Ученики янрайской школы были встревожены: учительница не вышла в класс и передала через Оро, что занятий не будет.
— В кровати лежит, по лицу видно, что очень больная! — вполголоса объяснял Оро столпившимся вокруг него мальчикам и девочкам.
— А ты пойди спроси! — подталкивал его в спину Тотык. — Пойди, ты смелый.
— Пойдем вместе! — предложил Оро.
Тотык согласился. Они робко постучали в комнату учительницы.
Оля, облизывая запекшиеся губы, ласково посмотрела на мальчиков. «Какие они уже большие… вытянулись», — подумала она и вдруг вспомнила, каким явился к ней Оро в первый раз.
— Там, у дверей, все мы стоим, — начал Оро, смущенно перебирая кончики пионерского галстука. — Мы вот думаем, что вы заболели… Надо ехать за врачом! — вдруг выпалил мальчик. Эта мысль пришли ему внезапно. Тут же он подумал: «Все охотники разъехались по участкам, один Анкоче дома! Но он совсем старый! Значит, поеду я сам!»
— Немного простудилась, — сказала Оля. — По это пройдет, совсем скоро пройдет.
— Да, да! Вы простудились, — подтвердил Тотык. — Вчера я видел, как вы в одном платке в дом Рультына бегали… Разве можно так? — укоризненно добавил он и, покраснев от смущения, потупился.
Оля улыбнулась и попросила мальчиков успокоить школьников.
Не стало легче Солнцевой и на второй день.
Оро решил действовать. Не долго думая, он побежал к старику Анкоче за советом.
— Охотников все еще нет! Они могут и неделю на своих участках пробыть. И Петр Иванович с отчетом в район уехал. А учительница сильно больна, — скороговоркой объяснял он. В подвижном лице его, с быстрыми, живыми глазами, с высоким лбом, была тревога и решимость. — Так вот я так придумал: соберу в поселке всех собак, которых охотники дома оставили… На собаках я ездить умею… Вот… и поеду в Илирнэй сам. Привезу врача!
— Сам? — переспросил Анкоче, осматривая гибкую фигуру мальчика.
— Да, сам! — решительно подтвердил Оро.
— Самому тебе нельзя, — после некоторого раздумья сказал Анкоче, — мал еще… А я… стар слишком.
— Так как же быть, а?! — с отчаяньем воскликнул Оро.
— Подожди, подожди, — сейчас что-нибудь придумаем. — Анкоче встал со своей лежанки, как можно бодрее прошелся по комнате. — Вот видишь, хожу! Как молодой хожу! Последнее время я как будто совсем крепким стал, иногда клюку свою даже дома оставляю.
— Нет, нет! Тебе одному нельзя! — протестующе замахал руками Оро и тут же осекся, подумав, что тон и слова его могут сильно не понравиться Анкоче.
— А мы вдвоем поедем! — вдруг заявил Анкоче. Малый и старый вместе! Вот оно и выйдет, как будто один сильный мужчина!
— Ай, хорошо придумал! — восторженно воскликнул Оро.
Вскоре Анкоче и Оро, провожаемые всеми женщинами и детьми поселка, выехали в путь. Каюрил Оро. Старик Анкоче внимательно наблюдал за ним, порой советовал переставить в упряжке собак.
Дорога была хорошо накатанной, и нарта скользила легко.
Погасли короткие сумерки. Оро и Анкоче ехали в абсолютной темноте. Слева едва-едва различались силуэты огромных ледяных торосов на море.
За многие часы езды Оро выслушал от Анкоче десятки сказок. Теперь старик устал и потому молчал. И вдруг Оро впереди заметил две золотые точки. Сначала ему показалось, что это звезды, но Анкоче ему пояснил, что это огни на мачтах илирнэйской полярной станции.
Мальчик долго всматривался в эти точки, мерцавшие над землей немного ниже бледных звезд. Представив себе полыхающее в жару лицо учительницы, он закричал на собак. Им овладело нетерпение. Путь ему казался бесконечно долгим, и в первые минуты, когда мальчик заметил огни на радиомачте, он очень обрадовался: ему почудилось, что Илирнэй вот уже где-то здесь, совсем рядом.
