Во всех широтах земного шара за весной приходит лето, а за летом — осень.
Осень появляется с легким холодком, как ревизор, и сухо на счетах подводит итоги весны и лета.
* * *
На той станции, куда приходил так часто Джек Восьмеркин, отправляясь в город, задержался товаро-пассажирский поезд. По расписанию он должен был стоять всего шесть минут, но прошло уже десять, а он все не отходил.
Пассажиры выскакивали из вагонов и справлялись, в чем дело. Им объясняли, что задерживает багаж. И в самом деле, у одного из товарных вагонов толпились люди и с большим трудом и криками выгружали какую-то машину в брезентовом чехле.
Строго говоря, машина была не очень большая, всего только легковой автомобиль. Но на станции не было никаких приспособлений для выгрузки тяжелых вещей.
Наконец автомобиль медленно спустился по толстым доскам, которые были подложены под его колеса. Хозяин машины, черноглазый паренек, тут же подписал документ, что принадлежащее ему одно место груза получено в полной сохранности.
Поезд ушел.
Паренек начал возиться с автомобилем. Он принес воды в брезентовом мешке, накачал шины. Потом положил в машину два больших черных чемодана и при сочувственных возгласах собравшихся крестьян поехал по траве, прочь от полотна. Все обратили внимание, что он ни у кого не спросил дороги, хотя ясно было, что он впервые в этих местах.
Однако, проехав километра два, автомобилист остановился, так как оказался на распутье двух дорог. Но он не стал дожидаться прохожих, чтобы узнать дорогу, а, покопавшись в карманах, вынул бумажку, справился с каким-то планом и поехал дальше.
Через десять минут автомобиль миновал Чижи. Здесь он не остановился и даже не уменьшил хода.
Был уже август месяц, и колосья крестьянских хлебов ершились от созревших зерен. Конечно, это были низкие, редкие хлеба, какие можно найти только на плохо обработанных полях и которые вызывают мысли только о бедности. Однако паренек, подъехавши к пшенице, остановился. Соскочил с машины, сорвал колос, размял его на ладони и сосчитал зерна. Судя по всему, пшеница произвела на него самое скверное впечатление. Он сдунул зерна в пыль дороги и поехал дальше.
Он останавливался еще несколько раз у овса, ячменя, проса, Но и здесь количество и качество зерен, видимо, не удовлетворяли его.
Он пустил машину дальше полным ходом, решивши, должно быть, что ничего интересного он не найдет в этом крае.
Но вдруг резко дал тормоз.
Пшеница с одной стороны дороги показалась ему совершенно особенной. Она стояла выше всех остальных пшениц вокруг, а колос ее пригибался к земле всех ниже. Посеяна она была длинной узкой полоской.
Паренек подбежал к высокой пшенице и засмеялся. Он поднял приветственно руку, как будто встретил дорогого приятеля, и закричал громко:
— У их, «манитоба»!.. Хау ду ю ду?[2]
И как бы в ответ на его приветствие ветер слегка шевельнул колосьями.
Паренек сделал несколько шагов вперед, подошел к пшенице вплотную, но не стал ничего рвать. Он положил только себе на ладонь длинный, сигарообразный колос и сосчитал зерна. Два самых крупных он вынул и спрятал в карман. Затем перешел к следующей длинной полоске, засеянной тоже первосортным зерном. И здесь он узнал старых знакомых. Он кричал:
— Ол райт, «кота»! Хип, хип, «маркиза»!
И от радости гладил пшеницу, как кошку.
Полоски хлеба действительно поражали своим богатырским видом, и зерно в колосьях было полновесно и пузато. Такую пшеницу можно встретить, и то изредка, на опытных участках сельскохозяйственных школ.
Автомобиль тронулся дальше.
Уже чувствовалось приближение жилья. По обе стороны тянулись хорошо пропаханные картофельные поля. Автомобилист не стал осматривать картошки. Он остановил машину только в том месте, где за низкой изгородью был рассажен табак.
— «Вирджиния»! — закричал он и, не задумываясь, перемахнул через забор.
