Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.
Дополнительное показание
[Начало революции. Доклад Балка. Распоряжения Протопопова. День 23 февраля и события следующих дней. Совет министров. Протопопов у Балка. Благодарственный приказ Протопопова по жандармерии. Телеграмма в ставку о событиях. Телеграмма б. царя. Хабалов. Невозможность примирения правительства с Гос. Думой. Назначение перерыва занятий Гос. Думы на 26 февраля. Бессилие власти. Отказ Гос. Думы подчиниться указу о роспуске. Опасение Протопопова о разгроме дома. Переход совета министров в Мариинский дворец. Уход Протопопова. Подыскание ему преемника. Скитания и арест Протопопова. (11 сентября.)]
23-го февраля началась революция. Она открылась забастовкою рабочих, забастовка перешла в рабочее движение, произошли беспорядки, прекратить которые силами одной полиции не удалось. Вызванные войска действовали недолго и стали переходить на сторону народа. Народ требовал и правительство к ответу за гнет и лишения, которые он долго терпел. События наступили внезапно. Я не ожидал движения в войсках, не ожидал и сильного движения среди рабочих. Сведений о готовившихся событиях не имел: департамент полиции оказался неосведомленным: его сотрудники, вероятно, скрыли правду. После ареста рабочих депутатов и зачинщиков рабочего движения я считал, что рабочие скоро вновь не соорганизуются, и наступит некоторое успокоение. Мое предположение будто бы оправдалось: 14 февраля, в день открытия Государственной Думы, забастовок и уличных беспорядков не произошло, правда, меры охраны, по моему предложению, были приняты ген. А. П. Балком, но рабочие и не делали попыток произвести демонстраций. А. Т. Васильев предупреждал меня о возможности забастовки и шествия рабочих депутатов и зачинщиков рабочего движения, я считал, что благополучно, сведения департамента были успокоительные, я допускал возможность забастовок на отдельных заводах, но организованного выступления рабочей массы, а тем более перехода войск на сторону народа не ожидал. Поэтому я не придал должного значения первому сообщению ген. А. П. Балка утром 23-го февраля. Он мне сказал, что много фабрик и заводов стало, рабочие собираются толпами, ходят по улицам с красными флагами, осаждают пекарни, накупая хлеб в запас на сухари, в виду распространения неверных слухов об отсутствии муки в городе; сообщал, что запаса муки у уполномоченного председателя совещания по продовольствию имеется на 20 дней и он согласился выдать по настоянию А. П. Балка пекарям на следующий день вместо обычных 35.000 пуд. — 40.000 пуд. муки; что волнение вызвано опоздавшею выпечкою хлеба вследствие несвоевременной выдачи муки пекарям. Я сказал А. П. Балку дать в газеты сведения об имеющихся запасах муки или поместить о том объявления и опровергнуть ложные слухи. Последовал ли он моему совету, я не знаю. План охраны Петрограда был быстро приведен в исполнение; поименованные в нем части войск были разведены по полициймейстерствам и заняли определенные здания. Наряды полиции приступили к прекращению беспорядков. День прошел сравнительно спокойно; толпы рабочих в большинстве случаев расходились по требованию чинов полиции, и только на Невском проспекте отряды конной стражи и жандармов принуждены были рассеивать толпу, пуская лошадей вскачь и врезываясь в нее. О ходе событий я справлялся у А. П. Балка и А. Т. Васильева и посылал ген. Невражина объезжать город. К шести часам дня движение стихло, ночь прошла спокойно. Днем по телефону в Царское Село я просил ген. Гротена предупредить царицу и А. А. Вырубову о начавшихся беспорядках; поздно вечером говорил ему вторично и выразил надежду, что движение на следующий день успокоится. Вечером А. Т. Васильев мне сказал, что движение рабочих имеет массовый характер; организованности не наблюдается, нет вожаков; по его сведениям, была надежда, что утром рабочие встанут на работу. Ночью я объехал город; на улицах было меньше народу, чем обыкновенно. Невский проспект освещался сильным рефлектором, установленным на шпице адмиралтейства. 