Старик Анкоче затянул бесконечную песню:
— О-го-го-го-го! О-го-го-го-го!
— Что ж это огни так и не приближаются? Лучше бы их не было, что ли. А то дразнят только, — с досадой сказал Оро.
— Не надо ругать огни эти, — назидательно возразил Анкоче. — Малый ты еще, многого не понимаешь. — Минуту помолчав, старик заговорил снова: — Много лет назад я молодым еще по этой дороге ездил и, когда вперед смотрел, всегда лед-глаза перед собой видел.
— Лед-глаза? Какие лед-глаза? — живо переспросил Оро.
— Подожди… слушай дальше, потом все поймешь. Какой нетерпеливый, — с мягким укором произнес Анкоче. — Больно мне было. Лед-глаза душу мне заморозили. И вот лет десять тому назад огни эти там, на мачте, зажглись. Иногда я в Илирнэй в гости ездил. На огни эти смотрел, и казалось мне, что это они душу мне отогрели, сердце разморозили. Когда в Илирнэй приезжал, всегда на полярную станцию заходил. Начальник полярной станции — друг мне большой. Всегда чаем угостит, табаку даст, всегда поговорит со мной хорошо. Вот и сейчас, когда приеду, зайду к нему обязательно.
— Подожди… подожди, а про лед-глаза почему ничего не говоришь, что это такое? — опять нетерпеливо промолвил Оро.
— Ай, какой плохой парень! — с наигранной досадой ответил Анкоче. — Потерпи, не думай, что по старости у меня всю память отшибло. Расскажу и про лед-глаза.
Оро приготовился слушать. Но старик Анкоче вдруг предложил:
— Помолчим немного. Вон тот мыс объедем, а за мысом я говорить буду, а ты слушать будешь.
— Ладно, помолчим, — вздохнув, согласился Оро. Соскочив с нарты, он закричал на собак:
— Го яра, яра, ра-ра, ра-ра!
Собаки побежали быстрее. Вскоре действительно в темноте стал вырисовываться мыс, которого до этого мальчик не замечал. «Ишь, какой он, Анкоче. Старый, а глаза его лучше моих оказались», — с уважением подумал Оро.
Объезжая мыс, Оро почти не садился на нарту: ветер совсем оголил дорогу от снега. Он со сноровкой заправского каюра ловко отводил нарту от камней, умело командовал собаками. Откуда-то сверху, где скорее можно было угадать, чем различить нависшие над головой скалы, с легким шумом скользнула над путниками ночная птица. Собаки рванулись в сторону. Но Оро умело остановил нарту.
— Молодец! — скупо похвалил его Анкоче.
За мысом опять начинался твердый снежный наст. Упряжка быстро помчалась. Но минут через десять Анкоче предложил Оро остановить нарту у небольшого холма. Пристально всмотревшись, мальчик заметил вкопанные в землю громадные китовые ребра и неровный круг, выложенный из камней.
— Наверное, здесь чья-то яранга была? — спросил Оро. Старик опустился на корточки, достал из-за пазухи кухлянки свою трубку, закурил и только после этого ответил.
— Да, стояла здесь яранга когда-то. Давно это было…
Собаки покатались на снегу, затем уселись рядышком и, глядя на задумавшегося, застывшего неподвижно Анкоче, завыли протяжно, заунывно.
Подняв заиндевелую морду к небу, вожак упряжки выводил свою тоскливую песню громче всех. Мальчику становилось не по себе.
— Здесь, наверное, когда-то что-нибудь случилось. Собаки вон и то чуют, — наконец промолвил он.
Анкоче что-то ответил, но слова его потонули в новой волне протяжного, разноголосого воя упряжки. Столько тоски было в этом завывании, что мальчик, как и старик, застыл, подчиненный всем существом своим мрачному впечатлению, вызванному и гнетущей песней собак, похожей на плач, и таинственностью холодной ночи, и следами стоявшего здесь когда-то жилища, в котором, как теперь казалось Оро, случилось что-то страшное, оставшееся на всю жизнь в памяти Анкоче.
Собаки одна за другой постепенно умолкли. Анкоче встал, пристально оглядел холм и сказал:
— Ну, а теперь поехали.
Как только заскрипели полозья нарты, старик начал свой рассказ.
