День стоялъ жаркій. Это было въ половинѣ августа. Въ небѣ не было ни тучки, но какой-то бѣловатый знойный туманъ носился надъ горячею землею. Въ воздухѣ сильно пахло, послѣ дождя, шедшаго наканунѣ, сѣномъ. Время было около полудня. По узенькой тропинкѣ, отдѣлявшей бабиновскій лѣсъ отъ лѣса привольскихъ мужиковъ неторопливо ѣхалъ верхомъ господинъ въ бѣлой лѣтней одеждѣ. Это былъ Михаилъ Александровичъ. Онъ возвращался съ постоялаго двора «Никитинскаго погоста», куда ѣздилъ въ послѣдній разъ передъ своимъ отъѣздомъ въ Петербургъ. Графиня посылала его въ столицу для расплаты съ его кредиторами и для взятія заграничныхъ пассовъ. Онъ былъ задумчивъ и, можетъ-быть, невольно, проѣзжая этими знакомыми мѣстами, вспоминалъ о той дѣвушкѣ, которую онъ готовился бросить навсегда. Проѣхавъ съ версту, онъ былъ пораженъ громкими голосами аукавшихся дѣтей. На ихъ крики отвѣчалъ тоже ауканьями мужественный, знакомый Задонскому, голосъ. То былъ голосъ Борисоглѣбскаго. Задонскій невольно вздрогнулъ и пришпорилъ лошадь. Но она не успѣла еще сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ его глаза встрѣтили слишкомъ коротко знакомую ему фигуру дѣвушки. Она сидѣла подъ деревомъ около лѣсной тропинки и машинально разбирала наваленные около нея грибы. Задонскій не могъ миновать ее. Съ минуту онъ въ нерѣшимости придержалъ лошадь, потомъ соскочилъ съ нея, привязалъ ее къ дереву и пошелъ по направленію къ дѣвушкѣ. Она замѣтила его приближеніе только тогда, когда онъ стоялъ уже на шагъ отъ нея. Она вопросительно глядѣла на него и не произносила ни слова. Задонскій хотѣлъ взять ее за руку, во она быстро отдернула руку и поднялась съ мѣста, чтобы уйти.
— Постойте, — умоляющимъ голосомъ произнесъ Михаилъ Александровичъ:- намъ надо объясниться.
— Я не хочу никакихъ объясненій. Мнѣ они не нужны, — сухо отвѣтила она.
— Нѣтъ, они нужны для васъ такъ же, какъ для меня! — воскликнулъ онъ. — Вы должны ненавидѣть и презирать меня. Но я заглажу свои ошибки. У меня не хватило духу настоять на своемъ теперь, но я буду преслѣдовать свою цѣль до конца… Вамъ будетъ тяжело пережить настоящее время… Но говорите, что я могу сдѣлать для того, чтобы вамъ легче перенести тѣ дни, которые пройдутъ до моего возвращенія?.. Уѣзжайте въ Петербургъ, ждите меня тамъ, я дамъ вамъ на это средства… Это моя обязанность.
— До настоящей минуты я васъ ненавидѣла, но теперь вы мнѣ просто жалки, — задыхающимся голосомъ произнесла Лизавета Николаевна.
— Ради Бога, не считайте моихъ намѣреній грязными. Я вижу въ васъ свою жену, которой я поклялся въ любви передъ Богомъ. Мы связаны, — горячо говорилъ Задонскій.
— Мы? Связаны? Чѣмъ? — спросила Лизавета Николаевна, поднимая на него глаза.
Онъ взглянулъ на нее какимъ-то изумленнымъ, недоумѣвающимъ взглядомъ и едва слышно проговорилъ:
— Вы готовитесь быть матерью!
Она слабо вскрикнула, закрыла лицо руками и тотчасъ же снова отняла ихъ.
— Да, я буду матерью, но мой ребенокъ никогда не назоветъ васъ своимъ отцомъ! Идите!
Она указала ему рукою на дорогу.
— Вы губите себя, губите своего будущаго ребенка.
Она медленно пошла отъ него.
— Ради Бога, ради Бога, подумайте, что вы дѣлаете, что скажутъ ваши родные, — говорилъ онъ въ волненіи.
