Тот, кто знаком с историей культуры и знает, как развивалось человеческое общество, не будет удивляться нам, тринадцати Робинзонам.
Наши прапрадеды точно так же поступали. Будучи номадами[3], они свободно разгуливали со своими стадами. Потом, когда они осели на земле, они занялись земледелием — и тут-то начались войны и ссоры.
Кровь лилась ручьями, каждый хотел захватить побольше земли. Кто был посильнее — тот побеждал. И мы тоже были сперва номадами — пасли своих коз, питались бананами и орехами и чувствовали себя счастливыми. Но потом мы надоели друг другу и стали подумывать о разделе имущества. Разница лишь в том, что в таких случаях наши предки прибегали к оружию, воевали, но мы, слава Б-гу, сделали все это мирно, без кровопролития. И немудрено: работать нам приходилось мало, а имущества, всякого добра было много. Каждый из нас взял себе кусок горы, отобрал часть деревьев. Мы распределили коз, бананы, цветы и все прочее.
И таким образом каждый из нас сделался хозяином сам по себе, обладателем своего уголка.
И каждый полюбил свой уголок. Каждому был люб свой лес, свои бананы.
Знаете, что я вам скажу? В собственности есть что-то приятное. Пусть наш социалист мечет гром и молнии! У меня было много свободного времени, и я успел изучить характер каждого из тринадцати Робинзонов, узнать все их недостатки и все добродетели. Я сделал удивительное открытие. Наш социалист, — тот самый, который прибегал к помощи всех авторитетов, доказывая, что собственность это кража, — так вот, этот самый социалист, заметив, как один из коллег нечаянно попал в его часть леса и присоседился к его бананам, с криком налетел на него, забыл в один миг все свои коммунистические идеи и выгнал его, протестуя против скверных привычек залезать в чужой огород. Да, мои милые друзья, можете говорить что угодно, но теория и практика взаимно исключают друг друга. Лучшим доказательством служу я сам. Например, в теории я горячий сторонник вегетарианства. Действительно, что может быть противнее той процедуры, когда берут, например, невинное создание — курицу, беззащитное существо, убивают ее, а потом режут на части, держат на огне — и все это для того, чтобы, в конце концов, съесть ее? Если так, то какая разница между мной и дикими животными или диким человеком? Потому что я ем не в сыром виде? Этим я выше их?!
Мы, тринадцать Робинзонов, настолько далеко зашли в своих вегетарианских убеждениях, что даже дали слово и впредь не употреблять мяса и рыбы. Ни одного кусочка! Даже если нам удастся выбраться с острова. Но… как мы тосковали! Хоть бы кусочек фаршированной рыбы! О, если бы хоть полтарелочки супу!
Должен сказать, что бананы и орехи опротивели нам до тошноты. Мы бы все эти богатства отдали за кусочек селедки или за ломтик хлеба с головкой чесноку!
Да, на нашем острове я кое-чему научился и думаю, мои коллеги согласятся со мной, если я скажу, что очень хорошо быть вегетарианцем, но с тем, чтобы хоть один раз в день съедать по кусочку мяса.
Но это все только грезы! Мы, тринадцать Робинзонов, отрезаны от всего живого мира огромным и бурным морем. Мы должны довольствоваться тем, что нам дано. Мы должны питаться бананами, орехами и козьим молоком. Только этим! До тех пор, пока не придет избавление.
А для того чтобы забыть о своем одиночестве, мы углубляемся в мелочи нашей жизни, входим в заботы о своем уголке… каждому хочется хоть чем-нибудь заняться. Каждый день мы сходимся в условленное время на установленном месте. Для этого мы выбрали красивый уголок — небольшое возвышение под развесистым деревом.
Ежедневно происходили наши собрания. Этот уголок мы прозвали «политическим клубом». Мы собирались для бесед, а иногда просто сидели, не разговаривая, прислушиваясь к рокоту волн.
Мы рассказывали друг другу свои биографии, называли имена родных, знакомых, делились мельчайшими подробностями нашего прошлого. И все это продолжалось до тех пор, пока мы своими рассказами не набили оскомину, узнав друг друга и все семейные дела каждого из нас.
В этом же клубе мы однажды собрались обсудить наше положение. Мы должны были решить вопрос о внутреннем устройстве нашей жизни, рассматривая его со всех сторон: с политической, социальной и экономической. Каждый из нас должен быть хозяином своего уголка, а все вместе — единой политической силой в случае нападения диких людей или зверей.
Само собой понятно, что этот вопрос горячо и долго дебатируется. Каждый вносит свое предложение. Тринадцать человек — тринадцать предложений. Прежде всех вносит свое предложение капиталист. Удивительное дело! Даже на нашем острове капитализм оказал известное влияние. Всегда и всюду, как только мы начинаем о чем-нибудь разговаривать, кто лезет вперед? — капиталист.
Он, видимо, с детства привык повсюду быть первым и не понимает, что такое поведение не всем колонистам по вкусу. Наш социалист выступил однажды с протестом весьма открыто и задал капиталисту старый, неумирающий вопрос:
— Скажите, пожалуйста, кто вас поставил начальником?
На этот раз он уже просто-напросто остановил его:
— С какой стати вы берете на себя роль председателя?
Но капиталист человек сдержанный. Он выслушал социалиста, слегка улыбнулся и, уступив ему место, вежливо произнес:
— Будьте вы председателем.
Это произвело на нас очень хорошее впечатление, и мы все (кроме социалиста) упросили его остаться на своем посту.
Капиталист согласился. Его предложение оказалось очень простым, чем-то вроде «буржуазной конституции», как назвал его социалист.