— Давно было, очень давно. Молодым еще был я, только что женился. И вот сюда из Янрая перекочевал, не хотел, чтобы Эчилин, как всех других, меня грабил. Только одна моя яранга здесь стояла, на том холме, у которого только что мы были. Но нам с женой не было скучно. Она шила, шкуры выделывала, а я песцов ловил, нерпу бил. Не всегда удача в охоте была, но себя и собак кое-как могли прокормить.
Потом дети появились, немножко труднее стало.
Оро, затаив дыхание, слушал каждое слово Анкоче.
— Глаза у меня были зоркие, ноги быстрые, спать долго не любил, — продолжал Анкоче. — Но вот сколько бы много песцов я ни поймал, а жить становилось все хуже. Скупал тогда у нас пушнину американский купец Стэнли, отец вот этого Мартина Стэнли, которого недавно здесь у нас поймали.
— Это который шпион! — воскликнул Оро.
— Да. Шпион, — подтвердил Анкоче. — Толстый был купец, борода красная, а глаза, как льдинки. Так мы его и прозвали: «Лед-глаза». Хитрый был купец. Если знает, что я много песцов поймал, очень дорого товар свой ценит, если чуть поменьше песцов у меня, чуть дешевле товар свой ценит. Приехал он как-то в ярангу мою, а сам раньше еще у охотников вынюхал, была ли у меня удача в охоте. А песцов в эту зиму я хорошо поймал, но купцу говорю: «Плохо дело, не было удачи в охоте, мало, совсем мало песцов поймал». Лед-глаза на меня посмотрел, в красную бороду усмехнулся и такую цену на чай, табак, спички, муку назначил, что у меня аж в глазах потемнело. «Нет, — говорю ему, — не дам я тебе столько шкур». А сам, кроме шкурок песцовых, в яранге ничего не имею. Хитрый был купец, очень хитрый. Свои лед-глаза туда-сюда повел, видит: детишки очень худые, в жирнике еле-еле свет горит, вот-вот потухнет, в кружках голая вода, чаем не заваренная. «Ну что ж, — говорит, — дальше поеду, а ты песцовые шкуры жуй вместе со своей семьей, возможно дети еще жирнее станут».
— У-у-у, злой волк, а не человек! — невольно вырвалось у Оро.
— Совсем потемнело у меня в глазах от злости. — Анкоче прокашлялся. Было видно, что он сильно взволновал себя рассказом о своем далеком прошлом. — Не выдержал я и закричал: «С голоду подохну, а не дам тебе столько шкурок, уходи из моей яранги!»
Думал, думал купец, видно не хотел от меня без пушнины уезжать. Боялся, видно, что Эчилин песцов у меня перехватит. Одну трубку выкурил, другую выкурил, потом стал немного ниже свой товар ценить, но все равно дорого, очень дорого.
«Нет, не отдам ему шкурки», — подумал я. А тут младший сынишка заплакал, есть попросил; жена прижала его к себе и тоже заплакала. А я смотрю на них и чувствую, что и мне словно кто горсть песку в глаза бросил.
Оро крепко сжал кнут в руках, чувствуя, что и ему спазма сдавила горло.
— Заскрипел я зубами и согласился с купцом, — Анкоче вздохнул, немного помолчал. — Поторговался со мной Лед-глаза, а перед отъездом и говорит: «Гнев вселил ты в меня, Анкоче. Думаю, что еще жалеть будешь, что кричал сегодня на меня, запомни это…»
Потом через год у меня винчестер испортился, надо было новый покупать, а песцы, как назло, не шли в капканы. Было у меня семь шкурок, но Лед-глаза десять требовал. Вот и подумай, мальчик, что я должен был делать? — повернувшись к Оро, с отчаяньем в голосе воскликнул Анкоче. — Сельсовета не было! Колхоза не было! Учителя не было! Парторга тоже не было! Все это мне тогда и во сне не снилось. Кто поможет? Кому пойдешь жаловаться? Даже Митенко и того пока на нашем берегу не было. На Аляске тогда он жил еще.
