Вельбот с трудом тащил против течения плот из бревен и досок. Журба с шестом в руках помогал янрайцам вести плот.
Когда вышли в ровное глубокое русло, Рультын и Тымнэро спрыгнули на берег и побежали рядом с вельботом. Проходили километр за километром, а юноши все бежали. Нотат дернул за рукав Тиркина, показал на бегунов.
— Не забывают молодые старый обычай. Когда-то я тоже, как олень, бегал, по сорок километров бегал…
— Зачем хорошие обычаи забывать? — отозвался Тиркин. — Ловкость всегда нужна, сила всегда нужна.
Прошел еще час, бегуны не останавливались. Владимир, которому казалось, что он в жизни чукчей знает решительно все, начинал удивляться.
— Марафонский бег! Ведь это же марафонский бег! Наверное, тут не однажды ставились мировые рекорды по бегу, только никто об этом не знает.
Рядом с Владимиром сидел Эттын. Он с завистью смотрел на бегунов, прикрыв свою деревянную ногу пустым мешком. Ему казалось, что если бы он не потерял ногу, то сейчас обогнал бы и Рультына и Тымнэро. Но мгновенная вспышка тоски постепенно растаяла от во-время пришедшей в голову мысли, что теперь и он, Эттын, один из уважаемых людей колхоза — счетовод!
И это было действительно так. Счетовод пользовался большим авторитетом у председателя Айгинто, у членов правления и у бригадиров. Все знали строгость Эттына, когда дело касалось колхозных денег, его исключительную точность в учете трудодней. Сейчас Эттын ехал в район строительства, чтобы лично убедиться, как используются материалы, на которые колхоз тратит немалые деньги.
— Эй вы, бегуны! Напрасно стараетесь! Все равно трудодни за это не начислю! — весело крикнул он, поставив руки рупором. В ответ послышался смех. Тымнэро и Рультын, запрокинув головы, продолжали бежать, перепрыгивая через камни и кочки.
Пробежав около тридцати километров, бегуны остановились, но не по своему желанию: они услыхали, как вдруг заглох мотор. Как молодой моторист ни пытался пустить мотор в ход, ничего не получалось.
Тогда янрайцы решили довести плот до района междуречья на себе. На плоту у руля предложили остаться Эттыну. Но юноша категорически отказался.
— Пойми, тебе и здесь не так легко будет! — доказывал сыну Тиркин. — Шестом работать придется!
Но Эттын настоял на своем и впрягся вместе со всеми в одну из петель на длинном ремне, идущем с плота на берег. На плоту оставили Нотата. Рультын и Тымнэро тоже пошли в упряжке; за ними шел Владимир.
…Строители поселка ждали плот с возрастающим нетерпением.
Шумно и людно было в районе междуречья. Рядом с ярангами и палатками выросли срубы десяти домов. На трех из них уже стояли стропила. Более полсотни людей занимались каждый своим делом. Стучали топоры, визжали пилы, разбрызгивали искры точила.
Степан Николаевич Фомичев, по просьбе Гэмаля, постоянно заботился о том, чтобы прикрепленные оленеводы не просто были заняты на подсобной работе, а выполняли самые сложные задания.
— Мудро решил товарищ Гэмаль, далеко глаза его видят, — приговаривал Фомичев, радуясь малейшему успеху начинающих столяров и плотников.
…Тяжелые дождевые тучи закрыли солнце. Фомичев осмотрелся, досадливо почесал затылок. Он не заметил, как к нему подошел вездесущий Воопка.
— Дождь! Будет дождь! — ткнул пальцем вверх Воопка.
— Да, наверное, будет дождь, — согласился Фомичев и вдруг напустился на Воопку:
— Почему не спишь? С ума сошел мужик, вторые сутки на ногах. Скоро плот прибудет, у нас с тобой горячая работа начнется. Спать иди. Отдыхай.
— Не качу спать, — широко улыбнулся Воопка. — Солнце не спит, и я не спит. Некогда спит.
— Что некогда, то некогда, это верно. Здешние места я хорошо знаю: упадет снег на голову — тут тебе и прощай лето. Торопиться надо. — Глянув на Воопку, Фомичев добавил: — Ну что ж, пойдем, дружище, раз сон тебя не берет, займемся дверьми для домов.
Среди своих учеников Фомичев быстро выделил маленького шустрого Воопку. В руках этого пастуха казался послушным любой инструмент. Воопка понимал Фомичева с полуслова. Проникнутые друг к другу симпатией, они не разлучались на строительстве ни на час.
— Плохая дверь может замечательный дом никудышным сделать, — принялся за свои объяснения Фомичев, нисколько не сомневаясь, что Воопка поймет его, хотя тот почти совсем не говорил по-русски. — Перекосит ее туда-сюда, и тогда, хоть лопни, никак не прикроешь. В щели ветер подует, и как ты дом ни топи — не удержишь тепло.
— Дверь карашо надо! — согласился Воопка и плотно прижал одну руку к другой руке.
— Вот-вот, надо, чтобы плотно было, — понял Фомичев жест своего приятеля. — Бери угольник, отмеряй здесь, как я показывал.
Воопка взял угольник, карандаш, постоял с глубокомысленным выражением в лице и точно выполнил задание.
— Прекрасно, бери теперь вон ту, лучковую, и отпили по мерке, только смотри — точно. А я другим делом займусь.
