Эпизоды
I. ИВАН
ТЕТЕРЯ
ИВАН ТЕТЕРЯ НА СВАДЬБЕ У БРАТА
Поначалу-то был Иван Тетеря, как чурка дров нетесана, нестрогана. У него старший брат жениться вздумал. Со свадьбой всем дела хватило. Послали и Тетерьку в город купить горшков, ложек, соли. Парень кое-как управился и едет лесом домой. У болота пни обгорелые торчат. Он и зажалел их:
— Ах вы, старички! Вез шапок на улице! Дай-ко я вас согрею.
Свалил свои горшки с телеги да пни и накрыл. Едет дальше и видит — зайцы по кустам ушками помахивают. Парню вздумалось поиграть. Давай ложками кидаться. Ложки разбросал, в зайца не попал.
По пути река пробежала. Надо лошадь напоить. А она глядеть не хочет. Тетеря вспомнил:
— Да ведь скоту пойло всегда солят. Мешок с солью в воду и ухнул.
Уж и влетело детине дома за соль, за горшки, за ложки! Пришлось брату все самому справлять. Вот он пива наварил и наказывает Тетере:
— Мы по невесту отправились. Грей самовары, наблюдай, чтобы пироги не сгорели, шти не выкипели. Дам тебе рюмку денег да решето вина.
Тетерька посулу рад. У печки топчется, за штями смотрит, пироги караулит, самовары ставит, уголье по полу месит, в избе, как в кузнице стало.Упарился деляга. И захотелось ему пить. Погреб отомкнул, стал пиво из бочки в ковш цедить. А на дворе собака загремела. Иванко разгорячился да затычкой в нее и кинул. Пиво ручьем на пол. Догадливый парень из другой квасной бочки кран вывернул да эту заткнул. Накатало квасу выше колен. Наш Филат тому и рад. Он выбрался в корыто, веселком гребет, плавает из угла в угол да песню поет:
Вниз по матушке по Волге, ах по Во-о-олге!
По широкому раздолью...
А там в избе самовары распаялись и шти сгорели и пироги — в уголь.
ТЕТЕРИНА УЛИТА
Наконец, брат последнего терпенья лишился. Выделил Тетере именья и прогонил его. Тетеря с матерью покамест зажил. Старший брат женат. И младший говорит — не поддамся. Упромыслил себе невесту и богату. Звать ее Улита, голова секретами набита.
Мать спрашивает:
— Далеко ли собрался, сынок?
— К невесте, маменька.
— Смотри, не сплошай, сынок, не все ври, что помнишь.
— Не сплошаю, маменька.
Ввалился к невесте, как мышь в закром:
— Здорово, Улита!
— Здравствуй, Ваничка Тетеря!
Он гостит тут до вечера. На пропитанье получил в подарок иглу. Шастает домой, а по дороге воз с сеном. Иглу ту в сено и сунул.
— Вот и я, маменька!
— Каково гостил, сынок?
— Невеста тебе поклон послала, а мне иглу дала.
— Где игла-та?
— Я в сено сунул.
— Глупо сделал! Ты бы на рукав приколол.
Вот день миновался и два прошло.
— Я к невесте, мамепька!
— В добрый час, дитятко!
Пришел к Улите.
— Здорово, Улита!
— Ах, здравствуй, жала'нчик! Гостинчик принес?
— Гостинцы за нами не пропадут.
Ну, чаю попил да поел. Улита и подарила жениху ножик.
Он воткнул нож в рукав и айда домой. Мать забранилась:
— Нет у тебя ума-та с наперсток! Рукав изрезал... Добрые люди ножи в карманах носят.
Опять через день:
— Я к невесте, маменька.
— Смотри, не подгадь, сынок!
— Небось, не подгадим!
Явился перед невесту:
— Здорово, Улита!
— Здорово, дружок! Гостинца принес?
— Какие у нас гостинцы! Гостинцы все у тебя.
На прошшанье добрая Улита и ташшит поросенка.
Детина вбил поросенка в карман и является к матери.