Согласно этому предложению мы все тринадцать Робинзонов должны образовать государство из тринадцати провинций под управлением выборного президента. Президент, как представитель народа, должен заботиться о его благе, выслушивать заявления и жалобы и судить согласно своим убеждениям и совести…
Тут уж социалист не смог спокойно усидеть. Он вскочил как ошпаренный и оглушил нас словами и криками: «Абсолютизм! Самодержавие! Автократия!».
— Так что ж? — вскакивает литвак-ортодокс. — Коль скоро говорят о государстве, то, конечно, надо и о царе подумать, как сказано в Писании: «поставь над собой царя».
— Для того чтобы справлять Субботу или праздник? — шутит один из двух интеллигентов, кажется, материалист, и ортодокс отвечает ему:
— Конечно! Как наши мудрецы нас учили: «чти царя, ибо, если не будет страха перед царем, то люди съедят друг друга живьем»…
Надо заметить, что эти последние слова вызвали только смех, хотя рабочий посмотрел на него такими глазами, какими глядят на своего злейшего врага. Нет сомнения, что все мы были свободолюбиво настроены и никто из нас, кроме ортодокса, не хотел монархии. Возможно, что даже и ортодокс не особенно жаждал абсолютизма. Но как быть с изречением?
Потом поднялся атеист из Америки и предложил другое — образовать соединенные штаты. Каждый колонист остается автономным, но все объединяются вместе. «Вот так, как у нас в Америке». А президентом надо выбрать одного из нас, на 4 года. «Вот так, как у нас в Америке, и пусть он именуется так: Президент Соединенных Штатов Первой Еврейской Республики на острове тринадцати».
— Ах! Это было бы очень хорошо! Я уже давно мечтаю об еврейской республике.
— Непрактично! — перебивает материалист. — Много времени уйдет и много бумаги, чтобы воспроизвести такое длинное название. Представьте себе: президент соединенных штатов и т. д…
— Позвольте, — вставляет также дама свое слово. — Зачем нам подражать Америке? Насколько я знаю, Америка не модная страна. Все моды идут из Парижа. Чем плоха французская республика? Или швейцарская? Еще в прошлом году я была в Швейцарии. С моим покойным мужем я была. Мы всюду побывали. В Цюрихе, в Монтрэ, в Интерлакене… Видели Монблан… Мне кажется, что во всем мире нет такой страны, как Швейцария. Ницца тоже городок ничего себе… В Монте-Карло можно тоже кое-что увидать… Но, если хотят жить хорошо и дешево, надо поехать в Швейцарию. Во-первых, молоко…
— Pardon, madame! — извиняется капиталист. — Мы не говорим о том, какая страна лучше и где удобнее жить. Речь идет об устройстве государства на нашем острове.
Дама краснеет, как кумач; она чувствует, что разболталась не в меру и против своего желания: язык развязался. Увы! женщина, будучи женщиной эмансипированной, все равно остается женщиной…
— Извините, господа. Когда я начинаю говорить о Швейцарии, я невольно вспоминаю своего покойного мужа… Я, собственно говоря хотела сказать, что мне нравится больше федеративная республика, как, например, Швейцария.
— А мне — ни ваши Соединенные Штаты, ни федеративная республика, — говорит националист. — И знаете, почему? Это не националистично и не по-еврейски. Надо придумать такое название, где бы чувствовался национальный дух, где были бы признаки еврейства.
— Коль скоро с еврейским оттенком, — отзывается сионист, — то я бы предложил воспользоваться именем Герцля.
— Почему Герцля? — вскакивает территориалист. — Почему не назвать Зангвилем?
— Потому что так! Надо назвать «республикой Герцля». Что за смысл в названии «республика Зангвиля»?
— А какой смысл в «республике Герцля»?
— Тоже доказательство! Герцль умер, а Зангвиль еще жив.
— А что же вы хотите? Хотите, чтобы Зангвиль умер? Что он вам сделал плохого?
— Кто говорит об его смерти? Пусть живет сто двадцать лет!
— Так что же вам угодно?
— Если вы не обидитесь, — так начинает рабочий, который пока успел приготовить для всех бананы, — я бы высказал свое мнение. Я ничего не знаю, я простой рабочий, мне кажется, что никаких названий не надо. Достаточно вполне, если будет сказано: первая еврейская республика, или же первая еврейская республика тринадцати соединенных штатов, или просто «республика тринадцати».
Это предложение понравилось, и вся республика, как один человек, воскликнула «браво». Социалист пришел в восторг и обратился к нам на своем русско-еврейском диалекте:
— Братья! Да здравствует свобода! Да здравствует республика! Да здравствует пролетариат! Кричите, евреи, ура!
— Ура! — подхватываем мы все и усаживаемся за стол и с аппетитом беремся за бананы и орехи, а потом ведем долгую беседу о будущем первой еврейской республики, «республики тринадцати». Между прочим, затрагиваем вопрос о законах, которые должны быть разработаны, и о выборе президента. Кого выбрать?
Глаза всех невольно взглянули на капиталиста, а капиталист, почувствовав всеобщий взгляд, выпрямился, хотел было что-то сказать, но вскочил социалист, вечно стоящий в оппозиции капиталу, и сказал на своем русско-еврейском диалекте:
— Я не понимаю, для чего это переглядывание. Мы сделаем так, как поступают во всех цивилизованных государствах. Мы назначим выборы, и кого народ выберет большинством голосов, тот и будет президентом.
— Итак, мы выбираем президента?
Выборы президента первой еврейской республики заслуживают, по нашему мнению, отдельного описания.