В эти же дни в одной из советских комендатур Берлина шли своим чередом дела — повседневные дела города, который англо-американцы тщились, вопреки всем доводам разума и чести, сделать яблоком раздора с Советским Союзом и предлогом для политической распри мирового значения.
К концу рабочего дня помощник коменданта вставал из-за рабочего стола совершенно вымотанный. Дни, которые ещё год тому назад, когда он возился с допросами Кроне, казались ему такими загруженными, вспоминались теперь, как интересная экскурсия в историю. Он отлично помнил, как извивался тогда Кроне, пытаясь угадать дальнейшую судьбу своих стенограмм. Советский офицер, прочитав предыдущий допрос Кроне, испещрённый сотнею вставок и исправлений, сделанных сведущими людьми, узнавал таким образом всё, что пытался от него скрыть американский разведчик в шкуре немецкого эсесовца, и всё, что тот и сам не знал. После этого офицер должен был приступить к следующему допросу, не подавая виду, что знает что-нибудь, кроме того, что говорил Кроне.
Какова-то судьба этого типа? Какова участь тёмных героев его мрачного повествования?
Офицер закурил и подошёл к окну кабинета, выходившего во двор комендатуры. Улыбка пробежала по его губам. Он отлично помнит: именно в тот день, когда к нему привели пойманного Кроне, советский старшина посадил во дворе вон то деревцо. Оно росло, тянулось и зеленело, словно в пример остальным, посаженным немецким садовником.
И только было пробуждённая воспоминаниями мысль офицера понеслась в родные советские края, как её тут же оборвал заглянувший в кабинет старшина:
— К вам, товарищ майор!
— Приём окончен.
— Очень просит.
Офицер с досадою придавил в пепельнице папиросу и вернулся к столу. Его взгляд без особой приветливости остановился на вошедшем в кабинет крепком мужчине с необыкновенно красным лицом.
Тот развязно взмахнул шляпой и громко сказал:
— Я американский журналист. Хочу познакомиться кое с чем в вашем районе, комендант.
Офицер уже выработавшимся движением протянул руку. Посетитель вложил в неё визитную карточку: «Чарльз Друммонд. Корреспондент».
Помощник коменданта и американец перебрасывались незначащими, обычными в таких случаях фразами, и офицер машинально вертел в руках визитную карточку американца, как вдруг в его глазах блеснул огонёк любопытства: «Чарльз Друммонд?..» Чтобы скрыть вспыхнувший у него интерес, он прищурился и как бы невзначай ещё раз по складам прочёл: «Чарльз Друммонд…»
Офицер поднял взгляд на американца: «Так вот он каков, мистер Фрэнк Паркер, впервые пересёкший океан из Америки в Европу на борту „Фридриха Великого“!..»
Паркер с нарочитой старательностью раскуривал папиросу, чтобы дать себе время исподтишка рассмотреть коменданта. Он много слышал о простодушии русских, на лицах которых будто бы отражаются их мысли. Но, чорт побери, на лице этого офицера он не мог уловить ничего. Единственное, что можно было, пожалуй, сказать с уверенностью, судя по равнодушному взгляду, которым офицер скользил то по его визитной карточке, то по нему самому: он не имеет представления о том, кто перед ним в действительности. Да, в этом-то Паркер был уверен.
Ответы офицера были все так же спокойны и неторопливы, какими американцу казались и его собственные вопросы. Паркер обдумывал теперь ход, который позволил бы ему свободно передвигаться по советской зоне, отыскать конспиративную квартиру доктора Зеегера и через него помочь диверсионной группе Эрнста Шверера заманить Эгона Шверера на ту сторону.
Чтобы отвлечь внимание коменданта от главного, ради чего пришёл, Паркер сказал:
— А не кажется ли вам, майор, что правы всё-таки не вы, русские, а мы, американцы, дав немцам кое-что в долг?
— Дать в долг и заставить взять — не одно и то же.
С напускной беспечностью американец сказал:
— Все-таки важно то, что они взяли, и взяли немало!
Комендант ответил без тени шутливости:
— А вам не приходит в голову, что под видом хлеба вы, американцы, вложили в руку немцев камень?
— Чепуха! — уверенно воскликнул Паркер. — Мы даём им возможность не околеть с голоду.
— Чтобы не потерять живую силу — людей, которых хотите сделать своими рабами?
— Покупатели и должники нужны нам не меньше рабов, — с усмешкой сказал Паркер. — Важно то, что мы не уйдём отсюда, пока не вернём своего. А вы? Скоро у вас не будет никаких оснований торчать тут.
— Мы не задержимся здесь ни одного дня… Мы скоро уходим.
— Чтобы потерять Германию!
— Или прочно приобрести в ней друга!
— Уйдя-то? — Удивление Паркера было так неподдельно, что он даже приподнялся в кресле. — Вы собираетесь чего-то достичь, бросив Германию на произвол судьбы?
— Нет, передав её в руки немецкого народа.
Паркер рассмеялся.
— Сделай мы подобную глупость, — прощай не только проценты, но и все долги. Это было бы противно здравому смыслу! — Он потёр лоб, и его красное лицо расплылось в улыбке. — До тех пор, пока у нас в залоге сердце должника, мы можем быть уверены, что возьмём своё.
Глаза коменданта сузились, и он несколько секунд молча смотрел на американца. Потом вздохнул так, как если бы ему было жалко этого самоуверенного и такого глупого человека.
— Шейлок думал так же, — сказал он и опять вздохнул.
— Что вы сказали? — встрепенулся Паркер, услышав знакомое имя, но комендант ничего не ответил, и Паркер, пожевав губами, спросил: — Как насчёт прогулки по вашей зоне?
Комендант опустил взгляд на визитную карточку: «Чарльз Друммонд…»
Подавляя усмешку, он посмотрел в глаза американцу и, извинившись, вышел в другую комнату.
Там он, закуривая на ходу, медленно, почти машинально, приблизился к окну и, задумавшись, поглядел на деревцо. Да, вот оно, уже совсем крепкое, и листья его уже утратили наивную беспомощность, и корни его не нужно больше поливать из лейки, как делал когда-то старшина. Немец-садовник уже поливает его из шланга и уже не смотрит на это дерево, как на забаву русского солдата, которая никогда не пригодится немцам: он теперь даже усмехается в усы, вспоминая глупые свои мысли. Тот советский солдат очень хорошо сделал, что посадил деревцо на месте вырванной снарядом старой липы. Оно ведь растёт на немецкой земле и, навсегда останется немецким. В этом не может быть уже никаких сомнений. Сейчас уже почти все простые немцы понимают, что жизнь опять распустится здесь полным цветом, и они хотят её видеть, хотят строить её своими руками и верят тому, что построят на своей земле, принадлежащей не какому-нибудь толстобрюхому, а простым немцам — народу…
Офицер оторвал взгляд от окна и поднял трубку телефона.
— Военная прокуратура?.. Человек, организовавший попытку похищения инженера Эгона Шверера, у меня. Да, это Фрэнк Паркер… Да, тот самый Паркер, о котором столько говорил Кроне… Слушаю, сейчас будет доставлен.
Он положил трубку и повернулся к старшине, молча стоявшему у двери:
— Двух автоматчиков!