Распрощавшись с Солнцевой, Гэмаль подошел к морскому берегу, уселся на огромную кость китовой челюсти. С моря дул резкий ветер. Тяжелые валы прибоя один за другим катились на берег. На черной линии горизонта, там, где кипящее море сходилось с небом, покрытым снеговыми тучами, виднелась сплошная гряда льдов. Отдельные льдины подходили к берегу. Одна из них напоминала огромную, высунутую из воды руку, взывающую о помощи. Порой то там, то здесь показывалась на гребне волны круглая, как шар, голова нерпы. Высоко в небе тревожно кричали гуси. Огромная стая морских уток, почти касаясь волн, пролетела у самого берега. Начинался осенний отлет птиц.
Гэмаль прислушивался к привычным звукам непогожего северного дня. Мелкие росинки перегоняемого ветром тумана покрыли густым бисером его лицо, одежду.
Парторг понимал одно: назначение его в янрайский колхоз потеряет смысл, если здесь в скором будущем не произойдут ощутимые изменения к лучшему.
«Надо начинать сразу, — думал он. — Надо все осмотреть, всех послушать, все понять, а потом найти самое главное, за что браться… С Айгинто я сумею итти рядом. Правда, вроде необъезженный он. Из стороны в сторону бросается, сам за всех все сделать хочет, много кричит без толку. Кажется, у него даже прозвище нехорошее появилось: «Рваная глотка». Нужно, чтобы забыли люди прозвище это. Ругаться, конечно, мне с ним придется, но надо так сделать, чтобы люди прежде всего оценили нашу дружбу».
Время шло, а Гэмаль все сидел один на том же месте. У него было такое ощущение, словно он находится в самом начале большой, трудной дороги, которую нужно пройти как можно быстрее. Вот он сейчас докурит трубку, встанет и пойдет. И тогда уже нельзя будет останавливаться ни на минуту…
«Ничего, у меня здесь немало помощников будет, — подумал Гэмаль, и ему ясно представилось светлое, веселое лицо учительницы. — Когда такая домой на Большую Землю приедет, то многое о Чукотке расскажет, — думал Гэмаль, набивая трубку. — И, конечно же, не услышат от нее люди о том, какого темного старика чукчу она видела, какого дикого чукчу видела, как он со шкурами, с торбазами своими к ней в комнату забрался. Нет, она не об этом рассказывать станет. Она расскажет людям, как Анкоче честность любил, каким, по его словам, сердце человеческое должно быть».
Гэмаль встал, вздохнул всей грудью и зашагал широко, размашисто к дому председателя колхоза.
— Ну, теперь я пошел по тропе своей, — вслух сказал он. — Теперь пошел, нельзя останавливаться…
Председателя Гэмаль застал за работой над какими-то бумагами. До этого они уже виделись, и теперь Айгинто, торопясь что-то дописать, только улыбнулся гостю, жестом пригласил сесть у стола. Сломав перо, Айгинто бросил ручку на стол, выругался.
— Не отвык ругаться? — спросил парторг, осматривая просторный дом председателя. В доме было чисто, уютно. Рядом с тумбочкой, над которой висело большое зеркало, на небольшом столике стоял патефон; у опрятной кровати разостлана огромная шкура белого медведя; на окнах замысловато вышитые шторы.
— И все, как прежде, торопишься? — добавил Гэмаль.
Айгинто взмахом головы откинул со лба непослушную челку и спросил в свою очередь:
— Гивэя, брата моего, видел в Кэрвуке? Смотри-ка, в район захотелось! Мальчишка!
— Видел. Скоро домой вернется.
— Ай и побью же я его! Как собаку побью и за волосы на приманку песцам в тундру выволоку! — Айгинто пристукнул кулаком по бумагам. — Ну и брат же у меня, совсем как у нерпы глупой голова его. Зато вот Тэгрын… Крылатый человек! Письмо из госпиталя получили, плохо ему…
Оба долго молчали.
— Вот сижу и списки на каждую бригаду составляю, — наконец сказал Айгинто, — думаю, как людей по-другому в бригадах переставить.
— А ну-ка, дай списки, — попросил Гэмаль.
Айгинто протянул ему несколько листков бумаги.
— Неправильно ты бригады составляешь, — заметил парторг, просмотрев списки — вот, например, ты же знаешь: Иляй и Пытто недружно между собой живут. Нельзя же их в одну бригаду.
— Иляй ни с кем дружно не живет. Однако скоро побью его, не выдержу, — мрачно заявил Айгинто.
— Бить Иляя не надо, — спокойно возразил Гэмаль. — А вот давай придем по домам и ярангам, посоветуемся с охотниками, их желание спросим, потом подумаем вместе, как бригады составить.
