НА ПОРОГѢ КЪ ЖИЗНИ
I
Неподвижныя ели и сосны, гигантскія глыбы гранита, обросшія сухимъ мохомъ, цѣлое море песку, безчисленные морскіе заливы, множество безлюдныхъ уголковъ лѣса и прибрежья, изрѣдка встрѣчающіеся суровые и молчаливые финны, полное затишье, по цѣлымъ часамъ не нарушаемое ничѣмъ, ни говоромъ человѣка, ни пѣніемъ птицы, вотъ что охватило со всѣхъ сторонъ кружокъ Олимпіады Платоновны, когда она съ своей семьей и съ Петромъ Ивановичемъ перебралась на лѣто въ Выборгъ. Нанятый ею отдѣльный домикъ, потонувшій въ саду на берегу залива, стоялъ далеко отъ города, на краю форштадта. Купанье въ заливѣ, прогулки до сосѣднему парку барона Николаи, поѣздки на пароходѣ по Саймскому каналу въ Юстилу, въ Ратти-Ярви, катанье на лодкѣ и рыбная ловля, все это наполняло досуги семьи въ эти дни ея уединенной, тихой жизни вдали отъ всякаго шума. Сухой воздухъ, безоблачное небо, лѣтнее тепло, полный покой дѣлали свое дѣло, успокоивали нервы, подавляли тревоги, навѣвали что-то въ родѣ умственной спячки. Здѣсь невольно клонило ко сну, манило прилечь гдѣ-нибудь въ тѣни и смотрѣть дремотными глазами куда-то въ даль, безъ цѣли, безъ мысли. Иногда, въ тихій безвѣтрянный день, отправившись на рыбную ловлю и забравшись на лодкѣ на середину соннаго залива, Петръ Ивановичъ и Евгеній проводили въ безмолвіи цѣлые часы и только изрѣдка обмѣнивались отрывочными замѣчаніями, что «нынче тепло», что «сегодня хорошо ловится рыба». Только изрѣдка среди этого искуственно созданнаго затишья вдругъ проскальзывали какія-то горькія фразы, говорившія ясно, что и въ этомъ затишьѣ въ душѣ Евгенія далеко не все успокоилось и улеглось. Иногда онъ замѣчалъ:
— А что, Петръ Ивановичъ, неужели мнѣ всю жизнь придется такъ спасаться отъ людей, какъ въ Сансуси, какъ здѣсь?
— Да, пожалуй, что и такъ, если вы не примкнете къ другому кругу людей, если вздумаете вѣчно жить среди разныхъ Хрюминыхъ, Дикаго, съ одной стороны, и разныхъ Перцовыхъ, съ другой.
— Да, но вѣдь это та среда, съ которой сжилась ma tante…
— Олимпіада Платоновна доживаетъ свой вѣкъ, а вы начинаете жить. Вамъ нечего надѣяться жить такъ, какъ она. Вамъ надо забыть, что всѣ эти Дикаго, всѣ эти Хрюмины ваши родные. Вы имъ не ко двору. Въ ихъ кругу вы будете постоянно играть двусмысленную роль бѣднаго родственника, въ ихъ кругу вы вѣчно будете наталкиваться на вопросы о вашихъ фатерѣ и муттершѣ, а вамъ самое лучшее позабыть обо всемъ этомъ.
— Не такъ-то это легко сдѣлать, какъ говорить, вздыхалъ Евгеній и перемѣнялъ разговоръ или смолкалъ.
Порою, когда приносились газеты, онъ не безъ горечи замѣчалъ:
— Посмотримъ, нѣтъ-ли поучительнаго чтенія…
Петръ Ивановичъ зналъ, что называлъ Евгеній «поучительнымъ чтеніемъ», и сердито ворчалъ:
— Очень нужно всякую чепуху читать.