Она все шла и шла, не поворачивая головы, наконецъ, ей попался навстрѣчу вышедшій изъ лѣсу Борисоглѣбскій… Она бросилась къ нему.
— Скажите, пожалуйста, ему, чтобъ онъ оставилъ меня въ покоѣ! — обратилась она къ Ивану Григорьевичу и въ изнеможеніи опустилась на траву.
Борисоглѣбскій взглянулъ на Задонскаго такимъ взглядомъ, что тотъ повернулся назадъ, торопливо отвязалъ лошадь и понесся къ Приволью. Въ его головѣ не было никакой опредѣленной мысли, ни радостной, ни тоскливой. Пріѣхавъ домой, онъ бросился на свою постель и пролежалъ на одномъ мѣстѣ, не шевелясь, около двухъ часовъ. Потомъ онъ всталъ и провелъ рукой по лбу, отирая капли холоднаго пота.
— Ну, теперь будь, что будетъ, но, во всякомъ случаѣ, я умываю руки! Она сама этого хотѣла, — прошепталъ онъ, и съ его груди, какъ-будто, свалился какой-то тяжелый гнетъ.
Да, она сама этого хотѣла! О чемъ же тутъ и тужить, въ чемъ же тутъ и раскаиваться? Михаилъ Александровичъ никакъ не ожидать, что дѣло разыграется такъ счастливо и хорошо для него. Но ему было тяжело то обстоятельство, что около него не стояло ни одной личности, передъ которой онъ могъ излить свою печаль, побичевать себя и обвинить Лизу за то, что она такъ безжалостно бросила его… Ему теперь поскорѣе хотѣлось уѣхать въ Петербургъ, тамъ всегда найдутся люди, полные сочувствія въ несчастіямъ богатыхъ ближнихъ…
Лизавета Николаевна сидѣла, между тѣмъ, на травѣ, опустивъ голову на руки, грустная и безмолвная. Она чувствовала, что она оборвала послѣднюю нить, еще привязывавшую ее къ Задонскому, а вмѣстѣ съ тѣмъ и къ деревнѣ.
Иванъ Григорьевичъ созвалъ дѣтей и велѣлъ имъ разбирать грибы, лежавшіе на томъ мѣстѣ, гдѣ, за полчаса передъ тѣмъ, сидѣла Лизавета Николаевна. Занявъ такимъ образомъ дѣтей, онъ снова вернулся къ ней и прилегъ на траву. Съ четверть часа они оба молчали.
— Что же, когда мы въ Петербургъ поѣдемъ? — шутливымъ тономъ произнесъ Борисоглѣбскій, чувствуя, что необходимо нужно вывести изъ задумчивости это несчастное созданіе.
— Я и сама объ этомъ думала, — проговорила она, вздрагивая всѣмъ тѣломъ, точно пробуждаясь отъ тяжелаго сна. — Только все еще страшно одной ѣхать.
— Да вѣдь я туда же ѣду, — отвѣтилъ Борисоглѣбскій.
— Ну, у васъ тамъ занятія, некогда будетъ со мной няньчиться…
— Эхъ, да я все брошу, только бы быть вамъ полезнымъ, — горячо проговорилъ Иванъ Григорьевичъ.
— Что вы это! я первая отказалась бы отъ вашихъ услугъ, если бы вамъ пришлось изъ-за нихъ чѣмъ-нибудь пожертвовать…
— Да какая же это жертва, если я это сдѣлаю для васъ? — произнесъ Борисоглѣбскій.
Лизавета Николаевна промолчала. Впервые ей было почему-то страшно продолжать разговоръ со своимъ старымъ пріятелемъ. Онъ въ этотъ день выглядѣлъ какъ-то тревожно, какъ-то слишкомъ горячо относился къ ней. Она немного отодвинулась отъ него. Борисоглѣбскій замѣтилъ это и нахмурилъ брови.
— Что, ваши всѣ домашніе, я думаю, скучаютъ, что вы скоро уѣдете? — спросила Лизавета Николаевна, чтобы, начавъ новый разговоръ, избѣжать нѣмого, особенно блестящаго взгляда Ивана Григорьевича.