— Я пришел, маменька.
— Что хорошенького, сынок?
Тетерька тянет из кармана поросенка, а тот еле пышет! Задохся.
Мать загудела:
— С оглоблю вырос, а ума не вынес!.. Не хватило догадки животину на веревку привязать!
Опять день миновался и два прошло. Жених за шапку берется. Мать строжит:
— Подбери губы-те! Жениться идешь!
Притопал к Улите:
— Здорово, невеста!
— Здорово, жених! Принес гостинцев?
— Гостинцы ты припасай!
Она и свесила Тетерьке масла. Умник привязал масло на веревку и поволок домой. Сколько было в деревне собак, все на масло. В минуту расхватали. У Тетерьки в руках веревка да бумаги лоскут. Мать ругалась, рот с утра до вечера не запирала:
— Ах ты, балда! Собакам масло скормил! Нес бы на пустой своей башке, дак не достала бы ни одна собака.
При новом свидании щедрая Улита вывела жениху теленка. Тетеря бестолков, да памятлив. Теленка на голову и взгромоздил. Тот приправил лягаться. Пока парень к дому правился, невестин подарок ему лицо сплошь копытами проштемпелевал.
Мать испугалась:
— Кто тебя, дитятко, испечатал?!
— Ы-ы! Теленок всю дорогу копытами звонил... Ы-ы-ы!
— Мало тебе, мало! Худо назвонил! Так тебе и надо! Что, ты не видал, как телят — палкой ли, чем ли в хлев гонят?
Когда опять Иван Тетеря к невесте заявился, она ему шиш показала, ничего не дала, сама в гости запросилась.
Только с крыльца спустилась, Иванко выдернул из огороды жердь и давай невесту по дороге посылать. Так до женихова дома и летели. Только пыль клубом стелет. Навозные ворота настежь. Тетеря в хлев невесту загнал и ворота на запор. Мать в соседях добыл:
— Мама, я к невесте ходил.
— Чем опять наделила?
— Сама прибежала.
— Сама? Где она, Улитушка?
— В хлев положена.
— Околел бы ты, Дурова голова! Выпускай скорее! Веди в горницу под-ручку!
Только хлев открыли, не поспели слова сказать, пулей вылетела оттуда разъяренная Улита, съездила навозным лаптем жениху по мордасам и покатила к себе домой без оглядки.
АКУЛЯ ТЕТЕРИ НЕ ЛУЧШЕ
От судьбы не уйдешь. Вскоре после Улиты, выиграл Тетеря в лоторею свинью. Из-за нее деляге и жизнь не мила открылась. Матка, разгорячившись на Ваньку из-за Улиты, упорола к старшему сыну. Тетерька один со своей свиньей. А свинья — то в чужи гряды полезла, то соседску изгородь разворотила, то в канаву усела. Бывало, парень до полдня за самоварчиком проклажается в потяготку да в распояску, а теперь за свиньюшкой глазами ходи да с погонялкой бегай.
Напротив Тетерина дома Акуля жила, отецкая дочь, и тоже свинью пасла. К полудню вылезет из калитки, зевнет, да подумает, да посидит, тогда к полю тронется не спеша.
Тетеря и догадался:
— Посватаюсь я на Акулюшке. У нее носик востренький и глазки есть. Она со своей свиньей и мою упасет.
Акулины родители без памяти рады дочку с рук сбыть. И свинью ей в приданое отвалили.
Настало у Иванка желанное времечко. Ни о чем заботы нет. Одна работа осталась — глазами хлопать да языком трепать, коли не спится. Однако и у Акули лень впереди Акули родилась. Недельку побродила молодка за свиньями, и вдруг ей комар ногу отдавил, да еще муха крылом задела. Тетерина хозяюшка и слегла. Невдолги отлегчило, да встать не охота. Вот и запричитала:
Ох и горькая судьбинушка
Поутру рано вставать,
ясны очи утруждать,
со свиньями, с грязавами,
молоды годочки провожать!
