В царстве Мурочки
Мурочке семь лет. Дима старше её на два года и совсем уже большой мальчик, учится в школе. Ник еще мал, он меньше сестры, толстый бутуз, трехлетний буянь и задира.
Дома у Мурочки и хорошо и худо. Хорошо в детской, где они втроем спят, и няня тоже на своем сундуке за печкой. Хорошо играть всем вместе, слушать нянины сказки вечерком, в полутьме, когда только лампадка теплится перед образами. Мурочка давно знает наизусть все нянины сказки: и про Василису Прекрасную, и про морского царя, и про лебединых дев, которые по утрам скидывают у реки свои белые перистые сорочки и становятся царевнами… Чего-чего не знает она! А все-таки каждый раз жмется, к няне и трепещет, когда опять баба-яга догоняет девочку или Кощей-бессмертный губить царевича… Страшно!
Дима, с тех пор как в школе, сталь важничать и уже не с прежним интересом слушает нянины сказки.
— Ну уж, все старье! — говорить он.
У Димы теперь товарищи — мальчики и учителя — мужчины, и он свысока начинает смотреть на баб: на няню и Мурочку, и даже на тетю Варю.
Он боится, как и прежде, тети Вари, но уже начинает храбриться и важничать с нею, впрочем, покамест только в своих мыслях.
Зато с няней и Мурочкой нечего стесняться! Вот он и разгуливает по детской, задрав нос, и критикует, и все, что прежде ему нравилось, кажется теперь вздором и глупостями, не стоящими внимания. И — что всего хуже — он выучился в школе таким словам, как «наплевать», «дурачье» и даже «свинья…»
— Димка! на Лизу наступил! — взмолилась Мурочка, бросаясь спасать свое сокровище — старую, полинявшую куклу.
— Бабье! — небрежно говорить Дима. — Что она, живая, что ли?
Да что ты озорничаешь, батюшка, — говорить старая няня, которая сидит у окна и, надев очки, штопает детские чулки на деревянной ложке. — Погоди, тете скажу.
— Очень боюсь! — бойко отвечает Дима, однако уходит подальше от сестриных игрушек и начинает что-то строгать.
Мурочка вытирает слезы себе и кукле (надо же думать, что Лиза заплакала, когда очутилась под Диминым сапогом) и начинает ее укачивать, напевая нежным голоском:
«Спи, дитя мое, усни!
Сладкий сон к себе мани!..»
— Хи-хи! это днем-то! — смеется Дима у своего окна. — И днем и ночью спит.
— Тебя не спрашивают, — говорить обиженно Мурочка.
— Даже игры придумать не умеют, — небрежно ворчит Дима.
Ник устал бегать в саду и теперь сидит тихо, не балуется. Он строить себе вавилонскую башню на полу, и когда она с треском разваливается, опять собирает кирпичи и снова воздвигает стены.
— Ох-ох! Царица небесная, Миколай угодник… — вздыхает няня, штопая чулки. — Что-то косточки мои ноют. Видно, быть непогоде.
Она смотрит в окно на небо, а неба видать только краешек, потому что окно выходить на двор; с четырех сторон стены, и в них окна. Даже можно видеть напротив у соседей, как шьют на машинке портнихи: там мастерская. Шьют и шьют весь день, с утра до ночи, и Мурочка часто подходить к окошку со своей Лизой на руках и долго задумчиво смотрит, как, нагнувшись, шьют большие девушки и девочки…
Они знают уже Мурочку, потому что не раз кланялись друг дружке через окна, и раз — какая радость! — оттуда прибежала тоненькая стриженая девочка, в розовом платье и черном переднике, и принесла Мурочке целый ворох ярких лоскутиков: красных, зеленых, голубых, желтых и розовых.
Мурочка даже оторопела, увидев такое со кровище. Ома звонко и крепко расцеловала девочку. Няня попросила себе лоскуточков, чтоб — сшить сумочку: «Некуда, — говорить, — наперсток спрятать, катушки и все», и Мурочка с такой радостью отдала ей, сколько надо было, и все-таки осталось еще на роскошные наряды для Лизы.
И потом она еще чаще смотрела в окошко и кланялась и улыбалась им, и думала про себя: «Чем бы только мне отблагодарить их, чем бы показать, как я довольна?»
Но у Мурочки, кроме старых игрушек, не было ничего.
К тому же она и не знала, как живут они там, в мастерской. Сыты ли они, хорошо ли им так шить с утра до вечера, не хочется ли им побегать и посмеяться или, может быть, поплакать, как Мурочка плакала иногда, уткнувшись лицом в нянины колени. Она не знала их жизни, и никто не рассказывал ей про них. Она знала пока только свою крошечную жизнь и жизнь братьев, и еще знала волшебную, страшную, удивительную жизнь разных царей и царевичей: Ивана-царевича, Салтана, Гвидона, Еруслана и Синагриппа, которые жили где-то в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, — там, где летают страшные змеи и ковры-самолеты, и где живет, чудная огненная Жар-птица.