— Мнѣ-то какое дѣло до нихъ! — грубо отвѣтилъ Борисоглѣбскій и стиснулъ зубы. — Вотъ, — началъ онъ черезъ минуту:- вы хотите начать новый разговоръ; вы что-то угадали изъ моихъ мыслей и боитесь, что я выскажу ихъ вамъ вполнѣ. Вы знаете, что я вамъ преданъ, какъ собака, знаете, что меня вы можете заставить сдѣлать все, и, конечно, понимаете, что безъ причины люди не выказываютъ такой собачьей преданности… Такъ почему же вы боитесь, что я выскажу эту причину? Почему, понимая ее, вы стараетесь ея не понимать? Неужто вы боитесь, что я брошу васъ, когда вы скажете, что не любите меня?
Лизавета Николаевна судорожно сжала свои руки. Она ясно видѣла, что Борисоглѣбскій и не подозрѣваетъ, какъ сильно было ея увлеченіе Задонскимъ, а считаетъ это мимолетнымъ чувствомъ, которое давно забыто.
— Иванъ Григорьевичъ, — начала она надрывающимся, мучительнымъ голосомъ: — вы видите, что я обхожу этотъ вопросъ. Для чего же вы настаиваете на своемъ? Я вамъ не говорю ни да, ни нѣтъ, совсѣмъ не касаюсь этого предмета, а вы непремѣнно хотите, чтобы я сказала, что я не люблю васъ…
— Ну, да, не люблю я неясныхъ положеній. Или да, или нѣтъ, а то — чортъ знаетъ, въ мечтанія впадаешь, замки воздушные строишь, — проговорилъ Борисоглѣбскій. — Теперь, по крайней мѣрѣ, легче будетъ. Не любите — значитъ и не думай о счастьи, не про насъ оно писано!..
Лицо Борисоглѣбскаго выглядѣло въ эту минуту жалко. Лизавета Николаевна не могла вынести равнодушно этого печальнаго вида.
— Я вамъ не говорила, что я не люблю васъ, — начала она. — Нѣтъ, я только хотѣла сказать, что любовь здѣсь не доведетъ ни къ чему… Послушайте, — продолжала она тихо и въ смущеніи:- не думайте обо мнѣ!.. Не думайте, потому что я не стою васъ… Вамъ нужна жена честная, развитая, а не какая-нибудь деревенская барышня, готовая увлечься первымъ смазливымъ лицомъ, и сама не знающая, чего ей нужно… Будьте, просто, моимъ другомъ и защитникомъ, потому что всѣ, всѣ скоро отвернутся отъ меня… Я скоро сдѣлаюсь ма…
— Слышалъ я, да не вѣрилъ, — перебилъ ее Борисоглѣбскій, подмѣтившій блѣдность ея лица и понявшій только теперь, что людскія сплетни не преувеличивали дѣла. — Ну, такъ что-же? я не младенецъ какой-нибудь невинный! — окончилъ онъ.
Лизавета Николаевна посмотрѣла на него съ глубокимъ чувствомъ благодарности.
— Если только это пугало васъ, такъ, право, не стоитъ и думать объ этомъ, — заговорилъ Борисоглѣбскій съ надеждой на лицѣ. — Теперь, когда я все знаю, когда я вамъ говорю снова, что я…
— Иванъ Григорьевичъ, — быстро и твердо перебила его Лизавета Николаевна: — я прошу у васъ одного: помогите мнѣ въ Петербургѣ совѣтомъ… Если вамъ тяжело видѣть меня, откажитесь прямо отъ этой роли. Но не говорите мнѣ о любви… Откажитесь, и я найду путь одна…
Борисоглѣбскаго облило, какъ холодною водою, онъ наклонилъ голову. Ему вдругъ стало совѣстно за самого себя, что онъ увлекся своимъ чувствомъ и не во-время сталъ дѣлать предложеніе. Онъ обозлился на себя.
— Когда мы поѣдемъ? — спросилъ онъ глухо.
— Я думаю ѣхать недѣли черезъ три.
— Хорошо. Я къ тому времени напишу кое-кому въ Петербургѣ о васъ.
Борибоглѣбскій серьезно заговорилъ о дѣлахъ. Прошло съ часъ времени.
— Такъ, значитъ, мы попрежнему друзья? — спросила Лизавета Николаевна, вставая съ мѣста, чтобы идти домой.
