В живом уголке всем распоряжался Печенин — Печенька — изобретатель. Он заведовал кормом и отпускал его ребятам, ухаживавшим за животными. Он наблюдал за тем, чтобы клетки всегда были вычищены, а в кормушках налита чистая вода, чтобы все обитатели живого уголка были сыты, довольны и веселы.
Ребята беспрекословно слушались изобретателя и даже уважали его. Был он черный, как жук, бледный, худенький. Волосы у него росли густой щеточкой. А черные глаза озабоченно бегали. Он вечно что-нибудь придумывал. Рубашка с резинкой постоянно оттопыривалась у него на животе, и под ней хранились какие-то винтики, гайки, стеклышки, обрывки веревочек, кусочки кожи, и тому подобные сокровища.
Зое с первого дня понравился этот серьезный, деловитый мальчуган. Он сразу не позволил ребятам таскать Мика, а первоклассника, который неумело поднял котенка за шиворот, просто вытолкал из живого уголка.
— Нечего его мучить! Тебе хочется спать? И ему тоже. Видишь, у него глаза закрываются.
Мик спал в уютном ватном гнездышке. Рядом с клеткой, где помещались толстомордые морские свинки, стояла его корзиночка, и над ней изобретатель прибил дощечку: «Кот, кличка Мик. Водится везде…» А потом подумал и приписал: «…где есть мыши».
Руки у Печеньки всегда грязные — это потому, что он частенько роется в мусорном ящике, — но зато сколько у него изобретений! Это он устроил лесенку в клетке, где жили белые мыши, и сам выдрессировал их так, что они по его свисту взбирались по ступенькам и спускались вниз. Это он придумал особые кормушки для кроликов и даже построил моторную лодочку, которая сама двигалась по воде. Но больше всего на свете изобретатель любил белых крыс и все свободное время пропадал в живом уголке.
Зоя тоже полюбила живой уголок. Здесь ей никто не мешал, не приставал с расспросами. Она поила Мика молочком, гладила его пушистую шерстку и ревниво охраняла его от ребят. Это был ее котенок. Но и кроме Мика здесь было много интересного: сонные узорчатые ужи, черепахи, белочка, которая охотно ела яблоки и лущила еловые шишки, сидя на пороге своего домика.
В школе же, особенно теперь, после ссоры с девочками, Зоя чувствовала себя очень одинокой. Она печально бродила по коридорам, совсем затерянная в этой шумной, неугомонной толпе.
Вот открыта дверь в столярную мастерскую. Там стоят верстаки, сыплются вороха смолистых ароматных стружек и из-под рубанков выходят желтые, как масло, гладкие бруски. Против двери Занька, высунув язык, строгает доску, и длинные пахучие локоны устилают пол. В углу сутулится Тройка — Троицын, выдалбливая лодку. Длинноносый маленький Степа Ивин и толстый большой Лерман вместе грузовик мастерят.
Тут же были девочки. Они выпиливали лобзиком рамочки из фанеры и выжигали на них узоры.
Зоя нерешительно переступила порог.
— Смотрите-ка, явилась! — неожиданно звонко выкрикнул Занька. — Чего тебе здесь надо?
Все посмотрели на Зою.
Зоя показала Заньке язык и только хотела придумать еще что-нибудь пообиднее, как вдруг мимо нее вихрем ворвалась в мастерскую взволнованная Сорока. Руки у нее были перепачканы клейстером, косичка от волнения загнулась крючком, а веснущатая рожица так и блестела.
— Девочки, девочки! — тоненько кричала Сорока. — Ой, что я знаю!
Ее окружили.
— Тонечка письмо прислала, скоро выздоровеет.
— Тонечка!
— Ой, Тонечка!
— Тонечка приедет!
Ребята обрадовались, запрыгали, заплясали. Все наперерыв вспоминали, какой замечательный спектакль поставила Тонечка… А какую стенгазету выпустила! А экскурсию… А военные игры…
Про Зою все сразу позабыли. Она потопталась на месте и вышла в коридор. «Что это за Тонечка? И почему ее так все ждут?» подумала Зоя, но объяснить ей никто не мог. Да она и сама не стала бы спрашивать. Ни за что!