Иванко жену зажалел:
— Акулина, не реви, слушай, что муж надумал. Давай выбросим свиней соседу, а промену спросим улей пчел. Поставим улей на солнышке позади дома — да и печаль вся. Пчел ни в поле гонять, ни дома кормить. Сами слетают, сами наедятся.
Акуля только ладошками оплескала:
— Верно, Ваничка! Заживем теперь — одна рука в меду, другая в патоке.
Сосед на мену согласен. Со всем удовольствием свиней схватил.
Зажили теперь Акуля да Тетеря. Муж зевать, жена спать. А пчелы свое дело правят, мед в улей носят.
Осенью молодые хозяева набрали горшок меду. В радости дождавшись, даже есть не стали, поместили на полку от воров. Акуля около своей кровати и метлу поставила, чтобы, не вставая с постели, мух гонять.
Как-то разболтались Акуля да Тетеря. Муж говорит:
— съедим мед и не будет ничего. По-моему, лучше сменять его на гуся с гусенком.
Жена говорит: т
— Ну-к что ж. Сменяем, пожалуй... Только уж не раньше, как у нас дочка или сын родится. Они и пасти этого гуся с гусенком будут. А я больше не караульщица. У меня и здоровье не то, и воспитание не такое.
Муж отвечает:
— Держи карман шире! Станут нынешние дети родителей слушать... Попробуй, пошли своих сыночков гусей пасти, дак они тебе зараз трижды девять кукишей подставят.
Акуля даже с постели упала:
— Меня?! Меня мои дети не послушают?! Да я как возьму палку да начну по головам хрястать!..
Она схватила метлу и так шва'ркнула о стену, что полка полетела па Акулю, а горшок с медом на Тетерю.
С этого перепугу Акуля да Тетеря сутки без движения лежали, другие сутки черепки облизывали и слезами их омывали.
Однако нет худа без добра.
Меду лишились — это верно, зато гуся с гусенком самим пасти не надо, и от детей неприятностей не получишь.
АКУЛИНО ХОЗЯЙСТВО
Однако в деревне жить нечем стало. Ваня Тетеря в город уехал, нанялся в ботанический сад караулить финикову пальму. Акуля зиму одна жила. К лету получила телеграмму — Ваня едет домой. Забегала, засуетилась, чем бы угостить: хозяин мало не год дома не был.
— Ах, Ваня коклеты любит!... — стала жарить...
— Ах, Ваня уксус любит! — в каждо место уксус льет...
Побежала в погреб, кран у бочонка отворила... Ахти, коклетка сгорит! Побежала. Выложила котлету на стол, вспомнила:
— Ахти мне! Кран забыла завернуть, уксус выбежит.
Прилетела в погреб — уксус вытек. Лужа на весь пол...
— Ох, Ваня меня забранит, что сырость развела.
Схватила мешок муки, давай пол засыпать.
— Вот хорошо, сухо теперь, приятно... Охти мне! Кошка коклету съест!
Прибежала в избу, а котлеты уже нет, котенок съел. Вот так нахозяйничала. Ни котлеты, ни уксусу, ни муки...
К счастью, Ваня приехал домой такой веселый:
— Ну, Акуля, я денег много заработал, теперь хозяйство с тобой будем подымать...
А она думает: какие же это деньги — бумажки. Деньги бывают золоты. Отдохнул Ваня и собрался на базар.
— До свиданья, Акуля, я по хозяйству отправился.
Кредитки спрятал в сундук:
— Ты посматривай!
Сидит Акуля под окном, а мимо горшечник едет. Увидел Акулю, кричит:
— Эй, краля, горшков не надо ли...
Краля засуетилась:
— Надо горшки, надо! Да ведь ты дорого возьмешь.
— Неуж денег нет?
— Есть, да худы, не золоты, а бумажны.
— Давай сюда.
Акуля принесла мужнев бумажник, горшечник положил его себе за пазуху и говорит:
— Бумажки мои, а посуда твоя. Свалил горшки с воза и уехал.