— Все попрежнему въ собачьей должности состоять буду, — усмѣхнулся добродушной улыбкой Иванъ Григорьевичъ.
— Скажите, это упрекъ? — остановилась Лизавета Николаевна. — Я не хочу быть вамъ въ тягость.
— Ну, значитъ, мы еще не совсѣмъ друзья, если вы сегодня и шутокъ не понимаете, — промолвилъ Борисоглѣбскій. — Было бы тяжело, не бѣгалъ бы за вами… Слава тебѣ, Господи, вольный человѣкъ… Вы меня извините, — проговорилъ онъ черезъ минуту:- я сдѣлалъ, просто, пошлость, заговорилъ съ вами о своей любви…
Лизавета Николаевна горячо пожала ему руку. Эта рука была холодна. «Нѣтъ, — думалось Лизаветѣ Николаевнѣ:- никогда не выйду я замужъ за этого человѣка. Ему не такую жену нужно!.. Я не стою его… Иногда я готова поцѣловать его добрую руку… Я готова слушать и исполнять его совѣты, какъ будто передо мною стоитъ не этотъ молодой другъ, а добрый и честный старикъ-отецъ… Ахъ, если бы мой отецъ хотя немного походилъ на него!» — вздохнула она, вспомнивъ объ отцѣ.
Съ этого дня молодая дѣвушка стала смотрѣть на свой домъ, какъ на совершенно чужое ей мѣсто, какъ на грязную станцію, гдѣ она сидитъ поневолѣ, въ ожиданіи почтовыхъ лошадей. Она холодно и твердо переносила домашнія непріятности, въ которыхъ не было недостатка особенно теперь, когда Дарья Власьевна то грозила не отпустить дочь въ Петербургъ, то оплакивала ее, какъ погибшую.
— Ты и не думай ѣхать. Я тебя не пущу, паспорта тебѣ не дамъ… Я мать, я должна заботиться о тебѣ,- говорила Дарья Власьевна. — Вы всѣ у меня верченыя, за вами глазъ, да глазъ нуженъ!
— Вамъ же лучше, что хоть одною меньше у васъ на шеѣ сидѣть будетъ, — отвѣчала Лизавета Николаевна. — Вы, вѣдь, только этого и хотѣли.
— Такъ, что-жъ я по-твоему злодѣйка какая, что ли, а не мать? — начинала жалобно упрекать ее Дарья Власьевна. — Жалѣла я когда что-нибудь для васъ? Для кого я убивалась, для кого мучилась и теперь мучаюсь? Я домъ отстраиваю, я тяжбы веду, я съ холопьями бьюсь, — для кого же это по-твоему? Не для себя ли? Нѣтъ, матушка, мнѣ шесть досокъ да саванъ — вотъ и все! А для васъ это все нужно, ваша жизнь впереди!..
— Не знаю, для кого и для чего вы мучились, но вы сами гнали меня изъ своего дома, — холодно отвѣчала дочь.
— И это дочь, это дочь матери говоритъ! — восклицала мать. — Стыдись! стыдись! у самой дѣти будутъ, тогда узнаешь, каково материнскому сердцу такія слова слышать… Не гнала я никого изъ васъ, а если что сказалось когда сгоряча, такъ вы снести должны были, снести. Покорности, покорности въ васъ нѣтъ. Вы меня въ гробъ уложите!..
— Я затѣмъ и уѣзжаю, чтобы вамъ меньше непріятностей пришлось отъ меня видѣть…
— Да я развѣ ропщу?.. Развѣ мнѣ легче, что ты на чужой сторонѣ погибать будешь?.. Ночей не буду я теперь спать, о тебѣ думать буду!.. Ты думаешь, что меня ужъ одно то не убиваетъ, что твой отецъ Богъ знаетъ гдѣ пропадаетъ…
— Не говорите объ отцѣ. И онъ бѣжалъ отъ васъ, какъ бѣгу я, — сурово замѣтила Лизавета Николаевна. — Въ чужихъ углахъ жить не весело, чужой хлѣбъ ѣсть не сладко, и если люди бѣгутъ отъ своего дома, отъ своего хлѣба, значить, имъ тошно стало на родинѣ.
