Смерть г-жи Бенкендорф. — Торжества коронации. — Анна Петровна Лопухина и Кутайсов. — Проявление дурных свойств характера императора. — Николай Петрович Архаров. — Назначение императрицы Марии Феодоровны начальствовать над воспитательными домами. — В какой мере Нелидова содействовала благотворительной деятельности Марии Феодоровны?
В марте 1797 года, среди приготовлений к коронации, Мария Феодоровна потеряла старого друга своего, г-жу Бенкендорф, которая умерла за границей, куда поехала лечиться. По воцарении Павла, г-жа Бенкендорф вызвана была вместе с мужем ко двору и осыпана милостями государя, старавшегося забыть неудовольствия великого князя, но, наученная горьким опытом, она уже ни во что не вмешивалась и держала себя, по отзыву современников, очень скромно[118]. С своей стороны Нелидова отнеслась к Бенкендорф дружелюбно, чем приобрела новые права на расположение Марии Феодоровны, которая, поместив двух дочерей Бенкендорф в Смольный, поручила их особому вниманию Нелидовой и вновь назначенной помощницы Делафон, г-жи Пальменбах[119]. Пока императорская чета готовилась в Москве к коронации, смольнянки, с Нелидовой во главе, угождая военным вкусам Павла Петровича, вышивали девять воинских знамен[120]. Повезла их в Москву сама Нелидова, приехавшая туда к самому торжеству коронации, которая произошла в день Светлого Христова Воскресения. Торжество это сопровождалось неслыханными дотоле милостями нововенчанного императора: чины, ордена, громадные имения, десятки тысяч душ крестьян розданы были с невероятною расточительностью лицам, пользовавшимся его расположением, особенно в гатчинский период его жизни. Львиная доля этих милостей досталась друзьям Нелидовой, князьям Александру и Алексею Куракиным, пожалования которым, но миллионной их стоимости, можно было бы сравнить лишь с пожалованиями, сделанными в это же время Безбородко[121]. Несомненно, что одно лишь личное желание Нелидовой, хорошо известное Павлу Петровичу, было причиной того, что она не получила в день коронации ничего, кроме звания камер-фрейлины, вполне соответствовавшего ее исключительному значению при дворе.
Впрочем, уже в Москве, среди коронационных празднеств, на горизонте царственной четы и Нелидовой появилось легкое облачко, впоследствии превратившееся в грозовую тучу. Из московских девиц, явившихся ко двору, особенное внимание Павла обратила на себя молодая, девятнадцатилетняя Анна Петровна Лопухина, дочь одного из московских сенаторов, Петра Васильевича Лопухина. Это была красавица-брюнетка, с чудною белизною лица и глубокими выразительными глазами; красота Лопухиной носила, по отзыву современников, кроткий, меланхолический характер, и была тем более поразительна, что Лопухина отличалась необыкновенною скромностью. По словам современника, Павел несколько раз говорил о впечатлении, произведенном на него Анной Петровной, и это повело к беспокойству императрицы и Нелидовой, постаравшихся, как говорили, ускорить отъезд императора из Москвы Но, разумеется, это обстоятельство не скрылось и от других придворных, в особенности от Ивана Павловича Кутайсова, только-что произведенного в гардеробмейстеры, но продолжавшего исполнять свои обязанности брадобрея при государе[122]. Кутайсов считал себя обиженным при раздаче коронационных наград и винил в этом исключительно императрицу и Нелидову, влияние которых на Павла он жаждал заменить своим или чьим либо другим в личных своих целях. Замечательно, что императрица и Нелидова именно в это время спасли от гнева Павла этого злейшего и самого опасного своего врага. «Имениями и орденами (во время коронации), — рассказывает Гейкинг, — вообще не скупились. Пользуясь этим, г. Кутайсов, хотя и получил уже чин статского советника, вздумал попросить у государя еще орден св. Анны 2-го класса. Сильно разгневавшись, Павел выгнал его и, войдя к императрице, у которой застал фрейлину Нелидову, объявил им, что Кутайсов уже уволен за его бесстыдство. Усилия государыни успокоить своего супруга, в котором еще кипела кровь, были напрасны; только после обеда удалось г-же Нелидовой испросить прощение Кутайсову. Тот в изъявление благодарности бросился к ее ногам, но последствия показали, какова была его признательность к обеим его благодетельницам»[123]. Во всяком случае, непосредственность чувств пылкого государя, на пролом стремившегося к водворению «порядка и правды» в России, изменчивость его настроения, боязнь измены и заговоров, подавали интриганам, наполнявшим двор, уверенность в том, что влиянию Марии Феодоровны и Нелидовой на императора, рано или поздно, положен будет конец. Передавая графу Воронцову подробности происходивших в Москве событий, лейб-медик Рожерсон писал ему 10-го июня 1797 года о характере действий Павла: «Все производилось здесь случайно, по минутному впечатлению. Когда он (Павел) чего либо хочет (курсив в подлиннике), не осмеливаются делать ему возражения, так как на каждый совет или представление он смотрит, как на ослушание (rebellion). Иногда на следующий день императрица, и еще чаще Нелидова, в особенности когда они действуют совместно, успевают приостановить его решение, но это случается очень редко[124]. Нелидова в настоящее время очень дружна с императрицей, и нужно сознаться, что по своим качествам, по своему характеру, по своей умеренности, она стоит выше всех прочих фаворитов и министров»[125].