— Хорошо, пойдем, — повеселев, согласился Айгинто.
Они побывали в каждом доме. Гэмаля, работавшего здесь не так давно председателем янрайского сельсовета, встречали весело, приветливо. Было видно, что янрайцы рады его возвращению.
— Умывальников нет, стекол для больших ламп нет, стульев нет, — скороговоркой тараторила бойкая на язык жена охотника Тиркина.
— Стекло нам надо такое, которое каждому человеку лицо его показывает, — сказал старик Анкоче, принимая гостей в своем новом жилье. — Правда, у нас уже есть такое стекло, — старик показал на зеркальце, стоявшее на столе, — но оно маленькое.
— Надо записать нам с тобой, Айгинто, — обратился к председателю колхоза Гэмаль. — Все записать, что люди просят, потом в райторге потребуем.
Не доходя до яранги Пытто, они услыхали ругань.
— Да ни за что я тебе не прощу, полоумная женщина! — кричал тоненьким голосом Пытто.
— Сам ты полоумный! — закричала в ответ Пэпэв.
Когда Гэмаль и Айгинто вошли в ярангу, они с удивлением увидели, что возле костра лежит большая куча исколотого дерева. Пытто и Пэпэв умолкли.
— Что-то вы очень громко разговаривали, на весь поселок слышно, — сказал Гэмаль, осматривая ярангу.
— А это что такое? Кто доски такие хорошие испортил? — Айгинто с возмущением окинул взглядом хозяев яранги.
Пытто тяжело вздохнул, открыл было рот, но, боясь накричать на жену при посторонних, промолчал. Ему вспомнилось, как он тащил эти доски на себе от разбитого кунгуса, выброшенного морем километрах в двадцати от поселка, как строгал их, сколачивая стол, табуретки. Вспомнилось, как ему весело было возвращаться домой с охотничьего участка с мечтой о настоящем доме. И вот приходит он домой и видит вместо стола и табуреток большую груду чурок и щепок. Жена с топором в руках полуиспуганно, полуторжествующе глянула на него и сказала:
— Видишь, сколько у нас теперь топлива для костра!
Пытто задохнулся от гнева, выхватил из рук жены топор, выбежал на улицу и забросил его далеко в сторону. Началась семейная перепалка, приход Гэмаля и Айгинто остановил ее.
— Так это, значит, ты наделала? — Айгинто круто повернулся к Пэпэв. Во всей его тонкой, гибкой фигуре появилось что-то хищное, устрашающее, в жарких глазах — пламя ярости. Пэпэв поспешно приблизилась к мужу, хотя, тот был не менее зол, чем Айгинто. Гэмаль незаметно дернул председателя за рукав гимнастерки.
— Чего ты дергаешь? Ты посмотри, хорошо посмотри, что она наделала! — Айгинто схватил кусок от крышки стола. — Да я же всех янрайцев заставил смотреть, какой стол, какие табуретки сделал Пытто, чтобы у него учились, а не ждали, когда гуси им на крыльях принесут.
— Да. Это верно, Пэпэв совсем плохо сделала, — спокойно согласился Гэмаль. — Она и сама теперь об этом думает.
— Ничего она не думает! — не выдержал Пытто. Круглое курносое лицо его покраснело. — Разве есть у нее, чем думать?..
— А мы вот заставим ее подумать, — запальчиво погрозил Айгинто. — На правлении… слышишь, на правлении завтра тебя ругать будем! Косы тебе обрежем, чтобы голова твоя хоть немного на мужскую стала похожа, может быть, чуть умнее станет.
Пэпэв испуганно скомкала свои длинные косы, прижала к груди. Тень тревоги промелькнула и на лице Пытто.
— Зачем косы отрезать?.. Я не хочу, чтобы жена моя посмешищем стала…
Гэмаль укоризненно посмотрел на Айгинто. Пэпэв уловила его взгляд. Чувствуя поддержку, она с вызовом перебросила косы за спину, резко наклонилась в сторону председателя и зачастила:
— Чего ты с громкими словами в мой очаг пришел, а? Тут тебе не правление колхоза. Там кричи. Там рви свою глотку. Не пойду я в дом жить! Или ты хочешь, чтобы и я, как Анкоче, в комнату учительницы жить ушла? Или, быть может, хочешь, чтобы к тебе в дом пошла?.. Нет, не пойду. У меня муж есть…
— Ну, теперь закрывайте уши, оглохнем, — посоветовал Пытто и сам крепко зажал уши руками.