24-го февраля с утра беспорядков не было. На некоторых фабриках и заводах рабочие явились во-время, была надежда, что забастовка прекращается. Вскоре однако стали появляться забастовщики, которые снимали товарищей с работы, они ходили в одиночку или кучками. Общая забастовка возобновилась около полудня. Почти все заводы и фабрики остановились, в пригородах Петрограда было разбито несколько съестных лавок, и произошли столкновения рабочих с полицией. Рабочие проходили в одиночку или небольшими группами мимо нарядов полиции у застав, собирались толпами на Лиговке, Петергофском проспекте, Выборгском шоссе и других местах. В городе стали появляться на главных улицах большие скопления народа, пелись революционные песни. По распоряжению ген. С. С. Хабалова были вызваны казаки. Они выехали с пиками, без нагаек. По улицам, ведущим к Невскому проспекту, шли большие толпы народа, — Невский проспект был запружен, езда прекратилась. На площади перед Казанским собором были попытки произносить речи, выкинули красные флаги. В отряд конных стражников, на Караванной улице, бросили бомбу: ранили двух лошадей и одного стражника. К пяти часам Невский проспект был очищен от толпы. Она вновь собралась на Знаменской площади, около памятника Александра III, оказывая сопротивление полиции. Жандармский офицер (фамилии не помню) был убит выстрелом в спину. Вызванные войска произвели несколько залпов в толпу и заставили народ бежать. Мне говорили, что стреляли и в других местах, но меньше, чем на Знаменской площади. Действиями войск толпы были рассеяны, полиция препятствовала им вновь собираться. К вечеру рабочие разошлись по домам, народу на улицах было мало. Казалось, наступило успокоение. День прошел, сравнительно, благополучно. Можно было ожидать более сильного столкновения полиции и вызванных войск с народом и большего количества жертв. Жандармы, конная стража и отряды пешей полиции действовали энергично, что озлобляло народ. Их бранили, кидали в них камни. К казакам злобы не было, к ним подходили, разговаривали, помогали поправить седловку или уздечку на лошади. Толпа часто встречала их криками «ура». Казаки уговаривали ее разойтись, но не разгоняли силой и не пускали лошадей вскачь. Вообще действовали вяло, не помогали полиции прекращать беспорядки и подавали дурной пример другим войскам. Вечером кн. Н. Д. Голицын собрал совет министров. Он хотел узнать и обсудить положение. Приглашен был и ген. С. С. Хабалов, который давал объяснения. Он находил положение серьезным, но верил, что прекратит беспорядки; считал достаточным количество пехоты и сказал, что потребует новые кавалерийские части из Петергофа и еще казаков. Он не мог подробно доложить совету о происходившем в этот день, так как еще сам не получил донесений от начальника [надо: «начальников»] войсковых частей. Он уехал к градоначальнику, где они все собрались. После отъезда ген. С. С. Хабалова я доложил те события дня, которые мне были известны, сказал, что движение рабочих носит массовый характер, что вожаков у них нет, и выразил надежду на прекращение беспорядков силами полиции и войск. Кн. Голицын поставил вопрос, как поступить с Государственной Думой. Следует ли ее распустить или прервать ее занятия? Члены совета знали, что Дума имеет влияние как в рабочей, так и в военной среде и идет вместе с народом. Некоторые министры (в том числе и я) считали, что организаторы рабочего движения имеются среди членов Государственной Думы и находили ее влияние опасным. Все же роспуск был единогласно отклонен, было решено, до объявления указа о перерыве занятий, сделать попытку склонить прогрессивный блок к примирению с правительством и общими усилиями успокоить народное волнение. Переговоры поручено было вести Н. Н. Покровскому и А. А. Риттиху. Они должны были увидеть П. Н. Милюкова, В. А. Маклакова и Н. В. Савича и о результате доложить совету на следующий день. От кн. Голицына я поехал к градоначальнику. Хотел видеть А. Н. Балка и начальников воинских частей, собранных у него, и узнать их настроение. А. П. Балк был серьезен, но спокоен; он понимал опасность положения. Я обошел всех начальников воинских частей и поговорил с ними; видел и своего товарища, полковника А. А. Троилина, командовавшего отрядом донских казаков; он был немного смущен вялыми действиями своих солдат. В общем, я вынес впечатление, что начальники воинских частей постараются прекратить беспорядки. Это меня ободрило. Дома меня ждал А. Т. Васильев; он мне сказал, что положение более запутано, чем казалось, что он поручил ген. Глобачеву собрать новые сведения; все же надеется, что народ может еще успокоиться. 24-го февраля я подписал составленный по моему распоряжению ген. Никольским приказ по отдельному корпусу жандармов, благодарил их за верную службу и обещал доложить о ней царю.