Прежде всего он измерил шагами засеянную табаком площадь. Затем внимательно прошел по рядам. Он щупал жирные сладкие листья, сбивал букашек, подправлял кустики. Потом быстро влез в автомобиль и дал наивысшую скорость. Очевидно, ему все было понятно теперь, и он не хотел больше тратить времени.
Он пронесся по дубовой аллее, как сумасшедший, и на полном ходу въехал в ворота, над которыми распростерлась вывеска: «Коммуна Новая Америка». Автомобиль проехал мимо развалин большого дома. Уже видно было, что над развалинами идет работа, Колонны были повалены, верхний этаж целиком разобран, и длинные штабеля старого кирпича вытянулись в разных направлениях. Из окон дома уже не торчала бузина, и над строением возвышалась крыша.
Впрочем, автомобилист здесь не останавливался. Он проехал дальше к жилому флигелю и тут привел в действие свой гудок, который молчал всю дорогу.
* * *
Коммунары обедали.
Все они сидели за длинным столом на лужке, по ту сторону флигеля. По направлению к этому столу Катя и Дуня тащили на палке огромный котел супа. Коммунары держали уже ложки в руках, когда звук автомобильного гудка заставил всех повернуться в одну сторону. Приезд автомобиля в коммуну должен был принести с собой какие-то новости.
Автомобиль объехал флигель и остановился почти около самого стола. Видимо, автомобилист не предполагал, что как раз за поворотом обедают.
Лицо приехавшего человека никому ничего не говорило. Один только Джек вскочил в страшном негодовании и закричал тонким голосом, который появлялся у него в минуты гнева:
— Чарли, бродяга, ты, как я вижу, все-таки купил автомобиль!..
Джек произнес эти слова по-русски. Он совершенно упустил из виду, что приехавший человек не знает русского языка. Он сообразил это немного позже и сейчас же повторил слова по-английски, по-прежнему грозно.
Чарли встал во весь рост в машине, но при этом опустил голову.
Во всех денежных делах он всегда подчинялся Джеку и никогда ничего не предпринимал без его ведома. Но на этот раз его смущение длилось недолго. Он поднял голову и дерзко ответил:
— Да, конечно, купил за девяносто долларов из общего фонда. Но ведь ты же написал, что у нас есть земля, скот и дом. Значит, я купил по плану, в последнюю очередь.
— Верно! — ответил Джек и расхохотался. — Представь себе, ты прав, старик. Из этой усадьбы нас никто уже не выгонит палкой, и мы должны непременно добиться, чтобы люди за тысячу миль приезжали смотреть наше хозяйство.
Приятели обнялись. Затем Джек сказал, обращаясь к коммунарам:
— Товарищи, это и есть Чарли Ифкин, американский рабочий, о котором я говорил на общем собрании. Он умеет делать все лучше меня. Теперь вы увидите, как пойдет у нас работа.
Потом он подвел Чарли к Татьяне и сказал:
— Можешь обнять ее, бродяга. Это моя жена.
— Жена? Почему же ты ни слова не написал мне об этом, старик?
— Брось, Чарли! Ведь ты знаешь, что я терпеть не могу писем.
Чарли посадили на самое почетное место за столом, и коммунары смотрели на него во время обеда во все глаза. По рассказам Джека они знали, что Чарли Ифкин — золотой работник и у него есть чему поучиться.
После обеда, когда, по обычаям коммуны, каждый мог делать, что хотел, Чарли, Джек и все коммунары пошли осматривать хозяйство.
Перед этим Чарли сказал Джеку несколько слов по-английски, и Джек перевел их:
— Чарли говорит, что он уже осмотрел поля и остался ими доволен. Он просит показать ему только усадьбу.
Прежде всего прошли к конюшне.
В стойлах стояло всего шесть лошадей. Конечно, это были не заводские кони, но они не были похожи и на тех деревенских кляч, которые весной везли силос в Кацауровку. За лето каждые две лошади коммуны, кроме Байрона, были обменены на одну, и таким образом конюшня, проиграв в количестве, выиграла в качестве. Лошади лоснились и выглядели хорошо покормленными. Чарли осмотрел каждую в отдельности и, должно быть, остался недоволен. Во всяком случае он сказал Джеку:
— Ты не сердись на меня за автомобиль, дружище. Перевозка обошлась дорого, но ведь машина-то на ходу.
