых дорог; к министерству земледелия отошла работа по земельному устройству крестьян, причем это министерство имело в своем распоряжении крупные суммы, специально назначенные на дела улучшения крестьянского хозяйства и обработки земли, и могло удовлетворять ходатайства земских собраний, направленные к этой цели. Влияние этого министерства на население и земства быстро росло. Передача ему продовольственного дела давала ему особую силу и ставила в ближайшее соприкосновение с земством и населением. Политика министра земледелия в этом деле влияла на настроение всей страны. Одновременно, многие земства вошли в земский союз и встали на путь оппозиционной политики, которая не умерялась министерством земледелия. Положение губернаторов тоже очень изменилось; они перестали быть хозяевами в своих губерниях и не могли отвечать за настроение в них. Уполномоченные совещаний по продовольствию и топливу принимали меры по порученному им делу и часто даже без ведома губернаторов. Действия военных чинов, присылаемых в губернии с большими полномочиями от совещания по обороне, особенно часто не подходили к местным условиям и шли вразрез мнению губернаторов, которые были бессильны что-либо сделать. Влияние министерства внутренних дел на местную жизнь очень упало, между тем обстоятельства времени требовали его влияния; самостоятельно министерство оказать его не могло и, лишь путем сношений с другими министерствами, достигало иногда нужных результатов. Вследствие получаемых от губернаторов телеграмм с жалобами на неудачные распоряжения уполномоченных по топливу или продовольствию, или чинов военного ведомства и на результаты этих распоряжений, мне приходилось ежедневно сноситься с подлежащими министрами и часто безрезультатно. О повышенном вследствие тягот войны настроении населения министерство было осведомлено сетью чинов губернской и уездной администрации, но влиять на это настроение, регулировать его министерство не имело средств. Министерство внутренних дел было на пути к превращению в министерство полиции. Я это считал недопустимым. Мне хотелось вернуть ему хоть часть прежнего влияния на местную жизнь и, главное, — земства. Заботу о правильной постановке дела продовольствия армии и населения и проведение консервативной политики в этом деле я считал важным и хотел вернуть их в министерство внутренних дел. Это вновь и быстро поставило бы министра и его сотрудников в контакт с земством и населением. Распределение же значительных средств, которых требовало это дело, давало бы возможность бороться с объединением земств в общеземский союз, политику которого во время войны я считал опасной. В. В. Ковалевский, который мне объяснял существующую постановку продовольственного дела, с которым я постоянно занимался и готовился к своим докладам у царя, был горячим сторонником передачи продовольственной заботы министерству внутренних дел. Я имел в виду, в случае если эта передача состоится, поручить Ковалевскому ведение дела, самому же быть только в его курсе; доклады царю я бы иногда тоже поручал Ковалевскому. Я говорил Распутину о своем намерении взять продовольственное дело из министерства земледелия, он, повидимому, прежде думал, что я буду влиять на это дело, как председатель совета министров, через министров земледелия и внутренних дел, хотя вряд ли отдавал себе отчет, насколько это исполнимо. Распутин против моего предложения не возражал, напротив, позже старался, чтобы дело было мне всецело передано. Я хотел хоть немного освоиться в новом для меня положении управляющего министерством и не спешил представиться царю по случаю своего назначения. Я лишь донес ему письменно о вступлении в должность. Царь мне вернул донесение, положив резолюцию: «Дай бог, в час добрый».

26 сентября я получил от царя записку: «Желаю вас видеть, прошу приехать в ставку 29 сентября в 6 час. дня». В назначенное время я был у царя и сделал ему свой первый доклад. Я сказал, что считаю продовольственный кризис главною причиной возможных волнений, — если бы удалось поставить правильно снабжение армии и населения продовольствием, и бог послал победу, то за спокойствие во время войны можно было бы поручиться, так как недовольство растет на почве явлений характера экономического. Царь сказал, что это совершенно верно. Я доложил царю, что, хотя на губернаторах лежит обязанность всеми мерами не допускать возникновения беспорядков в губерниях, они лишены возможности это исполнить. Они перестали быть хозяевами в губерниях. Их ставит в затруднение получение от разных министров распоряжений, часто противоречащих одно другому. Уполномоченные председателей совещаний по топливу и продовольствию принимают меры по собственному усмотрению, не только без согласия, но даже без ведома губернаторов. Я предложил царю привлечь губернаторов к непременному участию в обсуждении мер, принимаемых уполномоченными председателей совещаний по топливу и продовольствию, дать возможность губернаторам проводить в губернии, по всем отраслям управления, свою единообразную политику, вернуть губернаторам их прежнее положение, укрепить их власть. Тогда они будут иметь возможность отвечать за спокойствие в губернии, а министерство будет вправе, в случае возникновения беспорядков, привлекать губернаторов к ответу, требовать от них объяснений. Царь поручил мне принять меры, чтобы укрепить власть губернаторов. Я выразил сожаление, что продовольственное дело находится не в министерстве внутренних дел, царь сказал с неудовольствием: «Да, оно передано в министерство земледелия при Кривошеине». Спросил меня, — надеюсь ли я справиться с этим делом. После моего ответа, что я сделаю все, что сумею для пользы дела, царь поручил мне усердно заниматься вопросом продовольствия, сказав, что он намерен поручить мне это дело. Я просил у царя разрешения прикомандировать П. Г. Курлова к себе для особых поручений. Царь согласился, сказав: «Хорошо, я на него сердился два года за Столыпина, теперь перестал». Я ответил, что ген. Курлов ему верный слуга. В конце доклада, кажется, я сказал царю, что А. Н. Хвостов, будучи министром, произвел растрату свыше миллиона рубл. Царь сделал гримасу и сказал: «Какая гадость». Смотрел на меня вопросительно. Я ответил, что это, действительно, гадость, но что теперь вряд ли время заводить скандальный процесс; что старик А. А. Хвостов очень огорчен поступком племянника и что от царя зависит махнуть рукою на это дело. Царь согласился дела не поднимать. Тогда я предложил назначить за А. Н. Хвостовым негласный надзор. Царь ответил: «Хорошо, назначьте». О кулуарных слухах о том, что А. Н. Хвостов показывал в Государственной Думе портреты Распутина, имеет письмо А. А. Вырубовой, передавшей ему «повеление», и говорил о существовании письма царицы к принцу Генриху Прусскому, — я царю не докладывал. Возвращаясь в Петроград, в вагоне, в присутствии полковника Пиринга [надо: «Пиранга»] и секретаря министра внутренних дел Граве, я говорил про эти кулуарные слухи. Во время доклада царь спросил меня, знаю ли я Распутина. Я ответил, что знаю, что я был сначала против него, теперь же привык. Царь сказал: «Это хорошо, часто знакомства, которые начинаются со ссоры, бывают прочнее»; говорил, что он не понимает, почему сделали из Распутина «притчу во языцех». Я сказал царю, что Распутин ему предан; пожалел, что он бывает невоздержан (выпивает). Не помню, ответил ли на это царь.

