Журба объезжал стойбища, проверяя работу своих ликбезных пунктов. Так они с Нояно были часто в разъездах по янрайской тундре. В стойбище бригады Мэвэта он получил записку от Нояно, в которой она писала, что оленеводы бригады Орая ждут его и обижаются.
Прочитав записку, Журба улыбнулся, зачем-то подмигнул наблюдавшему за ним Тымнэро и сказал по-русски:
— Понимаешь, дружище: ждут и обижаются. Честное слово, мне нравится и то и другое. Редко бываю у них. Нояно права.
— Мало я еще слов русских знаю, — сокрушенно вздохнул Тымнэро. — Не понял, что ты сказал.
— Я прошу тебя быть моим проводником до стойбища Орая, вот что я сказал!
— Проводником до стойбища Орая? — оживился Тымнэро. — Поеду, обязательно поеду, если отец отпустит. Только это далеко, очень далеко… Там, за высоким перевалом. В тех местах в этом году и Чымнэ кочует…
Через час Владимир и Тымнэро уже скакали на оленях по голубым снежным просторам, каждый на своей упряжке в пару оленей.
Вечерняя заря, недавно сменившая утреннюю, постепенно выцветала. Вскоре наступила ночь. Журба и Тымнэро долго ехали во тьме.
Предстояло преодолеть большой перевал одного из отрогов Анадырского хребта. Перед перевалом путники остановились на отдых.
Олени сразу же принялись разгребать снег. Опустив головы к выбитым копытами ямкам, они острыми зубами подрезали ягель, торопливо подбирали его твердыми губами.
Наломав сухого кустарника, Владимир и Тымнэро разожгли костер, вскипятили чай. Владимир с огромным удовольствием пил крепкий чай, обхватив озябшими руками горячую кружку.
Закурив после ужина, Тымнэро лег на спину на разостланную шкуру, заложив руки за голову. Глаза его смотрели куда-то далеко-далеко, в молчаливый, таинственный звездный мир.
«Об Аймынэ своей, наверное, мечтает» — подумал Владимир, поправляя в костре головни.
Вытащив из-за пояса снеговыбивалку, Тымнэро указал на Полярную звезду:
— Вот эта у нас называется Элькеп-енэр[3]. Старики говорят, что у нее своя яранга есть, изо льда построена. На вершине ее огонек горит. Эта звезда в середине неба расположена. Над ее ярангой дыра есть. Через эту дыру в другой мир попасть можно.
Журба заинтересовался.
— А вон те как называются? — показал он на Арктур и Вегу.
— Леутти[4], — ответил Тымнэро, все так же задумчиво глядя в небо. — Ночью, когда гор нету, дорогу правильную трудно найти. Надо смотреть, как Леутти расположены. Тогда путь правильный найдешь.
Владимир указал на созвездие Ориона.
— А вон та Пультэннин[5] называется, — Тымнэро почему-то улыбнулся. — Пультэннин — хороший стрелок из лука. Но видишь, у него горбатая спина. Понимаешь, нехорошее с ним случилось. Вот посмотри на те звезды, — Тымнэро указал на созвездие Льва. — Называются они Вэтчанаут[6]. Это жена Пультэннина. Приревновала она его к Нэускат-емкып[7], — Тымнэро показал на созвездие Плеяд. — Рассердилась Вэтчанаут и ударила своего мужа кроильной доской по спине. С тех пор он и стал горбатым. А вон звезды, которые левее Пультэннина рассыпаны, это его дочери. Они к леворучному рассвету бегут. Видишь, какие светлые и ласковые звезды. Красивые дочери у Пультэннина, ясные глаза у них. А к рассвету они потому бегут, что хотят повстречать своего доброго дедушку, который утром в красных одеждах на меднорогих оленях в небо выезжает.
— Солнце, что ли? — спросил Владимир.