Вместе с С. А. Куколем-Яснопольским мы составили телеграмму В. Н. Воейкову для доклада царю приблизительно такого содержания: «Вчера в Петрограде начались беспорядки рабочих. Причина — опоздавшая выпечка хлеба, ложные слухи об отсутствии в городе муки. Имеется запас на 20 дней. Распорядился увеличить отпуск муки пекарям. Движение рабочих не сорганизовано. Связь между рабочими и оппозицией Государственной Думы пока не возобновлена. Роспуск Думы отклонен; решено прервать занятия. Вызванные войска честно исполняют свой долг. Есть надежда, что завтра рабочие встанут на работу. В Москве все спокойно». (Моя телеграмма была длиннее; я, очевидно, что-то пропускаю, что именно — вспомнить не удается.) Телеграмму я сказал Б. И. Григорьеву (секретно) зашифровать и отослать в ставку. Кажется, от Б. И. Григорьева я узнал, что запасный батальон Литовского полка самовольно оставил казарму; захватил ружья и собрался на Марсовом поле, желая перейти на сторону рабочих. Полковой священник с крестом в руке убедил солдат вернуться в казарму.
25-го февраля А. П. Балк мне сказал, что с раннего утра движение рабочих возобновилось, и войска принуждены были уже несколько раз стрелять в народ; что у рабочих появилось огнестрельное оружие, и есть раненые и убитые городовые и конные стражники. Обещал мне сообщить ход событий. Я чувствовал, что положение становится грозным; все же меня не покидала надежда на прекращение смуты. Ни А. П. Балк, ни А. Т. Васильев в течение дня мне сведений не давали; было видно, что они несколько теряли самообладание. Днем я был у ген. С. С. Хабалова. Он был в подавленном настроении; показал мне депешу от царя: «Повелеваю принять меры и прекратить беспорядки, недопустимые во время войны». (Точно телеграмму не помню.) Хабалов мне сказал, что войска, конечно, исполнят свой долг, но положение его трудное и ответственность большая; что, по его непростительному недосмотру, казаки выехали без нагаек и потому действовали не энергично; он жалел об отсутствии уральских казаков, одна сотня которых, по его мнению, могла бы принести большую пользу. Он ждал прибытия новых частей кавалерии и казаков. Я старался его ободрить, но это плохо удавалось, уехал от него с тяжелым чувством. Мне вспомнилось, что ночью народа на улицах города почти нет и беспорядков не бывает, потому что производить их некому. У меня явилась мысль запретить всем выходить из дома после наступления сумерок приблизительно в 6 часов вечера, объявив город в осадном положении; я понимал, что эта мера озлобит многих, но возможность ее допускал. Вечером кн. Голицын собрал совет министров. К началу заседания приехал ген. С. С. Хабалов. Он имел растерянный вид и сказал, что некоторые части войск перешли на сторону революционеров, предвидел столкновение между ними и частями, которые остались верными царю, сказал, что неуверен даже и в этих солдатах, признавал положение почти безнадежным. Плана действий на следующий день ген. Хабалов доложить совету министров не мог, было видно, что он его не имеет. Вскоре он уехал к градоначальнику на собрание начальников войсковых частей. После его отъезда кн. Н. Д. Голицын сказал, что оставлять командование войсками и распоряжение охраною в руках одного растерявшегося ген. Хабалова нельзя. Военный министр М. А. Беляев, к которому кн. Н. Д. Голицын обратился с просьбою помочь, переговорил с С. С. Хабаловым по телефону и поехал к нему. Кажется, в этот вечер была вызвана артиллерия. В заседание совета приехали, от имени своей правой группы, члены государственного совета А. Ф. Трепов, кн. А. А. Ширинский-Шихматов и Н. А. Маклаков, они предлагали ввести в городе осадное положение. Предложение обсуждалось после их отъезда и было отвергнуто. (Они предлагали еще вторую меру, какую — я не могу вспомнить.) Н. Н. Покровский и А. А. Риттих доложили результат своих переговоров с членами Государственной Думы П. Н. Милюковым, В. А. Маклаковым и Н. В. Савичем. Примирение оказалось невозможным: депутаты требовали перемену правительства и назначение новых министров из лиц, пользующихся общественным доверием, говорили, что эта мера может быть успокоит народ; указывали на потерянное время. Требование депутатов было признано неприемлемым. Кн. Н. Д. Голицын предложил прервать занятия Государственной Думы, его предложение было принято всеми голосами против Н. Н. Покровского и А. А. Риттиха, находившихся невозможным прервать занятия Государственной Думы в переживаемое время [так в оригинале. (Прим. В.