Ваня вернулся, видит — вся изба горшками улиминована...
— Акулина, это что?..
— Посуда.
— Откуда?
— Купила.
— Где деньги взяла?...
— Не деньги, а твои бумажки отдала.
— Ох, Акулина! Ты меня разорила! Ограбил тебя торговец. Думал годик дома пожить. Придется теперь обоим итти финикову пальму караулить.
Акуля в дорогу собралась, хлеба в котомочку положила и давай дверь с петел снимать.
— Акулина, куда ты с дверью?
— На, может в чистом поле или в пустом лесу ночевать придется, да чтобы своей дверью не запереться...
Идут, Акуля двери прет. К ночи в лес зашли.
Иванко говорит:
— Жена, здесь от зверя не безопасно. Надо на сосну лезть ночевать.
Он на сосну лезет и Акуля за ним с дверью пыхтит, мостится. Кое-как она угнездилась на сучьях, лежа на двери, задремала. И аккурат горшечник, который деньги выманил, по пути домой проезжал этим лесом. Наехал на сосну, где Акуля с дверью ночевала, и сдумал тут свою добычу подсчитать...
Акуля слышит—под сосной кто-то вслух считает: "пять рублей, шесть рублей", захотела поглядеть. Нагнулась, опрокинулась, да с дверью вниз и полетела, загремела... Горшечник в ужасти подскочил на сажень кверху, пал на коня и палил до дому без памяти. И кошель с Ваниным жалованьем забыл. Ваня подсчитал, — все цело. И пошел с женой на радостях домой, хозяйствовать.
ЛИСА ПЛАЧЕЯ', ИЛИ НИЗВЕРЖЕНИЕ ДОЛУ
Не то год, не то два хозяйничали в деревне Ваня да Акуля. Опять дожили до ручки, угребли в город. Тетеря опять выпросился в ботанический сад вместе с женой наблюдать финикову пальму. Пальма вымахала теперь выше облак. Ну, это все видали на открытках. Однажды Тетеря, начитавшись газет, сообразил:
— Сползаю я по моей пальмы ввысь, побью мировой рекорд.
Взял градусник, бутерброт, бутылку ситро, поплевал в ладошки и поехал. В таки высши сферы залез, что и аэропланы ниже его, и воздух стал фиолетовый, и мороз градусов сорок. Ванька струмент посмотрел, — шесть тысяч метров. Сделал зарубку, прокричал трижды "ура", закусил и стал делать посадку вниз, механически записывая наблюдения.
Дома говорит жене:
— Акуля, полезем в безвоздушно пространство?
— Без кислородного прибора?! Нако, выкуси!
— Дура, мы хоть тысячи на три. Тамотки хоть го'ла сиди. Нас на картинку снимут. Только обедать тебе сейчас не дам. Ты восемь пудов до обеда тянешь, а как пообедаешь, дак и гирь не достанешь.
Посадил Акулю в мешок, взял мешок в зубы и поехал вверх на пальму подобно таракану. Едут час и полтора, Акулюшка, сидя в мешке, вела дневник, но вскоре заскучала:
— Ванька, я вылезу температуру смерять?!
Ему зубов разнять нельзя, у него мешок с женкой в зубах. Он ни гу-гу.
Акулю горе берет:
— Ванька, я пенсне в черепаховой оправе уронила. Опушайся!
Наш герой не сдается. Думает: еще сотня метров и финиш. А выговорить нельзя, мешок в зубах. Только мычит:
— Угу!
Акулинино терпенье лопнуло:
— У меня живот заболел!
Вапька забылся да и гаркнул:
— Ага!
Рот раскрыл, мешок и выпал. Акуля парашют распустить не поспела, грянула сквозь облаки, только пыль столбом...
Иванко сделал вынужденную посадку в крапиву, а где Акулюшка упала, образовалась колоссальная воронка, как от падения крупного снаряда.
Ну, так ли, эдак ли, а надо поминки править. Иванушко приготовил легкий закусон на двенадцать персон и пошел в контору добывать плачею для завывания во время обеда на тему прискорбного случая. Пришел в контору, а встречу медведь.
