Летнее затишье
В доме Тропининых прибавился новый жилец.
Однажды Михаил Иванович пришел на урок, неся что-то живое в платке, и сказал Мурочке:
— Принес вам… кхе-кхе… посмотрите. Из красного платка беспомощно упал на пол крошечный черный щенок.
Мурочка даже покраснела от радости.
— Прелесть! — сказала она, нагибаясь к собачке.
— Как же звать его? — спросила Агнеса Петровна.
— Да у нас, того… дети звали Кутиком… Бросить его собирались, кормить-то нечем. Я и подумал: снесу вам.
— Как можно бросать! — негодуя, вскричала Мурочка. — Живое существо да еще такой славный песик. Да я его беречь буду!
Что за собачка был этот Кутик! Шерсть у него вилась и была совершенно как шелк; а мал он был еще до того, что походил на черный клубок. Дима, хвастая неизвестно откуда приобретенными познаниями по части собак, с пренебрежением толкал его ногой и говорил:
— Прилобистая!
Мурочка накидывалась на него.
— Не смей трогать! Моя собака.
— Дворняжка простая, — говорил, морща нос, Дима. — Разве у породистых такие лбы? Двор ей стеречь, больше ничего.
— Ну, и прекрасно, ну, и пусть дворняжка, а я ее все-таки люблю больше, чем тебя. Убирайся!
Кутик и не подозревал, что у него есть недоброжелатели, и совершенно так же ласкался к Диме, как к другим. Ему хорошо жилось в саду и на дворе: он валялся на травке, грелся на солнышке, шалил и лаял молодым пронзительным лаем.
Весна, так долгожданная, задержанная холодами и снегом в мае месяце, вдруг расцвела, и сад хорошел с каждым днем. Опять зазеленел двор, тополи и березы оделись листьями, и их смолистый, сладкий дух врывался в комнаты, в открытые, наконец, окна.
Николай Степанович и Мурочка опять работали в саду. Случилось на этот раз несчастие, глубоко огорчившее Мурочку. Николай Степанович поторопился высадить в цветник маленькие саженцы душистого горошка, а ночью стало так холодно, что ртуть в градуснике спустилась ниже нуля. Рано утром весь сад был в инее, точно в белой паутине, и когда Мурочка выбежала туда после чаю, она увидела что высаженные накануне растеньица пожелтели и упали бессильно на холодную землю. Погиб душистый горошек!
Так и осталась Мурочка на этот год без своих любимых цветов.
Но потом весна как будто захотела вознаградить всех за холода и стояла очень теплая. Хорошо было в долгие вечера бегать в горелки, играть в мяч и в городки. На дворе было всегда шумно и весело. Даже Николай Степанович принимал участие в играх.
Гриша и Дима были героями дня. Оба пере шли без экзамена: один — в шестой класс, а другой — в третий.
Вслед за Димой влюбился в Гришу Дольникова и Ник. Он надоел ему ужасно, бегал за ним, как собачонка, и считал счастьем подать своему кумиру мяч или палку.
— Ох, просто мочи нет с тобой, Николашка! — вздыхал Гриша.
Ник взял привычку приставать к нему с вопросами. Не было такой вещи на свете, которою он не интересовался бы. И Гриша должен был давать на все ответы.
— Сколько всего людей на свете?
— Забыл.
— Ско-о-о-лько? — приставал Ник.
— В нашем государстве сто тридцать миллионов.
— Сто и тридцать миллионов! Хи-хи-хи! — радовался Ник. — А еще англичане, и немцы, и дикари, и людоеды!.. А сколько всего обезьян?
— Не знаю.
— Десять миллионов или миллион миллионов?
— Да ты рассуди: как их пересчитать? Они убегут.
— А их поймать.
— Не переловить.
— А как же дикарей считали? Они тоже убегут в лес.
— Дикаря можно позвать, а обезьяну как же?
— Хи-хи-хи! — заливался Ник. — А обезьяна-то и не поймет!
Такие разговоры доставляли Нику неописуемое наслаждение. Как и прежде, у детей не было никаких знакомых, кроме Дольниковых. Приходили товарищи Димы по гимназии, но он встретил так холодно, что они во второй раз не показались. Диме было довольно и своих.
Наступило лето. Стояли жаркие дни, тихие ночи. Надвинутся тучи, прогремит гром, прольется шумный веселый дождь, и опять ясно. Можно было даже забыть, что живешь в городе. Там далеко, по душным улицам стучат конки, про летки; каменные дома накаляются как печи; воздух тяжел, он насыщен запахом пыли, известки, грязи. Здесь же на улице — тишина, пыли нет. У каждого дома зеленеет сад, и по вечерам пахнет свежею листвою.
Мурочка глядит на голубей и думает: «Счастливые голуби! Они взлетят и увидят все сады и все, что там делается. Может-быть, и в других садах играют дети».
Как хотелось ей поскорее узнать, увидеть, как живут другие люди на свете!
Как скучно бывало ей! Так бы и умчалась она куда-нибудь далеко-далеко, как птица, окинула бы взором Божий мир, посмотрела бы на других людей, на других детей!