М.)]. Перерыв решено было сделать с 26 февраля. Срок возобновлений занятий Думы не голосовался, его поставил кн. Н. Д. Голицын, переговорив лишь с двумя или тремя министрами. Я его не помню, бланк указа, подписанный царем, хранился у кн. Н. Д. Голицына, он вписал нужный ему текст и передал указ Н. А. Добровольскому, который мне сказал, что он также обойдет формальности распубликования указа через сенат, как это делалось раньше. Все присутствующие на собрании были взволнованы; оно уже не имело сходства с бывшими заседаниями совета министров. От кн. Н. Д. Голицына я поехал к А. Т. Васильеву. Он собирался ночевать у знакомых, так как дома опасался быть захваченным революционерами; считал положение безнадежным. Когда я вернулся домой, полковник Балашов мне сообщил, что на Путиловском заводе имеются бронированные автомобили, которые легко могут быть взяты революционерами. Считая его опасения справедливыми, я телеграфировал [надо: «телефонировал»] ген. С. С. Хабалову и советовал немедленно разобрать у автомобилей двигатели. Он ответил, что сделает нужное распоряжение. Кажется 25-го февраля был убит полковник Шалфеев. 26-го февраля утром А. П. Балк мне телефонировал, что много войсковых частей перешло на сторону революционеров; они уже завладели Финляндским вокзалом; защищаемый отрядом жандармов Николаевский вокзал еще держался. От дежурных секретарей, офицеров для поручений и курьеров, я все время узнавал тревожные новости; революционеры взяли арсенал, разобрали оружие и патроны, овладели Петропавловскою крепостью, выпустили из «Крестов» арестованных и осужденных за политические преступления; горело здание судебных установлений. Революция брала верх над защитниками старого строя, правительство становилось бессильным. Я допускал возможность разгрома дома министра внутренних дел; хотел сохранить себе, на память, некоторые письма и бумаги, торопился итти к кн. Н. Д. Голицыну; разбираться времени не имел; почти наугад — я положил в папку свои доклады царю по департаменту полиции, письма и депеши ему и царице, письма от Вырубовой и Воейкова, фотографические снимки полиции, разыскивающей труп Распутина, а также несколько других бумаг, попавшихся мне на глаза. Я думал вернуться и разобрать их; пока же отдал поберечь папку своему камердинеру Павлу Савельеву. Пакет с 50.000, которые я занял у графа В. С. Татищева, я запер в несгораемом шкафу, там же в запечатанном конверте лежал и ключ к военному шифру. К кн. Н. Д. Голицыну я доехал с трудом, — улицы были переполнены народом. Кн. Н. Д. Голицын мне сказал, что разослал министрам приглашение приехать к нему совещаться, так как Государственная Дума отказалась подчиниться указу. Вскоре приехали П. А. Барк [надо: «П. Л. Барк»], Н. Н. Покровский, М. А. Беляев, Н. А. Добровольский, Кригер-Войновский и кн. В. Н. Шаховской. Совещания не было. Кн. Н. Д. Голицын предложил переехать в Мариинский дворец, где безопаснее; он опасался разгрома, так как дом его не охранялся. Подъехав к Мариинскому дворцу, я увидел перед ним два полевых орудия; в помещении, около швейцарской, были солдаты, я слышал, их было около роты. Я был вызван к телефону. А. П. Балк мне сказал, что полиция и конная стража сильно пострадала, и спрашивал моего разрешения стать во главе уцелевшаго отряда конных стражников и пробиться в Царское Село, чтобы охранять царицу и наследника. Я спросил А. П. Балка, отчего он не обратился за указаниям к ген. С. С. Хабалову, он мне ответил, что не мог его нигде отыскать, время же не терпит, и надо принять решение. Я предложил А. П. Балку остаться в городе. В зале совета министров собрались все министры; отсутствовали только Н. П. Раев и И. К. Григорович. Кн. Н. Голицын предложил поставить царя в известность о создавшемся, исключительно тяжелом положении. Произошел обмен мнений. Решено было послать царю телеграмму о переходе в Петрограде почти всех войск на сторону революционеров и о необходимости прислать популярного генерала, дав ему диктаторские права, для переговоров с войсками, о предоставлении председателю совета министров права производить по его усмотрению перемены в составе правительства и вести переговоры с Государственной