— Да, их дедушка — солнце, — подтвердил Тымнэро и указал на созвездие Большой Медведицы. — Вон Вэлитконаулит[8]. Когда-то они вон по той реке плыли, — юноша широким жестом показал на Млечный путь. — С пращами плыли, чтобы дедушку в красных одеждах от бешеных волков спасти, — их луна на него напустила.
— Целый мир легенд и сказок! — воскликнул по-русски Журба и начал рыться в портфеле, вытащив его из нерпичьего мешка.
— Подожди, Тымнэро, не рассказывай дальше, — обратился он к юноше по-чукотски. — Я сейчас все запишу.
Достав блокнот, Журба принялся быстро записывать все, что услыхал о звездах от Тымнэро. Руки его коченели на морозе. Владимир дул на них, с сожалением поглядывая на потухший костер, и снова принимался писать. Тымнэро смотрел на него с любопытством, но без удивления: он уже привык, что русский никогда не расставался ни с карандашом, ни с блокнотом.
— Ну, ну, рассказывай, рассказывай, Тымнэро, — попросил Владимир, с ожесточением дуя на руки.
Тымнэро оглянулся на прилегших оленей и стал рассказывать дальше. Владимир слушал его и изумлялся богатейшей фантазии чукотского народа, составившего чудесную легенду о небе. В легенде ясно чувствовались и глубокое поэтическое ощущение красоты, и горячее стремление проникнуть в тайны мироздания, и любознательность следопытов, для которых звезды служили и часами, и календарем, и компасом, и путевыми маяками.
После отдыха снова тронулись в путь. Стали подыматься на перевал. Таинственным и величавым казалось безмолвие. Почти отвесные голые скалы были мрачными. Каменные столбы, напоминавшие своей формой то человека, то вздыбленного медведя, уже не один век стояли в ущельях, придавая всему окрестному виду еще большую мрачность. Люди были тут редкими гостями.
На вершине перевала Тымнэро задумался. Перед ним было три спуска в долину реки Талявээм. Юноша знал, что один из них кончается высоким обрывом, но какой именно — не помнил.
Холодный ветер гулял по вершинам гор. Покрытые инеем олени понуро стояли на одном месте, не находя пищи на голых камнях.
Отворачивая лицо от обжигающего ветра, Журба долго не мог поправить на шее шарф, покрывшийся от дыхания льдом.
— Кажется, мы с тобой, Тымнэро, до самой Полярной звезды добрались, — мрачно пошутил он, угрюмо осматривая залитые лунным светом бесчисленные ярусы горных хребтов.
«Вот оно, ледяное безмолвие», — подумал Владимир, чувствуя, что им невольно овладевает какое-то странное оцепенение.
А ледяной мир, раскинувшийся внизу перед его глазами, по-прежнему не нарушался ни единым звуком; нигде нельзя было заметить ни одной подвижной тени. И только зеленое мерцание лунного света на седых скалах было бесконечно многообразным, отчего Владимиру казалось, что все перед глазами плывет, зыбко качаясь, и сам он движется вместе с вершиной перевала куда-то в таинственную мглистую даль. Почувствовав головокружение, Владимир закрыл глаза. Заиндевелые веки слипались.
Путники распрягли оленей, привязали их позади, каждый к своей нарте, и начали спуск. Журба оглянулся. Олени, напрягая мышцы, осторожно переступали тонкими ногами, врезаясь копытами в твердый снег. Теперь они не везли нарты, а сдерживали их скольжение. «Если бы не олени, то разбились бы мы о скалу на первом же повороте», — подумал Владимир и вырулил ногами влево, чтобы не наехать на камни. Вокруг черных, блестящих ноздрей оленей образовался лед.
Спуск становился все круче. Нависшие над головой скалы закрыли небо. Владимиру стало не по себе. Он пугливо огляделся.
— Что это сердечко у вас, как овечий хвост, бьется? Не нравится вам это катание на салазках с горки?.. А вы спокойнее, спокойнее, товарищ Журба, а то толкнешь лбом скалы, обвал получится, — вполголоса бормотал он, подражая усилиям Тымнэро направить нарту по правильному пути.
