Солнцева готовилась к новому учебному году. Комсомольцы поселка помогали ей ремонтировать школу. Был среди них и Журба. Оленеводы вышли на летние пастбища к морю, а вместе с ними и инструктор райисполкома. В лыжном костюме, изрядно перепачканном глиной, краской, известью, Оля командовала своей армией, часто сама брала в руки ножовку или молоток, пилила доски, заколачивала гвозди сильными, меткими ударами. Чаще всего она подходила к Журбе, который, обрядившись в фартук из мешка, перекладывал печь.
— Ну как, скоро мы затопим? — Оля кивнула головой на печь.
— Думаю, к вечеру, — ответил Владимир и, улучив момент, неожиданно мазнул перепачканным в глине пальцем по кончику носа Солнцевой. Послышался дружный смех комсомольцев и учеников. Оля осторожно вытерла нос кончиком косынки и с прежней серьезностью спросила, по своей привычке прищурившись, как бы прицеливаясь:
— Интересно, куда в твоей печке будет тянуть дым: в трубу или в печную дверку?
Владимир с наигранным видом оскорбленного человека отвернулся в сторону, комичным жестом подоткнул фартук и, присев, заглянул в печную дверку «А вдруг в самом деле дым пойдет не туда, куда ему следует? — с тревогой подумал он. — Правда, в моей практике печника это уже третья печка, но…»
Оля присела на корточки рядом с Владимиром, слегка толкнула его плечом и участливо спросила:
— Волнуешься? Ничего, не волнуйся. Я надеюсь, что дым пойдет все же в трубу.
— Заставлю пойти! — нахмурился Журба и потрогал руками раму печной дверки — крепко ли вделана?
Солнцева поднялась на чердак, проверить, как идет ремонт крыши, Журба снова принялся за свою печку.
Вместе с комсомольцами в школе работала и Тимлю. Прислушиваясь к смеху и шуткам товарищей, она часто улыбалась, но иногда и тревожно поглядывала в сторону яранги Эчилина.
В класс вошел веселый и чем-то очень довольный Айгинто.
— С Олей недавно разговаривал, — шепнул он Тимлю, — сильно меня ругает за то, что не женюсь на тебе.
Тимлю смутилась, опустила глаза книзу, Айгинто жадно следил за ее лицом: «Ну что, что там у тебя на душе? Разве не видишь, как люблю тебя, как жду я, когда ты мне об этом же хотя бы глазами скажешь?» Но, кроме смущения и тяготившей ее неловкости, ничего другого на лице Тимлю не было. Сердце Айгинто упало. Где-то глубоко заговорила его мужская гордость. «Ну и пусть! Что, только одна Тимлю на свете? Встречу другую девушку», — твердил он себе, а сам с прежним напряжением ждал, что вот пройдет время и Тимлю одним взглядом, жестом успокоит его, подаст надежду, что его любовь не останется без ответа. А Тимлю как-то замкнулась в себе, даже помрачнела. Она не чувствовала ничего плохого к Айгинто, скорее даже наоборот — она была благодарна ему за то, что он больше всех других в поселке пытался вырвать ее из цепких лап отчима. Но она знала, что любви к нему у нее нет. Девушка мучалась, порой пыталась настроить себя так, чтобы посмотреть на Айгинто другими глазами, но у нее ничего не получалось.
И вот сейчас, когда Айгинто отошел в сторону, она облегченно вздохнула и принялась за свою работу. На лице ее снова появилась бездумная улыбка, ей казалось, что она вот так всю жизнь работала бы с этими веселыми парнями и девушками.
И вдруг позади себя Тимлю услыхала возглас Эчилина.
— Кажется, ты мне сказала, что идешь в старухе Уруут помогать выделывать шкуры, — тихо проговорил Эчилин, не отрывая своего холодного, режущего взгляда от падчерицы. Тимлю молчала.
— Пойдем домой, там объяснишь, почему меня обманываешь, — так же тихо и властно приказал старик.
— Тимлю не может сейчас уйти, — неожиданно прозвучал позади него голос учительницы. — Или ты, Эчилин, не хочешь, чтобы парни и девушки помогли мне отремонтировать школу?
Эчилин медленно повернулся в сторону Солнцевой и, усмехнувшись, вкрадчиво ответил:
— А-а-а, это твой голос, Оля, слышу я! Но почему Тимлю меня обманула, почему не сказала, что на такую важную работу идет? Я бы отпустил ее, я бы ничего не сказал…
Тимлю задохнулась от волнения. Ей хотелось крикнуть, что Эчилин лжет, что он не пустил бы ее, только поэтому она и решила обмануть его. Но сказать это у девушки не хватило смелости.
— Тимлю тебя не обманывала, — спокойно возразила Оля, беспечно накручивая на палец веревочку от связки ключей. — Просто я остановила ее, когда она к Уруут шла, и привела в школу. Нельзя же ей отставать от девушек и парней поселка.
— Вот именно нельзя ей отставать от девушек и парней поселка, — с такой же беспечностью, как и Оля, подхватил подошедший Владимир.
«Похоже на то, что они издеваются надо мной, как, над мальчишкой», — подумал Эчилин.