— Какъ-же не полюбопытствовать сыну, что пишутъ про его родителя, говорилъ Евгеній. — Вѣдь говорятъ, что младшіе должны идти по стопамъ старшихъ, ну, вотъ я и хочу знать, какъ papa совершалъ свои дѣянія…
Порой это бѣсило Петра Ивановича, которому казалось, что Евгеній начинаетъ немного рисоваться своими сердечными невзгодами, и онъ начиналъ говорить рѣзкости:
— Да что вы рисуетесь, что-ли, тѣмъ, что вѣчно толкуете о своемъ почтенномъ родителѣ? Ну, проворовался онъ, идетъ надъ нимъ слѣдствіе, да вамъ-то что до этого? Вы отрѣзанный ломоть. Вы его не знаете почти, любви особенной питать къ нему не можете, ну такъ нечего о немъ и думать! По меньше-бы вы на себя напускали этой блажи, такъ лучше-бы было. Сказали-бы разъ навсегда, что родитель вашъ для васъ умеръ и баста! А то точно съ больнымъ зубомъ съ нимъ носитесь: охаете, а вырвать его не хотите.
Евгеній грустно улыбался въ отвѣтъ на задоръ Петра Ивановича и смолкалъ. Онъ не возражалъ, не спорилъ и чего-то ждалъ, твердо увѣренный, что время покажетъ Петру Ивановичу, кто правъ. Но черезъ нѣсколько дней Петръ Ивановичъ съ негодованіемъ говорилъ ему:
— Это чортъ знаетъ что такое! Опять онъ пишетъ о деньгахъ. Откуда ему возьметъ Олимпіада Платоновна? Все перезаложено, вездѣ займы подѣланы, а онъ разливается въ слезныхъ просьбахъ, чтобы его спасли, что и тамъ, и тутъ подмазать нужно, что и тому, и другому заплатить нужно, что и погибнетъ-то онъ безъ помощи. Да и пропадай онъ пропадомъ, — ей то что за дѣло!..
— Да вы о комъ это говорите Петръ Ивановичъ? серьезно спрашивалъ Евгеній.
— Да о родителѣ вашемъ, рѣзко отвѣчалъ Петръ Ивановичъ.
— Да полноте вы толковать о немъ, вѣдь это больной зубъ: вырвали мы его, ну, и конецъ!
— Ну, чего вы ломаетесь-то, комедію-то играете, съ злобою чуть не кричалъ Петръ Ивановичъ.
Евгеній улыбался и качалъ головой.
— Нѣтъ, Петръ Ивановичъ, замѣчалъ онъ, — мы только ролями съ вами помѣнялись: теперь ужь не у васъ, а у меня «улыбующаяся» физіономія сдѣлалась. Помните, вы мнѣ говорили, что если тутъ бьютъ да тамъ порятъ, такъ по неволѣ, выплакавъ всѣ слезы, улыбаться станешь. Вотъ я и посмѣиваюсь… Ей Богу, голубчикъ, я хоть и моложе и васъ, и ma tante, а я яснѣе васъ понимаю, что мы живемъ наканунѣ какой-то бѣды… Вотъ мы убѣжали отъ людей, которые могли досаждать намъ толками объ отцѣ, но намъ стали приносить вѣсти о немъ газеты. Вы сказали мнѣ, что глупо носиться съ толками о немъ и что надо не читать газетныхъ извѣстій о немъ, но онъ началъ самъ писать о себѣ… Вы скажете, что не слѣдуетъ посылать ему денегъ… Но ma tante никогда не проститъ себѣ этого, если ей кто-нибудь скажетъ, что его могла спасти ея помощь и что онъ погибъ вслѣдствіе ея отказа. Я знаю хорошо ma tante… Да кромѣ того… Вы знаете, что онъ можетъ отплатить ей, взявъ у нея насъ…
— Ну, очень весело ему будетъ няньчиться съ вами!
— А вы хорошо знаете его характеръ?
— Чортъ знаетъ, что изъ всего этого выйдетъ! вмѣсто отвѣта восклицалъ Петръ Ивановичъ.