Зоя лениво побрела дальше. Заглянула в комнату струнного кружка. Тетя Олечка, откидывая кудряшки с потного лба, стучала смычком, когда врали домры или мандолины, настраивала и подвинчивала балалайки. И здесь тоже нечего было делать. Под лестницей, где они с Сорокой тогда поили Мика молоком, она забилась в темноту и беззвучно заплакала. «Если бы здесь был папа!»
— Иди, иди сюда, под лестницу, — послышался вдруг голос Мартышки. — Я тебе что-то про Голубеву скажу. Да иди же, Эмма.
Мартышка, согнувшись, пролезла под лестницу, увидела чью-то спину и разочарованно сказала:
— Пойдем отсюда, я знаю другое место!
И они убежали.
Что, что она хотела сказать? Может быть, Клавдия Петровна про синяки рассказала? Зоя покраснела и сжала кулаки. Теперь все будут смеяться над ней: «Битая! Битая!» Ведь мама только шлепнула тихонько Эмму, и то ее Ида задразнила до слез.
С бьющимся сердцем Зоя вышла из-под лестницы. Сорока и Тоня Софронова, которую все звали Софрончиком, валялись на диване. Они перешептывались и звонко смеялись, но, увидя Зою, затихли. Когда она отвернулась, ей показалось, что обе насмешливо посмотрели на ее спину.
«Знают! — в отчаянии решила Зоя. — Вредная Клавдия Петровна все рассказала».
Зою давно искала няня Феня.
— Пойдем в дежурку, температуру мерить.
Феня привела Зою в светлую комнату. Все здесь сверкало белизной: стены, стол, занавеси, шкафы с лекарствами, весы для взвешивания. В дежурке распоряжалась «противная» Клавдия Петровна. Зоя, насупившись, хмуро взяла термометр. В комнату то и дело входили ребята с просьбами и жалобами.
— Клавдия Петровна, у меня голова болит.
— У меня нос не дышит.
— Дайте, пожалуйста, кусочек ватки.
— А мне мазелину для рук.
Пришли «кашлюны» за анисовыми каплями, которые всем очень нравились. Притворщики старательно кашляли и даже хватались за грудь, но Клавдия Петровна бесцеремонно выпроводила их за дверь.
— Идите, идите, — сказала она. — Сегодня ночью няня Феня последит, как вы кашляете.
Потом пришли ребята на кварц. На глаза им Клавдия Петровна надела черные очки и посадила перед аппаратом. Запахло приятной свежестью, как после грозы.
Скрипнула дверь, и в дежурку вошел длинный мальчик с кислым лицом. Он держался за живот и хныкал:
— У меня живот болит, Клавдия Петровна, и потом вот тут, тут и тут.
Он тыкал в грудь, бока и подмышки.
— Я не пойду вечером гулять.
Девочки, сидевшие в ожидании кварца, громко фыркнули.
— Притворяетесь? — ядовито спросила бойкая толстушка из четвертого класса.
— Просто он гулять не хочет.
Ему дали градусник. Он гримасничал и корчился, будто от нестерпимой боли, поглаживая то бок, то живот. Зоя с ненавистью посмотрела на этого кривляку.
— Температура нормальная, — сказала Клавдия Петровна. — Ну, где у тебя болит?
— И тут, и вот тут, и даже тут, — захныкал мальчишка. — Можно, я не пойду гулять?
— Ложись в постель и грелку на живот.
— Зачем в постель? — испугался больной. — У меня не сильно болит.
— Обязательно нужно лечь, — строго сказала сестра.
— Кла-авдя Петровна! Мне уж лучше стало, правда лучше. Можно, я не лягу, а на биллиарде поиграю?
— Ложись без разговоров!
— У меня ничего не болит, — выпалил он в отчаянии, — просто я гулять не хочу.
— Как же так? Значит, обманывал? Хорошо, иди, а потом поговорим.
Сконфуженный обманщик скрылся за дверью.
Клавдия Петровна взяла градусник у Зои.
— Наверное, плохо держала, — сказала она, сжав тонкие губы и поглядывая поверх очков.
Зоя сердито взглянула на нее и вышла из дежурки. «Все ей плохо!»