И вот говорю я жене: «Поеду в море открытую воду искать, может этим паршивым винчестером одну-две нерпы убью, на свежую нерпу песец пойдет». «Поезжай, — говорит жена, — только долго не задерживайся, а то у меня еды всего на три дня осталось». — «На четвертый-пятый день вернусь обязательно, — отвечаю я, — день-два без еды посидите, не привыкать. Не первый раз такое было».
Помню, вздохнула жена, а сынишки меня за шею обняли и не пускают. И так мне тяжело стало, словно навсегда с ними прощаюсь, что-то недоброе вселилось в мое сердце…
Выехал в море, на берег смотрю, вижу — жена стоит, а по бокам сынишки. Долго смотрели мне вслед.
Ехал я целый день, а воды нет. Стал я громко ругать Лед-глаза за то, что винчестер мне за семь песцов не продал. «Эх ты, вонючий! — кричу. — Сердце твое, наверное, шерстью, как медвежья лапа, обросло!» Сейчас ты понимаешь, что семь песцов это много, очень много. Но Лед-глаза знал, что рано или поздно я ему не семь, а десять песцов отдам.
— Да, да. Это много! За них сейчас целую пушку, наверное, можно купить, а не то что винчестер, — живо отозвался Оро.
— Вот-вот, пушку, — согласился Анкоче. — На вторые сутки подъехал я к открытой воде и сразу же нерпу увидел. Долго целился, боялся — промахнусь, потому что совсем плохой был винчестер. Но попал в нерпу, убил. Размотал выброску, кинул, зацепил нерпу. Тяну ее к себе и радуюсь: «Если так и дальше пойдет, то послезавтра в ярангу свою вернусь, жену и детей накормлю». Но вдруг чувствую, как будто меня чуть-чуть колышет на льдине. Оглянулся — и застыл от страха: оказывается, пока я с нерпой возился, кусок льдины откололся и теперь в море меня понесло. Точно так же, как это года три тому назад по морю Рультына, Пытто, Гивэя и Иляя носило. Слышу, собаки завыли, вот так же, как эти недавно выли. К воде рвутся, но нарту я хорошо у льдины закрепил. Вспомнил я детей и жену, стал руки кусать, чуть не плачу: «Умрут, думаю, умрут же они с голоду, кто им поможет? Соседей близко нет, хорошо, если кто мимо проезжать будет».
Идет пар от воды, нерпы головы высовывают и словно смеются над горем моим. Вот уже совсем ночь наступает, а я все плыву куда-то на север, уже ничего, кроме воды, вокруг себя не вижу. Туман поднимается, волны крупнее становятся.
Прошли сутки, прошли вторые, а потом я и счет дням потерял. От нерпы каждый день по кусочку отрезаю, а когда пить захочется, лед колю, лед морской местами несоленый, сам знаешь… Прибило меня к большому ледяному полю и понесло на восток куда-то. Наверное, с месяц меня в море носило, если не больше, потом к береговому льду прибило, и я на берег вышел. Только очень далеко от своей яранги. Вижу какое-то стойбище, обрадовался, кричу, как сумасшедший.
Накормили меня охотники, потом вместе чай пить стали. Пью чай, а сам рассказываю, что со мной случилось. А люди смотрят на меня и молчат все, словно языки свои вместе с чаем проглотили, только вздыхают тяжело. Но вот одна старуха и говорит: «Тут Лед-глаза мимо стойбища нашего проезжал, по всему побережью пушнину собирал, о тебе рассказывал. Был у твоей жены проездом. Она пять дней тогда уже с детьми голодала».
«Значит, был человек у нее? — обрадовался я. — Наверное, дал он ей в долг хотя бы немножко муки, рису. Человек же, понимать должен…»
Смотрю, у старухи слезы на глазах показались. «Нет, — говорит, — человека в твоей яранге не было, там Лед-глаза был. Каюр его рассказывал, что вытащил купец пряник из кармана и детям показал, дети к нему бросились, а он спрятал пряник к себе в карман, захохотал и говорит: «Отец ваш гордый очень, вздумал спорить со мной, торговаться. Вот приедет с моря, если медведи его не сожрали, он вас и накормит. Если вернется, так ему и скажите, чтобы умнее и смирнее был…» Каюр хотел часть корма, для собак приготовленного, у яранги сбросить, но Лед-глаза увидел, закричал на него, остолом ударил, заставил сейчас же дальше ехать».