Дѣйствительно, трудно было сказать, что будетъ дальше. Съ тѣхъ поръ, какъ газетные кореспонденты впервые извѣстили о какихъ-то мошенничествахъ, произведенныхъ Хрюминымъ въ крутогорскомъ банкѣ, прошло не мало дней. Дѣло начало выясняться и роль Хрюмина въ крутогорскихъ банковскихъ мошенничествахъ начала принимать болѣе комическій, чѣмъ возмутительный характеръ. Хрюминъ, какъ его описывали кореспонденты, былъ только легкомысленнымъ кутилой, пустоголовымъ щеголемъ, неумѣлымъ дѣльцомъ, попавшимъ въ лапы болѣе умѣлыхъ и болѣе серьезныхъ мошенниковъ. Онъ былъ только жертвой этихъ людей. За нимъ ухаживали, онъ игралъ и видную роль въ Крутогорскѣ, онъ катался какъ сыръ въ маслѣ, не замѣчая, что ловкіе плуты дѣлаютъ ему всякія поблажки, чтобы имѣть возможность за кулисами обдѣлывать грязныя дѣла. Онъ занималъ въ банкѣ хорошее мѣсто и получалъ большое содержаніе, но все, чего отъ него требовали за это, заключалось въ одномъ: «будьте любезны, не вмѣшивайтесь въ дѣла и подписывайте бумаги, не вникая въ нихъ, не читая ихъ». Разсказывая о крутогорской исторіи, кореспонденты изощряли свое остроуміе надъ Хрюминымъ, замѣчая, что онъ знаетъ гораздо болѣе толку въ женскихъ туалетахъ, чѣмъ въ банковыхъ операціяхъ, что онъ и въ банкъ попалъ не вслѣдствіе знакомства съ биржей, а вслѣдствіе близкаго знакомства съ будуаромъ одной вліятельной барыни, что онъ былъ гораздо серьезнѣе занятъ завивкой своихъ волосъ и цвѣтомъ своего лица, чѣмъ состояніемъ банковскихъ счетовъ, что онъ удивительно храбро и надмѣнно умѣлъ играть въ обществѣ роль провинціальнаго льва, не понимая, вслѣдствіе своей недалекости, что онъ не больше не меньше, какъ мышенокъ, съ которымъ играютъ кровожадныя кошки. Судя по этимъ отзывамъ газетъ, можно было надѣяться, что на судѣ Хрюмину вынесутъ оправдательный приговоръ, разумѣется, при извѣстной ловкости адвоката, при извѣстныхъ закулисныхъ компромисахъ и сдѣлкахъ съ цѣлой шайкой людей, которымъ приходилось фигурировать на судѣ въ этомъ дѣлѣ. Повидимому, на это надѣялся и Хрюминъ. По крайней мѣрѣ, такъ писалъ онъ въ письмахъ къ Олимпіадѣ Платоновнѣ, прося ея помощи. Боже мой, что это были за письма! Въ нихъ были и униженныя мольбы, и желчныя жалобы на судьбу, и громкія фразы о томъ, что ему нужно оправданіе не для себя, а для дѣтей, на которыхъ онъ не можетъ, наложить пятна, которыхъ онъ хочетъ избавить отъ горькаго позора слыть дѣтьми мошенника. Олимпіада Платоновна не знала, что дѣлать: не отвѣчать на эти письма, отказывать на просьбы племянника, высказывать ему горькую правду? но какъ-же это сдѣлать: вѣдь онъ отецъ Евгенія и Ольги? его могутъ обвинить безъ ея помощи? онъ можетъ изъ злобы на нее потребовать къ себѣ дѣтей? Въ головѣ старухи былъ какой-то сумбуръ, какая-то путаница и она совсѣмъ терялась, не зная на что рѣшиться. И откуда взять денегъ для помощи? Продать тотъ клокъ земли, который она думала завѣщать Евгенію и Ольгѣ или своимъ бывшимъ крестьянамъ, смотря по тому, какъ сложатся обстоятельства? Да, другого исхода не было. А съ чѣмъ останутся дѣти, если она умретъ раньше, чѣмъ они встанутъ на ноги? Ради чего она лишитъ этой помощи своихъ бывшихъ крестьянъ? Она и раздражалась и падала духомъ. Ея и безъ того нѣсколько странный, сумасбродный характеръ сталъ еще болѣе неровнымъ. Она совѣтовалась и съ Софьей, и съ Петромъ Ивановичемъ и въ концѣ концовъ раздражительно замѣчала имъ: «ахъ, вы ровно ничего не понимаете!» Петръ Ивановичъ, знавшій все дѣло, призываемый княжною на совѣщанія, поддерживалъ ее въ настойчивомъ отклоненіи просьбъ Хрюмина о крупной помощи.
— Да не лѣзть-же вамъ въ самомъ дѣлѣ изъ за него въ петлю, говорилъ онъ, — Спасете мошенника отъ обвиненія, а отнимите средства или у дѣтей, или у мужиковъ.