Действительно, в Москве Павел Петрович не всегда сдерживал себя, видя на происходивших смотрах войск недостаточную, по его мнению, выправку солдат по новому образцу, им только-что установленному, и приписывая это «потемкинскому духу» офицеров: военные приказы того времени наполнены резкими выговорами и даже исключениями офицеров из службы[126].
Хуже всего было то, что, действуя по первому впечатлению и не давая себе труда разобрать дело, Павел весьма часто наказывал людей, ровно ни в чем неповинных, и, наоборот, выражал иногда свое благоволение именно тем людям, которые, угождая его слабостям, думали только о личных своих выгодах. Одним из таких фаворитов Павла был в это время петербургский генерал губернатор, Николай Петрович Архаров, человек весьма хитрый и пронырливый, снискавший себе известность в царствование Екатерины, как отличный полицейский сыщик. При Павле Архаров задумал играть другую, более важную роль: пользуясь подозрительностью императора и его боязнью измены и заговоров, он старался, с одной стороны, держать Павла в постоянном беспокойстве своими доносами, чтобы сделаться необходимым для него человеком, а с другой — доказать ему свое усердие, подделываясь под его вкусы, самовольно усиливая значение и смысл его распоряжений и часто, даже сознательно, искажая их; так, например, на другой же день по кончине Екатерины, он приказал будочникам срывать с проходящих по улицам круглые шляпы и фраки, не нравившиеся Павлу, как признак революционного духа времени; он же принимал деятельное участие в раскрытии мнимого заговора Дмитриева и Лихачева. Все сами по себе мелочные распоряжения Павла Петровича по полицейской части: о ношении одежды, об образе наружного благочиния петербургских обывателей, приводились им в исполнение от имени императора с придирчивостью и неумолимою жестокостью, вызывавшими всеобщее негодование, донося о котором он вновь имел случай уверить Павла в своей преданности и полезности. Императрица и Нелидова не любили Архарова, считали его человеком низким по характеру и, по случаю пребывания его в Москве на торжествах коронации, содействовали назначению временным петербургским военным губернатором графа Ф. Ф. Буксгевдена, женатого на Наталии Александровне Алексеевой, подруге Нелидовой. С этого времени Архаров чуял опасность для себя в будущем и брал свои меры.
2-го мая, накануне выезда императорской четы из Москвы, императрица Мария Феодоровна назначена была главноначальствовать над воспитательными домами в обеих столицах. Едва ли можно согласиться с мнением, что Нелидова имела влияние как на это назначение, так и вообще на всю широкую просветительную и благотворительную деятельность своей царственной подруги[127]. Нелидова интересовалась Смольным только лишь как местом своего воспитания, в дела же воспитательных домов никогда не вмешивалась, и о них в переписке ее с императрицей не упоминается ни одним словом, кроме обычных фраз о великодушии императрицы и о ее доброте; стремление проявить свою личность делами благотворения на широком поприще о государственной и культурной деятельности было присуще духовной природе императрицы, тогда как Нелидова, при всей своей сердечности, лишена была всяких организаторских талантов и даже в пору наибольшего своего влияния ничем не проявила своих наклонностей к общественной деятельности в какой-либо доступной в то время для женщин сфере.