Анкоче замолчал. Оро не мог промолвить ни слова. В ушах его все еще слушалась тоскливая песня собачьей упряжки, а перед глазами маячили врытые в землю китовые ребра — жалкие остатки давнего очага Анкоче.
— Лед-глаза, — прошептал мальчик и вдруг отчетливо представил себе, как купец протягивает голодным детям пряник И тут же со злобной улыбкой прячет его в карман.
— Детей своих и жену я мертвыми в яранге нашел, — вдруг промолвил Анкоче.
Потрясенный мальчик медленно повернулся в его сторону, со страхом заглянул ему в лицо.
— Темно в моих глазах стало, — печально продолжал Анкоче. — Ничего не вижу. Потом вон туда глянул, где огни сейчас горят. И вдруг Лед-глаза мне представился. Закричал я, с плеча винчестер сорвал и все патроны в Лед-глаза выпалил, а они по-прежнему стоят передо мной — холодные глаза, хитрые, злые.
Говорили, что тогда в меня безумие вселилось. Я пешком в Янрай ушел, без спросу у одного охотника упряжку взял и поехал Лед-глаза искать. Убить хотел. Долго, я ездил от стойбища к стойбищу. Почти не ел ничего, не пил, не разговаривал, с винчестером спать ложился, а по ночам на улицу выскакивал и в воздух стрелял, потому что опять перед собой Лед-глаза видел.
Не нашел я в ту зиму купца, куда-то он далеко на Колыму уехал, а летом на шхуне он на Аляску уплыл. Через года два снова в Янрай вернулся, но уже с сыном своим, этим вот — Мартином. Успокоился я к тому времени, но все равно Лед-глаза боялся со мной встречаться, боялся мне прямо в лицо посмотреть.
Вскоре я на вдове женился. С девочкой ее, вот твоих лет, взял. Полюбил я девочку, совсем она родной мне дочерью стала. А потом снова горе случилось. Когда уходил Лед-глаза уже совсем к себе на Аляску, его сын с пьяными матросами утащил мою дочь к себе на шхуну. Так с тех пор я и не видел ее…
— О, как так можно! Сколько зла они тебе принесли! — воскликнул Оро. Голос его дрогнул, сорвался.
— Да, Оро, много зла они принесли мне, — вздохнул Анкоче. — От того я их дух на всю жизнь запомнил. Как ни хитрил Мартин Стэнли, как ни укрывал свою волчью морду заячьей шкурой, я все равно узнал его, хоть на старости лет да рассчитался!
Вот и рассказал я тебе, что ты меня просил. Запомни мой рассказ. В жизни пригодится. А теперь давай помолчим, подумаем.
Долго еще не выходил из головы Оро рассказ Анкоче. Он долго всматривался в мерцающие вдали огни, а перед глазами его нет-нет да и снова всплывал курган с двумя торчащими в нем китовыми ребрами. Ему было невыразимо жалко Анкоче, и тут же в памяти почему-то всплыл дедушка Ятто, у которого тоже была трудная молодость. Представив себе его доброе морщинистое лицо, его грубые, но такие ласковые руки, Оро грустно улыбнулся в темноте ночи и подумал, чувствуя теплый прилив нежности к деду: «Вот бы сказку его послушать, походить бы вместе с ним между оленей по пастбищу». Но тут перед глазами мальчика снова встало лицо заболевшей учительницы. Оро соскочил с нарты, ударил одну, другую собаку кнутом, подгоняя упряжку.
…На вторые сутки Анкоче и Оро привезли в Янрай илирнэйского врача. Когда врач вошел в комнату учительницы, ученики все как один хлынули к двери и замерли. Оро, делая строгое лицо, предостерегающе поднял палец.
— Чего ты так громко сопишь! — недовольно, вполголоса бросил он толстенькому малышу из первого класса. Малыш замер, изо всех сил стараясь показать Оро, что его замечание ой принимает к самому сердцу.
Но скоро распахнулась дверь, и на пороге показался улыбающийся врач.
— Ничего, ничего! — бодро сказал он. — Учительница ваша скоро встанет на ноги.
Ученики было радостно закричали, но Оро снова строго поднял палец. Шум как ножом отрезало.