Ковалев стоял у здания кэрвукского аэровокзала, напряженно наблюдая за приближающимся самолетом, на котором летели его дочь и мать. Сергею Яковлевичу не верилось, что он увидит их через каких-нибудь несколько минут.
У него было такое ощущение, словно он стоял на пороге нового этапа в своей жизни. «Да, да. Теперь жизнь моя пойдет по-другому, — теперь рядом будут близкие, родные мне люди. Сегодня я уже, наверное, услышу смех маленькой Леночки… Конечно же, она чему-нибудь рассмеется, когда отдохнет от самолета. А может, ее укачало? Может, она заболела? Да и мама уже старенькая… Как они там?»
Описав круг над Кэрвуком, самолет зашел на посадку.
Ковалев с огромным трудом подавил в себе желание броситься навстречу самолету. Всего какая-нибудь минута теперь отделяла его от того момента, когда он, наконец, увидит дочь и свою мать. И в эту минуту, как бывало не раз, промелькнула вся его жизнь. Немало было красивого и светлого в его жизни. И самым светлым, конечно же, была она, Галина. «Какое это было бы счастье, если бы я увидел ее сейчас с Леночкой на руках. Вот совершилось бы чудо! Вышло бы так, что весть о гибели ее оказалась ложной, что вот она… Ну, успокойся, успокойся! Возьми себя в руки!» — призывал себя Ковалев.
Самолет, наконец, приземлился. Ковалев, опережая других встречающих, устремился к нему.
Открылась дверь. На трап вступил полный пожилой мужчина, с толстым портфелем в руках, за ним прошел старичок с седенькой бородкой.
«А вдруг их здесь нет! Вдруг почему-либо остались где-нибудь на другом аэродроме!»
Но вот Сергей Яковлевич замер. На трап вступила его мать, ведя за руку закутанную в белую пуховую шаль рослую девочку. Девочка сощурила серые глаза на яркий солнечный свет и громко спросила:
— Это уже все? Ты не обманываешь, бабушка?
И как встрепенулось сердце Ковалева, когда он услыхал этот голосок. Звонкий, певучий, он в одно мгновение ворвался в его жизнь, совершая в душе какой-то чудесный переворот.
Не чувствуя под собой ног, Сергей Яковлевич взбежал по трапу, протягивая руки матери. «Как она изменилась! Как постарела!» — промелькнуло в его голове.
Старушка всплеснула руками, окидывая сына жадным взглядом, что-то хотела сказать, но рот ее покривился, а добрые, в густой сетке ласковых морщинок глаза зажмурились, и тяжелые слезы покатились по ее щекам.
Ковалев подхватил на руки растерявшуюся девочку, удивленно поглядывавшую то на него, то на бабушку, и тихо сказал:
— Пойдем, мама.
Бережно нес по трапу Ковалев свою дочь, ведя за руку мать. Он чувствовал на себе десятки любопытных глаз, и ему страшно хотелось поскорее очутиться в своей квартире и уже там дать волю всему, что накопилось у него на душе.
Когда они ступили на землю, девочка насупилась, недоверчиво глядя на Сергея Яковлевича, и сказала, опустив глаза книзу:
— Я хочу к бабушке.
Это была вторая фраза, которую Ковалев впервые услышал от дочери.
— Леночка! — воскликнула мать Ковалева, вытирая концом платка глаза. — Это же твой папа!
Девочка кинула быстрый взгляд на лицо Ковалева, снова потупилась и упрямо повторила:
— Я хочу к бабушке.
— Леночка! — тихо позвал Ковалев. И в голосе его прозвучало что-то такое, от чего лицо девочки на мгновение просветлело, а в серых смышленых глазенках мелькнул ласковый луч доверчивой улыбки. Но это было только одно мгновение. И Ковалеву его было достаточно, чтобы он всем существом своим почувствовал: в его жизнь пришел новый друг. И это ему казалось настолько значительным, настолько полным огромного смысла, что он как-то внезапно успокоился и передохнул, как бы сказав себе: «Ну, все! Самое главное, чего я так ждал, — совершилось».