И вдруг один из оленей Тымнэро споткнулся и упал на передние ноги. Пристяжной испугался, метнулся влево и тоже упал. Нарта заскользила вниз, волоча за собой оленей, пытавшихся вскочить на ноги. Сердце у Владимира бешено застучало. Нужно было немедленно что-то предпринимать, чтобы помочь Тымнэро. Остановив свою упряжку, он схватил с нарты аркан и, рискуя разбиться, скользнул на коленях к выступу скалы. Больно заныло расшибленное колено и плечо. С трудом поднявшись на ноги, Журба взмахнул арканом для броска. Мысль его работала предельно четко, а сердце, словно переключившись на другой такт, билось спокойно, ровно.
Зацепившись руками за выступ скалы и напрягая все силы, Тымнэро старался удержаться на месте. Журба метнул аркан. Рука Тымнэро жадно потянулась вперед, но не дотянулась до аркана. Юноша тяжело дышал, со страхом оглядываясь назад: в нескольких метрах начинался обрыв. Владимир снова принялся лихорадочно собирать аркан и на втором броске концом его задел плечо Тымнэро.
— Хорошо! — хрипло выкрикнул юноша, хватая аркан. — Привяжи свой конец аркана к выступу скалы!
Другой конец аркана Тымнэро привязал к нарте. Ощутив неподвижную точку, олени Тымнэро один за другим встали на ноги.
— Давай покурим! — крикнул Владимир. Тымнэро в ответ тихо засмеялся, и Журба хорошо понял по смеху, что пережил юноша за эти несколько минут.
— Еще немножко… и я… упал бы вместе с оленями в пропасть, — услышал он прерывающийся, хриплый голос Тымнэро.
Ведя оленей на поводу, путники с трудом стали подыматься снова к вершине перевала. Ушибленная нога Владимира ныла. Но сознание, что ему удалось предотвратить катастрофу, радовало его. Тымнэро все чаще и чаще оглядывался на Владимира, советовал в наиболее крутых, местах держаться за нарту его упряжки.
— Это я все наделал, глупая моя голова, — задыхаясь от крутого подъема, приговаривал он. — Забыл, совсем забыл, какой спуск правильный…
Новый спуск с перевала оказался менее крутым. Но путникам в эту ночь пришлось пережить еще одно приключение.
Остановив оленей для отдыха на небольшой скалистой площадке, Журба и Тымнэро присели на нарты, закурили.
— Смотри-ка, куда-то еще один спуск ведет, — сказал Владимир, указывая рукой влево.
— Я и вспоминаю, куда ехать дальше, — отозвался Тымнэро. — Надо посмотреть сначала.
Завернув за выступ скалы, Тымнэро остановился и вполголоса позвал Владимира.
— Смотри, яранга стоит!
Журба подошел к Тымнэро.
В небольшой впадине с плоским дном стояла маленькая яранга и несколько нарт. У яранги, прикрепленный к грузовым нартам, маячил высокий шест. На конце шеста, при слабом свете луны, виднелась оскаленная мертвая голова оленя.
— Это шаман Тэкыль сюда перекочевал. Я узнаю по яранге. Должно быть, заклятия делает: видишь, выставил перед луной голову оленя, — насмешливо сказал Тымнэро. «Луна — это солнце злых духов», — говорят наши старики, а кто с солнцем злых духов дело имеет, тот нечестивый человек.
— Пойдем посмотрим, — предложил Владимир.
Ни слова не говоря, Тымнэро бесшумно шагнул по направлению к яранге. Журба пошел за ним.
«Просто, как в страшной сказке!» — подумал он, глядя на оскаленную голову оленя, смотревшую тусклыми мертвыми глазами на луну. В яранге, с наглухо закрытым входом, казалось, не было ни души. На пологих склонах впадины паслось несколько десятков оленей.
Журба и Тымнэро обошли вокруг яранги и вернулись к оленям.