— А какъ онъ потребуетъ дѣтей къ себѣ? возражала Олимпіада Платоновна. — Отъ него всего можно ждать.
— Ну, у васъ есть связи, отстоите дѣтей. Да и не потребуетъ онъ ихъ.
— Ахъ, вы его не знаете, голубчикъ, на все онъ способенъ, на все! Совсѣмъ сумасшедшій человѣкъ. Фамильное это у насъ, вѣрно! вздыхала княжна, — Я, право, готова бѣжать съ дѣтьми за границу. Пусть тамъ розыскиваетъ.
— Что-жъ, въ крайнемъ случаѣ и это можно будетъ сдѣлать, соглашался Петръ Ивановичъ, — Покуда-же, право, вы преувеличиваете опасность. Просто въ васъ родственное чувство говоритъ и вамъ жаль его…
— Мнѣ жаль его! Да вы съ ума сошли! Господи, да я-бы была рада, если-бы его Богъ знаетъ куда услали! Родственное чувство! Нашелъ о чемъ говорить! Давно я чужая этому человѣку, давно! Но я знаю, что пока онъ живъ, я не буду покойна, онъ не отстанетъ отъ меня…
И точно, Хрюминъ долго не отставалъ отъ нея: то она получала письмо съ просьбой выслать ему рублей двѣсти, то пріѣзжалъ къ ней какой-то уполномоченный адвокатъ Хрюмина, господинъ Анукпнъ, съ просьбой прислать Хрюмину триста рублей и при этомъ съ судейскимъ краснорѣчіемъ описывалось страшное положеніе несчастнаго узника.
— Ахъ, что вы мнѣ разсказываете! раздражалась Олимпіада Платоновна. — Зачѣмъ пошелъ, то и нашелъ!
— Но онъ-же не виноватъ! возражалъ ей господинъ Анукинъ. — Онъ былъ слишкомъ довѣрчивъ, можетъ быть, легкомысленъ, но наказаніе слишкомъ жестоко! Наконецъ, вѣдь онъ такъ близокъ вамъ…
— Ну, близость нашихъ отношеній — это наше личное дѣло, замѣчала Олимпіада Платоновна. — Вы пріѣхали по дѣлу, такъ и будемъ говорить о дѣлѣ.
Затѣмъ шелъ торгъ: она предлагала сто рублей вмѣсто трехсотъ, онъ сбавлялъ пятьдесятъ рублей съ трехсотъ; она накидывала еще пятьдесятъ къ предложенной сотнѣ, онъ скидывалъ еще двадцать пять рублей. Наконецъ, она совсѣмъ раздражалась.
— Ну, что-же вы хотите, чтобы я себя для него заложила, послѣднее платье продала? коворила она.
— Но вѣдь его положеніе еще ужаснѣе! замѣчалъ адвокатъ. — Другія лица, попавшіяся по этому дѣлу, богаты, успѣли награбить, а онъ не имѣетъ ничего. Они будутъ употреблять всѣ средства, чтобы свалить все на него и потопить его. Если я и взялъ на себя его защиту, то только ради интереса, представляемаго самимъ дѣломъ… Но безъ денегъ вести дѣло нельзя, вашъ племянникъ можетъ погибнуть…
— Да мнѣ-то что за дѣло до него? перебивала княжна. — Понимаете-ли вы, что я не хочу его знать?
— Полноте, ваше сіятельство, вы женщина, вы добры! мягко говорило довѣренное лицо Хрюмина.
— Господи! да когда-же все это кончится! восклицала княжна. — Ну, берите, все берите, только не мучьте меня!