— Тетеря, куда?
— Супруга убилась. Кто бы про это на обеде повопел?
— Я по радио реветь мастер.
— Извиняюсь, не слыхал.
— Съимпровизируем в лучшем виде. Слушай.
— Ррр... Акулинка! Убил тебя, Тетеря-рря-рря-рря!!!
Ванька чуть не оглох, замахался на медведя. А сбоку волк подъехал.
— В чем дело, любезный?
— Певчего ищу, выполнить арию про Акулюшку.
— А какие условия?
— А вы на какой глас поете?
— О-о-у-у! баба-а-а, убил тебя му-у-у-ж-ж-ж!
— Извиняюсь, не подойдете! Аж мороз по коже...
Тут из детского вещания выскочил заяц.
— Здрасте, я мастер эстрады!
— Вы как поете?
— А "пык-пык"!
— Тьфу на вас!
Тогда из сектора художественного вещания выплыла лиса и оттерла зайца:
— Ваничка! Что с вами, каки' вы печальны! Совсем себя не бережете.
— Ох, Лиса Патрикеевна, Акуля-та моя...
— Слышала, слышала! Ужасно, ужасно!
— Да. Сюда пришол,—нет ли кого, повыть, поплакать.
— А я-то на что? Двадцать годов здесь плачу да реву.
— Как плачете?
— Лиса пригорюнилась лапкой и запела:
А была у Ванички Акуля.
Масляну кашку варила,
своего Ваничку кормила,
тонкопряльюшка была,
беломоюшка-а!
..........
Тетеря прослезился.
— Подем, Патрикевна. То и надо...
Пришли на квартиру. На столе цветы, бутылки, десерт, крембрюле. Иванко говорит:
— Вы, Патрикевна, сядьте на диван и вой во всю силу, как по радио воешь. А я побегу знакомых собирать на обед.
Он со двора, а лиса давай с краю тарелки, бутылки, салатники опоражнивать. Ванька мимо бежит.
— Лиса, что худо плачешь?
— Слезы утираю!
А сама последнюю бутылку вылакивает.
Выпила, вылакала, вылизала все до капли и — окном да на трамвай.
Сродники и сродницы пришли — все чисто. Не надо мыть посуду.
А туда, где воронка после Акули получилась, приехали профессора спорить — аэролит, метеорит или болид упал на это место.
II. КАК ВНУК ХОДИЛ УМНЫХ ИСКАТЬ
У бабы да у дедка были желанные внук да внучушка, Офоня да Манюшка. Вот дедко рыбы соленой напромышлял, бабка наелась и пить захотела.
— Манюшка, наставь-ко самоварчик!
— А с чем пить будем?
— С лонпасьём, бажона.
Впучка с ведерком к речке ссыпалась, зачерпнула со дна, где погушше, да на ту сторону и взглянула. Взглянула и раздумалась, раздумалась и горько заплакала.
Бабка ждала-ждала — в роте пересохло, ша'ркат за внучкой.
— На, Манька, кто тебя, девка?
— У-у-у, бабииька-а! Видишь, за рекой деревня?
— Пес ли не видеть, она век там стоит.
— У-у-у, бабинька, вырасту я велика и красива. И вдруг да на мне кто из той деревни и посватается. Может, я и замуж выйду. И родится у меня паренек. И будет он на двенадцатом годку, пойдет к вам в гости по молоденькому ледку, провалицце да и пото-о-онет!...
Бабка ахнула, пала рядом и завыла:
— Жаланненькой правнучек, дождалсе бы ты морозу! Отпустили тебя дики родители по тонкому ледочку!
Дедко чаю приждался, дале полетел обоих искать. Видит, катаются по песку.
— Кто вас, окаянные? Кака беда стряслась? Ведро утопили?