— Совсем шаман из ума выжил. Людей дичится, — сказал Тымнэро, стряхивая иней с подстилки на своей нарте.
— Что же, он один со своей старухой живет? А оленей кто пасет? — спросил Владимир.
Ты же видел у него совсем мало оленей осталось, — никто ему уже не дарит оленей за камлание, да никто его уже и не просит камлать. Пожалуй, все поняли, что это обыкновенный лживый старик, который немного как бы сумасшедший стал. Никому теперь не нужен шаман. Вот он и живет один вдали от людей…
«Отшельником, значит, вынужден жить седой колдун, — размышлял Владимир, спускаясь вслед за Тымнэро с перевала. — А ведь не так давно еще казался страшным, дьявольскими своими штучками замораживал кровь в жилах людей, был для них и дьяволом и богом…»
Постепенно ущелье раздвигалось. Все шире и шире открывалось над головой звездное небо, по которому пробегали легкими тенями сполохи северного сияния.
Когда по всему горизонту начало заниматься бледное кольцо ранней утренней зари, путники выехали из гор в широкую речную долину. Притормозив оленей, Тымнэро поехал рядом с Владимиром. Ему хотелось сказать своему другу что-нибудь необыкновенно теплое, благодарное. «Сорвался бы в ущелье, если бы не он… А, какая голова моя дурная, не по тому спуску поехал», — думал Тымнэро, поглядывая на Журбу, машинально взмахивавшего погонычем над оленями. Заиндевелые веки Журбы почти смыкались. «Устал он, сильно устал», — вздохнул Тымнэро.
Чувство привязанности к русскому появилось у Тымнэро с первого дня знакомства. Юноша о многом мог бы рассказать, если бы у него спросили, почему он так привязался к Журбе: и о том, что он напоминал ему годы учебы в школе, и о том, что с его появлением в тундре жизнь молодежи стала живее, интереснее, и о том, что Журба такой человек, который не умеет и не хочет быть хитрым, не просто притворяется добрым, веселым, а и в самом деле такой.
Ого! Он, Тымнэро, хоть и молодой, но человека по взгляду понять может.
Бегут, бегут олени в предутренней дымке. Пар мглистым облаком окутывает их разгоряченные тела. Плавно покачиваются развесистые, заиндевелые рога. Тымнэро чувствует еле уловимый запах дыма близкого стойбища. Мысли о Владимире причудливо переплетаются с надеждой увидеть ту девушку, которая по злой судьбе является родственницей Чымнэ. Туманные, но необыкновенно красивые мечты о встрече с Аймынэ похожи на сладкий сон в предрассветную пору.
Где-то здесь кочует проклятый Чымнэ, который не отдает ему Аймынэ. Удастся ли побывать в его стойбище? Под каким предлогом придет он, Тымнэро, туда? Может, Владимира попросить, чтобы с ним съездил?
— Послушай, Тымнэро, тебе, наверное, очень хочется увидеть Аймынэ? — как бы в ответ на раздумье юноши внезапно спросил Журба.
Тымнэро стремительно повернулся в сторону Журбы, чуть наклонился к нему, как бы пытаясь заглянуть в глаза, и сдержанно засмеялся.
— Смотри! Это кажется стойбище Орая! — воскликнул он. — Поскачем?
Не дождавшись ответа, юноша хлестко стукнул погонычем по крупам оленей и гикнул. Вырываясь вперед, запрокинув головы, олени понеслись вскачь.
«Ги!» — хлестал погонычем оленей Тымнэро.
«Ги! Ги!» — вторил ему Журба, со свистом взмахивая своим погонычем, чувствуя, как захватывает дух от стремительного бега оленей. Комья снега из-под копыт летели в лицо.
Перед стойбищем пошли заросли густого заснеженного кустарника. Пришлось оленей попридержать.
— Люди уже проснулись, ходят по улице! — обернувшись назад, крикнул Тымнэро.