На следующий день мы с Кручининым не виделись. Открытие того, что книга действительно принадлежала Гордееву, очень огорчило Нила. Он никого не принимал. Даже меня. Только через день я, наконец, попал к нему и застал его в самом мрачном настроении. На столиках, креслах, возле постели валялись развёрнутые книги самого различного жанра и содержания. Это значило, что Кручинин хватается за всё в поисках успокоения и, не находит его. Он встретил меня не очень ласково:
— Где ты пропадал?
— Сидел дома.
— Почему ты не пришёл вчера?
— Ты же сам сказал по телефону, что мне лучше не приезжать.
— Я тебе это действительно сказал? — Он пожал плечами, но я-то отлично знал, что это — игра. Ему попросту совестно за вчерашнее поведение; он делает вид, будто действительно машинально сказал.
— Хочешь халвы? — неожиданно спросил Кручинин.
— Никогда не отказываюсь.
— Так поедем к Фаншетте.
Я беспрекословно отправился в переднюю. Скажи я, что не еду, он поехал бы один.
Через двадцать минут мы стояли перед дверью с медной дощечкой «Ляндрес» и тщетно нажимали кнопку звонка. По-видимому, Фаншетты не было дома. Нам оставалось только уйти. Мы были уже на середине марша, спускающегося к следующему этажу, когда дверь, наконец, приотворилась на длину цепочки и послышался знакомый голос Фаншетты:
— Кто там?
Через пять минут мы сидели в той же комнате, которую я дважды видел.
— Слышу звонок за звонком. Чувствую, кто-то свой, и ничего не могу сделать… сижу в ванне, — щебетала Фаншетта. — Теперь я должна вас покинуть, чтобы привести и себя в порядок. Не могу же я оставаться в таком виде. — С этими словами она кокетливо приподняла полу лёгкого халатика.
Мы остались одни. По-видимому, это как нельзя больше устраивало Кручинина. Не теряя времени, он принялся за детальный осмотр комнаты. Я знал: Нил отлично помнит всё, что видел здесь в первый раз. Теперь его глаз тщательно регистрирует изменения, происшедшие с того времени. Тут же с неуяснимой для меня быстротой в его мозгу происходит аналитическая работа: исследование возможных причин происшедших изменений, немедленное отбрасывание в бездну, незапоминание всего неинтересного и твёрдая фиксация каждой мелочи, могущей дать малейший повод для предположений, идущих к делу.
Хозяйка, подобно каждой женщине, уделит туалету достаточно много времени. Кручинин мог не спешить. Он действовал методически, дюйм за дюймом продвигаясь вдоль стен, оглядывая каждую безделушку, поднимая некоторые из них, как бы примеряя, так ли им следует стоять. Около маленького столика, на котором стояла хрустальная мухоловка старинного фасона, явно антикварного происхождения, он несколько мгновений задержался, поманил меня и молча указал на этот смешной старомодный прибор. Я видел, как мечутся под хрустальным колпаком мухи, как те из них, что не нашли выхода вниз, к приманке, завлекшей их в западню, бьются в воде, уже поглотившей изрядное количество жертв. Но, честное слово, я решительно не понимал, какое отношение всё это может иметь ко мне.
Раздосадованный моей непонятливостью, Кручинин тихонько сказал:
— Спрячь эту приманку. Она мне понадобится.
Только тут я заметил, что вместо обычного сахара под мухоловкой лежит кусочек халвы. Я быстро выполнил приказание, продолжая, однако, не понимать, какой интерес для нашего дела может представлять мушиная приманка.
Между тем Кручинин так же методически продолжал осмотр. В комнате и во всей квартире царила мёртвая тишина. Просто трудно было представить, что женщина может производить так мало шума.
Кручинин закончил осмотр и остановился над роялем, вглядываясь в чёрное зеркало его полированной крышки. Его лицо отразило мучительное напряжение мысли. Происходило то, что редко случается с Кручининым, — так редко, что наперечёт мог бы вспомнить такие случаи, — он торопился найти какое-то решение и не находил его. Его взгляд ещё раз обежал комнату, задержался на… пудренице Фаншетты. Кручинин схватил её и, слегка тряхнув пушок над крышкой рояля, подул на образовавшийся тонкий слой белой пыли. На чёрном фоне рояля остался характерный рисунок капиллярных линий. Их пересекал резкий шрам в виде полумесяца.