— Верно, верно, — ответил Джек. — Но ведь теперь она нам не нужна. Мы больше не будем колесить, бродяга, с севера на юг, от Висконсина до Техаса. Нам придется все время жить здесь.
— Я не о том, — сказал Чарли. — Я понимаю, что теперь мы прилипнем к месту. Я хочу сказать, что если автомобиль нам не нужен, то мы можем снять его с колес. Он нам прекрасно обмолотит пшеницу этой осенью. Ведь все-таки в нем шестнадцать сил.
Коровы больше поправились Чарли, но он нашел, что они недостаточно крупны. Куры на теннисной площадке показались ему слишком разнокалиберными.
— Это надо бросить! — сказал он. — С весны я сам займусь инкубатором. Уж если заводить кур, то одной породы. И, конечно, не меньше пятисот.
Затем были осмотрены развалины дома, и Джек объяснил, что нижний этаж предположено к зиме приспособить под жилье. Кирпич с верхнего этажа пойдет на постройку, прежде всего силосной башни. Против этого плана Чарли не возражал.
Пошли во фруктовый сад. Он был приведен в порядок, и это уже отразилось на урожае. Чарли попробовал одно яблоко и как-то растерянно улыбнулся. Должно быть, какое-то сомнение зародилось в нем.
Он пробурчал:
— Чорт подери! Прямо не верится, что все это получено бесплатно.
Из сада спустились к пруду, круглому пруду, с островом посредине.
— И пруд! — закричал Чарли. — Прости меня, Джек, но я отказываюсь верить, что даже здесь, в СССР, такие усадьбы раздаются бесплатно. Ты меня обманываешь!
И он стал смотреть на остров, а по его лицу текли слезы.
Он не верил своим глазам, он не мог верить, что их мечты осуществились полностью так скоро и так блестяще. Он не представлял себе, какие законы должны быть в стране, чтобы за короткий срок рабочие люди могли обзаводиться фермами с садом и прудом. Тщетно он старался объяснить себе это: у него ничего не выходило.
— Сколько земли в этом участке? — спросил он наконец.
— Четыреста акров, Чарли, и еще двести покоса, — ответил Джек. — Но через два года у нас должно быть четыре тысячи. Все земли, которые лежат вокруг, сделаются нашими.
— Вы их купите?
— Нет. Здесь нельзя покупать землю. Мы просто объединимся. Я тебе расскажу вечерком кое-что. Здесь, в СССР, задуманы замечательные вещи, дружище, и, когда ты узнаешь все, тебе покажется, что Америка — это сумасшедший дом, и мы вовремя убрались оттуда.
Чарли беспомощно махнул рукой. Он даже не хотел вдумываться в слова Джека. Впечатления давили его. Он подошел к своему другу, отвел его в сторону и тихонько сказал:
— Покажи мне твои зубы, Джек.
Джек улыбнулся своей золотой улыбкой.
— Целы! — закричал Чарли. — Что за чорт! Ведь я так рисовал себе дело: ты купил это хозяйство сообща с другими. Теперь скажи мне, старик: откуда ты взял золото, чтобы внести свой пай? Ведь я тебе не перевел ни одного доллара.
Джек некоторое время молчал: должно быть, не знал, как ответить попонятней. Он только рассматривал свою руку, а потом принялся зубами отрывать от нее мозоль.
— Я платил вот этим золотом, Чарли, — сказал он и протянул своему другу кусочек огрубевшей кожи. — Даю тебе слово, что мы все расплачивались только этим. В Америке, на биржах, это дешево ценится, дружище. Но вот нашлась на свете одна страна, где мозоли расцениваются на вес золота. Как догадываешься, я и двинул этот капитал в ход.
— Только и всего?
— Нет. Говоря по совести, пришлось пускать в ход и кулаки.