Жизнь чуть теплилась, как огонек тлеющий лучины, в этом исхудавшем, изможденном маленьком теле. Живыми были только одни глаза. Голубые, почти сине-васильковые, они глядели мягко и жалобно…
Когда ей дали миску с супом, она не могла поднести ложку ко рту. Питье сочилось обратно из белых бескровных губ.
Доктор, впрочем, признал ее здоровой.
Здорова?!.
Да, как здорова былинка в голой безводной пустыне, как зеленое деревце, заглушенное в густом дремучем лесу, как сокол в неволе…
— Здорова, но не выживет. Организм слишком истощен! — глубокомысленно заключил доктор.
Смерть, казалось, уже склонилась над изголовьем постели, на которой распростерлось маленькое измученное тельце.
Жизнь еще трепетала в глазах, неподвижно уставившихся в белые, чистые стены приемного пункта…
Ребенок умирал без стона, без жалоб…
А за окном догорал кровавый закат знойного летнего вечера 1921 года.