— У-у-у, дедко-о! Ни фига ты, плешивый мерин, не знаешь. Наша Манюшка вырастет красива да толста. И быват, на ей хорошой жених из-за реки и посватается. Замуж выйдет да вдруг и паренька родит. И сдумат паренек-от к нам в гости по молоденькому льду... Провалицце, да и захлебнецце-е!
У деда бороденка затряслась, слезами облился:
— Под лед попадешь, не хошь да захлебнессе!... А кабы, голубчик, не потонул-то да вырос бы, должность бы хлебну получил, нам бы денежи отдавал... Теперь на кого ты нас покину-у-ул!...
Все трое катаются по песку клубом, верешшат, будто кто их режет...
Внук Офоня в это время в пяти с половипой верстах под овином сидел. Услышал по речке благой рев. Снялся да полетел, — не пожар ли, думает? Прибежал к речке — рот на-распашку, язык на-отмашку.
— Кто утонул?... Я думал, не пожар ли?... Не медведь ли кого дерет?...
— Ах, Офонюшка-а-а! Ничего ты не знаешь и не ведаешь. Как твоя-та сестричушка Манюшка да подрастет она бо'лышинька. Быват, на ей какой жених из-за реки и обза'рицца. И замуж она за его, дурака, выйдет. Вдруг да и парничка' родит. И будет наш правнучек на двенадцатом годку, пойдет к нам в гости по молоденькому ледку, провалицце да и по-то-о-онет!
И опять по берегу вьются, землю роют. Офоня глаза выпучил, рот открыл:
— Вот... язи рыба! Тьфу! Вот стихопаты! Ише детки в матке, а матка в бабке, а они с крыку порвались. Опосле такого факту я жить с вами не хочу! Заревитесь хоть до смерти, а я пойду умных искать!
Взялся от того места да и пошел. Идет день, идет два. Видит: вкруг худой баньки леса сколочены, блок скрипит и народу толпа за канат тянет. Корову на этот овин канатом подымают.
— Граждане, это что? Дом новой системы строите? А животна при чем?
— Вишь, на бане два куста травы зеленеют?
— Ну?
— А сено знаешь почем?
— Дорогое.
— Чтобы трава не пропадала, мы корову на баню и тянем...
— Граждане, коса у вас есть?
— Кто знает!...
Офоня косу добыл, на баню залез, эти кустышки на землю смахнул... Мужики рады, корова рада, все рады.
Зовут умного в гости.
— Не! Мне с экими гугенотами не жира. Я пошел умных искать.
Опять шляндат, долго ли, коротко ли. Забрел в деревню. Видит — из избы старуха выскочила с ложкой, улицу перебежала, нырнула в погреб, из погреба в избу полетела, из избы опять в погреб...
Офоня диву дался:
— Баба, ты зачем с ложкой-то взад да вперед? Физкультурой занимаиссе?
— На! Обедаю! Пудин хлебаю с молоком. В квартеры пуденя ложку хлебну, на погребицу гоню, там ложку молочка. Дале опять во свою квартеру пуденя хлебнуть, оттуль опять в погреб... Устанешь, конешно.
— Бабушка, ты в погребе-то крыночку налей, домой занеси да и хлебай сижа, радуйся.
Сделала старуха, как Офопя советует... Возликовала:
— Молодой человек, каки вы опытны! В благодарность жалаю за вас вытти замуж!
— Что ты, очумела? Мне ведь умну надо!
Идет наш искатель дальше. Видит — дом состроен, а окон не прорублено, и застройщики свет в квартиру ситами, коробами да решотами носят. Выфурнут на улицу, корзинку или решето на солнышко наставят да бегом в дом. Все в синяках, там ведь темно...
Офоне бедно над има:
— Хозяева, пора'то ли светло в избы-то?
— Ужо, не все сразу...
— Топора дайте!
Топором наш Офоня окошки прорубил, стало светло. Всем весело и приятно.
— Ах, осподин анжинер, останьтесь хоть на один сезон. Белым хлебом будем кормить, на одного две карточки сделаем!
— Нет, не завлекайте напрасно. Я пошел умных искать, да опять на дураков наехал.