Господинъ Анукинъ пересчитывалъ брошенныя на столъ деньги, пряталъ ихъ въ бумажникъ и вѣжливо откланивался. Значительная доля всѣхъ этихъ денегъ, посылаемыхъ Хрюмину и выдаваемыхъ другимъ подсудимымъ, оставалась въ рукахъ у подобныхъ довѣренныхъ лицъ. Они, какъ піявки, окруживъ всѣхъ подсудимыхъ по дѣлу крутогорскаго банка, сосали кровь изъ этихъ несчастныхъ, разъѣзжая на ихъ счетъ изъ Петербурга въ Крутогорскъ, изъ Крутогорска въ Петербургъ, содѣйствуя сокрытію капиталовъ и имѣній попавшихся дѣльцовъ, нагрѣвая себѣ руки всѣми правдами и неправдами. Деньги вытягивались на устройство какихъ-то «компромиссовъ», на «замазыванье какихъ-то ртовъ», на «устраненіе какихъ-то усложняющихъ дѣло обстоятельствъ», на какіе-то разъѣзды, подачки, взятки, однимъ словомъ, чуть не на плату за дарованіе подсудимымъ права дышать воздухомъ во время ареста. Сами подсудимые походили очень на крысъ, попавшихъ въ мышеловку. Они совсѣмъ потеряли головы отъ трусости, они метались изъ стороны въ сторону, они были готовы на все, лишь-бы отдѣлаться отъ «мѣстъ не столь отдаленныхъ», отъ «потери всѣхъ особенныхъ правъ состоянія» и отъ разныхъ тому подобныхъ прелестей, служащихъ вѣчнымъ финаломъ всякихъ слишкомъ смѣлыхъ банковскихъ операцій. Трудно представить, какая масса денегъ утекала теперь въ руки разныхъ ходатаевъ, присяжныхъ повѣренныхъ, юристовъ-дѣльцовъ. Самый послѣдній сторожъ въ тюрьмѣ и тотъ почуялъ добычу, увидалъ ту мутную воду, въ которой можно ловить рыбу. Тутъ брали всѣ, кто могъ взять; тутъ давали всѣмъ, кто только протягивалъ руку за подачкой; тутъ несчастнѣе всѣхъ считалъ себя не тотъ, кто былъ виновнѣе всѣхъ, а тотъ, кто не имѣлъ средстъ давать всѣмъ и каждому, давать стодько, сколько давали другіе. Въ такомъ несчастномъ положеніи былъ Хрюминъ, жившій до сихъ поръ изо дня въ день, не скопившій ничего, кромѣ долговъ, дававшій теперь только то, что получалъ отъ княжны, единственной его помощницы. Господинъ Анукинъ только и говорилъ ему, что «его потопятъ», что «на него свалятъ все», что «онъ явится козломъ отпущенія», — и все это ради недостатка денегъ, подмазываній, полюбовныхъ сдѣлокъ. А деньги можно было добывать покуда только отъ княжны. Немудрено, что эту помощницу бомбардировали письмами, что ее осаждали посѣщенія довѣреннаго лица. Она такъ привыкла къ этимъ письмамъ, къ этимъ визитамъ довѣреннаго лица, что ее не мало удивила небрежно сказанная фраза господина Анукина во время его послѣдняго посѣщенія.
— Вѣроятно, вамъ болѣе не придется тратиться на вашего племянника, такъ какъ мнѣ, какъ кажется, удастся уладить дѣло иначе.
Олимпіада Платоновна очень, удивилась: неужели нашлись еще благодѣтели, кромѣ нея, рѣшившіеся помогать ея племяннику, или ужь не согласились-ли разные адвокаты и ходатаи защищать его безвозмездно?
— Нѣтъ, замѣтилъ господинъ Анукинъ. — Вращаясь, по своему положенію въ обществѣ, въ самыхъ разнообразныхъ кружкахъ, я случайно столкнулся съ супругой Владиміра Аркадьевича. Она теперь находится въ отличномъ положеніи…
— На содержаніи у какого-нибудь богача, рѣзко вставила свое замѣчаніе Олимпіада Платоновна.
— Да, она сошлась съ очень богатымъ и уважаемымъ человѣкомъ, серьезно произнесъ господинъ Анукинъ. — Она еще молода, хороша собой, ловка и ей трудно было-бы погибнуть. Вотъ съ ней-то я и уладилъ почти дѣло. У нея двое дѣтей, кромѣ тѣхъ, которыя живутъ у васъ. Они записаны на имя Владиміра Аркадьевича. Конечно, ей желательно, чтобы онъ не отрицалъ законности этихъ дѣтей. Кромѣ того, ей было-бы не особенно пріятно, если-бы его обвинили на судѣ и выслали куда-нибудь съ ограниченіемъ нѣкоторыхъ правъ. Онъ все-таки ея законный мужъ и имѣетъ на нее права…
— Вы о какихъ-то сдѣлкахъ говорите, о какомъ-то торгѣ, вспыльчиво замѣтила княжна, угадавшая что-то грязное во всемъ этомъ разсказѣ.- я надѣюсь, что Владиміръ не на столько…
— Онъ вполнѣ согласенъ на предложенныя ею черезъ меня условія, закончилъ господинъ Анукинъ невозмутимымъ тономъ. — Когда корабль тонетъ;- тутъ смѣшно разсуждать, кто протягиваетъ руку помощи. Это было-бы, если не донъ-кихотствомъ, то во всякомъ случаѣ повтореніемъ басни о метафизикѣ: если надо выбраться изъ ямы, то нечего толковать о томъ, что значитъ веревка.