Дарья Власьевна расплакалась.
— Богъ тебя накажетъ, Богъ накажетъ! — всхлипывала она. — Ты бы лучше повинилась во всемъ матери, если что сдѣлала… Ты не думаешь ли въ Петербургѣ-то Михаила Александровича встрѣтить?.. Не встрѣтишь, матушка!.. А если бы ты съ матерью-то откровенна была, такъ дѣло-то мать и уладила бы. Не дали бы ему уѣхать-то!.. Ты мнѣ скажи, до чего дѣло-то между вами дошло?.. Вѣдь я знаю вашу сестру, опаски у васъ нѣтъ… И сама я была молода, мало ли чего бываетъ въ молодости, однако, отецъ-то твой не отвертѣлся отъ меня.
Лизавета Николаевна съ отвращеніемъ отвернулась отъ матери. Между ними не существовало никакой привязанности, ихъ не связывали даже тѣ теплыя воспоминанія, ради которыхъ многое прощается человѣку, ради которыхъ Лизавета Николаевна любила и жалѣла своего отца… Иногда мать вела разговоры въ другомъ тонѣ и совѣтовала дочери прибрать тетку въ Петербургѣ къ рукамъ.
— Покорна будь, покорна будь! — наставляла мать. — Пусть она духовную сдѣлаетъ въ нашу полѣзу… Не давай чужимъ-то въ домъ къ ней втираться. Люди рады чужое добро захватить. Словно вороны на падаль на деньги-то слетаются… А ты дѣло-то осмотрительно веди… Для своей семьи будешь добро дѣлать…
Дочь молча сидѣла, пропуская мимо ушей эти наставленія. Ей были противны рѣчи матери, во, въ то же время, она спрашивала себя: «Да я-то чѣмъ лучше ея? Только развѣ тѣмъ, что ни съ кѣмъ не ругаюсь. Она ничего путнаго не дѣлаетъ, да вѣдь и я ничего не дѣлала. Она крестьянъ ругала, да на ихъ деньги жила; я тоже бранила ее, а одѣвалась, пила, ѣла на ея счетъ, еще капризничала, что худо кормятъ. Все то же… Прошло бы еще лѣтъ восемь, девять, такъ никто и не отличилъ бы насъ другъ отъ друга…»
Время быстро приближалось въ отъѣзду. Однажды графиня снова прислала экипажъ за Лизаветой Николаевной. Та рѣшилась съѣздить въ Приволье, гдѣ, какъ она знала, не было уже Михаила Александровича. Съ Привольемъ у молодой дѣвушки были связаны лучшія воспоминанія въ жизни; правда, они значительно ослабѣли въ послѣднее время вслѣдствіе горькихъ событій. Но все же ей хотѣлось, можетъ-быть, въ послѣдній разъ, взглянуть на эти мѣста, гдѣ ей былъ знакомъ каждый кустъ, была извѣстна каждая тропинка; ей хотѣлось даже взглянуть на графиню, которую Лиза не обвиняла и не могла обвинять ни въ чемъ и попрежнему любила той ровною и немного холодною любовью, какою и можно любить подобныхъ графинѣ женщинъ. Когда Лиза явилась въ кабинетъ старухи, та чуть не вскрикнула отъ удивленія, такъ измѣнилась въ послѣднее время Лиза; она похудѣла, держалась прямѣе прежняго, ступала тверже, даже, какъ-будто, выросла; на ея лицѣ были слѣды сосредоточенной мысли и озабоченности, глаза не искрились прежнимъ живымъ огонькомъ, но смотрѣли пристальнѣе, были, какъ-будто, глубже и темнѣе.
— Какъ вы измѣнились, дитя, — ласково произнесла графиня. — Мы такъ давно не видались. Я соскучилась о васъ…
— Я была нездорова, — отвѣтила Баскакова.
Графиня творила въ этотъ день особенно ласково, особенно мягко, какъ говорятъ съ больными или страдающими людьми. Въ ея кабинетѣ царствовала тишина, распространялся на всѣ предметы мягкій и таинственный полусвѣтъ, вѣяло тѣмъ миромъ и покоемъ, которые такъ любила Лиза въ былые дни. Ей и теперь было и грустно, и сладко отдохнуть въ игомъ затишьѣ.
