Другому: иконописно величай зарю!
А мне присудили:
Быть просто собакой,
И собачьим нюхом набили
Ноздрю.
Хорошо б еще дали борзой мне ляжки,
Я гонял бы коричневых лис по лесам,
А то так трудно быть грязной дворняжкой,
Что делать эдаким псам?!
Привыкший к огрызкам, а не к мясу и булкам,
Посетитель помоек и ожора костей,
Хвост задравши трубою, бегу переулком,
Унюхивая шаг единственной своей.
Вот так ее чуять, сквозь гул бы, сквозь шум бы!
И бежать!
Рысцою бежать!
Но видно судьба мне: у каждой тумбы
Останавливаться на миг, чтобы ногу поднять.
И знаю по запаху тумбы пропревшей,
Что много таких же дворняжных собак
Уже пробегло здесь, совсем очумевших,
Ища на панели немыслимый шаг!
Звонко кричу галеркою голоса ваше имя,
Повторяю его
Партером баса моего.
Вот к ладоням вашим губами моими
Присосусь, пока сердце не навзничь мертво.
Вас взвидя и радый, как с необитаемого острова
Заметящий пароходную струю,
Вам хотел я так много, но глыбою хлеба черствого
Принес лишь любовь людскую
Большую
Мою.
Вы примите ее и стекляшками слез во взгляде
Вызвоните дни бурые, как антрацит.
Вам любовь дарю - как наивный ребенок любимому дяде
Свою сломанную игрушку дарит.
И внимательный дядя знает, что это
Самое дорогое ребенок дал.
Чем же он виноват, что большего
Нету,
Что для большего
Он еще мал?!
Это вашим ладоням несу мои детские вещи:
Человечью поломанную любовь о поэтину тишь.
И сердце плачет и надеждою блещет,
Как после ливня железо крыш.
Март 1919