Олимпіада Платоновна не нашлась даже, что сказать, точно съ нею говорили на какомъ-то невѣдомомъ ей языкѣ.
— Теперь я въ послѣдній разъ безпокою васъ, продолжалъ защитникъ Хрюмина. — Владиміру Аркадьевичу нужны деньги сейчасъ — бездѣлица, двѣсти-триста рублей, не болѣе. Конечно, я могъ-бы прямо взять эти деньги у Евгеніи Александровны, но въ выгодахъ Владиміра Аркадьевича нужно переждать немного и не идти на первыя предложенія. Ея гражданскій мужъ можетъ предложить гораздо болѣе, а Владиміръ Аркадьевичъ теперь долженъ дорожить каждымъ лишнимъ рублемъ…
— Извините, у меня нѣтъ болѣе для него денегъ, сухо сказала Олимпіада Платоновна.
Господинъ Анукинъ хладнокровно началъ доказывать, что, во-первыхъ, у княжны, конечно, есть возможность достать эти деньги, что, наконецъ, если ей угодно, то эти деньги будутъ ей возвращены, что все это дѣлается ради выводъ и интересовъ Владиміра Аркадьевича, что напрасно княжна такъ рѣзко и строптиво относится къ нему, къ защитнику Владиміра Аркадьевича.
— Повѣрьте, ваше сіятельство, что мнѣ вовсе не пріятны всѣ эти разговоры и переговоры съ вами, ѣдко закончилъ адвокатъ. — Я исполняю только свои долгъ и мнѣ кажется, что вы, какъ родная тетка подсудимаго, должны-бы только благодарить меня за заботы объ его интересахъ. Вѣроятно, ни вамъ, ни вашей роднѣ, ни дѣтямъ Владиміра Аркадьевича не было-бы особенно пріятно обвиненіе его на судѣ, а я только и бьюсь изъ-за того, чтобы снять пятно съ его чести… Вы изволили очень грубо выразиться о средствахъ, при помощи которыхъ я надѣюсь спасти Владиміра Аркадьевича. Но, Боже мой, кто-же мѣшалъ вамъ и вообще роднымъ Владиміра Аркадьевича устранить необходимость прибѣгать къ этимъ средствамъ: вы, конечно, могли-бы при нѣкоторыхъ жертвахъ съ своей стороны доставить своему племяннику болѣе чистыя средства для спасенія, у васъ, наконецъ, такія связи, но вы покуда не потрудились ничего сдѣлать для спасенія этого человѣка, для избавленія его отъ разныхъ не особенно красивыхъ сдѣлокъ, а его дѣтей отъ несчастія быть дѣтьми признаннаго мошенника…
Господинъ Анукинъ говорилъ сдержанно, почтительно, немного наставническимъ и презрительнымъ тономъ. Онъ вполнѣ сознавалъ, насколько выше княжны стоитъ онъ и въ умственномъ и въ нравственномъ отношеніяхъ. Княжнѣ ужасно хотѣлось выгнать его вонъ. Но она удержалась отъ всякихъ грубостей.
— Вы говорите, что теперь нужна моя помощь въ послѣдній разъ? коротко спросила она.
— Да, отвѣтилъ онъ.
— Хорошо, я достану денегъ, сказала княжна. — Но помните, что я болѣе не стану читать его писемъ и не вступлю болѣе въ переговоры съ вами.
Господинъ Анукинъ пожалъ плечами. Она позвонила. Вошла Софья.
— Пригласи Петра Ивановича, сказала княжна.
Петръ Ивановичъ явился.