Чувствуя, что в споре с Пэпэв очутился в смешном положении, Айгинто сердито откашлялся, пытаясь придумать, как бы ему закончить спор, не потеряв при этом собственного достоинства. Но тут заговорил Гэмаль.
— Новость тебе сказать хочу, — обратился он к Пэпэв с таким видом, словно продолжал миролюбивую, задушевную беседу.
Женщина невольно умолкла на полуслове и даже попыталась улыбнуться, как это полагается приветливой хозяйке. В глазах ее появилось острое любопытство.
— Новость такая: старик Анкоче уже не живет у учительницы, в дом к сыну жить перешел, — продолжал в том же тоне Гэмаль.
— Перешел в дом… к сыну? — изумилась Пэпэв.
— Да. Вот сейчас только мы с Айгинто были у него. Старик просил, чтобы мы помогли купить ему зеркало… знаешь, такое большое, светлое, как у учительницы.
— Зеркало? — живо переспросила Пэпэв и тут же о почти детской непосредственностью мечтательно добавила. — Зеркало… большое, светлое… Вот бы мне такое!..
Гэмаль незаметно подмигнул Айгинто.
— Куда же ты ставить его будешь, полоумная женщина? — ехидно спросил Пытто. — В дом-то переходить не хочешь, а в пологе, кроме твоего ночного горшка, ничего не помещается.
— Подожди, подожди, Пытто, — Гэмаль поднял руку. — Попросить тебя хочу, давай оставим жену твою одну, пусть подумает над новостью, которую сообщил я ей. Она же знает: Анкоче мудрый, очень мудрый старик и вот, однако же, в дом к сыну жить перешел… Тут есть над чем подумать. Так, что ли, говорю?
— Большое зеркало… Уже давно мне его сильно хочется, — с прежней мечтательностью произнесла Пэпэв и вдруг машинально поправила косы, как бы всматриваясь Мысленно в то самое зеркало, которое ей так хотелось иметь.
Когда вышли на улицу, Гэмаль остановил Айгинто и тихо спросил:
— Ну, теперь, кажется, ты и сам понял, что на сварливую женщину был похож?
Тонкие ноздри Айгинто вздрогнули, губы поджались.
— Ну почему, почему они такие, эти люди, а?!. Их руками, зубами тащишь… К свету, к воздуху чистому тащишь, а они, как олень заарканенный, упираются!
— Зачем тащить, а? Звать надо, сердцем звать, чтобы верили, чтобы сами шли, вот как звать надо, — изменив своей привычной сдержанности, также горячо заговорил Гэмаль. — Когда кого-нибудь тащат, он все равно упираться будет, бояться будет, не поверит, что его к свету, к чистому воздуху, как говоришь ты, тащат…
Айгинто молчал, глядя себе под шли.
— Совет тебе дать хочу, — снова обратился к нему Гэмаль. — Позови к себе Пэпэв вместе с мужем и отдай ей свое большое зеркало… Потом новое купишь.
Айгинто с изумлением вскинул голову.
— Подожди, до конца выслушай, — попросил его Гэмаль. — Ты видел, какие у нее глаза были, когда она о большом зеркале говорила?
— Злые глаза, как у всех женщин сварливых, — буркнул Айгинто.
— Зачем так говоришь! — возразил Гэмаль. — Смотреть надо, думать надо. Если она возьмет твое зеркало, то многое, может быть, в нем увидит…
— Да, и стол и табуретки, которые поломала, увидит, — с иронией заметил Айгинто. — Нет, завтра же я ее на правление позову. Три дня после этого, как лисица, красной от стыда ходить будет. От зеркала, как от медведя, бежать захочет, чтобы лицо свое не увидеть…
Гэмаль вздохнул и промолчал, думая, что, прежде чем начать серьезный разговор с Айгинто об его ошибках, следует подумать, с какой стороны к нему лучше всего подойти.
Первым нарушил молчание Айгинто.
— А вот и конец поселка. Смотри, яранга Иляя. Я туда не пойду. Его тоже хочу на правление вызвать, пусть и он красной лисицей походит…
Гэмаль почувствовал, как у него заколотилось сердце. Он уже давно поглядывал на эту ярангу, изо всех сил стремясь заглушить волнение.
— А Иляя в дом переселить не думаешь? — спросил он, помедлив, хотя прекрасно знал, что получит отрицательный ответ.
— Иляя… в дом? — изумился Айгинто. — Н-е-ет! Тут пока настоящим охотникам домов не хватает, а о таком лентяе, как Иляй, и говорить нечего.
— Ну что же, иди домой, я сам в ярангу Иляя схожу, — после некоторого колебания сказал Гэмаль. — Потом зайду. О бригадах нам теперь легко договориться.