— Ну что ж, работайте, работайте. Смотрите, чтобы Тимлю у вас лентяйкой не оказалась. Я рад, что она хорошим делом занята, — с наигранным миролюбием сказал он, чуть отступив к порогу.
— Рад, говоришь? — вдруг спросил молчавший до сих пор Айгинто. — Смотри, чтобы радость твоя не исчезла, когда Тимлю домой вернется. О том, что ты ей будешь говорить дома, она мне потом обязательно расскажет. Запомни: непременно расскажет! — жестко добавил он.
Когда Эчилин ушел, Тимлю вдруг охватил страх, она решила все бросить и бежать домой. Айгинто сразу это почувствовал.
— Чего ты так испугалась? — тихо, с какой-то особенной теплотой спросил он. — Не надо итти домой. Смелее будь. Уверяю тебя, что после нашего разговора Эчилин побоится тебе хотя бы одно плохое слово сказать.
— Хорошо, я буду мыть окна дальше. Теперь все равно… — Тимлю не договорила и, решительно махнув тряпкой, которую держала в руке, сдержанно засмеялась.
Журба, скрывая свое волнение за шутливой важностью, возился возле печи, разжигая в ней мелкие щепки.
— Отойдите подальше, а то может взор-р-р-ваться! — предостерегающе произнес он, нажимая на «р». Некоторые девушки испуганно попятились. Это вызвало общий смех.
Когда дрова в печке загудели, Журба несколько минут молча наблюдал за печной дверцей и вдруг торжествующе крикнул, глядя на Солнцеву:
— Что я тебе говорил! В трубу идет дым! Не в дверцу, представь, а в трубу! За мной, товарищи! Полюбуемся с улицы на высокое искусство печника!
Вдоволь налюбовавшись дымящей трубой, комсомольцы вернулись в школу.
И тут послышался чей-то радостный, ликующий возглас:
— Смотрите, Эттын!
Все повернулись на голос.
За порогом, у открытой двери, стоял Эттын. Смущенный и обрадованный встречей с друзьями, он быстро и пристально оглядел комсомольцев, работавших на воскреснике, и остановил взгляд на Солнцевой.
— Что же ты там стоишь? — встрепенулась учительница. — Иди скорее, иди сюда, мы так по тебе соскучились!
Эттын мгновение помялся, не зная, какой ногой переступить порог, и вдруг с какой-то особой решительностью двинулся навстречу друзьям. Его немедленно окружили плотным кольцом. Эттын поворачивал голову то вправо, то влево, крепко пожимал протянутые к нему руки; подумав недолго над одним из вопросов, которые градом сыпались на него, он ответил.
— Вы спрашиваете, как я живу? Да так вот… видите?.. — Юноша не закончил и с ожесточением постучал деревянной ногой об пол. — Вот как живу!
Наступила напряженная тишина. Оля почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине. Она смотрела в худое лицо комсомольца, на котором выражение радости вдруг сменилось угрюмостью, даже скорбью, и отказывалась верить, что перед ней Эттын. Полгода назад это был беззаботный восторженный юноша, почти мальчик, теперь перед ней стоял человек, казалось, уже проживший большую, трудную жизнь.
— На неделю приехал к вам, — вздохнув, продолжал Эттын, — потом опять в Илирнэй поеду… на колхозного счетовода учиться. Охотником-то мне уже никогда не быть… Потом, когда выучусь, в наш колхоз на работу вернусь.
— Пойдем-ка, Эттын, со мной, — неожиданно предложила Оля. И обратившись к остальным комсомольцам, добавила: — Не обижайтесь, ребята! Я знаю, всем вам с Эттыном хочется побеседовать, но я как комсорг в первую очередь хочу поговорить с ним.
Эттын послушно пошел за Солнцевой. Усадив гостя у себя в комнате, Оля быстро подогрела чай, накрыла на стол. Эттын наблюдал за ней с мягкой, грустной улыбкой. В широко раскрытых черных глазах его появилось прежнее восторженное выражение.
— Оля, я хочу тебе большое спасибо сказать за твои письма мне в больницу, особенно за последнее письмо, — промолвил Эттын, по-прежнему безотрывно наблюдая за девушкой. — Скажи, есть у тебя эта книга… О Павле Корчагине?.. Хочу прочитать ее.
Солнцева села на стул против Эттына и, положив свою ладонь на его крепко сомкнутые руки, сказала:
— Для того я и позвала тебя, чтобы дать ее, эту книгу. — Открыв стол, Солнцева вытащила «Как закалялась сталь». Вот смотри, здесь я написала, что дарю тебе на память. Прочти книгу, внимательно прочти. Ты поймешь, как хорошо комсомольцу иметь такое сердце, какое оно было у Корчагина…
Эттын бережно взял в руки книгу, прижал к груди и тихо сказал:
— Спасибо тебе, Оля, большое спасибо. Я знал, что когда увижу тебя, то у нас… все хорошо получится…
— Что ж, давай чайку попьем, о делах твоих поговорим, — весело предложила девушка, наливая Эттыну крепкий душистый чай.