— Съѣздите, Петръ Ивановичъ, въ Петербургъ и заложите или продайте серебро. Нужно триста рублей передать вотъ этому господину. Велите Софьѣ собрать все, что можно.
Вечеромъ Петръ Ивановичъ ѣхалъ съ мѣшкомъ серебра, ножей, ложекъ, вилокъ.
— Скажите, пожалуйста, эта княжна всегда была такимъ мужланомъ и… глупа она, что-ли? съ ироніей говорилъ дорогою господинъ Анукинъ Петру Ивановичу.
— Еще-бы не глупа, отвѣтилъ Петръ Ивановичъ. — Сотни рублей подлецу передавала въ какіе-нибудь три мѣсяца. Знаете, теперь такія дуры даже на рѣдкость. Теперь глупъ-глупъ человѣкъ, а все-таки за шиворотъ умѣетъ вытолкать мошенника, когда тотъ въ его кошелекъ лѣзетъ, ну, а княжна… Да неужели вы только сегодня замѣтили, что она глупа? вдругъ обратился съ вопросомъ къ адвокату Петръ Ивановичъ.
— Да, она странная, непріятная женщина, коротко сказалъ адвокатъ. — Она никакъ не хочетъ понять моей роли и дѣлаетъ сцены мнѣ, сердясь на племянника.
— Да, ваше положеніе крайне непріятное, съ улыбочкой согласился Петръ Ивановичъ. — Вы вѣдь, вѣроятно, по назначенію защищаете этого негодяя, потому что вѣдь по доброй волѣ едва-ли кто рѣшился-бы стоять за такихъ подлецовъ, какъ эта шайка банковскихъ мошенниковъ.
Довѣренному лицу Хрюмина разговоръ съ Петромъ Ивановичемъ становился еще болѣе непріятнымъ, чѣмъ переговоры съ Олимпіадой Платоновной, и оно, не отвѣчая на слова Петра Ивановича, только вскользь вѣжливымъ и мягкимъ тономъ спросило:
— Вы въ семинаріи воспитывались?
— А что? спросилъ Петръ Ивановичъ.
— Такъ, я люблю провѣрять, вѣрны или невѣрны мои наблюденія, отвѣтилъ адвокатъ.
— Въ семинаріи, отвѣтилъ Петръ Ивановичъ.
— Я такъ и думалъ, закончилъ адвокатъ и отвернулся къ окну вагона:- Какая жалкая и блѣдная природа у насъ здѣсь на сѣверѣ. Стоитъ взглянуть на нее, чтобы сразу угадать и жизнь, и характеръ живущаго здѣсь народа… Да, здѣсь лучше чѣмъ гдѣ нибудь можно провѣрить взгляды Бокля на вліяніе природы на человѣка. Это положительно великіе взгляды…
Потомъ отъ философскихъ толковъ о природѣ онѣ перешелъ къ разсказу о политическомъ процесѣ, гдѣ онъ защищалъ нѣсколькихъ подсудимыхъ. Въ числѣ ихъ оказался одинъ семинаристъ товарищъ Рябушкина и Петръ Ивановичъ заинтересовался подробностями этого процеса. Адвокатъ расхваливалъ своего кліента и сильно либеральничалъ. На бѣлоостровой станціи онъ довольно просто и радушно предложилъ Петру Ивановичу выпить и послѣ второй рюмки уже совсѣмъ дружескимъ тономъ замѣтилъ ему:
— А я сразу угадалъ, что вы никогда не занимались юридическими науками.
— Да не занимался, сказалъ Петръ Ивановичъ.
— Если бы вы занимались ими, вы не обвиняли бы меня за то, что я защищаю не только какихъ-нибудь политическихъ преступниковъ, но и такихъ лицъ, какъ этотъ мерзавецъ Хрюминъ, сказалъ господинъ Анукинъ. — Что такое и политическіе преступники, и эти простые мошенники Хрюмины? Продукты и жертвы времени, современнаго общественнаго строя, одинаково заблуждающіеся люди, жалкіе въ своихъ заблужденіяхъ. Не кара ихъ важна для общества, а важно устраненіе причинъ, вслѣдствіе которыхъ они являются. Вотъ та точка зрѣнія, на которой долженъ стоять каждый изъ насъ. Да еще одинъ изъ нашихъ величайшихъ писателей замѣтилъ: это еще вопросъ, кто кого тутъ убилъ: жена-ли мужа или мужъ жену. Это онъ замѣтилъ, по поводу убійства въ семьѣ герцоговъ дю-Пралэнъ или въ семьѣ Лафаржей, не помню теперь. Но дѣло не въ лицахъ, а въ глубокомъ смыслѣ этой фразы. Дѣйствительно, чѣмъ виноватъ какой-нибудь Хрюминъ, что все, воспитаніе, обстановка, среда, вело его къ легкомысленному отношенію къ своимъ обязанностямъ? Онъ гадокъ, низокъ, пороченъ, но казните0же и тѣхъ, кто его сдѣлалъ такимъ, казните ихъ прежде, чѣмъ казнить его. Вотъ-съ та истинно гуманная точка зрѣнія, на которой долженъ стоять каждый адвокатъ.