Думой. П. Л. Барк заявил, что ждать ответа царя времени не имеется, и предложил предоставить по решению совета министров нужные права кн. Н. Д. Голицыну. Предложение было принято. Во время его обсуждения мне подали письмо от полк. Балашева, который меня извещал о разгроме дома министра внутренних дел. Жена моя спаслась у смотрителя здания Симановского, вернуться домой я не мог. Содержание письма я сообщил совету министров, мне выразили соболезнование. В это время ген. М. А. Беляев сказал что-то полушопотом кн. Н. Д. Голицыну, который обернулся и взглянул на меня, я расслышал, что вел. кн. Кирилл Владимирович привез из ставки какую-то новость, и догадался, что царь выразил согласие на мою отставку. Через несколько минут кн. Н. Д. Голицын обратился ко мне с просьбою «принести себя в жертву», как он выразился, и подать в отставку. Я напомнил ему мои неоднократные об этом просьбы у царя и ответил полным согласием, на вопрос — кого я мог бы рекомендовать на свое место, сказал, что временно мог бы меня заменить товарищ министра Н. Н. Анциферов и указал на главного военного прокурора ген. Макаренко, как на достойного кандидата на мое место. Н. Д. Голицын распорядился вызвать ген. Макаренко в совет министров. Затем я простился и вышел из залы. Выходя, увидел вел. кн. Михаила Александровича и вел. кн. Кирилла Владимировича, которые прошли торопливо, кажется, в кабинет председателя государственного совета. Я ушел к С. Е. Крыжановскому, где пробыл часа два, хотел успокоиться, — не знал, куда мне поехать; С. Е. Крыжановский старался меня ободрить, переговорил по телефону с И. И. Маликовым [надо: «А. И. Маликов»], который пригласил меня ночевать в здание государственного контроля, заняв его кабинет. Я охотно согласился. С. Е. Крыжановский мне, между прочим, сказал, что я сам, отчасти, виноват в своем тяжелом положении: следовало, по его мнению, быть председателем совета министров и министром внутренних дел, и тогда я мог бы провести какую-либо программу, теперь же я был бессилен. Он мне намекнул, что мое присутствие в Мариинском дворце может привлечь в здание революционеров, которые меня ищут, и министры этого опасаются. Поблагодарив С. Е. Крыжановского за его внимание, я направился в здание контроля. В швейцарской Мариинского дворца я встретил ген. Макаренко; он только что вышел из залы совета министров. Я поздравил его с назначением и пожаловался на свою неудачу, — он ответил, что от назначения отказался; про меня сказал: «Теперь вы виноваты, — кому не удалось, того всегда винят!». Я невольно вспомнил, что он мне сказал те же слова про В. А. Сухомлинова, когда тот получил отставку. В швейцарской я узнал, что приехали в совет министров А. И. Гучков и М. В. Родзянко.
Ночь я провел в здании контроля (Мойка, д. 72). 27 февраля утром я хотел пройти к своему брату С. Д. Протопопову, на Калашниковскую набережную, д. № 30. Улицы были полны народом, слышалась стрельба из ружей и пулеметов, изредка пушечные выстрелы. Во многих местах города горели полицейские участки. Проезжали открытые автомобили, украшенные красными флагами, с солдатами, которые кланялись толпе, приветствовавшей их криками «ура». Прохожие снимали шапки. Проезжали и бронированные автомобили. Я не хотел быть узнанным. Встретил В. Н. Шаховского, который шел, подняв воротник шубы: он, очевидно, тоже опасался. Итти было трудно. Дойдя до Ямской улицы, д. № 12, я зашел к портному Ивану Федоровичу Павлову, где оставался до вечера. От него я узнал, что полиция, переодетая в солдатскую форму, занимает крыши и верхние этажи домов, стреляя в толпу из ружей и пулеметов, что жандармы, защищавшие Николаевский вокзал, установили на его башне пулеметы и перебили много народу, что отряд городовых занял гостиницу «Астория», где осажден восставшими войсками, раздраженными оказываемым им сопротивлением. Прочитав в газете, что члены правительства сложили свои полномочия, что революционеры их разыскивают и отвозят в Государственную Думу, я решил добровольно направиться туда. Около 11 час. вечера я пришел в Таврический дворец, где и был арестован. Перед арестом я передал А. Ф. Керенскому ключ от рабочего письменного стола в кабинете министра внутренних дел и сказал, что в столе заперты ключи от несгораемого шкафа, в котором лежат военный шифр и 50.000 рублей.
А. Протопопов.