Кручинин выпрямился и, потирая руки, подошёл к раскрытой клавиатуре. Он, видимо, собирался что-то сыграть, но рука его повисла в воздухе, и два пальца, приготовившиеся что-то схватить, жадно протянулись к клавиатуре. Его лицо, вся фигура, каждый палец высоко взлетевшей руки — всё отражало торжество. Указательный и большой пальцы были крепко сжаты, хотя, как мне казалось, в них решительно ничего не было. Лишь подбежав вплотную к Кручинину и приглядевшись, я различил то, что он держал с таким торжеством, словно это был славный трофей трудной битвы: короткий волос. Я вынул из кармана лупу и пригляделся.
— Из бороды седеющего шатена, — сказал я.
— Верно, — подтвердил Кручинин.
Где-то в отдалении хлопнула дверь, и по комнате пронёсся порыв сквозняка.
— Не удержали, — насмешливо пробормотал Кручинин.
— Что?
— Дверь вырвалась из рук и затворилась громче, чем они хотели.
— Кто?
— Не знаю.
Он приложил палец к губам и настороженно прислушался. В доме царила всё та же мёртвая тишина. Подозрение мелькнуло у меня в мозгу: по каким-то, пока ему одному понятным, следам Кручинин пришёл сюда, чтобы поймать Фаншетту на месте преступления. Но она разгадала это и… ловко ускользнула…
В следующее мгновение в комнату вошла Фаншетта, благоухая пьянящим ароматом каких-то крепких духов…
Хозяйка набросилась на Кручинина с жадными расспросами о деле Гордеева. Она повторила, ему то, что я слышал от неё прошлый раз, об её намерениях в отношении Вадима. Мне неожиданно пришло в голову, что именно такой поворот дела мог бы как нельзя более устроить Кручинина в части его личных дел. Ведь, если бы Гордеев действительно женился на Фаншетте и окончательно бросил Нину, то рано или поздно она вернулась бы к Нилу. А я по всему видел, что он только этого и хочет.
— Нечаянно я стёр всю пыль с перил на лестнице. Нельзя ли вымыть руки?
— Конечно, — услужливо сказала Фаншетта. — Идёмте.
Я понял, что Кручинин отправился на обследование квартиры. Раз он выбрал именно такой предлог, как мытьё рук, значит его интересовала ванная комната. Очевидно, нужно было проверить, действительно ли Фаншетта брала ванну, когда мы звонили, и постараться найти следы обладателя седеющей бороды, неосторожно хлопнувшего дверью. Я терпеливо ждал их возвращения, делая попытки самостоятельно осмотреть комнату и обнаружить что-нибудь ускользнувшее от внимания Кручинина. Но, разумеется, я не нашёл ничего достойного внимания. Попытавшись сопоставить видимое ныне с тем, что видел в двух прошлых посещениях, я не мог отметить решительно никаких перемен.
Первым вернулся Кручинин.
— Сейчас мы получим по чашке чая с клубникой, — сказал он и, помолчав, как бы невзначай, добавил: — Трудно предположить, чтобы за десять минут ванна могла высохнуть так, чтобы не осталось никаких следов купанья, да и температура в ванной комнате совершенно такая же, как везде… Кстати, когда ты был тут прошлый раз, перчаток на рояле уже не было?
Только тут я заметил, что жёлтые перчатки, которые в первое, посещение примерял Кручинин, действительно исчезли. Как же я не обратил на это внимание? Но увы, я не мог дать Кручинину ответа. Напрасно старался я припомнить, видел ли их тут в прошлый раз. Эта деталь прошла мимо моего сознания. Похвастаться было нечем.
Стоит ли говорить, что в таких обстоятельствах, когда я знал, что Кручинин больше не верит Фаншетте и поймал её на лжи, предложенный ею чай с клубникой доставил мне весьма сомнительное удовольствие. Кручинин тоже отнёсся к нему без особенного энтузиазма. При первом удобном случае он сказал:
— Кстати о перчатках! Они могут сыграть существенную роль в судьбе Вадима, а следовательно, и в вашей собственной.
Остатки выщипанных бровей Фаншетты взлетели на лоб.
— Перчатки?.. Какие перчатки? — с искренним удивлением спросила она.
— Жёлтые перчатки свиной кожи.
Она недоумённо пожала плечами.
Если это удивление не было искренним, то было разыграно с большим искусством.
— Те, что лежали у вас там, — Кручинин показал на рояль.
— Ах, эти! Да, да, помню… — вспомнила она, — но… он взял их.
Если бы у меня были более слабые нервы, то я, вероятно, слетел бы со стула: сидящий в тюрьме Вадим взял перчатки?!
На Кручинина это заявление произвело, по-видимому, не меньшее впечатление, чем на меня.
— Вадим взял их? — спросил он.