Потомъ, закуривъ сигару уже въ вагонѣ и небрежно от кинувшись на диванъ, господинъ Анукинъ продолжалъ:
— Кромѣ того, въ дѣлѣ Хрюмина есть нѣсколько чисто юридическихъ вопросовъ, которые крайне важно разъяснить въ интересахъ общества. Наши банки стоятъ еще на шаткихъ основаніяхъ, многое въ нихъ еще спутанно и неясно, произволу разныхъ членовъ правленія, разныхъ директоровъ данъ слишкомъ большой просторъ. Путемъ судебнаго слѣдствія, путемъ судебнаго разбирательства надо разъ и навсегда разъяснить, что законно и что незаконно въ поступкахъ тѣхъ или другихъ изъ банковскихъ дѣльцовъ. Вотъ хоть бы этотъ Хрюминъ: онъ былъ только орудіемъ въ рукахъ ловкихъ заправилъ. Представляется теперь вопросъ: имѣлъ-ли онъ право не исполнять ихъ требованій? поступалъ-ли онъ не законно, исполняя незаконныя приказанія и требованія начальствующихъ лицъ? какимъ путемъ могъ онъ пресѣчь ихъ незаконныя дѣйствія?
Онъ пустилъ струйку дыма, граціозно потянулся и проговорилъ:
— Вы, конечно, не стоите за доносы? Ну-съ, а между тѣмъ при современныхъ порядкахъ въ банковскомъ, да и во всякомъ другомъ дѣлѣ въ томъ положеніи, въ которомъ стоялъ Хрюминъ, онъ долженъ былъ или бросить мѣсто, или доносить… Конечно, вы скажете, что онъ долженъ былъ бросить мѣсто. Но, батенька, спросите себя откровенно: всегда-ли вы бросали мѣсто, видя, что вы или даромъ берете деньги, или что вы не такъ дѣлаете дѣло, какъ слѣдуетъ… Вы учитель, кажется?
— Да.
— Вѣроятно, преподаете русскій языкъ или исторію?
— И то, и другое.
— Прекрасно. Ну-съ, то-ли вы говорите на урокахъ исторіи, что вы думаете, или то, что вы должны, что вы имѣете право говорить въ предѣлахъ данной програмы и даннаго направленія?..
— Я…
Господинъ Анукинъ не далъ Петру Ивановичу времени отвѣтить.
— Вы во всякомъ случаѣ говорите только половину истины, если не лжете, сказалъ онъ. — А половина истины… вы простите меня за откровенность… половина истины хуже лжи. На урокахъ русской словесности что вы читаете? Державина и Ломоносова, которыхъ вы ни цѣните ни въ грошъ для современной жизни, и молчите о Некрасовѣ, котораго вы ставите очень высоко, молчите, потому что не находите удобнымъ говорить о немъ, какъ о поэтѣ, не входящемъ въ програму? Преподавать такъ — конечно, вы сознаетесь въ этомъ въ глубинѣ души значитъ толочь воду въ ступѣ и вы ее толчете, толчете изо дня въ день, изъ года въ годъ… Жрать, батенька, надо, жрать!
Поѣздъ подъѣзжалъ къ Петербургу.
— Знаете что. Поѣдемъ къ Палкину! сказалъ господинъ Анукинъ. — Иногда бываютъ минуты, когда готовъ напиться до зеленаго змія, потому что наша жизнь…
Онъ безнадежно махнулъ рукою…
— И жизнь подлая, и мы всѣ подлецы!