— Но теперь, надѣюсь, вы здоровы? — заботливо спрашивала графиня, всматриваясь въ лицо молодой дѣвушки и любуясь серьезностью и осмысленностью его выраженія.
— Здорова и даже собираюсь на-дняхъ уѣхать въ Петербургъ… Я пріѣхала проститься съ вами.
— Въ Петербургъ? — повторила съ разстановкой графиня и еще пристальнѣе стала всматриваться въ лицо молодой дѣвушка. Брови старухи успѣли немного сдвинуться; въ ея головѣ промелькнула мысль, что молодая дѣвушка и ея племянникъ могли условиться встрѣтить другъ друга въ столицѣ.
— Скажите, что вамъ вздумалось ѣхать туда? — спросила она, не спуская пытливыхъ глазъ съ Лизы.
— Хочу поучиться и пріискать работы…
— Я думаю, работы у васъ нашлось бы довольно и дома…
— О да, но здѣсь мнѣ тяжело жить. Вы знаете, какая жизнь идетъ у насъ въ семьѣ,- откровенно и просто сказала Баскакова.
Графиню поразилъ этотъ искренній и, попрежнему, мягкій тонъ Лизы. Старуха не знала, что заключить: если эта дѣвушка знаетъ, что она, графиня, противилась ея браку, то она должна сердиться; если она не знаетъ этого, то почему она считаетъ нужнымъ, и какъ можетъ скрывать съ такой наружной невинностью свои истинныя цѣли и маскировать причину своего отъѣзда? Эту загадку графиня рѣшилась разъяснить.
— Я слышала, что Мишель хочетъ на васъ жениться? — неожиданно спросила она, устремляя глаза на юную собесѣдницу.
— Да, но я ему отказала, — коротко произнесла Лиза, слегка блѣднѣя.
Ни искренность тона, ни внезапная блѣдность не ускользнули отъ зоркихъ глазъ старухи.
— Отказали? — съ удивленіемъ спросила она.
— Да.
Графиня, несмотря на свою постоянную сдержанность, въ волненіи встала и начала тихо ходить по комнатѣ. Въ ея головѣ носились такія мысли, которыхъ она не могла привести въ порядокъ. Сначала ей показалось, что Лиза, вѣроятно, узнала ея мнѣніе насчетъ этой предполагаемой женитьбы племянника и отказала жениху во имя своей покорности волѣ благодѣтельницы.
— Онъ говорилъ вамъ о моемъ разговорѣ съ нимъ по поводу этого брака? — спросила старуха, останавливаясь посрединѣ комнаты.
— Я даже не знала, что вамъ извѣстны его намѣренія, — отвѣтила Лиза: ее уже начиналъ волновать этотъ допросъ.
Графиня снова продолжала ходить по кабинету.
— Значитъ, вы его не любили? — остановилась она черезъ минуту передъ Лизаветой Николаевной.
— Графиня! — умоляющимъ голосомъ воскликнула молодая дѣвушка, вся блѣдная, трепещущая, съ крупными слезами на глазахъ. — Есть вещи, о которыхъ тяжело говорить даже… даже съ матерью!.. Я только потому и рѣшилась пріѣхать къ вамъ, что вамъ ничего неизвѣстно.
Она остановилась на минуту подъ вліяніемъ сильнаго волненія.
— Если бы я знала, что вы станете говорить объ этомъ, я никогда бы не пришла сюда, хотя вы знаете, какъ я привыкла любить и уважать васъ…
Графиня медленно провела рукою по лбу, какъ будто передъ ея глазами былъ какой-то мучительный призракъ. Впервые, можетъ-быть, послѣ долгихъ лѣтъ самодовольной безгрѣшности, эта женщина испытывала теперь сильное волненіе и готова была поддаться голосу чувства. Она понимала, что передъ нею было глубоко любившее, глубоко несчастное существо, и что одною изъ главныхъ причинъ этого несчастія была, можетъ-быть, она сама, графиня. Сильнѣе упрековъ, страшнѣе слезъ пробудили въ ней еще не совсѣмъ умерщвленное чувство эти простыя и теплыя слова любви, сказанныя тѣмъ самымъ созданіемъ, которое должно было возненавидѣть ее.