Он в путь отправился, а хозяева выпехались из этих окошечек, кивают ему с милой улыбкой, машут.
Сказывать скоро и легко, итти долго и тяжело. Подошел Офоня к большому селу. Тут праздник, ярмарка. Смотрит Офонька,— некоторой дядя накупил мебели. На воз насторожил, а столик маленький никак не воходит. Этот дядя и говорит:
— У стола четыре ноги, все равно что у коня четыре. Сзади добежит...
Стегнул кнутом по столешнице, гу'кнул, свистнул и уехал.
Другой житель накупил глиняных тарелок, латок, горшков. А скласть не во что. Житель что придумал? Кол из огороды выдернул, днища у горшков, у тарелок пробил, на кол посуду надел и отправился восвояси. С гордостью на Офоню поглядел:
— Вы-де, нынешние, нутка! Догадайтесь так, как я.
Офоня с ярманки в село. Около крайней избы галдеж, крык, мужики кучей бегают... В воротах хомут на гужах распялен, и в этот хомут мужики лошадь палками загоняют:
— Эй, эй!... Вали, вали! с того боку забегай! Эй, забегай...
Где беда, Офоня первой:
— Мужички, что с коняшкой?
— Кого тебе? Видишь, лошадь на ярманку гулять запряга'м.
— Дак разве палками надо в хомут? Разве так запрягают?
— А по-твоему, за хвост надо привязывать телегу-ту?
— Дозвольте, я покажу, как в нашей губе'рни.
Хомут от ворот отвязал, лошаденку погладил, этот хомут тихонько наложил — без крыку, без канители...
— Поезжайте! Да как я велю, век так делайте! Кресьяна к ему на шею всем обшеством бросаются, обнимают, дарят безумны поцелуи и клятвы:
— Незабвенной юноша, у нас завтра перевыборы. За вашу хениальность выбирам тебя в бессменны придседатели.
— Душевно рад, но не могу. Я специально умных искать иду, да все вот на эких безумцев навертываюсь. Адью!
Стоит Офоня, приуныл:
— Не домой ли поворотить?... Везде народ однакой... Нет, вон ешше хто-то скачет... Не умной ли человек что работат?
Близко подошел да и сел, где стал.
Против дома на тыну брюки стоя распялены, и почтенной гражданин в подштанниках в эти брюки сразбегу попасть норовит. Сажен за пять разбежится, выгалит ногами, а все мимо.
Наш парнишко хохотал, хохотал, наконец гражданину за рубаху сграбился:
— Папаша! Умоляю! Разъясните вкратце, почему эти скаковы рекорды?
— Что тебе? Видишь, на ярмарку наряжаюсь! Брючки выутюжил, теперь в них стремлюсь попасть.
— Скакать-то почто?!
— А у вас как? Через голову надевают? Или голы ходят подобно негритянам и алипутам? Нет, мы на таку низость пе способны.
— Я не к тому: ты сядь да надень.
— Коман?
— А вот как.
Часу не прошло, уяснил этот гражданин, как надо одеваться. Расплакался, как дитя. Говорит:
— Все хениальное просто! Какой прогрец и угрикультура! Хорошо, теперь лето, дак можно на улке разбежаться, занимаясь тувалетом, а зимой!... С полатей скачем в брюки-ти. Также и при обувании, со стола, с печи в поставленные валенки сналету стремимся. В пиджаки с лавок ныряем... В преклонном возрасте дак горе.
Офонька заплакал громким голосом и убежал домой. Живет теперь с сестрицей, с дедушкой и с бабушкой.
III. ХОВРЯ
Муж с женой, с Хо'врей пришли в город. Ховря зазевалась да и потерялась. Муж затрясся, глаза выпучил и заревел:
— Хо'вра!! Хо'вра-а!!!
Народ собрался:
— Ты что пасть открыл? Здесь город! Эдак не ревут!!!
Из-за вашего го'рода да пропадать Ховриной го'ловы?! Хо'вра!! Хо'вра-а!!!