С царем в ставке был и наследник. Царь позволял сыну играть в саду с кадетами, которые туда приходили, и держать себя просто. Царь так его и воспитывал. Когда я шел к царю с докладом, я услышал детский хохот и сквозь стеклянную дверь увидел, что большого роста матрос уносит на подносе чайный прибор и остатки молока в стакане. Одной ногой он перешагнул порог двери, по ту сторону двери, за другую ногу его держал наследник и хохотал. Матрос старался не уронить поднос и полусерьезно говорил: «Алеша, оставь, не шали!» Наследник в это время увидел меня, перестал хохотать и отпустил матроса. В конце доклада в кабинет вбежал наследник; царь сказал сыну, чтобы он поздоровался со мною, что он и сделал, и вышел из комнаты, после слов отца: «Ну, Алеша, иди!» Я сказал царю: «Какой большой стал наследник, и какой красивый мальчик!». «Уж очень шалун», — ответил царь и рассказал мне, что наследник долго был болен вследствие того, что, стоя на бильярде одной ногой, другой шагнул на пол и растянул связку, причем лопнул кровеносный сосуд. Ногу свело. Болезнь длилась долго. Сведенная нога выпрямлялась не сразу. Теперь все прошло. Помолчав немного, царь сказал: «Вы можете себе представить, какое здесь для меня утешение этот мальчик; я так не хочу отпускать его туда». Я понял, что царь намекнул про Царское Село; в голосе его была слышна грусть; будто он чего-то не досказал, предоставив мне догадаться.

Мне рассказывал С. П. Белецкий, что одно время А. Н. Хвостов думал отравить Распутина, достал яду и пробовал его действие на кошках: отравил одну или две, смотрел, как они умирали, и смеялся. С. П. Белецкий назвал А. Н. Хвостова дегенератом. Убийству, задуманному Хвостовым, он не сочувствовал, говорил: «правительство не может становиться на путь маффии». Вернувшись после своего доклада царю в Петроград, я был у Штюрмера. О доложенном мною царю я передал Штюрмеру лишь в общих чертах и сказал ему, что царь поручил мне изучать положение продовольственного дела и намерен мне его передать. Я не сказал Штюрмеру, что доложил царю про растрату А. Н. Хвостова, что это дело царь согласился не поднимать и что за А. Н. Хвостова назначен негласный надзор. [Так в оригинале. (Прим. В.М.)] Я слышал, будто Штюрмер сам прежде пользовался казенными деньгами, и не знал, верить этому или нет, но все же стеснялся говорить ему о растрате А. Н. Хвостова. О прикосновенности Б. В. Штюрмера к этому делу я тогда не знал.

Я, кажется, сказал Штюрмеру, что доложил царю о необходимости укрепить власть губернаторов и что получил приказание принять нужные для этого меры. Это приказание царя, а также и некоторые его указания — какие именно, теперь не помню, — я изложил в памятной записке, которую передал Штюрмеру перед заседанием совета министров. В конце заседания Штюрмер огласил мою записку. Я почувствовал, что сделал неловкость, так как следовало до доклада царю представить свои предположения совету министров. Записка произвела неблагоприятное впечатление. Никаких мер, направленных к осуществлению своего предположения об укреплении власти губернаторов, я не указал. Штюрмер, чтобы выйти из неловкого положения, предложил мне войти в сношение с министрами и просить их, не сочтут ли они возможным извещать меня о своих распоряжениях губернаторам. Вопрос остался нерешенным. Сношения с министрами я не делал. Мер к укреплению власти губернаторов не вырабатывал.

Позже я разослал губернаторам циркуляр с указанием, что ст. 102, т. 3-й учр. губ. не отменена, и с предложением пользоваться всеми правами, которые она им предоставляет, при этом выразил надежду, что они примут все меры, чтобы не допустить возможного влияния [надо: «волнения»] в губерниях. Обещал, в случаях затруднений, свое содействие. Я думал, что ст. 102, т. 3-й учр. губ. по своему смыслу дает губернаторам положение хозяина губернии. Кажется, в этом же циркуляре я предлагал губернаторам привлекать к ответственности председателей земских собраний и собраний городских дум, допустивших произнесение речей оппозиционного характера, и самих ораторов.

А. Протопопов.