— Дитя мое, — промолвила тихо старуха, опускаясь на софу возлѣ Лизы:- все можно исправить… Подобныя несчастья и ошибки поправимы…
— Я и хочу ихъ исправить, — сквозь слезы отвѣтила Баскакова. — Я ѣду не на веселую жизнь, я ѣду на нужду и трудъ…
Старуха обняла ее. Она не понимала, какъ можно исправлять ошибки не покаяньемъ, не эпитимьею, не монастырскимъ схимничествомъ, онъ не понимала, какъ можно успокоить горе не смиреніемъ, не покорностію, не молитвою, — но впервые въ жизни она не рѣшалась давать совѣтовъ и предоставляла человѣку право искать исправленія и забвенія на другомъ пути, на пути честнаго, упорнаго труда и полной независимости. Этого пути спасенія она не знала, навѣрное сочла бы его ошибочнымъ, но теперь передъ нею совершалась дѣйствительная драма, и она видѣла, что тутъ учить и давать совѣты не время…
Черезъ нѣсколько дней Иванъ Григорьевичъ заѣхалъ за Лизаветой Николаевной въ Бабиновку. Они отправились въ Петербургъ. За часъ или за два передъ ихъ отъѣздомъ пріѣхалъ къ Баскаковымъ лакей графини и передалъ Лизаветѣ Николаевнѣ небольшой пакетъ, въ немъ было ласковое и нѣжное письмо графини, просившей Лизу писать къ ней и обращаться откровенно за помощью, въ случаѣ нужды; кромѣ того, въ пакетѣ были вложены сто рублей и небольшія брильянтовыя серьги «на память отъ старухи, которой, можетъ-быть, остается недолго жить», какъ писала графиня.
— Что же, деньги всегда годятся, — шутливо замѣтилъ Иванъ Григорьевичъ:- а брильянты, — хошь вамъ и не щеголять въ нихъ, — при случаѣ, все-таки, продать можно.
Лиза наскоро написала графинѣ записку, въ которой благодарила ее за все.
Начались сборы. Дарья Власьевна плакала и причитала надъ дочерью, какъ надъ покойницей. Но дочь оставалась холодна и торопилась уѣхать. Съ сожалѣніемъ прощалась она только съ дѣтьми. Они просили ее скорѣе пріѣхать домой, поручали ей купить для нихъ гостинцевъ и, кажется, даже не подозрѣвали, что сестра уѣзжаетъ навсегда. Молодые люди уже готовились сѣсть въ экипажъ, когда маленькая сестра Лизаветы Николаевны робко подошла къ ней.
— Лизочка, голубчикъ, родная, возьми меня съ собой! — тихо прошептала она и, неслышно рыдая, спрятала свое лицо въ одеждѣ старшей сестры.
Изъ глазъ Лизаветы Николаевны брызнули градомъ слезы.
— Нельзя… не могу, — проговорила она сестрѣ, покрывая ее поцѣлуями, и торопливо усѣлась въ экипажъ.
Черезъ минуту онъ несся по дорогѣ…
Дѣти постояли на дворѣ, помахали руками, покричали уѣзжающимъ: «Пріѣзжай, Лиза! Будьте здоровы, Иванъ Григорьевичъ!» — и разбѣжались. Дарья Власьевна всплакнула, потомъ убѣжала въ домъ, накинулась съ горя на прислугу и начала бушевать. Дворъ опустѣлъ… Только на ступенькахъ еще недостроеннаго и полуразвалившагося крыльца сидѣла маленькая Катя и, тихо плача, смотрѣла на большую дорогу, гдѣ уже давно было совершенно пусто, и вѣтеръ успѣлъ занести легкій слѣдъ, оставленный на пыли колесами удалившагося экипажа… Около плачущей дѣвочки, кудахтая, вертѣлись куры, потыкивая носами въ землю и, вѣроятно, думая, что ребенокъ усѣлся тутъ именно для того, чтобы накормить ихъ…
Съ этой же минуты въ домѣ все должно было войти въ свою обычную колею, такъ какъ ничего особеннаго, нарушающаго теченіе будничной жизни, и не случилось: однимъ человѣкомъ убавилось — вотъ и все!..
1886