— Нет, нет, конечно, не Вадим. Это оказались вовсе не его перчатки.
— Не его?.. А чьи же?
— Это были перчатки… моего брата.
— Ах, вот как!.. Он был у вас? — спросил Кручинин с таким видом, словно наличие этого брата вовсе не было для него неожиданностью.
— Мы с ним редко видимся, — сказала Фаншетта. — У него работа, из-за которой он очень много ездит.
— А где он служит?
— Не знаю, как называется это учреждение. Как-то чудно. Эти сокращённые названия, знаете ли, не для меня. Я никогда не могу их запомнить.
— Я, кажется, знаю вашего брата, — сказал вдруг Кручинин, пристально глядя ей в глаза. — Даже знаю, что он шатен, что он носит бороду и что борода эта уже седеет…
На этот раз она не могла скрыть удивление:
— Откуда вы… знаете?
— Я вот только не знаю; в Москве ли он сейчас?
— … Неделю тому назад он был тут.
А теперь, не знаю… Я давно его не видела.
— А простите за любопытство: когда вы последний раз играли на рояле?
— Я играю почти каждый день.
— И сегодня?
— Да… Но… — она запнулась и сдвинула брови, — мне не нравится этот допрос.
— Допросы вообще мало кому нравятся, — усмехнулся Кручинин.
— Можно подумать, что вы… мне в чём-то не доверяете.
— Что бы вы сказали, если бы я предложил вам проехаться…
Не нужно было быть очень наблюдательным, чтобы заметить, как напряглось всё существо Фаншетты, какого труда ей стоило не выдать своего волнения в ту минуту, которую длилась рассчитанная пауза Кручинина.
— Куда? — спросила она едва слышно.
— К брату. Я хочу, чтобы вы нас познакомили.
— Зачем?
— Мне кажется, он может сказать кое-что очень ценное по делу Вадима.
— Они даже не были знакомы, — поспешно сказала она.
— И тем не менее…
— Если вы так хотите, — сказала она, всё ещё колеблясь… — Я сейчас узнаю, дома ли он. — Она потянулась к телефону, но её рука встретилась с лежащей на трубке рукой Кручинина.
— Сделаем ему сюрприз неожиданным появлением, — с улыбкой сказал он.
— У нас с ним… не такие дружеские отношения, чтобы…
— Ничего… Одевайтесь.
— Я всё-таки позвоню.
— Право, не стоит.
— Я не очень твёрдо помню его адрес. Давайте спросим его хотя бы о номере квартиры, чтобы не плутать по подъездам, — настаивала Фаншетта. — Там огромный дом. Такой большой, масса подъездов… Хотите ещё чаю?
— Одевайтесь.
— … Почему вы не даёте мне позвонить? Вы в чём-то мне не доверяете…
— Я вам? — Кручинин рассмеялся. В искусстве притворяться он мог поспорить со своей противницей. — Звоните, если вам так хочется.
Произнося это, Кручинин вдруг замер на диване, где сидел. Перед тем он проявлял совершенно несвойственную ему суетливость, Его руки двигались за спиной, где он, по-видимому, пытался скрыть их от внимания Фаншетты. А тут вдруг совершенно успокоился.
— Что ж, звоните, — повторил он с видом полного равнодушия. — Только не думайте, что я вам в чём-то не доверяю.
Фаншетта сняла трубку и набрала номер.
Через её плечо я следил за пальцем, бегавшим по диску, и запомнил набранный номер.
— Макс?.. Это ты, Макс… — спросила она в трубку. — Я сейчас приеду. Со мною товарищ Кручинин… Макс… Ты слушаешь?.. Алло, Макс… Не то нас разъединили, не то он бросил трубку, — с досадой произнесла она, вопросительно глядя на Кручинина.
— Наверно, ему не понравилось то, что я увязался за вами, — с улыбкой сказал Кручинин.
— Ну… почему же, — проговорила она смущённо.
— Как вы думаете, он меня знает? Вы ведь не объяснили ему, кто такой Кручинин?
— О, кто же не знает Кручинина!
— Может быть, позвонить ему ещё раз, чтобы он нас подождал?
— Нет, не нужно, — уверенно сказала она. — Я ведь сказала, что мы сейчас приедем.
— Одевайтесь.
— Я готова. Шляпа не нужна. Вы ведь в машине?
— Да.
Волнение, с которым она не могла справиться несколько минут тому назад, сменилось полным спокойствием.
— Так поехали? — с улыбкой сказала она, подходя к машине.
Машина плавно скользила по влажной от дождя мостовой.
Дом на Мясницкой, куда мы приехали, был действительно большой.