Минуту понаблюдав за работой Воопки, Фомичев принялся налаживать фуганок.
— То, что ты не мастеровым, а пастухом работаешь, просто недоразумение, — приговаривал он. — У тебя золотые руки на столярное ремесло. Тебе краснодеревщиком бы работать!
— Карашо, очен карашо! — отозвался Воопка и поднес к прищуренному глазу пилу с видом заправского столяра, проверяя ее развод.
— Плот прибыл! На себе плот янрайцы притащили! — вдруг послышался чей-то густой, басовитый голос.
— Вот это дело! — обрадовался Фомичев. — Там у нас с тобой, приятель, материал для подоконников должен быть.
И русские и чукчи выбежали на берег, Фомичев и Мэвэт распоряжались выгрузкой. Впряженные по три-четыре пары в нарту, грузовые олени, погоняемые пастухами, тащили бревна от берега к месту строительства прямо по земле.
Усталые после тяжелого труда, янрайцы сидели чуть в стороне. Эттын поправлял ремни от протеза на стертой до крови ноге и, стараясь согнать с лица болезненное выражение, встал, чтобы сдать бригадирам строительных бригад наиболее ценные грузы. Тиркин тяжело вздохнул и тихо промолвил:
— Не думал, что у сына моего столько силы!
В районе строительства оказался и шаман Тэкыль. Он медленно бродил по строящемуся поселку, задирая кверху голову, о чем-то беззвучно шептал тонкими, синими губами. Пояс его был увешан совиными головами. Сзади болталось два огромных совиных крыла. Русские поглядывали на Тэкыля с любопытством, а чукчи, казалось, не замечали его. Захваченные своей деловой суетой, они иногда невзначай толкали шамана, шли дальше. Шаман потоптался, потоптался среди плотников и, заметив большую группу людей, суетившуюся в распадке между гор у обширного озера, направился к ним. Не ушел он дойти, до озера, как раздалось сразу несколько небольших взрывов. Вода из озера хлынула через взорванную перемычку вниз, под гору. Послышались громкие ликующие возгласы. Шаман в ужасе поднял руки; отойдя в сторону, разжег костер и, присев на корточки, застыл в неподвижности. Его подслеповатые глаза с ненавистью смотрели на строящийся поселок. Плюнув в потухающий костер, Тэкыль встал и, бормоча бессвязные проклятия, ушел в горы.
Не успел прибыть в район междуречья один плот, как из Янрая, буксируемый катером, направился второй. Катер вел старшина Васильев, прислушиваясь к ровному рокоту мотора. Пытто решил вылезть из машинного отделения наверх, покурить, подышать свежим воздухом. Дверь в рубку была открыта. Пытто встал рядом с Васильевым.
Залитая солнечным блеском река шла ровной, словно убранной в золото дорогой. Густой кустарник зеленой стеной тянулся по берегам. Утки, гуси и лебеди вылетали на светлую речную дорогу и, пугаемые рокотом мотора, исчезали где-то в нежной дымке, тянувшейся по тундре мягкими, словно расчесанными гребнем, полосами. Ветер гнал с неба тучи за синюю стену Анадырского хребта. На западе шел косой дождь, пронизанный сквозь проталины черных туч лучами солнца.
— Дождь и солнце, и ночь и день — все сразу! — улыбнулся Васильев, осматриваясь вокруг. — Однако разгонит тучи, хороший день завтра будет.
— Хотя и дождь пойдет, все равно день наш хороший будет, — задумчиво отозвался Пытто.
Васильев сбоку посмотрел на него и согласился:
— Да, ты правильно сказал. Спасибо Ковалеву, что меня снарядил к вам. Я люблю быть с вашим народом и сейчас чувствую себя так, словно на праздник сюда приехал…
А золотая дорога реки все шла и шла мимо сопок. Все новые и новые стаи испуганных птиц оглашали тундру разноголосыми криками.
— Смотри, кто-то на байдаре слева! — воскликнул Васильев. — Женщины плывут… Зови к нам.
Пытто сложил руки рупором и закричал, чтобы байдара подошла к катеру. Вскоре он узнал жену Чымнэ и ее сестру. Лица у них были напряжены, испуганы.
— Скорей, скорей, — просила Аймынэ, цепляясь за катер руками. — Мы убежали от Чымнэ!
Пытто быстро перевел Васильеву слова Аймынэ, помог ее сестре забраться на катер.
Аймынэ приложила смуглые руки козырьком ко лбу, тревожно всматриваясь куда-то в сторону левого берега.
— Все!.. Теперь они нас не догонят! — облегченно вздохнула девушка и крепко прижала к себе сестру, в заплаканных глазах которой застыл страх.
Катер снова двинулся вверх по реке. Аймынэ, крепко ухватившись руками за поручни, смотрела туда, где должны были показаться дома.
Катер продолжал рассекать речную гладь. Аймынэ чувствовала, что на нее стремительно надвигается счастливая, новая жизнь, от которой с таким упорством, так долго отрывал ее злобный человек Чымнэ.
Катер причалил к берегу. Среди многих людей на берегу Аймынэ сразу увидела своего Тымнэро. Она побежала к нему задыхаясь. Вот они уже почти рядом. Руки их жадно потянулись друг к другу.
— Где дом, в котором мы будем жить с тобою?
— Вот он, и твой и мой очаг, — показал Тымнэро широким, радостным жестом на ближайший дом.